Портрет

В студии сумрак. Редкие полоски света проникают через зашторенное окно, по полу в беспорядке расставлены банки с краской, холст чист, словно снег Монблана в декабре. Рядом с ним на стуле сидит  человек неопределенных лет. Его волосы растрепанны, руки запачканы краской; непонятный  звук, одновременно похожий и на смех, и на рыдания, заполоняет комнату.
Одержимый идеей писать картины внутренним зрением, он потратил большую часть  финансов. В обществе приятелей-соперников, этих богемных полукоршунов-полупопугаев, он слыл тронутым.
Он изучал мистические  учения Востока, знакомился  с оккультными знаниями Запада; не найдя ответов на поставленные вопросы, пытался  эмпирическим  путем найти ключ. Но все усилия были тщетны, химерическая мечта развеивалась, подобно табачному дыму.
Все началось с встречи. Давно, очень давно, еще когда трава робко пробивалась через снег весенней порою жизни. Первая выпивка, первый девичий шепот, таинственный и манящий, первые мечты, о море, свободе. Помнится, тогда до боли хотелось рисовать чаек – легких, грациозных, независимых, утонченных морских убийц прошлых времен...
- Ты рисуешь портреты, мой милый бумагомаратель?
- Бумагомаратели - писатели разного пошиба, а я художник, - он недовольно буркнул в ответ.
- Хорошо-хорошо, не сердись. Так рисуешь или нет?
- Да, пишу. Честно говоря, портреты у меня получаются плохо, все больше пейзажи.
- Какой ты смешной - бука букой, как будто тебе и не семнадцать лет, а под сорок.  Уж больно быстро раздражаешься, мой бумагомаратель.
- Не называй меня так, - его лицо вмиг покрылось испариной,  в горле что-то захрипело.
- Все-все, успокойся, мальчик мой, тише. Все хорошо, на, попей. Где-то тут был морс. Подожди, наверное, в машине.
- Все, все прошло. Извини, вспылил - не знаю что находит, бес попутал. Тебе не больно руку?
- Нет, дорогой, нет, успела отскочить. Жаль, Левитана здесь нет.
- К чему  ты это говоришь?
- Из тебя с минуту назад вышел бы отличный натурщик для картины «Демон». А все таки морс нужен… Жарко. Морс немного освежает, не так сильно стучат виски.
- Ты сильно напугалась, спрашиваю я?
- Нет-нет, все хорошо. Я привыкла, у тебя это не в первый раз, - с грустью в голосе добавляет она.
- Солнышко мое, боюсь потерять…
- Кого? - поднимает недоуменный взгляд.
- Себя. Ночью приходят они, черные толстые черви. Мой мозг похож на сыр, они там ползают. Ночью иногда кажется, что слышу их. Просыпаюсь в поту, открываю глаза – вижу, ты рядом читаешь журнал или что-то шепчешь, не могу разобрать что. Шепот действует как успокоительное. Знаешь я переношусь в детство. Мы не договорили. Ты что-то спрашивала  про портрет?
- Да, напиши мой портрет.
- Запросто! - в глазах появляется спортивный огонек, в каждом мускуле чувствуется нетерпение скаковой лошади.
Она все это замечает, с легкой иронией говорит:
- Не бей так сильно копытом, кентавр.
- Конечно, конечно, я напишу портрет, - горячо продолжает он. - У нас дома будет целая галерея  твоих портретов.
- Нет, галерею, пожалуй, не надо, достаточно одного – однако, он должен быть особенным. Нарисуй его с закрытыми глазами, напиши сердцем. Дай обещание написать его через десять лет.
- Почему через десять?
- Все, никаких вопросов, считай  маленьким женским капризом, - глаза цвета янтаря с легкой грустью посмотрели на него. - Пора собираться, нам нужно заскочить за подушечками для дивана. Они непременно должны быть зеленого цвета.
 Прошло двадцать лет, а он так и не нарисовал портрета. Была ли причина в отсутствии воспоминаний о ней или, наоборот, слишком яркое восприятие былого, подспудная боязнь упустить на холсте мельчайшую деталь её образа – неизвестно…
В студию едва проникал свет. Утром его нашли с перерезанными венами. На полу валялась записка: «Прости, не выполнил обещания.»
Холст сиял белизной альпийских пиков.