Дж. Уайли Книга одиннадцатая

Протестантизм в Швейцарии от его установления в Цюрихе (1525 г.) до смерти Цвингли (1531 г.)

            
                Глава 1

                Цвингли, его учение о Вечере Господней

Взгляд на юг – Швейцария – Реформация свыше – Ульрих Цвингли – Его подготовка – Краткое изложение его пути – Служение заграницей – Евангелие исцеляет болезни страны. – Цвингли в Цюрихе – Его разностороннее дарование – Преобразование в Швейцарии – Катастрофа близко – Вечеря Господня – Пресуществление – Взгляды Лютера – Взгляды Кальвина 

Следуя за светом, мы дошли до самых северных пределов. Теперь вернемся к югу, к тем странам, где возникла реформация, где она участвовала в великих сражениях. Каждый ее шаг сопровождался эшафотами и кострами, но чем более трагичным был ее путь, тем больше влияния она оказывала, и последующие перемены были более продолжительными. Во Франции тысячи исповедников и мучеников готовы были выйти на сцену и сыграть свою роль в великой драме; но сначала мы должны обратиться к Швейцарии, и возобновив повествование с того места, где мы остановились, продолжим его до смерти Цвингли.
На предыдущих страницах мы рассказали о рассвете протестантизма на горах Гельвеции. Ни из Германии, так как об имени Лютера еще не слышали, ни из Франции, ни из другой соседней страны, а свыше, можно с уверенностью сказать, свет впервые излился на швейцарцев. Из дома пастуха в долине Троггенбург пришел их реформатор, Ульрих Цвингли. Будучи ребенком, он сидел у вечернего очага и с большим вниманием слушал рассказы из Библии, которые пересказывала ему набожная бабушка. С годами он сам нашел доступ к этой книге, она стала предметом его ежедневного изучения. Свет озарил его душу. Он светил ярче с каждым днем, когда Цвингли читал эту книгу. Наконец, через несколько лет его глаза окончательно открылись, он увидел славу Евангелия и окончательно распрощался с Римом.
Только личное знакомство со злом может дать ощущение его пагубности и вызвать отвращение к нему, что побудит всю жизнь бороться за его свержение. Мы можем проследить этот принцип в судьбе Цвингли. Ему было предназначено провести свои дни в постоянной борьбе с двумя ужасными пороками, позорившими его страну и лишавшие ее сил. Воспитанный в безыскусном и простом, как и его пастухи, Тоггенбурге, он не был еще готов к предназначенной ему работе, ему надо было учиться в школе. Мы говорим о других школах, не школах Базеля и Вены, где он учился языкам и античной философии. Первая находилась в Гларусе, где он столкнулся с ужасами службы наемников. Каждый день перед его глазами были вдовы и сироты людей, которые соблазнившись на французское и итальянское золото, перешли через Альпы и были убиты. Там же он увидел не менее впечатляющее зрелище искалеченных и изнуренных людей, избежавших шпаги, но принесших на родину худшее зло, чем раны, а именно пороки развращенных и богатых стран. В Эйзедельне, куда он потом перебрался, он получил второй урок. Там у него была возможность увидеть разрушительное действие паломничества и идолопоклонства на сознание и моральное состояние людей. У него было время подумать об этих двух грехах. Он решил не щадить своих сил, чтобы искоренить их. Но в этой работе он возлагал всю надежду на Евангелие. Только оно могло рассеять тьму, в которой пребывали паломники со всей своей мерзостью, и только оно одно могло уничтожить любовь к золоту, которая иссушала кровь и достоинство соотечественников. Другие второстепенные средства в свое время придут на помощь в этой борьбе, но Евангелие должно придти первым. Он научит каждого швейцарца склоняться перед святым алтарем и сидеть у чистого огня; и это в свое время вольет поток свежей крови в артерии государства. Тогда возродится честь прежних дней, и по прославленным долинам опять будут ходить люди, способные на новые героические дела, как и их предки. Но сначала в истощенную землю должны быть посеяны семена Божественной истины, для того чтобы они принесли плоды. Такие взгляды привели к необычному сочетанию пастора и патриота, каким мы представляем Цвингли. Целью его более широкой по масштабу реформы, чем в Германии, было охватить как церковь, так и государство, причем последнее через первую. И не потому  что он меньше доверял Евангелию, но потому что он доверял ему больше всего, видел его единственным плодотворным источником всех земных достояний и благословений, потому что он более вольно толковал свое служение в качестве реформатора, как член республики полнее отождествлял себя с отечеством и чувствовал большую ответственность за ее неудачи, чем обычный подданный империи. Он предначертал себе такой путь и твердо следовал по нему. Он пытался возвести личное благочестие на уровень народного, и во всем он опирался на один источник – Евангелие.
Получив и поразмыслив над двумя уроками, данными ему, Цвингли был готов к предназначенной работе. Освободилось место в кафедральном соборе Цюриха. В городе начало возрождаться образование, и городские власти искали человека с большими достоинствами, чем просто настоятеля для исполнения своих обязанностей. Их выбор пал на капеллана Эйзедельна. Цвингли приехал в Цюрих, просвещенный Божественной истиной, даром, который уединение обогатило рвением и духовной высотой; сердце его горело от негодования на тех, кто был причиной упадка страны. Он  твердо решил употребить свое яркое красноречие, чтобы возбудить у соотечественников понимание своего падения. Он стоял в центре республики, и его голос гремел по всей Швейцарии. Он двигался шаг за шагом, стараясь, чтобы его реформы не опередили степень просвещения, которого достигли соотечественники. Он был в равной степени пастором, писателем и полемистом. Он чувствовал себя как дома и в зале для приемов, и в рейхстаге, и в здании гильдии. Его деятельность была неутомимой. Его проницательный и широкий ум делал тяжелое легким и позволял ему делать работу за десятерых. Когда свет распространялся вокруг него, поднимались другие реформаты. Это похоже на утро в той же Швейцарии. Не только Монблан освещен, но десятки и десятки пиков вокруг него начинают загораться, и вскоре нет ни одной дальней или ближней вершины, которой бы не коснулась слава, и ни одной даже самой глубокой долины, в которую бы день не излил своего сияния. Так небо Швейцарии стало освещаться со всех сторон протестантским утром. Города и деревни покинули тьму, долгую и глубокую тьму монашества, и вышли на свет. Такие крупные центры, как Берн (1528 г.), Базель (1529 г.), Шлауффхаузен (1529 г.), Санкт- Гален   (1528 г.) отделились от Рима и приняли Евангелие. У подножья Юрских гор, на берегах озер, на востоке и западе северной Швейцарии, от ворот Женевы до берегов Констанцы распространялся свет. Престолы, на которых совершалась месса, были разрушены; изображения жгли как дрова; сутаны, рясы, четки и индульгенции выбрасывали как мусор; люди гасили горящие свечи и обращались к живому светильнику Божьего Слова. Его свет вел их к кресту, на котором раз и навсегда была принесена жертва Вечного Первосвященника.
Мы остановились в нашем повествовании на том, что можно назвать зенитом реформации Цвингли.
Мы видели, что протестантизм полностью установился в Цюрихе и частично в выше упомянутых кантонах, но человек, которому выпала честь начать эту работу, не имел чести ее закончить; его блестящий путь вскоре завершился. Уже появлялись признаки приближавшейся бури на горах Гельвеции; вскоре буря разразится и затмит, но не разрушит, великую работу, которую начал реформатор из Цюриха. Катастрофа, о которой мы вскоре расскажем, является вторым этапом в реформации Швейцарии.
Последний раз мы видели Цвингли в Марбурге в 1529 году, когда он отстаивал перед Лютером духовное значение Вечери Господней. Прежде чем мы возобновим описание событий, необходимо объяснить позицию Цвингли в отношении таинства Евхаристии, и это требует от нас рассмотреть взгляды Лютера и Кальвина по этому вопросу. Можно яснее понять учение о Евхаристии этих трех великих людей только, если сравнить их мнения.
Вечерю Господню стали искажать еще в ранней церкви. Простое воспоминание заменили тайной. С веками эта тайна становилась все ужаснее и необъяснимее. Ее стали выделять среди других установлений и служений церкви, не только уделяя ей особое почтение, но считая ее особым установлением по своей природе и по действию. Ей приписывалось тайное действие, которое независимо от принимающего тайно влияет на его душу. Это больше не являлось установлением, а заклинанием. Дух древнего язычества проник сюда и, вытеснив Святой Дух, который действует по вере причащающихся, наполнил Евхаристию магическим действием. Вечеря Господня была установлением перед самым крестом, и прежний дух заблуждения был, несомненно, вызван намерением исказить установление, чтобы быстро и надежно закрыть или отравить источник спасения всего мира. Искажение продолжалось, и в 1215 году появилось учение о пресуществлении. Хлеб и вино, которые были на столе Евхаристии в первом веке, становились по указу Иннокентия III телом и кровью на алтарях тринадцатого века.
Несмотря на то, что учение о пресуществлении противоречит Писанию, здравому смыслу и шокирует все наши чувства, мы должны согласиться, что некоторая необычная сила порабощает наше сознание. Лютер, который разрушил до основания все части римской системы, эту оставил нетронутой. У него не хватило мужества разрушить ее; он продолжал до конца своей жизни верить в единосущность, то есть в присутствие плоти и крови Христа с, в и под хлебом и вином. Он, несомненно, пытался очистить свое верование от явного материализма римской мессы. Он отрицал, что Вечеря Господня была жертвой, и нужно поклоняться телу Христа, присутствующему  в св. дарах. Но он утверждал, что тело присутствует и принимается причастником. Он считал, что сочетание Божественного и человеческого в Христе, дало Его прославленному телу новые, совершенно неземные качества. Оно сделалось независимым от пространства, стало вездесущим. И когда Цвингли  в споре ответил, что это противоречит всем законам природы, по которым тело может быть только в одном месте, Лютер отверг это возражение, как чисто математическое. Реформатор Виттенберга, казалось, не понимал роковых последствий, вытекавших из доказательства изменения тела Христа, как он утверждал, вследствие сочетания божественного и человеческого, так как эта теория представляла опасность существованию двух фактов, являющимися основой христианской системы, смерти и воскресения нашего Господа.
Не один Лютер придерживался этой догмы. Более сильный разум, а именно Кальвин, не мог освободиться от ее влияния. Правда, он не верил ни в пресуществление, ни в единосущность, но колебался принять чистую духовность Вечери Господней. Он учит, что причастник принимает Христа, Который присутствует духовно, но только по вере причастника. Он выражается смутно, кроме того, как будто он представляет эманацию или действие, исходящее от прославленной человеческой природы, находящееся по правую руку от Создателя, входящее в душу верующего и вселяющее в него зародыш прославленной человеческой природы, как у воскресшего Господа. В этом недостаточно понятном размышлении можно найти влияние мистицизма прошлых веков. Здесь мы можем проследить желание Кальвина приблизиться насколько возможно к точке зрения Лютера и тем самым закрыть брешь, разделявшую и ослаблявшую два больших отряда протестантов, собрать в одно войско все силы реформации перед лицом все еще мощного папства.
Цвингли успешнее Лютера и Кальвина отделял духовное от мистического в таинстве Евхаристии. Его взгляды  отличались от мистицизма и абсурдности, которые с первого века окружали это таинство и которые достигли апогея в папской доктрине мессы.
Некоторые утверждали, что отличие зашло слишком далеко, что Цвингли впал в заблуждение чрезмерной простоты и свел Евхаристию к простому воспоминанию или поминовению. Эти возражения могут относиться к его ранним заявлениям (1525 год) о доктринах Таинства, особенно Евхаристии, но не к поздним учениям (1530 год), как мы полагаем. Он вернулся к золотой середине, избежав крайностей; с одной стороны, не предавая Евхаристии мистического или магического значения, а с другой стороны, не делая ее простым символом события в прошлом.
Чтобы понять его взгляды и увидеть их соответствие Писанию, мы должны обратить внимание на природу и замысел Вечери Господней, очевидных при ее установлении. Главной целью и значением Вечери Господней является воспоминание: «Сие делайте в Мое воспоминание». Но мы вспоминаем такое событие и наше отношение к нему носит такой характер, что воспоминание о нем, конечно, перестает быть простым воспоминанием. Мы вспоминаем о «смерти» вместо нас и в искупление наших грехов, поэтому мы можем воспоминать о ней только по вере.  Это является основанием нашей вечной жизни; таким образом, мы принимаем Его «плоть и кровь», а именно духовное благословение, данное Его смертью. Более того, этим действием мы ставим себя в ряды Его последователей. Мы обещаем или клянемся Ему в верности. Так много совершается со стороны человека.
Теперь мы обращаемся к Божественной стороне. Происходящее должно быть определено, исходя из природы взаимодействия. Хлеб и вино Евхаристии, представляя тело и кровь Христа, являются символами вечного искупления. Помещая эти символы перед нами, и приглашая вкусить их, Бог ставит перед нами и предлагает искупление. Мы принимает его по вере, а Он дает его нам и приводит в действие в нас с помощью Святого Духа. Таким образом, Вечеря становится знаком и печатью. Как «кровь» на косяках евреев она является «знаком» между Богом и нами, так как из еврейской Пасхи исторически вышла Вечеря Господня, поэтому смысл и сила первой, бесконечно возвышенные, живут и в последней. Это исчерпывает, по нашему мнению, все, как с Божественной, так и с человеческой стороны, что гарантируют нам законы Слова Божьего относительно Евхаристии. И если мы попытаемся прибавить к нему еще что-то, то это что-то при тщательном рассмотрении окажется не духовным, а магическим.
Главным принципом Цвингли как реформатора был, прежде всего, авторитет Священного Писания. Лютер не отвергал ничего в поклонение Богу, если это не осуждалось в Библии; Цвингли не принимал ничего, что не было заповедано. Следуя этому принципу, Цвингли отвергал все человеческие толкования, папские эдикты и мистицизм разных школ и шел прямо к Новому Завету, не сводя взгляда с его страниц и по нему делая заключение о действительном значении Вечери Господней. Он понял, что с человеческой стороны она была «воспоминанием» и «залогом», а со стороны Бога – «знаком»  и «печатью». Далее, средством, с помощью которого человек получает благословение, является вера, а фактором со стороны Бога, через который передается благословение, является Святой Дух.
Такой нашел Цвингли Вечерю Господню в ее первоначальном установлении. Он очистил ее от всех следов мистицизма и материализма, но не затронул ее духовной силы и совершенства.



               
                Глава 2


                Диспут в Бадене и его результаты


Тревога католиков – Решают нанести тяжелый удар. – Они предлагают открытый диспут. – Экк выбран представлять католиков. – Цвингли отказали в  поездке в Баден. – Мученики – Прибытие участников – Великолепная одежда католических полемистов – Протестантские участники – Внешность Экка и Эколампадия – Обсуждаемые вопросы – Экк объявляет о победе. – Протестанты пожинают плоды. – Цвингли держат в курсе  хода дебатов. – Умный прием – Комедия – Планы сорвались. – Экк и Карл V помогают реформации.



Победы, о которых мы рассказывали в предыдущей книге (книга восьмая), вызвали величайшую тревогу среди сторонников папства. Движение, вначале презираемое ими, потом наполовину принимаемое в надежде на некоторое приятное возбуждение, теперь выросло до такой степени, что угрожало втоптать в грязь величественную систему их владений и власти. Они должны поступить мудро и нанести такой удар, который бы смел Цвингли и его движение с земли Гельвеции. Будучи заранее уверенными в победе, они говорили, что это благоприятно отразиться на Германии. Стоит один раз остановить поток и воды ереси вернутся в бездну, из которой они вышли. «Вечные горы» старой веры, которые поток грозил затопить, опять поднимут свои вершины, как всегда прочные и величественные.
Событие, произошедшее в политическом мире, помогло еще больше убедить католиков в необходимости скорейшего и решительного шага. Ужасная битва при Павии бросила мрачную тень на Швейцарию, и излила свет популярности на Цвингли и непосредственно на реформацию. Многие швейцарские наемники сражались на этом кровавом поле. Число убитых составляло от пяти до шести тысяч, пять тысяч были взяты живыми и отправлены в плен. Их потом отпустили и отправили домой, но в каком состоянии! Без рук, лица в шрамах, многие от голода и болезней умерли в пути, остальные вернулись в лохмотьях. Кроме этого ужасного зрелища, из каждого города и деревни доносился вопль вдов и сирот. То, что поэт сказал об Альбионе, применимо и к Гельвеции:

           На острове лишь слезы могут напитать,
           Лишь женщины остались по умершим рыдать.

В этот день бедствия люди вспомнили, как часто Цвингли разражался с кафедры громом против иностранной службы. Они теперь видели, что он был их лучшим другом, самым преданным патриотом. Папские кантоны завидовали Цюриху, который в основном под влиянием Цвингли почти полностью избежал или немного пострадал от удара, который обрушился на них с такой ошеломляющей силой.
Католики видели, какое благоприятное впечатление произвело это на людей, и думали о том, какие противодействия им предпринять. Более мудрые из них рассуждали, что, с одной стороны, они достигли небольшого прогресса в подавление лютеранства, обезглавливая и сжигая его последователей, но, с другой стороны, Цвингли добился бо;льшого успеха, приняв участие в религиозном диспуте в Цюрихе. «Они размышляли – пишет Буллингер – день и ночь», и, наконец, пришли к выводу, что правильным будет проведение открытого диспута и достижение победы над реформацией ее же оружием, не приняв в расчет ее истину. Будучи уверенными в своей победе, они заранее выбрали подходящее место для диспута и подходящих людей, которые будут выбирать между полемистами. В их плане было еще одно преимущество, но они позаботились, чтобы никто не знал о нем, кроме самых доверенных людей. Конечно, Цвингли приедет на конференцию. Он будет в их власти. Они осудят его и сожгут; смерть борца будет смертью движения.
Соответственно на сейме в Люцерне 15 января 1526 года пять кантонов – Люцерн, Ури, Швиц, Аппельцелль и Фрибург – решили устроить диспут и провести его в Берне. Однако жители Берна отклонили такую честь. Затем подходящим местом был выбран Базель, так как там был университет, и жило много образованных людей. Но Базель, как и Берн, не особенно жаждал такой чести. После продолжительных переговоров было решено провести диспут в Бадене 16 мая 1526 года.
После согласия кантоны посмотрели вокруг в поисках сильных борцов для сражения за старую веру. Один прославленный борец, появлявшийся не без славы на первых полях реформации, был еще жив – д-р Экк, вице-канцлер Ингольштадта. Наши читатели не забыли того дня в Лейпциге, где Экк встретился с Лютером и разрушил его планы, как он сам хвалился. Но, обнаружив, что Лютер упорно не видит своего поражения, он поехал в Рим и вернулся с буллой Льва X, чтобы сжечь человека, который не имел права на жизнь после того, как был опровергнут Экком. Д-р Экк был, несомненно, человеком образованным и многоречивым – короче, лучшим фехтовальщиком на службе у Рима. Выбор папских кантонов единодушно пал на этого ветерана.
Экк должен был пожать на этом поединке не только славу, но и прекрасные лавры. Финансирование этого сражения осуществлялось Римом. Высшее духовенство Швабии и Швейцарии ввело налоги ради этой похвальной цели. Швабская Лига и австрийский эрцгерцог собирали деньги, чтобы нанять людей, желавших и бывших способными принять участие в этой кампании. У доктора из Ингольштадта не было причин тратить свое время и подвергаться опасности, если бы не было хорошего вознаграждения за столь трудно завоеванную победу, которая делала жизнь приятной. Экку, наверное, прилично заплатили, так как Буллингер пишет, цитируя очень старый прецедент: «он возлюбил мзду неправедную». Богослов из Ингольштадта принял вызов и с ним неизбежную победу, как он думал. В письме конфедератам Базеля он пишет: «Я полон уверенности, что легко отстою перед Цвингли нашу старую христианскую веру и традиции в соответствие со Священным Писанием». Затем с заслуживающим оправдания презрением, так как такая видная личность, как вице-канцлер университета Ингольштадта выходит на арену для встречи с сыном пастуха из Тоггенбурга, он продолжает: «Несомненно, Цвингли надоил большее количество коров, чем прочитал книг».
Но д-ру Экку не суждено было встретиться с Цвингли в Бадене. Совет Цюриха не отпустил пастора на конференцию. До Их Высочеств дошли слухи, что католики намеривались использовать кроме аргументов другое оружие. Место, где конференция должна  проходить, было плохим предзнаменованием; так как в Бадене едва высохла кровь Виртов, и папские кантоны были сильными.  Даже Экк, с которым должен был полемизировать Цвингли, объявил о тщетности борьбы с такими еретиками как проповедник из Цюриха другим оружием, кроме как «огнем и мечом». До сих пор против Цвингли использовали огонь, потому что его книги сожгли в Фрибурге и его чучело в Люцерне. Он был готов встретиться в Цюрихе с войском противников от Голиафа и ниже, и городские власти были бы согласны на такую встречу, но посылать его в Баден совет не хотел, так как это значило посылать его не на диспут, а на смерть.
Придя к такому заключению, правители Цюриха не нарушили закона милосердия, и хотя их заключение было твердым, они не нанесли вреда католикам Швейцарии. На какие бы соседние кантоны и провинции они не посмотрели в тот час, что они видели? Костры и жертвы. Люди, которые очень бы хотели принять участие в диспуте, не проявили интереса к процессу, который мог бы закончиться мешком и веревкой. В Люцерне Генриха Мессберга бросили в озеро за то, что он выступал против монахинь; Ганса Нагеля сожгли за распространение «доктрин Цвингли». В Швице Эбергарта Полта из Лахена и священника того же места предали смерти через сожжение за выступление против обрядов. В то же время протестантского служителя Петера Шпенглера утопили в Фрибурге по приказанию епископа Констанца. Человек, который получил столько лавров в дебатах, не посчитал ниже своего достоинства прибавить к ним славу палача. Незадолго до конференции в Бадене Экк председательствовал на церковном суде, собравшемся на рынке в Мерсбурге, и приговорил к сожжению еретика Ганса Гугеля, пастора из Линдау. Мученик пошел на костер с гимном  Te Deum, и было слышно, как он на костре молился: «Отец, прости им».
Когда наступил назначенный день, стали съезжаться участники. Двенадцать кантонов конфедерации прислали по одному представителю. Цюрих не получил приглашения и не послал своего представителя. На конференции были также представлены епископы Констанца, Кура, Лозанны и Базеля. Экк приехал в сопровождение Фабера, товарища Цвингли по колледжу, и Томаса Мюрнера, монаха из ордена кармелитов. Список протестантских полемистов был скромным, и включал только имена Эколампадия из Базеля и Галлера из Берна. Ни в одном из этих двух городов не была установлена реформации (1526 г.), но только что открывшейся конференции было предназначено возбудить протестантизм в них обоих. В Берне и Базеле он немного задержался, но с этого дня реформация должна была возобновить своей марш в этих городах и не останавливаться пока не дойдет до цели. Если бы католики могли предвидеть такой результат, они были бы менее ревностными в организации конференции. Если бы аргументы папских участников были убедительными настолько, насколько их одеяния великолепными, то не было бы ни одного вопроса, в котором они бы не одержали победы. Экк и сопровождавшие его прелаты, государственные советники и богословы вошли одетые в платья из дамаска и шелка. Вокруг шеи были золотые цепи, на груди благочестиво покоились кресты, на пальцах сверкали драгоценные камни. Размеренный шаг и горделивая манера соответствовали их одеянию. Если бы тогда существовали пьесы нашего великого драматурга, и если бы люди, собравшиеся тогда в Бадене, были труппой артистов, нанятые их сыграть, ничего не было бы лучше. Но великолепные ризы вряд ли подходили для дискуссии, целью которой было определение и принятие законов для построения будущих церквей и государств. В глазах толпы реформаторы были просто нищими по сравнению с людьми в дамаске. Одежда этих двоих людей не отличалась от повседневной. Экк с друзьями остановились в доме священника Бадена, где было прекрасное вино, поставляемое аббатом Ветингена. Оно поставлялось неограниченно и также потреблялось. Эколампадий остановился в гостинице Пайк. Он быстро справлялся с едой, и хозяин, заинтересовавшись, чем он занят все время, подсмотрел и увидел, что он читал или молился. «Несомненно, еретик, - сказал он – но, тем не менее, благочестивый».
Экк был все еще таким же, каким мы видели его в Лейпциге: широкоплечий, с громоподобным голосом и страстный. Если при аргументации отказывала логика, то он помогал ей, топая ногой, и как передает поэт из Берна того времени, отдельными ругательствами. Ярким контрастом его фигуре грузчика была высокая, худощавая, интеллигентная фигура его оппонента Эколампадия. Некоторые из римских католиков очень хотели, чтобы «болезненный человек», такой спокойный, но вместе с тем твердый и державшийся с достоинством, был бы на «их стороне».
Нет необходимости передавать содержание этого диспута. Возражения уже рассматривались много раз. Дискутируемые вопросы касались реального присутствия, жертвы мессы, поклонения Марии и святым, поклонения изображениям, чистилища и несколько мелких вопросов. Диспут продолжался восемнадцать дней. «Каждый день духовенство Бадена – пишет Рухат – проходило торжественной процессией с пением ектеньи ради успешного проведения диспута». Экк получил удовольствие от сражения, и когда оно закончилось, объявил победу и позаботился, чтобы эта хорошая новость распространилась по конфедерации, пробуждая в папских кантонах горячую надежду на восстановление старой веры в прежней славе. Но возникает вопрос, кто собрал трофеи? Нам не трудно ответить на этот вопрос, когда мы думаем об оживление жизни в Берне и Базеле, об огромных шагах, которыми с этих пор эти и другие города продвигались в установлении реформации.
Экк почувствовал тяжесть руки Цвингли, хотя реформатор лично не присутствовал. Папская партия, назначив четырех секретарей для ведения достоверных записей конференции, запретила всем другим делать какие-нибудь заметки о диспуте под угрозой, ни много ни мало, смертной казни. Однако, несмотря на суровый запрет, каждый вечер Цвингли сообщали, как проходила борьба, и каждое утро он мог посылать советы друзьям, как вести борьбу днем. Было умно придумано. Студент из Вале, Иероним Вальш, который притворился, что ездит принимать ванны в Баден, каждый вечер записывал по памяти ход диспута, проходившего днем. Двое студентов по очереди были курьерами. Приехав в Цюрих поздно вечером, они передавали Цвингли записи Вальша и письма Эколампадия, а следующим утром возвращались в Баден с ответом реформатора. Чтобы усыпить подозрения вооруженных часовых у ворот, которым было приказано строго охранять их, они несли на головах корзины с домашней птицей. Они говорили, что даже богословам надо есть. Если д-р Экк и его уважаемые богословы останутся без обеда, то они не отвечают за то, что может случиться с благим делом католицизма и с теми, кто препятствовал доставке продовольствия. Итак, они входили и выходили, не подозреваемые в выполняемом ими поручении.
После серьезных дебатов конференции случилась небольшая комедия. В свите богослова из Ингольштадта был монах и лектор из Люцерны, Томас Мюрнер. Представители кантонов только что присудили Экку победу на диспуте и разгромили цвинглианскую ересь. Но Мюрнер, стремясь добиться почести за лишение жизни убитых, поднялся в присутствие всего собрания и зачитал сорок обвинений, выдвинутых против Цвингли. Никто не подумал, что на это надо было отвечать. После этого монах продолжал: «Я думал, что трус приедет, но он не появился. Я заявляю сорок раз, что по всем человеческим и божественным законам тиран Цюриха и его последователи являются мошенниками, лгунами, лжесвидетелями, ворами, кощунниками, рецидивистами и такими людьми, с которыми ни один честный человек не будет иметь дело». Сказав все это, он сел, и сейм завершил работу.
Таким образом, мы видим, что на двух далеко отстоящих друг от друга аренах принимаются меры для подавления протестантизма, которые в результате помогают ему установиться. В небольшом Бадене мы видим, как представители кантонов и епископов собрались, чтобы доказать несостоятельность цвинглиан и проголосовать за искоренение реформаторского движения в Швейцарии. Далеко за Пиренеями мы видим (март 1526 года), как император Карл в мавританском Альказаре Севильи сочиняет письмо своему брату эрцгерцогу Фердинанду, приказывая ему собрать сейм в Шпейере для исполнения Вормского эдикта. Диспут в Бадене привел, как мы увидим, к установлению протестантизма в двух важных кантонах Берна и Базеля. Сейм в Шпейере (1526 г.) принял вместо эдикта об изгнании, как мы уже видели, эдикт о толерантности в пользу реформации. Канцлер университета Ингольштадта и глава Священной Римской империи, не сговариваясь и, конечно, не планируя этого, объединили усилия, помогая процессу освобождения всего мира. Есть Тот, Кто руководил ими, и использовал их для того, чтобы сбросить то, что они хотели удержать, и защитить то, что они пытались уничтожить.




                Глава 3


  Восстание анабаптистов в Швейцарии и его подавление.


Появление анабаптизма в Швейцарии – Томас Мюнцер – Его первые ученики, Гребель и Манц – Краткое изложение их взглядов – Их поведение и нравы – Цвингли приказал провести с ними диспут. – Принудительные меры – Анабаптизм распространяется в других кантонах. – Ганс Шукер и его семья – Ужасная трагедия – Манц  – Его бунтарская деятельность – Приговорен к утоплению в Цюрихском озере. – Исполнение приговора – Такая жестокость не одобрена Цвингли. – Фанатизм уничтожается Евангелием. – Очищение швейцарской церкви – Взгляды Цвингли на баптизм становятся более зрелыми.

Река реформации несла свои воды вперед,  бесплодные земли покрывались зеленью, когда неожиданно грязный и ядовитый ручеек попытался влиться в нее. Если бы последний загрязнил великий поток тем, что он нес с собой, то смерть, а не жизнь были бы провозглашены народам христианского мира. Цвингли предвидел зло, и его следующим делом было предотвращение ужасной катастрофы, надвигавшейся на мир. Его действия в этом важном деле заслуживают нашего внимания прежде, чем мы перейдем к рассмотрению влияния диспута в Бадене на два сильных кантона Берна и Базеля.
Как мы видели, Цвингли был занят борьбой с папским врагом на передовой, когда анабаптистский враг появился и напал с тыла. Мы уже подробно описали печальную трагедию, к которой привела эта секта фанатов в Германии. Они были готовы установить те же нечестивые нормы морали и омерзительные нарушения на швейцарской земле, которые принесли много горя в другом месте. Эта секта скорее пришла извне, чем выросла в Гельвеции. Пресловутый Томас Мюнцер, закинутый на швейцарскую границу бурями крестьянской войны, принес с собой это странное учение, чтобы посеять его среди последователей Цвингли. Он нашел несколько неустойчивых умов готовых принять его учение, в частности Конрада Гребеля из старинного швейцарского рода и Феликса Манца, сына пребенда. Эти двое были первыми учениками Мюнцера, а впоследствии руководителями секты. Они получили прекрасное образование и были людьми свободных принципов и распущенных нравов. Постепенно к ним пристали и другие.
Эти люди пришли к Цвингли и сказали: «Давайте создадим церковь, в которой не будет грехов». У Гребеля и Манца был странный способ создания безупречного общества. Их способ, не такой уж необычный, как кажется, заключался в том, чтобы превратить все пороки в добродетели; таким образом, терпимое к порокам отношение не делало их виновными и не оставляло никакого пятна. Таков был способ достижения безгрешности, который Цвингли не мог принять, так как не мог согласовать его с Евангельской заповедью, говорящей: «…отвергнув нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке». «В каком бы преступление или грехе их не застали, - говорил Цвингли -  их оправдание всегда одно и то же: я не согрешил; я более не в плоти, а в духе; я – мертв для плоти, а плоть – мертва для меня». Мудрость ответа Цвингли на предложение Гребеля была так же велика, как и малословна. «Мы не можем – сказал он – устраивать небо на земле».
Повторное крещение было скорее символом, чем вероисповеданием секты. Под предлогом духовного освобождения от плоти они отрицали служение, авторитет пасторов церкви и гражданской власти. Под тем же предлогом духовности они требовали освобождения от всех нравственных законов и социальных обязательств. Они также поступили и с Библией. Они имели внутренний свет, который вел их и делал их независимыми от Слова извне. Некоторые из них бросали Библию в огонь, говоря: «Буква мертвит».  «Крещение младенцев – говорили они – является мерзостью, вопиющим нечестием, изобретенным злым духом и Папой Римским Николаем».
Чудачества и эксцессы, которые они начали проявлять, были необычными, и напоминали чудачества людей с умственными нарушениями. Они становились в круг на улице, танцевали, пели песни и толкали друг друга в грязь. В другой раз, одев мешковину и посыпав голову пеплом, они бегали по улицам с зажженными факелами и громко кричали: «Горе! Горе! Еще сорок дней и Цюрих будет разрушен!» Некоторые говорили, что получили откровения от Святого Духа. Некоторые прерывали служение и, встав посреди собрания, громко провозглашали: «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется». Время от времени они устраивали ночные пирушки, на которых попеременно пели псалмы и веселые баллады, и называли это «собирать стол Господень». Четырнадцать из них были арестованы городскими властями, несмотря на совет Цвингли, посажены в Башню Еретиков на хлеб и воду. На четырнадцатый день «ангел открыл темницу и вывел их». В отличие от случая с Петром, с которым они сравнивали свое освобождение, ангел посчитал необходимым, убрать несколько досок прежде, чем освободить их.
Городские власти, обеспокоенными общественным порядком, приказали Цвингли провести с ними диспут. Конференция состоялась 17 января 1525 года. Цвингли добился полной победы, вслед за этим городской совет выпустил эдикт, предписывавший крестить всех младенцев в течение восьми дней. Фанаты не подчинились приказанию городских властей и не приняли аргументы Цвингли. Они не принесли детей креститься и не отреклись от своих убеждений. Советом было предписано провести второй диспут. Он состоялся в марте того же года, но с такими же результатами. Победа или поражение были одинаковы для людей, которые решили держаться своих убеждений, независимо от аргументов, приведенных для их опровержения.
Против них были приняты суровые меры. Одних посадили в тюрьму, других изгнали из кантона. Цвингли не одобрял  такие суровые меры, и последующие события подтвердили его мудрость. Гонения лишь разожгли их ревность, а их расселение распространило огонь на другие кантоны. В Санкт-Галене их насчитывалось 800 человек, в кантоне Аппельцелль 1200 человек. Они дошли до Шлаффхаузена и Гризонса, где устроили беспорядки. Двое сектантов пошли и проповедовали в папском кантоне Швиц; несчастных схватили и сожгли. Умирая, они призывали имя Спасителя.
В некоторых случаях фанатизм переходил в сумасшествие, а оно порождало чудовищные поступки, которые более способствовали прозрению людей и запрещению этой секты на швейцарской земле, чем все наказания, с помощью которых гражданские власти преследовали ее. Один печальный и наиболее отвратительный случай дошел до нас. В кантоне Санкт-Гален в уединенном доме жил престарелый фермер Ганс Шукер, который вместе с семьей и слугами принял «новое крещение». Двое из его сыновей особенно отличались ревностью. Во вторник на масленой неделе отец заколол теленка и пригласил друзей анабаптистов на праздник. Кампания, вино, пылкие речи и воображаемые откровения, в которых они  провели всю ночь, кажется, помрачили ум одного из сыновей. Он осунулся, глаза дико вращались, и, говоря глухим голосом, он подошел к брату Леонардо с желчным пузырем теленка в руке и сказал: «Как желчь будет горька смерть, которой ты умрешь». Затем он приказал ему встать на колени. Леонард повиновался. Предчувствие беды охватило компанию. Они просили несчастного человека остеречься от действий. «Ничего не произойдет, - ответил он - лишь совершится воля Отца». Повернувшись к брату, который все еще стоял перед ним на коленях, он быстро выхватил шпагу и одним ударом отсек ему голову. Окружающие застыли от ужаса. Тело без головы и окровавленный маньяк представляли собой ужасное зрелище. Они были свидетелями преступлению подобному преступлению Каина. Они провели ночь в молитвах, смешанных со стенаниями и плачем. Новость об ужасном злодеянии быстро облетела всю страну. Несчастный братоубийца убежал из дома полунагой со шпагой в руке, быстро проходя по деревням в направление к Санкт-Галену, отчаянно жестикулируя и крича безумным голосом: «день Господень», являя собой ужасный пример пагубных последствий, к которым привел энтузиазм анабаптистов. Он предстал перед людьми с печатью Каина на лбу. Несчастного схватили и обезглавили.
За этим ужасным случаем последовала не менее ужасная трагедия. Выше мы упоминали имя Манца, одного из руководителей фанатов. Городские власти Цюриха приговорили утопить этого человека в озере. Приговарив его к такой участи, они принимали во внимание не его взгляды на баптизм или строго религиозные убеждения, но его отношение к гражданскому правительству. Он не только не признавал авторитет гражданских властей, но сопровождал практикой свои принципы, уча своих последователей воздерживаться от уплаты налогов и подстрекал их к актам насилия. Его несколько раз сажали в тюрьму, но он после освобождения всегда возвращался к прежнему. Народное возмущение по отношению к секте, возросшее после события, о котором мы рассказали, и опасность, в которой оказалась Швейцария, став ареной таких же кровавых событий, как и в Германии годом раньше, не позволили более совету закрывать глаза на предательское поведение Манца. Его опять арестовали, но на сей раз заключение окончилось приговором. Он был приведен в исполнение с должной формальностью. До озера его сопровождали брат, мать, уже старая женщина, и незаконная жена пребенда. Они пошли с ним, чтобы поддержать его, но он не показывал никаких признаков страха. Они видели, как палач посадил его в лодку, отплыл на глубокое место, как его бросили в воду, и вода сомкнулась над ним. Брат разрыдался, а мать стояла и смотрела на все, не проронив ни слезинки.
Цвингли не принимал участия в этих событиях. Эти фанатичные выходки вызывали у него глубокую печаль. Он знал, что будут говорить: «Смотрите, какие горькие плоды растут на дереве реформации». Он считал упрек несправедливым и смотрел на Евангелие как на единственное средство, способное справиться с фанатизмом. Он просил городские власти воздержаться от наказания на том основание, что для уничтожения зла требовалось лишь оружие света. И над ним он усердно работал. Борьба против анабаптизма стоила ему «больше пота», выражаясь его языком, чем борьба против папизма. Но пот был не напрасен. В основном благодаря его трудам поток анабаптистского фанатизма был остановлен. И то, что вначале угрожало фатальной катастрофой, обернулось благословением как для Цвингли, как и для протестантской церкви Швейцарии. Последняя вышла из бури очищенной и укрепленной. Вместо обвинения анабаптистский бунт явился оправданием реформации. Взгляды самого Цвингли стали более глубокими и освободились от противоречий. Он был вынужден изучать отношение, в котором находились  Ветхий и Новый Завет, и пришел к пониманию, что под двумя названиями была одна книга, под двумя формами одно откровение. Как при пересадке деревьев из питомника в открытый грунт не меняется ни их природа, ни назначение, так и при пересадке установлений Божественного откровения Ветхого Завета, первого места посадки, в Новый Завет, где они должны расцвести, нисколько не изменили своей природы и структуры, но остались тождественны тем же установлениям. Они воплощают те же принципы и имеют те же цели. Он доказывал, что крещение является обрезанием, а обрезание было крещением под другой видимой формой.
Этот принцип, суть которого он излагал в дискуссиях с анабаптистами, и во всем, что он обнародовал в прессе и с кафедры, заключался в том, что, поскольку в Ветхом Завете обрезание делали младенцам, было понятно, что они считались от рождения членами церкви и имели право на печать завета. Таким же образом дети верующих родителей в Новом Завете являются от рождения членами церкви и имеют право на таинство крещения. Вода при крещении подобно крови при обрезании обозначает удаление внутренней нечистоты и омытие Духом для спасения. Как обрезание указывало на соблюдение Божьих установлений, так и крещение указывает на соблюдение святой жизни.



                Глава 4


                Установление протестантизма в Берне.


Берн готов довести до конца диспут Бадена. – Решает организовать конференцию. – Назначена на январь 1528 года. – Подготовка и приглашения. – Протест папских кантонов против проведения конференции – Карл V пишет письмо о запрете. – Ответ бернских представителей – Поездка швейцарских представителей – Всего 350 представителей – Церковь монахов-францисканцев – Десять тезисов – Обращение к вере в алтаре – Праздник св.Винсента – Утрени и вечерни не поются. –  Песнь «Величит душа моя» заменена на траурный гимн. – Духовенство принимает предложения реформаторов. – Месса и многое другое отменено. – Реформатские законы – Акт гражданского милосердия – Вечеря Господня.


Мы уже писали, как закончился диспут в Бадене. Борцы, принимавшие в нем участие, вернулись домой. Экк, как ему было свойственно, вернулся, вознося себе дифирамбы и громко хвалясь одержанной победой. Эколампадий вернулся в Базель, а Галлер в Берн, совсем не расстроенные исходом дела, хотя говорили немного. Пока католические участники хвастали по всей Швейцарии, протестанты тихо готовились собрать плоды.
Пасторы, съехавшиеся на диспут со всех сторон Швейцарии, вернулись домой более смелыми. Более того, вернувшись к своей деятельности, они обнаружили, что к их делу пробудился новый интерес. Диспут оживил движение, которое намеревался погубить. Они должны были довести успех до конца, пока ревность людей не охладела. Такое направление особенно одобрялось Берном, самым величественным и сильным членом швейцарской конфедерации.
Некоторое время Берн колебался между двумя мнениями. Как только он делал несколько шагов по пути реформации, он останавливался, оборачивался назад и бросал долгие, печальные взгляды в сторону Рима. Теперь он решился сделать окончательный выбор между Папой и Лютером, между мессой и протестантской проповедью. В ноябре 1527 года он созвал сейм для обсуждения этого вопроса. «Несчастная Гельвеция, - говорили некоторые – терзаемая религиозными разногласиями. Горек тот час, когда Цвингли принес новое учение». Было ли положение Швейцарии настолько плачевно, что она завидовала положению других стран? Когда швейцарец смотрел со своих гор, он видел небо над Европой затянутым тучами войн. Ужасная буря только что низвергла славу Рима в грязь. Франциск I и Генрих Английский вместе с Миланом, Венецией и Флоренцией объединились против императора. Карл вынул шпагу едва успевшую остыть после недавних боев, чтобы вновь пролить кровь. Глубокие шрамы междоусобных конфликтов и ненависти были еще свежи на земле Германии. Фердинанд Австрийский претендовал на короны Богемии и Венгрии и боролся за освобождение провинций и жителей восточной Европы от кровавого ятагана турок. Таково было положение в Европе, когда правители и горожане Берна собрались на Большой Совет в воскресенье после дня св.Мартина в 1527 году и решили в начале следующего года созвать конференцию по вопросам религии по образцу Цюрихской конференции. Цель конференции заключалась в том, «что истину не должно скрывать, но необходимо открыть основание Божественной истины, интеллектуальные способности христиан, сохранить их здоровье; что поклонение должно осуществляться в соответствие со Священным Писанием».
Масштаб подготовки соответствовал положению города и важности события. Приглашения послали четырем епископам Лозанны, Базеля, Констанцы и Сиона, которых попросили присутствовать лично или через представителя под угрозой потери всех прав и доходов, на которые они претендовали в кантоне Берн в звании епископов.
Бернцы разослали приглашения во все кантоны и вольные города конфедерации Гельвеции, желавшие прислать богословов и ученых мужей обеих партий на конференцию для того, чтобы свободно и без всякого нажима конфедерация могла сделать публичное заявление об общем вероисповедании. Далее они потребовали, чтобы все пасторы и кюре кантона отправились в Берн в первое воскресение января и оказали помощь в проведении конференции под угрозой лишения бенефиций. Обращаясь к ученым мужам страны, правители Берна сказали: «Придите, мы гарантируем вам безопасность и свободу высказывания своего мнения».
Одному человеку послали особое приглашение, а именно Томасу Мюрнеру, который, как помнит читатель, комично завершил конференцию в Бадене. Его шутки могли иметь серьезные последствия в Швейцарии. Он каждый день распространял злобную клевету против цвинглиан, облекая ее бранью, готовую разжечь только яростные страсти и вовлечь конфедерацию в войну. Их Высочества хорошо сделали, что дали монаху-францисканцу возможность доказать обвинения в присутствии собрания. Мюрнер сам не приехал, но позаботился послать яростный филиппик против бернцев.
Приверженцы старой веры единодушно подали протест против проведения конференции. Они заявили, что одержали победу в Бадене, и, казалось, что они не хотели больше таких побед. Четыре епископа первыми выступили с решительным протестом. Семь папских кантонов присоединились к прошению, умоляя бернцев отказаться от очень опасной затеи и пребывать в церкви, в которой их отцы готовы были жить и умереть. Даже император Карл написал им, убеждая оставить затею и подождать созыва Вселенского Собора. «Решение религиозного вопроса – добавил он – не принадлежит какому-то городу или стране, но всем христианам», то есть практически ему и Папе. Не было более веских доказательств важности конференции, которые  придавали католики ей и ее возможному влиянию на всю Швейцарию. Ответ бернцев был спокойным и достойным. «Мы ничего не меняем в двенадцати догматах христианского вероисповедания; мы не отделяемся от церкви, глава которой Христос; то, что основано на Слове Божьем, будет пребывать вечно; мы не отступим от Слова Божьего».
Все взоры были обращены на Цвингли. Духовенство и ученые мужи соберутся сюда отовсюду, но Цвингли должен был взять на себя руководство армией, он должен быть Ахиллом в этой битве. До сих пор моложавый Галлер и седовласый Коль одни сражались в Берне, но предстоящее событие требовало более верного глаза и твердой руки. Галлер написал настойчивыми выражениями этому «возлюбленному брату и борцу за дело Христа», что его приезда ждут. «Ты знаешь, - писал он – как много здесь поставлено на карту, сколько позора, насмешек и унижения падет на Евангелие и на нас, если мы не справимся с этой задачей. Мой брат, не подведи».
На эту большую конференцию съехались участники не только со всей Швейцарии, но и из многих соседних стран. В канун нового 1528 года более ста священников и ученых собрались в Цюрихе из всей Швабии, причем приглашения были отправлены в города южной Германии. Богословы Санкт-Галена, Шаффхаузена, Гларуса, Констанцы, Ульма, Линдау, Аугсбурга и других городов также приехали на встречу в Цюрих. На следующие утро они все выехали в Берн, и с ними поехали представители Цюриха: Цвингли, бургомистр Ройст, Конрад Пеликан, Себастьян Гольмайстер, Гаспард Гроссманн, большое число сельских священников, Конрад Шмидт, мэр коммуны Кюснахта, Пьер Симмлер, настоятель каппелы, и Генрих Буллингер, регент колледжа того же места.
Во главе кавалькады ехал бургомистр Цюриха  Ройст. Рядом с ним верхом ехали Цвингли и несколько советников.  Остальные участники конференции ехали следом. Немного впереди группы ехал глашатай, но без трубы, так как они хотели проехать без шума. Территория, по которой лежал их путь до Берна, принадлежала папским кантонам. Участники конференции попросили охранную грамоту, но им было отказано. Папскую Швейцарию облетела новость: «Кругом будет много прекрасной дичи, пойдем поохотимся». Если они серьезно имели в виду то, что говорили, их охота была бы испорчена вооруженной охраной путешественников. Триста человек с аркебузами за плечами шли от них справа и слева. Так они дошли до Берна, чтобы пленить для Христа гордый город, который ни один враг не мог покорить. Они вошли через его ворота 4 января и нашли там уже многих участников, а среди них Эколампадия из Базеля, Буцера и Капито из Страсбурга.
Бернцы заботились, чтобы всё, вызывавшее вопросы между двумя церквями, было тщательно рассмотрено. С этой целью они пригласили самых способных борцов с обеих сторон, гарантировав им свободу слова. Мы слышали о достойном монахе из Грансона по имени де Мари Полю, ученом муже, но слишком бедном, чтобы уехать домой. Правители Берна отправили курьера с письмом к этому достойному монаху, настоятельно прося его приехать на конференцию, приказав курьеру оберегать этого человека и оплачивать его расходы на дорогу.  Если Экк и другие великие борцы Рима отсутствовали, то это из-за того, что они не захотели приехать. Богослов из Ингольштадта не будет сидеть в собрании еретиков, где других доказательств кроме тех, которые основаны на Слове Божьем, не принимают, и других объяснений также не принимают, если они не исходят из того же источника. Кто слышал что-нибудь более неразумное? – спрашивал Экк. Имеет ли Библия язык, чтобы опровергать, противящихся ей? Проверка присутствующих показала, что многие, кроме Экка  не явились.  Имена епископа Базеля, Сиона, Констанцы и Лозанны выкрикивались так громко, что было слышно по всей церкви, но единственным ответом было эхо голоса секретаря. Собрание насчитывало 350 человек, священников, пасторов, ученых и советников Швейцарии и Германии.
Местом проведения конференции была выбрана церковь францисканцев. Была сооружена большая сцена, на нее поставили два стола. За одним столом сидели папские участники, вокруг второго собрались протестантские полемисты. Между двумя столами сидели четыре секретаря, с которых взяли торжественное обещание, равносильное клятве, что они будут добросовестно записывать все слова и события. Для руководства дебатами были выбраны четыре председателя.
Диспут продолжался двадцать дней подряд с перерывом в один день на праздник св.Винсента, покровителя Берна. Диспут начался 6 января и закончился 27 января. Конференция собиралась в воскресные дни также как и в другие. Каждый день проводилось два заседания, одно утром, другое после обеда; каждое заседание начиналось с молитвы.
На обсуждение были выдвинуты десять положений. Они представляли собой декларацию протестантского учения, составленную таким образом, чтобы охватить все противоречия между двумя церквями. Дискуссия мессы заняла целых два дня, и в конце ознаменовалась драматическим событием, которое явно показало, на чьей стороне была победа. Из церкви францисканцев Цвингли перешел в кафедральный собор, чтобы провозгласить с его кафедры перед верующими отстаиваемые им успешно на диспуте доказательства. В одном из боковых алтарей стоял священник, одетый в ризу и прочие священнические облачения необходимые для служения мессы. Он был готов начать службу, когда голос Цвингли донесся до его слуха. Он прислушался.  «Вознесся на небеса – говорил реформатор спокойным, торжественным голосом, читая символ веры – и сидит одесную Всемогущего Бога Отца», и после паузы – «оттуда Он придет судить живых и мертвых».  «Эти три догмата – говорил Цвингли – не имеют ничего общего с мессой». Эти слова мгновенно нашли признание в уме священника. Решение было принято на месте. Сняв священническое облачение и кинув его на престол, он обернулся в сторону Цвингли и сказал во всеуслышание: «Если месса не имеет никакого лучшего основания, то я не буду ее служить ни сейчас, ни потом. Победа у самого подножья престола явилась знамением полного триумфа.
Спустя три дня был праздник св.Винсента. Каноники колледжа ждали, когда Их Высочества выскажут пожелания по поводу проведения этого праздника. Они хотели бы торжественно отметить этот день в Берне. «Те из вас, - сказали правители каноникам – кто может принять «десять положений реформации», тот не должен соблюдать этот праздник, а тот, кто не принял, может. Уже начало чувствоваться мягкое дыхание толерантности. Накануне праздника св.Винсента все колокола звонили, сообщая горожанам о том, что завтра будет праздник святого покровителя их города. Настал тусклый рассвет январского утра. Ризничие спешили открыть двери собора, зажечь свечи, приготовить ладан и привести в порядок алтарную мебель; но, увы, на службу не пришли, ни священники, ни верующие. Под крышей собора в то утро не было слышно заутренней.
Настал час вечерни. Случилось то же, что и утром. Ни один гимн вечерни не нарушил тишину. Органист сидел за инструментом, но напрасно ждал прихода каноника для исполнения канта как обычно под сопровождение органа. Его сердце исполнилось печалью, когда он посмотрел вокруг наполовину испуганный контрастом безлюдности в тот момент и множеством облаченных священников и коленопреклоненных верующих, которые обычно по этому случаю наполняли хоры и приделы собора и вместе пели величественную мелодию Magnificat; слава ушла. Он начал исполнять на органе утренний гимн «О, несчастный Иуда, как ты мог предать своего Господа?», музыка гремела под крышей и в нефах пустого собора. Она звучала заупокойной мессой по католическому служению. «Это было последним произведением, - пишет Рухат – исполненном на этом органе, так как после этого его разбили на части».
Конференция закончилась. Реформаты одержали нелегкую победу. Правда, Цвингли не переставал жаловаться, что Экк и другие опытные полемисты с римской стороны не присутствовали на конференции для того, чтобы способствовать дальнейшему укреплению протестантской аргументации. Конрад Трегер из Фрибурга, архиепископ августинцев, в отсутствие богослова из Ингольштадта сделал все возможное, чтобы поддержать увядающую славу и гибнущий авторитет Рима. И неудивительно, что он проиграл там, где не мог победить сам Экк. Полемисты были ограничены Писанием, а этим оружием Цвингли владел лучше всех людей того времени.
Богословы выполнили свою задачу, теперь была очередь за Их Высочествами. Собрав каноников и церковников города и кантона, члены городского магистрата спросили их, хотят ли они принимать реформатские тезисы. Ответ был дружным. Все каноники приняли догматы, а также настоятель, помощник настоятеля и шесть братьев монастыря доминиканцев, пятьдесят два кюре и другие священники с бенефициями города и сельской местности.
С честью распустив участников конференции, оплатив расходы особо приглашенных участников, и назначив охрану из 200 вооруженных людей для сопровождения цюрихских представителей по территории пяти кантонов, члены городского совета постановили совершать богослужение в соответствии с реформатским вероисповеданием, которое духовенство должно было единодушно принять. Правители совета издали декрет о прекращении мессы в Берне и в тех приходах, где кюре приняли реформатскую веру. Жертва была отменена, в престолах больше не нуждались. Их разрушили. Материальный объект поклонение стоит или падает, пока есть материальная жертва; поэтому изображения постигла та же участь. Их фрагменты, разбросанные на папертях и в церквях, попирались ногами тех, кто недавно на коленях молился перед ними. Были такие люди, кто с ужасом  наблюдал за всем этим, и в чьих глазах церковь не имела ни красоты, ни святости без изображений. «Когда праведники из Оберланда придут на рынок, - говорили они – они будут рады поставить свой скот в соборе».
То же сооружение было 2 февраля 1528 года свидетелем благородного дела – все престолы были опрокинуты, а идолы убраны. В тот же день все члены магистрата и жители Берна, слуги и господа, собрались в соборе по призыву городских властей и, подняв руки, поклялись поддерживать совет во всех мерах по реформации религии. Поддержанные с этой стороны, члены магистрата 7 февраля издали эдикт из тринадцати статей, из которых главными являются следующие:
1.Одобрили и подтвердили «десять положений», предписав гражданам принять и следовать им; призвав Бога в свидетели, они верели, что эти положения основаны на Писании.
2.Освободили подданных от подчинения епископам Базеля, Констанцы, Сиона и Лозанны.
3. Освободили настоятелей соборов и капитул от клятвы послушания, священников от обета безбрачия, людей от законов поста и соблюдения праздников.
4.Разделили церковное имущество на содержание монахов и монахинь, на создание школ и больниц и помощь бедным. Ни одного пенни они не взяли себе.
5. Запретили азартные игры; приказали закрывать таверны в            9 часов; публичные дома закрыли, выдворив из города злополучных жителей.
Следуя Цюриху они издали закон о запрете иностранного наемничества. Какие глубокие раны нанесло оно Швейцарии! С ним пришли сироты и вдовы, обезображенные тела, трусость и тайные пороки! С этих пор ни один бернец не имел права продать свою шпагу, или пролить свою или чужую кровь в чужой драке. Короче, «они написали золотыми буквами – пишет Слейдан – на колонне день и год, когда папство пало, чтобы она была памятником процветанию».
Иностранные участники не уехали из Берна пока не увидели, как бернские Высочества почтили их посещение актами гражданского милосердия. Они открыли двери темниц для двух людей, которые были осуждены за подстрекательство к мятежу. Далее, они вернули всех ссыльных. «Если бы король или император – говорили они – посетил наш город, мы бы отпустили преступников, предложив им измениться. А когда Царь царей и Владыка, перед которым мы преклоняемся в наших сердцах, Божий Сын и наш Брат, посетил наш город и открыл для нас двери вечной тюрьмы, разве мы не почтем Его, проявив подобную милость к тем, кто обидел нас?»
Еще одно событие подтвердило победу Евангелия в городе и кантоне Берна. В Пасхальное воскресенье Вечеря Господня совершалась в том виде, по их понятиям, как и в первые века. «Это воскресение было великим днем». Веками Берн был гробницей темных предрассудков. Но он снова восстает, с радостью он отмечает выход из могилы. Вокруг кафедрального собора лежит тихий город; в южной части неба поднимаются снежные вершины Оберланда, наполняя воздух блеском. Неожиданно тишина нарушается глухими звуками большого колокола, зовя горожан в собор. Люди разных сословий направляют сюда свои шаги; одетые по традиции просто, степенные и серьезные как их отцы, когда они направлялись на поле битвы, они идут и собираются под крышей старинного собора: советник, член магистрата, ремесленник, слуга со своим хозяином, и рядом с седовласым старейшиной фигуры молодых людей и молодые сверкающие глаза. В соборе нет престола, на стенах нет изображений, в проходах нет процессий с хоругвями, пары от ладана не поднимаются к потолку. Но никогда еще этот почтенный храм, дом молитвы их отцов, не был таким почитаемым и святым в глазах бернцев, как в тот день.
Над этим огромным собранием возвышается кафедра, на ней лежит Библия, из которой Бертольд Галлер должен им читать живое слово. От одного конца здания до другого тянется стол для причастия, покрытый льняной скатертью белее снега в Альпах. На столе только хлеб и вино. Как просты и величественны эти символы. Как полны они милосердия, удивительного и благословенного значения, являющие собой по вере причащающегося  Великого Страдальца, Его совершенную смерть, победившую вечную смерть! Всемогущий, стоявший перед Пилатом, и сидящий одесную Отца, сейчас находится посреди них, видимый в воспоминаниях Его страданий и ощущаемый через работу Святого Духа.
Проповедь окончилась, Галлер сходит с кафедры и занимает свое место рядом со старейшинами у стола причастия. С поднятыми кверху глазами и руками он возносит благодарность за это воспоминание и печать искупления. Затем в церкви звучит гимн. Как торжественно и волнующе звучит мелодия, когда ее поют тысячи голосов, выражая радость тысячи сердец! Песнь прекращается, и тишина опять царит в нефах огромного сооружения. Галлер берет хлеб и, преломив его перед всеми, раздает его причастникам, говоря: «…примите, ядите: сие есть тело Мое». Он берет чашу и говорит: «…пейте из нее все, сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается». Под этим «символом» заключено по их вере «предвещенное» от вечности Богом.  Причастники получают с хлебом и вином полное прощение, вечную жизнь, короче, Христа и привилегии искупления. Вера открывает глубокие источники их душ; любовь, печаль, радость находят выход в потоке слез. Едва они пролились, как золотистый свет после ливня, раздаются радостные восклицания, победная песнь: «И поют новую песнь, говоря:  достоин Агнец закланный принять силу и богатство, и премудрость и крепость, и честь и славу и благословение, ибо Ты был заклан и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени, и соделал нас царями и священниками Богу нашему; и мы будем царствовать на земле». Такое поклонение сменило обряды и театральное богослужение римской церкви.












                Глава 5

                Завершилась реформация в Базеле

Вся Швейцария пришла в движение. – Оберланд – Удивление и гнев пастухов – Базель – Его значение – Эколампадий – Противники петиции Базеля об отмене мессы – Волнения в народе – Политика затягивания со стороны совета – Горожане берутся за оружие. – Новые отсрочки совета – Ночь на 8 февраля – Город в баррикадах – Две тысячи вооруженных человек – Половинчатые уступки сената – Идолы разбиты. – Идолы Малого Базеля – Эдикт сената, установивший реформу – Пепельная среда – Клятва народа – Священники уезжают. – Отъезд Эразма.

Победа Евангелия в Берне чувствовалась везде. Она дала новую жизнь протестантскому движению во всей стране. На западе она открыла дверь франкоговорящей Швейцарии для протестантской веры. Фарель был уже там и начал тот труд, о котором у нас будет возможность поговорить, и которому было предназначено иметь большие последствия. На востоке, в восточной Гельвеции, движение, оживленное событиями в Берне, нашло свое завершение в городах и деревнях, где оно прогрессировало. От Гризонса на итальянской границе до границ Шварцвальда, где Базель омывается водами Рейна, чувствовалось его влияние, и движение усиливалось.
Только огромные горы в центре страны, где ледники находят себе прибежище, а великие реки колыбель, не были затронуты. Нельзя сказать, что не совсем затронуты, так как победа в Берне вызвала удивление и ужас в Оберланде. Запертые со своими стадами в туманных ущельях своих гор, отрезанные от мира, живя без книг, не наученные рассуждать, даже не принимая любую новую идею, эти отважные и независимые, но невежественные и суеверные  горцы  преследовали лишь одну цель, а именно быть оплотом традиций их отцом и поддержкой Риму. Оставление Швейцарией веры, которой она придерживалась с незапамятных времен, считалось ими нечто позорным и ужасным. Они с презрением слушали о революции, происходившей на равнине. Богослужение без мессы и церковь без изображений были для них не лучше атеизма. То, что не пелись заутрени и вечерни с молитвами Деве Марии, было просто богохульством. Они опасались жить в стране, где начинались совершаться такие чудовищные преступления. Они изрекали зловещие угрозы, звучавшие подобно раскатам грома, прежде чем разразиться буря и начнет метать молнии и град на равнины внизу. Такая буря вскоре разразилась над Швейцарией, но сначала реформация продвинулась в своей работе.
Вслед на Цюрихом и Берном в Швейцарской конфедерации по важности был Базель. Его многочисленные и богатые организации, его университет, основанный, как мы уже говорили Энеем Сильвием, почти столетие назад, его ученые мужи и знаменитые печатные станки давали ему возможность оказывать заметное влияние. Он был первым местом во всей Гельвеции, куда было брошено первое семя протестантизма. Еще в 1505 году мы видели, как Томас Виттенбах вошел через его ворота и принес знание священных языков и Божественной мудрости, чьим посредником были эти языки. Несколько лет спустя мы видим Цвингли и Лео Юда, сидящего у его ног и слушающего его пока не совсем понятные ожидания обновления века и восстановления веры. Семя, посеянное рукой Виттенбаха, укрепилось сочинениями Лютера, которые известный печатник Фробений распространял в большом количестве по этой земле. После этого второго посева пришел проповедник Капито, а после него красноречивый Гедио, которые оба поливали семя ясными и верными толкованиями Евангелия. В 1522 года еще более выдающийся евангелист поселился в Базеле, а именно Эколампадий, при котором после нескольких лет ожидания и споров реформации суждено было совершиться. Образованный, скромный и благочестивый Эколампадий был для быстрого и смелого Цвингли тем, кем был Меланхтон для Лютера.
При всех его сильных сторонах Эколампадию не хватало решительности и смелости. Мы видим его сражающимся в Бадене в 1526 году и в Берне в 1528 году рядом с Цвингли, но, тем не менее, в своем городе он не предпринимал решительных шагов. Не то, чтобы он сомневался в учение; опасность не допускала его привлечь Базель на сторону протестантизма. Но он вернулся из Берна более сильным. Нерешительный евангелист вернулся решительным реформатом; и образованный Базель должен теперь последовать примеру воинственного Берна.
В это время (1528г.) в Базеле большинство людей были лютеране. Их было 2500 человек против 600 католиков. Из-за религиозных разногласий часто возникали волнения. Безоружные реформаты в количестве 300 человек собрались 23 декабря и подали магистрату петицию о прекращении проведения мессы, сказав, что это – «мерзость перед Богом», и спросив, почему «в угоду священникам они должны навлекать на себя и своих детей Божий гнев?». Далее они потребовали от магистрата запрета папских священников, пока те « не докажут своего учения по Слову Божьему»; и предложили приостановить мессу на некоторое время, пока «католики не подтвердят из Писания, что это хорошо», что звучало как обещание вернуть ее 1 апреля. Католики Малого Базеля, который лежит на другом берегу Рейна и населен в основном католиками, вооружились и попытались помешать подателям петиции пройти к ратуше. Сенат в мягких выражениях отправил обе партии по домам «спать», так как было уже поздно. Совет сделал вид, что он нейтрален, так как дух Эразма пропитал высшие слои Базеля. Спустя два дня, на Рождество, обе партии встретились. На этот раз реформаты пришли вооруженными, как и католики. Католики первыми стали создавать волнения, из дома в дом распространялись слухи о том, что они вооружаются, в ответ на это собралось около 800 лютеран. Слухи продолжали переходить от двери к двери, и число достигло 3 000человек. Обе партии находились в боевой готовности всю ночь. После четырех дней дискуссий, во время которых на улицах царили волнения, а все ворота кроме двух были заперты,  сенат нашел вариант, который, как они думали, поможет восстановить мир между двумя партиями. Они постановили проповедовать Евангелие во всех церквях, а что касается мессы, то каждый человек волен был поступать согласно своей совести. Никому не возбранялось посещать ее, и никого не заставляли этого делать.
Такое постановление перевесило чашу весов в сторону реформатов. Это было шагом по направлению к свободе проповеди и богослужения.  Реформаты, однако, отказывались принимать его, как основание для установления мира. Волнения продолжались. Базель был похож на военный лагерь, который мог в любой момент превратиться в поле сражения от неожиданного удара или неосторожного слова с любой стороны.
Слухи о том, что происходит в Базеле, разнеслись по всей конфедерации. Как из реформатских, так и папских кантонов приехали представители с предложением посредничества. Католики перешептывались о том, что лютеране собирают своих конфедератов для борьбы с ними. Эти слухи взвинтили их еще больше. Гражданская война казалась неминуемой.
Сенат предпринял еще одну попытку установления мира. Они издали указ о проведении диспута о мессе во второе воскресенье после Пятидесятницы, а пока только три церкви должны служить только одну мессу в день, и только торжественную. Итак, думали члены магистрата, мы нашли средство успокоить взволновавшиеся воды. Базель вновь обретет спокойствие.
Эти надежды были обречены на провал. Опубликование указа подняло еще большую бурю. После его прочтения поднялись более громкие и неистовые голоса с обеих сторон. «Ни одной мессы, ни одной мессой, совсем ни одной, мы скорее умрем». Контр-возражения поднимались со стороны католиков. «Мы готовы умереть за мессу – кричали они, угрожающе размахивая оружием и все больше повышая голос – если запретят мессу, возьмемся за оружие!»
Члены магистрата были в крайнем недоумении. Их нерешительность не утихомирила, а только подхлестнула бурю с новой силой. Они нашли другой способ, который только показал, что их приемы почти исчерпаны. Они запретили пение псалмов на немецком языке в тех церквях, где это не было традицией. Вряд ли можно было ожидать, что такая пустяковая уступка успокоит католиков.
Римская партия испугавшись, что этот день окончится для них неудачно, прибегла к более жестким мерам.  Они отказались выполнять указ о проведение диспута после Пятидесятницы. Им было ясно одно, независимо от того, основана ли месса на Слове Божьем или нет, она привлекала в Базель огромные деньги из папских  районов. И если она будет отменена, то не будет поступать ни пенни. Понимая, что доказательства мессы были весьма сомнительными, но доход от нее крайне очевидным, они решили отстаивать ее, и проповедовали о ней более ревностно, чем прежде. С кафедр стали обличать еретиков. Себастьян Мюллер, проповедник собора св.Петра 24 января 1529 года взошел на кафедру, и сломя голову, не всегда спокойно, в приступе ревности разразился страстной речью и вылил поток бранных эпитетов на еретиков и саркастических насмешек на реформатов. Его проповедь разожгла гнев среди многих из его слушателей, и те лютеране, которые присутствовали там, рисковали быть растерзанными.
Новый всплеск возбудил ревность с другой стороны, но не жестокости, а активности. Реформаты понимали, что вопрос должен быть решен, либо за мессу, либо против нее. А  до этого они не могут жить в Базеле в безопасности. Поэтому они поручили  комитету представить Сенату свою жалобу, и потребовать, чтобы церкви были обеспечены «хорошими проповедниками», которые «возвещали бы им чистое Слово Божие».  Их Высочества приняли их благосклонно и обещали дать положительный ответ. Члены магистрата шли пока двумя путями.
Прошло пятнадцать дней, но от сената не было ответа. Тем временем постоянный огонь оскорблений, брани и ужасных угроз изливался на реформатов со стороны католиков, который реформаты сносили с исключительным терпением, понимая, что они были в большинстве, а те, кто нападал на них с насмешками и угрозами, были в основном из нижних слоев пригорода Малого Базеля. Реформаты начали подозревать сенат в предательстве, и не видя другого окончания дела, кроме кровавого столкновения, в котором погибла бы одна из партий, они созвали ассамблею последователей реформации. В церкви францисканцев 8 февраля встретились 800 человек и после молитвы к Богу о том, чтобы Он направлял их к действиям, способствующим Его славе, они перешли к обсуждению. При наличии «отцов и родственников священников»  в сенате он вел, как  они объясняли,  нерешительную политику, которая привела Базель на край пропасти, и поэтому они решили, в качестве  единственного эффективного средства, просить сенат очистить самого себя. Более того они договорились, что выборы сенаторов с этих пор будут проводиться на демократической основе, открыто и честно перед всем народом.
«Завтра – ответил немного опешивший сенат – мы дадим вам ответ».
«Ответ – возразили горожане – должен быть дан сегодня вечером».
В Базеле в ту ночь никто не сомкнул глаз. Сенат заседал весь день. Пришло время дать ответ, но его не последовало. Он был отложен назавтра. Что это означало? Возможно, надвигавшаяся ночь породит темный замысел, который сенат вынашивал против государственной безопасности? Собралось 1 200 хорошо вооруженных человек. Они послали сказать сенату: «Вы должны дать ответ сегодня вечером, а не завтра». Было девять часов вечера. Сенат ответил, что в такой поздний час они не могут решать такие важные вопросы, но завтра они, несомненно, дадут ответ, а пока они просят граждан разойтись по домам в мире.
Горожане решили не расходиться. Напротив, они послали потребовать от сената еще раз и в последний дать ответ вечером. Их Высочества не рискнули более шутить с вооруженными жителями. Еще немного и 1 200 воинов ворвутся в дом сената. Чтобы оградить себя от вторжения, около полуночи они послали сказать, что все члены сенаты, которые являлись родственниками священникам, будут выведены из него; относительно других требований они сказали, что все вопросы относительно религии и политики будут решены по желанию народа.
Ответ был пока удовлетворительным; но горожане не рассматривали его как полную уступку их требованиям. Враги могли еще кинуть в них гранату. Пока они не получать нечто большее, чем просто обещание, они не ослабят бдительности и не разойдутся по домам. Разделившись на три группы, они заняли три городских квартала. Они установили шесть пушек перед отелем де Виль, перекрыли улицы, протянув через них цепи, захватили арсенал, поставили часовых у ворот и на башнях городской стены и, сделав огромные факелы из елей, поставили их на возвышенных местах, чтобы их лучи освещали тьму, нависшую над городом. Так прошла ночь 8 февраля 1529 года в Базеле.
Предводители католиков начали пасовать перед решительными действиями горожан. Бургомистр Генрих Мельтингер со своим зятем и несколькими советниками под покровом ночи пробрались к Рейну и, сев в одну из лодок, стоявших на якоре у его берега, убежали, подхваченные быстрым течением. Их бегство, о котором стало известно мгновенно, подняло тревогу и подозрительность в народе. «Они убежали, чтобы привести австрийцев», говорили люди. «Давайте подготовимся к их возвращению». Когда настал день, 2 000 человек были под ружьем.
В восемь часов утра сенат послал сказать гражданскому комитету, что они назначили двенадцать сенаторов, которые должны отсутствовать при рассмотрении религиозных вопросов, но им дано право не подчиняться безоговорочно. Сенат послал их дело на слушание в другие кантоны. Народ хотел с ними встретиться, но при условии, что апеллянты оплатят свои расходы, понимая, что они преследуют частную цель, тогда как граждане, защищая дело всеобщего благосостояния и процветания, имели право на оплату расходов из государственной казны. Сенат рассматривал этот вопрос до полудня, не придя ни к какому решению. Опять раздались крики о предательстве. Терпение горожан истощилось. Они послали отряд из сорока человек для охраны всех постов города на всякий случай. Большой отряд отправился к собору       св. Петра. Один из них поднял алебарду и со всей силой ударил в боковую дверь. Там как раз была кладовая, где хранились статуи. Дверь затряслась, одна из статуй упала и разбилась вдребезги о каменный пол. Начало было положено, статуи одна за другой скатывались, и вскоре гора осколков – голов, туловищ и конечностей – покрывала пол. Эразм удивлялся, что «они не сотворили чудес, чтобы спасти себя, так как, если эти рассказы достоверны, чудеса совершались и в более простых случаях».
Священники подняли шум и попытались оказать сопротивление, но это только ускорило конец, о котором они сокрушались. Народ ворвался в собор. Священники бежали впереди урагана, обрушившегося на храм, заперлись в ризнице, слушая с ужасом и содроганием, как падали и разбивались статуи одна за другой. Престолы были опрокинуты, картины разорваны, осколки вынесены и сложены в груду; на площади разложили костер, который горел до вечера, а горожане стояли вокруг и грели замерзшие руки. Сенат, думая внушить страх восставшему, разгоряченному народу, послал спросить их о происшедшем. «Мы сделаем за час то, - отвечали они – что вы не смогли сделать за три года».
Иконоборцы обошли весь город, заходя во все церкви и уничтожая все изображения вилами и топорами. Католики Малого Базеля, узнав о буре, бушевавшей на другом берегу Рейна, и испугавшись, что она по мосту перейдет на окрестности города, богатые святыми раками, предложили очистить церкви своими руками. Со статуями Малого Базеля более бережно обращались, чем со статуями собора св.Петра и других церквей. Их поклонники бережно перенесли их в верхние комнаты и мансарды и спрятали там в надежде, что вернуться лучшие времена, когда они смогут вынуть их из темного места и поставить на прежние места. Таким образом статуи окрестностей города избежали кремации, которая постигла их менее удачных братьев из церквей св.Ульрика и св.Альбана.
Городские власти Базеля, посчитав, что лучше идти в авангарде реформации, чем тащиться в хвосте революции, выполнили все требования горожан. Они постановили: во-первых, что все граждане примут участие в выборах членов двух советов; во-вторых, что будут убраны все изображения и отменена месса во всех церквях города и кантона, и все церкви будут обеспечены хорошими проповедниками Слова Божьего;  и, в-третьих, что по всем вопросам относительно религии и благосостояния в сенат будут допущены 260 представителей разных гильдий. Народ одержал победу. Они добились установления протестантского богослужения и поставили государство на конституционную и народную основу. Такова была победа этих двух полных событиями  дней. Упорство народа преодолело нейтральность сената, власть иерархии, антипатию образованных людей, и добилось двух привилегий, не пролив ни одной капли крови. «Начало реформации в Базеле – пишет Рухат – не было спокойным, но исход был благополучным, и все проблемы, возникавшие вокруг религии, разрешились без всякого ущерба для жизни или имущества граждан».
На третий день, 10 февраля, была Пепельная среда. Народ Базеля решил, что девизом этого дня должен стать: «Пепел к пеплу». Изображения, которым удалось избежать кремации, были собраны в девять куч и сожжены на Соборной площади 8 февраля. Эколампадий сообщает нам, что католики «отворачивали глаза, дрожа от ужаса». Другие отмечали, что «идолы празднуют Пепельную среду». В то время когда у идолов была заупокойная месса, их товарищей по несчастью, остатки разрушенных престолов, сжигали на том же костре.
В пятницу 12 февраля все гильдии города встретились и утвердили указ сената в качестве «окончательного указа». На следующий день  гильдия за гильдией принесли присягу на верность новому порядку. В следующее воскресение во всех церквях пели псалмы на немецком языке в ознаменование радости.
Революция сопровождалось отъездом многих священников, богословов и монахов. Стремительный Рейн предоставлял средства транспорта. Люди бежали не от наказания, так как всеобщая амнистия, простившая все оскорбления, рассеивала все опасения.  Протестантской вере было противно вынуждать беженцев покидать свои жилища. Епископ, сохранив свой сан, но не юрисдикцию, обосновался в Прунтруте. Монахи мирно уехали «со своими гаремами» во Фрибург. Освободилось несколько кафедр университета, но  пришли новые исповедники, даже более выдающиеся; среди них были: Освальд Миконий, Себастьян Мюнстер и Симон Гриней. Самым великим и последним из уехавших был Эразм. Базель был для него городом, проникнутым романтикой; его соборы, молочная река, возвышающиеся горы, ели, все было дорого ему. Кроме того он получал удовольствие от общения с обществом достойных духовных лиц, вежливых богословов и выдающихся иностранцев, собиравшихся вокруг него. Из Базеля этот самодержец философских школ правил ученым миром. Но пришел протестантизм, и он больше не мог дышать этим воздухом. Каждый день он должен был терпеть унижение на улицах, где ранее он мог вдыхать фимиам; чем терпеть это, ему лучше было покинуть сцену славы и провести несколько оставшихся ему лет где-нибудь еще. Садясь на корабль, плывший по Рейну, в присутствии городских властей и многих горожан, собравшихся почтить его, он произнес последнее прощальное слово любимому Базелю, когда корабль отходил от берега: “Jam, Basilea, vale!” (Базель, прощай, прощай!), и поплыл во Фрисбург кантона Брайсгау.










                Глава 6


Союз пяти кантонов с Австрией – Швейцария разделилась. 


Свет распространяется. – Оберланд во тьме. – Евангелие завоевывает горы. – Союз пяти кантонов с Австрией. – Начались гонения. – Мученическая смерть пастора Кейзера – Христианский союз горожан – Пропасть между швейцарскими кантонами увеличивается. – Настоятель собора Буллингер – Люди Гастера – Идолы, которые не умеют ходить – Жестокость папских кантонов – Усилия Цюриха по предотвращению войны – Неудавшаяся попытка – Война объявлена. – Участие Цвингли в этом деле – Было ли оно оправдано?

Большим преступлением является  введение истины насильно с помощью меча и принуждение нежелающих склонить перед ним свои шеи. Не меньшим преступлением является преграждение ей пути с помощью силы, когда она пытается войти законными и мирными способами. Такую ошибку допустили пять отсталых кантонов Швейцарии. Их закаленные жители, смотря из-под нависших ледников и снежных вершин своих великих гор, видели  новую веру, распространявшуюся на равнинах у подножий их гор. Она установилась в Цюрихе; ее радушно встретили высокомерные правители Берна; Шлаффхаузен и Санкт-Гален открыли перед ней свои врата; и даже Базель, прибежище схоластов, отвернулся от Платона и Аристотеля и сел у ног апостолов. Свет шел вдоль гряды Юрских гор, по берегам Женевского озера, к самым воротам города, находившегося во тьме, но предназначенного стать самым ярким светилом в блистательном созвездии. Но горы Оберланда, первыми встречавшими день и вспыхивавшие первыми огоньками в Швейцарии, были последними, которых коснулся рассвет реформации, поднявшийся над христианским миром. Они оставались во тьме при свете, блиставшем вокруг.
Пастухи этих кантонов наблюдали с печалью и тревогой за преобразованиями, проходившими в стране. Слава отходила от нее. Они исполнялись лишь ужасом, когда посыльный за посыльным приходил к ним в горы и рассказывал о том, что происходит на равнинах внизу, как опрокидываются престолы, за которыми молились их отцы; как бросаются в огонь изображения, перед которыми они преклонялись; как изгоняются священники и монахи; как гасятся зажженные свечи и замолкают святые песнопения, чьи мелодии встречали утро и провожали день. Короче, что все традиции и обычаи, украшавшие и освящавшие их землю, уничтожаются, а скверная и дерзкая ересь занимает их место.
Жители Лесных кантонов с еще большим презрением и беспокойством узнали, что эта смертоносная вера дошла до них и стучится у  ворот. Мало того, она уже входит в их долины. Этого больше нельзя было терпеть. Они должны спешить, иначе их собственные престолы будут ниспровергнуты, распятия втоптаны в грязь, а свечи погашены. Они решили закрыть вход реформации, как будто это была чума, но они могли противостать с помощью  единственного известного им средства – костра и меча.
Их тревога еще больше усилилась, когда они узнали, что протестантизм, обойдя сбоку, атаковал их с тыла. Он перешел через Альпы и обосновался в Италии. В то время (1530г.) небольшая группа кармелитских монахов жила в Локарно на плодородных и красивых берегах озера Маджора. Они пришли к пониманию спасения даром и под покровительством Цюриха, чья власть сюзерена распространялась на эту часть Италии, трудились над установлением реформации у себя на родине. Жители пяти кантонов поняли, что они находятся в изоляции, закрытые в горах, отрезанные даже от Италии, колыбели их веры. Они не могли больше сидеть, сложа руки.
Но к кому им обратиться? Сами они не могли воевать с реформатскими кантонами. Эти кантоны превосходили их по численности населения и богатству, они не могли и надеяться, чтобы справиться с ними. Им надо было искать союзников. Поступив  таким образом, они нарушили братский союз с другими кантонами, так как отказались от права учреждения новых союзов без согласия других членов федерации, но надеялись провести тайные переговоры. Они обернули свой взор к Австрии. Меньше всего швейцарский кантон мог ждать помощи оттуда. Разве они забыли то тяжелое иго, которое Австрия вынуждала их нести в прошлом?  Разве они забыли, какой кровью их отцы заплатили, чтобы сбросить это иго? Должны ли они отбросить то, за что боролись на кровавых полях Моргатена и Земпаха? Они были готовы сделать это. Религиозная неприязнь превзошла национальную ненависть; ужас перед протестантизмом был выше страха перед традиционным врагом. Даже Австрия была удивлена и сомневалась в искренности пяти кантонов. Однако их намерения были серьезны, и они в результате заключили союз и присягнули с обеих сторон 23 апреля 1529 года в Вальдсхуте. Жители  Унтервальда и Ури прикрепляли павлиньи перья, символ Австрии, и  по-дружески пожимали руки людей, с которыми их отцы сражались насмерть. Основная деятельность союза заключалась в том, чтобы пресекать все попытки создания новых сект на территории пяти кантонов вплоть до смертной казни. Австрия должна оказать им помощь в случае необходимости, послав пяти кантонам 600 пеших и 400 верховых солдат с соответствующей артиллерией. Далее следовала договоренность, что в случае военной необходимости, реформатские кантоны будут блокированы и отрезаны от продовольствия.
Имея за спиной Австрию, для защиты традиционной религии своих долин население пяти кантонов прибегли к очень жестким мерам. Они начали штрафовать, сажать в тюрьму, пытать и казнить исповедников реформаторской веры. В 1529 году 22 мая пастора Кейзера схватили, когда он шел в местность, расположенную между озерами Цюриха и Валенштадта, где он собирался служить на следующий день, и был отправлен в Швиц. Его осудили; и, хотя города Цюрих и Гарус ходатайствовали за него, его возвели на костер и сожгли. Он зарыдал, когда услышал приговор; но вскоре  был укреплен свыше и пошел на костер с радостью, вознося славу Господу Иисусу среди пламени за то, что был удостоен умереть за Евангелие.
Так люди гор бросили вызов жителям равнин. Последние сжигали мертвых идолов, а первые сжигали живых людей. Таковы были первые плоды союза с Австрией. Вы должны прекратить идти по своему пути, говорил Унтервальд Цюриху, вы должны либо восстановить низвергнутые престолы, вернуть изгнанных священников, зажечь потушенные свечи, либо понести наказание. Лесные кантоны решили поступать так не только с протестантами, схваченными на их территории, но и с ересью на равнинах. Они пойдут с мечом очищения на сам Цюрих. Они подавят это движение, конец которого окажется в пепле его свержения. Их фанатизм разгорался день ото дня. Священники Рима и наемные солдаты Франции и Италии возбуждали гнев пастухов. Бряцание оружия слышалось в горах. Готовился новый крестовый поход. Скоро армия фанатов спустится с гор для  кровопролитной, но праведной работы по очищению Цюриха, Берна и других кантонов от ереси, в которой они погрязли.
Цвингли задолго предвидел возникший сейчас кризис. Он знал, что успех религиозной реформы на родине, в конце концов, разделит Швейцарию на два лагеря. Он предчувствовал, что предпочтение Лесных кантонов будет за старой верой, с которой их жители прочно сочетались через обряды, традиции и невежество; и они, вероятнее всего, будут защищать ее мечом. Предвидя  такое критическое положение, он считал, что ради них самих и их дела реформатские кантоны должны создать оборонительный союз. Он предложил (1527г.) Христианское бюргерство, при котором все исповедники реформатской веры должны объединиться в новую реформатскую федерацию. Большая часть соотечественников поддержала его предложение. Констанца была первым городом, объявившим о своей приверженности новому государству; Берн, Санкт-Гален, Мюльхаузен, Базель, Шлаффхаузен и Страсбург последовали за ним в том порядке, в котором идут здесь. К концу 1529 года была создана новая федерация.
С каждым днем увеличивалось недовольство между реформатскими и папскими кантонами. Волна реформатского влияния Берна еще не истощилась, и новые города и деревни время от времени объявляли о своей приверженности к реформатской вере. Каждое новое обращение в веру возбуждало тревогу и вражду пяти кантонов до крайней степени насилия. В Бремгартене седовласый настоятель собора Буллингер так обратился с кафедры к своей пастве в феврале 1529 года: «Я, ваш пастор, тридцать три года учил вас, ходя во тьме, тому, чему научился от слепых наставников. Да простит мне Бог мой грех, сделанный в неведение, и просветит меня своей милостью, чтобы с этих пор я мог водить паству, доверенную мне, на пастбища Его Слова». Городской совет, обещавший год назад пяти кантонам хранить старую веру, сместил настоятеля с его должности. Тем не менее, Бремгартен вскоре перешел на сторону протестантизма, и на место отца был призван его сын Генрих Буллингер, который проявил себя талантливым проповедником и мужественным борцом за протестантскую веру.
Жители Гастера, района, находившего под совместной юрисдикцией папского Швица и протестантского Гларуса, осуществляя реформу, добавили немного юмора к иконоборческим действиям, которые, вероятно, вызвали мрачную улыбку на лицах пастухов и воинов Оберланда, когда они рассказывали об этом. Убрав всех идолов из церквей в присутствии представителей Швица, присланных убедить их оставаться в старой вере, они отнесли всех идолов на перекресток четырех дорог. Поставив их на дороге, они сказали, обратившись к идолам: «Вот, эта дорога ведет в Швиц, эта в Гларус, эта в Цюрих, а четвертая в Кур. Идите по той, которая вам нравится. Мы дадим вам охранную грамоту до любого места. Но если вы не пойдете, мы предупреждаем, что сожжем вас». Идолы, несмотря на такое ясное предупреждение, отказались тронуться с места, и их бывшие поклонники, а теперь враги, схватив их, бросили в огонь.
Представители Швица, бывшие этому свидетелями, вернулись и рассказали о своем унижении. Швиц высокомерно приказал Гастеру оставить ересь и восстановить мессу. В ответ жители Гастера потребовали доказать их заблуждение по Священному Писанию. Единственным ответом на это была угроза войной. Это заставило протестантов Гастера обратиться за помощью к Цюриху. И так как помощь было обещана, отношения между Цюрихом и пятью кантонами обострились. 
Оскорбления со стороны реформатских кантонов будут неизбежны, если не подавить реформатского движения. Акты  же возмездия папских кантонов не имели оправдания и были особенно смертельно опасными. Томас Мюрнер, непристойный монах, которого мы уже встречали в Берне, рьяно и слишком успешно трудился для расширения пропасти и развязывания войны, в которой могло пролиться много крови. Каждый день он публиковал в «Черном календаре» пасквили, сатирические памфлеты и карикатуры на протестантов. Мастер того, что сейчас известно как «площадная брань», он не жалел бранных эпитетов, чтобы очернить людей и оклеветать дело. На обложке его «Календаря» был изображен Цвингли на виселице; внизу были слова: «Календарь лютеранско-евангелической церкви разбойников и еретиков». Последователи реформации кратко характеризовались в тех же изысканных публикациях, как «импотентные беспринципные негодяи, воры, лизоблюды, трусы и жулики». Он предлагал низвергнуть их подобным же образом, вплоть до сожжения и предания сатане в дыму костра». Вместо осуждения такие оскорбления и сквернословия нашли отклик в пяти кантонах и распространялись. Поступая так, они разбрасывали «горящие головни, стрелы и смерть».
Цюрих и реформатские кантоны видели войну с близкого расстояния, тем не менее, они решили сделать еще одну попытку, чтобы предотвратить войну. На сейме, проводимом в Цюрихе (21 апреля 1529 года) без участия пяти кантонов было решено призвать эти кантоны расторгнуть союз с Австрией, перестать убивать протестантских пасторов и прекратить позорную брань Мюрнера. Они  отправили представителей в эти кантоны, чтобы просить их не нарушать федерального договора. Когда посланники проходили по пяти кантонам с оливковой веткой, над ними только посмеивались. «Не проповедуйте!» - кричали жители Цуга. «Мы хотим похоронить новую веру», - говорили жители Ури. «Ваши священники-бунтари – говорили жители Люцерны – расшатывают веру, как некогда в раю змей извивался вокруг Адама и Евы. Мы оградим своих детей и внуков от этого яда». «Мы – говорили они в Унтервальдене – и другие города Вальда являемся истинными старыми конфедератами и настоящими швейцарцами».  Когда один из посланников уходил из этого кантона, он увидел на доме муниципального служащего нарисованную виселицу, на которой висели гербы Цюриха, Берна, Базеля и Страсбурга. Только в Швице посланникам была дана аудиенция. Так, предложенное братское примирение было грубо и надменно отвергнуто пятью кантонами. Повсюду реформатских посланников оскорбляли и прогоняли.
Было очевидно, что папские кантоны склонялись к ссоре. Но мы ошибемся, если будем думать, что ими руководила благородная и возвышенная приверженность к вере отцов. Жадность по отношению к иностранным пособиям, а также преданность «святому отцу» толкнула их на этот путь. Ухудшение нравов вследствие иностранной службы было очевидно в любой части Швейцарии, как в Цюрихе, так и в Унтервальдене, но в пяти кантонах разврат был наиболее очевиден, потому что эти кантоны были наиболее ярыми приверженцами позорных военных действий. Проповедь Евангелия раскрывала зло и беззаконие такой практики и грозила положить ей конец и, конечно, текшему от нее золоту. Вот откуда яростная враждебность жителей Оберланда по отношению к реформации. На карту были поставлены не только их идолы и престолы, но и их кошельки.
Терпение реформатских кантонов почти истощилось. Не было конца оскорблениям, провокациям и пасквилям. Преследования и убийства  их братьев по вере, возвращение опозоренных посланников, костер Кейзера, всего этого было достаточно, чтобы  чаша наполнилась до краев. Цвингли считал, что независимо от религиозного вопроса, общественный порядок требовал прекращения таких выступлений. Кроме того, ему сообщили, что горцы вооружаются, союзные австрийские войска собираются на границе, папская сторона готовится к войне, и что было бы разумно в интересах мира нанести удар первыми. Давайте, сказал Цвингли, нападем на пять кантонов с нескольких сторон одновременно. Давайте убедим их, что сопротивление бесполезно. Наш сегодняшний мир – лишь война, с той разницей, что кровь проливается только на одной стороне. Наша война будет миром. Таким образом, Цвингли надеялся, что кампания будет бескровной. Совет Цюриха 3 июня решил начать войну, и в первую очередь против Швица.
Поведение реформатора в этом вопросе сильно критиковали. Некоторые известные историки обвиняли его, другие не менее горячо защищали его. Давайте немного посмотрим, чем он занимался и на причины, оправдывавшие и даже вынуждавшие принятую им линию поведения. Возглавив государственные дела в этот критический  момент, он продолжал, как всегда, неутомимо трудиться,  проповедуя и издавая труды. Поступая так, он просто искал средства, как это делали люди всех веков и всех слоев общества, руководимые светом разума и законами, данными Творцом человечеству, чтобы защитить свои жизни и права. Члены конфедерации были христианами, но они были и гражданами. Христианство не отменяло, и даже не ограничивало привилегии и права граждан. Если будучи католиками, они имеют право защищать свои жизни, дома и имущество от врагов, как извне, так и в Швейцарии, и если они имеют право защищать сограждан, которые были схвачены, будучи невиновными, и находились под угрозой смерти вопреки межкантональному закону, они имеют те же права, что и исповедники протестантской веры.  Но можно сказать, и было сказано, что церковная федерация, а не государственная должны была просить о помощи. Но в то время церковь и государство сложно сплелись в Швейцарии; в тот момент их раздельные действия были невозможны, и если даже это было возможно, чисто церковные действия не имели бы результата. Это было бы эквивалентно бездействию. Лесные кантоны, побуждаемые фанатизмом и поддерживаемые Австрией, направили  меч против исповедников Евангелия в Гельвеции и уничтожили их.
Кроме того, разве Евангелие своей Божественной силой не воздвигнет вокруг себя, рано или поздно, огромное число мощных и ценных сил? Оно питает искусство, насаждает мужество и зажигает огонь свободы. Для чего? Чтобы кроме всего прочего создать ограду вокруг себя по Божьему провидению. Когда христиане полностью лишены человеческой поддержки, они призваны проявить свою веру, полагаясь исключительно на Бога, который знает, как освободить их, если это входит в Его планы. Тогда в их вере присутствует здравый смысл, а также и возвышенность. Но если средства даны им в руки, но ими запрещают пользоваться под предлогом, что они чтут Бога, показывая свою веру в Него, то тогда они не веруют в Бога, а искушают Его, и вместо проявления веры, показывают фанатизм.
Как уже говорили, Цвингли был пастором, и призыв объединяться и встать на защиту прав, адресованный реформатским кантонов, вероятно, исходил не от него. Но Цвингли был не только пастором, но гражданином и патриотом. Его острый, всесторонний и проницательный ум сделал его первым политиком страны; он мог понимать политику врагов лучше других; он предугадывал их цели; он видел опасность, собиравшуюся вокруг реформатских кантонов; его проницательность и опыт подсказывали ему принять меры. Никто другой в Швейцарии не разбирался в этом деле даже наполовину. Должен ли он стоять в стороне и воздерживаться от советов, предложений и призывов к действию, и позволить, чтобы погубили родину под предлогом, что он несет церковное служение и не должен вмешиваться? У Цвингли была другой взгляд на свой долг, и мы думаем правильный. Когда настал переломный момент, не прерывая своего служения, он посещал заседания совета, давал советы, составлял планы, гремел с кафедры, даже использовал военный опыт, приобретенный в Италии, для служения соотечественникам. Сочетая в себе политика, патриота и пастора, он пытался зажечь такой же страстный огонь патриотизма в сердцах соотечественников, какой горел в его сердце, и остановить нашествие, которое угрожало разрушить все ценное в швейцарской конфедерации. Надо признать, что сочетание было необычным, но времена и события были также необычными. Мы не готовы утверждать, что Цвингли всегда держался золотой середины, когда роли, которые он должен был играть, были столь различны, а обстоятельства сложны. Но мы не понимаем, почему его политика должна ставиться под сомнение, если не основываться на принципе, что можно прибегать к оружию только, когда гражданская свобода поставлена на карту, и ничего не делать, стоять безоружными и пассивными перед врагами, когда высшие интересы веры и религиозной свободы путают с распрей.



                Глава 7

      
                Оружие – переговоры – мир


Цюрих надевает меч. – Сборы в папских кантонах – 4 00 воинов покидают Цюрих. – Стоят лагерем в Каппеле – Привал – Переговоры – Перемирие – Цвингли не одобряет это. – Труды Цвингли – Его ежедневная жизнь – Его одежда и пр. – Распределение времени – Занятия – Развлечения – Сочинения.





Сначала до швейцарских реформатов дошли странные известия о том, что пять кантонов заключили союз с Австрией. Затем пришло сообщение о мученической смерти Кейзера. За этим последовали военные приготовления. Цюрих понял, что нельзя терять ни минуты. Собрался совет кантона. Было решено отстаивать религиозные права и прекратить обезглавливание и сжигание на кострах, начатые папскими кантонами. Но чтобы провести в жизнь эту резолюцию, они должны были надеть меч. Цюрих объявил войну.
На другой стороне из Цуга последовал призыв к оружию. Много воинов собралось из всех окрестных долин и гор. С богатых лугов Ури, ставшими историческими благодаря следам Телля; с красивого берега, где поднимаются крепостные валы Люцерны, отражаясь в величественном озере и затеняемые огромным покрытым облаками Пилатом; с долин Унтервальдена, где эхо пробуждается лавинами Монблана; с травянистых равнин  Швица на востоке собирались вооруженные люди, готовые бороться за веру отцов и утопить в крови новую религию, которую ввел Цвингли и Цюрих, и которая распространялась как зараза по всей стране. Местом встречи была глубокая долина, где воды Цуга, защищенные со всех сторон мощными горами и покрытые их тенью, спокойно и неторопливо текли в своем русле.
Четыре тысячи отборных воинов, полностью вооруженных и хорошо оснащенных артиллерией и провиантом под командованием капитана Георга Вергуэра и Конрада Шмидта, пастора Куснахта в качестве капеллана 9 июня вышли из ворот Цюриха навстречу врагу. На городских стенах и башнях стояли старики и женщины, чтобы проводить воинов. Среди них ехал Цвингли с алебардой за плечами, как говорят, той же алебардой, с которой он сражался при Мариньяно. Его жена Анна с крепостной стены смотрела, как он медленно удалялся. Перейдя через Альбисские Альпы, армия Цвингли сделала привал в Каппеле на границе с кантоном Цуг.
Было девять часов вечера, когда воины из Цюриха остановились в Каппеле. Утром следующего дня, 10 июня, они послали глашатая с объявлением войны в армию пяти кантонов, собравшуюся в Цуге. Сообщение вызвало испуг в небольшом городке. Неожиданный поход армии Цюриха застал их врасплох, неподготовленными; их вооруженные союзники пока не прибыли; женщины кричали; мужчины бегали туда и сюда в поисках оружия, в спешке отправляя посыльных за помощью к своим конфедератам.
В лагере цюрихцев велись приготовления к отправлению глашатая с извещением Цуга о военных действиях. Если бы они выступили, врагу пришлось бы принять условия без ответного удара. Авангард цюрихцев под командованием Вильгельма Тёнинга был готов перейти границу. В этот момент можно было видеть всадника, опрометью мчавшегося на вершину холма. Это был Ландамман Эбли из Гларуса. «Остановитесь! – закричал он – Я – от наших конфедератов. Они вооружены, но хотят вести переговоры. Я прошу  несколько часов отсрочки, чтобы достигнуть почетного перемирия. Уважаемые господа Цюриха, ради Бога предотвратите кровопролитие и гибель конфедерации». Наступление воинов Цюриха было приостановлено.
Ландамман Эбли был другом Цвингли. Он был известен как уважаемый человек, склонный к Евангелию, и как враг иностранному наемничеству. Все приветствовали его миссию как предвестницу мира. Только Цвингли заподозрил змею в траве. Он понимал, что кампания готова была завершиться без человеческих потерь; но эта приостановка вызвала у него удрученное чувство и предвестие беды. Когда Эбли разворачивался, чтобы вернуться в Цуг, Цвингли подошел к нему и прошептал на ухо следующие слова: «Крестник Амман, ты ответишь перед Богом за свое посредничество. Враг – в нашей власти, он не вооружен, поэтому говорит нам такие приятные слова. Потом, когда вооружиться, он нападет на нас, и никто не будет посредником». «Дорогой крестный отец, - ответил Эбли – давайте сделаем все возможное, и доверимся Богу, что все будет хорошо». Сказав так, он ускакал.
При новом положении дел, посыльные были отправлены в Цюрих за инструкциями, или скорее за советом, так как политическим правилом кантона было: «Цюрих там, где развивается его знамя». Тем временем палатки его солдат раскинулись по всему склону горы в нескольких шагах от часовых пяти кантонов. Каждый день перед армией читались проповеди и молитвы за трапезой. Беспутные женщины, которые в то время в большом количестве шли за армиями, отсылались прочь при первом появлении. Брани не было слышно. На досуге не нужны были ни карты, ни кости. Время солдат двух армий было заполнено пением псалмов, народных гимнов и физическими упражнениями. Взаимная вражда пресекалась. Подходя к пограничной линии, они болтали, ели вместе и, позабыв о ссоре, помнили только, что они – швейцарцы. Цвингли сидел в одиночестве в палатке, подавленный предчувствием беды. Не то, чтобы он хотел кровопролития; его желанием было избежать жестокой необходимости, что вынуждало его жалеть о днях, потраченных впустую. Все шло так, как он предвидел до этой роковой остановки. Австрия в тот момент была серьезно озабочена турками, чтобы помогать папским кантонам; если бы ответ, привезенный Ландамманом Эбли, был бы безоговорочным принятием условий Цюриха или намерением сражаться, то, несомненно, пять кантонов предпочли бы первое. Такой возможности больше не было; в будущем за бездействие этого часа была взыскана огромная цена.
После двухнедельных переговоров между Цюрихом и пяти кантонами было достигнуто перемирие. Пришли к соглашению, что пять кантонов расторгнут союз с Австрией, гарантируют свободу вероисповедания, позволив приходам самим решать большинством голосов, какую религию они будут исповедовать, и оплатят военные издержки. Солдаты обеих сторон свернули лагеря, вернулись домой, цюрихцы  воодушевленными, католики мрачными и сердитыми. Перемирие было в пользу протестантизма. Но надолго ли? Такой вопрос ставил перед собой Цвингли. Когда армия входила в Цюрих под приветственные восклицания с обеих сторон, было замечено, что Цвингли выглядел подавленным и грустным. Он чувствовал, что была упущена блестящая возможность усмирить фанатизм и уничтожить власть папских кантонов, а перемирие только убаюкивало их, давая их противникам время подготовиться, после чего они нападут и потопят реформацию в крови. Эти предчувствия сбылись.
Перемирие было заключено благодаря усилиям и патриотизму цюрихцев. Берн не принимал в нем участия, его солдаты, которые часто сражались из-за менее благородных разногласий, не покидали своих стен, когда цюрихцы стояли лагерем на склонах Альп перед врагом. Недостаток прочного союза, как мы понимаем, стал причиной провала плана Цвингли. Если бы четыре реформатских кантона – Базель, Цюрих, Берн и Санкт-Гален – стояли плечом к плечу и вышли единым фронтом, католики с гор вряд ли посмели напасть на них. Разделение навлекло удар, от которого реформатская Швейцария немного осела.
Реформатор Цюриха достиг среднего возраста, по нашему исчислению «три десятка и десять», но для него жизнь стала клониться к закату. Вокруг него стали собираться тени ужасной смерти, завершившей его путь. Давайте немного остановимся и посмотрим на этого человека в жизни, в кругу семьи и у себя в кабинете. Как мы и ожидали, он одет по-швейцарски просто. На нем длинная мантия каноника, на голове шапочка священника «баретта». Сердечная доброта и душевное мужество освещают его лицо жизнерадостным блеском. Многочисленные посетители разного общественного положения, с разными поручениями стучатся в его дверь и проводятся к нему. Вот, книготорговец, который пришел надоедать ему, чтобы он написал что-нибудь для приближавшейся книжной ярмарки; вот, священник, с которым плохо обходится епископ, и который пришел просить его совета; вот, брат пастор, который пришел просить помощи и сочувствия; вот, горожанин или советник, друг из провинции, который хочет посоветоваться с ним о государственных делах или о личном деле. Он всех принимает с искренней приветливостью, терпеливо выслушивает и дает в ответ несколько мудрых слов. Правда, иногда он хмурит брови, молнии сверкают из его глаз, когда обнаруживается подлость или лицемерие. Однако буря скоро проходит, и свет внутреннего спокойствия и праведности снова изливается и освещает его лицо. К невежеству, исполненному благих намерений, он сострадателен и мягок.
Что касается еды, то его пища – проста. Любимые блюда его юности являются любимыми блюдами его зрелости. Живя в городе, имея излишества и сидя за столом с богатыми бюргерами, он предпочитает молоко и сыр, составлявшие его основное питание, когда он жил среди пастухов Тоггенбурга. Что касается его увлечений, то они не имели никакой остроты, а были естественны и просты. Свое свободное время, не очень продолжительное, он проводил в обществе образованной и высоко-духовной жены, занимаясь воспитанием детей, беседуя с друзьями и занимаясь музыкой. Как мы уже видели, во время учебы в колледже он очень часто со своим другом Лео Юдом пробуждал эхо  в долинах близ романтического Базеля с помощью голоса и инструмента! На более унылых берегах Цюрихского озера он продолжал развивать свой талант, когда позволяло время, со всей страстью музыканта.
Он – очень методичен в своих привычках. Он мудро распределяет свое время, ни один час не тратится впустую. Он исключительно здоров телом и разумом. У Лютера был даже более жизнерадостный характер, чем у Цвингли, но не было такой силы и почти неизменного хорошего здоровья. Богослов из Виттенберга жаловался, что «сатана стучит внутри его головы», и иногда, даже несколько недель подряд, он не мог ни работать, ни писать. Кальвин был еще более болезненным. «Десять недугов» забирали у него силу. Но они имели власть только над телом, но к духу не могли приблизиться, чтобы поколебать или ослабить его. Мы удивляемся величию трудов, совершенным таким хрупким и обветшалым телом. Но не так было с реформатором из Цюриха; он не терял время и силы на недуги. И это при умелом распределении времени позволяло ему совершать большую работу, возложенную на него.
Он вставал рано. Утренние часы он проводил в молитве и изучении Писания. В восемь часов он был готов к проповеди или «поучению»  в соборе, или читал экзегезу на Ветхий или Новый Завет в профессорском зале. В одиннадцать часов он обедал. После обеда, делая перерыв в работе, он проводил время в общении с семьей, или принимал посетителей, или гулял на свежем воздухе. В два часа он возобновлял работу, часто посвящая дневное время изучению великих писателей и ораторов Греции и Рима. Только после ужина он позволял себе отдых от трудов, общаясь с семьей или друзьями. «Иногда – пишет Кристоффель – он ужинает в средневековых светских домах или домах гильдий (они и сейчас есть во многих швейцарских городах) в обществе своих коллег, членов совета и других уважаемых и просвещенных друзей евангельской истины. Поздно вечером, даже ночью он пишет много писем». Если дело требует, он может обойтись без ночного отдыха. Как мы видели, во время диспута в Бадене он получал письма от Эколампадия каждую ночь. Всю ночь он писал ему ответ, который должен быть отвезен наутро; и так продолжалось на протяжении всей конференции. Как пишет сам Цвингли, он не ложился спать все это время, то есть шесть недель. Но как пишет Буллингер, он мог достаточно высыпаться в других случаях. Таким образом, при правильном распределении и экономии времени в сочетании с богатырским здоровьем и ясным, мощным интеллектом он мог справляться с грандиозной работой, возложенной на него реформацией.
Он жаловался, что требования времени не оставляли ему возможности дорабатывать и полировать свои произведения. Бури и критические ситуации его дней вынуждали его писать, но не оставляли времени на корректуру. Поэтому он распылялся по совсем необычной причине; не из-за стиля, который был лаконичным, как у древних; не из-за манеры мышления, которая была четкой и глубокой, а из-за наплыва большого количества идей. Он скромно называл  то, что выходило из-под его пера набросками, а не книгами. Он толковал Писание Писанием, поэтому вдобавок к природному проницательному уму он особенно получал наставления от Духа, Который дается через Слово. В общении с друзьями Цвингли старался исправить свое сердце, чтением великих трудов античности укрепить свой разум и улучшить вкус, изучением Библии развить праведность и расширить познания Божественной истины. Но большего он достиг в общении с Богом. «Он настоятельно рекомендовал молиться, - пишет Буллингер – сам он молился подолгу каждый день». В этом он напоминал Лютера, Кальвина и всех великих реформаторов. Их отличало от других товарищей, даже больше чем огромные таланты, бесспорное душевное спокойствие, бесспорная возвышенность и сила веры, и этим они были обязаны молитве.



                Глава 8


     Предложение создать христианскую республику для защиты   
                гражданских прав


В Оберланде назревает еще одна буря. – Протестантизм распространяется далее по Швейцарии. – Второй кризис – Цвингли предлагает Европейскую христианскую республику. – Ведет переговоры с немецкими городами, французским королем и Венецианской республикой. – Во главе должен быть поставлен Филипп Гессенский. – Переписка между Филиппом и Цвингли – Лиги только для защиты гражданских прав – Труды Цвингли по самоуправлению церкви Гельвеции.

Перемирие, принесенное Цюриху переговорами, как предполагал Цвингли, должно быть непродолжительным, но ценным, и он удвоил старания, чтобы извлечь из него пользу. Он старался принести духовный меч на горы, откуда жители спустились с мечом войны, так как он надеялся на объединение и независимость страны только через Евангелие. За этот короткий промежуток времени его труд увенчался многими победами веры. В Шлаффхаузене пал «великий бог», а именно месса. Реформация совершилась в Гларусе, Аппенцелле и появилась в тех частях Швейцарии, которые до этого находились под игом римской церкви. Перемирие в Каппеле гарантировало свободу совести. Каждый день, когда жители лесных кантонов смотрели со своих покрытых снегом вершин, они видели исчезновение символов католической веры с равнин внизу них. Они видели монастыри оставленными, мессу отмененной, и все деревни обсуждающими и голосующими за принятия протестантской веры. Пока  они могли удерживать чистоту своих гор благодаря темноте и иностранному золоту, но они начинали оскверняться у ног протестантов, и не могли сказать, когда их оплот будет взят, и знамя Евангелия будет развиваться вместо католического знамени. Папский историк того времени, описывая деятельность Цвингли и его товарищей, пишет: «Банда наглых возмутителей спокойствия ворвалась в пять кантонов и умертвила души, распространив свои песни, трактаты и небольшие Новые Заветы, сказав людям, что они сами могут узнать из них об истине, и что больше не надо верить словам священников». Пока они закрывали ворота спереди, как мы уже писали, протестанты неожиданно напали на них сзади. С итальянских долин донесся крик о том, что Евангелие пришло к ним в страну, и что Рим падает. Это принесло новый кризис.
Мы приближаемся к катастрофе. Цвингли, размышляя день и ночь о том, как можно продвинуть реформацию и сбросить чудовищную власть, державшую так долго народы в рабстве, начал приводить в движение грандиозные планы. Его взор охватывал весь христианский мир, он проникал повсюду. Его всестороннее и систематизированное мышление, углубленное критической ситуацией, через которую проходил в тот момент христианский мир, было способно выполнить задачу по формированию и управлению грандиозными проектами. Он уже учредил в Швейцарии христианское бюргерство для контроля за папскими кантонами. Эту идею он пытался осуществить в большем масштабе, распространив ее на весь реформатский христианский мир. Почему бы, говорил он, всем протестантским княжествам и странам Европы не объединиться в священную конфедерацию, чтобы помешать планам, изобретаемым Папой и Карлом V для жестокого подавления реформации? Именно в это время он ездил в Марбург, где встречался с Филиппом Гессенским, с которым у него было полное совпадение взглядов по этому вопросу. Они оба понимали, что долгом протестантских княжеств было сплочение политических и военных сил для противостояния силе врага. Они планировали создание великой христианской республики, включавшей реформатские кантоны Швейцарии, вольные города южной Германии и протестантские саксонские княжества центральной и северной Германии. Цвингли даже обратил свой взор к Венеции, где недавно появилось многообещающее протестантское движение. Он отправил посла в эту республику, который вернулся с тайным заверением о помощи в случае необходимости. Реформатор также не терял надежды включить Францию  в этот союз. Прелюдией к этому, фактически, послужило то, что Франциск I, кажется, был не против оставить выбранный им путь насилия и взять реформацию страны под свое крыло. Предполагалось, что протестантский союз будет простираться от Адриатического до Северного моря, создав протестантскую державу в центральной Европе, способную защитить свободу совести и свободу проповеди Евангелия. Такая расстановка сил, как полагал Цвингли, сможет контролировать императора и Папу, быть защитой для проповедников и исповедников протестантской веры и предотвратить цепь несчастий, надвигавшихся, как он понимал, на христианский мир. Проект был колоссальным.
Главой протестантской республики Цвингли предлагал поставить Филиппа Великодушного. Он вряд ли мог выбрать лучшего среди князей того времени. Вероятно, Цвингли сообщил ему о своем проекте в его собственном замке в Марбурге, когда приезжал на конференцию осенью того года (октябрь 1529 г.) по вопросу о Вечере Господней. Горячий ум Филиппа, наверное, воспылал от этого предложения. В действительности он пытался создать подобный оборонительный союз из реформатских княжеств и городов Германии. Его раздражали ограничения, наложенные на него Лютером; так как, едва его рука ложилась на эфес шпаги, чтобы вынуть ее для защиты друзей Евангелия, слышался строгий голос реформатора, приказывавшего остановиться. Он был глубоко оскорблен отказом лютеран объединиться с цвинглианами, так как это оставляло их разрозненными перед огромным скоплением сил, наступавших на них со всех сторон. Сейчас то же самое представлялось в другом виде, так как новый оборонительный союз обещал достить все поставленные им ранее политические цели. Швейцария и южная Германия объединятся; и он надеялся, даже уверял, что княжества северной Германии также вступят в этот союз. И таким образом, когда император со своей армией перейдет через Альпы (а он уже двигался на север, договорившись с Папой об уничтожении лютеранства), то встретит такой прием, который заставит его опять перейти через горы.
Поездка Цвингли в Марбург была чрезвычайно важна для него в этом отношении. Он правильно предсказал секретную политику императора, но в Страсбурге он получил информацию, которая дала ему более ясное и глубокое понимание планов. Его информантом был шериф города Яков Штурм, дальновидный государственный деятель, преданный делу реформации и пользовавшийся дружбой многих влиятельных людей Германии и Франции. Через них Штурм стал обладателем нескольких важных документов, раскрывавших планы императора против реформатов. Цвингли переправил копии этих документов в секретный отдел Цюриха с пометкой: «Они – из хорошей мастерской».
Суть этих документов, вероятно, содержалась в заявлениях, сделанных Цвингли государственным деятелям, которым он доверял. «Император – сказал он – настраивает одного друга против другого, одного врага против другого, чтобы стать между ними посредником, а затем выносить решения с предвзятостью к интересам папства и собственной власти. Чтобы разжечь войну в Германии, он настраивает смотрителя замка Муссо против Гризонса, епископов Констанцы и Страсбурга против городских властей Констанцы и Страсбурга, герцога Георга Саксонского против Иоганна, курфюрста Саксонского, епископов Рейна против ландграфа Гессенского, герцога Савойского против Берна и пять кантонов против Цюриха. Везде он производит разделение и разлад. Когда неразбериха достигнет апогея и окончательно созреет, он придет со своими испанцами и, одурачив одну часть красивыми словами, и напав на другую с мечом, он будет продолжать бить, пока всех не поставить под свое ярмо. Увы, какое поражение ждет Германию и всех нас под предлогом укрепления империи и восстановления веры».
После возвращения из Марбурга Цвингли вел переписку с ландграфом по поводу этого грандиозного проекта. «Милостивый князь, – писал он 2 ноября 1529 года – если я пишу Вашей Милости как дитя пишет отцу, то из-за уверенности, которую дает мне Бог, что вы избраны для великих дел, о которых я не смею даже говорить. Мы должны рискнуть, в конце концов». На что ландграф отвечал: «Я надеюсь, что по Божьему провидению перо упадет с Фараона, и он столкнется  с тем, что он меньше всего ожидает; так как все идет к улучшению. Бог – чуден. Пусть это дело относительно Фараона останется тайной между нами до времени».
Как грозовое облако наполняется зарядом, так император приближался к Германии, чтобы провести давно объявленный сейм в Аугсбурге. Смелость реформатора возрастала по мере приближения опасности. Сын Тоггенбургского пастуха, пастор небольшого городка посмел выйти вперед и вступить в битву с Голиафом, владыкой многих королевств. «Только низкие трусы и предатели – писал он канцлеру Конраду Цвику из Констанцы – могут наблюдать и зевать, когда мы напрягаем каждый нерв, собирая людей и вооружение из всех областей, чтобы дать понять императору, что он напрасно пытается установить римское превосходство, уничтожить права вольных городов и удержать нас в Гельвеции. Проснись, Линдау! Восстаньте, соседние города, и поступайте достойно мужам ради своих очагов и алтарей! Глупец, кто верит дружбе тиранов! Даже Демосфен учил нас, что ничего нет более ненавистного для них, чем вольные города. Император одной рукой протягивает нам хлеб, а в другой руке прячет камень.
Если бы проект Цвингли ставил целью заставить католиков отказаться от  своей веры или обрядов, то он бы был совсем неприемлемым; но реформатор ни минуту не мечтал об этом. Он никогда не упускал из вида тот факт, что только проповедь Евангелия может просветить и обратить людей. Но он не мог понять, почему княжества, которым Бог в некоторой степени дал власть не оказывали сопротивления предательским и кровавым замыслам, вынашиваемым ради уничтожения их веры и свобод. Лютер полностью не одобрял такую политику. Он говорил, что христиане не должны выступать против императора, и когда он потребует умереть за него, они должны отдать свои жизни. Он не переставал напоминать людям, что Евангелие должно победить не мечом, а кострами мучеников. Лютер, воспитанный в монастыре и наученный подчиняться властям был человеком прошлого по сравнению с  Цвингли. Цвингли, с другой стороны, родившийся в республике с признаками и стремлениями к конституционной свободе в груди, был человеком настоящего. Такова была неоднозначная политика этих двух людей. Невозможно сказать до какой степени злодеяния, омрачившие последующие годы могли быть предотвращены, если бы план Цвингли был повсеместно осуществлен. Но время для него еще не наступило, Великий Владыка желал наделить реформацию духовной силой, которую она бы не могла иметь, если бы ее оружие было менее духовным, а победа менее праведной.
Во время переговоров по объединению протестантов в великую европейскую конфедерацию в защиту гражданских и религиозных прав, Цвингли ни на минуту не ослабевал свой пасторский труд. Укрепление Евангелия в Швейцарии должно стать основой всех его действий. В 1530 году он провел синоды в разных частях страны. На них были приняты меры по самоуправлению церкви: проверили служителей, неспособных и скандальных пасторов убрали, назначили суперинтендантов для соблюдения нравственной и административной дисциплины и последовали распоряжения о назначении соответствующей зарплаты всем служителям. В феврале 1531 года было достигнуто соглашение, что в случае возникновения затруднений относительно учения или дисциплины будет созываться собрание богословов и мирян, которое должно будет исследовать, что говорит Слово Божие пор данному вопросу и вынести соответствующее решение.










                Глава 9


                Собирается вторая буря


Пять кантонов возобновили гонения. – Действия Цвингли – Обращение реформатских пасторов – Берн предлагает блокаду пяти кантонов. – Цвингли возражает. – Хлеба нет, пр. – Цвингли просит освободить его от должности. – Соглашается остаться. – Встреча в Бремгартене – Комета – Тревожные предзнаменования – Серьезные предупреждения Цвингли – Не приняты во внимание.

Каждый шаг приближения Евангелия к горам заставлял людей пяти кантонов идти на более решительные меры, чтобы разорвать договор, связавший их с братьями. Они уже нарушили его основное направление. Нескольких исповедников реформатской веры они либо изгнали из своих территорий, либо посадили в тюрьму, либо сожгли. В общих приходах – то есть общинах, которые управлялись то реформатскими, то папскими кантонами – они творили те же злодеяния, когда наступала их очередь. Они сажали в тюрьму проповедников и исповедников реформатской веры, конфисковали их имущество, отрезали языки, обезглавливали и сжигали их. Распространяемая клевета поднимала народный гнев против протестантов; затем следовали гневные речи; наконец, послышалось бряцание оружия и стало очевидно, что поднимается еще одна буря на горах Оберланда.
Всеобщий сейм швейцарской конфедерации был созван в Бадене    8 февраля 1531 года. Он не мог прийти ни к какому решению. В это время провокации, которые лесные кантоны организовывали ежедневно, стали невыносимыми, но как их обуздать? За этими кантонами стояли император и Фердинанд, и оба в тот час готовились к войне; если бы война началась, кто может сказать, чем бы она закончилась? Было чрезвычайно важно поддерживать в людях патриотизм. Цвингли сам ездил по кантонам конфедерата, организовывал комитеты, выступал на больших собраниях, апеллировал ко всему, что могло возбудить отвагу швейцарцев. Армия Рима медленно окружала их, испанцы были в Гризонсе, император в Германии, вскоре они отрежут их от братьев-протестантов других стран и закроют их в горах. Они должны ударить, пока у них есть силы. Будет слишком поздно, когда меч императора окажется у их ворот, и католики обрушаться на них подобно лавине со своих гор. Никогда их отцы не проливали кровь в таком святом деле.
Казалось, что все герои прошлого ожили в этом одном человеке. Где бы он ни проходил, он оставлял позади себя страну в огне.
Был проведен сейм реформатских кантонов в Арау 12 мая, чтобы вынести решение о необходимых мерах. Ситуация, как они говорили, была следующей: «Горные кантоны остаются римо-католическими; они разделяют Швейцарию на два лагеря и открывают дверь вооруженным ордам иностранных фанатов и тиранов».  «Как можно восстановить целостность Швейцарии?» - спрашивали они. Они не пытались заставить пять кантонов отречься от папства, но считали справедливой просьбу о прекращение гонений на проповедников Евангелия в общих кантонах и разрешении реформатской веры в своих долинах. Таково было требование четырех реформатских кантонов.
Пасторы из Цюриха, Берна, Базеля и Страсбурга собрались в доме Цвингли 5 сентября 1530 года, и, выступая от имени реформатских кантонов, обратились к папским конфедератам с такими словами: «Вы знаете, милостивые господа, что согласие увеличивает мощь государства, а вражда ниспровергает его. Вы сами являетесь подтверждением первого. Да убережет вас Бог от того, чтобы стать подтверждением второго. По этой причине мы просим вас разрешить проповедь у вас Слова Божьего. Когда жил такой народ, даже среди язычников, который бы не видел руку Божью, хранящую страну? Разве две капли ртути не мгновенно соединяются, когда убирается преграда? Уберите прочь то, что отделяет вас от городов, а именно отсутствие Слова Божьего, и Всевышний сразу же объединит нас, как некогда наших отцов. Живя в своих горах, как центре христианского мира, вы будете ему примером, защитой и прибежищем. И пройдя сквозь юдоль слез, являясь ужасом для грешников и утешением верных, вы, наконец, утвердитесь в вечной радости».
«Проповедь служителя, пожалуй, – длинна», - сказал, зевая,  тот, кому было зачитано обращение. Увещевание не принесло результата.
Цвингли настоятельно советовал нанести решительный и быстрый удар, то есть вооруженную интервенцию. Он думал, что это было кратчайшим путем привести горные кантоны к разумным условиям договора. Баден, хотя и признавал, что пять кантонов нарушили национальную целостность, и что злодеяния, совершаемые ими в нарушение своих обещаний, оправдывали военные действия, тем не менее, все же считал, что должно быть испытано более мягкое средство.
Ури, Швиц, Унтервальден, Цуг и Люцерна ежедневно зависели от поставок с рынков и житниц равнин.  Отрезанные от них, они не имели другого выбора: либо сдаться, либо умереть от голода. «Давайте возьмем в блокаду эти кантоны», говорил Берн. Цюрих и Цвингли решительно не одобряли эту меру. Они говорили, что невинные могут пострадать с виновными, в то время как война ударит лишь по последним. Однако остановились на блокаде и стали к ней готовится. Рынки были закрыты по всему району, дороги, ведущие к городам, забаррикадированы. Мгновенно пять кантонов были окружены огромной пустыней; хлеб, вино и соль сразу же исчезли из их домов, и в горах начал распространяться страх перед голодом. Бедствие было еще ужаснее оттого, что предыдущий год был годом смерти, «потовая лихорадка» посетила их долины, неся опустошения вдобавок к страданиям, вызванным отсутствием продовольствия.
Над горами вознесся вопль страдания и возмущения. Сейм конфедерации открылся в Бремгартане 14 июня в присутствии представителей нескольких иностранных держав. Пять кантонов потребовали, чтобы, во-первых, была снята блокада. Пока это не будет сделано, они не будут слушать никаких предложений. Берн и Цюрих ответили: «Мы не снимем блокаду, пока вы не прекратите преследования и не откроете долины для проповеди Евангелия». Примирение было невозможным; конференция прекратилась, и брешь осталась.
Положение было трудным. Цвингли понимал, что ничего, кроме единого и решительного действия не могло вывести из нее. Но вместо этого совет Цюриха каждый день проявлял все большую неустойчивость и слабость. Теплые и робкие оставляли реформацию, и старые враги снова поднимали свои головы. Не хватало мужества и патриотизма, чтобы ответить на гнев горцев, возбужденный предпринятыми полумерами. Крах быстро приближался. Государственное бремя легло на Цвингли. Он чувствовал, что больше не может занимать положение, в котором он был ответственен за бедствия, вызванные в основном отказом следовать предложенным им мерам. Он появился на Большом Совете 26 июля 1531 года и голосом, прерывавшимся от нахлынувших чувств, сказал: «Одиннадцать лет я проповедую у вас Евангелие и предупреждаю вас об опасности, грозящей конфедерации в том случае, если пять кантонов, то есть та часть, которая живет за счет пенсий и наемничества, одержит победу. Все бесполезно. Даже сейчас вы выбираете в совет людей, которые жаждут этих кровавых денег. Я больше не буду брать на себя ответственность за бедствия, которые я не могу предотвратить; поэтому я прошу отставки». Он ушел со слезами на глазах.
Так капитан оставляет корабль в тот момент, когда буря готова обрушиться на него. Советников охватил ужас. Ожило их прежнее уважение и любовь к своему благородному и преданному руководителю. Они отправили к нему делегацию, чтобы уговорить забрать заявление об отставке. Цвингли думал три дня о том, какого курса ему держаться. Эти дни он привел в горячей молитве. Наконец, он появился на совете с потухшим взором и лицом, несшим следы борьбы. «Я остаюсь с вами, - сказал он – и буду трудиться на благо государства – до смерти».
Мгновенно сплоченность и мужество вернулись к Цюриху. Цвингли начал опять обретать надежду. Он думал, что как только возбудит к действию сильный кантон Берна, все будет хорошо; собиравшаяся в горах буря может повернуть назад; и железная рука придавливающая сознание и проповедь Евангелия, будет убрана. Он организовал ночное собрание с представителями Берна в Бремгартане и изложил перед ними суть дела так: «Что делать?» – спросил он.  «Снять блокаду? Тогда кантоны станут более надменными и дерзкими, чем прежде. Усилить ее? Тогда они могут перейти в наступление, и. если их атака будет успешной, то вы увидите наши поля красными от протестантской крови, истинное учение отвергнутым, церковь Христа разоренной, все социальные отношения упраздненными, наших противников ожесточившимися против Евангелия и толпы монахов и священников, ходящими по нашим селам, городским улицам и храмам». Он остановился, затем торжественно добавил: «И это тоже кончится». Эти слова Цвингли глубоко потрясли граждан Берна. «Мы видим, - сказали они – что несчастья нависли над нашим делом, и сделаем все возможное, чтобы предотвратить их».
Цвингли уехал, когда было еще совсем темно. Его ученик, молодой Буллингер, который был там и передал нам его речь, проводил его немного. Расставание было грустным, так как оба были нежно привязаны друг к другу, и в сердцах обоих было предчувствие, что они никогда больше не встретятся на земле. Странный случай произошел у городских ворот. Когда Цвингли с друзьями подошли к часовым, неожиданно появился человек в белом балахоне, что повергло солдат в ужас. Так утверждала стража, но Цвингли с друзьями не видели привидения.
Совет Цюриха снова погрузился в прежнюю апатию. Цвингли понимал, что главным препятствием па пути спасения страны были наемники, иностранное золото. Оно развращало добродетели, принижало патриотизм горных кантонов и плодило предательство и трусость даже в реформатских советах.
С каждым часом призыв Цвингли становился более решительным. «Гибель – говорил он – при дверях». Но он чувствовал, что его слова обращены к мертвым; сердце его сокрушалось.
В августе того же года на небе появилась комета необычного размера. Ночь за ночью комета с удлинявшимся хвостом и усиливавшимся сиянием висела в западной части неба, привлекала взоры и наводила ужас на всех. Ночью 15 августа Цвингли со своим другом Георгом Мюллером, бывшим аббатом Веттингена, наблюдал за ней с погоста кафедрального собора. «Что эта звезда предвещает, дорогой Ульрих? – спросил Мюллер. «Она пришла, чтобы осветить мне путь к могиле – отвечал Цвингли – и многим честным людям вместе со мной». «По Божьей милости, нет» - сказал Мюллер. «Я довольно близорук, - возразил Цвингли – но я предвижу в будущем огромные бедствия, будет большая катастрофа, но Христос не покинет нас, и победа останется за нами».
Знамения шли за знамениями, слухи за слухами. Не было местности, которая не сообщала бы о чуде, предсказывавшем несчастья, дурные предзнаменования распространялись по всей стране. В Бругге, кантона Ааргау, говорили недавно забил источник не воды, а крови, и окрасил кровью всю землю вокруг. Небо над Цугом осветилось метеором в форме щита, а с горных долин доносился шум сражений. На Брёнингском перевале видели знамена, которые держала невидимая рука, и которые развивались каким-то неземным ветром; а на спокойной поверхности озера Люцерны видели корабли-приведения с призрачными воинами.
Не было нужды в таких призрачных знаках; для тех, кто понимал, были вполне очевидны простые симптомы, приближавшейся катастрофы. Цвингли видел их в разобщении и апатии реформатских кантонов, в растущей дерзости врага, в зловещих слухах, приносимых каждый день с гор. Он еще раз возвысил голос, но тщетно. Люди, которые дрожали перед знамениями, возникавшими в их воображении, оставались равнодушными к благоразумным словам человека, чья дальновидность предвидела, и чей патриотизм предотвратил бы грядущую катастрофу.








                Глава 10


                Смерть Цвингли


Лесные кантоны решаются на войну. – Собирают армию. – Цюрих отправляет 600 человек. – Утомительные дебаты совета. – Ночь ужасов – Утро –  Главное знамя не развевается. – Уныние – Вместо 4 000 человек отправлены только 700. – Цвингли садится на коня. – Расставание с женой и детьми – Знамения – Битва – Мужество цюрихцев – Превосходящее число противников – Кровавая расправа – Цвингли смертельно ранен – Мародерство людьми, приставшими к армии. – Известие о его смерти – Скорбь и смятение.

В начале октября подготовка пяти кантонов к войне была завершена. Их сейм собрался в Брюннене на берегу Люцернского озера; провели голосование и решили начать кампанию. Сразу же были захвачены перевалы, чтобы весть не дошла до Цюриха. С гор надвигалась лавина, а в Цюрихе и других реформатских кантонах царило спокойствие, так как слухи о войне неожиданно прекратились. Это было затишье перед бурей.
Воины-горцы собрались в часовнях 9 октября на мессу, и затем в количестве 8 000 человек начали продвигаться по направлению к протестантской границе. Они установили знамя в Баре, между кантонами Цуг и Цюрих. Жители Швица, Ури, Цуга, Унтервальдена и Люцерны спешили собраться вокруг него. Их ряды пополнили солдаты итальянских долин и дезертиры из Цюриха и Берна. Другое папское войско в количестве 12 000 человек разошлось по свободным приходам, наводя ужас войны там, куда они приходили. До Цюриха дошло известие, что стрела выпущена, война началась, враг в Баре по дороге в Цюрих.
Получив неожиданное известие 9 числа вечером, совет в спешке собрался, но вместо того, чтобы бить в набат или призывать народ к оружию, они послали двух советников на разведку, и потом пошли отдыхать.
На рассвете 10 числа в Цюрих прибыл второй посланник, подтвердивший сообщение предыдущего дня. Утром собрался Большой Совет, но все-таки выражал сомнение по поводу сложившейся ситуации. Посланник приходил за посланником; наконец, пришел посланник, рассказавший, что враг перешел границу и напал на Гицкильх. Услышав это, советники побледнели. Наконец, их охватила тревога. Было решено, правда, после продолжительных дебатов, отправить Гельдли с 600 солдатами и артиллерией. Это был авангард, основное войско должно было последовать за ним. Перейдя через Альбис, Гельдли с солдатами пришел в Каппель ночью. У него было указание не вступать в бой с силами врага, пока не подойдет подкрепление.
Лаватар, главнокомандующий вооруженными силами кантона, настоятельно рекомендовал массовый призыв рекрутов и немедленное отправление большого отряда к границе. Последовали еще одни продолжительные дебаты в совете, день уходил, и только вечером совет смог принять решение отправить армию для защиты оккупированной страны.
Солнце село за Альбис. Город, озеро и кантон погрузились в темноту; с темнотой пришел страх и трепет. Колокола начали звонить, призывая к оружию. Как только они начали звонить, разразилась буря и яростно обрушилась на Цюрих и окрестности. Завывание ветра, плеск волн на озере, перезвон на колокольне и землетрясение, которое в девять часов сотрясло город и кантон,  вызвало редко наблюдаемую ужасную картину. Мало кто в ту ночь уснул. В жилищах Цюриха были слезы, громкие причитании, торопливые и горькие прощания тех, которым казалось, что они видятся в последний раз.
Настало утро, буря прошла, горы, озеро и зеленые склоны Альбиса стали еще красивее, чем прежде. Но красота утра не могла развеять мрака в сердцах цюрихцев. Большое знамя поднималось над ратушей, но при штиле оно не развивалось. «Еще одна плохая примета», - говорили жители Цюриха, смотря на обвисшее знамя.
Под знаменем собралось 700 мужчин, хотя надо было собрать 4 000. Они были без обмундирования, плохо вооружены. Совет назначил Цвингли военным капелланом. Цвингли хорошо понимал опасность такого назначения, но не уклонился от него. Он прижал свою жену Анну к израненному, истекавшему кровью сердцу, оторвался от детей и с тусклым взором, но решительным видом направился к лошади, стоявшей у дверей. Он вспрыгнул в седло, но едва коснулся его, как животное встало на дыбы и начало пятиться назад. «Он уже не вернется», говорили те, кто видел это дурное предзнаменование.
Небольшая армия вышла за ворота в одиннадцать часов утра. Анна провожала глазами мужа, пока его можно было видеть. Было видно, как он отстал от отряда на несколько минут, и те, кто был недалеко от него, слышали, как он горячо молился, предавая себя и церковь Богу. Солдаты поднимались по Альбису. Они остановились, когда  дошли до «бука» на его вершине, и некоторые предложили дождаться там подкрепления. «Разве вы не слышите грохот пушек под нами?» – спросил Цвингли. «В Каппеле идет сражение; давайте поспешим на помощь нашим братьям». Отряд прибавил шаг.
Сражение между двумя армиями началось в час дня, стрельба продолжалась в течение двух часов, когда цюрихцы под «главным знаменем Цюриха» вступили в бой вместе со своими товарищами. Сначала казалось, что их присоединение к авангарду повернет ход битвы в их пользу. Артиллерия Цюриха, превосходно обслуживаемая и удачно расположенная, метко обстреливала армию пяти кантонов, расположившуюся на болоте внизу. Но, к несчастью, лес на левом фланге цюрихской армии оказался незанятым, и горцы, увидев это, забрались на гору и под прикрытием деревьев открыли смертельный огонь по противнику. После обстрела они выскочили из леса с копьями в руках и яростно атаковали цюрихцев.  Они встретили такое же решительное и мужественное сопротивление. Мужчины Цюриха дрались как львы, они оттеснили врага. Битва грохотала по всему лесу подобно грому. Ярость и героизм с обеих сторон, бегство и преследование вооруженных людей, бряцание алебард и грохот, крики воинов и стоны умиравших, смешавшиеся в едином чудовищном реве, повторявшимся эхом отдавались в Альпах, пока, как казалось, не поколебались горы, и не пошатнулась земля. Наступая, цюрихцы попали в трясину. Увы! Они попали в западню. Враги вернулись и окружили их. В этот момент отряд под командованием Гельдли, предателя в глубине души, скрылся.  Оставшиеся сражались отчаянно, но так как они сражались один к восьми с людьми пяти кантонов. Их отвага ничего не могла сделать со столь превосходящим противником. «Вскоре они посыпались, - пишет Кристоффель – как зрелая пшеница осенью, под ударами жестокого врага, и, в конце концов, были вынуждены покинуть поле битвы, оставив на нем более пятисот человек, уснувших смертным сном или терзаемых агонией от смертельных ран». На этом роковом поле лежал цветок Цюриха, самый мудрый из его советников, самый настоящий христианин из всех горожан и самый талантливый из пасторов.
Одна смерть потрясает нас более, чем все остальные. Хотя Цвингли был на поле битвы, он не обнажал шпаги, он ограничивался обязанностями капеллана. Когда смертельный удар был нанесен из леса, и многие вокруг него пали, он наклонился, чтобы сказать несколько слов на ухо умиравшему человеку. Когда он так стоял, его ударили камнем по голове, и он упал. Немного придя в себя, он поднялся, но получил еще два удара. Когда он лежал на земле, вражеская пика нанесла ему смертельный удар, из раны стала течь кровь. «Что за беда, - сказал он - ведь они могут умертвить лишь тело, но не душу». Таковы были его последние слова.
Стало темно, появились звезды, ночь было холодной. Цвингли упал у грушевого дерева и лежал, распластавшись на земле. Руки были сжаты, взор был обращен к небу, губы шептали молитву. Примкнувшие к армии люди рыскали в поисках добычи по полю битвы. Двое из них подошли к месту, где лежал реформатор. «Хочешь, чтобы священник исповедовал тебя?» - спросили они. Он отрицательно покачал головой. «По крайней мере, – сказали они – призови в сердце Матерь Божию». Он выразил свое несогласие, еще раз покачав головой. Из любопытства, желая узнать, кем был этот упрямый еретик, один из них приподнял ему голову и повернул к одному из костров, разложенных на поле. От неожиданности он уронил его голову, воскликнув: «Это – Цвингли!»  Случилось так, что Бокингер, офицер из Унтервальдена, один из наемников, против которых выступал Цвингли, оказался поблизости. Имя, произнесенное солдатом, коснулось его слуха. «Цвингли! – воскликнул он – Злобный еретик и предатель Цвингли!» Едва он произнес эти слова, как вынул шпагу и перерезал горло Цвингли. В результате этого удара Цвингли скончался.
Реформатор встретил смерть на поле битвы. Он отдал свою жизнь за дело реформации церкви и возрождения страны. Он был таким же мучеником, как если бы умер на костре.
Когда ужасная весть о смерти Цвингли дошла до Цюриха, город был охвачен ужасом. Новость как молния распространилась по реформатским кантонам и принесла оцепенение и печаль. Пал великий патриот Швейцарии. Когда Эколампадий в Базеле узнал, что реформатора больше нет, его сердце окаменело, и он умер через несколько недель. Новость была встречена с глубокой скорбью во всех реформатских странах. Все понимали, что угас великий светильник, пал один из самых выдающихся борцов армии веры в тот момент, когда римское войско сплачивало свои ряды и надвигалось ужасное наступление на истину.
Цюрих заключил перемирие с пятью кантонами, ставя условием только толерантность. В общих приходах реформатская вера подавлялась, престолы были восстановлены, месса возобновлена, монахи поползли назад в свои пустые кельи. Когда Лютеру сообщили о смерти Цвингли и Эколампадия, он вспомнил о днях, проведенных с ними в Марбурге и был охвачен такой глубокой скорбью, что, выражаясь его собственными словами, «почти умер сам». Победа при Каппеле вызвала у Фердинанда Австрийского совсем другие чувства. «Наконец, - подумал он – течение повернулось». В Каппеле он видел первую из серии побед, одержанных мечом Рима. Он написал своему брату Карлу V, призывая его придти на помощь пяти кантонам, и начиная с Альп, проехать весь христианский мир во главе своего войска, очищая от ереси и восстанавливая авторитет старой веры.
Цвингли пал, но в той же стране должен был восстать еще более сильный человек.