Куда ведёт надежда. Глава 24

Андрей Ковалёв был сумасшедшим.
Его привезли к нам 1 августа 1965 , но не для заключения на определённый срок, а для расстрела. Таких людей, которым давалась высшая мера наказания, в нашу тюрьму поступало очень мало, за моё время пребывания их было всего три, включая Ковальова.
 - А что он сделал?- спросил я Дмитрия Алексеевича утром после сирены.
- Вошёл в магазин, полный людей, достал пистолет Макарова и расстрелял полную обойму - восемь пуль. Погибло 7 человек, восьмой остался инвалидом.
Я присвистнул. Такие люди стояли особняком даже в тюрьмах, словно бомба на фоне простого огнестрельного оружия. Если многие из нас совершали единичные убийства по вынужденным причинами, и потом многие дни и ночи жалели о содеянном и ненавидели себя и свою слабость,  то такие люди получали удовольствия от самого процесса. Ощущения того, как пуля пробивает кожу, врезается в кости, как кувалда, разрезает органы и сосуды, превращая всё это в кровавую кашу.
Но Алексей Ковальов был не просто кровожадным убийцей.
Я наблюдал за его приходом из окна своей камеры, как делал это в случае с Кротовым. Его привезли в том же автобусе в компании четырех охранников, в наручниках  и с мешком на голове. Ростом он был чуть выше меня, с крепким телосложением, я мог бы даже сказать, что когда-то он мог заниматься спортом - волейболом и баскетболом. 
- Не хочешь посмотреть?- спросил я Кротова, который лежал на своей койке и читал книгу.
Он покачал головой.
Когда двери открылись, Ковальова вывели к входу в администрацию, но в тюрьму завели не через главную дверь, а через боковую. О его приходе мало кто знал, так что привычных выкриков из камер через решётку не было.
- Когда расстреливать будут?- спросил я Дмитрия Алексеевича, важно расхаживающего перед камерами.
- Завтра.
**********

Весь день до вечера мы продолжали оборудовать библиотеку. Досками, которые отделывали в мастерской, мы выкладывали пол и делали рамы для окон. В бывшей кладовой часами не прекращался стук молотков, словно стук множества кирок в шахте.
В тюрьму привезли несколько железных полок, сделанных специально для школьных библиотек, нам же требовалось перенести их и правильно расставить. Мы с Кротовым носили доски.
Во время одного такого захода нам встретился священник – полный высокий человек в чёрной рясе и с седыми волосами, доходившими до груди. На носу у него сидели большие круглые, как монеты, очки, из-за которых его глаза казались какой-то неправильно формы.
- От Ковальова, наверное, - сказала Кротов, поворачивая за угол.
- Таким уже не один священник, ни Бог не поможет!- отвечал я,- поверни немного доски, не пронесём.
Кротов повернул, и мы пошли дальше, стараясь разглядеть что-нибудь в темноте пыльных коридоров.
- Никогда бы не подумал, что до этой чёртовой кладовой так далеко.
Когда мы вошли в комнату, дело шло полным ходом. Трудно было поверить, что ещё неделю назад здесь был полный хлам и беспорядок, была навалена куча вещей, словно в стиральной корзине. Теперь же вещи были разложены по местам - книги в одном месте, посуда в другом и т.д. Посередине комнаты уже клали доски, а на стенах счищали побелку, чтобы потом покрыть новой.
- Много там ещё?- спросил Мехов, стуча молотком.
- Не очень,- ответил Кротов, - скоро мы поменяемся.
Мехов окинул уставшим взглядом наши потные рубашки и величину досок.
- Не сильно обнадёживает ,если честно!
Поставив доски, мы пошли обратно. Проходя мимо выхода, мы услышали разговор священника и Дмитрия Алексеевича.
- Вы уверены, что он вам сказал именно это?- спрашивал последний, с волнением почёсывая подбородок.
- Да. Именно так. Он произнёс отчетливо. «Алексей Серебряков попросил меня это сделать. Я не хотел. Но они сказали, что я должен исполнить его волю». Большего я вам сказать не могу - тайна исповеди.
Мы с Кротовым переглянулись.
-  Как и тайна следствия, я понимаю. Ладно, это оставим на завтра комиссару. Он разберётся. А часто заключённые выговаривают подобное во время исповеди?
Священник кивнул, поправляя седую бороду.
- Бывает. Дьявол завладел лишь частью их душ, сделал их слабыми перед соблазнами, уничтожил их волю и затуманил разум. Они всё ещё люди.
- Вам виднее, святой отец. Пойдёмте на выход, я вас провожу.
Мы с Кротовым быстро пошли в мастерскую. На улице барабанил дождь, разливая широкие лужи по всему двору, но для нас это было даже лучше - никто нас не услышал.
- Уж не послышалось ли мне?- спросил я у Кротова,- ты моложе меня. Может у меня уже проблемы со слухом - слуховые галлюцинации.
- Тогда они коллективные,- отвечал Кротов.
- Сейчас отнесём доски и спустимся к нему. Похоже, он знаком с Алексе-ем.
- Не проще ли спросить у Дмитрия Алексеевича?!- предложил Кротов, заходя под навес мастерской. Под звуки за дождя  слышалась рубка дерева.
- Ты же сам слышал - тайна исповеди. Он ему почти ничего не сказал. Пока парень не превратился в кровавое решето, мы должны узнать как можно больше про Алексея,- я наклонил голову и сжал кулаки,- ведь ты помнишь письмо?
- Забыть сложно,- сказал Кротов, а поэтом, даже неожиданно для меня, всё же дал согласие,- хорошо, пойдём!
Если бы он только знал, как это многое изменит в его собственной истории и как сильно ему это поможет. Но это будет спустя время.
Отнеся доски, мы сказали Дмитрию Алексеевичу, что Зверь просит по-мощь ему пилить доски - если не распилить дерево, то оно намокнет и пропадёт.
Тот разрешил.
Мы  молча спустились тёмными коридорами вниз по винтовочной лестнице, оказавшись, наконец, рядом с тем местом, которое называют изолятор.
Это помещение находится в 4 метрах ниже первого этажа и представляет собой небольшую квадратную комнату с голыми бетонными стенами без окон, стола или койки.  Изолятор - место наказания, где человек, которому крепко-накрепко связывают руки и ноги, порой неделями лежит без движения, ощущая ужасную боль в суставах и мышцах, жажду и голод, которые прожигают желудок и горло, словно абсент. Еду здесь дают два раза в день, и специально для этого охрана развязывает несчастному руки. Чтобы поесть скудный завтрак или ужин – миска каши с одним куском хлеба и стакан воды, провинившемуся давалось всего 3 минуты. Если он не успевает съест, еду у него забирали, а окровавленные от тугой верёвки и синие от обездвижения руки вновь связывали. Это правило установили сами охранники, так как они очень не любили спускаться в это подземелье - здесь всегда было полно крыс, злых и голодных, как собак, поэтому они не брезговали даже кусать кожаные туфли охранников.
 В таком месте и сидел Андрей Ковальов.
Возле железной двери изолятора стоял охранник с сигаретой в руках. В подвале было довольно холодно, гуляли сквозняки, а поджечь тут было нечего.
- Вам чего?- спросил он, выдыхая дым.
- Дмитрий Алексеевич попросил зайти к парню!- говорил Кротов.
- Велено никого не пускать. Идите вон по камерам, ходите тут!
- Пожалуйста,- сказал Кротов, разворачиваясь,- сам потом будешь ему объяснять, почему его охранники не могут выполнить приказы.
Охранник выругался, бросил сигарету на пол, затушил её и сказал:
- Что вам надо у него?
Кротов довольно развернулся.
- Дмитрий Алексеевич хочет знать, что насчёт исповеди! - сказал я,- свя-щенник не сказал ему много важного. Это может помочь в его деле.
- В его деле уже ничего не поможет,- усмехнулся охранник, отходя от двери, доставая ключ и вставляя её в замочную скважину,- крышка ему!
Мы поблагодарили и прошли в комнату.
- Не закрывай дверь!- попросил Кротов.
Потому что в таком случае мы не смогли бы его видеть, а говорить в темноте было неудобно.
Ковальов лежал во весь рост на краю комнаты, одетый в тюремную одежду и полностью связанный. Во рту  него был кляп размером с теннисный мяч. Лицо его казалось мне спокойным - круглое, с выпуклыми чертами лица, но небритое и с порезом на губе. Его чёрные, как уголь, волосы закрывали почти весь лоб.
Кротов сделал два шага вперёд, присел и толкнул его в бок. Это не помогло. Второй толчок принёс должный эффект - Ковальов открыл глаза, которые тут же закрыл от слабого света одного единственного фонаря у входа.
Кротов сперва посмотрел на меня, я кивнул и тогда он заговорил:
- Послушай меня. Нам нужно с тобой поговорить. Если ты меня слышишь и понимаешь, то моргни бровями.
Спустя две секунды Ковальов моргнул.
- Я сейчас выему из твоего рта кляп. Если попробуешь укусить меня или что-то в этом роде, будешь мучительно проклинать последние часы перед расстрелом. Если понимаешь меня, моргни снова!
На сей  раз он моргнул сразу.
- Хорошо, снимаю!- Кротов протянул руку, кончиками пальцев взял кляп и медленно вытащил его.
Ковальов наклонил голову и откашлялся, выплёвывая слюну и периодически сжимая и разжимая челюсть, как на приёме у стоматолога. Когда его потрескавшиеся губы чуть обмякли слюной, он смог выдавить из себя:
- Спасибо!
- Пожалуйста,- сказал я, оборачиваясь под недовольный вид охранника, - ты знаешь Алексея Серебрякова?
Ковальов опустил голову на холодный пол и задумался.
- Да, знаю,- наконец, ответил он, глотая слюну.
- Что с ним?
- Я его убил!- просто ответил парень.
В первую секунду я не поверил своим ушам. Быстрый поток воздуха прошёл по моим лёгким и вышел наружу раскалённым паром.
- Ах ты, сука!- процедил я, бросаясь на него, как мальчишка,- да я тебе этот знаешь куда этот кляп запихаю, гнида!
Но Кротов схватил меня за шею, обхватив грудь,  и разом оттащил. Никогда бы не подумал, что он может проявлять такую силу.
- Отпусти, ради Бога!
- Мы здесь не за этим. Стой на месте. Поговорим, затем посмотрим,- Кротов похлопал меня по плечу, затем развернулся к Ковальову,- зачем ты это сделал?
- Он меня попросил.
- Что?!
- Алексей Витальевич сам меня попросил. Сказал, что ему надоело так жить. Ему сказали, что я могу убить. Что я могу избавить его от страданий. Он говорил, что ему надоело ждать.
- Ты застрелил его?- спросил Кротов.
- Нет. Он попросил ввести ему морфий внутривенно. Он хотел умереть во сне…
«…умирают во сне. И перед смертью они оказываются там, где были счастливее всего…».
- И умер!- продолжал Ковальов хриплым голосом,- я прочитал об этом в местной газете через день!
Кротов  задумался на пару секунд, а потом спросил:
- Что значит «ему сказали, что я могу убить»?
- Милиционер, который присматривал за мной. Он дружил с Серебряко-вым. Он рассказал ему обо мне.
- А что он о тебе рассказал?
- Он считал, что я виновен во многих убийствах по всему Уралу.
Мы с Кротовым переглянулись.
- А ты … виновен?- спросил Кротов, садясь на корточки.
- Понимаете,- говорил Ковальов, приподняв голову,- ОНИ приказывают мне это делать. Приказывают убивать.
- Кто они?
- Голоса. Они никогда не замолкают. Всегда говорят, рассуждают, ведут споры, а затем решают, кого нужно убить.
- Боже мой! - прошептал я на ухо Кротову, стараясь скрыть дрожь в голосе и боль в теле от тяжёлой вести,- вставляй ему обратно кляп и пошли отсюда!
Но не успел он ответить, как Ковальов продолжил:
- Я не знаю, когда я родился, не знаю, есть ли у меня семья. У меня нет никого на этом свете. И сколько я себе помню, а я не помню и того, чтобы происходило со мной в прошлом году, я всё время слышу эти голоса. Память моя стирается, будто кто-то пишет историю моей жизни, а из книги вырывают старые страницы. Голоса не замолкают, даже ночью. Я не могу спать, моя голова всякий раз раскалывается, словно в ней настоящий оркестр.  Иногда они говорят, зачем я должен убить, иногда они просто приказывают мне, и я делаю это, потому что иначе не могу. Я убивал детей, женщин, стариков, мужчин- всех . Стрелял в них, перерезал им…
- Ради Бога, пошли!
Кротов задумался, а затем ответил, подходя к выходу:
- Ты иди. Я хочу ещё кое-что узнать.
- Зачем? Он несёт какую-то адскую чушь.
- Смотри, чтобы не пришёл Дмитрий Алексеевич. Иди. Я сам скоро пойду.
Я вышел из камеры, сказал охраннику, чтобы тот ни закрывал дверь, а сам услышал следующее, перед тем как уйти:
- Скажите, а когда я умру, эти голоса прекратятся? Я смогу выспаться?
После небольшой паузы из темноты послышался голос Кротова, спокой-ный и плавный, как голос женщины, читающей сказку.
- Да, прекратятся.
Ковальов облегчённо вздохнул, и почему-то я уверен, что в тот момент улыбался от души.
- Спасибо. Теперь я не боюсь смерти. Я, наконец, перестану убивать. Я всегда хотел лишь помогать, но не мог. Они заставляли. А теперь, наконец, смогу избавиться от своей жизни, - говорил он, и больше  я ничего не слышал или не хотел услышать.
Вернувшись в камеру, я лёг на койку и долго смотрел  в потолок, слыша под ухом стук дождя.
- Значит всё, да?- спросил я в пустоту,- и ты умер! Что они с тобой сделали? Сначала приручили к тюрьме, отучили тебя жить свободной жизнь, а потом выкинули, как пустую банку. Дали тебе свободу, которая была не нужна!
В тот момент я яростно и по-настоящему возненавидел мир за его несо-вершенство, за его жестокость и за то, что дал одним людям способность любить других и привязываться к ним.
- Мир тебе, Лёша!- сказал я, чувствуя  странное щекотливое ощущение на щеках - это две маленькие слезы скатились с влажных глаз и упали с подбородка на грудь.
Это был первый раз в моей сознательной жизни, когда я плакал.
Георгия Кротов вернулся через полчаса в задумчивом и разбитом состоянии, но я не обратил на это внимание, потому что сам был занят своими мыслями.
Я не знаю, сколько я спал в ту ночь, но утра ждал очень сильно.
В 8 часов мы вышли на двор посмотреть на расстрел.
Алексей Ковальов стоял в наручниках рядом с двумя охранниками, которые держали его за руки. Глаза его были завязаны тугой черной повязкой.
Все смотрели на это с неподдельным интересом. Как я уже упоминал, что в тюрьме всё новое, плохое и хорошее, всегда вызывает интерес, но всем было наплевать, что перед дулами пяти винтовок стоял человек.
Директор стоял в пяти метрах от Ковальова, в чёрном плаще и коричневых лакированных туфлях. Так он всегда одевался, когда приезжала комиссия или в тюрьме случалось что-то важное и значимое.
Когда Виктор Петрович начал говорить, шёпот в толпе зрителей исчез.
- Ваше последнее слово, Ковальов!
- Надеюсь, они замолчат, господин директор. Они не замолкали всё свою жизнь, но, может быть, теперь замолчат и дадут мне отдохнуть.
- Кончайте его!- поморщившись, негромко сказал Виктор Петрович и махнул рукой.
Пять ружейных выстрелов разом разогнали тишину и согнали двух любопытных  ворон с вышки. Тело Ковальова дёрнулось сперва вверх, словно он хотел прыгнуть, затем подалось вниз, как якорь в море, и упало навзничь в мокрую от вчерашнего дождя землю.
Представление закончилось, зрители могут разойтись по своим делам!