Убитые

И будут падать среди вас убитые, и узнаете, что Я Господь (Иез. 6:7)



Человек стоял на мосту и смотрел без всякого направления. Вокруг него раскинулся мир, живущий повседневной жизнью, способной поглотить и лишить смысла все, что в этот мир попадало.

Только этот человек как-то не совпадал с полотном повседневности, был будто наклеен на него сверху или оторвался от него, повиснув вопросительным лоскутом.

Если бы кто-то из прохожих был способен обратить на него внимание, то он бы озадачился невыразимым вопросом.

Человек достал из кармана сложенный тетрадный лист. Развернул. На нем были в столбик написаны слова, в основном зачеркнутые. Лист колыхался от ветра и от невероятного содержания, написанного на нем. Содержания столь масштабного, что, стань оно известным, все средства массовой информации навсегда позабыли бы свои мелочные проблемы экономики, политики и быта, и говорили бы только об этом… или исчезли бы вовсе, поняв, что им более не о чем говорить.

Но никто кроме этого человека не мог прочесть и понять написанного на мятом листке бумаги, потому что все остальные были слепы.

***

Разъяренный глаз солнца взирал на детскую площадку, опаляя ее жаром. Зона для детей пустовала из-за отсутствия на ней прохладной тени. Только трое ребят примерно двенадцати лет, обездвиженные скукой, оставались на детской территории.

Митя сидел в песочнице и вяло черпал ладонями песок, сразу же просыпая его между пальцев. Родители отказывались дарить ему компьютер, который имел уже каждый его ровесник, и, не зная чем себя занять, он без интереса рассыпал песчинки.

Витя стоял на верхней площадке горки и смотрел в горизонт. У него компьютер был уже давно, но он все равно скучал. Вероятно, склонность к скуке была свойственна ему от самого рождения, когда он ее еще не мог ее осознать. Теперь же его мучила и сама скука, и ее осознание.

Васька ходил по площадке и вел обрывочный диалог с кем-то, кого здесь не было, и с самим собой. “Понимаешь… я не знаю как… но ты же просто…” – произносил он части фраз, другие части произнося лишь губами или не произнося вовсе. В цельный разговор все это не складывалось, скорее всего, даже в его голове. Дело в том, что он был влюблен в Лерку, и та ему вроде бы ответила взаимностью, но через пару месяцев Васька перестал представлять для нее интерес, и был демонстративно забыт. Он никак не мог понять как такое возможно, и от неразрешимости этой загадки томился в муках и разговорах с воображаемой Леркой. А та все время давала различные объяснения, противоречащие друг другу.

Все трое ребят были друзьями, знали о проблемах друг друга и имели единую на всех неиссякаемую тоску.

Митя черпнул песок, кинул его в воздух и рассеял тишину обращенным к Ваське вопросом:

- Да хочешь я ее убью!

Васька остановил брожение, в пару секунд закончил текущий разговор и с непониманием посмотрел на друга.

- Кого?

- Да Лерку! Кого…

- Не надо…

- Ну… меня огорчает твое состояние.

- Не…  не надо, - отвернувшись от горизонта, сказал Витя, - скука или тоска едина, и в вещах только проявляется. Ну убьешь ты Лерку, а Васька опять потом влюбится, уже в другую Лерку, и так снова… снова…

- Ну, раз так! Тогда… тогда… - Митя зачерпнул песок и уставился на мириады песчинок, - тогда давайте убьем любовь.

- Это как? – не понял Васька.

- Это тебе себя спросить надо, ты же ее видишь сейчас, а не мы. Вот я сейчас вижу горсть песка, и она в моей власти, в моих руках, значит и отбросить ее могу, и развеять, - горсть полетела за пределы песочницы, - а то и вовсе убить.

Васька поводил челюстью, будто пережевывая не начатые диалоги:

- А ты прав! Надо попробовать.

- Ну а я скуку тогда убью! С тоской вместе. Уверен, они нераздельно живут, а значит, и вместе умирают, - махнул Витя кулаком в сторону заполненного скукой горизонта, - давно пора!

- Вот и отлично. Надо список составить…

Митя вынул из кармана сложенный вчетверо тетрадный лист в клеточку, карандаш и на коленке записал:

1) любовь

2) скука

- Мне кого убивать? – озадачил он себя и друзей.

От тени, которую создавали деревья неподалеку, отделилась человеческая фигура. Она соответствовала мужчине лет пятидесяти, лысому, морщинистому и с глазами, всерьез пораженными тоской.

- Ребят… я тут разговор ваш услышал… и хотел попросить – вы не могли бы счастье убить? А то оно все время приходит, или делает вид что приходит, и все время обманывает… надоели эти обманы, пусть бы лучше его вовсе не было!

- Это можно! Попробую его найти и с ним расправиться, - кивнул Митя, внося в список будущих жертв “счастье”, третьим пунктом.

- Спасибо… спасибо большое, - запинаясь, поблагодарил мужчина, возвращаясь в тень, как в иной мир.

- Пора. - Митя встал из песочницы и ребята разошлись.

***

Человек стоял на мосту, раздумывая обо всем.

Всюду сновали люди, у которых повседневность отняла всякую смелую мысль и умственное дерзновение. Они ничего не замечали, погруженные в свою ничего не значащую рутину. Их никак не затронул тот потрясающий замысел, что родился полвека назад. Замысел, определивший многое, если не всё в их жизнях.

В людском представлении мир оставался неизменным и менялся лишь во внешних аспектах, хотя во внешних аспектах он как раз мало менялся. Подлинные метаморфозы мироздания носили глубинный характер, о котором они и не догадывались.

***

Придя домой, Митя сразу заподозрил что-то неладное. Родители как-то странно переглядывались и, вертя головами, прятали улыбки.

- Сын… в общем мы решили тебя порадовать, - сказал папа, выпуская наружу широкую улыбку.

Митькино сердце заколотилось от радостного предчувствия. Он сбросил ботинки и вбежал в свою комнату.

Да!

На его столе стояли монитор и системный блок – его воплощенная мечта! Он непроизвольно рассмеялся и даже начал подпрыгивать, выкрикивая благодарственный клич.

- Рады тебя порадовать, - улыбнулась мама, - мы пойдем, прогуляемся. Ты тут пока осваивайся.

Родители покинули комнату и квартиру.

Митя устремился к компьютеру, но какой-то объект на полу зацепил его целеустремленный взгляд. Листок бумаги, на нем три слова – 1) любовь 2) скука 3) счастье.

Счастье…

Он ощущал счастье всем свои естеством, каждым бесконечно малым элементом своей сущности. Оно даже как будто наполняло воздух - его можно было вдохнуть ноздрями и попробовать на вкус. Оно бросало вызов.

Митя предпринял слабую попытку отогнать счастье, но был мгновенно подавлен его неодолимой мощью. У него не было сил даже для защиты, не стоило и говорить о том, чтобы пытаться счастье убить.

Труба…

В углу его комнаты стояла металлическая, водопроводная труба. Ее давно уже собирались выкинуть, но намеренье это пока никто не осуществил.

Митя, шатаясь, подошел к ней, взял трясущимися руками и побрел к своему воплощенному счастью. Он поднял ее над головой, чувствуя, как остатки сил покидают руки, и рубящим ударом опустил на клавиатуру. Кнопки брызнули во все стороны.

Следующий, более решительный удар пришелся в монитор. Мите показалось, что это голова явленного счастья, и, разнося ее на куски, он обрекает его на неминуемую гибель.

Оно и вправду умирало. Убийца почувствовал - счастье умаляется в нем и вне его. Рассыпается, как живая конструкция, лишенная осевой детали.

Но вслед за этим на него обрушилась незримая волна отчаянья. Она почти сбила Митю с ног, но он все же сумел предотвратить падение медленным оседанием на пол.

Что мог он противопоставить отчаянью, так коварно родившемуся из трупа счастья?

Митя принялся лихорадочно придумывать средства защиты и нападения. Через полчаса беспорядочного размышления он почувствовал в себе нечто принципиально иное – грусть или печаль. Она разрасталась, поглощая своим существом приступы отчаянья, пока оно окончательно не растворилось в печали  как в кислоте.

Отчаянье скончалось вслед за счастьем. Осталось лишь уныние, которое нечем было убить.

Митя поднялся с пола, взял лист бумаги, зачеркнул на нем “3) счастье”, приписал четвертый пункт “отчаянье” – зачеркнул и его. После этого он внес в список жертв “печаль”, представил ее этим словом, а потом перечеркнул.

Печаль умерла.

Удовлетворенно вздохнув, Митя прилег на кровать и сразу же уснул. Он мог бы быть счастлив, но разбитое счастье, располагающееся неподалеку, напоминало о том, что счастья больше нет.

***

Васька пришел домой, притащив с собой, конечно же, и любовь, которая болталась где-то во внутренних чертогах души. Закрывшись в своей комнате, он стал расхаживать туда-сюда, обдумывая методологию убийства любви.

Понять бы для начала где она пребывает… Ваську не оставляло подозрение, что в сердце, так как оно болезненно ныло и переполнялось неисчерпаемым беспокойством.

Был еще день, который только приближался к вечернему времени суток – совершенно не хотелось спать, но по неопределенному наитию Васька решил сделать именно это. Он рухнул на кровать и, закрыв глаза, попытался извлечь из себя оформленную в Лерку любовь. Этот операционный процесс, начатый в состояние бодрствования, почти сразу же продолжился во сне.

Васька был хирургом или мясником, а на разделочном столе перед ним лежало его существо, точнее то, что, вероятно, им было, так как это нечто имело неуловимую и никак непознаваемую форму. У этой препарированной сущности присутствовала область, пронизанная болью – Васька это чувствовал, осознавая себя этим объектом. Он распознал в этой области свое сердце, любовь и душу… совершенно не представляя, где заканчивается одно и начинается другое – они будто сливались в единое целое.

От непонимания Васька, кажется, выпал из сна, а от досады ударил себя кулаком в район сердца, но оно спряталось за мышечной броней и костяным частоколом, избежав какого-либо урона.

И снова перед ним был стол и умирающий от раны в сердце пациент.

“Выжгу все это,” – в единый миг заключил Васька и его агонизирующая сущность.

Он спал дальше… Но уже без снов - они сгорели.

***

Витя брел по улицам и дворам, не надеясь отыскать место, далекое от вездесущей скуки. В его системе мышления давно засела мысль, что скука – это первозданная субстанция, из которой возникли все зримые и незримые вещи. Она таилась в деревьях и машинах, человеческих глазах и речах, в палящем солнце и прохладном ветре. Даже самого себя Витя считал сплетенным из скуки и  имеющим какое-нибудь очень скучное предназначение.

Дерево преградило ему путь и он намеренно ударился в него лбом.

-Ты че? – выронил прохожий, растворившись до того, как Витя его разглядел.

-Как убить скуку? – вопрос повис в пространстве, в котором не было никого и ничего, кроме безмолвной тоски.

Витя шел до тех пор, пока не оказался у небольшого домика. В нем и вне его дремали бродяги, наверно, догадавшиеся уже о сути всех ответов.

-Тебе чего? – спросил принадлежащий одному из бродяг рот, показавшись из под капюшона.

-Как убить скуку?

-Возьми и убей, - обладатель рта израсходовал весь интерес на этот очевидный ответ и задремал.

Витя уселся рядом с ним, прислонившись спиной к исписанной стене домика. Он вгляделся в горизонт и смотрел в него до тех пор, пока пламенный шар солнца не начал за него валиться.

Не имеющая ограничений скука раскинулась перед ним и наполняла все, что было им.

Витя вгляделся в нее как в горизонт…

- Ведь правда, - приметил он краткую мысль в своей голове, за мгновение до того, как убил скуку раз и навсегда.

***

Человек стоял на мосту, держа в вытянутой руке тетрадный лист. Внизу ходило множество людей, он посмотрел на них без интереса.

Вот он приметил некую девушку с молодым человеком – они весело смеялись, держась за руки. В их представление еще существовала любовь, на деле убитая уже полвека тому назад, но они все еще по инерции верили в существование этого предрассудка. По всей видимости, им даже казалось, что они счастливы, хотя счастье покинуло мир и выветрилось из всех его закоулков, вместе с грустью и печалью.

Мимо них быстро прошел мужчина с чемоданом, куда-то явно спешивший и уже опаздывающий. Им как будто владело отчаяние, но этого не могло быть, потому что и отчаянье уже не было причастным к земному бытию. А некогда вездесущая скука растворилась как морок, хоть до сих пор и присутствовала навязчивой иллюзией в восприятии многих людей.

Люди... Они почти никогда не сомневаются в реальности своих предположений, ощущений, мыслей и того нагромождения случайного бреда, которым обыкновенно является их повседневная жизнь.

Им не прочесть этой бумажной скрижали. Они не умеют читать.

***

Во дворе больницы шел дождь. Виктор, стоя у окна, наблюдал за ним зрением и слухом. Уже пятнадцать лет прошло с тех пор, как он расправился со скукой, потому процесс наблюдения был ее лишен. Полет каждой дождевой капли являл себя как откровение, к которому невозможно было привыкнуть.

В больницу он пришел вместе с Дмитрием – они пришли навестить Василия, оказавшегося в реанимации. Какие-то проблемы с сердцем вроде бы… смертельно опасные.

Посетителей пускали по одному, Виктор уже повидался с умирающим другом. Тот лежал на больничной койке, потребляя лекарственные средства через капельницу. Он не разговаривал и отсутствующим взглядом всматривался в самого себя, будто бы разыскивая во внутренним мире некую давно утерянную жизненно важную реликвию.

У Виктора не было печали, ввиду того, что Дмитрий собственноручно прекратил ее существование, но было сочувствие. Он попытался приободрить друга прикосновение к его руке, однако Василий, кажется, лишь пристальнее стал буравить взором изнанку своего сокрытого от всех естества.

Виктор вздохнул без печали и вышел в коридор, созерцать дождь и дожидаться Дмитрия.

Тот вскоре вернулся, в который раз удивив друга своим ледяным взглядом. Его глазные яблоки будто бы были вершинами айсбергов, за которыми скрывалась еще более плотная толща льда. Дмитрий явно решился на нечто серьезное.

- Василий скоро умрет, - это была холодная констатация, - я этого не допущу.

Он вынул из кармана сложенный тетрадный лист. Виктор не видел его уже более десятка лет…

- Я убью смерть, - с решимостью Дмитрий занес смерть в список шестым пунктом.

- Но как?

- Разберусь, когда мы встретимся, - ледяная печать принятого решения закрыла тему.

Они вышли с территории больницы, зашли в метро, спустились на платформу. Их направления далее не совпадали.

- Постой, - вдруг придержал друга Дмитрий.

- Что?

- Возьми это, но не сейчас, - он вытащил тетрадный лист и показал его Виктору.

- А когда?

- Потом, - Дмитрий закончил этим разговор и, развернувшись, пошел к прибывшему поезду.

- Прощай, друг.

***

Немногочисленные родственники и знакомые тихо плакали. Лежавший в гробу Дмитрий даже сквозь закрытые веки взирал на них как будто презрительно. Его строгое лицо, преисполненное нездешнего спокойствия и непоколебимой решимости, однозначно указывало на то, что у повстречавшей его смерти не было никаких шансов.

Его нашли с ножом в сердце и листком бумаги в левой руке. Теперь этот листок находился в кармане у Виктора, и он периодически во время похоронной церемонии опускал в карман руку, ощупывая тетрадное завещание друга. Шестой пункт был в нем зачеркнут, но добавился седьмой.

Василий тоже покинул этот мир, но уже после решительных действий, предпринятых Дмитрием, значит, он не умер, ведь инстанция смерти уже была упразднена к тому моменту. С ним случилось нечто совершенно иное – хуже или лучше смерти, кто знает. Люди же по привычке заключили, что тот попросту скоропостижно скончался.

Церемония завершилось, гроб закрыли и погребли в земле.

Виктор вышел с кладбища, вынул из кармана листок бумаги, развернул и посмотрел на единственное не зачеркнутое слово…

***

Человек стоял на мосту и смотрел на единственное не зачеркнутое слово, написанное на тетрадном листе – 7) жизнь.

Сложив лист и убрав его в карман, он побрел по улицам и дворам, думая о том, что ему должно сделать. В раздумьях человек дошел до небольшого домика, ставшего пристанищем бродяг. Это строение ничуть не изменилось за полвека, чуть обветшало может, окрасилось новыми рисунками и надписями, но сути своей не поменяло.

Прислонившись к стене пристанища, дремал бездомный. Виктор уселся рядом с ним.

-Тебе чего? – кажется, это был тот же самый рот под капюшоном и тот же самый голос, хотя  обладатель у них видимо был уже другой.

Человек хотел спросить, но осекся и улыбнулся.

-Да ничего, я уже знаю как быть.

Рот под капюшоном тоже криво и понимающе улыбнулся.

Человек вынул лист бумаги, что-то в нем быстро нарисовал, а потом что-то зачеркнул. Его голова повисла, тело, как тряпичное, осело, а существо удалилось от жизни и смерти.

Бродяга смотрел на него пару минут, не понимая: спит он, дремлет, умер или еще что… Не справившись с любопытством, бездомный взял лист бумаги из расслабленных рук человека. Там были написаны в столбик семь зачеркнутых слов: 1) любовь, 2) скука, 3) счастье, 4) отчаяние, 5) печаль, 6) смерть, 7) жизнь.

А ниже них была нарисована цифра “8)”, напротив которой ничего не значилось.

30.03.14/

30.03.14.


Рецензии
Мда.. надо бы убить сожаление к таким беспризорным бедолагам.)

Галия Байкан   13.04.2014 08:19     Заявить о нарушении