Бездна. Глава 2-13. Живые зомби

Я всю неделю мечтал, как Аэлита придёт на заседание философского клуба, а я ей — прямо в лицо — перед всеми — скажу:

— Да! Все вы — ЖИВЫЕ ЗОМБИ! И ты, А-э-лита, в первую очередь.

Подходя к аудитории, я сбавил шаг. Сердце заколотилось; я страстно желал, чтобы Аэлита оказалась здесь. Но ещё больше я жаждал, чтобы её не было — я не смогу высказать с той решимостью, с какой репетировал целую неделю — спасую, и у меня получится неловкое бормотание.

В аудитории уже собрались студенты.

— Так вот мы — живые зомби. Мы мало отличаемся от животных по существу. За исключением того, что животные свободны, а мы марионетки, — весьма уверенным тоном говорил парень с тёмными вьющимися волосами.

— Ты и себя готов назвать марионеткой? Только не увиливай, говори прямо!

— Возможно. Только, в отличие от некоторых, я сам могу стать кукловодом. Этакая кукла, которая дёргает нити у других марионеток, а у тех, в свою очередь, тоже ниточки, только малюсенькие-малюсенькие — за неимением большой власти эти куколки власть на своих детках изъявляют. Представляете, иерархия марионеток! Бесконечная иерархия марионеток — и в моих силах взобраться ближе к властной вершине! Недаром я — ДиОнис, — это было произнесено с ударением на О; грациозное движение руки указывало то ли на бескрайние пшеничные поля, то ли на толпы поклонников.

— И давно это с тобой? — Алексей спрашивал с явным вызовом.

— Как это? — опешил даже Денис.

— Давно ли так тебя называют?

— Вообще-то — только что, — ответ был одновременно смущённым и дерзким.

— Тогда я — АлексИй, — с ударением на последний слог сказал простоватый на вид паренёк, прыгнувший…

Со всех сторон уже раздавалось:

— Это в честь патриарха, что ли?

— Говорят, что патриарх был кэгэбэшником.

— А говорят, что христианство — это выродившееся язычество.

— Где вы нахватались такой дикости? Взрослые люди, а сплетни собираете, — Алексей не был готов к такому повороту.

— В газетах пишут.

— Нужно не газеты читать, а … хоть немного думать, — Алексей хотел совсем другое сказать, но впечатление уже было испорчено — как будто ведро помоев на праздничный стол вылили. — Журналисты на то и куплены, чтобы писать всякую чепуху. А вы люди с головой, должны хоть немного отличать истину от лжи.

Он хотел ещё что-то сказать, но зашёл Николай Васильевич, и все затихли.

— Возможно, здесь вы чему-то научитесь. Но я тоже надеюсь поучиться у вас. Философия не терпит повелительного наклонения. Постараюсь вообще ничего не утверждать. Философия предполагает проживание того, что говорится. Как я могу научить вас смыслу жизни, когда и опыт жизненный у вас — и у меня — не очень большой? Как я научу вас истине, когда сам её не знаю? Как я буду говорить о величайшем нравственном выборе, когда я не испытал и доли того, что испытывали воины, прошедшие через бои и смерть? Но что-то делать надо?! Я буду искать, и вас призываю к тому же. Я буду вас не учить, а направлять — и вы меня поправляйте. Будем говорить только о том, что для вас жизненно важно, о том, что не терпит отлагательства. Поэтому — никаких программ.

Николай Васильевич стал говорить тихо:

— Знаете ли вы, что Виктор Семёнович, заведующий кафедрой, вчера утвердил планы наших занятий. Сегодня по плану тема “Предмет этики. Этика Марксистско-Ленинская и этика буржуазная”. Если он придёт проверять, не удивляйтесь, если я начну вдруг говорить нечто странное и скучное. Делайте умные лица, ловите каждое моё слово и записывайте. Уйдут проверяющие — можете забыть всё, что я сказал. Да, и в тетрадках сделайте яркие виньетки, красиво разрисуйте обложку. Тогда содержимое они проверять точно не будут.

Николай Васильевич спустился с преподавательского возвышения и приблизился к студентам, не желая возвышаться.

— Девушка на прошлом уроке правильно заметила разницу между этикой и этикетом. Этика обязывает человека к поступку и к ответственности за этот поступок перед всем, что выше нас. А этикет позволяет автоматизировать житьё — я поступаю, как все, — и никакой ответственности за свою свободу — я поступаю по правилам. А правила не я придумал. Этика может — и должна — призывать к подвигу, а этикет? — вопросительно посмотрел на нас Николай Васильевич.

— Этикет призывает только к лицемерию и конформизму, — эти слова Денис произнёс вяло, как скучную банальность. — Как вы думаете, придёт ли Аэлита? Очень уж хочется мне её немного потрепать.

Эти слова я воспринял как поддержку, адресованную персонально мне. Дионис тоже согласится, что Аэлита — безмозглая дура, что она — живой автомат.

В моих размышлениях я метался, то полностью отрицая свободу воли, то утверждался в мысли, что есть люди-полуживотные, и есть люди духовные, наделённые даром свободы, позволяющим подняться над миром материи и необходимости. Порой низводил всё человечество на уровень улья не пчёл — заводных жучков, которых заводят родители — такие же заводные жучки.

Для меня это был важный вопрос, только никак я не мог придумать, как бы начать разговор так, чтобы никто не догадался, что это мои мысли. Наконец, я придумал хитрый ход:

— А те странные духовные личности, которые рассуждали о живых зомби, были уверены, что даже человек с душой мало отличается от Буриданова осла.

— Может, вообще все люди и есть пресловутые зомби?

— Какого осла? — спросил кто-то.

— Речь идёт о свободе, — Николай Васильевич обращался к задним рядам. — Выражение «Буриданов осёл» приписывают французскому философу-схоласту 14 века Жану Буридану. Его осёл должен умереть от голода, находясь на одинаковом расстоянии от двух одинаковых охапок сена. По опыту мы знаем, что абсолютно одинакового выбора в природе не бывает, как не бывает идеальной окружности. В жизни ни ослы, ни люди перед блюдами яств не умирают. Но идею отсутствия свободы воли высказывал ещё Аристотель. Данте в “Божественной комедии” писал:

Меж двух равно манящих яств, свободный
В их выборе к зубам бы не поднёс
Ни одного и умер бы голодный;

Так агнец медлил бы меж двух угроз
Прожорливых волков, равно страшимый;
Так медлил бы меж двух оленей пёс.

Я уверен, что любой человек обладает свободой. Но это, скорее, способность быть свободным, которую ещё надо реализовать. Надо учиться быть свободным. Чаще же человек в важнейшие минуты жизни ведёт себя так, будто перед ним две охапки сена. И дело не в отсутствии свободы воли, а в том, что бремя ответственности нас тяготит больше, чем отсутствие свободы, и мы предпочитаем, чтобы выбор кто-то взял на себя. Мы готовы полностью отказаться от свободы, лишь бы нам сохранить расслабленное, рассеянное состояние.

В дверь постучали.

— Да-да, — сказал Николай Васильевич.

Перед нами предстала А-элита.

— Ой, извините, меня пригласили на заседании кафедры, — жеманно сказала она. — Только сейчас мы решили все вопросы.

Николай Васильевич будто не заметил её слов. Он уже говорил:

— На вопрос, какую он получил пользу от философии, Аристотель ответил: «Стал делать добровольно то, что другие делают в страхе перед законом».

— Вы опять об этике? — Аэлита говорила нарочито громко. — Да что говорить об этой древней философии? Всё, что они говорили тогда, теперь очевидно даже для маленького ребёнка. Взять хотя бы Ахиллеса, который не догонит черепаху. Каким надо быть шизиком, чтобы отвергать очевидное!

— Не такая уж примитивная наука была в античные времена. Труды Аристотеля и Феофраста были весьма актуальны вплоть до нового времени. Сейчас их не изучают лишь потому, что язык современной науки стал несколько иным, да и взрыв новейших достижений оттенил заслуги древних. Но “наивные” апории Зенона до сих пор служат предметом споров.

Я перестал следить за разговором. Много ли мне дела до каких-то апорий Зенона, если тупая А-э-лита может демонстративно и нагло перебивать уважаемого мною преподавателя. Если я ни в чём не виноват. Я не виноват в том, что хочу таз варенья и гарем девочек. Хочу этого не из-за преступной воли, а из причинной необходимости. Кто виноват? Мои родители и окружающие меня люди, которые взлелеяли глупую сказку о совершеннорожденном мне, извратившем все человеческие понятия о добре и любви. Но я и мои комплексы — это уже следствия всех тех причин, бывших в недавнем прошлом и в хвалёной античности.

Оживление в аудитории отвлекло меня от “причинно-следственных” мыслей. Я начал прислушиваться к спорам и понял, что все попытки опровергнуть апории несчастного Зенона сводятся к курьёзам:

— Ахиллес не только не догонит черепаху. Он вообще не сможет сдвинуться с места. Ведь для того чтобы догнать черепаху, нужно пробежать сначала половину пути, а чтобы пробежать эту половину, нужно пробежать половину от этой половины, то есть четверть, а для этого необходимо пробежать восьмую часть…

— Ахиллес не только догонит черепаху, но и перегонит её. Для этого нужно за час до этой гонки пустить другую черепаху в том же направлении. И когда гонка начнётся, Ахиллесу нужно будет догонять не «его» черепаху, а ту, которая стартовала на час раньше. И вот, догоняя первую черепаху, ему нужно будет пробежать тот путь, который она уже прошла, и где-то в начале этого пути он обгонит «свою» черепаху.

Говорили двое — АлексИй и ДиОнис. Тут подключился я:

— А если черепаха только одна?

— Ахиллес сможет догнать черепаху, если он мысленно наметит себе точку вершине Олимпа, тогда ему придётся преодолеть половину пути до горы, и где-то в начале этого пути он пробежит мимо истинной цели.

— Можно уточнение: Ахиллес сможет пробежать МИМО черепахи, но добежать до неё не сможет, так как для того, чтобы добежать ДО черепахи, ему нужно пробежать сначала половину…

— Ахиллес сначала не сможет догнать черепаху, бесконечно приближаясь и приближаясь к ней. Но потом, одумавшись, сделает гигантский прыжок и оставит её далеко позади.

— Но, опять же, ему нужно не обогнать черепаху, а догнать её. Он повернётся назад и опять всё повторится — он будет бесконечно топтаться на месте.

— Ахиллес не догонит черепаху, но на лапу ей наступит.

— А если изменим условия: Ахиллес пробегает половину пути за полминуты, затем пробегает четверть пути за четверть минуты и так далее. Что в результате получится? Остановка времени!?

— Так времени вообще нет! И движения тоже — вспомним того же Зенона. Есть яблоко висящее, есть яблоко лежащее на земле, но нет падения. Есть дождь, есть лужи, но нет капли, падающей на землю. Нет капли, вонзающейся в песок, но есть ямка, оставшаяся от этой капли.

— Какая ямка? Есть только грязь, — с каким бы я энтузиазмом ни воспринял эту дискуссию, я всегда это помнил. — Наша жизнь — не более чем копошение крошечных червячков. Древним грекам в солнечной Греции было проще, они с ясностью незамутнённого цивилизацией рассудка радовались простой жизни и непосредственному познанию окружающего мира. Они жили в счастливом неведении, в радостном незнании того, что наш мир — это грязь. — Я со злорадством произнёс: — В небе тучи, молнии, после — радуга и блистание солнца. А на земле — грязь.

— Зачем так мрачно? Грязь — это прекрасно! — Алексей, как обычно, не согласился со мной: — А хочешь, весной после первого же дождя я вымажусь в огороде этой грязью и буду босиком бегать по лужам!? Ради тебя! И бегать буду не только по огороду, но и по улице! Ради тебя! Пусть люди думают обо мне всё, что угодно. Люди на то и люди, чтобы думать.

— Мне не нужно жертв.

— Зря я о людях так презрительно сказал. Я скажу иногда, а потом уже думаю.

— Нет, ты просто превосходно сказал о людях!

Такому бы парню, да побольше злости. Лучшим мужиком бы стал. Как он о них! …Люди на то и люди, чтобы думать, да решать кроссворды. И ещё упираться физиономией в телевизор.
Да ходить на заседания деканата.