лучшей из мужчин

ПИСЬМО ДЛЯ КОКОШ
                (лучшей из мужчин)
место, в моей голове, которое ты занимаешь, брат, просто обязывает этот момент, когда мой мозг, как всегда, сопровождаемый басами тупака, усаживает мою задницу перед новым текстовым документом, наступить.
это, как всегда, болезненно, жестко и словно сквозь кусты боярышника. Но в итоге тупак повторяет свои проповеди в одном и том же трэке всю ночь да и ночи этой не хватает. В конце-концов меня не остановить. Мысли превращаются в растаманские карусели. Твои обезьяны переворачивают все вверх дном в  воображаемых замках, где столетиями покрываются пылью скелеты моих случайных мыслей. Динозавры начинают размахивать хвостами, складывать свои тощие тела в неуклюжем танце, я назвала бы его ритуальным, если бы в моей голове был бог, которому они могли бы поклоняться. Мне все тяжелее с каждой минутой четко следовать вперед. Гранаты, тарелки, джамал, ирины косички, парламент, твой телек, уши назара, розовые шторы, маринованная рыба, твои толстовки, баба мила, снег, конченая овца в душе, электрик, очки-марио, тазик под кроватью, фиолетовая чашка, одеяло аленины, ногти влада — все это складывается в гребаные калейдоскопы, которые разлетаются со скоростью света, рикошетом отскакивают от стен моей вселенной, врезаются в уже сформированные мысли, чтоб снова разбить их на тысячи кусочков, из которых складываю в итоге письмо для кокош о кошош. А на деле -  о кокош и о гребаной бесконечной вселенной.
так-то, брат.
это мой личный косяк. Особый, горький фиолетовый косяк с обезьянами. Видимо, поэтому, брат, так оттягиваю я эти моменты и так тяжко я созреваю для них. В глубине души чак опасается, что динозавры не отпустят его. И он не найдет дороги назад, в стены реального мира, где  реальная кокош курит, стряхивая пепел в  реальную чашку, и говорит о реальном дерьме.
черт возьми, ну и вступление у меня опять выходит.
я понятия не имею, какой сегодня день. Запуталась в числах. Проспала сегодня 18 часов и читаю какое-то дерьмо про киев и секс на кухне между молодым домработником и неудавшейся женой старого еврея. И это лишнее здесь, но пусть. Динозавры в восторге.
когда ты написала про цыса, первым моим желанием было утешить тебя. Знаешь, брат,  в последнее время это желание каждый день просыпается вместе со мной по утрам, чистит у соседней раковины вместе со мной зубы, сидит между мной и зубко на парах, а ночью я уступаю ему  подушку. Оно обнимает тебя, когда мы видимся в универе, когда ты шумно вваливаешься в 411-ю, когда я вижу тебя из окна. Оно держит тебя за руку, когда мы пьем чай у попеску, стебемся над зубко. Оно лежит, свернувщись калачиком, у тебя на коленях, когда рассказываю тебе о затупах назара, когда ты тянешь меня за волосы и говоришь, что чак дебил. Стоит в стороне, когда мы курим и ржем в умывалке, натянув эти гребаные очки. Вдыхает дым и смотрит на меня твоими уставшими выплаканными глазами. Ложкой копает во мне яму, размером во все то, чем я не могу тебе помочь. И если бы это хоть на каплю принесло бы тебе облегчение, я бы сутками говорила бы тебе, как мне жаль, притащила бы тебе здоровенную кучу амфетамина, клонировала бы цыса, сварила бы из джамала суп, чтоб развеселить тебя. Если бы хоть на каплю. Сейчас я не нахожу ничего более сложного для понимания, чем то, почему ВСЕ: анестезия, реанимация, президент, закон, организация по защите прав человека, парад планет, папа римский, церковь, время, Бог — все бессильно. Бесспомощно разводит руками и отводит взгляд. По сравнению с этим мое желание, потребность утешить тебя разбивается вдребезги о свою ненужность и бессильность. Что можно сказать осиротевшему небу, с которjго свергли Бога? Что вокруг есть миллиарды звезд, на которые можно смотреть тысячелетиями в попытке заглушить боль? Что ничто не вечно, и что рано или поздно они встретятся вновь? Можно прочитать ему сотни филосовских трактатов о любви, о вечности и о смерти. Но от этого оно не перестанет быть небом, с которого свергли Бога, нет... поэтому я больше молчу об этом. Мне нечего тебе сказать. Я не нахожу объяснений и доводов, которыми могла бы разбавить твою горечь. Мне не найти того, кто смог бы дать тебе ответы, того, кого могла бы торжественно бросить тебе под ноги. Гребаный старый ниггер в моей душе готов предложить тебе ванну из опиума, сочное мясо девственницы, плантации хлопка с рабами, скальп кена кизи...все, что есть в его заплесневелом чудо-мире. Но там, к сожалению, не найдется и пары дней из твоего прошлого  лета. Мне нечем крыть эту проиграшную карту в гребаной игре в покер, за которой мы все собрались на этой земле вместе со своими ангелами и демонами, брат.
но самое важное и парадоксальное во всем этом то, что кокош РАДУЕТ чака. Я вижу, что ты, как террорист-смертник, несмотря ни на что идешь вперед. Тебя не останавливает то, что  самолет твой разлетелся на осколки в воздухе. У тебя больше нет страховки, но ты ведешь себя так, словно не нуждаешься в ней. Так, словно у тебя девять жизней. Словно ты можешь ходить по воде. Словно собираешься жить вечно. Идешь, неся на себе 48 киллограмм взрывчатки, машешь безликой толпе, собравшейся возле осколков твоего самолета, окровавленной рукой и посылаешь всем жаркий тротиловый поцелуй. Я не знаю, каких усилий тебе стоит эта сдержанная улыбка принцессы дианы, не знаю, сколько тысяч раз в минуту тебе приходится давить в себе восстание отчаяния и бессилия, не знаю, на сколько миллиардров километров вглубь твоей души простирается пустота... но мне кажется, что теперь ты непобедима. На тебя можно обрушивать египетские пирамиды, можно снимать с тебя скальп или варить на костре. Ты скажешь только, что назвать это болью, будет профанацией, и улыбнешься своей кокошевской ухмылкой... поэтому, брат, теперь, когда я вижу твои обожженные в печи доспехи, я не боюсь за тебя. Теперь я верю, что ты закончишь начатое — взорвешь этот гребаный мир с его гребаной логикой и гребаными законами ко всем чертям собачьим. Ты не даешь мне поводов сомневаться в тебе, моя девочка.
меня радует и успокаивает трезвость твоего ума и внутренняя сила. Не показывая никому изнанку своих мыслей, ты стараешься жить по принципу человека, дом которого разрушен во время землетрясения: ему не нужны слова утешения, корреспонденты с камерами, поддержка президента. Ему необходимы новые камни и глина, чтобы вновь возводить стены на старом фундаменте. Человека, который понимает, что у него нет права на слабость. Иначе он и его семья будут съедены бродячими псами.
ты кажешься мне теперь выжженной пустыней. Жаркой, сухой и вечной. Здесь нет деревьев, которые дают сочные сладкие плоды. Здесь не поют беззаботные птицы, не цветут цветы. Небо не отражается в чистых ручьях.  Беззаботные дети не смеются и не играют здесь в мяч. Только бескрайние желтые барханы, раскаленное добела палящее солнце и обжигающий внутренности воздух. Здесь стаи обезумевших от жары бедуинов с яростью налетают друг на друга, раздирают тела в клочья и кровью пытаются напоить своих почерневших детей. Блуждают в песках случайно оказавшиеся здесь караваны, мерцают среди барханов своими цветными шатрами, в которых везут на ярмарки всего мира волшебные лампы с джиннами и сладости. Мертвое удушающее небо дразнят своим весельем дерзкие кочевые песни. Шумный циганский табор бродит здесь кругами, готовый пожертвовать сокровищами фараонов, своими лучшими женщинами, свободой своих предков...в обмен на смысл жизни. Татуированные шаманы трясут вокруг жертовного огня своими дряхлыми телами и бьют в бубны в напрасной надежде задобрить богов пустыни и принести дождь в эти земли. Едкий дым от их костров без следа расстворяется в насмехающемся над всеми богами небе. Старый фокусник, ослепленный и недоеденный миром, приходит сюда, как домой. Солнце пустыни не выжигает ему глаза, горячий воздух не разрывает легкие. Столетиями он может сидеть на голом  песке и жонглировать пожелтевшими черепами мертвых философов. Племена скифов на полумертвых загнанных лошадях со злостью набрасываются на ускользающие от них миражи, яростно раздирая на клочья жестокий воздух пустыни. Медноголовые воины склоняют израненные тела, протягивают к небу потрескавшиеся руки в просьбе не терзать их души пустыми  надеждами. Напуганные карнавальным оскалом мира дети прячут свои сердца в песчаных замках. Выжженная, но полная жизни и ветра пустыня, брат. Здесь не место привычным заасфальтированным шоссе, комфортным автострадам, мягким сиденьям безнес-класса. Здесь неуместны шаблоны-бестеллеры и правила этикета. Здесь не стоят на каждом углу светлые медпункты и центры психологической помощи. Здесь особый мир, полный жестоких песков и чудовищ, готовых вырваться на свободу. Молчаливая пустыня, похоронившая под своими песками чистые высокогорные реки и зеленый виноград. Пройдут дни, годы, столетия, но реки под барханами будут все так же прохладны и прозрачны, а виноград по-прежнему будет сочным и спелым.  Но под ее небом будет все так же жарко и небезопасно. Путь по ней под силу далеко не каждому.
...никакой ржавчины. Ни капли плесени. Ни единой паутинки в уголках души, никакого затхлого воздуха не остается во мне после наших разговоров. Концентрированное дезинфецируещее средство. Крепкие швы на моих ранах и очищающая капельница. Ты не представляешь, насколько помогаешь мне и как сильно я нуждаюсь в тебе, брат. С тобой мне все становится предельно ясно и все кажется до смешного простым и понятным. Ты со мной на этом гребаном островке отчуждения. И только с тобой я понимаю, что он — не камера-одиночка, а шикарный номер-люкс в пятизвездочном изоляционном центре. Мир чака и кокош. Я не знаю, какие таблетки нам выписывают, но здесь неимоверно хорошо, сыто и свободно. Здесь я готова находиться всегда, садить деревья и писать книги. В такие места приходят умирать. Я готова доверить тебе свой прах, друг. Можешь держать его в банке из-под кофе, удобрять ним цветы, можешь вытряхнуть его на дно аквариума, можешь скурить его, как это сделали друзья тупака. С тобой именно тот случай, когда это не имеет никакого значения.
Прожив не такую уж и маленькую часть жизни и повидав достаточно людей, проведя много бессоных ночей за разговорами о душе, только сейчас, рядом с кокош, я испытываю чувство полноты и насыщения. Ощущение того, что мне достаточно. Только с кокош, я понимаю, какими могут быть отношения между людьми и к чему стоит стремиться. Только с кокош однозначно становится ясно, что значит быть другом. Если бы во всех, кто попадался мне на пути, была хоть капля кокошевости, я не знала бы разочарований. Это бесконечно мне дорого, брат.
ты, несомненно, лучшая из мужчин. Твой фундамент, мне кажется, упирается в основание мира. Он не рушится со временем, самые большие крысы ломают об него зубы. Ты обладаешь большой силой, брат, и поражающим меня мужеством. Ты молча сдерживаешь своих монстров, в то время, как другие не в силах угомонить даже своих мелких вшивых псов, натравливая их на тебя. В то время, как другие ломают руки в истереках, льют горькие слезы, принимают антидепрессанты, сводят счеты с жизнью, не в силах выстоять под ее шуточными шлепкамим, ты смеешься, даже когда судьба отворачивается от тебя. Ты могла бы открыть все свои плотины и вылить на них всех то, что кипит в тебе, то, что напугает их до смерти,  рвать когтями на мелкие куски всех, кто по неосторожности оказался бы рядом, обвинять всех в своей боли... Ты, как никто, заслуживаешь на это. Но нет. Ты с нами по-прежнему кокош. Ты не позволяешь нам видеть перемены. Не просишь нашей помощи. Ты вызываешь у меня уважение.  Отныне кокош для меня — марка. Знак качества и прочности. Я горжусь тобой, моя девочка.
я чувствую, что могу опереться на тебя. Что без лишних вопросов приедешь среди ночи, если я попрошу. Я уверена в тебе, как ни в ком. Это чувство радует меня и я так благодарна тебе за него, брат. И мне не следует говорить, что я всегда с тобой. Ты и так это знаешь. Буду держать тебя, пока ты, высунувшись из окна, будешь блевать на мир. Буду слушать твои истории и заплетать в волосы твой ветер... Буду ходить за африканским мальчиком, который стучится в двери воображаемого замка, чтоб его не утащили стервятники.
Несомненно, я влюблена в тебя. Хочу, чтоб мои дети с визгом бросались тебе на шею, когда ты будешь приходить к нам. Чтоб твои мелкие кокошики обрывали в моем доме люстры. Хочу, чтоб вместе мы встречали новый год и вместе пускали корни в этот мир. И чтобы в раю мы сидели под гранатовым деревом, курили траву и рассуждали о бесконечности вселенной. 
на этот раз у меня никак не выходит хороший и четкий конец. Думаю, по той же причине, по которой мы никак не можем наговориться, я никак не могу переключиться с нас на конспекты, и даже дома, когда ты не сидишь в своем вечном онлайне в комнате напротив, не могу как следует вымыть пол или лечь спать. Потому, что мы, о нас и от тебе — это засасывает на бесконечность.  На всего лишь двое, но сколько в этом всего. Невозможно сказать обо всем. Нет смысла в логическом конце, потому, что завтра или уже через пять минут мне захочется что-то дописать ( что и произошло в итоге ).  Все будет, брат. И очень скоро. так что просто КОНЕЦ
                крепко обнимаю. всегда твой чак