Часть третья. Атос

     Несколько дней старый граф старательно разыгрывал совсем больного. Потом   стал жаловаться, что ему хуже, принял врача. Уверил его, что чувствует себя практически при смерти. И, наконец, в присутствии слуги Оливье, врач подтвердил, что положение из рук вон плохо. Бражелон, старательно охая, слезно просил передать племяннику, что должен с ним проститься перед смертью.
     До позднего вечера старик не отходил от окна, из которого была видна входная дверь. Оливье не появлялся. Устав стоять, но не желая покидать свой пост, Этьен попытался подтащить к окну кресло. Но мебель была солидной – тяжелой и массивной, у старого графа не хватило сил.
    - Вам помочь?
     Голос был негромким и очень мягким, говоривший не хотел пугать, но у Бражелона все равно от неожиданности сердце ухнуло так, что пришлось ухватиться за кресло. Сильные и заботливые руки бережно усадили старого графа.
    - Зачем Вы хотели меня обмануть?
     В комнате было темно, Бражелон не зажигал свет, чтоб с улицы его не было видно, а сейчас пожалел об этом – он не мог рассмотреть лица Оливье, только темный силуэт на фоне окна.
    - Вы напрасно мучили себя,  стоя тут,  в доме есть другой вход. Зачем Вам надо было, чтоб я пришел?
    - Я… я плохо себя чувствовал, правда! А у нас остались нерешенными важные вопросы…
    - Зачем Вам надо было, чтоб я пришел сюда?
    - Я хотел обсудить…
    - Простите, но это неправда. Вы хотели, чтоб я пришел сюда, в этот дом. Зачем?
    - Это Ваш дом.
    - Больше нет.
    - Но, Оливье, почему Вы не хотите все объяснить, я хочу помочь Вам!
    - И Вы полагали, что стены этого дома сделают меня разговорчивее? – с горькой иронией заметил Оливье. – Вот только не уверен, что Вы захотите это услышать.
    - Оливье! Я готов услышать все! Ты можешь на меня положиться!
     Он увидел, как рука Оливье коснулась шеи, там, где должен был быть крест. Слова прозвучали так тихо и глухо, что Бражелон с трудом расслышал:
    - Мне остается полагаться и уповать только на Него…
    - Но Он уже дал тебе так много, неужели ты считаешь себя вправе требовать еще большего? Оливье, разве тебе не за что благодарить Его? Каких еще упований ты ждешь? Разве Он не посылает нам тех, на кого мы могли бы положиться? Друзей, родных, близких, любимых?
    - ОН? Он посылает??? Не говорите так!
     Оливье почти кричал:
    - Если я буду думать, что это Он послал… Нет. Это не Он, это тот, другой…
Бражелон совершенно перестал понимать.
    - Другой? Оливье, о чем ты?
    - В гордыне своей я вообразил, что достоин того, чтобы мне был ниспослан ангел, гордыня была покарана… ангел был демоном… и теперь все, что мне остается, в смирении склонить голову и не даже не молить, я недостоин этого! всего лишь уповать на милость Его…
     Еще ничего не понимая, интуитивно что-то почувствовав, Бражелон спросил:
    - Твой ангел – это она?
     Молчание было почти осязаемым, плотным, душным и невыносимым.
    - Оливье, скажи же!
     Теперь кричал Этьен. Он схватил темную фигуру и тряс изо всех сил:
    - Да говори же, говори! Не молчи!
     Тело под его руками поддавалось, мягкое, несопротивляющееся, словно воля окончательно покинула его, и он полностью отдавал себя во власть силы, которая пожелала бы его взять. Словно тряпичная кукла, которая ждет кукловода.
     Бражелон перестал его трясти и обнял, как ребенка.
    - Оливье, Он никогда не оставит тебя, никогда. Чтобы ты ни сделал, как бы ни нагрешил, этот путь всегда открыт, только иди, мой мальчик, иди к Нему, прошу тебя! Не сдавайся тому, другому…
     Оливье не двигался. Ладонь, которой старик, утешая, гладил Оливье по голове, по лицу, стала мокрой. Бражелон услышал тихое, словно шелест:
    - Я убил ее…
     Бражелон услышал, но не пустил это слово в свое сознание: он не хочет этого понимать сейчас, сейчас нужно просто быть рядом. И он продолжал, едва касаясь, гладить лицо Оливье. Когда тот шевельнулся, Бражелон отпустил его и осторожно сел в кресло – он был обессилен.
     Оливье опустился на пол, сбоку от кресла, но не выпустил дядиной руки. Он то сжимал пальцы, то отпускал, как будто никак не мог решиться продолжать. Бражелон вместо слов сам крепко сжал руку племянника и не отпустил, когда тот попытался отнять ее. Это пожатие словно придало сил Оливье и он, наконец, заговорил:
    - Клеймо… у нее было клеймо… неизвестно кто… просто беглая воровка… я… я повесил ее… это мой долг, как судьи, а ведь она была моей женой! Нет, не женой, преступницей! Я должен был… понимаете, должен! Все было ложью, все – любовь, страсть, нежность, преданность! Все! Я был готов вызвать на битву весь мир ради того, чтоб просто дотронуться до ее руки, готов на муку, на смерть, на все! Ради воровки… Отдал даже то, чем я не имел права распоряжаться, то, что мне не принадлежало – честь нашего рода… Ради воровки! Я сам стал вором, я украл честь у моего отца, у моей матери, украл, чтоб отдать ей… Это не мой дом, и не мое имя. Я – никто, граф де Ла Фер умер. Умер в тот день, когда отдал свое имя, ответив «Да» на вопрос священника.
    - Но Атос жив.
     Оливье замер. Граф де Бражелон встал и заставил встать его, взял за руки и притянул к себе, стараясь в темноте разглядеть лицо.
    - Я не скажу, что имя не имеет значения, тем более то имя, от которого ты отрекся. Но ты, это ты, божье творение, какое бы имя тебе ни давали люди. Ты можешь отказаться от имени, но не от себя. На это у тебя действительно нет права. Не тебе это решать.
     Оливье судорожно дернулся:
    - Я не могу, у меня нет сил… Мне  так плохо!
     Но дядя не отпускал его:
    - Можешь, мальчик мой, можешь. Он всегда будет с тобой, и Он даст тебе силы, только не отрекайся, иди вперед. Ты можешь, Атос.
     Бражелон выдохнул это единым порывом, и тут же почувствовал себя неловко. Кто он такой, чтоб так говорить? Что он сам знает о страдании и прощении? То, что он сказал, это только слова, правильные, красивые, вдохновляющие, но для него они не наполнены смыслом. Тем глубоким внутренним смыслом, которым наделить их может только сам человек, не понявший, а переживший смысл таких слов. Как Оливье… и возможно, Атос. Но только не сейчас, сейчас он не понимает. Оливье постиг значение этих слов, и это убило его. Сумеет ли Атос пройти этот же путь и остаться жить? Не просто жить, а и верить, дружить… любить? Если бы он только смог!
     Внезапно граф осознал, что он в комнате один. Словно очнувшись от наваждения, он вернулся в мир реального восприятия. Та же комната, кресло, окно. Неужели он сходит с ума, и ничего этого не было – ни Оливье, ни этого признания? Но его ладони по-прежнему влажные – слезы Оливье еще не высохли. Как он мог не заметить, что мальчик исчез, ушел? Он выпустил его из рук, слишком слабых, старческих рук и даже не почувствовал этого, занятый своими мыслями.
     Сил больше не было ни на что, он сел в кресло и стал ждать утра, просто  ждать.
     Пришло утро, затем день, а граф все сидел, ждал. Слуги несколько раз заглядывали, но граф не реагировал, просто сидел. Когда тени снова стали удлиняться, графу доложили, что его спрашивают. Слуга Оливье. Хотя нет, Атоса. Бражелон заметил, как легко он стал воспринимать это имя, как будто другого никогда и не было.
     Атос ждал его в заброшенном саду.
     Спокойный, серьезный. Другой. Этот мужчина не умел плакать, он был печален, но отчаяния не было, только бесконечная грусть в глазах и улыбка, так похожая на ту, что знал де Бражелон, и все-таки другая.
     Голос его стал ниже и еще более глубоким. Этьен вдруг вспомнил, как смотрел когда-то на юношу и думал, каким красивым мужчиной он будет. Да, он стал очень красивым, только лучше бы не было того страдания, что сделало его красоту такой выразительной, лучше бы этого не было…
     Бражелон сказал, что уезжает домой. Так скоро, как только позволит здоровье. Атос кивнул. Он уже все обдумал: дом будет продан. Поверенный и управляющий в имении получат все необходимые распоряжения. Дядю он просил быть доверенным лицом для ведения дел, потому что кто-то должен официально представлять отсутствующего хозяина. Это только формальность, делами займутся другие. Он же теперь не будет иметь никакого отношения к прошлому, он будет жить в другом мире, где у него нет имений, доходов и титулов.
     Бражелон покачал головой:
    - Но что же ты будешь делать?
    - Не знаю. Я умею драться – так что дело найдется. Пойду служить.
    - Мы еще увидимся?
     Атос помолчал.
    - Я… не знаю…
    - Ты можешь приходить… если захочешь.
    - Да.
    - Ты так и не забрал бумаги.
     Атос улыбнулся одними глазами:
    - Тогда у Вас нет повода волноваться, мы обязательно увидимся еще. Я приду.
     Бражелон возобновил свои вечерние прогулки и Атос довольно часто приходил к нему в сад, правда никогда заранее не предупреждал – похоже он сам не знал, когда придет. Они говорили о литературе, философии, о латыни – как раньше. Иногда Атос рассказывал забавные истории про Портоса, о себе же он почти ничего не говорил. Упомянул только, что снял квартиру, как раз неподалеку от «Сосновой Шишки», но адреса не назвал.
     Кроме этой неопределенности была еще одна вещь, что заставляла Бражелона хмуриться – очень часто племянник был нетрезв. Он прекрасно держался, но все же… Как-то Этьен не выдержал и попытался заговорить на эту тему, но при первых же его словах Атос до хруста сжал свои пальцы.
    - Прошу Вас, – очень тихо сказал он. – Не напоминайте мне ни о чем. Я только хочу забыть, просто забыть… А еще перестать видеть сны.
     Они помолчали.
     Затем Бражелон преувеличенно бодрым тоном сказал:
    - Если ты решил продать дом, то, может, стоит взять для твоей квартиры что-нибудь?  Я бы мог помочь перенести.
     Атос чуть улыбнулся.
    - Вам так хочется увидеть, как я живу? Вы можете говорить со мной прямо, не стоит хитрить – у Вас это совсем не получается.
     Бражелон решительно выдохнул:
    - Хорошо, прямо так прямо. Я хочу знать, где ты живешь, с кем водишь компанию, как проводишь время и что собираешься делать. Да, и достаточно ли у тебя средств. Мне не нравится, что ты продаешь свои вещи.
     Атос чуть нахмурился – такой прямоты он не ожидал. Бражелон, сам испугавшись своей смелости, поспешно добавил:
    - Я не требую от тебя отчета, я просто волнуюсь за тебя… и боюсь.
    - Да говорите уж прямо! Боюсь, что ты сопьешься, или наложишь на себя руки, или влезешь в драку, где тебя убьют!
     Дядя посмотрел на Атоса умоляющим взглядом:
    - Да… да! Очень боюсь!
     Атос осекся, его гнев мгновенно остыл.
    - Простите меня. Я знаю, что Вы меня любите и волнуетесь. Если хотите, идемте прямо сейчас.
     Атос подождал, пока дядя сходил в дом и принес, наконец, многострадальную шкатулку и шпагу. Слуга за ним нес портрет.
     Атос усмехнулся:
    - Вы хотите, чтоб в Ваше отсутствие за мной кто-нибудь приглядывал?
     Дядя упрямо мотнул головой:
    - Он тоже очень тебя любил, всегда говорил, что ты самый лучший. Хотя тебе и было-то всего года три.
     Этьен чуть не добавил: «Мне рассказывал твой отец», но вовремя прикусил язык.
     Улица, где поселился Атос, Бражелону не особо понравилась, но дом выглядел прилично, сама квартира тоже. Плохо только, что до «Сосновой Шишки» рукой подать, но с этим уже ничего не поделаешь.
     Когда они неспешно шли назад, Атос успел рассказать, что думает подать прошение в роту карабинеров. Портос мечтал о службе, а ему все равно – карабинеры так карабинеры, в конце концов, разве это не долг дворянина служить королю? Портос успел повидаться с лейтенантом. Дело было под вопросом, все же это охрана короля, просто быть дворянином недостаточно. Но в тот же день, так уж случилось, они с Портосом как раз сидели в трактире (дядя только горестно вздохнул), и какие-то нахалы вздумали посмеяться над излишком лент на камзоле Портоса. Им показалось забавным, что у одного, такого большого, лент слишком много, а у другого, поменьше, лент совсем нет. Им предложили разделить ленты между собой. Они, в свою очередь, предложили разделить пару-тройку ударов шпаг. Нахалов унесли, а случившийся тут же карабинер потащил их в казармы, где всячески расхвалил их умение и отвагу. Лейтенант только усмехнулся, вновь увидев Портоса, с которым расстался всего час назад. Портос был принят. Сам Атос собирался подумать.
     Они дошли до дома. Бражелон больше не пытался заманить племянника внутрь – этот дом скоро действительно станет чужим.
    - Я уеду послезавтра, – сказал граф де Бражелон. – Но попрощаться хочу сейчас. Мне нужно будет время собраться, а если я буду ждать тебя, я никогда не смогу уехать.
     Атос кивнул.
    - Я не обещаю, что буду писать.
    - Я знаю. Пусть твой поверенный пишет мне. Я буду знать, что ты в порядке. Теперь иди, а то я не выдержу.
     Атос обнял дядю и, не оборачиваясь, пошел прочь.
     Граф де Бражелон не сводил глаз с переливавшегося камнями эфеса – конечно, эта шпага не для каждого дня, но Бражелон был рад, что когда он в последний раз  видел племянника, при нем была фамильная шпага графов де Ла Фер.