Куда ведёт надежда. Глава 26

 Я считаю, что понимание того, что такое любовь, не обязательно платоническая, а именно духовная, приходит к человеку с самого раннего детства, с тех самых пор, как он способен достаточно понимать мир, чтобы ощущать заботу и любовь матери. Умение любить приходит к человеку в душу с молоком матери, если хотите, а умение ненавидеть в тот самый момент, как на вашу любовь не ответят тем же. Со временем эти два чувства сплетаются в один комок, запутанный и большой, который камнем давит на душу, требуя выбора - за какую же ниточку потянуть, дабы распутать.
Когда я был ребёнком лет восьми, я уже отчётливо понимал, от чего люди расстаются и любовь исчезает. Они могут ругаться, достаточно сильно, чтобы потом расстаться – я видел ссоры своих родителей, болезненно переживал их, но уже тогда осознавал тот факт, что гипотетически они могут разойтись.
А вот любовь не в браке, а до него, в то время как люди только встречаются, присматриваются друг к другу, вызывала у меня несколько вопросов.
Уже в том возрасте я стал ощущать, что среди моих сверстников, таких же детей, я выделял хороших и плохих, тех с которыми я бы с радостью поиграл в саду в мяч и в салки, и тех, с кем вряд ли бы завял даже простой разговор без должной надобности. При этом не всегда в этих людях я мог ясно разглядеть какие-то видимые причины моей неприязни. Просто она есть и всё. Это уже позже я стал придумывать причины, почему тот или иной человек не может быть мне другом так же, как другой, не желая принимать чувство, как есть.
Те же самые мысли посещали меня насчёт любви - если есть неприязнь, причем иногда невзаимная, и абсолютно неприятная для одного из людей, то почему такая же история не может случиться с более сильным чувством.
И чем дальше я взрослел, чем отчётливее стал понимать, как лихо и просто люди заставляют себя ненавидеть других людей в отместку, лишь бы не казаться хуже. Он швыряются знакомыми, друзьями, любимым, как игрок в бридж выкидывает  из своей колоды ненужные карты.
В тюрьме, да и за то короткое время сознательной жизни на свободе я познал цену друзьям. Самые разные сходятся в этом мире, самые разные  ситуации вынуждают их работать и отдыхать в коллективе, и жизнь и так слишком строга и непредсказуема, чтобы позволять людям так просто уходить из нашей жизни.
Просидев в тюрьме 24 года, я думаю, что вряд ли за пределами этих стен что-то кардинально изменилось. Существуют вещи, которые, как говорится, на века, будут и в Римской империи, и Советском Союзе и в любом закоулке этого грешного мира пока там будут жить. Внутри люди не меняются даже через столетия.

**********
На прагматичных и расчётливых людей любовь сваливается, словно ка-мень на голову в безлюдном поле. Они меньше других умеют её предугадать, предупредить, и борются или идут у него на поводу  уже в самом расцвете сердечного чувства.
- Твою мать, зараза, сука, гнида!- сыпал проклятиями я, наблюдая за тем, как разноцветные круглые стекляшки, подпрыгивая, падают на пол. Честно говоря, в тот момент мне бы так хотелось засунуть их кому-нибудь в задницу…
- Даже если вспомнишь все самые «хорошие» слова, которые когда-либо звучали в этих стенах, вряд ли чего-нибудь добьёшься! - Кротов приподнял голову с койки и поглядел на меня.
Я отложил нитку и треснувший камешек вбок.
-  А что ты предлагаешь?
- Для начала, - Кротов сел на кровать, потирая бледные ладони,- перестать уродовать стекляшки. Их там не целый мешок. Тебе вообще повезло, что ты их нашёл.
- Хорошо, а как я тогда закреплю их на нитке, если не буду делать в них дыры насквозь. Я видел ожерелья…
- В них делает дыры насквозь,- Кротов вздохнул, а затем указал пальцем на мою ладонь,- но явно не цыганской иголкой. Это не гранит, они не так прочны.
Я развёл руками. Мне бы хоть как угодно, лишь бы получилось.
- А как иначе?
Кротов на миг задумался.
- Проволока есть?
Я открыл шкатулку, которую успел забрать из кладовой, пока там строили библиотеку. Там были пуговицы разной величины и разных цветов, мотки ниток, несколько стекляшек, которые я не вынул, иголки, тонкие и толстые, свёрнутая в три раза белая ткань от какой-то рубашки, похожая на плотный бинт, и да , проволока была.
- Есть, вот она!
- Положи пере собой проволоку,- говорил Кротов,- надо бы это делать конечно, не здесь, на коленках, а в курилке, там хоть стол есть, но раз тебе горит.
- Мне не горит…
-Но делать охота,- Кротов улыбнулся,- так вот. Сложи это проволоку несколько раз полумесяцем, хотя бы раза 4 , чтобы прочно потом держались. И потом клади на неё камешки и аккуратно, но туго привязывай их к проволоке. А к концам проволоки, потом прикрепишь … какую-нибудь прочную ткань, например.
Я сделал всё в точности, как он говорил.
Для этого мне потребовался час, и то лишь потому, что первые два раза я крепил камни к проволоке слишком небрежно и когда я поворачивал своё «ожерелье», то они рассыпались, как орешки. На третий раз всё получилось нормально – я для верности несколько поворачивал его и даже немного сгибал, но нитки были достаточно прочны и умело завязаны.
Наконец, к концам полумесяца я прикрепил ту саму белую верёвку, предварительно немного обрезав её, сложив в три раза, и зашив нитками по бокам. К слову о работе с иголкой - к концу всего лишь нескольких витков я умудрился 8 раз уколоть пальцы, так что тогда зарёкся, что больше никогда в жизни не возьму иголку в руки.
Когда дело было кончено, я положил готовое изделие на край кровати, словно под стекло на выставке, а сам открыл книгу и стал читать, чтобы хоть немного ускорить время.
- Сходи в дом для персонала конного завода завтра,- советовал Кротов, не поднимая глаз от текста своей книги,- попроси у Беркова ключ. Там должны быть столы и стулья, сготовь что-нибудь приятное, накрой стол, поставь всякие мелочи вроде свечей, если найдёшь. Люди не меняются, ни там, ни тут, а женщины тем более.
- Не хочешь мне помочь? Я не готовил с такого самого времени как… не знаю, я наверное, никогда не готовил, если не подразумевать под блюдом салат и бутерброды.
- Не - а,- Кротов довольно усмехнулся,- Твои победы, твои косяки. Я тут ни при чём. Я дам тебе поваренную книгу из библиотеки.
- И сколько по твоему нужно времени, чтобы приготовить по ней что-нибудь и не спалить дом к чертям?
- Меньше, чем 24 года.
**********
«Фрибурское фондю»
- Что?- воскликнул я, перевернув очередную страницу.
- Это, по-моему, название какого органа! Господи Иисусе! – я положил книгу на стол рядом с плитой.
В недовольстве осмотрев комнату, я решил, что, в общем-то, всё не так плохо. Комната тут была одна большая и представляла собой и кухню, и спальню разом. С одного боку, возле двери, стояли раковина и  газовая печка, а от неё тянулся провод к большому красному баллону с газом, который сюда периодически завозили. Перед печкой, возле окна, стоял самый обычный  стол с острыми углами. Окно с боку было широким, как в церкви, и при этом вид из него открывался на склоны, тянущиеся  вниз рядом с речкой к сосновому лесу, уходящему далеко за горизонт.  Штор тут не было, так что и их «позаимствовал» в столовой конного завода. С другого края стоял диван, который на ночь раскладывался (и я не собирался этого делать), а рядом с ним невысокая тумбочка из дуба со стеклянными дверцами,  за которыми пылись множество книг, включая даже Библию. На неё я поставил… патефон, который нашёл  на складе. Остаётся только догадываться, как Алексей Серебряков  протащил его туда, но обязательно стоит поблагодарить его за то, что вместе с этой штуковиной он также оставил грампластинки, которые, что не удивительно, оказались нелегальными. На двух из трёх было написано ручкой «Beatles», и я сперва пришёл в недоумение -  о каких жуках идёт речь, да и к тому же слово было написано неправильно.
Но Кротов, как оказалось, на свободе не гнушался чтение газет на музы-кальную тематику, так что вкратце объяснил мне, что это группа из Великобритании.
На стол, главный атрибут вечера, я положил полупрозрачную скатерть с цветочными белыми узора, которую также «занял с возвратом» из столовой.
Первым делом я поставил на стол бутылку красного вина, которую я украл… нет, не из столовой, там такого добра  нет, а прямо из кабинета господина директора нашей тюрьмы.
 Но тогда меня волновало лишь то, что нужно было что-то приготовить и  красиво поставить на стол, потому что говорить человеку что-то на голодный желудок - верный способ получить отказ.
И вот с едой я как раз испытывал некоторые затруднения. Если достать большинство ингредиентов было нетрудно – опять-таки помогала столовая, то вот приготовить их  мало-мальски нормально для меня было трудно.
Первым делом я начал с простого - помыл посуду, в которой собирался готовить, а потом расставил её! Затем принялся за салат с овощами с таким напряжением, словно я не просто овощи дольками резал,  а сердце из груди вырезал. Когда с салатом было покончено, я поставил его в небольшой холодильник всего с двумя решёточными полками и лампой наверху.
Дальше по плану у меня был суп.
Самое лучше, что я там нашёл по названию, был «Луковый суп с капу-стой», что, на мой взгляд, было куда лучше, чем «Итальянская страччателла», который, судя по картинке и названию, не стала быть есть и собака.
Стащив предварительно все ингредиенты из столовой, я за 20 минут «боя» всё же «победил» и суп стоял на плите, тихо шкварча.
- Что вы делаете?
Я подскочил на стуле, и едва не упал от испуга.
- Стучать не учили?
- Тут открыто!- Александра Крещинская  демонстративно сделала шаг назад, за порог, постучала в воображаемую дверь и спросила,- можно?
- Заходите! – я  обратно сел на стул, сложив руки на груди, - вы что-то хотели?
- Да, хотела проверить, почему в коридоре пахнет супом, тогда как больше никто тут не живёт.
Крещинская оглядела комнату: патефон, пластинки, лежащие на нем, шторы, которых тут отродясь не было, стол, накрытый скатертью, суп, варящийся на плите - всё это произвело на неё благодатно впечатление. Она хитро улыбнулись, и посмотрела в окна.
- Что смешного?
- Ничего. Даже, наоборот, плакать хочется. Впрочем, не обращайте внимания, - сказала она, а потом добавила,- Елена должна оценить.
Я привстал на стуле, ощущая некоторый дискомфорт.
- А с чего вы взяли, что я это  для неё? Что это вообще для кого-то? Может, я сам решил…
- Хватит, Михаил, хватит врать, как мальчишка перед своей мамой,- Крещинская подняла руку, качая головой,- я же вижу, как вы на неё смотрите. В первый раз увидела, когда вы только согласились пойти гулять с моими детьми. Это не скроешь, по крайней мере, перед женщиной. Мужчины  в таких случаях слепы, как кроты, и наивны, как котята, при этом видят себе достойными рыцарями.
- Вы пришли сюда за тем, чтобы высказать мне всё это?- говорил я, поглядывая на книгу. «Нужно было срочно что-то готовить».
- Нет. Только по запаху супа. Сами готовили?
- Вот кулинарная книга.
Крещинская рассмотрела книгу, должно быть, за много лет жизни в России она прекрасно знала российскую кухню, затем посмотрела на стол и плиту, как художник смотрит на своё полотно - критически и с надеждой.
- Вы собираетесь кормить её одним супом?
- Нет, ещё картошка. Пожарить надо. И десерт.
- Ну, надеюсь, картошку вы пожарить сможете. А как обстоят дела с десертом?- с неподдельной заинтересованностью спросила полька.
- Полное … «фондю», если честно,- сказал я, вставая и подходя к плите,- приготовить это не представляется возможным вообще. Да и всех продуктов нет.
Крещинская полистала книгу, затем удовлетворённо улыбнулась, зажав края страницы, и положила книгу передо мной.
- Пеките это!
- Шоколадный кекс с клубникой?- недоверчиво переспросил я.
- А почему нет? У вас есть достаточно всего. Я вам помогу.
Я посмотрел на неё, пытаясь угадать намерения этой женщины.
- Зачем это вам?
- Скука,- она  развела руками,- только и всего.
Пока Александра готовила, я спросил у неё, сидя за столом и периодически поправляя столовые приборы:
- Вы приняли подарок Яна?
Александра ответила, не оборачиваясь от плиты:
- Да.
- Он утверждал, что вы похожи.
Александра пожала плечами.
- Может быть. Ваш друг вежлив и внимателен, хотя, как мне казалось, у таких, как он, эти качества со временем пропадают.
- У каких?
- У заключённых,- Александра повернулась ко мне лицом, но я по прежнему спокойно сидел, иногда постукивая пальцами по столу.
- Не пропадают, а притупляются. Зачем использовать то, что не нужно. Тюрьма не отличается в большинстве своём хорошими манерами и жалостью. Разве что строгостью и порядком. Вы читали его книгу?
- Да. Содержательная. Очень ясно описывается всё, очень чётко и метко - страшная вещь.
Александра резала клубнику, стуча ножом по подставке, пока масло жарилось на сковороде, шипя, как змея.
- Не обманывайте его, если что!- сказал я после небольшой паузы.
- Вы о чём?
- Зачем вы сюда приехала на самом деле? Ведь не просто погостить к приёмному отцу, так ведь?
Александра стукнула ножом по столу, и спросила, не оборачиваясь:
- Почему вы так решили?
- Вам нужны деньги, да? Коллекторы не ждут и не верят в обещания, они верят деньги.
Александра глубокого вздохнула, но ничего не сказала, нервно сдунув волосы со лба. Было видно, как пульсирует жила у неё на виске.
- Ваш отец дал денег?- спросил я.
- Я пока с ним не говорила.
- Боитесь?
Александра развернулась и со всего маху ударила подставкой в пол так, что та аж разломилась.
- Да, да, да! Мне страшно, чёрт возьми. Страшно  не за себя, а за своих детей! Может быть, ты их возьмёшь к жить к себе в камеру, зек хренов?! Или твой Ян?
Она подошла ко мне вплотную, и, наклонившись, едва не впивалась своим и глазами в кожу. Грудь её широко вздымалась, а на руках проступили красные пятна от сильных ударов ножом.
В тот момент я понял, что за своих детей это женщина готова убить кого угодно.
- Нет,- ответил  я спокойно,- но Беркова есть эти деньги. Он может их дать.
- Вы уверены?- обречённо спросила она, падая  рядом на стул,- вы точно уверены?
- Точно. Господин Морган более чем хорошо снабжает его. Хотите проверить своего отца в беде? Насколько он вас любит?
- Мы не общались с ним почти 5 лет. Даже открытки не присылали на праздники. Забыли друг друга…
«…как два старых друга»- грустно подумал я в рифму.
- Тем временем умер мой муж. Герой войны, но по жизни скотина, вечно злая, которой нравится, когда другим тоже плохо. Тяжело любить человека, любить даже за то, что не всегда в нём было, а потом видеть, как он превращается в изверга, в скучающего за кровью и болью тирана. Никто не видел моих слёз, а если бы я кому рассказала - вряд ли осталась бы жива. За себя я не сильно волновалась - когда тебя часто бьют и унижают, со временем начинаешь думать, что заслуживаешь этого и спокойно принимаешь наказание, но вот мои дети …
Ни Катя, ни Януш не нужны были моему мужу. Он даже однажды сказал, что они не его, и в сердцах, поверив в свои собственные, вдруг сказанные в пьяном бреду слова, ударил меня языком от ремня.
Шрамы тела зарастаю медленно, шрамы в душе- ещё медленнее.
Когда мой муж умер, я радовалась. Я католичка, и Бог наказывает за такие мысли, но меня уже и так достаточно наказал судьба, позволив влюбиться в такого человека.  Но, недолго я радовалась.
Как трупы на озере, стали всплывать старые долги моего мужа.  Нашлось достаточно людей, и богаты и бедных, и друзей и врагов, которые не прочь взыскать свои долги обратно. В противном случае жизни мне не будет. Как и моим детям.
Она замолчала, и я тогда подумал, что эти слова не раз крутились в её голове раньше, желая вырваться на волю, словно голодная лошадь с привязи. Крещинская не плакала,  нет, в душе горела не печаль, а злоба и ненависть к миру, который не за что одарил её таким количеством горя.
- Я хочу вам помочь не потому, что люблю помогать людям,- сказала она, вставая и поднимая разбитую подставку,- а потому что сама знаю, как ценится любовь. Если вы её любите - сделаете не только это!
Эйфория, которую я ощущал до этого, улетучилась, как дым, и теперь у меня под горлом стоял неприятный скользкий ком.
Я посмотрел на часы, который висели над дверью - половина пятого. У меня ещё было два часа.
И картошка, и десерт были приготовлены и поставлены на стол в лучшем виде. Александра пошла к себе в комнату и достала три жёлтые свечи и небольшой железный канделябр.
- Знаете, Миша,- говорила Александра,- мне теперь трудно представить, что кто-то ещё способен быть ко мне добрым и заботливым. Каждый мужчина кажется мне тенью моего мужа, и каждый раз эта тень закрывает всё желание идти навстречу кому-то. А когда замолкает сердце - эстафету принимает голова. Логика твердит о том, что раз бил один, то почему не может бить другой?! Если у человека есть руки, он может ими ударить и наверняка это сделает. Мы не дети, чтобы ждать в руках сладкую конфету.
Попрощавшись, она ушла к себе.
Как я уже упоминал - люди почему-то любят рассказывать мне разные истории. Иногда мне хочется их слушать, иногда откровенно нет, но я никогда их не перебиваю.


**********
Положив ожерелье в карман, я сел на лошадь и поехал на манеж. Там обычно  в это время находилась Елена.
В тот день я не без усилий убедил Дмитрия Алексеевича, что вынужден буду остаться на конном заводе на ночь.
Я был одет в тот день в тёмные брюк, белую рубашку  и белые лакированные туфли с тупым носком. Всё это было в комнате нужных вещей. И аккурат на меня, только вот туфли были на размер больше, чем нужно.
Сидя на лошади перед воротами, я тогда вспомнил про Александру. Не думаю, что её муж когда-то специально хотел становиться таким, нарочно желал бить свою жену. Никто не хочет совершать преступлений, никто в детстве не напишет, что мечтает стать преступником-убийцей или вором, зная, что это плохо, но, не смотря на это, всё равно становятся.
Я не мог не подумать о том, что через 4 года, когда я выйду из тюрьмы, я не стану таким. Не приспособлюсь к жизни на воле, как не принял гражданскую жизнь муж Крещинской. Что, если человек, которого я сейчас люблю (эту фраза учишься говорить себе медленно, но потом не устаёшь повторять), со временем также будет страдать о тебя, и так же будет плакать в подушку и ненавидеть тебя, мечтая о том, что когда-нибудь ты умрёшь от несчастного случая, а вместе с тобой канет в Лету всё плохое, что есть в его жизни.
**********
Мы с Еленой сидели в обустроенной мною комнате, и ели картошку с салатом. Одета она была голубое платье с поясом, а волосы её в кой-то век были распущены. А на шее, аккурат над грудью, висело моё ожерелье.
- Долго делал?- спросила она, указывая на моё творение.
- Полтора часа.
Она улыбнулась.
- А что? Если бы делал два месяца, было бы лучше?- смеясь, спросил я, а потом показал тыльную сторону ладоней,- для меня и час такой работы - всё равно что запустить пальцами в банку с иглами!
- Боже мой, какой герой! Всегда о таком мечтала! В следующий раз, когда мне нужно будет зашить платье, я обращусь к тебе!
- Не смешно. Знаешь, куда проще научиться ездить на лошадях, чем шить.
Елена пожала плечами, сложив руки перед собой, и серьёзно спросила, немного наклонившись ко мне:
- И давно я тебе нравлюсь?
Этот вопрос вызвал у меня странно чувство ностальгии - когда-то давно также у меня спросила одна девушка, но это было до моего первого заключение, когда мне было 15. И, похоже, с возрастом ничего не меняется - вопросы и ответы на них одни и те же.
Любовь не стареет.
- Как тебе сказать? Месяц, два… около того.
- И чего так долго думал?- если бы Елена не улыбнулась, то я мог почувствовать в вопросе упрёк.
- Сперва признался в этом сам себе. Потом на какое-то время даже забыл об этом, жил как обычно, не сильно придавая этому значения. А как ты уехала, тогда только задумался, что скучаю.  Честно говоря, специально даже не думал над тем, что делать, например, над ожерельем. Просто пришла идея, захотелось сделать такое, я и сделал. Боялся, что ты откажешь, если честно.
- Боялся?
Я кивнул два раза.
- Честно говоря, пока думал об этом и когда воплощал своё план в жизнь,- я окинул рукой помещение, свечи, еду и ожерелье с блестящими камушками,- казалось, что делаю что-то не так. Странное ощущение. Потом подумал, что слишком стар для такого. «Куда ты лезешь, Миша , людям на смех?» - думал я.
- Ты не стар. Мне …36,- сказала Елена, глядя мне в глаза.
            - Но если эту мысль побороть было легко,- уверенно продолжал я, - то с другой я не могу справиться и по сию минуту.
Елена заинтересованно приподняла голову. Глаз её в тот момент были особенно красивы - хотя, ничего удивительно, всё влюблённые мужчины так говорят о своих дамах. Но вот то, что у них на груди самодельное ожерелье,  сделанное из куска бумаги и стекла - это не каждый мужчина может таким похвастается!
-  Я думал о том, можешь ли ты меня полюбить вообще.
- В смысле?
- В прямом. Я слишком часто встречался в этой жизни с одной вещью - чертой, которая делит всех людей. Есть люди свободные и честные совестью, а есть люди, отживающие свои годы в тюремных стенах.
-  И ты думал, что это для меня критерий?
- Да, и есть таковым всегда для каждого. Не спорь, Лена!- я поднял руку, желая договорить.
- Не говори, что если ты когда-нибудь задумывалась о том, что мы можем быть вместе, чисто образно, гипотетически, то твои мысли болезненно ударялись об этот фактор. Может быть,- я сделал акцент на этих слова,- может быть, мы сможем быть вместе. До тех, пока я не выйду из тюрьмы, мы сможем видеться на конном заводе. Использовать эти общежития на ночь, будем реалистами. Но когда я выйду,  и мы сможем жить вместе на виду у людей в городе, или ещё где-нибудь, тебе придётся вытерпеть много упрёков в мой адрес.
- Хватит!- Лена ударила кулаком по стулу, и откинув со лба вьющиеся волосы, сказала,- можешь мне сказать только одну вещь, и честно - за что тебя посадили?
Я тогда подумал, что если скажу всю правду, она встанет и уйдёт. А потом когда у неё будет другой мужчина, и она будет лежать у него на груди, то историю расскажет, как однажды ужинала с убийцей. Потом они поцелуются …  «А, хватит! Боже!».
- Меня посадили за убийство человека жида по имени Адам Бюхлер и его дочь Далию.
Елена протянула руки, взяла мои ладони и сложила их в одно целое.
- Эти люди повинны в смерти моих родителей. Когда отец потерял работу, а мать забеременела, и соответственно, не могла работать тоже, Бюхлер согласил дать им денег. Но в срок они не смогли их выплатить, а проценты жид давал ох какие. Через неделю пришли люди жида с пистолетами. Бывшие заключённые, которыми работали на него. «Если не отдадите денег, мы вас убьём!- сказал один, на что отец ответил просто,- денег нет! Человек выстрелил ему в грудь. Мать едва успела сообразить, что человек, которого она всегда любила, теперь лежит мертвый на пороге, как дохлая птица. Её они тоже вместе. Умер и ребёнок, конечно.
Я помню лишь, что бежал. Бежал через лес, поле, окраину города, бежал, пока мог, и были силы,  а потом упал в грязь и пролежал какое-то время. Может час, может минуту.
Я был тогда слишком мал, чтобы понять смерть. Любовь - да, но смерть нет!
Меня забрали в детский дом, где я прожил до 18 лет. Непростое это было время для меня, и там я усвоил главную для себя вещь - упрямые люди всегда чего-то добиваются.  А талантливые берут либо всё, либо нечего.
Я прожил на воле 3 года, устроился на работу механиком. Жил комму-нальной квартире, справлялся с налогами и вечерами строил планы на будущее. Однажды я ремонтировал машину человека, который работал в университете. Глянув на меня, он спросил, почему юноша моего возраста капается в мазуте, а не учится. Я ответил, как есть - денег нет и возможности тоже. Он улыбнулся и сказал, что обязательно постарается помочь мне.
«Почему?»- спросил я, думая, что он шутит. « Потому что такие молодые люди как ты знают, чего нужно боятся в жизни. Они сами так живут».  Спустя пару дней он заехал на автостоянку и дал мне пробный вариант теста. «Напиши, что знаешь!». Я написал почти всё, но ошибок было много. « Неплохо» - сказал профессор, выкидывая бланк в мусорное ведро,- ты  хоть что-то знаешь!».
Мне удалось-таки поступить в университет, и там я познакомился с де-вушкой, совей сокурсницей по имени Далия. И даже влюбился в неё.
Однажды мы пришли к ней домой, я услышал фамилию - Бюхлер. Я вспомнил того жида. Он по-прежнему жил и здравствовал .
Я тогда  ушёл ничего не сказав. Он не узнал меня. Любовь умерла во вне так же легко, как если бы я просто вынул её и выкинул в окно, словно пакет молока.
Я украл пистолет, и вечером пришёл к ним домой. Первой я убил Далию - выстрелом в грудь. Когда старик вошёл в комнату, я выстрелил ему сперва в одну ногу , затем в другу, потом в руку, потом в другую. Я смотрел, как он корчился от боли, в душе желал, чтобы она была в сто раз сильнее. Мне он просто сломал жизнь, но мои родители были убиты его стараниям. Он заслуживал этой боли. Заслуживал корчиться там, лёжа на полу. Потом я выстрелил ему в сердце - хотя, наверное, сердца  у него не было. Был только орган, который кровь качал. И всё.
И я не собирался сдаваться, или признаваться в своей вине. Я даже не считал её таковой. Поэтому положив пистолет в карман, я вышел прочь, намереваясь выбросить его в ближающую сточную канаву, а одежду, на которой виднелись капли кровь, разорвать и спалить. Но мне не повезло, по-настоящему не повезло. Меня тогда сбила машина. Когда приехала скорая помощь, то врачи нашли у меня в кармане пистолет. Водитель сказал, что я шёл со стороны дома.  Вызвали милицию, которая вошла в дом с двумя трупами. Так кончилась моя свободная жизнь.
Народный судья хотел дать мне пожизненное, но … знаешь, главный судья, который подписывал приговор, когда - то тоже пострадал от рук Бюхлера. Таким образом, смерть жида даже понравилась ему. Освободить меня он не мог, зато скостить срок до 27 лет – пожалуйста.
Лена сидела с озабоченным, несколько отражённым выражением лица. По прежнему держа мои руки, она смотрела куда-то вдаль.
- Уйдешь теперь, да?- спросил я, прикусывая нижнюю губу.
- 23 года - долгий срок, Миша. Каждый имеет право на свой второй шанс. Зачем мне уходить? Что это изменит, если ты сам изменить ничего не можешь. Единственное бремя, которое останется с тобой - бремя совести. Всё остальное можно перебороть.
Она потрясла руками, словно собиралась кидать кости.
- Мы переборем. Пока два человека доверяют друг другу, пока они заодно, можно всё перебороть. Я ведь не с горяча это говорю. Ты прав - у меня были мысли насчёт нас с тобой. И они касались твоей судьбы. Я всё решила уже давно, ждал только, скажешь ли ты.
Я закрыл глаза, и улыбаясь, заплакал. Просто, по-детски заплакал от счастья. Почему бы и нет? У нас всегда хватает время на то, чтобы плакать от горя - но когда наступает счастье, если наступает вообще, мы проживаем его так, словно и не ждали никогда.
- Можно одну просьбу?- спросил я.
- Конечно
- Потанцуешь  со мной?- спросил я, улыбаясь, - а то зря я что ли эту хрень с собой тащил. Посмотрим, кто такие эти «жуки».
Елена с интересом посмотрела на патефон.
- Такой был у Беркова. К слову, он подарил мне его! Теперь дома стоит.
- А в честь чего подарил?- спросил я, допивая бокал вина.
- Мы с ним жили вместе. Вот он на мой день рождения и подарил.
Я поперхнулся вином так, что едва не разбил зубами тонкое стекло.
- Что?
Елена  запнулась, и несколько смущённо посмотрела на меня. Постучав пальцами по краю стола, словно играла на пианино, он виновато  спросила:
- А я не рассказывала?
- Нет.
- Ну, тогда … айда танцевать!
**********
Она стояла передо мной, надев одно лишь … ожерелье.
Я хотел было что-то сказать, но слова застряли в горле. Честно говоря, ничего более приятного мужскому глазу я ещё никогда не видел. Если бы меня попросили это описать словами, я бы лишь усмехнулся. Есть такие вещи, которые нужно увидеть воочию.
- Это комплимент такой у тебя?-  спросила Лена, проводя рукой о макушки до шеи и ниже, приглаживая волосы.
- Ну, да!- выдавил из себя я, вставая, и ощущая при этом тяжесть в штанах.
- Ты куда?- удивлённо спросила Лена.
Подойдя к ней, я окинул ей взглядом от пяток до макушки, задержав его на самых злачных местах, и страстно поцеловал её в губы, проведя кончиками пальцев по ложбинке между грудями.
- Ну, учитывая то, что меня сейчас ждёт, то мне нужно взять «Корвалол», а не то вдруг в самый ответственный момент другой важный орган даст сбой…
- Дурак!
И наш смех продолжился уже под монотонный  скрип раскладного дивана.