Родительский дом

        (рассказ-быль)
    30.06.2009года скоропостижно умерла наша мама. Смерть была нелепой, внезапной, хотя мы до сих пор считаем, что она могла бы еще побыть с нами, если бы к ее жалобам на недомогание мы отнеслись бы более серьезно. Но мы пропустили тот момент, когда еще можно было отвести непоправимое. Наша мамочка умерла просто посреди кладбища, среди толпы людей, под палящим июньским солнцем… Горе наше было безмерно, тем более, что за короткий промежуток времени (меньше года) это была уже третья тяжелая для нашей семьи утрата: сначала наша старшая сестра Лидия похоронила своего мужа, которого скосила тяжелая болезнь, спустя менее двух месяцев вторая из нас (автор) похоронила своего 23-х летнего сына, смерть которого тоже окутана тайной за семью замками. И вот теперь наше общее горе – мама.
    Нам тогда казалось, что это горе только сблизит нас, сестер. Ведь на всей земле нет никого ближе и роднее тех, кого связывают узы крови. Ведь скорби в нашей семье и так немало – рано ушедший отец, умершая молодой (33года) сестра и вот теперь мама…   Но судьба распорядилась иначе и решила испытать нас на прочность. Наши беды на этом не закончились, они только назревали. И яблоком раздора стал завещанный нам родителями дом.
     Несмотря на похоронные хлопоты, мы  не забывали о том, что дом теперь остался без хозяина, без присмотра. У каждой из нас есть свой дом, семья, хотя и родительский дом – наш дом. Мы предложили Лидии, нашей самой старшей сестре переходить в родительский дом, т.к. она в данный момент живет в сельской местности, одна после смерти мужа с гектаром земли, с полным двором живности и без помощника во дворе (сын в Москве, дочь в соседнем городе). Мы считали, что так будет лучше для всех – и дом не пуст, и сестра к нам поближе. И все уже было почти решено, но…
Стоя у гроба матери каждая из нас обещала ей, что мы никогда не предадим  память  родителей и будем помнить, что мы – семья. Но стоило только
предать тело мамы земле, как Лидия внезапно неузнаваемо изменилась. Из скорбящей, любящей, родной старшей сестры она превратилась в злобного алчного деспота, тирана, диктатора. Вместо поминального завтрака на кладбище, во дворе родительского дома разразился жуткий, постыдный скандал. Нам до сих пор стыдно перед соседями, родственниками за эту сцену, но и это были еще только цветочки. Сестра заявила, что она по праву старшей будет все решать и всем распоряжаться, принимать решения и давать нам указания, требуя при этом беспрекословного подчинения во всем. На наше замечание о том, что мы уже далеко не дети, что нам уже много лет и что мы вправе сами принимать решения, она нас не слышала. Мы напомнили ей о том, что мы родные сестры, что между нами кровные узы родства, на что был ответ: «Кровь? А что это такое? Кровь – ничто, пустота, пхе… Четыре стены – вот главный критерий родства! Нас объединял только дом, в котором мы собирались. И тот, кто будет владеть домом, тот и будет главным во всем! Я хочу владеть этим домом, я должна им владеть, и я пойду на что угодно, чтобы добиться своего!»
Всем казалось, что ответит на этот выпад Зинаида, поскольку у них с Лидией всегда было немало разногласий. Но ответила я, самая младшая из нас,  никогда никому не возражавшая, предпочитающая лучше промолчать. Из-за этого все считали меня покладистой, безвольной, зависимой от решения других. А в этот раз я не промолчала. Я пыталась доказать старшей сестре, что она не права, что главное, что нас объединяло – сейчас это два могильных холма на кладбище, расположенные, как были при жизни, рядышком – НАШИ РОДИТЕЛИ. Все остальное теряет свой смысл, и переходят в разряд памятных предметов. «Мне абсолютно все равно, кто будет владеть домом, кто будет его хозяином, - говорила я. – Я больше не переступлю порог этого дома, не приду в этот двор, это только ХОЛОДНЫЕ КАМНИ, без души, без тепла, без близких и родных людей. И когда мне будет трудно, тяжело, тоскливо, я приду на кладбище к двум могильным холмикам, туда, где мне всегда будут рады, где лежат мои родители, моя душа, моё сердце».
- Я ХОЧУ владеть этими КАМНЯМИ, Я ДОЛЖНА владеть этими КАМНЯМИ, они ДОЛЖНЫ быть МОИМИ! – стуча по столу, кричала Лидия.
Мы осквернили память наших родителей, мы предали их. Наши родители с укором взирают на нас с небес. Им больно от того, что мы совершили. Я больше не приезжала в родительский дом. Судьбу дома должны были решить Лидия и Зинаида. Они встречались, обговаривали назревшие вопросы, принимали решения. Если раньше я была мерилом между Зинаидой  и Лидией, то теперь роль посредника взяла на себя Зинаида. Она звонила мне и сообщала о том, что предлагает Лидия относительно дома. Ссора к тому времени достигла апогея. Присмотр за домом полностью лег на плечи Зинаиды, так как она живет в пяти минутах ходьбы от родителей. Она всегда была возле матери первая (да и почти единственная!), когда мама болела, и нужно было за ней ухаживать, помогать.
      Пока был жив муж Лидии, они могли приезжать к матери в любое время на машине, а потом Лидия так же, как и я, стала зависима от автобусов. А Зинаида всегда рядом. Поэтому и не удивительно, что мама перед смертью все поручения и распоряжения дала ей. Зина знала, где мама спрятала деньги на похороны,  в какие вещи обрядить, где ключи от дома и прочее. И после похорон ключи, остаток погребальных денег и документы были у нее. В каждый свой приезд Лидия кричала, скандалила, требовала все отдать ей, угрожала страшной карой.
Однажды Лидия заявила, что она собирается выкупить у нас наши доли наследства, но плату предложила мизерную и почти символическую. При этом поставила условие, что деньги она отдаст постепенно, не сразу, а вот отказные в ее пользу нужно написать немедленно, и потом, нас не должно будет касаться, покупает ли она дом для памяти, или для перепродажи. Она не скрывала, что жить в доме она не собирается, что сын дает ей деньги для покупки нашего дома и для косметического ремонта под евро с последующей перепродажей.
       - На сегодняшний день только Я могу себе это позволить, Я самая платежеспособная, Я диктую условия! – заявила в следующий визит Лидия.
       - Но при таких условиях любая из нас тоже может дать символическую плату и тоже диктовать свои условия, - возразила ей Зина.
       - Ту плату, которую назову Я, вы дать не сможете – у вас нет таких денег, а то, что хотите вы, Я вам не дам. Либо берите хоть что-то, либо не получите вообще ничего!
       - Тогда мы выставим дом на продажу, может кто-то другой, чужой человек, заплатит за дом настоящую цену.
       - Ах, вот вы какие? Вы хотите, чтобы в доме были чужие люди? Ну, вы об этом еще пожалеете!
       - Мы еще ничего не решили, - сказала Зина. – Сначала нужно отметить сороковины, а потом что-то решать. Мне еще людей здесь принять нужно будет, накрыть столы поминальные. И вообще, почему ты все вопросы обговариваешь только со мной? Ведь есть еще и Лена, почему ты с ней не посоветуешься?
     - Я с Ленкой? А кто это вообще такая? Ее нет! – ответила Лидия свысока. – Она ушла, сказала, что больше сюда не придет, значит и прав никаких не имеет. Я могу ее даже в расчет не брать. И вообще, нечего тянуть с решением. Мой сын едет с деньгами на помины (нужно заметить, что сороковины маминой смерти – 8 августа – совпали с годовщиной смерти Лидиного мужа – 6 августа), и если он вынужден будет уехать ни с чем, вы об этом еще пожалеете!
        Разговор в очередной раз закончился ссорой. А потом навалились хлопоты по приготовлению к сороковинам. Вопросы с домом отложили на потом, тем более, что до вступления в права наследования, было ещё почти пять месяцев.
Приехавший из Москвы сын Лидии развил бурную деятельность, о которой нам стало известно позже, после того, как случилось новое несчастье. Лидия в очередной раз заявила о своем намерении выкупить дом на ее условиях, заявив при этом, что Миша (сын Лидии) уже обо все договорился, что нам не на что рассчитывать, что никто ничего делать для нас не будет, и что в наших же интересах согласится с ее условиями.
       - Давай дадим объявление о продаже дома, - сказала Зина,- и если никто не даст нам больше, чем предлагаешь ты, то у тебя будет приоритетное право, как у первого предложившего.
       - Я потенциальный покупатель, лицо заинтересованное  и не в моих интересах, чтобы вообще появился кто-то другой.
       - Поговорим об этом после сороковин, - ответила Зина.
       - Но Миша уезжает, - в отчаянии прокричала Лидия. – Вы хоть понимаете, что он увозит деньги!
       - Приедет кто-нибудь другой с деньгами. Сейчас есть более важная миссия – мы должны отдать долг памяти матери.
       Миша уехал 7 августа, накануне сороковин. Уехал спешно, торопливо  просто в ночь. Перед этим он «порешал кое-какие важные вопросы…» 
А 8 августа родственники, соседи, друзья собрались за поминальным столом. В этот раз все прошло спокойно, хотя не секрет, что многие ожидали нового представления. И уже после того, как люди разошлись, Зина и Лидия (я, как и обещала, больше в родительском доме не появлялась, на кладбище к матери я сходила накануне) вернулись к вопросу о доме. Было принято решение путем жеребьевки распределить имеющуюся в доме мебель, ковры, бытовую технику, чтобы не дать поводов для желающих поживиться. Тем более, если дом будет стоять пустым, то и не будет особой необходимости каждый день приходить с осмотром. Право первоочередного выбора было предложено Лидии…
Выбором Лидия осталась недовольна, посчитав, что ее в очередной раз подло обделили. Наобещав кучу неприятностей, она подождала, пока дом будет замкнут, предварительно все проверив, уехала домой.
Зинаида даже не успела дойти до своего дома, когда буквально на ходу ее остановили незнакомые люди и путано объяснили, что они слышали о продаже дома, что они очень хотят купить наш дом, и что посмотреть его они хотят просто сегодня, мало того, прямо сейчас. Зина сказала, что сегодня она уже не пойдет туда, что она очень устала, что будет лучше посмотреть дом завтра, тем более, что еще даже не решили вопрос с выставлением дома на продажу. «Покупатели» настойчиво просили показать им дом сегодня же, поскольку они уже пришли. Поколебавшись, Зина решила вернуться к дому матери, предварительно позвонив мне и сообщив об этих внезапных покупателях. «Будь осторожна, кто знает, что они задумали. Не ходи сама, время уже позднее (уже вечерело)» - сказала я. «Я буду держать тебя на связи» - ответила Зина и повела «покупателей» смотреть дом.
Осмотр был спешным, поверхностным, и совсем не похожим на то, что люди действительно заинтересованы в покупке. Они спросили цену и, не торгуясь, сказали, что уже практически завтра придут с окончательным решением. А ночью дом загорелся...
Это было не случайное возгорание, не замыкание электропроводки, не проникновение посторонних в поисках поживы… Нет! Это был умышленный поджог сразу в двух местах. Это было тупое уничтожение. Даже версии о том, что загорелось одно помещение, а потом пламя перекинулось на другое, выглядели жалко и смешно. Загорелось в двух разных концах двора. Никто не пытался даже имитировать ограбление с проникновением – просто разбили окно, чтобы полить чем-то горючим и поджечь.
Бессмысленностью, безжалостностью, жестокостью этого поступка были поражены и мы, и соседи, и пожарники, и МЧСники, и милиция. И только приехавшая утром на погорелье Лидия была удивительно спокойна. Она оценивающе осмотрела все вокруг и сказала, что это сделали недовольные покупатели, что бы сбить цену, «которую вы чересчур загнули».
- Но на сегодняшний день кроме тебя не было никого, не считая тех странных людей, приходивших за несколько часов до пожара (покупатели были около 19.00, а в 00.10 уже вовсю полыхало).
- Зря вы сбрасываете со счетов этих людей. Вы же не знаете, кто они, а они могут быть подосланными от  заинтересованных людей.
- Но мы даже никому не объявляли о продаже дома, поскольку еще не было принято такое решение! – Но все разумные доводы были тщетны. Лидия стояла на своем, заявляя, что, если бы мы сразу согласились на ее условия, или хотя бы отдали ей в руки все документы, деньги и ключи,  ничего бы этого не произошло.
- Так бы вы хоть что-то получили бы, а теперь вообще ничего не получите. Можете даже не рассчитывать, что теперь я дам хоть половину от предложенной ранее суммы.
- Мы будем искать виновных, тем более что по факту поджога  возбуждается уголовное дело.
- Вы надеетесь, что что-то получится из этого? Напрасно надеетесь: НИКТО  НИЧЕГО ИСКАТЬ И ДЕЛАТЬ НЕ БУДЕТ! Мы все узнали заранее и нам пообещали это.
Скоро, очень скоро мы убедились в правдивости ее слов! Перед нашим носом закрывались все двери. Куда бы мы ни пришли, нам говорили, что мы еще не наследники по закону, что, только по истечении шести месяцев, мы можем чего-то добиваться, а пока, мы – люди с улицы. Время, драгоценное время, когда можно было что-то найти, таяло на глазах. Мы с ужасом понимали, что по всем инстанциям кто-то прошел до нас, что к нашему визиту были готовы задолго до нашего прихода. Дойдя до отчаяния, мы пошли на прием к прокурору. Выслушав нашу проблему, он посоветовал нам обращаться к частным и независимым экспертам. И только тогда что-то начало шевелиться. Мы платили за каждую справку, за каждый документ, поскольку это была единственная возможность что-то решить.  Каждый наш шаг Лидия принимала в штыки, обвиняя нас во всех смертных грехах. А на наши старания привести дом в порядок, ликвидировав последствия пожара, заявила, что принимать в этом участие она не намерена, поскольку она по-прежнему лицо заинтересованное, и ей не выгодно, чтобы цена на дом снова повышалась.
- И вы не смейте ничего делать, иначе снова сожгут! Вот найдут виновного, пусть он за все и платит, а покупатель, может быть, хочет евро ремонт сделать.
Дело наше застряло на месте. Получивший его в работу следователь, буквально сразу забросил его в самый глухой дальний угол, и всякий раз, увидев нас, кривился, как от зубной боли. С момента пожара прошло уже почти шесть лет, а никто даже нас не опросил, не говоря уже о подозреваемых.
Каждый раз мы слышали ответ, что  некогда заниматься нашим делом, что есть дела поважнее, а мы просто мешаем работать, отвлекая следователей по пустякам. Но для нас-то это совсем не пустяк. Выдержав в сейфе положенных два месяца, отпущенных для расследования, дело наше было отложено в долгосрок, т.е. до раскрытия. Если когда-нибудь, где-нибудь, кто-нибудь совершит что-нибудь подобное, или если вдруг кто-то добровольно случайно возьмет на себя это преступление…
Наша надежда на закон и справедливость оказалась мыльным пузырем. Нам уже все равно, найдут ли вообще кого-то или что-то. Одно, что нас волнует сейчас - хотя бы узнать: чьи руки оказались покрыты сажей от сгоревшего дома, и спокойно ли спит по ночам  тот, кому это было нужно?