Часть вторая. Париж

     Первые дни в Париже граф де Бражелон только спал или дремал. Ему казалось, что он никогда уже не придет в себя и так и будет обессиленным лежать, пока не угаснет. Но силы понемногу вернулись к нему, он стал выходить. Навел справки о друзьях-знакомых и даже посетил кое-кого. Он много и не спеша гулял по городу, вспоминал прошлые события, заново знакомился с изменившейся столицей. Постепенно у него сложилось что-то вроде распорядка: две обязательные прогулки – одна запланированная, для осмотра очередной достопримечательности, одна свободная – куда ноги понесут. Затем посещение небольшой таверны, вполне приличной, где он позволял себе что-нибудь вкусное, и вечерний выход перед сном.
     Неподалеку он набрел на дом, где, похоже, никто не жил. Возле дома был чудный, слегка заросший сад. Калитка только казалась крепкой, но легко поддалась, так что по вечерам граф де Бражелон сидел на скамейке в чужом заброшенном саду, полностью скрытый от улицы зарослями каких-то кустов с невероятно пахучими цветами, и предавался мечтам, глядя на звезды. Сюда он ходил один. Если слуги и думали что по поводу его вечерних отлучек, но, вышколенные графом де Ла Фер, они бы никогда не позволили себе даже косой взгляд.
     Для полного счастья Бражелону необходима была хорошая книга и отличное вино – и то, и другое в доме Оливье имелось в избытке. Старый граф чувствовал себя почти в раю: да он изрядно измучился в дороге, но оно того стоило. Он не хотел думать о том, сколько времени уже находится здесь, конечно, когда-то надо будет отправиться домой, но ведь Оливье не ограничил время его пребывания… Это нехорошо, так злоупотреблять, но еще недельку он может себе позволить…
     Так он время от времени уговаривал сам себя, хотя совесть и говорила ему, что уж давно пора. Но путь назад неблизкий, а он уже немолод, ему надо как следует набраться сил перед дорогой… И Этьен оставался еще на недельку, еще на недельку, еще…
     Когда пошел третий месяц, совесть взялась за графа всерьез. Тяжко вздохнув, он твердо назначил себе срок – 20 июля он поедет домой. Сразу оказалось, что он еще очень многого не успел увидеть и теперь каждую минуту он куда-то спешил. Однако от вечернего выхода не отказался, так что дома  появлялся только ночевать.
    В тот день граф засиделся невероятно поздно – июльская ночь никак не отпускала его. Он готов был сидеть в саду до утра, но его ревматизм думал иначе, и графу пришлось подчиниться. Слегка покряхтывая (все равно никто не слышит!) он вышел на улицу и побрел домой. Дверь оказалась распахнута, и Бражелон уже издалека увидел в освещенном проеме незнакомую фигуру. Дворецкий маячил рядом.
     Бражелон нахмурился – он не любил неожиданностей.
     Незнакомец вежливо поклонился и спросил, имеет ли он честь беседовать с графом де Бражелон к которому у него поручение. Граф утвердительно кивнул. Ливреи на незнакомце не было, но можно было не сомневаться, что это слуга из хорошего дома. Он пояснил, что ему поручено сопроводить графа к человеку, который его ждет.
     Просьба была странной, если не сказать глупой. Неужели граф пойдет на ночь глядя с каким-то неизвестным человеком неизвестно куда и зачем?
     Дворецкий явно разделял его опасения. В ответ пришедший, еще раз поклонившись, протянул дворецкому перстень и сказал, что ему приказано показать этот перстень в случае заминки, но также приказано не называть имени того, кто его послал.
     Дворецкий удивленно глянул на протянутую руку и побледнел, потом повернулся к Бражелону и кивнул. Граф пожал плечами – что же, ему надо идти? Дворецкий еще раз кивнул – в его взгляде была уверенность. Не дав графу опомниться, он позвал двоих лакеев и распорядился, чтоб они сопроводили господина де Бражелона.
     Когда маленький отряд добрался до нужного кабака, была уже глухая ночь. Бражелону, несмотря на присутствие двух дюжих лакеев было не по себе.
Лакеев они оставили на лестнице, и посланец повел его на второй этаж. Возле одной из трех дверей он остановился и жестом показал, что граф может войти. Предвосхищая вопрос, отрицательно покачал головой и жестом  показал, что останется здесь, граф должен войти один.
     Бражелон глубоко вздохнул и толкнул дверь. Комната была обычная для такого рода заведений. Когда кабатчик разгонял последних посетителей, особо привилегированные могли в комнатах верхнего этажа переждать ночь. Самое необходимое там было, но только самое необходимое – стол, пара стульев и что-то похожее на кровать.
     Тот, кто был в комнате, сидел на полу, опершись спиной на кровать. Почему-то казалось, что он хотел лечь, но не смог дотянуться и соскользнул на пол. Причина этого валялась по всему полу – пустые бутылки. Человек в комнате был пьян до изумления.
     Бражелон сухо представился и спросил, по какому поводу его побеспокоили. Человек шевельнулся и попытался встать. Напрасно. Тогда он с трудом поднял руку и попытался убрать волосы, падавшие на лицо, но рука не слушалась. Раздраженный Бражелон шагнул к нему и сам убрал волосы с его лица… с лица Оливье. То, что это Оливье он понял не сразу, потому что не хотел этого понимать, не хотел верить своим глазам, но пришлось.
     Это действительно был Оливье. Лицо его было даже не белым – серым. Глаз он открыть не мог, хотя Бражелон тут же уверил себя, что Оливье просто стыдно смотреть ему в глаза. Говорить было невозможно. Он затащил племянника на кровать, а из двух стульев устроил нечто вроде кресла для себя. Племянник, похоже, отключился, а Бражелон, покрутившись в своем «кресле», плюнул и встал.
     Таинственный слуга по-прежнему был у двери, он сидел на корточках, опершись спиной о стену. Бражелон решил расспросить его. Соседняя комната была пуста, и они устроились там. Слуга был немногословен: его наняли несколько дней назад, молодой господин, очень печальный, который в первый же день безбожно напился. И вот уже третий день он пытается допиться до смерти, во всяком случае, ничем иным объяснить такое поведение невозможно. Сегодня утром, еще что-то соображая, молодой человек распорядился насчет Бражелона. Слуга приходил днем, но не застал графа. Ему сказали, что днем графа не бывает и спрашивать лучше вечером – вот он и пришел вечером. Молодой господин не был уверен, что граф де Бражелон в Париже, поэтому дожидаться ответа не стал и опять напился.
     Больше ничего слуга рассказать не мог. Оставалось ждать утра.
     Бражелон отправил лакеев домой. Слуга пояснил, что сам граф может остаться здесь, кабатчик не расположен был сдавать комнаты на долгий постой, но они договорились, внакладе он не останется. «Толковый малый, этот слуга, – подумал Бражелон, – И… честный. Правда, у Оливье никогда не было проблем со слугами, вот уж кто умеет поставить правильного человека на правильное место и …», – Бражелон оборвал сам себя –  о каких глупостях он думает!
     Он сходил проверить как там Оливье. Тот спал. Граф не смог заставить себя поглядеть ему в лицо, просто постоял рядом, слушая тяжелое, прерывистое дыхание. Потом вернулся в соседнюю комнату и снова стал расспрашивать слугу.  Оказалось, что сначала они жили в другом кабаке. Но, по словам малого, то место никак не годилось для такого господина. И когда он в очередной раз… отдыхал, слуга счел возможным приискать что-нибудь более приличное.
     Здесь место не бойкое, лишние глаза не будут пялиться на его господина, кабатчик вполне сговорчивый. Когда он рассказал господину, что нашел новое место на набережной, тот слегка задумался, будто вспомнил что. А потом распорядился узнать, не в Париже ли сейчас граф де Бражелон.
     Дальше напрашивался вопрос – почему? Почему Оливье в Париже, почему пьет? Но не слугу же об этом спрашивать! К тому же Бражелон помнил, как попал впросак с женитьбой Оливье, когда вообразил себя излишне проницательным. Нет уж, пусть племянник сам объяснит, надо подождать утра, тем более, ждать недолго, скоро рассвет.
     Решив пока подремать, Этьен как смог устроился на кровати и, конечно, заснул.
     Разбудило его солнце, вовсю сиявшее через грязное окно, лишенное даже облезлой тряпки в качестве занавески.  Граф не сразу понял, где он и несколько минут недоуменно оглядывался. В дверях бесшумно возник вчерашний слуга и сообщил, что молодой господин встал и завтракает, и, если господину графу будет угодно присоединиться…
     Граф поспешно стал приводить себя в порядок – да, да, конечно, он все вспомнил – Оливье!
     Слуга провел его вниз. Там, в общей зале, было несколько отгороженных закутков, в одном из них Этьен нашел племянника. «Встал и завтракает» было сильно сказано. Оливье сидел, откинувшись на стену, глаза закрыты, дыхание неровное и тяжелое. Завтрак был нетронут. На появление дяди молодой человек не отреагировал. Пока Бражелон завтракал Оливье так и не пошевелился.
Гул за перегородкой становился явственнее, кабак постепенно наполнялся посетителями. Бражелон начал нервничать, мысль, что посторонние люди будут смотреть на Оливье, была ему противна. Но вести его домой тоже было немыслимо – слуги не должны его видеть таким. Дыхание Оливье было таким прерывистым, что казалось, он задыхается в этом месте, где не только стены, пол, потолок, но и самый воздух источал винные пары.  Бражелон сам чувствовал настоятельную потребность в свежем воздухе. Он объяснил слуге, терпеливо ожидавшему у дверей, что им надо выйти. Тот кивнул, и уже привычным движением подхватил своего господина. Оливье слегка закинул голову и приоткрыл глаза.
    - Это я, Оливье, – поспешно пояснил граф. – Тебе надо выйти на воздух. Тут есть одно место, я покажу.
     Не без труда они добрались до заброшенного сада. По дороге Оливье начал приходить в себя, по крайней мере, ноги он переставлял сам.
     Поместив Оливье на скамью, слуга растворился в зарослях, оставив господ одних. Свежий воздух заметно отрезвил молодого человека. Однако начинать разговор он не спешил. Дядя не выдержал первым. Плюнув на церемонии, он спросил в лоб:
    - Ты решил теперь пожить в Париже? И как, в «Пестрой улитке» тебе нравится? Вина вдоволь?
     Резкость тона подействовала на графа де Ла Фер как пощечина. Он вскинул голову и выпрямился. Щеки едва заметно порозовели.
     Дядя удовлетворенно кивнул головой:
    - Тебе стыдно, это хорошо. К вечеру, полагаю, мы сможем пойти домой.
     В ответ прозвучало такое бешеное «Нет!», что Бражелон оторопел. Пока он подыскивал слова, Оливье с трудом заговорил:
    - Я прошу прощения за то, чему Вам пришлось быть свидетелем. Я не должен был Вас беспокоить, это была минутная слабость. Я был бы безмерно Вам благодарен, если бы Вы позабыли то, что видели, а я …я более не намерен Вас утруждать!
     Последние слова были сказаны столь вызывающим тоном, что Бражелон побледнел от негодования:
    - Милостивый государь! Вы немедленно возьмете свои слова обратно…
    - Или что?
     Тон Оливье стал откровенно провоцирующим.
     Бражелон внезапно успокоился: все понятно, этот юнец хочет вызвать ссору, чтоб дядя вознегодовал и ушел. Но бросить его в явной беде – нет, этого племянник не добьется.
    - Или что? – Бражелон пожал плечами. – Или то.
     Он встал и с размаху влепил племяннику пощечину. Оливье замер от неожиданности, лицо стало как мраморное – белое и застывшее.
    - Господин граф, – холодно продолжил Бражелон. – После Вы можете порвать со мной всякие отношения, но сейчас я Вас не оставлю, так что можете не утруждать себя наглостью. Если Вам не угодно сопровождать меня, значит, я буду сопровождать Вас. Куда бы Вы ни пошли. Должен заметить, что Вам следует покинуть «Пеструю улитку» – есть гораздо более злачные места, они как нельзя лучше будут соответствовать Вашему стремлению к непотребству. Если, конечно, Вы и далее намерены напиваться до скотского состояния и окончательно лишиться человеческого облика.  Итак, в какой кабак Вы меня поведете дальше?
     От бешенства Оливье чуть не терял сознание. Но постепенно, чем дальше Бражелон говорил, тем явственнее он видел, как ярость сменялась таким мучительным отчаянием, что Этьен испугался, не перегнул ли он палку. Во взгляде Оливье было такое страдание, что у Бражелона замерло сердце. Поддавшись порыву, он схватил молодого человека за руки:
    - Оливье, мальчик мой! Чем я могу тебе помочь?
     Губы Оливье дрогнули, словно он хотел что-то сказать. Бражелон крепче сжал руки племянника.
    - Оливье, ты можешь сказать мне все, я ведь знаю тебя с детства, ты мне как сын, мы ведь родня, я тоже твоя семья…
     Бражелон почувствовал, как мгновенно похолодели руки Оливье. Потом он услышал чужой мертвый голос:
    - Благодарю Вас, граф. Поверьте, я высоко ценю Ваше доверие. Буду чрезвычайно признателен, если Вы удостоите меня встречи завтра, в десять часов на этом же месте. Сейчас же, не сочтите за дерзость, я бы просил Вас оставить меня одного.
     Граф де Ла Фер встал и коротко кивнул головой, давая понять, что разговор окончен.
     Этьен де Бражелон неловко поклонился в ответ и нерешительно двинулся к калитке. На полпути он оглянулся, ожидая, что Оливье позовет его, должен позвать! Но граф неподвижно стоял, глядя безжизненным взглядом на что-то, чего не мог видеть никто, кроме него.
     Бражелон терялся в догадках, что он сделал не так? Что такого он сказал, что Оливье, уже готовый ему открыться, вместо этого превратился в чужого далекого человека?
     На следующий день он едва дождался назначенного часа. Старательно гнал от себя мысль, что Оливье может просто не прийти, может опять быть в таком состоянии, в каком он застал его вчера, а может просто исчезнуть, раствориться в омуте Парижа.
     Но граф де Ла Фер был на месте в назначенное им самим время. У Этьена отлегло от сердца, он понадеялся, что сегодня сумеет разговорить племянника. Он с улыбкой бросился навстречу и наткнулся на холодный, отстраненный взгляд. Поклон и приветствие молодого человека были в высшей степени церемонными и вежливыми, слишком вежливыми… Так не приветствуют того, кого рады видеть.
     Еще более был поражен Бражелон, когда понял, что племянник опять нетрезв. Правда, это ни в какое сравнение не шло со вчерашним. Но Бражелон готов был поклясться, что Оливье сделал это нарочно. Он смотрел на дядю в упор, высокомерно подняв брови, и едва удерживался от откровенно вызывающей гримасы. Весь вид его говорил: «Только посмейте мне что-то сказать по этому поводу!».
     В этот раз дядя не посмел. Он смотрел на Оливье и чувствовал себя больным глупым стариком, которому дали понять, что он никому не нужен, и его мнение ничего не стоит. Он грузно опустился на скамью, и устало сказал:
    - Рад видеть Вас граф. Полагаю, Вы пожелали встретиться со мной, потому что я могу быть Вам полезен. Если это в моих силах – я к Вашим услугам.
     У Оливье что-то дрогнуло в глазах. Он помолчал, а потом сказал неожиданно мягким тоном:
    - Благодарю Вас… дядя. Еще раз простите меня за вчерашнее, я был неправ. Мой тон был недопустим, а поведение – вызывающе. Вы совершенно справедливо напомнили мне, что не к лицу графу… – Оливье остановился, словно собственное имя никак не шло с его языка. Он так и не договорил фразу.Потом тихо добавил:
    - Я обидел Вас – простите меня.
     Бражелон сделал невольное движение в сторону Оливье, но тот выглядел таким отстраненным, что Этьен осекся.
     Они помолчали. Затем Оливье снова заговорил:
    - Вы… как член семьи… могли бы помочь мне обеспечить ее интересы. Мне необходима помощь в делах, пока я нахожусь здесь.
     Бражелон непонимающе уставился на племянника:
    - Вы хотите сделать меня своим доверенным лицом в управлении Вашими имениями?
    - Н-нет… Я не вправе просить Вас взвалить на себя подобную обузу.
    - В конце концов, у Вас должен быть поверенный, стряпчий или как там его.
    - Да, конечно, но… нужны бумаги…
     Бражелону показалось, что он понял:
    - Вы хотите, чтоб я привез Ваши бумаги из Ла Фера?
     При последнем слове лицо Оливье стало серым.
     Бражелон отвел взгляд, он ничего не понимал, но видеть такое лицо Оливье было невыносимо. Он поспешно сказал:
    - Я съезжу куда надо, только объясните, что от меня требуется.
     Оливье кивнул и с явным усилием продолжил:
    - Я дам Вам все указания, что и где взять. Напишу письмо управляющему. Когда Вы сможете отправиться?
    - Завтра.
     Оливье опять кивнул.
    - Хорошо, тогда я буду ждать Вас здесь вечером, часов в семь, Вам будет удобно?
    - Вполне.
    - Я подготовлю письмо.
    - Так, значит, в семь?
     В голосе Бражелона отразилось сомнение. Губы Оливье едва заметно дрогнули – это трудно было назвать даже тенью улыбки.
    - Я не буду напиваться, как Вы выразились, до скотского состояния. Я приду.
    - Оливье, я был бы рад, если бы Вы вообще никак не напивались.
     Оливье ничего не ответил. Он отвесил дяде поклон и простился.