Часть вторая. Париж окончание

     Когда молодой человек ушел, Этьен постарался собраться с мыслями. Он даже не пытался угадывать, что могло заставить графа искать пристанища в Париже. Может там, в Ла Фере, что-то прояснится, может, его жена… Бражелон вдруг с удивлением подумал, что почему-то ни он сам, ни граф, ни разу не вспомнили о графине.
     Как же он мог забыть! Ведь граф – молодожен! Как могла жена отпустить его в Париж, шляться по кабакам? Да и сам граф, что заставило его променять обожаемую супругу на столь сомнительное общество? Если граф и впрямь внезапно ударился в пьянство, в чем его когда-то пытались обвинить ретивые родственницы, что ему мешало предаваться этому пороку у себя в графстве? Там уж точно никто не посмел бы ему перечить. Да и зачем бы напиваться тому, кто был пьян от счастья и разделенной любви?
     Бражелон понял, что ему самому крайне необходимо побывать в Ла Фере. Если он хочет помочь Оливье, то истину он узнает только там. Когда поговорит с Анной.
     Путешествие прошло без приключений и задержек. Привычные болезни оставили графа. Мысли Этьена настолько были заняты племянником, что он даже не заметил, болело ли у него что-нибудь.
     Управляющий хоть и видел его только раз – на похоронах старого графа – но узнал сразу. Сказалась привычка уделять повышенное внимание господам. К удивлению Бражелона, его уведомили, что граф и графиня в отъезде. Управляющий говорил настолько уверенно, что Бражелон почувствовал себя одураченным – значит, здесь знают, где хозяин, а он и впрямь старый дурак? Но ведь ему говорят «граф и графиня», а ее в Париже точно нет, раз в их доме живет он, Бражелон, а сам граф обретается противно даже вспомнить где.
     Так куда же подевалась графиня?
     Прочитав письмо, переданное Бражелоном, управляющий растерялся. Он выполнил все распоряжения, выдал все ключи, открыл двери во все комнаты и кабинет графа. Он все сделал, но растерянное выражение так и не покинуло его лица.
     Бражелон без труда выполнил поручение – у графа все было на своих местах и в образцовом порядке. Можно было отправляться назад. Но Бражелон медлил. Он осторожно пытался навести разговор на интересующую его тему, но, то ли управляющий был слишком хитер, то ли и впрямь ничего не знал, но он мог сообщить только, что графу и графине было угодно внезапно отправиться путешествовать.
     На осторожные расспросы, не могло ли перед отъездом что-то серьезно расстроить графа, управляющий только пожал плечами – граф не чужак чтоб плакать, когда уезжает.*
     Расспрашивать остальную прислугу граф не решился, а с ним никто откровенничать не спешил.
     Что-то определенно произошло, но сейчас он знал об этом не больше, чем когда был в Париже. Поездка не оправдала его ожиданий. Значит, он ничем не сможет помочь Оливье, ничем…
     Размышляя об этом, он рассматривал старинную шпагу с изумительным эфесом. Чудная вещь! Помнится, Ангерран что-то рассказывал про нее. И тут Этьена осенило: он привезет эту шпагу Оливье! Может, эта шпага с фамильным гербом, точно таким же, как на шкатулке с бумагами, которую он везет, этот символ доблести и благородства как-то воздействует на заблудившегося графа де Ла Фер. На него не действуют слова старого глупого дяди, так может эта шпага безо всяких слов сумеет напомнить ему о достоинстве.
     Управляющий ни словом не возразил, когда Бражелон сказал, что забирает шпагу. Он так и ходил с потерянным видом, словно все еще пытался понять смысл письма своего господина.
     Вернувшись в Париж, граф де Бражелон узнал, что за время его отъезда о нем уже дважды справлялся слуга Оливье. Значит, племянник никуда не делся, по крайней мере, пока.
     Однако в «Пестрой улитке» о нем ничего не знали – он съехал почти сразу, как только дядя покинул Париж. Бражелон не знал радоваться этому или огорчаться. Он безвылазно засел дома – ждал вестей. Вести пришли через два дня – Оливье назначил ему встречу.
     Бражелон поостерегся сразу брать с собой бумаги, но шпагу взял, старательно обмотав эфес плащом от греха – слишком бросалась в глаза эта роскошь.
     С облегчением он увидел, что место встречи хотя бы выглядело прилично; с еще большим облегчением отметил, что Оливье тоже выглядел прилично, хотя и был очень мрачен.
     Посетителей в трактире было умеренно, обычная публика, разве что бросался в глаза разодетый и очень рослый молодой человек, с хозяйским видом расположившийся по соседству с Оливье. Судя по пестроте одежды, он явно считал, что недостаток вкуса с лихвой может быть компенсирован обилием лент и разнообразием шитья. Впрочем, он мог одеваться, как заблагорассудится – его внушительные габариты служили наилучшей гарантией доброжелательного отношения окружающих.
     Сердечного разговора, которого так хотел Бражелон, не получилось. Племянник вежливо слушал и только. Графу казалось, что он говорит со статуей – классические черты, застывшие в своей безэмоциональности, и пустой взгляд: такими же невидящими глазами смотрят мраморные творения.
Когда Бражелон сказал, что бумаги он пока не принес, Оливье в первый раз посмотрел прямо на него:
    - Вы могли не опасаться за меня, я же сказал – такого больше не повторится, я не собираюсь обращаться в… животное.
     Бражелон поморщился, конечно, это похвально, но к чему такие выражения? Чтоб переменить тему он протянул шпагу Оливье:
    - Ваше намерение не может меня не радовать, я вижу, что не напрасно взял это с собой.
     Увидев шпагу, граф де Ла Фер судорожно вдохнул и замер, он не решился прикоснуться к ней. Бражелон почти насильно вложил эфес в руку молодого человека.
    - Э-э-э, … животно... (тьфу на гадкое слово!) недостойному она и впрямь не нужна, но Вы – другое дело! Вот если бы еще вернуть ее домой!
     Бражелон не почувствовал, как напрягся Оливье.
    - Даже паломники по святым местам, с Афона, однако ж возвращаются домой, а Париж уж точно не святое место. Что здесь искать? Ведь дома лучше, в конце концов, ты ж не чужак, чтобы на севере плакать!
    - Там даже маруай не чувствует себя как дома**, – мрачно заметил Оливье.
     Бражелон хмыкнул – чувство юмора племяннику не изменило.
     Однако ответить ему не пришлось – их беседа была прервана самым неожиданным образом. Один из изрядно набравшихся посетителей, пробираясь к двери, был вынужден ухватиться за их стол, чтоб не упасть. Обведя сидевших мутным взглядом, он внезапно заявил: «А ну-ка, вместе!», и загорланил какую-то непристойную песню.
     Но они не успели даже приподняться со скамьи, как чей-то мощный кулак успокоил пьяницу. Тот рухнул, даже не пикнув.  Разодетый гигант добродушно подкрутил усы:
    - Прошу прощения что вмешался, господа! Однако, парижан приходится учить манерам!
     Не дожидаясь приглашения, он устроился на скамье напротив, не забыв любовно расправить смявшиеся кружева на манжетах. Он смотрел на сотрапезников с таким радушным видом, словно был тут хозяином. Махнув трактирщику, чтоб тот принес вина, незнакомец продолжил:
    - Приятно встретить земляков! Я тоже пикардиец.
     Бесцеремонность нового знакомого была столь добродушной, а физиономия такой довольной, что Бражелон невольно улыбнулся в ответ, и даже лицо Оливье просветлело.
    - Как только я услышал про «маруай», – продолжил гигант, – сразу понял – мы земляки! «Маруай» – глупым парижанам такое ни за что не выговорить. «Марой» – вот как они зовут наш сыр! Едят его уже семьсот лет, а слово так и не выучили.
     Трактирщик принес вина, и незнакомец поднял стакан:
    - Позвольте представиться – Портос. Рад знакомству!
    - Граф де Бражелон.
     Этьен заметил, как при упоминании титула слегка погрустнел новый знакомец. Как же у него тогда вытянется лицо, когда он услышит имя Оливье? Если он из Пикардии, имя графа де Ла Фер может сказать ему о многом.
     Но Оливье медлил. Скользнув взглядом по лицу дяди, он на секунду задумался, а потом поднял свой стакан:
    - Атос, к Вашим услугам сударь!
     Этьен почувствовал себя лишним.
     Молодые люди чокнулись и в этот момент сильный и точный удар шпаги выбил стаканы из их рук. Вино залило манжеты Портоса, тонкие струйки быстро устремились по столу, грозя красной капелью пролиться на блестящее шитье.
Раньше чем Бражелон успел что-то понять, оба молодых человека  были на ногах и с обнаженными шпагами.
     Стоявший напротив высокий, крепкий мужчина развязным тоном заявил:
    - Вы, господа,  обидели моего друга, – он слегка ткнул носком сапога пьяницу, который, отведав кулака Портоса, все еще неподвижно лежал на полу. – Вы ответите за это!
     Этьен тревожно оглянулся – трое вооруженных мужчин потихоньку приближались к ним, в дверях виднелся еще один. Больше всего они смахивали на бретеров и грабителей. Тем более, что не сводили взгляда со сверкающего эфеса который сжимала рука его племянника.
     С запоздалым сожалением Бражелон подумал, как неосторожно он поступил. Конечно, эти разбойники просто воспользовались предлогом для ссоры, они рассчитывают изрядно поживиться. Пять против двоих, потому что он ничем не сможет помочь молодым людям.  Увы, он слишком стар и будет только помехой.
Остальные посетители с любопытством стали оглядываться, но вмешиваться никто не спешил.
     Портос с негодованием оглядел свое изгаженное платье: казалось, что этим обстоятельством он озабочен гораздо больше, чем наличием пятерых человек, желающих отправить его к праотцам. Неожиданно быстрым движением он ухватил со стола бутылку и запустил в нахала, видимо решив, что будет справедливо изгадить и его тоже. Тот увернулся и сделал выпад, но вместо Портоса  наткнулся на клинок фамильной шпаги графов де Ла Фер.
     Трое бандитов с некоторым удивлением смотрели на своего предводителя. Он лежал на полу рядом с пьяным, но, в отличие от того, не шевелился.
Портос одобрительно хмыкнул. Молодые люди переглянулись и разом бросились вперед. Стоявший в дверях счел за благо ретироваться.
     Оставшиеся трое все же решили рискнуть – слишком заманчива была награда.  Места между столами было немного, противник Портоса не успел толком пустить шпагу в ход, когда мощный пикардиец навалился на него, практически задавив. Для верности он как следует приложил противника эфесом по голове. 
     Двое других в это время атаковали Атоса – блестящий эфес притягивал их как магнит. Они уступали сопернику в мастерстве, но их было двое, и действовали они на редкость слаженно – сказывался немалый опыт совместных грабежей.
     Когда шпага одного из бандитов просвистела в опасной близости от груди племянника, Бражелон, неожиданно для себя закричал на весь трактир: «Патруль!». Секундное замешательство стоило одному из бандитов жизни. Второй, лишившись поддержки, сразу утратил свой пыл. Когда через несколько мгновений шпага Атоса уперлась ему в шею, он сразу бросил оружие.
Портос презрительно сплюнул: «Трус!».
     Добивать поверженного, конечно, не стали, и он удрал, бросив и шпагу и товарищей.
     Дальше оставаться в этом трактире было невозможно. Повеселевший Портос предложил пойти в «Сосновую шишку», заведение, которое он всячески рекомендовал.
     Бражелон не поверил глазам, когда в ответ на шумное красноречие Портоса племянник… улыбнулся! Улыбка была едва заметной и меланхоличной, но это была улыбка! Похоже, этому добродушному пикардийцу удалось хоть на время разогнать мрачную тень, окутавшую когда-то беззаботно улыбавшегося графа де Ла Фер.
     Бражелон идти отказался – с него было достаточно приключений на сегодня. Атос бережно провел кончиками пальцев по лезвию драгоценной шпаги и протянул ее Бражелону:
    - Будет лучше, если сейчас Вы заберете ее с собой. Мы проводим Вас.
     Уже прощаясь возле дома, Атос, предупреждая вопрос дяди, сказал, что о делах они поговорят завтра, ему надо время кое-что обдумать.
     Однако увиделись они только через неделю. Все волнения и тревоги последнего времени дали о себе знать, а последнее приключение окончательно выбило Бражелона из колеи – он слег. Атос по нескольку раз в день присылал слугу справляться о здоровье дяди, но сам ни разу не переступил порога своего парижского дома.  Слуга на расспросы коротко отвечал, что господин Атос проводит много времени с господином Портосом в той самой «Шишке». Подробности он сообщать не желал, ссылаясь на запрет волновать больного.
     Такие ответы волновали больного гораздо больше, чем любые подробности. Бражелон рисовал себе в воображении самые ужасные картины – бесконечные дуэли, попойки и самое беспутное общество. Нервы его не выдержали, и он решился на совершенно немыслимое для него раньше дело – он тайком пошел в «Шишку».
     Дождавшись вечера, он распорядился не беспокоить себя до утра, и незаметно выскользнул из дома. Дорогу в трактир, где была драка, он помнил хорошо. Там на месте он рассчитывал навести справки. Действительно, первый же спрошенный посетитель радостно сообщил, что «Шишку» знает и даже готов туда проводить, намекнув, что и выпьет там тоже с удовольствием. Дойдя до места, Бражелон без труда отделался от доброжелательного выпивохи, сунув ему несколько монет. Пьяница, схватив деньги, поспешно скрылся за дверью.
Окна трактира сияли, шум и крики свидетельствовали, что веселье в «Сосновой Шишке» в самом разгаре. Бражелон осторожно заглянул в окно.
     Компания, в которой был Атос, занимала центр зала – господин Портос не любил себя стеснять. Племянника Бражелон видел со спины, и, по крайней мере, он сидел, а не валялся под столом, чего в глубине души опасался граф. Более того, собеседники смотрели на Атоса с уважением и интересом, то и дело обращаясь к нему.
     Хорошенькая белокурая трактирщица принесла им жареного поросенка, и компания оживилась: девушка кокетничала, мужчины улыбались. Она обернулась к Атосу и, задорно уперев руку в бок, что-то сказала ему. Тот вздрогнул так сильно, что девушка отшатнулась. Что-то коротко сказав сотрапезникам, Атос стремительно направился к выходу.
     Когда раздался скрип двери, Бражелон запоздало сообразил, что его могут увидеть. Он вжался в тень от ставня и понадеялся, что человеку со света не так-то просто видеть в темноте. Он сам почти ничего не видел: свет, падавший из окна, делал ночную темноту еще более густой.
     Человек у входа глухо застонал, потом раздался звук удара, еще раз, еще… Похоже, он с размаху бил кулаком по двери. Снова сдавленный стон… или это сдерживаемые рыдания?
     Постепенно звуки затихли, потом снова скрип двери.
     Когда Бражелон опять глянул в окно, Атос был на месте, он говорил тост. Видимо, удачный – собутыльники просто покатились со смеху и наперебой стали чокаться с ним. Атос выпил залпом и тут же несколько человек протянули бутылки стремясь наполнить пустой стакан. Веселье продолжалось. Рука Атоса поднимала стакан с пугающей регулярностью. У Бражелона больше не было сил на это смотреть, он медленно отошел от окна и побрел домой.
     Прошло еще несколько дней. Слуга по-прежнему по три-четыре раза за день появлялся справляться о здоровье графа. Тот отвечал, но сам уже ни о чем не спрашивал. Он чувствовал себя бессильным на что-то повлиять, на него напала апатия. Ему захотелось домой, в Блуа. Париж его больше не интересовал.  К тому же, если племянник не хочет жить в этом доме, это не значит, что он,  Бражелон, может здесь оставаться.
     Была еще одна проблема – деньги. Когда граф ехал в Париж, племянник очень тактично объяснил, что Бражелону, как гостю, тратиться не надо, он позаботится обо всем. До сих пор так и было, вопрос с деньгами не возникал. Бражелону ни в чем не отказывали – значит, средства поступали регулярно. Но теперь самому хозяину они могли понадобиться. Бражелон заметил, что у племянника исчезли кое-какие вещи – кольца, цепочки, всякие мелочи, которые можно без проблем продать. Графа грызла совесть, что он живет в доме и на средства племянника, а тот продает вещи, чтоб заплатить за жилье и выпивку.
Нет, решительно ему больше нечего делать в Париже, пора и честь знать. Граф де Ла Фер теперь считает себя каким-то Атосом, а у графа де Бражелон такого племянника нет. Он просто отдаст бумаги и будет считать себя свободным.      
     Этьен храбрился сам перед собой, но сердце его болело невыносимо, он был готов на что угодно, чтобы помочь Оливье. Но как? Как заставить того объясниться? Ах, если бы он мог привести Оливье сюда, домой! Может быть тогда…
     И Этьен решился. Пусть потом племянник думает о нем что угодно, но он испробует это последнее средство достучаться до сердца Оливье.


*  Пикардийская пословица – «Чужак, попадая на Север, плачет дважды, сначала по приезде, а второй раз, когда приходится уезжать».

** Maroilles или Marolles, пикардийский сыр, известный с 10 века, любимый Филиппом II, Карлом VI,  Людовиком IX , Франциском I.  Название произносится как  «mar wahl», Оливье имеет в виду, что «wahl» сходно с «walh» - древнегерманское «чужак», от этого же слова происходит название региона Валлония в Бельгии, где, как и в Пикардии распространен «пикардский язык» (picard).