Всё не серьёзно...

ВСЁ НЕСЕРЬЁЗНО.

Все образы, описанные в данной     _
работе, являются собирательными  _
и никакому сравнению не подлежат.
От    Автора.
Глава первая.
Родственники.

Он всматривался в лица окружавших Его близких ему людей, сидящих с ним за одним столом, в надежде увидеть хотя бы в одном из них пусть даже небольшую часть понимания. Но так и не увидел. Их лица выражали только свои собственные желания и взгляды. Лица менялись по кругу, вызывая головокружение и сливались в одно смазанное лицо, которое визуально пыталось доказать Ему свою правоту, посредством надуманных Ими или же Им подобными рамок, жизненных законов и принципов.
Истинные чувства были давно всеми утрачены. И Ему было от этого плохо – а Они, «улыбались»!
Не понимая этого, Они хотели, чтобы Он лгал им и себе тоже, и также улыбался.
Но Их улыбка не несла в себе света, добра и чистоты. Она больше походила на оскал умалишённого или безнадёжного, и от неё в ответ хотелось не улыбаться, а истерически смеяться             и плакать.
Они почему-то видели в его уединённости и необщительности серьёзные проблемы: неопределённость, невезение, болезнь, да всё что угодно, но только не то. А Он в душе искал покоя и свободы; Он хотел оставить всякую суету и стать воздушно-лёгким, как маленькое облачко на бесконечно ярко-голубом солнечном весеннем небе. Но не стал. Их желания висели на нём тяжким грузом. Желания, которых Он просто не мог исполнить, равно, как и не мог оставить.
Их слова, пожелания и тосты в его адрес, почему-то всегда восхваляли всё то, что было чуждо ему. А Они «искренне» верили, что именно об этом Он и мечтает; или вернее даже, что именно это ему и нужно, что вот это именно Он и хочет. Всё что Он ценил, было на виду, но Они этого не замечали и не понимали этого. Или не хотели замечать, считая это наивным, детским, временным, несерьёзным и скоро заканчиваемся. Зато тайно пытались найти, подсмотреть, подслушать, выведать через кого-то его интересы, и находили грязь, видели пороки, слышали мерзости, узнавали лесть и сарказм. Всё то, что не чуждо людям. В том числе и им самим. Но Они не понимали и не замечали этого, предпочитая забыть. Не понимая, они находили то, что искали. Они искали и находили лож, а Он и не прятал правды.
Они «улыбались», а Он угасал под перекрёстными взглядами помутневших от праздности глаз, которые почему-то были направлены у всех в одно, и тоже место – на него. Он на всякий случай ещё раз скользнул взглядом по этим глазам, в надежде увидеть хоть лучик чистого света, но увидел только сострадание, сожаление и обманутую заботу.
Почему люди столь глупы? Почему за собственными эмоциями не видят главного? Почему они слушают, но не слышат; смотрят, и не видят; а после считают, что с Ними не разговаривают, не делятся и не спрашивают? Почему Они даже не могут предположить, что возможно Они просто сами чего-то не понимают?
Он хотел, чтобы его понимали; просто понимали; даже если бы не принимали его, но понимали. Он чувствовал, Всех, понимал        и грустил. А Они «улыбались»!
Они думали каждый своё об одном и том же, считая свою точку зрения верной; и говорили разное об одном и том же, не слушая друг друга.
Они говорили, что Он уже не мальчик, и что должен «правильно» оценивать свои поступки; а Он не знал меру возраста и не знал где, когда и как ему нужно поступать правильно. Он был бы рад быть мальчиком. Беззаботным, бесшабашно познающим мир. Но Он был тем, кем он был. Он правильно, даже по их взглядам, оценивал свои поступки. Он все знал, только не мог принять то, почему он должен делать что-то именно так, а не по-другому. Как хотят они, а не он, причём сиюминутно, смиренно и по их плану. Ведь он со своими поступками не лез ни в чей монастырь. А они всё равно сами пытались привить то, что было чуждо ему. Помочь ему там, где их не просили. Да Он даже был готов делать всё именно так, как они хотели, но их наплевательские на него действия, и их нежелание понять, и представление всего в своём свете, пробуждали в Нём разочарование и гнев. Гнев от того, что всё было напрасно. И в прошлый, и в позапрошлый, и в поза позапрошлый разы. Они его так и не поняли. А Он пытался их принять, шёл на уступки, а Они считали это своей маленькой победой и в солдатских сапогах лезли в душу. Он гневался. Нет, Он не хотел никого обижать. Он хотел быть самостоятельным и принимать свои решения. Пусть даже опасные, бесшабашные, не совпадающие с их решениями; но свои. А Они этого не понимали. И ладно бы не принимали, а Они не понимали этого. Он чувствовал себя абсолютно чужим даже среди близких ему людей. Среди этого чёрствого нежелания понять.
Они говорили, что не могут оставить его; а Он об этом и не просил, и совершенно не хотел этого. В его душе и памяти они всегда были рядом с ним. И он хотел жить по своему, и приезжать, и встречаться, слышать, понимать и улыбаться, и снова уезжать. К себе. В себя.
Он был неправ, и Он знал это. А Они не знали. Они считали неправым его. И по'шло, по предательски обсуждали его поступки у него за спиной, особенно то и не пытаясь схорониться.
Там было всё – глупость, лживость, тупость, игра,         но не было понимания. Там были и смех и слёзы, только не было грусти.
А Он переживал о том, что Они считают, что Он их не понимает; не любит, даже презирает; лицемерит; подло пользуется ими; не слышит. А всё было не так.
Он сильно уставал от переживаний и душевно болел, слабел; а после восстанавливался и грустил. А Они видели в этом его беспомощность, проблемы и призыв к физической помощи. Они считали его мысли и действия неправильными, а Он хотел мечтать и воплощать мечты в реальность. Они его не принимали и не отпускали, а Он переживал. Они ваяли, а Он мечтал.
Истинные чувства были давно утрачены всеми. А Он их искал, отделяя чувства от слов и поступков. Он мечтал чувствовать друг друга на расстоянии и понимать без слов. И когда это кому-то удавалось, Он был счастлив и улыбался. Он улыбался, а Они недоумевали.
Они предпочитали, чтобы Он описывал чувства словами и поступками, которые бы Они желали слышать и видеть. Они не понимали, что чувства являются душевной составляющей человека, а слова и поступки – телесной. Что чувства неизменны. Что они могут только притупляться и открываться заново. А слова и поступки сами по себе без истинных чувств – праздность и суета, краски для чувствалишонных. Что чувства нельзя желать, их нужно понимать и принимать.
Они считали, что Он им ничего не рассказывает и вообще не говорит с ними не о чём, а сами не могли задать чёткого, правильного и главное своевременного вопроса.
Они пытались учить его «жизни» сами толком в ней не разобравшись; сами стесняясь своего учения. Им проще было узнать что-то о нём на стороне и принять это за истину, чем попытаться его понять. Они даже не могли себе представить, что для него их учение уже давно пройденный этап. Он прекрасно понимал всё то, о чём они говорили или пытались сказать; и совершенно не стеснялся того, что вгоняло их в краску. Он даже знал и понимал то, о чём они предпочитали умолчать. Они считали его комплексы, не замечая свои, а он устал говорить с ними о том, что они сами не понимали, и предпочитал помолчать. Он прочувствовал это всё на своей шкуре и сделал правильные выводы; когда они ещё до сих пор не разложили всё это по полкам. Другое дело если бы они попросили совета у него; тут он, наверное, нашёл бы нужные слова, как находил их для других просящих. Но они просто не считали возможным, что он, «бедный и несчастный», неопытный и глупый, переросший ребёнок и маменькин сынок, сможет что-то дельное посоветовать им, таким взрослым и умным, опытным и всезнающим, важным и самостоятельным. Поэтому они некультурно, не прося разрешения, самовольно пытались научить его тому, в чём истину не знали сами. А он предпочитал молчать.
Они считали, что он больше общается с кем-то, но не с ними; кого-то любит больше, но не их. Они ревновали. А Он не делил людей, как не делил и чувств к ним. Он просто за кого-то переживал больше, а за кого-то меньше. И наибольшие его переживания были именно по отношению к ним. Он был бы рад поговорить с ними, но разговор получался «на разных языках»; а вернее он вообще не получался. Он знал, что Они хотят услышать, но не хотел лгать им. Они этого не понимали. И ему приходилось лгать себе.
Он ставил на чувства, а Они на суету. Они говорили, а Он молчал.

Он.
В последнее время мир для него становился всё теснее и теснее. И ему казалось, что в нём скоро совсем не останется места для него. Места, где можно отдохнуть, побыть наедине с собой, не боясь быть застигнутым врасплох за делом вызывающим у большинства саркастический, надменный смех. Его места. Только его. Места, где было тихо и прохладно, где было легко и свободно, где всё вокруг гармонировало с ним и понимало его. Места, где мысль растворилась бы в пространстве, и время перестало бы существовать. И был бы он и целый мир в едином состоянии. Состояние, в котором всё вокруг понимало желания и действия друг друга до того как это действие должно было произойти или же вызвать другое действие, чтобы понять первое. И так далее по накатанной. В таком состоянии действия вообще теряли бы всякий смысл, и был бы – покой.
Но большинство росло с каждым годом, а он всё также был в меньшинстве. И он уже стал опасаться, что скоро останется совсем один. Надежда покидала его, освобождая место разочарованию и покорности судьбе. Но он пока ещё верил. Пока ещё были островки света среди тёмной бездны непонимания, равнодушия, зависти и злобы. Он пытался бороться. Бороться с собой и окружающим его миром. Он верил, что встретит людей таких же, как он. И произойдёт новый народ – светлый, сильный духом, понимающий, честный; который вступит в битву с тьмой. И откроются новые земли, новые горизонты. Откроется новая жизнь. А пока он ждал. Или пытался ждать. Ждал и вспоминал, думал, анализировал, пробовал и переживал. Он ждал, а время шло.
Он чувствовал, что болен. Но не считал, что пришло его время. Он знал, что сделал немного и то, что должен сделать гораздо больше. Поэтому он сдерживал болезнь, и она уходила. Уходила, чтобы вернуться вновь. И всё начиналось заново.  Он сильно уставал от болезни и слабел; а после восстанавливался и боролся. Боролся с собой и окружающим его миром. Всё повторялось, а он боролся.
Лишённый поддержки, он был вынужден искать новые земли, новые горизонты и новую жизнь в себе. Но и на это у него подчас не хватало времени и сил. Он старался объять необъятное, не пропустить и принять участие во всём, что было бы полезно людям. Людям, которые его не понимали. А на себя у него оставалась разве что только ночь, да и то не всегда.
В последнее время и ночь перестала быть прежней ночью. Той тихой звёздной ночью, которая окутывала мир своим мягким цветом и погружала его в тишину и покой. Она стала яркой и шумной. Людям не стало хватать дня для своих бестолковых занятий, и они меняли ночь. Мир вокруг него изменялся, а он старался остаться прежним.
Ему везло в жизни. Он вообще был везунчик. Но он сам отвергал всё то, что любой другой принял бы за благо и довёл бы до «ума». А он отвергал. Потому, что не хотел помешать, навредить, заставить заниматься им. Он чувствовал, он всегда чувствовал. И отвергал свои блага, которые давала ему жизнь. Он знал, что это не то, или что время ещё не пришло. Он отвергал и начинал всё заново. Он был в поиске. В поиске того единожды верного момента, который бы он принял и уже не отпускал бы от себя никогда. Того момента после которого поиск был бы закончен и он, и окружающий его мир, были бы в состоянии покоя. А пока ему везло, а он отвергал это.
Он вовсе не был чист и часто ошибался в жизни. Но он искал и учился. Делал выводы и вновь искал. Он старался не допускать вхождению в привычку всего того «приятного», что встречалось на его пути, если чувства говорили, что это вовсе не «приятно». Он старался не впускать в душу дьявола. Вернее не позволять ему брать верх. Он учился быть гармоничным. А с уже вошедшими в привычку и ставшими орудием в руках дьявола ошибками он старался бороться. Хоть это и не всегда получалось. Он осознавал, что это страсти уже перешедшие в грехи; но всё равно зачастую не мог с ними справиться. Но время шло, и он учился. Он учился на своих собственных пробах, победах и ошибках. А время судило лучше всего, и расставляло всё по своим местам. Время шло, а он искал и учился. Мир менялся, а он учился и искал.
Наверное, когда-то давно он на многие вещи смотрел по-другому, не так как сейчас. Наверное, он тогда многого не понимал. Наверное, тогда многое и выглядело иначе. Но время шло. Тогда он искренне улыбался и искренне плакал. Тогда он излучал чистоту и свет. Потом он познал желания. И улыбался и плакал уже не так искренне. Потом познал зависть, обиду и лож; и применял их в жизни, но не принял. Узнал страх, и переборол; узнал предательство, и научился прощать; узнал вкус власти, а с ней и вкус победы, и присмирел; узнал страсть, и отделил её от чувств. Тогда же он узнал, что такое добродетель, щедрость, сила правды, честь, достоинство, любовь. Он познал горечь поражения, и научился принимать её. Время шло, и он узнавал много нового. Вернее он открывал это новое в себе посредством анализа жизненных ситуаций и своих ощущений. Что-то применял, что-то отвергал, а что-то не понимал, оставляя на потом. Потом его жизнь приобрела несколько иной оттенок. Она заставила его задумываться над некоторыми вещами. Но добавила и новых красок. Он познал бесшабашность и разврат; познал случайных друзей, и ударялся с головой в разгул, стараясь сделать им приятное. Но что получал взамен? Оттуда он вынес и массу хорошего и полезного. Повторяя то или иное действо, он научился сравнивать и анализировать поступки. Понял, что каждой ситуации сопутствуют различные чувства. И стал отличать искренние чувства от заблуждений, которые были присущи большинству людей. Это было нелегко, и он научился слушать себя. Поэтому он заранее знал, что скажут другие и поражал их. Он познавал, что говорят и делают люди, подразумевая то или иное чувство; и если не принимал, то искал истину. Потом он понял, что люди совсем не умеют чувствовать, даже себе подобных. А если и встречал, таковых, то со временем они не совершенствовались, а деградировали. Он видел,  что большинство их поступков не анализируются ими, и направлены на разрушение во имя временного удовлетворения своих страстей. Люди совсем не понимали, что страстям нет конца и края, как и нет их удовлетворения. Они путали страсти с чувствами, и всё глубже опускались вниз, отяжелённые своими грехами. Люди слушали друг друга, сплетни, слухи, пересуды, но только не себя. Потому, что только верно слушая себя, возможно правильно понять других людей. Только «влез в их шкуру» можно понять, что они чувствуют изнутри. Он чётко осознавал, что люди на каждом этапе разумного, а после и духовного, развития – одинаковы. И человеку, прошедшему эти этапы не составляет труда понять того, кто «уровнем ниже». Потому, что он сам уже был таким, и думал, и поступал точно также. Пока не проанализировал, не прочувствовал, не понял и не принял истины. Он искал правду, а они погружались в лож. Но нет, он пока ещё не разочаровался в людях, у него только всё больше росло желание уединиться от мира людей, а мир становился всё теснее. Он понимал, что опуститься в самый низ это не самое страшное. Гораздо страшнее не понять этого, принять за благо и даже не пытаться подниматься наверх. Он понимал, невозможность последовательности пути от большего к меньшему. Что нужно идти от меньшего к большему, чтобы получить возможность открыть хотя бы малую часть познания себя и мира. Но люди после своего рождения, теряя гармонию, опускались вниз и не желали подниматься. В душе он верил, что не все люди плохие, и что он найдёт людей таких же, как он, и произойдёт новый народ – светлый, сильный духом, понимающий, честный. Потому, что пока есть вера в то, что существует хотя бы одна пара, способная изменить мир к лучшему, надежда не оставит его, а значит нужно жить, бороться и искать. Он старался открыть в себе Бога, только ещё не до конца разобрался, как это сделать. Он пока ещё путался в чувствах и мыслях, жизненных ситуациях и людских позициях. Подчас ему просто не хватало времени разбираться. Ведь пока он ещё не умел ценить время и управлять. Пока ещё время управляло им. Он пытался разобраться в писаниях древних людей и сравнить их со своими чувствами. Он что-то понимал, а что-то нет; что-то принимал, а что-то отвергал. Но главное начало было положено, а значит должен быть и конец. Он надеялся, что счастливый. Счастливый не для него, а для людей. Мира людей и мира вообще. А пока мир деградировал, а он разбирался и надеялся.
Он считал, что люди по своей сути и задумке – прекрасные существа. Что они способны вызывать самые прекрасные, самые добрые и самые  нежные чувства по отношению друг к другу. Почему же их зачастую кидает в крайности? Почему гармония не постоянна и кратковременна? Почему равновесие надо восстанавливать такой ценой? Но он верил в людей и любил их. Несмотря на их чудовищные поступки. Он бы многое отдал за возможность помогать людям, исцелять их и направлять на путь истины. Видя их искренние улыбки, он был счастлив. А если был причастным к ним, то был счастлив вдвойне.  Но люди не слышали его слов, они слушали, но не понимали. Они зачастую не улыбались, а смеялись над ним, а он их любил, надеялся и всегда был готов им помочь. Он хотел им помочь, а они смеялись над ним. Смеялись и использовали его доброту в своих целях. Он сильно уставал от непонимания и душевно болел, слабел; а после восстанавливался и вновь был готов прийти им на помощь.
Он научился чувствовать людей, животных и птиц. Теперь ему оставалось научиться чувствовать мир. Мир живой и неживой; одушевлённый и неодушевлённый. Научиться чувствовать, понимать и взаимодействовать с ним. Слышать ветра, во’ды, деревья, скалы и многое другое. Слышать и чувствовать их. Для этого ему нужно было остаться с этим миром наедине и понять его изнутри. Он уже начал этому учиться, и имел какой – никакой опыт, но этого было явно мало. И мир уменьшался, а люди плодились. Плодились и умножались в своём бесчестии и невежестве. А он всё никак не решался оставить всё, и уехать туда, где ему было бы хорошо. Что-то держало его, что-то или кто-то. Время шло, а он не решался.
Он ставил на чувства, а мир на суету. Мир ждал, а Он всё не решался.

Они.
Их было много, и все они были разными. Разными для них, но не для него. И мир для них, в общем, то не имел особого значения. Они жили в мирках, причём каждый в своём. Вся их жизнь строилась вокруг общепринятого обществом стержня. Жили по схеме, предложенной для них обществом, по законам и нормам общественной морали. Их судьба была расписана для них ещё до их рождения. Она была продумана и распланирована для них заранее. Кем?! Временем? Обществом? Богом? «Тёмным властелином»? Или же  всё-таки, по сути, ими самими?! И даже форсмажоры не изменяли судьбу, а просто добавляли красок – ярких или тёмных. Схема особо не менялась.
Ими владел незримый страх. Страх перед переменами. Их сознание было настолько подвержено влиянию общественных стереотипов, что мысль о возможных переменах, о возможно другой жизни, и возможности поступать по-другому, просто не могла прийти в их головы. Они, казалось, напрочь позабыли о существовании других взглядов и жизненных ценностях. Всеобщий гипноз, в который люди ввели сами себя, не миновал и Их. Страх, который они не замечали и не понимали, запрещал им думать, анализировать, замечать и понимать. Они слушали и читали красивые слова и фразы, принимая их воистину, за их красоту, лаконичность и злободневность. Не понимая, что эта самая злободневность иллюзионна и искусственна. А истина заключена не в словах, а в чувствах. В себе. Но они совершенно не умели чувствовать и слушать себя. По-прежнему, путая чувства с желаниями. Желания быть любимыми, причастными, умными, важными, правыми, добрыми, желанными, и многое другое, до бесконечности, заставляли их поступать как минимум безнравственно по отношению друг к другу. А уж о понимании друг друга на уровне чувств и вовсе речи не шло. Хотя само по себе присутствие желаний не было так плохо. Оно говорило о готовности к переменам. Но ведь желания не нужно завоёвывать. Их надо понять, прочувствовать и привести в чувства. Только желания, а как следствие и перемены, изначально должны быть применены к самим себе. Понять свои желания; а после их прочувствовать. Но они, как и все люди в целом, стали, слишком потребны. А суть их перемен слишком физиологична. А цена достижения порой трагична, по отношению к другим.
Почему они делают вещи, не имеющие для них особой важности, наперекор желаниям других? Наверное, изначально, они считают, что так кому-то будет лучше. А когда этот кто-то не принимает того, они не меняют своего мнения, не стараются понять, а продолжают действовать точно так же. Сперва в надежде заставить кого-то принять их мнение, кажущееся им единожды верным, а уж потом, когда кто-то всё же не примет его, и вовсе машинально. А если разобраться, этот кто-то вовсе не просил такого действа. Это их желание. Оно исходило от них самих изначально по отношению к кому-то, и пусть даже как благо, с их точки зрения. Вот только их благо, а не кого-то. А они этого не понимали и даже не хотели принимать. Как результат получалась потеря гармонии, деградация и рождение новых стереотипов. Стереотипность мышления приемлема только на своём уровне. Стремление же непроизвольно прочувствовать и понять желания другого; помочь при необходимости, а не мешать; дать возможность другому самому прийти к вашим выводам или постараться принять выводы другого – достигнуть гармонии, вот истина, которая не требует стереотипов.
Ставя чужие мысли во главу угла, они совсем перестали думать и понимать друг друга. Опираясь на них, они оперировали ложными чувствами и выставляли всё в том цвете, который был удобен общественному большинству. Истинно чуждому им самим. Манипулирующему, и пользующимся ими. Самообман притупил их разум; блеск лживой веры затуманил глаза и опустошил сердца. Ложные, подстроенные совпадения они путали с истиной. Они ликовали. И даже отсутствие удовлетворения не смущало их. Не настораживало и не заставляло задуматься. Страх перемен и удобная для них жизненная позиция, основанная на опостылевших привычках, владели ими беспредельно.
Им было проще принимать друг от друга обман, чем искать правду. Проще прикинуться бедной овечкой, чем вести борьбу за свободу. Им было проще существовать, чем жить. И пусть без особого шика, но зато стабильно и понятно. Так, как решили за тебя другие. Но ведь существовать, а не жить. А вместо духовной мысли, монотонная проповедь, «призывающая» к такому же существованию.
Присутствие же сопротивления проявляло в них свою другую натуру. У кого-то агрессивную, у кого-то подлую и лживую, а у кого-то и гнилую. Но почему то почти всегда тёмную. И очень редко и кратковременно пытающеюся понять суть сопротивления.
И даже те, кто как чувствовалось, раньше пытался понять суть и предпринимали сближающие шаги к познанию принципов истины, по истечению срока времени остыли и приняли всё ту же позицию покорности большинству общественных стереотипов. Для них монотонное, но стабильное существование, в котором всё уже продуманно за тебя стало превыше борьбы за жизнь. И они уже не задумывались, что задевают чувства тех, кто вместе с ними ощущал на губах вкус этой борьбы; тех, кто верил, в том числе и им, и стремился к настоящей жизни другими путями. Путями, не устланными мягким ковром. Нелёгкими путями познания вечной истины. Они предпочитали забыть что-то, как страшный сон; а потом ещё пытались учить. Он же помнил всё: горести и радости, победы и ошибки, свои пока ещё не исполненные обещания, любовь и обман, верность и предательство… Он помнил, ценил и опирался на это. Благодаря «судьбу» за данную ему возможность познать столь обширный список жизненных ситуаций. Да он ошибался, но никогда не пытался забыть этого, а наоборот вспоминал, анализировал и переживал.
Конечно, так им спокойнее и удобнее. Лень и обыденность, обыденность и праздность, праздность и покорность заменили им чувства.
Они считали себя слишком взрослыми, а потому умными; устроенными, а потому и опытными. И тем грустнее становилось от их сочувствующего взгляда с натянутой улыбкой. Когда даже не пытаясь разобраться в ситуации, они уже знали ответ. Тот ответ, который был заранее приготовлен для подобного случая, и идеально подходил абсолютно для всех. И что? В знании подобных ответов и заключается их ум?! Конечно гораздо сложнее докопаться до истины в каждом конкретном случае. А порой нужно понять, что копаться вообще не следует, а принять всё как должное. Даже если ты знаешь, что это не верно. Даже если тебе от этого больно. Нужно дать шанс другому самому прийти к этому решению. Пускай не сразу. Пускай недешёвой ценой. А иначе можно сделать другому гораздо больнее. Подвести его к разочарованию, а значит и к отсутствию желания бороться за свою жизнь. Но для них подобные занятия были обременительны; или были ограничены особым кругом, за пределами которого хоть пожар, хоть потоп. Важность, надменность, предвзятость, наигранность шагали у них впереди разума. А ведь разум это ещё не истина.
Они существовали в живом мире, а мир жил иллюзией их существования.

Глава вторая.
Друзья.
Он вдруг стал ясно осознавать, что среди множества знакомых ему людей и даже друзей остаётся совсем один. Он заметил, что познакомившись с кем-то, проведя с ним какое-то время и пережив что-то, остывал к нему. А затем по воле судьбы, или душевному зову, он рано или поздно оставлял его. И даже после прекрасного расставания и предложений последнего не теряться, просто не мог позвонить ему и утрачивал всякую с ним связь. Оставалась только память, добрая память о том времени и … безнадёжность, неопределённость, разочарование. Он понимал, что никто в этом не виноват. Его всё время куда-то тянуло. А куда, он и сам не мог ответить, даже себе.
Он духовно перерос общество этих людей, которые достигнув определённого момента в своей жизни, считали, что уже достигли всего необходимого. И почему то искренне не понимали и не представляли дальнейшего продолжения пути. Наверное, в их понимании это определялось словосочетанием «стать взрослым». Они как будто бы находились в строго определённых рамках существования, которые для них определила какая-то неведомая, могущественная сила. Но так ли эта сила сверхъестественна. И исходит ли она от узко специфического существа или группы существ. В его понимании это была всего лишь сила устоявшегося сознания общественного большинства. Да серьёзная, могучая и опасная сила, но вполне человеческого происхождения. Сила, которая с каждым новым поколением росла и всё больше зажимала и ограничивала жизненные рамки человечества. Но люди не осознавали этого. Их разум зациклился на определённом круге развития и двигался по спирали с заужением витков. Казалось, что они находятся под гипнозом и считают всё вокруг происходящее нормой и апогеем духовного развития. Да, и наверное говорить духовное развитие здесь неуместно. Всё духовное для людей давно стало материальным. В своих попытках объяснить и упростить окружающее они совсем перестали чувствовать, давая всему четкие определения, и устанавливали рамки, переход за которые стал для них же невозможен и сверхъестественен. Чем, впрочем, неприминули воспользоваться определённые элементы, дав этому свои названия, и определив свои рамки.
А ему просто стало неинтересно с ними. Обсуждать и делать то что он уже прошёл, пережил, осознал и не нашёл в этом счастья. Нет, оно, конечно же, было и в этом, но только в другой форме восприятия и как сопутствующий элемент того, другова счастья. Его попытки завести с ними об этом разговор, получить возможность узнать их мнение, тем самым дав себе пищу для совершенствования, натыкались на непонимание с близкими и на заспинный смех с другими. Они чтобы понять его мысли переводили и ставили их в свои рамки; и получалось, что они разговаривают с ним на разных языках. Они говорили ему будь попроще, не замарачивайся, и продолжали говорить «о своём». И он всё больше молчал, и слушал их. Он вообще был прекрасным слушателем. Не слышали, почему-то только его. Он исправно слушал даже тогда, когда ему было не интересно или когда был не согласен с ними. Он прекрасно понимал, о чём они рассказывают. Когда то он пытался объяснить им что-то, и они вроде бы слушали, кивали и улыбались, а в итоге выходило совсем не так. Тогда он был веселее и открытее для них. Но со временем всё больше разочаровывался в них, а они в нём таком. И вот он уже чётко осознавал, что такой он им в общем то и не нужен. А был ли он вообще нужен им? Да и нужны ли они друг другу? Они просто не могли выйти за свои рамки. А он всё чаще молчал, грустил и уже больше не предпринимал безнадёжных попыток. Он и сейчас был готов в любое время по их зову прийти им на помощь. Помочь и молча уйти, опустив глаза. И шёл. Сам он давно стеснялся у кого-то что-то просить. Они просто его не понимали.
В какой-то период некой отдушеной для него стали разовые знакомства с чужими людьми. Людьми наивными и простыми. Которым бы он мог рассказать, и даже показать свои понятия и знания. Они восхищённо смотрели на него чистыми наивными глазами, никогда в своей жизни не испытывая подобного. И ему тогда казалось, что он, наконец то встретил тех людей, которые смогут его понять и применить его знания в своей жизни, добавляя что-то своё. Тем самым разорвав границы и заложив новый путь – путь человеческой свободы и мысли. Полной свободы, духовной и сознательной, душевной и материальной, искренней, светлой, и бесконечной. Но он ошибался. Это были всего лишь разовые, неосознанные чувства. Проще говоря эмоции не подтверждённые разумом. А из своего богатого опыта он узнает, что и эти пока ещё наивные люди, достигнув определённого круга развития, обозначенного современным обществом, не поймут его и станут двигался по спирали с заужением витков. Даже не попытаются понять. Они тормозились чего-то достигнув, считая себя опытными спецами в жизни, или так и оставались наивными рабами общественного большинства себеподобных.  Они почему-то не видели продолжения пути, а для него они были всего лишь самообманом.
Он прекрасно осознавал, что некоторые, глядя на его жизнь, искренне хотят ему помочь; думая, что дав ему возможность жить их жизнью, устроят тем самым, его. Он всё это понимал и был в душе благодарен им за это. Только он не видел себя в этой, их жизни. Она была для него чужой. Их рамки давили на него. Но он в очередной раз из чувства благодарности или собственной безысходности шёл по предлагаемому ими пути, заранее зная итог. В нём тем самым всё больше росло чувство покорности и безнадёжности. А он был очень сильным человеком. И сильным в первую очередь духом. Поэтому эти чувства априори были шаткими. Он жил как бы во сне; в осознаваемом им гипнозе. И был готов в любой подходящий момент взорваться, сбросив с себя оковы общественного гнёта и прокладывать свой путь. Прямой и правильный. Свой.
Но сам ступить на тот, другой путь он пока не мог. Потому, что не знал как. Он всё не решался. Может быть чего-то боялся. Но всё таки, наверное, не знал. Он очень хотел встретить таких людей, которые смогли бы ему в этом помочь. Которые бы стали его проводниками туда, в тот «другой» мир. Мир о существовании которого он давно подозревал. Нет, не тот сверхестественный мир, ограниченный рамками определенных элементов, а тот, вполне человеческого происхождения, «другой» мир.
Но в последнее время он охладел  ко всяким видам поисков подобных людей. Может быть потому, что уже просто и не верил, что такие бывают.
Он всё больше молчал. И уже почти со всеми. Конечно если эти беседы не носили общественный характер или деловой. И поэтому пока ещё необходимые для «этой жизни», в этих рамках. А так ему просто нечего было им сказать. Он знал, что речь, в общем то, необходима для учения и поиска истины. А для жизни и понимания язык не нужен. Они его не понимали, а он не хотел, да, в общем-то, и устал, прикидываться. Он знал о чём они думают, чего хотят, что подразумевают тем или иным словом или действием. Но для него всё это было не тем.
А пока его разум подсознательно тянуло куда-то дальше. Куда-то туда, в туманные дали, за пределы разумного.

Он.
Сравнивая те или иные ситуации, он часто спрашивал себя: «А какой Я друг? Хороший или плохой? Честный или нет? И вообще правильно ли Я поступаю в разные моменты жизни?». Однозначного ответа у него так никогда и не было. Наверное, поэтому он перестал серьёзно реагировать на всякого рода «предательства» «друзей». На них всегда можно было посмотреть с разных сторон и ракурсов, и так же всегда найти им оправдание, даже не спрашивая их об этом. Он в любой момент и от кого угодно мог ожидать «предательства», и никого не винил в этом. Он только сожалел. Но означало ли это «тихое равнодушие» также и его слабость, нерешительность, и неуверенность в себе как в друге. Видимо да. Хотя он всегда был готов прийти на помощь. И если когда-то и боялся, то сейчас шёл решительно, ориентируясь по ситуации. Правда он часто не соглашался с чужими решениями, пытаясь найти наиболее тихие, мирные и незаметные пути решения проблем. Но если это не получалось всё равно шёл до конца. Он вообще не стеснялся брать чужие проблемы на себя. Абсолютно разные, и абсолютно у разных людей. И если ему произносили свою проблему, то он сразу же считал её своею. Правда в душе он и от других требовал подобного отношения к себе, разумом понимая, что это в общем по крайней мере было бы очень глупо с их стороны. Если ставить себя на чужое место. Да и он, наверное, не всегда был таким как сейчас. Его много обманывали и «предавали» в жизни. Тогда он сильно переживал из-за этого. И теперь он просто не мог допустить от себя подобного по отношению к кому бы то ни было. Он навсегда запомнил ту боль предательства, а таковым он считал, казалось бы пустяк, с точки зрения оппонента, и не хотел доставлять подобной боли никому. Он был требователен к себе и готов к самопожертвованию ради других. Он шёл к этому всегда. Но вот дошёл ли сейчас? Всё это в целом и вызывало у него неуверенность в ответах на свои вопросы. Всё что касалось других людей и его требовало особого подхода. Нужно было точно и полно понять и прочувствовать ситуацию и всех людей в ней замешанных и выйти из неё с удовлетворением желаний каждой стороны и как можно «тише». За исключением быть может только себя. Но сам он получал удовольствие от своего участия в решении этой проблемы.
Раньше он был неопытен, глуп и доверчив. А сейчас опытен, мудр и «глуп». Тогда он считал друзьями тех, кто хорошо к нему относился. Хоть зачастую лишь на словах. Тех, кто нуждался в помощи, был беден или несчастен. Не замечая их истинных нужд. Тех, кто просто был слабее. Не понимая в чём сила. Хотя в последнем и не всегда. А когда не был под влиянием тех других, более «сильных» «друзей». Он готов был сделать и делал для них всё, о чём они просили и не просили. А он догадывался сам. Догадывался, но не осознавал сути происходящего. Он просто не мог себе представить, что может быть как-то по другому, двояко.
Использовали ли они его или нет, это разъясняло время, и отношение этих «друзей» к нему по его истечению. Зачастую скорее да чем нет. Но это не значит что за всё время он не встречал хороших людей. И таких людей, которые по его теперешнему рассуждению делали гораздо больше именно для него, чем для себя. Понимал ли он тогда всю значимость и добродетель их дружбы?! Был ли он с ними тогда предельно честен? И давал ли взамен то, что бы они хотели? Понимал ли он их … тогда? Будучи изначально в чём то выше них чем те, которые изначально, по ситуации, были выше него или тех, которых он сам возносил. И где они сейчас? И где он?
Серьёзно близких людей было у него не много. И они его «предавали», и он их. В детстве это выражалось в большей мере. Правда с его стороны это было под влиянием более сильных и неосознанно.

Глава третья.
Работа.
Он уходил. Уходил снова не солода хлебавши. Оставив все силы, вложив душу, а взамен, ни получив, ни чего, кроме не понятной ему злобы и зависти сотрудников. Тех, для кого он старался, выкладываясь на порядок выше дозволенного наёмному рабочему. Его простые вопросы вызывали у одних словесную злобу, с не к месту, переходом на личности; для других его ответы были неблагодарными, хотя абсолютно правдивыми. Они словесно считали его неопытным, неумелым и вялым. А как ещё ему нужно было вести себя с людьми, которые ему не доверяли и попусту не уважали его. Он не обманывал не себя ни их, поэтому старался общаться с ними как можно реже; а когда это было неизбежно, он старался подстроиться под них. Он не смотрел им в глаза и как они выражались «мямлил» что-то себе под нос. Они считали важными и умными себя. Он не оспаривал этого, и уважал их такими, какие есть, по крайней мере, пока был с ними в одной команде и делал одно дело. Хотя ведь это только он считал их своей командой; для них же он был отдельным элементом, который нужно использовать, пока тянет. А дело для них было не общее, а для каждого своё. Сотрудников было немного, но все они юлили, подлизывались перед начальством, презирая, и  клевеща друг на друга. Каждый из них считал себя самым важным и полезным, а остальных глупыми ничего не делающими и получающими их деньги. Они все пытались скинуть на кого-то часть своей работы, а Он принимал, стараясь успеть всё и помочь им, и никому не докладывал о проделанной работе. Он просто делал дело. Но они этого не понимали, наслаждаясь своей надуманной важностью. А он метался по городу без обеда, стараясь всем угодить, везде успеть, и поздно вечером улыбался, еле волоча ноги, если всё успевал, и сильно переживал, если что-то не успел. Он постоянно думал о деле и людях, которые в нём участвуют. Его уважали и любили заказчики и рабочие. По сути, и отчасти «чужие люди». Конечно, он же делал всё, как они хотят, а порой и за них.  Но, наверное, он понимал, что всё это уважение временно и продолжится до тех пор, пока он им необходим. А потом они его забудут и будут искать другие способы «выживать» пожирая друг друга на пути. А он помнил и любил всех и был благодарен судьбе и этим людям, что смог познать и эту категорию людей. Жаль только, что и это познание привело его к очередному разочарованию. Он старался жить, а не выживать. Но вряд ли когда он обратился бы за помощью к этим людям, так как знал, что их словам всерьёз доверять нельзя. Вернее он это чувствовал. Он давно привык решать свои проблемы сам. Точнее он старался решать чужие проблемы, а свои просто не замечал. Он хотел быть полезным другим, а они сами не знали, чего хотят.
Они думали, что научили его чему то, а он их бросает уходя.

Глава четвёртая.
Женщины.
Он переступил за порог уже знакомой ему квартиры. Там было по-прежнему всё так же светло, чисто и аккуратно.
«Проходи на кухню» - сказала она, выглядывая в дверной проём из-за стола. Он не собирался задерживаться здесь надолго, а потому и заходить. Тем более, что его старые ботинки давно уже были худы. И к позднему зимнему, промозглому вечеру, после рабочего дня, ноги были мокры насквозь. Но взглянув на неё, он не смог ей отказать, и сняв ботинки, мокрыми ногами пошлёпал на кухню, оставляя чуть заметный мокрый след на светлом линолеуме пола. Передав ей рабочие документы, он посмотрел в её глаза. У неё были интересные глаза. Большие, светлые и чистые. И в них читалась плохо скрываемая тоска, сквозь усталую, но тем не менее добродушную улыбку. В них был огромный жизненный опыт. Он давно тосковал по подобному взгляду. Почти идеально чистому и открытому. Она не отводила глаз, и он был вынужден отвести первым, смущаясь, под напором считываемой ей информации. Но лишь на мгновение. Нет, ему нечего было скрывать. Просто он привык сам читать по глазам, а тут всё наоборот. Точнее не совсем наоборот. Он тоже читал, только непроизвольно. Информация сама сочилась. А тут он чувствовал, что в его мозгах целенаправленно копаются. Так какое-то время проходил их бессловесный диалог.
Он в сущности ничего не знал о ней. Кто она, сколько её лет, чем она занимается… Он мог только догадываться. Но этого ему было вполне достаточно. Он догадывался, что у неё есть муж, семья; даже если там не всё гладко. Чувства никогда не подводили его. Он её подсознательно опасался. Ещё бы, она была духовно сильным человеком. Но видимо непростая жизнь научила её относиться к ситуациям с опаской, не доверяя, проверяя, ища подвох. Его не тянуло к ней непрерывно. Она не была красавицей. Но ему приятно было с ней общаться. Она выделялась из общей массы женщин. Нет, ей не чужды были все женские эмоции, но она могла думать, анализировать, оценивать и изменять свои поступки и мысли в зависимости от ситуации. Она, как всякая женщина, бурно выплёскивала эмоции, но при правильной понимающей это реакции, успокаивалась и оправдывалась, стараясь всё же остаться правой. Он не возражал против этого, и только понимающе по-доброму улыбался на другом конце телефона. Она не стеснялась быть неправой, хотя словесно это выглядело иначе; подстраивалась под ситуацию и оппонента, не желая его обидеть, а пытаясь понять. Она не тупо принимала информацию, а пыталась прочувствовать её и подстроиться под неё, если она, конечно, подавалась с чувством. И определяла, где были чувства, а где желания и страсти. Да, жизнь научила её многому. Но не озлобила и не остервенила её, как большинство «менее учёных» женщин. Ему приятно было с ней общаться. На данный период она была едва ли не единственной из женщин, с которыми он непосредственно общался, и которую он мог бы назвать настоящей женщиной. Из тех женщин которых он вообще имел право оценивать. Она была готова отдавать в отличие от большинства других алчно жаждущих потребления. Других, которые потребляя, безумно верили, что делают кому-то одолжение.
Как тогда, в первый раз он особенно посмотрел в глаза женщины, и на всю оставшуюся жизнь больше не мог избавиться от чувств, вызванных этим взглядом. Тогда он шёл на встречу с незнакомкой. Вернее они были знакомы, по телефону. Она тогда попросила его ей помочь, воспользовавшись советом их общей знакомой. Он не умел отказывать, да и не хотел, ему наоборот нравилось, кому то помогать. И он шёл в предвкушении новой встречи, новых ощущений и новых знаний. Правда тогда он этого ещё не осознавал. Он просто шёл.
 Как ни странно он узнал её ещё издалека. Он шёл и знал, что это именно она. Как будто знал её всю жизнь. Он подошёл к ней быстрой походкой и, улыбаясь во весь рот, как ни в чём не бывало, сказал «привет». Она повернула в его сторону лицо и их взгляды пересеклись. И вдруг, привычный мир вокруг него перестал существовать, время остановилось, всякие мысли оставили его голову.
Они просто смотрели друг другу в глаза, и казалось, целую вечность. Да.., именно в этот момент он научился чувствовать по-настоящему. Нет, он не влюбился, в привычном для людей понимании этого слова. Просто эта девушка, не проронив не слова, словно привнесла в его мир что-то новое, безумно интересное и долгожданное. Она дополнила его мир своим, и мир вокруг изменился. Воцарил покой и тишина. Гармония.
Но повторюсь, тогда он этого не осознавал. Да и она наверное тоже. На её лице читалось недоумение, удивление и растерянность. Но глаза… Точнее он не видел глаз как таковых. За ними он видел удивительно прекрасный мир. Мир не описываемый словами, да и не нуждающийся в этом. Мир чувств, в котором не нужны слова, не нужны глаза, не нужны материки и страны. Мир без границ. Где нет привычного хода времени, который люди зачем-то придумали для себя. Мир вечный и бесконечный. Где нет старости, и смерть, лишённая противоположности, теряет всякий смысл.
Может это и был, тот самый, потерянный людьми рай.
Ну а что же они?! Под гнётом общественного большинства, со своими законами и порядками, гармония рушится. Они расстались, толком не познакомившись, не понимая тогда, что теряют. Он по глупости обиделся. А после, когда было необходимо, из-за самому ему непонятной гордыни, не подошёл к ней. А ведь она ждала. И он знал это. Он хотел, чтобы она подошла первой. Что-то ослепило его и затуманило разум. Да .., тогда он, наверное, просто не мог осознавать происходящее, он был глуп и суетлив, неопытен и немудр. Он очень мучился и переживал, всячески искал встречи с ней, а когда предоставлялся шанс, не мог смотреть в её сторону. И когда было особенно, нужно ей, да и ему тоже, он не подошёл. Не умел он тогда ещё чувствовать людей и читать их мысли. Тогда он их встречу воспринял именно по привычному для общественного большинства сценарию, и судорожно искал непонятное ему продолжение, вместо того чтобы разобраться понять и прочувствовать, а когда разобрался в истинных чувствах, было уже поздно. Тогда он много не понимал. А после винил себя, всегда. Он очень хотел извиниться перед ней за тот случай, когда не смог понять её без слов. Теперь он понимал, что виноват перед ней, не разобравшись и проигнорировав их особую связь, возникшую у них тогда, при первой встрече. Но видимо так было угодно судьбе. Для того что бы понять, нужно потерять. И если это судьба, и между ними есть эта связь, теперь понятная ими обоими, значит это не конец истории и новый сюжет восполнит утраченное.
А пока остались чувства, искренние и чистые, не нуждающиеся в обосновании. Тронувшие давно устоявшееся, а потому забытое. Заставившие задуматься и искать. А значит, надежда ещё жива; и вера ещё не позабыта; и видимо любовь не просто слово, выражающее отношения между мужчиной и женщиной.

Глава пятая.
Люди.


Глава шестая.
Мир.


Глава седьмая.
Вера, Надежда, Любовь.
Вот и снова настало однообразное серое утро однообразного, и потому постылого, рабочего дня. Осень. Мокрая улица. И Он, у обшарпанной автобусной остановки, обшарпанного спального района, крупнейшего мегаполиса, в окружении не выспавшихся жителей, с лицами, излучающими равнодушие и безучастность ко всему вокруг происходящему; в ожидании общественного транспорта. Он старался держаться чуть в стороне от внешне кажущейся спокойной, людской толпы. Он стоял и нехотя курил. Как и все он старался глядеть себе под ноги, не желая видеть чьих то глаз, чтобы своим взглядом не вызвать у кого-то раздражение и агрессию. Он прекрасно знал, что это кратковременное утреннее затишье перед бурей, которое в лучшем случае закончится (для тех, кто не успел накрутить себя ещё раньше) с приходом автобуса или маршрутного такси. И оно подошло. Одно на всех. Такое же обшарпанное и безучастное. И вечно опаздывающая на работу (как и такси) толпа, ожила, шумя и расталкивая друг друга, пробиваясь к входной двери. Раньше он удивлялся подобной перемене в людях. А потом привык. Даже близкие ему, знакомые люди, которых он знал как спокойных и уравновешенных, изменялись в таких случаях, и с безумными глазами лезли вперёд готовые «порвать» друг друга. Он и сам когда-то был таким. Но это было давно. И он тогда воспринимал это как весёлое действо; игру. Пока не понял истинных чувств толпы. Для них это была вовсе не игра. Для них это была реальность. Смысл моментной жизни. Он уже давно перестал ломиться в закрытые двери, предпочитая ходить пешком. Но вчера он сильно устал, а сегодня сильно опаздывал. Да к чему оправдания. Ему давно стало наплевать на то, опоздает он или нет. Он уже давно жил по инерции, как и все вокруг. Окружающее равнодушие передалось и ему. Оно входило в привычку, гипнотизируя, загружая, озлобляя и напрягая его. Оно не предполагало думать и творить. От него просто хотелось спать. Сегодня ему было лень идти пешком. И поэтому он вошёл. Он вошёл последним в битком набитое маршрутное такси, не оборудованное для стоячих мест. Люди сидели и уже стояли, разобрав все наиболее пригодные для этого положения места. И он встал край двери одной ногой на ступеньке, а другой в салоне, зацепившись рукою за люк в потолке безумного такси. Ему предстоял очередной многочасовой путь до работы с несколькими пересадками. На метро, автобусе и пешком. Расположившись поудобнее, он почему-то вспомнил как добирался до работы из другого места несколькими днями ранее, с началом транспортного пути на электричке. Это был близкий пригород мегаполиса. Утренний час-пик или путьдеддень, как Он его называл. Так как последующий перерыв между электричками предполагал опоздание на работу, электричка подходила к платформе уже забитая под завязку с торчащими из с трудом закрывшихся дверей краёв курток и расплющенными по стеклу лицами. Рассредоточенная по платформе толпа бежала к дверям, где было меньше расплющенных лиц и торчащих курток.
Он не кричал и не просил о помощи. Казалось, он просто не осознавал происходящего. Он пыхтел, пытаясь по инерции как-то зацепиться за электричку снаружи и подвсхлипывал интуитивно предчувствуя неладное. Но платформа заканчивалась, а электричка набирала ход.
Он толком не видел происходящего. Но представлял себе эту ситуацию по звукам, . Тут он поймал себя на мысли, что ему, как и всем его окружающим была совершенно безразлична судьба этого человека.
Она так же смотрела в пол спрятав лицо в волосах.
Не оглядываясь, она быстро вышла, как бы испугавшись своего поступка, столь непохожего на всё вокруг происходящее, или не готовая к его возможным последствиям, и исчезла, растворившись в толпе метро.
А жаль. Ему так хотелось увидеть её глаза.

Дети


И снова Он.

и значит всё несерьёзно …


 далеко не законченное