Старик

   
      Последние  несколько ночей, старик спал беспокойно. То и дело просыпаясь, он возился, ворочался и поднимал голову, чтобы посмотреть на часы, тикающие на стене. Причиной тому был один и тот же, снившийся  сон. Старуха, молодая, статная и красивая каждую ночь манила его куда-то. Такой она была много-много лет назад, когда он, бравый танкист, возвращался из армии и встретил ее, стоящую на дороге в ожидании попутки. Влюбился сразу и навсегда. Через месяц заслал сватов, еще через месяц сыграли скромную свадьбу и зажили дружно и весело. Тогда его все звали Гришка, а молодую жену – Тайка, и им казалось, что счастливей их нет никого на всем белом свете. Гриша  работал в колхозе механизатором широкого профиля и по совместительству слесарем. Заливисто играл на гармони. Таисья  оказалась бойкой, резвой и хваткой на всякие дела, к тому же, голосистой певуньей. Они так хорошо сложились в паре, что даже со стороны было видно, – эти двое созданы друг для друга.

        Старик вздохнул и сел, свесив ноги. В доме стоял полумрак, но было хорошо видно, как старуха мирно спала на диване у противоположной стены. В июне ночи светлые и короткие. Посмотрев на ходики, старик решил, что вставать еще рано, было два часа ночи, но и спать не хотелось.

        Линолеум неприятно холодил босые ступни, он прошел на маленькую кухоньку и кружкой зачерпнул из ведра холодной воды. Вытерев ладонью волосатый мокрый рот, старик вернулся на кровать. Лежа поверх одеяла, он смотрел на белевший, крашеный эмалью потолок. Мысли в его голове снова завертелись вокруг сна. Он не хотел признаваться даже себе, что знает его причину. А причина эта спала во второй половине избы, скорее всего, не догадываясь о мучениях старика.

         Самой главной удачей в своей жизни Григорий считал рождение сыновей. Первого в честь Гагарина назвали Юрием, второго тоже в честь космонавта - Германом. Сыновья выросли. Старший окончил Строительный техникум и работает по строительной линии. Женился,  родили двоих детей и живут, не тужат, в районном поселке.  Младший выучился на лесника. Сначала тоже вроде бы все шло хорошо. Жениться успел, только что-то пошло не так. Невестка один раз приехала вся в слезах, другой раз с синяком под глазом, и Григорий поехал разбираться.
        Герман  встретил отца мрачным, но трезвым. Пообщавшись, Григорий  понял, что сына с семьей придется забирать домой.  Не заладилась  у младшего самостоятельная жизнь.

          Невестка пьянство мужа терпела, не уходила. А и то, куда уходить?  После того, как ее родители утонули в реке, переправляясь с сенокоса из заливных лугов, маленькую Анютку взяли к себе дальние родственники. Так и выросла она у них вместо дочери.   Вскоре, после ее замужества, и они в одночасье умерли один за другим.
         Невестка Таисье пришлась по нраву.  Оказалась сноровистой, ладной  и аккуратной. Свекровь  не могла на нее нарадоваться. И приветливая, и хозяйственная, и работящая, одна беда – не беременела.

          Замечал Григорий, что между сыном и снохой маловато теплоты, нет голубиного воркования, какое должно быть в их  годы.  Живут словно брат с сестрой или хуже того, соседи. Улучив как-то момент, Григорий  напрямую поинтересовался у невестки:

          -    Вот смотрю я на вас, молодых,  и удивляюсь. Вроде здоровые, сильные, а детей не рожаете. Пора бы уж нас с бабушкой и внуками порадовать.

         Анюта вспыхнула, как факел. Щеки заалели и, ничего не ответив, быстро вышла из избы.
          -   Что ты пристаешь с глупыми расспросами,  -  набросилась на него Таисья.  -  Придет время, родит. Значит еще не пора.

          -    Как же не пора. Давно уже пора. Чего ждать? Старости?

          Тогда он  даже осердился на старуху. «А ведь было это и не так давно»,   -   подумал старик и, повернувшись на бок, уставился в мутнеющее рассветом окно.

          С тех самых пор он стал внимательно приглядываться к невестке. И чем дольше за ней наблюдал, тем все больше и больше стал находить сходство со своей женой  в молодости. Те же с поволокой карие глаза, выразительные алые губы и  кругленькие с ямочками щеки. Волосы хоть и не длинные, но тоже черные и густые, а уж стать и походка, некогда сводившие Григория с ума, точь в точь, как у Таисьи. Старик ловил себя на том, что за снохой следит. Ждет ее с работы, прислушивается  к ее голосу, украдкой любуется ее фигурой и походкой. Он  даже засматривался, как она пьет и ест. Однажды сноха на два часа задержалась на работе, так он, от ожидания, чуть с ума не сошёл, и пошел встречать. От его излишнего пристрастия сноху ограждала Таисья, каждый раз одергивая.

        -    Ты бы, Григорий, аккуратней себя вел. Поменьше бы лез Анюте на глаза, а то, не дай бог, сбежит от нас. Я к ней очень привыкла. Она мне вместо дочери, которой не суждено было у меня родиться.

       Старик и сам понимал…,  но ничего с собой поделать не мог.


         ***

          Стариком прозвала его Таисья. Она была старше мужа на семь лет. В молодости это не замечалось. Григорию даже нравилось, что жена опытнее его во многих житейских вопросах. Но, то ли от тяжелой крестьянской работы, то ли от жизненных забот и неурядиц, которых с лихвой хватало, Таисья как-то быстро постарела. Не прошла даром и работа в кадре, раньше так называли животноводство. Труд на скотных дворах в основном был ручной. Механизация на фермах только-только внедрялась. Коров зачастую доили  руками, поили и кормили тоже вручную, работая вилами и таская в руках тяжелые ведра с пойлом. Таисье приходилось работать и со свиноматками и с окормочниками. Нередко, глядя на отекшие и деформированные кисти рук жены, Григорий с жалостью вспоминал, как она  голиком в резиновых перчатках выгребала подмерзшую жижу из клеток у свиноматок  в деревянный лоток, тянувшийся вдоль двора. Оттуда ковшом, а то и просто пригоршнями заполняла этим навозом тачку, чтобы вывезти на улицу.


          Григорий, как мог, помогал. Было обычным делом, закончив свою работу, бежать  на ферму. Когда подросли сыновья, и те не остались в стороне. Особенно жалел мать Герман. Старший, Юрка, не зря дразнил его маменькиным сынком. Герка не стесняясь, мыл пол, ходил вместе с матерью на речку полоскать белье, даже научился вкусно готовить.

          Иногда, украдкой наблюдая за женой, старик, тосковал и качал  головой. Из красивой, здоровой и задорной девки превратилась Таисья в сухую и сутулую старуху.
 Куда только подевались налитые груди и густые, черные, как вороново крыло волосы? Исчезли круглые, всегда румяные щеки с ямочками, уступив место серой морщинистой коже с ввалившимся беззубым ртом. Даже голос ранее звонкий, заливистый стал похож на тележный скрип.

         Сам  Григорий выглядел на удивление  браво. Глаза остро и цепко смотрели из-под кустистых бровей, позвоночник не склонился от житейских невзгод, все также гордо и прямо нес тело хозяина. Единственно, волосы утратили былой цвет и блеск, но и тут природа не дала маху. Покрыв серебром все еще достаточно густую шевелюру, как бы наложила штрих, добавив благородства в облик пожилого, но не старого человека.   

        Григорий считал, что жизнь несправедливо отнеслась к Таисье. Быстро отобрав у нее молодость, в изобилии наградив  всеми признаками старости. Он не обижался на жену  за  «старика», которым она его нарекла, понимая, что Таисья этим как бы приравняла его к себе.  Старался не замечать в свой адрес едких укоров и упреков, а наоборот пытался  ей подыграть. Перестал бриться и стричься, даже заглянул себе в рот, выискивая среди ровных, здоровых зубов, нельзя ли какой удалить. Но зубам старика можно было только завидовать. Ровные, чуть желтоватые, потому что не знали зубной пасты и порошка, стояли в ряд один крепче  другого. Они ни разу не болели, хотя о них-то он меньше всего заботился. Сколько пивных бутылок открыл этими зубами, срывая металлические крышки, сколько орехов разгрыз и костей. Видимо в генах была заложена такая несокрушимая эмаль. У его отца были крепкие зубы, и дед по отцовой линии умер с полным ртом зубов.
        За последний год Григорий отрастил себе такие усы и бороду, каких никогда и ни у кого не видел. Правда, волосы на голове ему изредка укорачивал ножницами Герман, делая прическу в простонародье называемую « Под горшок».

       Старик провел ладонью по косматой голове. Волосы оказались мягкими, даже шелковистыми. Вчера была суббота, мылись в бане. Со старухой они давно моются врозь. Она ходит в баню после всех, избегает жару, а он, наоборот, любит, чтобы было жарко,  чтобы всласть попариться. Каждый раз, оглядывая себя в бане, оставался доволен. Несмотря на возраст, тело его не износилось, оставалось твердым и упругим, и в жилах еще играла  кровь. Правда, с сексуальными домогательствами к своей старухе он давно  не пристает, а два  раза в неделю тайком наведывается к продавщице Файке. Та жила одна, была еще не старая и с удовольствием  предавалась с ним  любовным утехам. Часто после секса уставшая и разомлевшая, она с удивлением и восторгом  восклицала:
        -    Ну, ты, Гриша, жеребец! Разве подумаешь, что в такой косматой образине, такая силища…

        Григорий на ее слова самодовольно улыбался себе в бороду. Это была его тайна, которую он тщательно скрывал от всех. Файка жила одиноко по соседству, а ее хозяйство нуждалось в мужском пригляде. Поскольку человеком он был мастеровым, соседка  постоянно обращалась к нему. Звала то крышу починить, то упавший забор поднять, то с печью что-нибудь случалось, то с двором. За работу она исправно платила деньги, лично отдавая их Таисье. Файка была коммуникабельной и со всеми соседями дружила. Частенько заходила к Таисье посплетничать, поделиться новостями или за каким-нибудь советом.
         Догадывалась ли жена о его шалостях, Григорий  не знал. Никто ничего не говорил и не спрашивал. Файке тоже не было резона трепаться, поэтому  старик был спокоен и чувствовал себя до поры до времени превосходно.

        Но все когда-то заканчивается, закончилось и его любовное приключение с Файкой. Он сам перестал к ней ходить, как только понял, что влюблен…. За прожитые с женой годы, не считая последних пяти, он ни разу ей не изменил, потому что любил. Теперь любовь к Таисье трансформировалась несколько в иное чувство. Жена по-прежнему ему была дорога. Он ее уважал, жалел и берег, но любовь незаметно вытеснилась состраданием и сочувствием. Заниматься сексом с женой его не тянуло. Она могла быть домохозяйкой, завхозом, старостой их «поместья», кем угодно, но только не любовницей. Сам далеко не молодой, Григорий представить себе не мог, как бы он занимался сексом со своей старухой. Для этого ему необходима влюбленность, вдохновение, азарт партнерши. Чувствовать ее горячее дыхание, ощущать  гладкое нежное тело, держать в руках и ласкать упругие груди, а что осталось из всего перечисленного у его старухи?

         Старик вздыхал, крутился и вертелся на своей постели, а  когда стало совсем невмоготу, сел. В голове гудело то ли от  мыслей, то ли от недосыпа. Не выдержав, он потихоньку, чтобы не скрипеть кроватью, встал на  холодный пол и снова взглянул на часы.  Три часа утра. Тихонько, чтобы не потревожить сон  жены, крадучись, на цыпочках старик вышел в просторные по-ночному прохладные сени. Постоял немного, прислушиваясь, затем все так же осторожно двинулся в сторону дверей во вторую половину, где жили сын со снохой. Рука сама потянулась к ручке двери. Дверь отворилась без скрипа.

         Рассвет  сквозь занавешенные шторы робко проникал в комнату. Григорий  стал всматриваться в лежащего на кровати человека. Волосы  черным веером были рассыпаны по подушке. Голая  рука закинута за голову, а обнаженная белая нога контрастно выделялась, покоясь поверх  темного пододеяльника. Старик, придвинувшись ближе, с вожделением  стал рассматривать  спящую молодую женщину. Не в силах  больше сдерживаться, откинул край легкого пухового одеяла и чуть не ослеп от увиденного.  Анюта спала голой. Он и сам, бывало в молодости, любил понежиться голышом в мягкой, теплой перинке, но то, что он увидел, окончательно лишило его разума. Не давая отчета своим действиям, старик скинул трусы и, затаив дыхание, полез под одеяло. Руку, казалось, обожгло, когда она коснулась горячей гладкой кожи молодой женщины и, скользнув вниз по животу, замерла. Сердце старика, готовое  выскочить из груди,  стучало набатом. В какой-то момент Григорий почувствовал, что сейчас от вожделения потеряет сознание. Переведя дух и затаив дыхание, он придвинулся ближе.  Одной рукой осторожно обнял  голову снохи, а другую положил  на  небольшую упругую грудь и прильнул к  полуоткрытым во сне губам.

        Женщина  не сразу осознала присутствие в постели постороннего. В первую секунду она даже не поняла, что происходит. Когда же в полумраке раннего утра рядом с собой на подушке увидела косматую голову и волосатое, заросшее до самых глаз лицо, она чуть с ума не сошла от страха. В первый момент ей показалось, что рядом  с ней лежит если не черт, то все равно представитель потустороннего мира.  Интуитивно вцепившись в длинные космы, она  хотела закричать, что было силы, но чудовище закрыло ей рот ладонью и знакомым голосом попросило:
        -    Только не кричи.  Разбудишь старуху…
       Когда, обезумевшая от страха Анюта, уставившись  в волосатое лицо, узнала свёкра,  судорожно выдохнув,  прошептала:
        -     Ты зачем здесь?

        Мандраж у старика  прошел, и до его сознания стало доходить, что он совершил что-то ужасное и не поправимое.

        -     Тише, прошу…. Выслушай.…

        Анюта  ногами и руками начала сталкивать свекра с кровати.

        -     Сейчас же  уходи….  Нашел, где  разговаривать. Я сейчас маму позову.

        Забыв, что голая, Анюта вскочила и, ловко увернувшись от рук, пытавшихся ее остановить, спрыгнула на пол. Сдернув со спинки стула халат, накинула его на себя и только хотела ринуться из избы, как услышала  стон.  Обернувшись, увидела свекра, обхватившего косматую голову руками.  Он сидел на её постели, раскачиваясь из стороны в сторону и издавая  странные  булькающие  звуки. Анюта опустилась на стул, не сводя со старика  глаз. Он  поднял мокрое от слез лицо и прошептал:

        -    Прости, бес попутал. Бог совсем разума лишил.  Выслушай….

       Сноха  молчала. Ей  хотелось узнать, что происходит, и, как теперь жить дальше. Нервный озноб не проходил, пальцы рук дрожали. Перешагнув через валявшиеся на полу семейные мужские трусы, она  подошла к шифоньеру и достала теплую кофту. Закутавшись в мягкую шерсть, снова села на стул и стала ждать, что ей расскажет, сидящий напротив человек. А тот  потерял ощущение реальности и встал, открыв на обозрение свое достоинство, поднял трусы и стал, не спеша, надевать. Шокированная поведением человека, которого еще вчера считала одним из самых близких людей, она  прошептала:
        -     Может, я сплю, и мне всё это снится?

        Не сводя с нее глаз, старик тихо ответил:
        -     Нет, это не сон, это кошмар наяву.

        Анюта  смотрела, на вновь усевшегося, на её постель человека, отказываясь  верить своим глазам. Не выдержав, закричала:      
        -    Ты зачем залез ко мне под одеяло? Что ты творишь? 

        -    Творю?  -  свекор встал.  -  Я не творю, я  люблю тебя.  Со мной происходит такое, что не передать словами.  Я потерял сон и аппетит, ощущение реальности, думаю только о тебе, вижу только тебя.

       Анюта  подумала, что сходит с ума, тихо прошептала:
        -    У меня есть муж, твой сын, я тебе в дочери гожусь….

       Старик снова схватился за голову и хриплым сдавленным голосом воскликнул:
        -    Я  порой ненавижу  своего сына.  -  Неожиданно, он упал на колени и, стуча кулаками по полу, простонал:  -   Не любит он тебя и ты его тоже. Уйди от него…

        -     Да уж в своем ли ты уме?  -  Анюта  вскочила, с грохотом опрокинув стул.  -  Уходи сейчас же или я буду звать на помощь. –
            Она  распахнула  дверь в коридор.  В ее глазах читался ужас.  Она хотела закричать, но спазм сжал горло и, переглотив, обреченно спросила:
  -          За кого ты меня принимаешь?  Я почитала тебя за отца. Может, и с сыном – то вашим жила только потому, что ты и мама были мне дороги.  -  Она  перевела  дух  и твёрдо  проговорила:  -  Убирайся, а я подумаю, как мне быть дальше.
 
             Старик, не говоря ни слова, и, опустив всклокоченную голову, прошел мимо и направился прямиком  на улицу, где, не озадачиваясь проблемами людей, набирало силу утро. Солнце вот-вот должно выглянуть из-за леса и разбудить  новый день, от которого  старик ничего хорошего не ждал.


                ***

            О том, что сын виноват в отсутствии у них  с Анютой детей, Григорий догадывался. Однажды, будучи  в подпитии, Герка  проговорился:
-          Если Анька уйдет,  не обижусь. Сам виноват…

           В чем  виноват, не сказал, но вскоре стало понятно. Как-то при случае, Григорий  посоветовал, что не плохо бы им с Анютой к врачу сходить, провериться, на что тот ответил:
-         Нечего у врача делать и так все ясно. Радиации схватил многовато, не знаешь что ли, в каких я войсках  служил?

           Не чувствуя утренней прохлады и укусов комаров, старик прислонился  к стене и закрыл глаза. Он уловил легкий аромат цветов и тут же о нем забыл. Все, что произошло, казалось было не с ним. Он  старался не думать о произошедшем. Чем все закончится, тоже не думал. «Что уж теперь переживать, случилось и случилось. Жаль только, что ничего не случилось…»,  - подумал он и неожиданно вспомнил Нинку. Разбитная бабенка отдыхала вместе с ним  два года назад в доме отдыха ветеранов. Он бы ее и не заметил, но она его приметила, да так увлекла, что он про все на свете забыл, стыд с совестью тоже. Какая-то санитарка дала  Нинке ключи от бани, так  он с ней  из этой бани не вылезал. Позднее, не вытерпев, поделился со своим другом:

-        За жизнь многое повидал, но не знал, что такие женщины бывают. Огонь, а не баба.  Было жарево так жарево. Есть что вспомнить.

         После, в город к этой Нинке он наведывался несколько раз, но, когда она стала настаивать на совместной жизни, поездки прекратил. Объяснил ей, что свою старуху никогда не оставит, на том и порешили. Нинке нужен был постоянный мужик. Редкие встречи ее не устраивали. К тому же, он считал, что молода она для него, - сорок пять лет бабе, хотя она считала иначе. Но хороша была Нинка в постели, ничего не скажешь, рвянкая и заядлая. Воспоминания о тех приятных моментах настроили Григория на лирический лад и окончательно успокоили. Но тут он подумал, что согласись вот теперь Анютка на жизнь с ним, все бы бросил: и дом, и старуху, и нажитое добро. Ни на что бы, не посмотрел и ничего бы не пожалел. Наплевал бы на все сплетни и пересуды.

         Мечтая и вспоминая приятные моменты своей жизни, старик не услышал, как открылась дверь в коридор. Он только тогда понял, что на скамейке не один, когда почувствовал на своем теле легкое одеяло. Скрипучий голос прошелестел:

        -    Комары, наверное, заели, да и холодно по утрам. Может, болит у тебя что? Всю ночь не спал.

             Таисья, прижавшись к мужу, гладила его по острому колену, а он, не открывая глаз,  равнодушно слушал знакомый, отталкивающий голос жены. Сидел и молчал, никак не реагируя на ласку, и ждал, когда старуха уйдет.

             Встретив восход солнца, и озябнув, старик вошел в избу. Принарядившись и расчесав свою растительность, он отправился на остановку ждать рейсовый автобус. Таисья,  возившаяся во дворе со скотиной, остановила его уже около калитки.

        -    Ты куда это собрался?

        -    Да так, надо мне. В район съезжу.
             Жена слегка возмутилась:
        -   А почему молчишь? Я бы наказала хоть что-нибудь купить, мясо вон закончилось, курицу можно…

        -   Ладно, куплю,  -  отрезал старик и шагнул за калитку.

            В районном поселке  он первым делом зашел в парикмахерскую. Молоденькая девчонка-парикмахерша с кем-то весело болтала по телефону, второй мастер, полноватая женщина средних лет с пучком рыжих волос на затылке, сидя в кресле, читала книжку. Больше в салоне никого не было. Как только дверь открылась, обе женщины уставились на  клиента.

        -   Мне бы постричься и побриться,  -  почему-то  виновато выдавил старик,  щупая  свою бороду.

        -   Ого, дед, подзарос ты капитально,  -  засмеялась девчонка и встала.

            Старик с сомнением посмотрел на нее, но все же сел в предложенное кресло. Юная парикмахерша  саркастически окинула  взъерошенную гриву,  и потрогала пальцами.

        -    Дед, как стричься будем?

        -    Красиво, чтобы помолодел лет на двадцать.

             Девчонка снова засмеялась и взяла электробритву. Старик повернулся в кресле.

        -    Знаешь что, пусть меня вон та стрижет,  -  кивнул он на читающую.  -  Ты молодая еще,  без понятий, окорнаешь чище лошади…  -   И уже, как решенное, утвердил:  -  Пусть та стрижет.

        -   Алла Алексеевна,  -  подойдя к  старику, любезно представилась женщина. -  Я не против,  будем стричься. Сидите прямо и ничего не бойтесь, стрижку сделаю первый класс. Помолодеете если не на двадцать, то на десять лет точно. -  Внимательно посмотрев на старика, она лукаво улыбнулась.  -  Только, чур, одно условие, в зеркало посмотритесь в конце процедуры, а пока смотрите  в окно.

        -    Добро,  -  согласился старик и пересел в кресло, повернутое к окну.

        После стрижки и бритья Алла Алексеевна сделала на лицо старика горячий компресс,  нанесла душистый крем и побрызгала одеколоном. Встав с кресла и взглянув на  себя в зеркало, Григорий не поверил своим глазам. Из зеркала на него смотрел незнакомый моложавый мужчина с бобриком из серебра на голове. И только глаза  с хитроватым прищуром были до боли  знакомые.

        -   Спасибо тебе,  родная, спасибо,  -  повернулся он к  довольно улыбающейся парикмахерше. -  Угодила. Молодец. Сколько за работу, говори, не стесняйся. Заплачу, сколько скажешь.

           Девчонка,  в этот момент колдовавшая над прической  молодого парня, взглянув на старика,  обомлела от  произошедшей метаморфозы.

        -       Вот те на…,  -  изумленно протянула она.  -  Какой же вы дед, можно сказать, что вы добрый молодец.

                Григорий смутился.

        -      Скажешь тоже. Нашла доброго молодца…

        -      А знаете что,  -  оглядев Григория, изрекла  юная парикмахерша.  -  Для полного перевоплощения  вам  просто необходимо сменить прикид. Представь себе,  -  обратилась она к Алле Алексеевне,  -  вместо этих брюк джинсы, легкий пуловер или джемпер любого светлого цвета, ну и конечно немножко другая обувь. А? Представила?  -  Девчонка смахнула со своего клиента волосы и, получив деньги, снова обернулась к стоявшему перед зеркалом старику. -  Идите в магазин и переодевайтесь.

        -    Один я не сумею,  -  сконфузился  Григорий.  -  Вот если бы ты мне помогла….

        -    Так я на работе, у меня клиенты,  -  растерялась парикмахерша.

        -    Может, перерыв сделаешь или  на обед уйдешь? 

        -    А что?  Помоги человеку. Сам он ничего не подберет,  -  вмешалась Алла Алексеевна.  -    Не ахти, сколько времени потребуется. Я и одна поработаю.


             ***

            Выйдя из  вечернего автобуса с двумя пакетами в руках, Григорий, не спеша, направился  к дому. Встречные знакомые удивленно здоровались с ним, долго провожая взглядами. Купленную одежду он сразу одел на себя, а старую нес в пакете. В другом пакете лежали заказанные женой продукты. Григорий шел и прислушивался к себе. Он испытывал странное чувство, доселе ему неведомое. Как будто это был он и в то же время не он. Было все равно, что подумают о нем знакомые и родные,  как отнесутся к его новому облику. Он даже не знал, как себя поведет, чем объяснит свое перевоплощение и станет ли объяснять. На душе было спокойно.  Непонятное равнодушие овладело им.

        Остановившись в палисаднике возле цветов, он, казалось, с интересом разглядывал лилии и вдыхал их легкий упоительный аромат. На самом же деле, он просто стоял, оттягивая момент встречи с женой. В его голове нет-нет, да и проскальзывал вопрос: рассказала или нет?

        -    Здорово, Гриша!  -   Григорий повернулся  на голос. С той стороны калитки стояла улыбающаяся Файка.  Она  во все глаза смотрела на него, и было видно, что восхищена.  -  Ну, ты и красавец…  -   Зайдя в палисадник, она приблизилась, все так же, не сводя с него глаз.  Оглянувшись на открытое окно с вставленной сеткой от комаров, прошептала:  -  Что, пост закончился? Скоромненького захотелось?  -  И уже громче добавила:  -  Я к тебе по делу. Бычок клетку разломал, приди, отремонтируй.

        -    Кроме меня больше не к кому обратиться?  -  Григорий снисходительно усмехнулся.

        -   Конечно не к кому. А к кому? Одна пьянь кругом и бестолковщина. К тому же, ты все знаешь, мой двор изучил вдоль и поперек.

        Услышав голоса, на крыльцо вышла Таисья.  Словно не заметив видоизменение мужа, быстро проговорила:
        -    Ты уже приехал?  Вот и хорошо. Пошли в дом, разговор есть.

        -    Ну, так как?   -   переспросила Файка.  -  Надеяться или откажешь?

        -    Придет он, Фая, придет,  -  заверила  Таисья и ушла в дом.

              Григорий вздохнул:  -  Позже зайду….

             Фаина  обрадовано кивнула и, подмигнув мужику, почти пропела:

        -     Вот и ладненько, а то хоть караул кричи, нанять некого.

             Обещанный женой разговор не сулил ничего хорошего и Григорий медлил. Не из-за того, что чего-то боялся, а было жаль расставаться  с тем блаженным состоянием, в котором сейчас находился. Была уверенность, что это состояние разрушится, как только войдет в дом. Он уже ступил на нижнюю ступеньку, когда  на крыльцо вышел сын.

Григорий удивился:    -   Ты  когда приехал?

        -   Утром. На автобус опоздал, и  Витька Рыбин подвез на своей машине.

             Он оценивающе оглядел Григория.

        -    Побрился? Правильно, а то зарос, как старик. 

              Герман опустился на верхнюю ступеньку и, закурив, сообщил:
        -     Анька от нас уходит.

        -     Как уходит?  -  уставился на сына Григорий.

              Герман мотнул головой.

        -     Не знаю. Не говорит. Вещи уже собрала.

              Григорий сорвался с места. Распахнув дверь на половину сына, увидел двух сидящих за столом, плачущих женщин. Заметив  вошедшего, Анюта  застыла и во все глаза на него уставилась. Она успела забыть человеческий облик свекра, привыкла к нему в образе заросшего дикобраза. С  Германом между собой они его так и называли – дикобраз.

        -    Вот, Гриша,  -  Таисья впервые за два года назвала его по имени,  -  уходит от нас Анюта.

              Григорий медленно подошел к  женщинам и неожиданно опустился на колени. Склонив голову и не глядя на сноху, чуть слышно попросил:
        -    Не уходи, останься. -  Он положил свою ладонь на сложенные  калачиком руки жены.  -  Не обижайся на нас с матерью. Прости меня,  если чем обидел.

             Анюта,  как  завороженная, не сводила  со свекра глаз, и только  кивнула  головой. 


             Она осталась, и жизнь потекла в привычном русле, со всеми радостями и горестями. Григорий замкнулся, разговаривал мало, окунулся с головой в хозяйственные дела, больше находился в огороде или что-то делал во дворе. Невестке старался без причины на глаза не попадаться. Изредка, по-прежнему тайком, навещал Файку. Вроде бы все потихонечку стало налаживаться, но начала угасать Таисья. Она таяла на глазах, словно церковный воск. Ей  не хотелось,  есть, жила, практически,  на одной воде и ослабла до того, что едва хватало сил дойти до туалета. Хозяйство целиком  легло на плечи Григория, хотя Анюта тоже не была в стороне. Крутилась, как белка в колесе, совмещая работу на почте с множественными домашними делами. Больная свекровь тоже была ее забота. Вскоре Таисья не могла даже сидеть и слегла. Надо отдать ей должное, зря никого не беспокоила и родным не была в тягость.  Ни на что не жаловалась, ничего не требовала, ехать в больницу категорически отказалась, заявив:
        -    Я и так знаю свой диагноз. Больница мне не поможет, и резать себя не дам.
 
  Сколько было отведено мне господом, я прожила, и не беспокойтесь  обо мне. Все идет своим чередом.

        Больше с больницей к ней не приставали. Наблюдая сложившуюся ситуацию в семье и видя, как тяжело жене и отцу, Герман перестал ездить на заработки. Подфартило с работой рядом с домом. По внешнему виду Григория трудно было понять, как он относится ко всему происходящему. Ни недовольства, ни раздражения, а тем более радости в его поведении не наблюдалось. Он больше походил на робота, выполнявшего запрограммированную задачу. Таисья молча наблюдала за мужем,  не задевая его. Ничего у него не спрашивала и ничего не просила.

        Однажды, в начале августа, после ужина, когда сын со снохой ушли на свою половину, а Григорий собрался идти на улицу,  она задержала его.

        -    Присядь рядом, хочу попрощаться с тобой.

        Григорий возмутился:
        -    Чего придумала…?

        Улыбнувшись, она снова попросила:
        -    Присядь. Я чувствую, что  скоро уйду и должна тебе кое-что сказать и кое о чем попросить.

             Слова давались тяжело, было видно, что  покидают последние силы. Григорий  присел  на стоявший рядом с кроватью стул.

        -    Ты прости меня, Гриша, за все, что было между нами плохого. Видит бог, я любила тебя и старалась быть тебе хорошей женой. Сама же я не виню тебя ни в чем.  -  Таисья перевела дух и облизала сухие губы.  -  Прощаю тебе Фаину и не считаю это изменой. Ты здоровый и еще сильный мужчина, тебе требуется женщина, я все понимаю. Прощаю тебе и городскую женщину…  -  Григорий во все глаза уставился на изможденное  лицо жены.  Заметив удивление в его глазах, Таисья пояснила:  -   Она прислала  письмо с просьбой отпустить тебя. -  А  вот Анюту оставь.

            Таисья  снова перевела дух и попросила воды. Озадаченный  Григорий, поднес к губам жены стакан с водой. Сделав легкий глоток, она отвела его руку в сторону. На ее лице выступила испарина. Было видно, что Таисья  держится из последних сил. Помолчав немного, она тихо проговорила:

          -   Анюта  -  жена твоего сына, они любят друг друга, не мешай им. Они усыновят  ребенка….   Я знаю, ты всегда меня любил, жалел и берег. Спасибо тебе за это.


        Старик  опустил седую голову и слезы, не спрашиваясь, потекли по лицу, скатываясь за ворот старенькой рубашки, окропляя  седую грудь. Все скопившееся напряжение  выходило  с этим слезным потоком. Скользя по пододеяльнику, Таисья подвинула к нему свою руку, и он накрыл ее своей ладонью. Не прекращая рыданий,  Григорий стал покрывать сухую, маленькую ладонь поцелуями. Таисья чуть слышно прошелестела:

        -   Ступай, Гриша, я хочу отдохнуть, только прежде  пообещай, что будешь любить  Анюту, как дочь и усыновленных  детей, как своих родных  внуков.  -  Григорий поднялся, вытирая  лицо, висевшим на спинке кровати полотенцем.  -  Я жду, Гриша, обещай…

        -    Обещаю,  -  выдохнул Григорий.  -  Все будут мне родными детьми.

        -    И еще, жить одному плохо, женись на Фаине, она  добрая…

             Таисья закрыла глаза, ее дыханье было чуть заметным. Григорий, пятясь задом, вышел в сени, а затем на улицу. Постояв немного на крыльце, он прошел вдоль двора в огород. Окинув  печальным взглядом насаждения, отметил, что в теплице полно висит покрасневшей помидоры, да и огурцов наросло много, надо бы собрать. Лук  уродился крупный, и картошка не подвела. Полюбовавшись огородом,  старик  вернулся  к дому и присел на скамейку под окном, но не сиделось. На душе было тревожно. Неожиданно словно игла проколола сердце. Григорий потер рукой левую половину груди,  но легче не стало. Он не знал, как болит сердце, оно его никогда не беспокоило. Появилась ломота за грудиной.   «Вот еще не хватало…», -  расстроился  старик  и пошел в дом, чтобы попить воды. Он знал, что вода заменяет все лекарства. Не раз видел в кино, как человеку, которому становилось плохо, подавали стакан с водой. Попив на кухне воды, он тихонько подошел к кровати со спящей  женой. Показалось, что она не дышит. Голова, чуть склоненная набок, застывшее выражение покоя на лице и  руки, сложенные на груди,  все говорило, что этому человеку уже чуждо все земное.

          Старик  упал возле постели на колени и, уткнувшись головой в худенькое уже остывающее плечо, тихо, обреченно заплакал. Обняв жену рукой, он понял, что потерял сокровище, хранительницу своего очага, которую никто никогда не заменит, сколько бы ни походили на нее  в пору далекой невозвратной молодости.