Под эгидой ООН Производственный роман

     Российский начальник на любой должности имеет врожденное обыкновение не бояться никого и ничего. Так он привык вести себя и при Иване Грозном, и при Петре Великом, а уж последующие правители и вовсе не способны были понудить его к перемене устоявшихся привычек. Принеси ему любой документ, подписанный хоть в самых заоблачных административных высях, он может дать ему ход, а может и засунуть на самое дно самого нижнего ящика письменного стола – и поминай, как звали (и тебя, и документ, и лицо, подписавшее его наверху). Вот ты пришел к нему (да и начальничек-то не ахти, из средненьких, директор гостиницы), имея при себе бумагу шикарного вида – на бланке с изображением государственного герба, подписанную Одним Из Тех, Чьи Портреты Развешивают На Улицах В Государственные Праздники, заверенную красной печатью Его Канцелярии. Бумагу, начинающуюся словами "Правительство Союза Советских Социалистических Республик проводит международный семинар..." – ну, прямо-таки дипломатическая нота, в самом деле. А он равнодушно сунет ее в папку "Входящие" и скажет, демонстративно подавляя зевок: "Ладно, оставьте, мы (мы!) разберемся, позвоните через пару недель".

Совсем иная реакция, однако, будет на бумагу, где в первых же строках (собственно, прямо-таки в первой строчке) написано: "Правительство СССР проводит международный семинар под эгидой ООН..." Право, не берусь судить, почему именно эта аббревиатура оказывает столь магическое воздействие на  руководящие кадры страны необъятных Советов (может, все дело в привычке беспрекословно реагировать на слово длиною именно в три буквы?) – но, прочтя эти волшебные слова "под эгидой ООН", начальничек встрепенется, улыбнется кривоватой, но вполне доброжелательной улыбкой и скажет: "Поможем чем можем. Давайте свои конкретные пожелания!" Как известно, формула "Поможем чем можем" – это реакция на просьбу равного себе; выше ее только формула "Будет сделано", как реакция на распоряжение очень большого партийного начальства (вариант – "Бу сде", в ответ на партийное указание менее устрашающего уровня).

Собственно говоря, благожелательная реакция директора гостиницы была предопределена еще накануне, в тот самый момент, когда он согласился поговорить со мной по телефону. Сначала трубку взяла, естественно, секретарша, и вот она-то оказалась первым человеком во всей бесконечно длинной цепочке чиновников различного калибра, разговор с которыми я на протяжении последующих шести месяцев неустанно начинал с этих волшебных слов: "Добрый день! Вас приветствует Оргкомитет Семинара ООН!"
 
Семинар был включен в генеральный план ооновских мероприятий еще в прошлом году, после чего месяца три, не меньше, ушли на оживленную переписку с нью-йоркской штаб-квартирой. Наконец в середине марта пришло официальное письмо из Секретариата ООН – в три адреса: МИД, Госкомитет по внешнеэкономическим связям и наше министерство. Именно нам было поручено "от имени Правительства Союза Советских Социалистических Республик" проводить этот Семинар – то есть пахать, грызть землю и вообще делать всю черную работу. Остальные два адресата брали на себя общую координацию, то есть обязались присутствовать на первом заседании Оргкомитета (по одному представителю), на церемонии официального открытия (также по одному представителю), ну, и на всех банкетах (не меньше пяти человек от каждой стороны).

Получив долгожданное письмо, мы, прежде чем показать его высокому начальству, засели обмозговать это дело. Мы – это начальник отдела внешних связей (в дальнейшем именуемый по краткому варианту своего имени – Пит), Игорь (сотрудник этого же отдела, на которого будет взвалена львиная доля вышеназванной черной работы, притом, что он будет именоваться во всех документах лишь Административным директором) и я (человек, приглашаемый Питом как бы со стороны, для того, чтобы Игорь не захлебнулся этой черной работой; в итоговом документе я буду значиться как Старший переводчик). За плечами у нас не одно мероприятие такого рода, друг друга мы знаем как облупленных, и потому без долгих рассусоливаний беремся за дело: через час самое позднее надо будет нести письмо к замминистра, курирующему внешние связи, и глупо идти к нему без конкретных предложений. Значит, на окончательную выработку предложений – час (притом, что в принципе у нас уже имеются кое-какие соображения, обсосанные за эти три месяца переписки с Нью-Йорком).

Первым делом надо решить, кто у нас будет Исполнительным директором. Это должен быть человек, скажем так, многоликий. Во-первых, из числа министерских руководителей (статус!). Во-вторых, связанный по своей работе с тематикой Семинара (он реально будет отвечать за подготовку всех советских материалов, то есть должен лично знать всех тех специалистов, которые эти доклады будут писать – за неплохие ооновские денежки, между прочим – и вытаскивать из них эти доклады клещами). В-третьих, имеющий хорошие отношения с замминистра, курирующим Семинар (именно ему придется выклянчивать высокую подпись, причем порой под письмами самыми неожиданными – в гостиницу, в ресторан гостиницы, в другой ресторан, где кормят вкуснее, хотя и значительно дороже, в таможню, в Большой театр, в цирк, в УВИР, в поликлинику, обслуживающую иностранцев – да мало ли куда). В-четвертых, имеющий хорошие отношения с Хозяйственным управлением министерства и, главное, с его транспортным отделом (машины будут нужны круглосуточно, а где их взять!). В-пятых, в-шестых, в-седьмых... И, главное, еще раз во-первых, чтобы был человек по возможности хороший – нам с ним полгода предстоит иметь дело. Естественно, есть у нас кое-кто в уме, и сейчас мы заняты окончательным перетряхиванием кандидатур. Всем хорош А, но одна беда – как примет на грудь, так начинает петь хохляндские песни на языке оригинала. В свое время это очень нравилось большому ооновскому начальнику с длинной и труднопроизносимой индийской фамилией, процветавшему при Генеральном Секретаре (уточним: ООН, а не КПСС) с короткой бирманской фамилией. Но в позапрошлом году заокеанский меломан ушел в отставку по старости лет, а в прошлом году А запел было на банкете по инерции (и по-украински), и следствием этого сольного выступления стал дикий скандал, учиненный большим советским (уточним: мидовским)  начальником, который, как неожиданно оказалось, на дух не переносил за душу берущую поэтику украинского народа. Скандал разросся до таких высот, что А вообще могли бы взять – причем не за душу, естественно, а за другое место, но вроде бы обошлось, вот только из ооновской обоймы он выпал – и, по всей вероятности, до тех пор, пока не отправят на пенсию мидовского чина. Следующий по алфавиту Б, как выясняется, с недавних пор тоже лишен доверия – после того, как напился до невозможности на приеме в шведском посольстве. И ведь вот что интересно: блевал он со всей, как говорится, культурностью, без нежелательных свидетелей, в надежно запертой кабинке туалета и втихаря, то есть без этих мучительных стонов и реготания, свойственных русскому человеку, попавшему в такую беду – а, поди ж ты, выследили (причем неизвестно, кто!) и, как водится, стукнули. Против кандидатуры В восстаю я – этот человек опасен тем, что чуть-чуть знает английский, и поэтому работать с ним невозможно. Во время бесед – официальных, дружеских или за рюмкой чая – он вдруг просветленно заявляет: "Не надо переводить, я и так все понимаю". Ну, ты, естественно, отключаешься и следишь за разговором вполуха – как вдруг он: "Я не понял этого слова – переведите!" А какого–такого слова он не понял – пойди-разбери. В общем, трудно с ним, и я заявляю официальный протест, который, на мое удивление, принимается. Ну, а дальше, как говорится, по тексту: Г – он г... и есть, Д – просто не годится, Е прямо-таки в принципе не годится, Ж – сами понимаете... Дело кончается тем, что Пит говорит: "Ну вас туда-то и туда-то, больно вы переборчивые. Мне посоветовали Людмилу Петровну – вот пусть она и будет". – "Это Люську-то? – изумленно говорит Игорь; и, после паузы, – а что, пусть. Она давно уже рвется, надо с нее спесь сбить маленько". Я припоминаю Л.П. – светленькая такая дамочка, даже отчасти симпатичная, наших лет, вроде бы заведует отделом. "Подотделом", – поправляет меня Игорь. "Мне что, – пожимаю я плечами, – только бы в перевод не лезла". Люськина кандидатура принимается единогласно – тем более, что посоветовал ее Питу сам замминистра. Теперь – ключевая фигура бухгалтера семинара. Ну, здесь вопросов нет – уже который год эту собачью работу тихо, спокойно и эффективно делает один и тот же человек, дай Бог ей здоровьица.

Пит звонит по внутреннему замминистра – тот у себя и свободен. Пока он собирает бумаги в красивую папочку, напоминаем: "Договорись о дежурной машине и о ксероксе". То есть, чтобы он официально получил высокое разрешение пользоваться этими принадлежащими всему министерству благами во внеочередном порядке.

Ксерокс, вообще говоря, это отдельная история. В описываемые времена еще не существовало портативных множительных устройств – то есть их не существовало в пределах, ограниченных государственной границей Страны Советов. Более того, имеющаяся на вооружении (иначе про эти агрегаты размером в полкомнаты не скажешь) копировально-множительная техника состояла к тому же еще и на спецучете, потому что известно было, что с ее помощью можно репродуцировать сочинения идейных врагов и тем самым подрывать основы. Поэтому для размножения двухстраничного документа тиражом двадцать экземпляров требовалась разрешающая подпись заместителя министра. А для бесперебойной работы семинара необходимо обеспечить столь же бесперебойный поток документов – рабочие материалы, меморандумы, сообщения секретариата, служебная информация (не путать с информацией для служебного пользования!)... Особенно круто приходится, когда заседания семинара уже идут полным ходом – надо возить материалы на размножение в здание министерства и тут же доставлять готовый тираж в конференц-зал (минут сорок только в один конец, особенно в часы пик). Помнится, как-то надо было размножить выступление большого ооновского чина и раздать его делегатам. Ну, присутствующий на заседании замминистра собственной своей рукою начертал: "Срочно!" и даже позволил использовать для курьерских целей его персонального водителя. Объявили перерыв, попили кофейку с пирожными, а тираж все не везут. Ооновец (эдакая ехидная японская мордочка) и говорит заместителю министра (через мое посредство, естественно): "Когда же, ваше превосходительство?" Разумеется, "превосходительством" можно кликать только министра, но поскольку сам министр на семинарских сборищах из принципа не показывался, то зам рассматривался всеми приезжими из Нью-Йорка как бы в качестве самого главного человека. Ну, зам отвечает японцу спокойно, что повезли размножаться, скоро будут. А япошка, столь же спокойно: "А почему бы вам, ваше превосходительство, в интересах экономии времени не привезти множительный аппарат прямо вот сюда, в конференц-зал?" Мое дело телячье – я перевожу, что сказано, а про себя думаю: "Ну, сейчас начнется". Оно и началось. Зам уставился на нас с японцем совершенно безумным взором (явно прикидывая, как можно было бы притащить сюда этот аппарат размером в пять письменных столов) и вдруг говорит мне: "Нет, вы что-то не так переводите – как же это можно притащить сюда аппарат размером в пять письменных столов?" После чего мы с японцем в два голоса пытаемся убедить его в том, что, вообще-то, на свете существуют портативные ксероксы. Он слушает, а в его выпученных глазах: "Не верю!". Такое же недоверие к собеседнику, кстати, таится и в раскосых глазах ооновского начальника: "Что ж ты, превосходительство, дурочку-то валяешь?"

Итак, Пит уходит к начальству, а мы с Игорьком тем временем садимся на телефон – первым делом надо застолбить гостиницу. В те годы на всю  Москву была только одна гостиница, в которой имелся конференц-зал – "Украина". Естественно, селить делегатов в одном месте, а возить каждый день (собственно, два раза в день, на утренние и дневные заседания, а с учетом того, что туда и обратно, так и все четыре раза) – это искать приключений на свою, мягко говоря, голову. Значит, надо убедиться, что конференц-зал свободен в нужные для нас дни, и сделать это безотлагательно.

Звоним. Естественно, отвечает секретарша директора, первый человек, который слышит от меня волшебные слова: "Добрый день! Вас приветствует Оргкомитет Семинара ООН!" Магия трехбуквенной аббревиатуры срабатывает немедленно – слышу, как она докладывает: "Иван Иванович, это из ООН!" И тут же в трубке гнусавый тенорок: "Иванов слушает". Объясняю ситуацию. "Приносите письмо, побеседуем", – отвечает товарищ Иванов вполне по-свойски. Договариваемся на завтра, в девять. Все остальные звонки будут иметь смысл только после этой встречи, в ходе которой товарищ Иванов скажет нам, на какие конкретно дни мы сможем рассчитывать.

Пока Пит сидит у начальства, можно прикинуть кандидатуры переводчиков. Ну, с линейными вполне однозначно – по неписаным законам мы должны обойтись собственными силами, то есть привлечь тех работников министерства, которые говорят по-английски. Их, реально говорящих, как нам известно, всего трое, но больше, к счастью, нам и не потребуется. Все равно они прыгают только на подхвате – серьезные переговоры перевожу я или Игорь, а семинар обслуживают синхронщики. Синхронные переводчики обычно работают бригадами, и поэтому надо просто-напросто обзвонить человек пять бригадиров, что мы тут же и делаем. В первую очередь связываемся с Толей – но, к нашему глубокому сожалению, сентябрь у его команды уже занят. "Жаль ребята, очень жаль", – говорит и он, и понятно, почему: ведь работа с нами – это не только собственно синхронный перевод рабочих заседаний в течение двух недель, но и письменный перевод всех советских докладов на английский для раздачи участникам в качестве официальных документов Семинара. И все это по ооновским расценкам! Одним словом, очень жирный кусок. (Кстати, надо еще перевести и доклады иностранных участников на русский – но этим делом займусь я лично, и делиться я ни с кем не намерен. В конце концов, я заслуживаю этот – да, жирный – кусок, хотя бы в качестве компенсации за то, что каторжная работенка старшего переводчика согласно официальной смете принесет мне сущие гроши.) Звоним дальше, и тоже неудачно: у Бориса никто не берет трубку, а Сашки (как поведал нам детский голос) нет в Москве. Листаем записную книжку дальше – и тут звонок; это Толя: "Ребята, к моей рекомендации прислушаетесь?" – "Естественно!" – "Моя старая боевая подруга, только вернулась из Женевы, работала там три года. Зовут Леночкой. Пишите телефон. Бригаду она наберет, я ручаюсь. В крайнем случае подстрахую лично". Ну, что ж, если Толя рекомендует... Звоним. "Вы – Толины друзья? Очень рада. Когда мне подъехать, познакомиться с тематикой, с материалами? Ну да, и с вами, естественно. Если на мое усмотрение – то хоть сейчас. Диктуйте адрес". Деловая девушка. Или дамочка? Через пару часов разберемся.

Тут появляется Пит: "Значит, так, мужики. Людмила – директор. Бухгалтер – как обычно. Машина в нашем распоряжении с завтрашнего дня. Сейчас надо подготовить общий приказ – Рыжий тут же подпишет ("Рыжий" – это замминистра; он действительно рыжеватый – в тех местах, где не лысый, а где лысый – там веснушки). Ну-ка, сели и написали!" Мы, в свою очередь, докладываем о предстоящем визите Леночки и о завтрашней поездке в гостиницу (кстати, надо будет машину заказать к десяти к "Украине", чтобы возвращаться оттуда уже не своим ходом). После чего садимся и пишем (пишет, собственно говоря, Игорь – у него почерк самый понятный, а мы диктуем на разные голоса). Значит, так: общее руководство возложить на Рыжего, а функции координатора на Пита; сформировать Администрацию Семинара ООН в составе таких-то (Л.П., бухгалтер, разумеется, Дима – куратор всей конторы от ГБ, Игорь, я, три девицы-переводчицы, пара мужиков из Хозяйственного управления – пока хватит, а если надо – добавим); предоставить в распоряжение Администрации дежурную автомашину "Волга" и, при необходимости, микроавтобус "РАФ"; разрешить пользование копировально-множительной техникой (ответственные подписи – Пита и Л.П.); разрешить таким-то на такой-то период вход в здание министерства после 19 часов и в выходные дни; и так далее, и так далее (пункты в основном переписываются из текста приказа по поводу предыдущего Семинара). Все, написали, отдали секретарше печатать.

"Теперь, мужики, Оргкомитет", – говорит Пит. Ну, это мы решаем элементарно. Рыжий – председатель, Игорь – ответственный секретарь, члены – Пит, Л.П., по человеку из МИДа и ГКЭС (и вообще, с ними надо бы созвониться и пообщаться), пара специалистов по тематике Семинара со стороны (это основные докладчики, Л.П. подскажет, кто именно).

Ну, вроде пока все. Пит звонит Л.П. и спрашивает, говорил ли с ней уже Рыжий. "Тогда заходи, начнем работать!" Через пару минут на пороге кабинета возникает хрупкая фигурка; одета со вкусом, хотя, разумеется, и отдает в туалете дань своему официальному положению среднего уровня министерской начальницы, в распоряжении которой около десятка теток разного (преимущественно, зрелого – то есть, предклимактерического) возраста; светлые волосы уложены в строгую прическу; с виду наших лет (хотя, может, и постарше – как говорится, маленькая собачка до старости щенок, а она невысокого роста). Пит знакомит меня с ней, она подает руку и – с чего бы это – чуть краснеет. Рассаживаемся, я смотрю на нее внимательнее и вижу: а ведь вполне ничего тетка, и ножки неплохие, и сама довольно симпатична – если бы только растрепать эту прическу и одеть чуть полегкомысленнее. (Я еще отдам должное своему предчувствию – когда в середине Семинара поедем на три дня в ознакомительную поездку (так называемый Study Tour, обязательная часть семинарской программы) в Питер, и когда она придет на вокзал в джинсах, и когда мы расположимся в купе ооновских боссов распить с ними бутылочку в знак успешного окончания первой недели Семинара, и когда она сядет рядом со мной – чтобы я переводил ей застольную беседу, и когда наши колени соприкоснутся, а она в ответ только плотнее прижмется ко мне... Но обо всем об этом – после, в свое время.) Начинаем прокачивать разные разности (тематика выступлений, список докладчиков, сроки – пока ориентировочные – готовности материалов на русском языке, чтобы не задержаться с переводом, два списка участников – формальных, приглашаемых только на открытие, и фактических, которым интересно присутствовать на всех заседаниях...).

В разгар беседы открывается дверь, и входит еще один представитель Администрации Семинара – Дима, прикрепленный к министерству куратор от компетентных органов. Вальяжный мужик с приятным баритоном, всегда безукоризненно одетый и неизменно распространяющий легкий аромат дорогого французского одеколона (а иногда и отечественного коньяка, из тех, что по умеренным ценам). Работать с ним просто – он не вяжется к мелочам, а если есть возможность, то закрывает глаза и на более масштабные вопросы (в смысле, пропускает их мимо ушей). Его основной девиз: "Мужики, чтобы у нас все было тихо!" В этой конторе он проездом – последние свои три года отсидел в Токио и ждет очередного назначения. Дима любит вкусно поесть, слегка выпить и словить кайф в узком кругу линейных переводчиц, вполголоса напевая песни нашего детства ("В Кейптаунском порту...", "У юнги Билли стиснутые зубы...", "Я был батальонный разведчик..."). Одним словом, на таких кураторов надо молиться – особенно если сравнивать его, скажем, с предыдущим товарищем из тех же органов. Тот, по иронии судьбы, тоже звался Димой, только был хромым, маленьким, тощим и постоянно кипел пламенной злобой – на иностранцев, говорящих не по-нашему, на нас, понимающих по-ихнему, и на себя, по-ихнему не говорящего и не понимающего, несмотря на проведенные в Женеве пять лет с хвостиком.

Дима подсаживается к Л.П. и делает вид, что приобнимает ее за плечи: "Ну как, товарищ Директор Семинара Организации Объединенных Наций? Бдительность на высоте? Отсутствие шпионских вылазок гарантируете?" Л.П. спокойно отвечает: "Ой, Дима, отстань, дел полно", что меня успокаивает – значит, они на "ты", и на его шуточки она реагирует вполне нормально, а это важно в долгосрочной перспективе. Продолжаем обсасывать разные разности, и через часок Дима говорит: "Леди энд прочие джентльмены! Есть мнение, что наше первое официальное заседание следует отметить. Тем более что старший переводчик недостаточно знаком с директором. Вот пусть и выпьют на брудершафт. А то не по-партийному получается". Я смотрю на часы – без десяти пять, а в пять должна появиться Елена: "Сбегать, конечно, можно, только к нам сейчас бригадир синхронщиков придет". – "Что значит – "сбегать"? – обижается Дима. – Такого рода заявления направлены прямо-таки на подрыв авторитета органов. Ты думаешь, у меня в сейфе пусто?" – "Вот и прекрасно, Дима, – говорит Л.П. – Сейчас прервемся, а к шести продолжим совещание. Тем более, как раз рабочий день кончится, а то нехорошо в рабочее время..." Чувствую, что Л.П. (да после таких слов тоже хочется назвать ее просто Люськой) мне нравится все больше (и это я еще представить не могу, насколько она мне понравится к концу семинара и чем все это кончится...). Дима же воспринимает мое сообщение в ином ключе и добавляет: "Правда, если ваши синхронщики придут, то может и не хватить..." – "Не волнуйся, – говорит Игорь, – это дама, да к тому же незнакомая". – "Ну, если дама, то всем хватит, а незнакомая – тем более познакомимся". А Л.П. продолжает проявлять административную озабоченность: "Что там у тебя, Дима, и сколько?" – "Докладываю, товарищ директор. Фруктово-ягодный ликер иностранного производства, в пересчете на нашу шкалу ценностей – градусов тридцать; бутылка стандартной западноевропейской емкости ноль семьдесят одна. Как раз грамм по сто на душу населения, а тебе – чуть побольше. Если нет вопросов, то я пойду: надо еще позвонить куда следует и сообщить про вашу пьянку. Все, в шесть ноль одна – сбор здесь. Погоди, а зачем здесь? Давайте в комнате для приемов. Присутствие присутствующих обязательно!"

Дима открывает дверь, чтобы выйти, и практически сталкивается со стоящей на пороге высокой – ему под стать – темноволосой дамой, выглядящей настолько не по-нашему, насколько могут выглядеть умные российские красавицы, с пользой – для себя и для своего временного заграничного работодателя – проведшие несколько лет за рубежами нашей необъятной родины. По всей вероятности, это и есть Елена (а то и Елена Николаевна, если судить по ее отстраненному и отчасти неприступному виду). Дима с учтивым полупоклоном пропускает ее в комнату и, приняв свой лучший товарный вид (застегнул и одернул пиджак, поправил галстук, выровнял манжеты, причем все в одну секунду и одним движением – как и подобает человеку, успешно закончившему Дипломатическую академию), проникновенно говорит: "Никак мы имеем удовольствие принимать нашего бригадира наших синхронных переводчиков?" – "Надеюсь, – отвечает вновь пришедшая низким грудным голосом, четко артикулируя слова и автоматически принимая стиль диминой речи, – что вы действительно имеете удовольствие; а насчет того, ваш ли я бригадир – это как договоримся". – "Договоримся, не извольте сомневаться, – продолжает Дима с нахальной улыбочкой победителя всех и всяческих Чио-Чио-Санов. – И по окончании этого совещания прошу ко мне, на шестичасовое, куда приглашены все присутствующие". С этими словами он исчезает, причем в наступившей после его ухода краткой тишине как бы слышен малиновый звон шпор.

Пит переводит разговор из гвардейско-гусарского в более деловое русло; после знакомства и нескольких общих слов Л.П. исчезает, доверив Игорю принятие решения по синхрону (мудро с ее стороны – как новичок в этом деле она бы только проявила при всех свою ограниченную компетентность, и в то же время если впоследствии возникнут какие-то проблемы, то с нее взятки гладки). Елена берет быка за рога, причем наблюдать за ее действиями приятно, потому что видишь профессионала. Определившись с тематикой семинара и прикинув объемы работ, она переходит к условиям и скрупулезно уточняет цены по всем позициям. Потом изучает текст нашего типового договора и принимается вносить туда поправки. Теперь надо бы все это посмотреть с Л.П. и с бухгалтером, но рабочий день уже кончился. Впрочем, впереди еще первая в рамках этого семинара поддача. "Пошли, – говорю я, – Дима ждет". Елена складывает бумаги и начинает прощаться. "Как, а совещание по режиму?" – с полной серьезностью говорит Пит. – "Это что – пьянка или только остограммиться?" – спокойно уточняет Елена. – "Да какая сейчас пьянка, – успокаивает Игорь, – дел на полчаса, к семи все свободны". Елена столь же деловито уточняет, нет ли в нашем районе проблем с такси, потом просит позволения воспользоваться телефоном и сообщает, по всей видимости, дочери, что будет дома после восьми.

Всей компанией мы спускаемся ниже этажом. Комната для приемов – это довольно большое и прилично отделанное помещение, куда приводят иностранцев, посещающих министерство (чтобы те не шастали по служебным кабинетам и не удивлялись убогости трудового быта советских чиновников). Посреди комнаты стоит длинный стол для больших совещаний, а в углу – диван, кресла и журнальный столик для приема малочисленных делегаций. В соседней комнатке есть холодильник, электрический чайник, чашки-рюмки и еще кое-какие запасы (кофе, чай, печенье, конфеты). Ключи от этого рая имеются только у Димы и Пита; таким образом, чисто формально они имеют право распоряжаться помещением и всеми его удобствами. Разумеется, не каждодневно – но с сегодняшнего дня настала наша пора. Собственно говоря, секретарша Пита уже отнесла секретарше Рыжего на подпись приказ по Семинару номер один, в рамках которого мы обретем, помимо всего прочего, официальное право "использовать все помещения, оборудование и ресурсы министерства, связанные с процедурой приема иностранных делегаций" – извините за цитату.

Пришли – а дверь уже открыта. Входим и застаем приятную для глаза картину: на журнальном столике стоят не только коробка конфет и жестянка с печеньем из местных спецзапасов, но и тарелки с какой-то реальной едой. Дима и Л.П. уже ждут нас. Оказывается, Л.П. сама зашла в Рыжему, взяла у него подписанный приказ, наделяющий ее определенными полномочиями, после чего, будучи уже официально в ранге Директора Семинара, спустилась в спецбуфет (обслуживающий начальство и иностранных гостей) и заказала на шесть часов бутерброды и минеральную воду. Молодец, Люська! Именно так и говорит Дима, целуя ее в щечку. "Молодец, Люси! Ребята, у вас будет прекрасный директор. Хотя и строгий". Уверенными, резкими движениями он откупоривает бутылку и, разлив по первой, командует: "Ну, на "ты"! – "А целоваться тоже будем?" – подначивает Игорек. – "Тебе не обязательно, а я так непременно! Но начинают дамы. Девочки, давайте". Л.П. и Елена, отпив по глотку, покорно чмокают воздух возле ушей друг друга, после чего Дима заявляет: "Чтобы не затягивать церемонию, я целую Леночку лично и в одиночку, но от имени всей мужской части коллектива. А ты, директор, целуйся со старшим переводчиком. И быстро". Л.П. пристально смотрит на меня и раздумчиво говорит: "Ну, что ж, время уже нерабочее..." И мы целуемся, причем как-то так выходит, что делаем это почти по-настоящему. (Еще не раз мы припомним  этот наш первый поцелуй.)

Вгрызаясь в унылые казенные бутерброды с сервелатом и сыром, начинаем опрашивать Елену на предмет общих знакомых. Узок наш круг и тесен наш мир – естественно, выясняется, что она училась на курс младше Бориса и в одной группе с Татьяной, что приходилось работать в одной бригаде и с Антоном, и с Гелием, и с Мариком, а разок, совсем еще в юном возрасте, довелось пересечься с самим Юрой – нет-нет, она была тогда уже вполне самостоятельной переводчицей, а "мартышкой" сроду никуда не ездила, потому что села в будку уже на четвертом курсе.

(Синхронный переводчик во время исполнения своих служебных обязанностей действительно находится в звуконепроницаемой (по возможности) будке, имея на голове наушники, через которые воспринимает все, что говорят в зале, и сидя перед микрофоном, через который он повторяет все услышанное, только на другом языке. А "мартышкой" у нас принято называть начинающего коллегу – как правило, женского пола – которого (которую) берут в бригаду, чтобы приучался; обычно "мартышка" держит связь с администрацией мероприятия, получает от них все рабочие материалы, делает мелкие оперативные переводы и выполняет массу других очень полезных, хотя и вспомогательных функций; в будку же "мартышка" садится только при чрезвычайных обстоятельствах – например, если старшие товарищи запаздывают с обеда или испытывают трудности в начале утреннего заседания после вчерашнего банкета.)

Между тем Дима разливает по следующей и предлагает выпить за крепкую мужскую дружбу между мальчиками и девочками, и, в частности, между присутствующими, потому что без такой дружбы на протяжении ближайшего полугода нам всем хана, ибо семинар предстоит непростой, и по тематике, и по составу участников; а если будет между нами дружба (или даже более сильные чувства, нагло замечает он как бы в скобках), то нас ждет всемирный успех, и к тому же – тут он делает серьезные глаза – вполне возможна премия в размере месячного оклада по месту основной работы.

Хватило, чтобы расплескать по третьей, пусть и чисто символически, и я настоятельно предлагаю допить эти последние капли за прекрасных дам, которые в знак благодарности готовы сделать нам кофе – или чаю, по желанию, тем более что Дима уже распечатал коробку конфет, и глупо оставить ее недоеденной. Как только отставили в сторону рюмки и взялись за чашки, разговор тут же перекинулся на производственную тематику (да ведь и не о политике же говорить в Димином присутствии). Сначала пытаемся выжать из Л.П. (которая, собственно говоря, после выпитого брудершафта – Людмила) хоть какие-то сведения о тематике намечаемых докладов и о сроках их сдачи на перевод. Потом начинаем прикидывать, кого именно можно ждать из Секретариата ООН, кто пожалует из высокого начальства – нью-йоркского или женевского, каких старых знакомых есть шанс повидать. Потом Людмила с Питом принимаются за составление предварительных списков приглашаемых от советской стороны, а Дима начинает их корректировать. Но тут Елена говорит: "Все, колокольчик звенит. Семь часов, как и договаривались". И мы действительно расходимся – первый день Семинара завершен.

Назавтра мы с Игорем встречаемся в мрачном вестибюле гостиницы "Украина". Информировав мрачных швейцаров: "Нам назначено к Иван Иванычу", поднимаемся по левой лестнице и, миновав парикмахерскую с туалетами напротив, мимо конференц-зала проходим к приемной директора. Сообщаем секретарше, кто мы такие; она вроде бы даже улыбается нам: "Иван Иванович вас ждет". Заходим в мрачный кабинет, здороваемся, выкладываем на стол документы – письмо за подписью Рыжего, украшенное красной гербовой печатью, и папку переписки с Секретариатом ООН, где сверху подшит полученный нами вчера разрешающий документ. Иван Иванович с опаской берет папку, почтительно листает ее (по морде видно – что ничего не понимает, потому что по-английски, но уважает, поскольку все послания на внушительных зарубежных бланках). Потом берется за письмо Рыжего – здесь он чувствует себя спокойнее, потому что язык понятный. Внимательно читает дважды, потом откладывает в сторону и, сняв очки, благожелательно оскаливается: "Пожалуйста, товарищи, какие ваши конкретные пожелания". Пожелания наши просты – конференц-зал, два люкса, до пяти полулюксов, десяток одноместных и двадцать двухместных. Начало сентября, желательно вторая неделя. Он задумывается, потом начинает лихорадочно листать лежащие перед ним несколько ежедневников в роскошных кожаных обложках. Потом неуверенно говорит: "Кажется, пока у нас ничего на это время не намечено. Но надо посоветоваться с товарищами". Вызывает секретаршу и просит пригласить директора конференц-зала и начальника службы размещения. И чаю на нас на всех, что само по себе хороший знак. Директор конференц-зала, высокий тощий мужик с мордой давно махнувшего на себя рукой алкоголика, подтвердив, что зал свободен весь сентябрь, быстро уходит. Ну, с ним все ясно: ставим литровую бутылку экспортной "Столичной" и вьем из него веревки без малейших проблем. Появляется секретарша с чаем, печеньем и сообщением, что "Татьяны Владимировны найти не может". У нас отлегает от сердца – значит, наша добрая подруга Танечка за минувший год никуда не ушла и по-прежнему сидит на размещении. Это Иван Иванович и алкаш здесь новички, а с Танечкой мы знакомы очень даже хорошо. Ждем ее появления, а пока пьем чай и чинно разъясняем Ивану, насколько его личная помощь в деле организации Семинара окажет воздействие на укрепление авторитета Советского Союза на международной арене. Он пыжится, важно кивает и говорит, что международное значение такого рода мероприятий весьма велико и что возглавляемый им коллектив приложит все усилия для того, чтобы с честью... В это время в кабинет влетает великолепная блондинка в шикарном костюмчике из недешевого парижского магазинчика, благоухающая французскими же духами, при первом взгляде на которую свежий человек только раскрывает рот в изумленном восхищении – что, впрочем, делаем и мы, хотя знаем ее уже несколько лет. "Слушаю вас внимательно, Иван Иванович", – почтительно говорит она, при этом незаметно для Вани подмигивая нам. – "Вот, Татьяна Владимировна, товарищи из Организации Объединенных Наций, надо бы им помочь". – "Сделаем, что надо, – бодро заявляет Татьяна. – Пишите резолюцию, и я поработаю с товарищами". Иван, сопя, выбирает толстый красный карандаш и, прикусив от напряжения нижнюю губу, что-то карябает на углу нашего письма. Татьяна вырывает бумагу у него из-под руки, вчитывается в каракули, удовлетворенно кивает головой и говорит: "Пойдемте, товарищи, к мне, проработаем вопрос".

Татьянин кабинет – собственно, клетушка – через дверь от директорского. В проходной комнате сидят три ее сотрудницы, приветствующие нас сдержанно, но вполне дружелюбно. "Девочки, минут двадцать меня нет ни для кого", – говорит Татьяна, прикрывая дверь. Человек, даже совсем далекий от всех этих гостиничных и прочих блатмейстерских дел, и тот не мог бы ни поразиться такому отношению со стороны Татьяны Владимировны, красивой женщины, входящей, безусловно, в первую сотню самых влиятельных людей Москвы. Мы с Игорем про себя тоже не устаем дивиться такому к нам – именно к нам лично – отношению. Познакомились мы три года тому назад, тоже во время ооновского семинара, когда Татьяна сидела еще в проходной комнате, но уже была правой рукой тогдашней начальницы Виолетты. Это был жуткий семинарчик, в смысле организационных трудностей: участвовали министры практически всех европейских стран, то есть не только восточных и южных, но и самых что ни на есть западных, причем француза черт принес даже с женой. Ну, естественно, и от страны Советов участники были соответствующие, а на открытии присутствовал хотя и не Сами Понимаете, Кто, но Почти Что – по каковому поводу конференц-зал почтили своим присутствием мальчики из "девятки", все посольства прислали представителей в приличном ранге, слепили глаза осветительные приборы Центрального Телевидения... словом, суматоха была внушительная. А Татьяна тогда буквально только-только переехала в Москву с мужем, подпольным узбекским миллионером, который и устроил ее на завидную должность в одной из главных московских гостиниц. Она была из приличной русской семьи, с войны осевшей в Ташкенте; кончила там университет и вполне сносно говорила по-английски. Замуж вышла, по ее собственному признанию, с тоски, потому что надоела нищенская жизнь; но муж оказался вполне приличным мужиком, без восточных штучек – перевез ее в Москву и не держал дома на привязи. Правда, работу выбрал ей сам – разумеется, не без учета и своих интересов. Виолетта ненавидела ее всей своей сучьей душонкой – за молодость, ум, богатство. И, осознав уровень нашего семинара, назначила Татьяну ответственной за его проведение, в тайной надежде, что та оскандалится и сломает себе шею. Но объединенными усилиями мы провели все мероприятие без серьезных срывов, несмотря на ежедневные неизбежные мелочи, которые способны довести человека до белого каления и седых волос, а также вопреки козням виолеттиных клевретов и капризам госпожи французской министерши. Ну, то, что мы подружились тогда – было не удивительно. Удивительно другое – когда на следующий год мы снова обратились в гостиницу, Татьяна (уже занявшая к тому времени место Виолетты) встретила нас с такой искренней радостью, что мы даже растерялись (хотя и не подали виду). "Ребята, я люблю вас за то, что вы не наглые, как некоторые, и ничего для себя не просите, – сказала она после первых же приветствий. – А кстати, может, и зря". После этой отчасти загадочной фразы (так что именно "зря" – любит она нас, или мы ничего не просим в личном плане?) мы перешли к делу, а когда прощались, то она сказала очень серьезно: "Учтите, что между нами – дружба. И если у вас есть свободные полчаса, можете заскочить ко мне просто так, поболтать или попить кофейку".

Вот и сейчас, закрыв дверь своего владения, она сказала: "Очень рада видеть вас снова, мальчики". Полезла в крошечный холодильник, стоящий в углу, и со словами: "Чая у меня нет" выставила бутылку гордоновского джина и тоник. "Помню я, что вы любите. И только не говорите мне, что еще нет десяти". Мы с Игорем даже не рискнули переглянуться (уже потом, на улице, с грустью обсудили ситуацию: девушка спивается, что, увы, неизбежно в ее положении). Татьяна плеснула в высокие стаканы джина, поставила перед каждым бутылочку тоника, достала из заморозки лед. "Ну, за встречу! А теперь давайте – что там у вас". Прикидываем примерные сроки заезда: мы вселяемся в штабной номер в четверг с утра, первые участники начинают прибывать, по-видимому, в воскресенье, а основная масса во вторник, официальное открытие в среду.

(Заметим в скобках – это моя идея, которую я стараюсь по возможности регулярно проводить в жизнь: начинать работу любого международного мероприятия не традиционно, в понедельник, а в среду – соответственно, в среду же, через неделю или через две, и заканчивать. У этой простенькой идеи масса достоинств. Во-первых, основная нагрузка при встречах-проводах падает на будние дни, а не на субботу-воскресенье. А это значит: все службы – таможня, ОВИР и прочее – работают в нормальном режиме, и в случае ЧП нет необходимости искать человека, от которого зависит принятие нестандартного решения, где-то на даче, отрывая его от заслуженного отдыха; к тому же меньше проблем с водителями, вопящими о сверхурочных. Во-вторых, заезд и выезд из гостиницы также приходятся не на выходные, и вся администрация тоже сидит на рабочих местах. В-третьих, обе пятидневки заседаний включают субботу и воскресенье, когда все учреждения закрыты, и тем самым участники избавлены от кошмаров раздвоения личности и не рвутся между необходимостью присутствовать на заседании и потребностью съездить в посольство или еще в какое-нибудь место. В-четвертых, Study Tour, устраиваемый после первых пяти дней заседаний, тоже приходится на середину недели, что резко облегчает проблемы с билетами (поезда идут полупустыми) и упрощает работу тем, кто принимает нас во время этого Study Tour в другом городе (в будни все легче организовать по сравнению с выходными). Есть еще и в-пятых, и так далее, но хватит и сказанного.)

Дальше смотрим, сколько нам понадобиться и каких номеров. Вообще мы даем каждому участнику определенную сумму суточных, а он сам решает, жить ли ему в одноместном или делить комнату со своим коллегой, что обходится дешевле. Люди, приезжающие из так называемых развивающихся стран, предпочитают сэкономить деньги для других целей – и это их дело. Плохо, правда, что мы практически до последнего не знаем, сколько нам потребуется одноместных номеров и сколько двухместных – а это серьезная проблема, особенно для гостиницы, и хорошо, что Татьяна волевым решением позволяет нам бронировать лишние номера и потом отказываться от них буквально в последнюю секунду.

Теперь вопрос с люксами (трехкомнатными номерами) и полулюксами (двухкомнатными). Спрос на них постоянно велик, особенно на так называемые "распашонки", которых в гостинице всего десяток. "Распашонка" – это полулюкс, но очень удобный: огромная прихожая со встроенными шкафами во всю стену (куда мы складываем все материалы семинара – внушительных размеров стопки докладов всех стран) и две комнаты – направо и налево, тоже очень большие (в одной размещается советская администрация, в другой – ооновская). Кроме того, "распашонки" расположены в торце длинных коридоров, как бы вдали от гостиничной суеты. По старой дружбе Татьяна всегда обеспечивает нам хотя бы одну "распашонку" для штабного номера, что очень непросто ввиду чисто болезненного пристрастия, которое питают к ним грузинские продавцы цветов и азербайджанские торговцы фруктами. Оговариваем и этот вопрос.

Ну, главные проблемы записаны в татьянин ежедневник и, значит, решены. С мелочами будем разбираться по ходу дела. Прощаемся и бежим искать ждущую возле гостиницы машину, потому что время тоже бежит, а сегодня предстоит сделать еще массу дел.

По приезде собираемся у Пита в кабинете – естественно, с Людмилой – и рассказываем о наших успехах. Тут же составляем английское послание в Нью-Йорк с указанием точных дат начала и окончания Семинара, и Людмила несет его Рыжему на подпись. Мы тем временем звоним насчет оборудования для синхронного перевода. Ну, здесь особых проблем нет. Они очень рады, что заседания будут в "Украине", где есть вся необходимая проводка и вообще легко работать. Уточняем дни и время работы, количество участников, количество рабочих языков и, соответственно, количество будок. Теперь надо будет сегодня–завтра забросить им письмо, что при наличии в нашем безраздельном распоряжении машины совсем просто.

Появляется Людмила – наше послание подписано, и секретарша Рыжего должна его отправить (помечаем себе в ежедневнике: "Проконтролировать после обеда!"). Людмила предлагает мне организовать совещание переводчиков в комнате для приемов, что я и делаю, обзванивая всех троих девиц, выбранных нами на должности линейных переводчиков, и извещая их относительно предстоящего. По пути вниз я искоса смотрю на Людмилу: она сегодня одета как-то менее официально, что ли, если не сказать, что более легкомысленно. Думаю, сказать ли ей об этом. Решаю, что сказать надо, но не при всех – ну, а сейчас вполне благоприятный для этого момент. Щеки Директора Семинара розовеют, что заметно даже в полусвете коридора: "Это что – упрек или комплимент?". Смущаясь, она становится совсем миленькой, и я решаю добить ее окончательно: "Самый настоящий комплимент, можешь не сомневаться!" Она смотрит как-то странно, вроде бы с официальным выражением лица, и я спешу напомнить: "Мы же вчера пили "на ты". Не забыла?" – "Нет, – медленно говорит она, – как пили, не забыла, и не забыла всего остального". – "Как целовались?" – слетает у меня с языка, прежде чем я успеваю хоть на секунду задуматься. – "Да, и это тоже", – спокойно отвечает она, не отводя глаз. На этом интересная беседа прекращается, потому что мы уже пришли, и у дверей нас ждет вся троица – Света, Аня и Марина.

Следующие полчаса Л.П. объясняет присутствующим тематику семинара, важность его проведения для мирового сообщества, важность важных участников и гостей, важность нашего, переводческого, вклада в общее важное дело. Вид у нее самый что ни на есть серьезный и официальный, и никому кроме меня в голову не приходит заметить, что две верхние пуговицы на кофточке расстегнуты. Наконец она отпускает девиц, сообщив им напоследок, что их непосредственное начальство информировано о решении руководства министерства относительно привлечения их к проведению семинара и что соответствующий приказ сегодня был разослан всем руководителям заинтересованных подразделений. "В случае недопонимания кем-либо из руководителей важности этого международного мероприятия прошу обращаться непосредственно ко мне, а я, в свою очередь, поставлю в известность заместителя министра относительно невыполнения его приказа". Закручено крепко, потому что характер Рыжего известен всем: непослушание в таких делах рассматривается как оскорбление, нанесенное лично ему, а также Советскому Правительству и, возможно, Коммунистической Партии. Тут одним выговором по партийной линии не отделаешься – можно и место потерять.

Девицы гуськом выходят из комнаты, а я говорю: "Если у тебя есть полчаса, нам хорошо бы сделать пару вещей. Во-первых, давай прикинем текст приглашения гостям и участникам, а я потом переведу на английский, потому что пока напечатают, пока разошлем – а время-то идет. Кстати, пометь себе, что хорошо бы к концу недели иметь список советских участников и приглашенных. И потом – давай хотя бы вчерне определимся с распорядком дня заседаний. Это нужно и для тебя – чтобы распихать доклады по дням и по часам, и для меня, чтобы предметно говорить с гостиницей, насчет организации питания и всего прочего". За полчаса мы действительно делаем необходимое, и она спрашивает: "Все?" Я пристально смотрю на нее и вдруг, неожиданно для себя, говорю: "Еще одна важная вещь – застегни пуговичку на кофте, а то мало ли что подумают..." Но еще более неожиданна для меня ее реакция – застегивая пуговицу, она говорит спокойно: "Дурак ты. Да кто же про меня такое подумает!" Улыбается. И поспешно выходит из комнаты. Поспешила, и правильно сделала. Потому что я неожиданно почувствовал, что готов поцеловать ее. И, возможно, не как вчера, не в щечку.

Поднявшись к Игорю, застаю его в разгаре телефонного разговора. Он кивает головой и утвердительно мычит, по всей видимости, полностью отдавшись на волю собеседника. Наконец, со словами: "Ну, добро, договорились!" кладет трубку и делает пометку в ежедневнике. После чего делает глубокий выдох и говорит: "Зае... – оглядывается, и, увидев в комнате секретаршу Наташу, переключается на ходу, – затрахал меня этот мидовский козел. Одно хорошо – трижды заявил, что входить в организационные детали у него нет времени. Так что видеться с ним будем не часто – хоть за это спасибо. Но завтра придется общнуться. Сольемся в экстазе. Кстати об экстазе – где там наша Люська?" Он набирает четыре цифра внутреннего и говорит: "Товарищ директор, можно вас пригласить на очередное совещание... По поводу завтрашнего заседания оргкомитета... Ну, конечно, со всеми уже договорился... Нет, ты своих спецов тоже пригласи, пусть первый раз все будет по правилам... У Рыжего в кабинете, а где же еще... Нет, сейчас лучше ты к нам – у нас просторнее..."

Следующий день можно определить по-разному. Это и самый противный,  и самый сложный, и самый нудный, но прежде всего – это, пожалуй, самый  важный день всего Семинара. По крайней мере, на его подготовительной стадии. Мы проводим заседание Оргкомитета. Мы его и организовали – и заседание, и сам комитет.  Мы – это те пять человек, от которых зависит успех или провал проекта. Игорь и я – прежде всего. Естественно, Пит. В еще большей степени, если судить по первым ее действиям – Людмила. Отчасти Дима. Именно на нас – в случае, не дай Бог, чего – и будут спущены все собаки; естественно, Рыжий и посторонние боссы из МИДа и ГКЭС по определению участвуют только в дележке наград.

Члены Оргкомитета – а их тоже подобрали мы, исходя из тех же соображений своего удобства – собираются в кабинете заместителя министра, за дубовым столом, в обстановке полной торжественности. Игорь проникновенным голосом зачитывает самые общие сведения – сроки, предварительный состав участников, ориентировочную программу, место проведения... Когда мы вчера писали этот текст, то умышленно оставили подвисшими несколько пустяковых деталей, вроде того, кто должен открывать первую сессию, кто выступит первым на банкете в день открытия, а кто – на заключительном приеме – ну, и прочую чушь. И теперь с наслаждением наблюдаем, как начальство – посторонние боссы и Рыжий лично – отпихивая друг друга локтями, уточняют эти бессмысленные мелочи. Прекрасно! Значит, они полностью уверили самих себя, что принимали самое непосредственное и даже яростное участие в выработке окончательного решения – хотя на деле основные пункты этого решения были подготовлены нами же, накануне. С учетом наших интересов. Или, если не бояться высоких слов, с учетом интересов дела. Что в данной ситуации одно и то же, поскольку дело будем делать именно мы. Не нижеподписавшиеся, а накануне писавшие.

Итак, к концу рабочего дня у нас на руках имеется официальное решение Оргкомитета. Там черным по белому записаны все те вещи, пункты, положения, соображения, аспекты и обстоятельства, которые важны нам для того, чтобы работать спокойно и без помех. Под документом стоят подписи всех членов оргкомитета, так что деваться им теперь некуда. А у нас развязаны руки, и мы можем спокойно заниматься реальным делом.

В первую очередь надо сделать несколько заказов – в самом широком смысле этого слова, из числа тех, которые будут выполняться, исполняться, осуществляться и реализовываться долго. Иными словами, большую часть лета – с учетом сезона отпусков (надо ли говорить, что нас он не коснется, и мы позволим себе вздохнуть, только проводив последнего участника, а точнее, отправив в Нью-Йорк последние документы из числа тех, что неизбежно не будут сделаны во время Семинара, в том числе и по причинам технического характера). Людмила заказывает научной общественности доклады по семинарской тематике, а мы с Игорьком – папки, блокноты и прочую канцелярскую мелочевку с эмблемой Семинара, а также нагрудные значки. Этим надо заняться завтра же, и уйдет на это немало времени.

Людмиле проще, она соберет у себя всех потенциальных докладчиков, и поначалу они согласятся с радостью. Еще бы, такая возможность – выступить на международном мероприятии, чтобы потом гордо козырять этим на всех сложных поворотах своей научной карьеры; плюс к тому и денежки, по ооновским расценкам, что тоже на дороге не валяется. Другое дело, что потом – как показывает богатый и печальный опыт – Людмиле придется выбивать из них готовые тексты буквально палкой; они будут со свойственным российскому человеку раздолбайством клясться: "Через недельку... через пару дней... уж точно завтра...". А Елена будет звонить нам и холодным тоном напоминать, что, дескать, мы и сами, как коллеги, должны бы знать, сколько времени требуется на перевод даже готовых докладов, а на перевод не вполне готовых – вдвое больше, и это будет вам стоить, товарищи администрация...

Нам же с Игорьком предстоит колгота другого рода. Простенький текст, который надо нанести золотом на папках и прочих блокнотах (буквально: Организация Объединенных Наций, Экономический и Социальный Совет, название Семинара, место и дата проведения – но на двух языках) придется согласовывать в самых неожиданных инстанциях, включая и пресловутый Главлит (то есть советскую цензуру) – прежде чем его можно будет растиражировать в количестве аж сотни экземпляров. А значки – это отдельная песня: все те же инстанции, цензурные и нецензурные, плюс еще получение спецодобрения в министерстве культуры в смысле его (то есть значка) эстетической ценности. То есть, не будет ли он оскорблять глаз советского человека, привыкшего на каждом шагу созерцать только идеалы красоты.

Есть и еще предварительные заказные дела – но это так, по мелочи. Надо обрадовать коллег в Питере сообщением, что Семинар прибудет к ним на пару-тройку дней, дабы ознакомиться с их профессиональной деятельностью, а также с красотами Северной Пальмиры. Может, даже кому-то из нас придется съездить туда на денек-другой, чтобы на месте решить все вопросы, связанные с научной и культурной программой. И надо заранее общнуться с администрацией интуристовских железнодорожных касс – хотя и среди недели, но все-таки нам потребуется почти два вагона СВ. И кстати о культурной программе – надо уточнить, когда Большой театр начинает сезон осенью, и попытаться закинуть им предварительную заявочку, которую они, конечно, не возьмут – но, по крайней мере, скажут, когда в августе можно будет ее принести. Что касается другого обязательного места, куда водят иностранных  гостей, а именно, цирка, то там, к счастью, сезон длится без перерыва, и надо просто подать заявку вовремя. И еще надо посмотреть, не изменились ли с прошлого года условия и сроки заказа экскурсий – обзорная по Москве (именуемая в экскурсионных бюро, по старинной советской манере, аббревиатурно – МСНР, что означает, как нетрудно догадаться, "Москва – столица нашей родины"), Кремль, с неизбежным визитом к Главному Покойнику (впрочем, это дикое на взгляд нормального человека занятие пользуется у инограждан большой популярностью), Оружейная палата. И приложить максимум усилий, чтобы проникнуть в Алмазный фонд (то есть, надо еще одно письмо с автографом Рыжего).

А параллельно – составляется и детализируется смета Семинара. Приходится учитывать массу неожиданных мелочей, с которыми пришлось столкнуться в прошлые разы, и, соответственно, закладывать в некоторые статьи кое-какой избыток деньжат, чтобы потом можно было спокойно взять оттуда наличные, столь необходимые в критические моменты, возникающие, кстати, сплошь и рядом. Ну, например, встречаешь участника вечерним рейсом, на заказанной по статье "Транспорт" машине. А рейс задерживается на четыре часа, и водила говорит, что у него кончилась смена и он видал все это в гробу. Ты ему, конечно, не подписываешь путевку, он тебя, конечно, посылает туда-то и туда-то, ты его посылаешь обратно, после чего он уезжает. А через четыре часа, в разгаре, можно сказать, ночи, надо вести прибывшего в гостиницу – и на какие, спрашивается, денежки, если бы не было в кармане этих самых наличных. Потому что хитрая графа "Непредвиденные расходы" давно уже стала объектом пристального внимания разных проверяющих, и оттуда много не почерпнешь. А наличные требуют все – и носильщики, и официанты, и водители за лишний час работы, и техники, устанавливающие оборудование для синхронного перевода, за лишний микрофон, якобы не предусмотренный по схеме, и проводники, и швейцары... список этот бесконечен.

На следующий после заседания Оргкомитета день мы переходим на работу в стандартном режиме. С утра делаем необходимые звонки, а потом разбегаемся по всем возможным и невозможным идиотским инстанциям и мотаемся там до обеда. Вернувшись, подводим итоги и снова беремся за телефон, составляя план беготни на последующие дни. В промежутках сочиняем разные письма в эти самые инстанции, и Людмила таскает их Рыжему на подпись. Через пару недель общие контуры того, что гордо именуется "план-график", начинают выясняться, и тогда мы делаем первую попытку зафиксировать его для наглядности.

Берем лист ватмана и расчерчиваем его по месяцам, чтобы на каждый день приходилось по клеточке: в июне клеточки поменьше размером, в июле побольше, а в августе и сентябре – совсем большие, аж целые клетки, и уже на все дни недели, включая и выходные. Фломастерами разных цветов разносим по этим клеткам сроки выполнения разных дел. Красный цвет – подготовка, перевод и издание докладов; синий – контакты со смежными совучреждениями; зеленый – контакты с ООН; желтый – контакты с Питером и заказ билетов на поезд; черный – контакты с гостиницей (несмотря на наличие едва ли не любовных отношений с Танечкой, за этими людьми нужен глаз да глаз); коричневый – культурная программа... И на стенку этот лист, на видное место. Такая настенная живопись действительно дает прекрасное представление о ходе событий. Если видишь денек, сверкающий всеми красками спектра, то ясно, когда именно надо собраться и стиснуть зубы. А если видишь подряд несколько клеток пустых или с одной-единственной записью, то тем более есть повод для беспокойства: не упущено ли что-нибудь из виду, не расслабляемся ли понапрасну.

Вывесив эту великую бумагу на стену, мы не то, что ощущаем облегчение – просто тяжелая жизнь входит в привычную колею. Можно уже спокойно составлять недельные планы поездок по разным местам и делать это таким образом, чтобы повсюду обернуться на машине. Можно чуть расслабиться, когда попадаются не очень забитые денечки. Можно позволить себе просто так прокатиться к Танечке и попить у нее кофейку, болтая не о чем. Вообще-то такие дружественные поездки отнюдь не следует считать праздным времяпрепровождением, потому что только так и можно держать руку на пульсе и предупреждать разные неприятности.

А неприятности не заставляют себя ждать. Вдруг в начале июля Татьяна сообщает нам, что дирекция гостиницы получила заявку из Совмина на какое-то их мероприятие, и трусливый директор решает пожертвовать нами, несмотря на наше право первородства. Два дня мы ведем активные действия – заготавливаем мощное письмо, в котором наш Семинар возводится в ранг едва ли ни важнейшего дипломатического события всего года. Людмила проявляет себя в полном блеске – она не только уговаривает нашего министра поставить свою подпись, она еще заставляет Рыжего позвонить по вертушке в МИД и выпросить у них аналогичное письмо за подписью ихнего хотя бы замминистра. С такими двумя бумагами мы отправляемся в гостиницу, и Татьяна – спасибо ей! – идет к директору вместе с нами. Мы потрясаем своими внушительными бумагами и орем на него в три голоса; замороченный Иван, вытирая потную лысину, при нас звонит в Управление делами Совмина и зачитывает наши письма. К счастью, там сидят неглупые ребята, без звука признающие свое поражение. Их письмо было подписано Управляющим делами Совмина, то есть фигурой хотя и превосходящей по степени влияния и нашего министра, и мидовского зама, но чисто формально имеющего более низкий ранг. Можно сказать, что они расслабились и допустили ошибку, сродни той, которая характерна для неумелого преферансиста – в свой заход кинули маленький козырь; мы же не только перехватили игру старшим козырем, но вслед за тем бросили еще одну крупную карту козырной масти, взявши "две на чужой игре". На прощанье мы запугиваем бедного Ваню до посинения, сообщив ему, что дело находится на контроле в МИДе, а также "в других инстанциях" – зловеще добавляю я. Это означает, что мне пришла простенькая мысль – для верности подключить Диму и попросить его, чтобы он сам или через верха организовал звонок по своих каналам. И даже лучше не Ивану, а его заму по режиму: пусть тот и сам струхнет, и доведет начальство до полной невменяемости. Безусловно, это хорошая идея, потому что тем самым мы заодно и задействуем зама по режиму, с которым в сентябре придется общаться регулярно, подписывая бесчисленные пропуска: на советских участников, не проживающих в гостинице, на весь персонал – синхронщиков, техников по синхрону, водителей, курьеров и прочая, и прочая. А главное – всей администрации и линейным переводчикам надо будет сделать круглосуточные пропуска. Как я впоследствии объясню Людмиле: "И ты, правда, всего лишь на месячный срок, будешь приравнена в своих правах к валютным проституткам, которым дозволено входить в гостиницу в любое время дня и ночи". На что она, кстати, ответит: "Ты мне льстишь, но я попытаюсь оправдать доверие". Но об этом позже.

Мотаясь взад-вперед по городу, мы стараемся не терять времени даром и не упускать из виду необходимые мелочи. В частности, заскакиваем в несколько книжных магазинов и выбираем полезные издания, которые надо положить в рабочую папку каждого участника – справочник по СССР, карту Москвы на английском, наборы открыток с видами Москвы и Ленинграда. Стоит это копейки, а всегда производит на участников хорошее впечатление. У Пита в кабинете на шкафу начинают формироваться залежи книжных пачек; в дальнейшем туда же мы будем громоздить и готовые доклады. А потом перетащим все это в штабной номер гостиницы.

Дни бегут за днями. Людмила железной рукой (молодец! иначе с этим народом невозможно!) выбивает из советских докладчиков их тексты, и мы потихоньку передаем их Елене. Та прилетает за ними, стремительная, благоухающая английским мылом и французскими духами, наскоро выпивает с нами чашку кофе и исчезает восвояси. Бригаду она уже сформировала; собственно, бригада в данном случае – громкое слово, потому что кроме нее, на заседаниях будет работать наш старый приятель Саша, а на всякий пожарный в резерве числится еще Костя, тоже нам небезызвестный.

К концу июля начинает активно работать линия связи "Нью-Йорк – Москва"; мы получаем предварительные списки участников, а также первые доклады на английском. У меня сразу возрастает нагрузка, но это приятная тяжесть, компенсируемая по ооновским расценкам. Елена приносит первые тексты на английском, а я – первые тексты на русском. Все это, параллельно с оригиналами советских докладов, сдается в типографию, и мы берем фломастер очередного цвета для того, чтобы записывать на своем огромном листе ожидаемые даты получения готовых тиражей. Вот уже первые пачки отпечатанных докладов занимают место на шкафу у Пита. Нет, тьфу-тьфу, пока все движется в нужном направлении, причем кое-что даже нормальными темпами. В середине августа, без особых задержек, мы получаем готовые папки с тиснением. Папки вышли удачно – синие с белым (ооновские цвета) и золотобуквенная двуязычная надпись. Показываем образец Рыжему – тот доволен. И выступает с логичным предложением: созвать Оргкомитет, дать каждому члену в зубы по папке и подвести промежуточные итоги. Тем более пускай мидовцы доложат о том, как обстоят дела с визовой поддержкой: на каждого участника они должны послать телекс в соответствующее советское посольство, с указанием того, что МИД дает добро на выдачу служебной визы.

Между тем почта приносит первые приятные сюрпризы. Для начала, Нью-Йорк подтверждает, что вторым человеком от ООН на Семинаре будет Эндрю, наш старый приятель, рыжий весельчак и не дурак выпить, на каковой почве у них еще пару лет тому назад установились тесные отношения с Димой. Кстати, Эндрю, видимо, плохо себе представляет основную Димину специальность. Иногда я думаю: интересно, как бы он реагировал, познав истину. А вдруг не возопил бы в ужасе, а наоборот – начал бы делать заявления в ооновских кругах о том, что в кей-джи-би тоже бывают разные люди... Вторая приятная новость – приезжает Мария. Веселая и очень компанейская тетка лет пятидесяти с хвостом из нью-йоркского Секретариата; здесь она будет техническим директором Семинара от ООН – то есть, на практике, будет заниматься всеми секретарскими делами, включая перепечатку рабочих материалов Семинара на английском. Мария прилетит за неделю до открытия Семинара, что очень кстати – при ее участии мы сможем эффективно подчистить все недоделки на самой, что называется, финишной прямой.

Поток посланий из Нью-Йорка буквально с каждым днем становится все полноводнее, и вот у нас на руках список большинства участников, с датами прибытия и номерами рейсов. Берем книжечку аэрофлотовского расписания и уточняем время прибытия каждого самолета, после чего группируем прилетающих по дням и по часам. Теперь можно приступать к составлению графика встречи. Есть удобные рейсы, приходящие с интервалом плюс-минус полчаса – их мы объединяем в одну группу, и на такую группу выделяем мини-автобус. Есть, конечно, и мерзкие рейсы, например, в два часа ночи. На такой рейс приходится тратить ресурс, эквивалентный полной восьмичасовой смене легкового автомобиля, поскольку машину надо заказать к часу ночи на домашний адрес встречающего, чтобы к двум быть в аэропорту, откуда в лучшем случае (если не опоздает самолет, не потеряется багаж, не случится еще какой-нибудь гадости) выедешь в четыре, в пять будешь в гостинице, и водила тут же запросится домой, скуля, что он и так перетрудился. А встречающий еще минут сорок потратит на размещение привезенного им участника, после чего поднимется прикорнуть до утра в штабном номере, а с восьми уже включится в общую деятельность. Но есть и прелестные, всеми любимые рейсы – например, тот, что идет по сложному маршруту Сингапур-Дели-Карачи-Москва; на нем прилетают участники не только из Сингапура, Индии и Пакистана, но и прибывшие на стыковку в сказочный бананово-лимонный городок представители Малайзии, Филиппин, Австралии, Новой Зеландии, а то и еще каких-нибудь тихоокеанских стран, откуда нет прямого рейса на Москву. Точнее говоря, нет прямого рейса Аэрофлота, потому что, естественно, ооновские денежки за перевозку всех участников достаются исключительно советской авиакомпании, и никакой иностранный перевозчик не заработает тут ни гроша.

Мы отдаем предварительный график встреч в транспортный отдел, и старший диспетчер начинает заранее ворчать, что эта бумажка, конечно же, никем соблюдаться не будет и что ему надоело каждый раз выручать нас в последнюю минуту... А куда он денется – если в крайних ситуациях все ресурсы отдаются в наше распоряжение – включая даже персональную "Волгу" Рыжего...

Да, вот так-то. Не успели оглянуться – август на исходе. Ну, что же, сделано достаточно, чтобы не очень волноваться – хотя, конечно, чего-то еще не хватает. Есть практически полный список участников. Есть билеты на "Красную стрелу". Есть твердое обещание не подвести с Большим театром. Есть билеты в цирк. Заказаны все экскурсии – и нами, в Москве, и питерскими ребятами у себя. Кабинет Пита похож на книжный склад, что и хорошо. Пачки с печатной продукцией уже перекочевали в угол, ввиду их многочисленности, а на шкафу лежит пухлая стопка табличек разного размера: совсем большая, с названием Семинара – на дверь конференц-зала, такие же, но поменьше – на дверь штабного номера, и еще поменьше – для развешивания по всей гостинице в качестве указателей направления, на лобовые стекла автобусов, а также для прочих неизвестных пока, но многочисленных надобностей; таблички с названиями стран и организаций-участников, которые мы расставим на столах в конференц-зале... Ну, как водится, не хватает еще пары докладов советских участников, а также не полностью присланы зарубежные доклады – и их, очевидно, привезут с собой сами участники (а это уже мой личный минус, потому что вряд ли я успею перевести их, и тем самым недополучу определенную сумму, на которую, в общем-то, рассчитывал).

В пятницу звонит Мария и подтверждает свой прилет в среду. "Везу с собой массу багажа, доклады и прочую дрянь! – бодро орет она в трубку. – Встречайте с миниавтобусом! Целую всех знакомых и незнакомых!" Первым делом мы заскакиваем к транспортному диспетчеру и доводим до его сведения, что нам нужен РАФик в среду на весь день. С утра мы будем перевозить все барахло в штабной номер, а после обеда поедем за Марией в Шереметьево. Потом звоним Татьяне и сообщаем, что в среду с утра мы занимаем наш штабной, а часам к шести привезем нашу общую подругу. Татьяна помнит Марию по предыдущему семинару и поэтому, как мы надеемся, подберет ей номер получше – для чего мы и предупреждаем ее заранее.

В понедельник и вторник мы, наряду с прочими делами, начинаем паковаться. Взяв в буфете картонные коробки из-под импортных консервов (большие и прочные!), укладываем в них всякую всячину, которая понадобится нам на протяжении этих недель: десяток пачек отличной финской бумаги, карандаши-ручки и прочие канцпринадлежности, кипу заготовленных табличек, гору документов по Семинару (потому что со среды мы уже сидим в гостинице, а здесь остается только секретарша отдела на связи, которая будет переадресовывать все звонки нам на новое место. Тщательно пакуем компьютер. Во вторник Игорь вырывается на пару часов и навещает замдиректора гостиницы по режиму, забрав у него все наши круглосуточные пропуска. Заодно заглядывает в штабной номер, который уже освобожден для нас; номер на третьем этаже, в нем недавно делали косметический ремонт – в общем, за все бесконечное спасибо Танечке!

В среду с утра собираем мужиков из соседних комнат и загружаем РАФик от души. Гостиничные швейцары на мощной телеге в три ездки перетаскивают наше барахло из машины, а мы приступаем к наведению порядка и уюта. Правую комнату мы забираем себе; это гостиная, с письменным столом, на который мы немедленно водружаем компьютер, с еще одним круглым массивным столом посредине комнаты, куда мы временно складываем документы; кроме того, там имеется диван, два мягких кресла, стулья вокруг стола, а также пианино – очень удобная вещь, поскольку дает возможность раскладывать на нем стопки документов в два ряда – сверху и на клавиатуре (в закрытом, естественно, виде). Левая комната – спальня; ее мы отдаем ооновцам; там тоже имеется небольшой письменный столик, а на гигантской двуспальной кровати Мария сможет временно разложить все привезенные ею документы. Потом мы устроим генеральную разборку всех материалов, рассортируем все документы по дням заседаний (и будем выкладывать в конференц-зале нужные пачки в конкретные дни), соберем десятка три полных комплектов (для раздачи участникам и просто желающим), а остатки, соблюдая порядок, запихнем в огромные шкафы в прихожей. 

Мы прибыли в гостиницу всей боевой группой – Людмила, Игорек, я и линейные переводчицы Света, Аня и Марина. Попозже обещал подъехать и Дима, что и хорошо, потому что чем больше рабочих рук, тем лучше. Тем более, что мы с Людмилой поедем встречать Марию. Самолет в три, значит, нам надо выезжать не позже двух, а до этого неплохо бы что-то перекусить (ну, это не проблема, в гостиничном буфете с голоду еще никто не умирал). Значит, к часу пойдем в буфет, а пока суть да дело, неплохо бы сформировать папки. Первым делом надо распаковать все, необходимое для этих целей (тут-то и пригодятся коробки из-под консервов, куда можно складывать всю оберточную бумагу – каждая папка упакована как хрустальная ваза, и с такой же тщательностью завернуты блокноты, под стать папкам, тоже бело-голубые с двуязычной надписью). Потом приступаем к начинке папок: блокнот, справочник, карта, наборы открыток, ручка, листок с полезными телефонами... Мария привезет текст приветствия Генерального секретаря ООН, и этот листок тоже положим в папку. Кстати, как нам известно, Рыжий сейчас ведет дипломатическую игру на высшем уровне, пытаясь заручиться согласием Одного Из Самых Больших Советских Начальников обратиться с приветствием к участникам Семинара (текст этого приветствия давно уже написан нами, но если согласие будет даровано, то секретариат этого Начальника, разумеется, перешерстит всю страничку, и новый текст, подписанный Им Лично, будет размножен и тоже положен в папку – при условии, что Рыжий добьется успеха).
 
Людмила садится на телефон, а мы с Игорьком, дав указание девицам приступать к формированию папок, тщательно выбираем одну, загружаем туда отборный же блокнот и идем навестить Татьяну. В кармане Игорь несет значок Семинара; коробку со значками он держит взаперти в своей кейсе – и правильно делает, потому что нам дали разрешение всего на шестьдесят экземпляров, а тридцать пять человек только участников и ооновцев, плюс каждому из нас надо иметь его на груди – из соображений хотя бы чисто протокольных, плюс еще разные люди типа Рыжего и прочих мидовцев, которым этот значок ни на хрен не сдался, а не дать – обида смертельная... Так что лишних и не остается, хорошо бы, хватило бы всем – и поэтому единственный посторонний, который будет удостоен этого нагрудного знака – естественно, Татьяна. С этого мы и начинаем: "Танюшка, прими эту награду, существующую на свете в количестве шестидесяти экземпляров. Она, конечно же, не достойна тебя, потому что таких как ты вообще нет на свете..." – ну, и так далее. Очень интересно, что Татьяна обычно воспринимает наши комплименты со смущением; это не может не удивлять, если учесть, сколько и чего она выслушивает на протяжении каждого рабочего дня. И не будем говорить о том, какие подарки она получает ежедневно – а вот поди ж ты, совершенно искренне радуется нашей жалкой папке с блокнотиком. Тут же прикалывает значок на свой диоровский костюмчик и выкладывает блокнот на письменный стол – явно для использования. Спрашиваем ее, когда она уходит сегодня с работы, потому что все мы, и Мария в особенности, были бы рады видеть ее хотя бы минут на пятнадцать у нас в штабном где-то после семи. Оказывается, она сегодня планировала задержаться часов до восьми, и поэтому с удовольствием принимает наше приглашение.

Ну, что ж, так и сделаем. Мы с Людмилой сейчас отправляемся в Шереметьево, а Игорек пока что спустится в гастроном, что в здании гостиницы, где винный отдел всегда вызывает приятное удивление полнотой выбора. Пусть девицы Света, Аня и Марина максимально разберутся в штабном – и свободны до завтра. А если Дима не появится до пяти – разыскать его и обязать присутствовать, поскольку у Марии слабость к крупным мужикам. Но когда мы понимаемся в номер, Дима уже на месте и руководит действиями женского коллектива. "Все, – говорю я, – мыть руки (книжные пачки в жуткой пыли) и пошли обедать. И побыстрее, потому что нам с Л.П. уже надо бы и выезжать".

После обеда выходим вместе с Игорем через ресторан, боковым ходом, чтобы заглянуть в гастроном. Ну, все в порядке – есть полусладкое шампанское и три вида грузинских вин. Бросаем Игоря на хозяйство (между прочим, вот еще один из тех случаев, когда очень кстати наличные), а сами с Людмилой отправляемся в путь. Все идет по графику, и вот в три с минутами фотоэлемент раздвигает перед нами стеклянные двери Шереметьево-2. Подходим к табло – наш рейс уже сидит, о чем свидетельствуют мигающие зеленые огоньки. Через пару минут появляется стрелочка – левое крыло. Направляемся туда, не мешаясь с толпой встречающих, непосредственно к заветной стойке справа, где написано "Для лиц с дипломатическими паспортами и официальных делегаций". Это как раз нас касается, причем дважды – мало того, что мы имеем мощную бумагу, с соответствующими подписями и печатями, где в алфавитном порядке представляемых ими стран перечислены все официальные участники Семинара (и это делает их "официальной делегацией"), так у Марии еще и ооновский голубой паспорт, что на практике не хуже дипломатического. Демонстрируем нашу бумагу гладким таможенным девицам, лениво курящим  в ожидании прибывающих дипломатов, они пускают нас в зону, и мы проходим прямо к будочкам паспортного контроля.

Встречая незнакомых участников, обычно держишь в руках плакатик с названием семинара, и они сами реагируют на тебя. Но подруга Мария в письменных призывах не нуждается; вот она спускается в числе первых пассажиров и с высоты своего роста ищет меня. Заметила и радостно машет рукой. Отвечаю ей с такой же радостью – приятно видеть старых приятелей после годичной разлуки. Пока погранец мудрит с ее паспортом, мы успеваем перекинуться несколькими словами. Тут возле меня неожиданно возникает глистообразная фигура в лейтенантских погонах: "Вы что, встречаете? На каком основании? Кто вас сюда пустил?" Ну, с такими придурками надо расправляться быстро и насмерть. "Младший лейтенант! – говорю я самым твердым официальным голосом. – Вам знакомы правила допуска в таможенную зону? Если мы находимся здесь – значит, на основании официальных документов, которые мы предъявили соответствующим властям. Границу мы переходить не собираемся, следовательно, в вашу юрисдикцию не попадаем. К тому же вы мешаете мне работать, и я намерен довести это до сведения вашего начальства!" Он кривится и кричит пограничнику в будке: "Что там у нее? Какой документ?" И, получив ответ: "Ооновский паспорт", отходит с перекошенной  мордой. "Что ему надо?" – спрашивает Людмила. – "Делать нечего", – говорю я. –"А зачем ты с ним так?" – "А ты бы хотела, чтобы он устроил тебе проверку документов со скандалом и на виду у всех? Им только дай волю..." Тем временем Мария уже на советской территории: поцелуи, знакомство с Л.П. и новые поцелуи, расспросы о том, как долетела, как дела вообще, как дела у общих знакомых и все такое...

Теперь надо ждать минут сорок, не меньше, пока чемоданы из багажного отсека самолета доставят сюда, на конвейер. Зная кипучую натуру Марии и сходный темперамент Л.П., предлагаю, не теряя времени даром, присесть по возможности в сторонке и посмотреть кое-какие бумаги, благо скоросшиватель с документацией у меня с собой (вообще-то я, разумеется, не собирался везти его в аэропорт, а в кейс положил сегодня утром, осторожности ради, чтобы не затерялся при переезде; потом же просто-напросто забыл выгрузить на стол в штабном). Вдруг смотрю – идет наш глист в лейтенантском мундире, а с ним мордастый майор, тоже с зелеными петлицами. Ну, думаю, суки, а вслух говорю: "Вы тут поворкуйте вдвоем, а я сейчас". "Как же я без языка..." – заскулила было Людмила, но я только махнул рукой и твердыми шагами двинулся навстречу орлам-пограничникам. Глист не успевает открыть ротовое отверстие, как я перехватываю инициативу и спрашиваю: "Товарищ майор, вы являетесь начальником смены?" Вижу, колеблется майор, не знает, соврать или нет – явно никакой он не начальник. Не дожидаясь ответа, продолжаю: "Есть предложение присесть на минуту и ознакомиться с некоторыми документами". И быстренько открываю папку, демонстрируя ему только жемчужины – письмо нашего министра, письмо мидовского замминистра; весь текст читать не даю, а показываю только на те абзацы, где говорится о важности Семинара для человечества и престижа СССР. И сразу же показываю черновик приветствия, написанного нами и напечатанного на нашем компьютере, но с Той Самой Подписью, за получение которой сейчас воюет Рыжий. То есть, самого росчерка там, естественно, нет, но Фамилия-И-Должность напечатаны черным по белом, а больше майору ничего не надо – он видит Подпись своим внутренним зрением и как бы приподнимается с черного клеенчатого аэропортовского стула, как бы вытягиваясь по стойке "смирно" и как бы отдавая честь. "Вот такие дела, майор, – говорю я скорбным, но как бы дружеским голосом, в том смысле, что лично к нему я никаких претензий не имею. – Вот так мы работаем, а некоторые пытаются чинить препятствия". Подчеркиваю интонацией – "некоторые", то есть вовсе не весь состав шереметьевской границы, а так, отдельные паршивые овцы. "Вот такие дела, – повторяю я отчасти элегически, но уже с оттенком гражданской скорби. – Тут представитель из штаб-квартиры ООН присутствует, и непосредственно при ней устраиваются провокации". – "Ну, зачем же сразу – "провокации", – говорит майор с некоторой даже угрозой, – надо еще разобраться..." – "Обязательно разберемся, – отвечаю я, глядя ему прямо в глаза. – Вот я подам сегодня рапорт, и служебное расследование покажет..." Сказанное приходится майору сильно не по вкусу: "Ну, какой там рапорт, – говорит он почти примирительно, – какое расследование..." – "А такой рапорт, – отвечаю я с оловом во взоре и медью в голосе. – Сам посуди, майор, мне-то зачем свою жопу подставлять. Кто нашкодил, тот пусть и отвечает, а наше дело солдатское..." – "Значит, так, – отступает майор на последний  рубеж. – Будем считать, что эпизода не было". – "Договорились, – вроде бы беззлобно отвечаю я. – Давай по петухам, да так, чтобы нью-йоркское начальство видело". Мы обмениваемся демонстративным рукопожатием, но про себя я решаю немедленно все рассказать Диме, и пусть он принимает оперативные меры по горячим следам – нам еще тридцать человек встречать, и любой ценой надо обеспечить зеленую улицу. Я подхожу к теткам, которые, к моему приятному удивлению, общаются между собой, то есть, выходит, что хоть какой-то английский у Людмилы есть, пусть на уровне советского вуза, но все-таки... Успокаиваю их, что все в порядке – впрочем, они видели наше историческое рукопожатие – и говорю, что отлучусь еще на минуту, позвонить в штабной. Подойдя к таможенницам у стойки, спрашиваю их небрежно: "Что это за лейтенант тут у вас в зоне разгуливает?" – "А, придурок, – бодро отвечают они, – только всем душу мотает, следующую звездочку выцыганивает". – "Мечтать не запретишь, но можно помешать, – загадочно говорю я. – Вот если бы от вас позвонить..." – "Для такого дела не жалко", – и пододвигают ко мне телефон. Сжато, но тенденциозно докладываю Диме ситуацию – что случилось, когда, в каком крыле. "Сейчас буду разбираться, – отвечает он. – А мы с Игорьком уже все закупили, и шампанское в заморозке. Давайте быстрее!.."

Возвращаюсь к Марии с Людмилой, стоящим возле уже движущегося конвейера. Начинаем собирать барахлишко: чемодан Марии, ее же сумка, потом огромный металлический чемодан с канцпринадлежностями и прочими мелочами и пять картонных ящиков с докладами. Призванный грузчик сопит и твердит: "Ну, начальник, это будет стоить..." – "Не боись, – вдруг бодро встревает Л.П. – не дороже денег..." Торжественно минуем таможенную стойку – голубой ооновский паспорт по природе своей несовместим с идеей досмотра – и движемся к нашему РАФику. Погрузились, поехали.

Прибываем в гостиницу к шести. Я веду Марию к стойке портье, а Л.П. сопровождает в штабной двух швейцаров, с сопением толкающих две тележки, груженные официальным багажом. Оформив поселение, провожаю Марию в ее номер (молодец Танюшка, отличный номер, чистенький и с видом на Москва-реку). Давай, говорю, разберись, прими душ и к нам, в штабной. Татьяна там тебя ждет (Мария улыбается). И Дима (Мария преисполняется еще большей радостью). По пути в штабной заглядывая к Татьяне, благодарю ее за заботу о Марии и говорю, чтобы через полчасика заходила к нам.

В штабном уже все в порядке. Ящики с докладами размещены в прихожей со стратегическим умыслом – чтобы к каждому был независимый подход и чтобы его можно было опорожнить, не двигая и не надрываясь. Металлический чемодан внесен в спальню, в смысле, на ооновскую половину. А на нашей половине Людмила с Димой уже накрывают на стол: бутерброды с рыбкой и ветчиной из буфета, сыр из гастронома, оттуда же и яблоки, и виноград. Игорь самоотверженно трудится у компьютера. "Навешал я им этих..., ну, дал чёсу, – сообщает мне Дима, аккуратно раскладывая нарезанный сыр. –  Дозвонился до старшого по смене и сказал, что или завтра этого лейтенанта там не будет, или мы продолжим беседу на Лубянке..." (Тут уместно примечание: Дима вовсе на грозился вызвать шереметьевских ребят по известному всему миру адресу; просто командование пограничных войск и Димино начальство находятся в одном и том же здании, которое в более спокойные времена занимало страховое общество "Россия").

С небольшим интервалом появляются Татьяна и Мария. Татьяна выставляет на стол литровую бутыль вермута, а Мария начинает разгружать свою сумку. На стол водружается "Сиграм" с черной этикеткой, после чего начинается одаривание присутствующих заморскими гостинцами. Мне, в частности, перепадает бутылка джина и свежий детектив – то есть, то, что надо (у Марии прекрасная память). Начинаем рассаживаться, и Людмила говорит мне на ухо: "Сядь рядом – поможешь перевести, если чего не пойму..." – "Только для этого?" – спрашиваю я, причем почти автоматически, отчего сказанное звучит особенно нахально. Дима с гусарским шиком пускает в потолок шампанскую пробку и призывает всех старых друзей выпить за радость встретиться снова и обрести новых друзей. Далее джентльмены переходят на виски с боржоми (за неимением содовой), а дамы пьют вермут, перемежая его с гурджаани. Вспоминаются разные эпизоды, связанные с застольем в рамках международной деятельности. В частности, наша с Игорьком любимая история о том, как предшественник Рыжего на посту замминистра вел стол на банкете с участием слабых на это дело негров и, выпивая каждую очередную рюмку до дна, переворачивал ее над головой, чтобы показать, что выпито честно. Наивные негры начали ему подражать, и последствия оказались самыми трагичными: главный негр, сидевший рядом с замом на почетном месте, блеванул под стол и забрызгал все брюки зама, о своем костюме уж и не говоря; что касается рядовых делегатов, то они в основном успевали добежать до туалета, но там возникла постоянно действующая очередь, и, как следствие, сложилась ситуация, которую кто-то из наших очень точно определил как "землетрясение во время военных действий". К чести советского руководства надо сказать, что эпизод разбирался в ЦК, и зам был немедленно отправлен на заслуженный отдых. Дима, в свою очередь, рассказывает эпизод о визите советской делегации в Японию: в знак особого внимания им был устроен прием с гейшами, во время которого один командир сибирской индустрии, недооценив воздействие на его действительно могучий организм теплого саке, впал в чисто самурайское неистовство и пытался склонить к непротокольным действиям представительницу принимающей стороны, которая с целью умиротворения дорогого гостя была вынуждена продемонстрировать свое знание арсенала японских единоборств.

Застолье продолжается, и я как бы отстранено оглядываю присутствующих за столом дам. Мария – урожденная Колумбии или Венесуэлы (никто этого точно не помнит – ни мы, ни, похоже, она сама); последние лет тридцать она работает в ООН и практически безвылазно живет в Нью-Йорке со всеми вытекающими из этого для ее внешности и одежды последствиями – разве что мощная золотая цепь на шее и общий избыток этого металла на разных частях тела дают намек на ее латиноамериканские корни. Естественно, что Татьяна, с ее вкусом и возможностями одеваться прямо из Парижа выглядит, прямо скажем, не только достойнее, но и – смело можем сказать – шикарнее (имея в виду самые положительные оттенки этого слова). Разумеется, возможности Людмилы не идут ни в какое сравнение с этими дамами, но она молодец – в общем, смотрится не хуже Марии (будучи при этом все-таки лет на десять моложе и представляя собой классический тип светленькой северяночки); к тому же держится она в своем венгерском костюмчике достойно и уверенно (сказывается все-таки приличный стаж руководящей деятельности в советском учреждении).

Через часок Татьяна отправляется домой, а мы решаем еще немного посидеть и обсудить семинарские дела – тем более, что по биологическим часам Марии еще только полдень сегодняшнего дня, и спать она не собирается. Разумеется, серьезного разговора сейчас не получится, но можно, по крайней мере, разобраться с привезенными ею докладами. Однако пластиковая лента, которой перехвачены ящики, не поддается тупым гостиничным ножам, и Мария лезет в сумочку за ключом от металлического чемодана, потому что там, в числе прочих чудес, имеются  чудо-ножницы, которым нипочем эта чудо-лента. И мы начинаем разбирать чемодан, тем более, что это куда более занятное и увлекательное действо, чем разборка докладов. Умница-Мария привезла все, что нужно для работы избалованного американской промышленностью канцеляриста и чего в описываемые времена в Москве просто не водилось. Папки разных размеров, форм, прозрачные и разноцветные, бесчисленные коробки с фломастерами, маркерами, ручками, карандашами, скрепками любых форм и видов, разноцветными кнопками, блокноты, ежедневники, клей в немыслимых тюбиках,  и еще черт знает что... А вот и знаменитые ножницы, которые и впрямь перекусывают толстую пластиковую ленту без малейшего усилия со стороны режущего человека. Мария, памятуя наши охи и ахи прошлых лет, отлично усвоила, что эта канцелярская мелочь – идеальный подарок на все случаи жизни; кроме того, в чемодане имеются и другие подарочные вещи – американские флажки на подставке, настенные календари, карманные календарики, наклейки с ооновской символикой, и так далее, и так далее... Все это абсолютно незаменимые вещи – ну, например, с каким подарком ты пойдешь к директору гостиничного ресторана заказывать обед для участников семинара? Этот человек по-своему не менее могуществен, чем Татьяна, и у него есть все. Кроме, пожалуй, вот такого набора из трех коробочек: цилиндрической, в которой держат карандаши и ручки, кубической, полной разноцветных листочков бумаги для записей, и имеющей форму параллелепипеда, чтобы держать там всякую мелкую дрянь; все это белого цвета, на подносике и украшено голубой эмблемой ООН. Вот такую штуку он безусловно поставит на свой рабочий стол и будет неимоверно гордиться ею перед своими приятелями – чеченскими мафиози и грузинскими торговцами мимозой. А уж нам за такую семидолларовую штучку он пойдет навстречу во всех смыслах, и отказа не будет ни в чем. Если, конечно, при этом мы еще дадим каждому из троих дежурных метрдотелей по шикарному ежедневнику с видами здания ООН на Ист-ривер и каждому официанту по шариковой ручке с эмблемой ООН и еще, пожалуй, всем по карманному календарику. А вот этот настенный календарь, на половину текущего года и на весь следующий, с красочным изображением здания ООН и на его фоне флагов всех наций, развеваемых атлантическим ветерком, мы завтра повесим на стенке за спиной портье, и пусть все знают, кто хозяева в гостинице на ближайшие три недели! Ну, и разумеется, портье лично – коробку фломастеров в зубы. Отдельно откладываем дары Татьяне – такой календарь, и сякой календарь, и еще один, для дома, и пачку карманных на следующий год, чтобы она сама могла их раздаривать в дальнейшем, и роскошный ежедневник в кожаном переплете, и письменный прибор из числа тех, что украшают столы больших ооновских начальников (это Татьяне будет особенно приятно), и еще набиваем для нее целую сумку разными функциональными мелочами, ручками, скрепками и прочими кнопками, и не забыть еще календарь в проходную комнату, татьяниным девицам, да и каждой из них кое-что лично, и чтобы не дай Бог, не обделить...

Время уже к девяти вечера, и решаем на сегодня кончить, а завтра начать не позже девяти, тем более что завтра уже прибывает первый участник, потом еще двое в пятницу, а начиная с субботы поток становится ровным и насыщенным. Плохо, что у нас все еще нет сведений по троим участникам, которые летят не из дома, то есть могут свалиться как снег на голову в любой момент и из любой точки земного шара. Кстати, на этот счет мы, естественно, приняли меры: возле справочного бюро в зале прилетов повесили большое объявление, что, дескать, участники такого-то семинара, если вас не встретили, милости просим на такси в такую-то гостиницу, а там звоните в штабной номер по такому-то телефону. Кроме того, мы обзвонили все посольства стран-участниц и дали им наши координаты.

С утра начинаем активно разбирать все имеющиеся доклады и раскладывать их в разных комбинациях. Пятьдесят комплектов – доклады на английском (и оригиналы, и переводы), с первого дня заседаний по последний – для всех англо-говорящих участников, с некоторым запасом. Тридцать комплектов – доклады на русском (и оригиналы, и переводы), с первого дня заседаний по последний – для русскоговорящих участников, тоже с некоторым запасом. Эти комплекты мы выкладываем на пианино. Тут же я использую предусмотренный резерв, отложив в ящик письменного стола пару комплектов для синхронщиков. И в другой ящик – по комплекту для министерского архива. Остальные экземпляры надо сложить по дням заседаний и запихнуть в стенные шкафы в прихожей (потом каждое утро перед началом заседания будем сносить в конференц-зал материалы этого дня). Пока занимаемся этой нудной и малопроизводительной работой, спрашиваю девиц, кто хочет поехать со мной сегодня в Шереметьево. Хотят, оказывается, все, и я предлагаю тянуть спичку; обломанную вытаскивает Света. Оставляю их доразбираться с докладами и спускаюсь вниз, к портье. После обеда, говорю, привезем нового гостя, а пока, говорю, не украсить ли ваш быт. Возникает вопрос относительно того, как прикрепить календарь на стену; я предлагаю два альтернативных решения, вынув из кармана коробку разноцветных кнопок и рулончик скотча. Приклеиваем календарь скотчем, после чего отдаю портье и скотч, и кнопки, и припасенные фломастеры. Надо только не забыть (а лучше записать), что именно я дал, потому что всего их трое, дежурящих посменно, и самое страшное – это не дать всем одинаково. Теперь, раз уж я в вестибюле, даю каждому швейцару по ручке и по календарику – и назад, в штабной.

Поднимаюсь – Игорь сидит на телефоне и жестко беседует с диспетчером. Оказывается, пришло сообщение от одного из тех трех, неизвестно когда прибывающих, и черт приносит его, разумеется, самым неудобным образом. У нас уже есть два человека, прилетающих в субботу в четырнадцать десять; а этот рейс – в четырнадцать двадцать пять. Если самолеты садятся почти одновременно, значит, почти наверняка их буксируют в разные крылья аэропорта. Значит, одному человеку не разорваться, и надо ехать на встречу вдвоем. Значит, лишний встречающий и лишний прилетающий, плюс его чемодан. А мы заказали на эту встречу одну "Волгу". Значит, надо спешно перезаказывать – или еще одну "Волгу", или отменить легковую и взять РАФ. Именно об этом и беседует Игорь с диспетчером, который, естественно, говорит ему всякие слова о том, что где он возьмет машины на субботу и все такое прочее. Игорь, естественно, отвечает ему соответствующим образом. Этот первый конфликт решается в нашу пользу – получаем две "Волги", что значительно лучше одного РАФа. Ведь по закону подлости один из рейсов может опоздать, и тогда возникнет ситуация, гаже которой трудно придумать: в РАФике сидят три человека и ждут еще одного, а тот еще в воздухе. Почему-то в таких ситуациях уже прилетевшие никак не хотят войти в положение ни летящего, ни встречающих.

После обеда хватаю Свету и едем в Шереметьево. На этот раз вся процедура встречи проходит без малейших приключений. Прибывший дорогой гость, маленький, плюгавенький, не будем уточнять, из какой страны, очень забавно смотрится рядом с крупной блондинкой Светой. Нельзя не отметить, что и его английский значительно хуже, чем у нее. Привозим красавца в гостиницу, расселяем, приводим в штабной, вручаем папку со всем содержимым, комплект докладов, значок и суточные. Все, гуляй до среды, гужуйся почти неделю на ооновском содержании и ни в чем себе не отказывай.

Итак, заработал конвейер встреч. У нашего брата, переводчика, этот вид деятельности описывается через посредство цитирования детской загадки, напечатанной – как утверждают многие, на полном серьезе – в семидесятые годы в центральном советском журнале для самых маленьких: "Туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно". Разгадка предельно проста – "качели", и да будет стыдно тому, кто об этом плохо подумает. Правда, в нашем случае вторая строчка не вполне уместна – чего уж тут приятного делать около пятидесяти километров в один конец даже сейчас, в приличную сентябрьскую погоду. А вот в октябрьский дождь, или в февральскую пургу, или в мартовский гололед, да по две встречи в день, то есть пятьдесят километров на четыре...

Значит, в пятницу двое, в субботу еще пятеро, и еще двое в воскресенье, в том числе большой босс из ОЭСР, что согласно протоколу делает присутствие директора Семинара в аэропорту весьма желательно. Заказываю машину к себе домой, заезжаю за Л.П., подхватываем босса, везем куда следует. Л.П. сидит с ним на заднем сидении и вполне осознанно беседует на общие темы. За пару дней общения с Марией она явно развязала язык; видно, что, будучи в институте отличницей по всем предметам, имела такую же честную пятерку и по английскому, хотя за последующие двадцать лет язык, естественно, подзаржавел... После того, как мы отовариваем дорогого босса всем причитающимся (папка, значок, материалы) и отпускаем его из штабного восвояси, я делаю ей комплимент на этот счет. "Ну, если бы вы все со мной говорили по-английски, – улыбается она, – я бы много чего вспомнила, а не то что язык..." – "Давай выпьем, – говорю я ей по-английски, – если у тебя есть время, конечно, и ты поделишься своими воспоминаниями". – "Времени у меня вагон и маленькая тележка, – реагирует она на мое предложение, правда, по-русски. – Дети взрослые, муж самостоятельный. А что ты мне предложишь?" – "А посмотрим, что осталось после Димы в холодильнике". Там стоит недопитый вермут и, на удивление, виски, правда, на самом донышке. "Можно смешать коктейль, – говорю я, – называется "Манхаттан". Если есть такое желание". – "Ну, давай, если есть желание меня споить!" Я сливаю остатки виски в бутылку вермута и долго трясу ее, за неимением шейкера. Потом разливаю по стаканам и говорю: "За главный сюрприз семинара – за тебя". – "А, ты меня еще не знаешь", – отчасти двусмысленно реагирует она.

Отхлебнув из стакана, Л.П. вдруг говорит: "А что это у нас такой шикарный номер – и без ванной?" Номер, между прочим, действительно шикарный, особенно по тем временам и по советским стандартам. Из прихожей можно попасть только в туалет для гостей, где, впрочем, имеется и умывальник, а вход в роскошную ванную – из спальни. "Ты что, – удивляюсь, – еще не все апартаменты осмотрела? Тогда пошли на экскурсию". Веду ее в спальню, то есть на ооновскую половину, и показываю дверь в ванную, в углу комнаты. Попасть туда можно практически прямо с роскошной двуспальной кровати, что весьма удобно. Эту тему я развиваю в игривых тонах, демонстрируя между тем саму ванную, оборудованную итальянской сантехникой в полном комплекте, включая биде. Вдруг она неожиданно начинает хохотать. – "Что с тобой? Чего это ты завелась?" Она так же неожиданно краснеет до ушей. "Ну, что ты?" – "А вот возьму и скажу. Нет, ты только представь себе:  я, старая дура, вполне приличного уровня советская чиновница, жена советского чиновника еще более высокого ранга, мать двоих взрослых дочерей и даже, извини, член партии – и ни разу в жизни не пользовалась таким устройством". Несколько опешив от подобного подхода, тем не менее достаточно твердо отвечаю: "Никакая ты не дура и тем более не старая. У тебя все еще впереди..." И тут я сам непроизвольно ухмыляюсь. – "А ты чего зубы скалишь?" – "А вот возьму и скажу, – передразниваю я ее. – Имеешь возможность начать освоение импортной техники здесь и сейчас". – "А как?" – растерянно спрашивает она. – "Постараюсь тебе помочь..." Но тут Л.П. резко берет себя в руки: "Что-то мы с тобой далеко зашли, не находишь? В рабочее-то время..." И поспешно выходит из ванной.

После такого поворота, так сказать, темы трудно продолжать невинный разговор, а ни к какому другому мы явно не готовы – признаюсь, что и я тоже. Начинаем неуклюже обсасывать детали завтрашней встречи Эндрю и его босса, человека с длинной индийской фамилией и соответствующей длины именем; для внутреннего пользования я урезаю его до Виса. Начальство не летит прямым трансатлантическим утомительным рейсом, как Мария; прибыв в пятницу из Нью-Йорка в Париж, они всласть погужевались там и в понедельник невинными ангелами прибывают сюда. Их невинность особенно ярко характеризует тот факт, что в пятницу по телефону они сообщили, что прямо из аэропорта, минуя гостиницу, хотят поехать на встречу с Рыжим. Если это не безусловный признак острых мук совести, то пусть мне объяснят, что же это такое.

Мы с трудом мусолим эту хилую тему, потому что уйти домой не можем,  пока Марина не привезет второго за сегодняшний день участника – дело в том, что его суточные у Л.П. в сумочке. Через часок в штабной врывается Марина, причем настолько стремительно, что кажется, будто ее длинные темные волосы развиваются по несуществующему ветру. За ней следуют двое – господин и дама, хотя ездила она только за господином. Оказывается, что дама – вторая из той троицы, о которых мы не имели никакой информации; она прилетела где-то вскоре после нашего с Л.П. отъезда из Шереметьева и как овечка томилась возле справочного бюро под нашим объявлением, не решаясь взять такси и надеясь на чудо. Чудо и случилось, потому что Марина перед выездом подошла туда – на всякий случай – и удачно подхватила ее; плюс Марине за инициативность. Вручаем прибывшим семинарские материалы, делим на двоих суточные – остальное доплатим завтра, часам к двенадцати, когда бухгалтер возьмет деньги из банка. Программа на сегодня даже перевыполнена, а завтра начинается уже по-настоящему боевая неделя.

Парижский рейс приходит к одиннадцати, и поэтому мы собираемся всей компанией в понедельник в девять, чтобы подвести промежуточные итоги и уточнить планы на день. Собственно, мы с Л.П. сейчас едем в аэропорт, а оттуда к Рыжему, и появимся в гостинице уже ближе к вечеру. Остальные – по графику. С машинами пока проблем – тьфу-тьфу – нет, тем более, что из трех неизвестных двое уже объявились.

На обратном пути из Шереметьево я откровенно любуюсь Людмилой, которая – само достоинство и очарование – сидит на заднем сидении между двумя ооновскими боссами и щебечет как птичка. Даже рыжий Эндрю, умеренно подверженный женским чарам, и тот демонстрирует положительную реакцию, а уж ссохшийся, седой Вис реагирует на светловолосую даму с повышенным вниманием и очень тоскует оттого, что Л.П. почти не врубается в его дикий индийский акцент, требующий моего самого активного участия в этой беседе. Практически всю необходимую информацию мы скармливаем вновь прибывшим еще по пути к Рыжему, поэтому сам по себе визит проходит достаточно формально и сворачивается за полчаса. Нас, однако, ждет сюрприз: на пару минут заскакивает лично министр, чтобы "приветствовать дорогих гостей и осведомиться о здоровье моего друга Бенджамена". Сам факт рукопожатия с его превосходительством членом кабинета министров производит на Виса необходимое впечатление, а упоминание имени Бенджамена (большой человек на Ист-ривер, уровня на три старше Виса в ооновской иерархии) позволяет закончить беседу на очень высокой ноте. Но оказывается, и это еще не все – министр предлагает дорогим гостям для поездки в гостиницу свою "Чайку". Усаживаемся в господский лимузин (я – на откидном сидении, лицом к остальному народу, чтобы легче было разговаривать) и летим как белые люди, с мигалкой и сиреной, что приводит индуса в состояние детского восторга.

Увидев за стойкой портье на стене повешенный мною накануне ооновский календарь, Вис неожиданно переходит на еще более высокую ступень восторга и долго втолковывает Эндрю, а также подвернувшемуся под руку (а может быть, и специально вышедшему навстречу) боссу из ОЭСР, как он и в его лице международное сообщество независимых наций высоко ценят дух уважения к ООН и к исповедуемым ею идеалам, столь характерный для страны, в столице которой они имеют удовольствие находиться. В том же ключе разговор продолжается и в штабном, где он с одобрением отзывается о проделанной оргкомитетом подготовительной работе, после чего торжественно приглашает присутствующих отобедать с ним часов в восемь. Я невольно бросаю взгляд на часы – полседьмого, но Игорек успокаивающе подмигивает мне; значит, он уже вручил директору ресторана наши скромные дары, и устройство обеда проблемы не составит. Опытный знаток советских повседневных ситуаций Эндрю тут же вызывается пойти вместе с Игорем и сделать заказ – очень кстати, потому что мы не знаем ни вкуса Виса, ни широты его натуры.

В дальнейшем выясняется, что взгляды Виса по этому вопросу вполне традиционны для человека его ранга, и "обед" означает обязательную икру, шампанское и все остальное на усмотрение Эндрю, имеющего опыт местных пьянок. Опыт Эндрю, консультативная поддержка Игоря и улыбчивое отношение расположенного к нам директора ресторана дают превосходный результат: мы получаем весь набор острых закусок, которым по праву славится это место, плюс борщ с чесночными пампушками, плюс – естественно – котлеты по-киевски (но приготовленные по личному распоряжению директора), плюс киевский торт к кофе. Но это еще не все: опытный Эндрю лично вручил директору заколку для галстука с ооновским гербом (не золотая она, конечно, и даже не позолоченная, но смотрится очень впечатляюще), и суровый директор, растрогавшись, лично выставил нам, из лично курируемых им запасов, две бутылки настоящей горилки, со стручком перчика, плавающим внутри, и три бутылки "Оксамита Украины". Обед прошел в прекрасной атмосфере. Соседствующая с нами компания мафиозного вида смотрела на нас как почти на равных – главным образом потому, что наш столик, один из пяти во всем зале, был  украшен бутылками с плавающим перчиком. Ну, и отчасти потому, что разговоры велись на непонятном им и потому уважаемом английском, да и Мария со своим запасом золота инков на шее, груди, запястьях и пальцах произвела на них впечатляющее впечатление.

Во вторник с утра общаемся с директором конференц-зала и, получив от него ключи, вступаем в формальное владение помещением. Вскоре прибывают техники и начинают монтаж оборудования для синхронного перевода. Мы же приступаем к созданию своей атмосферы и своего уюта. Для начала вешаем на дверь большую табличку с названием Семинара на двух языках. Столы в зале стоят буквой П, и за короткой ее перекладиной, предназначенной для размещения президиума, имеется ниша, в которой уныло красуется неизбежный бюст вождя мирового пролетариата; убираем его вглубь, за кумачовую занавеску, а саму нишу декорируем огромным ооновским флагом, повешенным вертикально. По внешнему периметру столов, накрытых темно-зеленой плотной материей и имеющих очень официальный вид, будут расставлены в алфавитном порядке таблички с названиями стран-участниц, по внутреннему периметру размещаются, тоже в алфавитном порядке, представители сначала международных, а потом национальных организаций. Дело это только непосвященному может показаться простым и даже тривиальным, в действительности же неадекватная рассадка на всяческих международных форумах прочно занимает одно из ведущих мест в качестве причины скандалов – причем скандалов, принимающих самые неожиданные формы и имеющих зачастую далеко идущие последствия. В адрес Генеральной Ассамблеи ООН подаются жалобы о неуважении национального достоинства и нарушении права на равную правоспособность – а из-за чего? устроители поставили в зале заседания табличку, на которой название этой страны было выполнено не таким шрифтом, как у остальных участников, или флаг одной из стран отличался от других по размеру (даже если он был не меньше, а больше всех остальных; впрочем, в последнем случае можно ждать и коллективной жалобы). Именно поэтому мы никогда не рискуем; вот и сейчас до начала расстановки табличек мы позвали в зал и Виса, и Эндрю, и Марию. Да, принцип разделения ответственности, и пусть в нас кинет камень тот, кому не ведом этот грех.

Мы добиваемся от этой троицы внятного одобрения всех наших предложений по рассадке и не выпускаем их из зала, пока не расставлены все таблички. Потом размещаемся в двух черных "Волгах" и едем к Рыжему, в кабинете которого устраивается последнее заседание Оргкомитета. За рюмкой армянского коньяка утверждается окончательный порядок завтрашней процедуры торжественного открытия Семинара: кто и в какой последовательности будет выступать с приветственными словами, кого изберут (ну ладно, чьи кандидатуры демократично предложат для единодушного избрания) на пост председателя Семинара и его двоих заместителей. Первая кандидатура – естественно, Вис; его замы – фигуры совершенно идеальные и безусловные: женщина, представляющая некое азиатское государство, и представитель очень бедной африканской страны, интеллигентнейшего вида негр, получивший свою докторскую степень в Кембридже. Все это немного похоже на заседание партбюро перед отчетно-перевыборным собранием, но хотим мы этого или нет, а так оно и обстоит в печальной и реальной действительности. Потом Вис, надувшись от гордости, сообщает, что ему поручено зачитать приветствие Генерального секретаря ООН. Рыжий ждет этого момента и кидает свою козырную: ему-таки удалось получить подпись под советским приветствием Семинару – правда, не Генерального секретаря (КПСС, естественно), но все-таки – премьер-министра. Это значит, что текст приветствия будет завтра опубликован в "Правде", а это автоматически означает заметку об открытии Семинара там же, пусть и на последней странице; мало того, высокое приветствие означает столь же автоматическое присутствие корреспондента главной вечерней программы теленовостей и показ открытия завтра же вечером по первой программе национального телевидения. Рыжий не скрывает своего торжества – да и есть чем гордиться, если говорить честно. Братаны из МИДа и ГКЭС сидят с такими мордами, будто не "Двин" пьют, а уксус; да, не проявили товарищи необходимой предусмотрительности, не учли всех нюансов, на слишком низком уровне представлены их ведомства, далеко обскакал их Рыжий. Забегая вперед, скажем, что ГКЭС обделался до конца, и на открытии присутствовал всего лишь ихний зав отделом, как изначально и планировалось; мидовцы все-таки среагировали в последнюю минуту и делегировали замминистра – но и он оказался на втором плане, потому что Рыжий притащил нашего министра. Собственно, министр прискакал сам, чтобы лично зачитать высокое приветствие и промелькнуть на телеэкране.

Возвращаемся в гостиницу в приподнятом настроении. Прибываем в штабной – там Игорь, оставленный нами на всем хозяйстве в одиночестве, прыгает как заводная мартышка, а девицы мотаются из гостиницы в аэропорт. Активно включаемся в суету. Л.П. в своем директорском качестве садится на телефон – надо удовлетворить профессиональное любопытство не только "Правды", но и еще нескольких газет, и телевидения, и радио; звонила даже секретарша московского корреспондента ЮПИ, который вроде бы намерен почтить церемонию открытия своим присутствием. Телефонный аппарат раскаляется до красна; единственный выход в такой горячей ситуации и при наличии всего одной линии – в конце каждого получаса оставить телефон в покое на пять минут, давая хоть какой-то шанс тем, кто безуспешно пытается нам дозвониться. В одну из таких пауз к нам прорывается Елена, и договариваемся, что к вечеру они приедут всей компанией – проверить синхронное оборудование и вообще осмотреться на местности.

Пока Л.П. разъясняет средствам массовой информации смысл и значение Семинара, мы с Игорьком занимаемся более прозаическими, хотя и не менее важными делами. Прежде всего, спускаемся к директору ресторана уточнить меню вечернего приема. Есть у нас опасения, что набежит народу больше ожидаемого, естественно, за счет неприглашенных, но жаждущих совграждан, и поэтому мы принимаем превентивные меры. Решительно отказываемся от рассадки в пользу фуршета – опыт показывает, что стоя, человек съедает меньше. Икру черную заменяем на канапе с икрой, а икру красную – на яйца, фаршированные икрой. Это дает возможность сделать факт присутствия икры на столе значительно более заметным, не увеличивая ее общего количества – ведь не сравнить по визуальному эффекту одну хрустальную мисочку с икрой диаметром пятнадцать сантиметров и два фарфоровых блюда, диаметром сантиметров сорок каждое, где в окружении овощей и зелени красуются половинки крутых яиц, чуть притрушенные икринками; а ведь второй вариант требует того же количества основного материала, только используется он более рационально. Вместо овощных салатов просим дать, пользуясь терминологией меню, "овощи натуральные", то есть крупно нарезанные  огурцы и помидоры – так дешевле. Отменяем пару изысканных закусок и взамен вписываем в заказ побольше "ассорти мясного", а в рамках этого самого ассорти тоже просим класть поменьше дорогого карбонада и побольше дешевой ветчины. Директор, полностью понимая наше положение, по собственной инициативе обещает дать нам дешевый арахис, маринованные огурчики и маринованные грибы, отсутствующие в меню. Он же предлагает вместо бифштексов из вырезки поставить побольше люля-кебабов в фуршетном исполнении – маленьких и на спицах. И, наконец, с его согласия заменяем часть коньяка на водку, увеличивая тем самым количество и убойную силу спиртного.

Покончив с фуршетом, делаем постоянные заказы на все две недели работы Семинара: в конференц-зал к десяти и к трем часам, то есть к началу  утренней и вечерней сессии – минеральную и фруктовую воду, а к половине двенадцатого, в перерыв, чай-кофе и пирожные. Директор и тут выступает с полезными инициативами: во-первых, пирожные он предлагает только сухие, миндальные (не будет крема, меньше напачкают посуду – что важно для него, да и меньше съедят – что существенно для нас), а во-вторых, он обещает дать строгое указание официантам, чтобы все нетронутые пирожные и неоткупоренные бутылки воды по окончании каждого дня отсылались нам в штабной. И кстати, добавляет он, после фуршета тоже пускай все остатки доставят к вам – я распоряжусь, а вы проконтролируйте. И вообще – в случае чего ссылайтесь на меня. Мы долго благодарим его за помощь, а он и говорит: "Вот эту благодарность, ребята, да в письменном виде мне в книгу жалоб и предложений. Только пусть подпишется кто-нибудь из зарубежного начальства". Ход его мыслей вполне ясен: пришла к нему комиссия, а он ей – смотрите, у меня вот какие люди питались и были всем довольны... Нам же это никакого труда не составит: попросим Виса, и он напишет все, что мы ему продиктуем, а потом подпишется со всеми своими титулами.

По пути к себе заглядываем в конференц-зал, проверить, как идет монтаж, и сообщить им, что к четырем часам придет бригадир синхронщиков принимать работу. В штабном сидят Анюта и Марина, которые сообщают нам, что прибыл Дима и ушел обедать, захватив с собой Л.П. и Марию. Девицы сидят бледноватые – они сегодня с четырех утра на ногах и сделали по две ездки в Шереметьево каждая. Скоро должна появится со своим уловом и Света. Смотрим график встреч – собственно, практически все участники уже прибыли, осталось два рейса. Одним рейсом прибывают сразу четверо, и потом в шесть вечера ждем большую шишку из Женевы. И еще один участник так и не объявился. Значит, к шестичасовому поеду я – ну, и Л.П., для представительства. Света – девушка опытная, к тому же она встала сегодня не в такую рань, как остальные, поэтому встречать четверку отправиться она. Если, конечно, не опоздает рейс, который она встречает сейчас. Поэтому решаем, что Аня и Марина дожидаются Свету, и если та приедет в течение часа, то идут домой отсыпаться, а завтра приходят к восьми. А мы  с Игорем пойдем обедать, пока есть такая возможность.

Мы по-быстрому перехватываем что-то в буфете на нашем этаже и, вернувшись, застаем всю компанию в сборе. Сытый Дима с дамами, голодная Света и обессиленные Аня с Мариной. Отправляем Свету обедать, а остальных девиц – по домам. Мария просит меня помочь разобраться с регистрационными формами, Игорь садится за компьютер, чтобы ввести туда сведения о всех прибывших сегодня, Дима отпирает свой кейс и с умным видом начинает перебирать какие-то бумаги. Л.П. с усталым видом сидит у телефона. Тут давно молчащий аппарат подает голос. Л.П. долго слушает, потом говорит: "Дайте ваш телефон, будем принимать меры". Оказывается, объявился последний из неизвестных (в смысле, неизвестно где находящихся) участников; как выяснилось, вот уже вторые сутки он кукует в своем родном посольстве, и никто не знает, что с ним делать, потому что в протокольном отделе, куда мы сообщили адрес и телефон Семинара, забыли о нашем звонке. И вот только сейчас случайно вспомнили. "Ну, что, – говорит мне Игорь. – Ты добренький, отпустил девиц домой – вот сам и езжай за этим хреном. А то Свете уже по времени не обернуться..." Тут свою доброту демонстрирует Дима: "Да чего там, я съезжу. Машина есть? Какой номер?" Он перезванивает в посольство и отбывает.

Время уже к четырем – иду встречать Елену с командой, чтобы проводить их в конференц-зал. На подходе к залу мы сталкиваемся с Татьяной. Знакомлю их; обе дамы оглядывают французские туалеты друг дружки с очень кислым видом, и я грустно отмечаю, что вряд ли между ними завяжется дружба или хотя бы возникнет чувство симпатии. Несомненно, каждая считает, что эксклюзивное право на парижский шик может принадлежать ей и только ей. По-моему, они обе достойны этого, да только кого же интересует мое мнение. В зал Елена входит, уже впавши в некоторое раздражение, и даже делает попытку окрыситься на техников. К счастью, Саша с Костей прекрасно знают ребят и приветствуют их вполне сердечно, так что конфликта не возникает. Елена, правда, ворчит, что будка неудобная и что наушники неудачные и что плохо виден зал; на это Саша резонно отвечает: "Не в Женевах, матушка!". Елена машет рукой, и я быстренько влезаю в разговор, в одной фразе приглашая бригаду в штабной и отпуская техников до завтрашнего утра.

В штабном Елена несколько успокаивается, увидев старую знакомую Л.П. в болгарском платьице и познакомившись с Марией во всем ее золотом блеске. Я первым делом отдаю бригаде оба двуязычных комплекта семинарских документов, на что заметно оттаявшая бригадирша замечает: "Все-таки хорошо с вами работать. Все у вас вовремя и все по делу". Тут появляются Вис с Эндрю, знакомим всех незнакомых, Эндрю обнимается с Сашей, Вис выдает Елене длинный комплимент, та полностью оттаивает, и они пускается в поиски общих знакомых, работающих в здании на Ист-ривер. Между тем Эндрю перемигивается с Сашей, и они выскальзывают за дверь. Мне-то прекрасно понятно, куда они направились – помню я по предыдущим мероприятиям, что есть у них общие интересы. И точно, через десять минут возвращаются и выгружают из сумки, украшенной матрешкой и надписью Rosinvalyuttorg, стеклопосуду с ненашими наклейками. "Так!" – строго говорит Елена. "Могу я поздороваться с другом? – запальчиво вопрошает Саша, – Тем более что мы с ним год не виделись!" Вис, в свою очередь, высказывает активную поддержку идее и спрашивает дам, не предпочтут ли они шампанское.  Я сразу же отвечаю за Людмилу, что нам пора в аэропорт (она незаметно и благодарственно мигает мне); Мария отвечает, что ей все равно, а Елена пробует было кобениться, но – как мне кажется – только для того, чтобы дать возможность Вису с Эндрю на два голоса уговорить ее.

Игорь с Сашей начинают доставать посуду и все прочее, и тут появляется Дима с шикарным арабом – тем самым, что, как потерянный, просидел двое суток в своем посольстве. Привел его Дима, естественно, для того, чтобы вручить папку с материалами; и, естественно же, не мог знать, в какую ситуацию они попадут. Араб – итальянский костюмчик, туфли из крокодиловой кожи и все такое – на прекрасном английском знакомится с присутствующими, приветствует руководство Семинара, долго и со вкусом пожимает руку каждой из наличествующих дам, причем Елене выдается комплимент с вкраплением пары французских слов, после чего они перекидываются несколькими фразами на беглом французском. Вслед за этим он открывает свой кейс размером с небольшой чемодан и достает оттуда литровую бутыль французского коньяка (явно купленную в Шарль-де-Голле, в Duty Free) со словами: "Наконец-то, а то в посольстве такая атмосфера, что и выпить невозможно..."

Мы с Людмилой начинаем прощаться, однако оптимистичный Эндрю заявляет, что к нашему возвращению через три часа здесь все еще будет в самом разгаре; араб тоже подтверждает, что не теряет надежды еще сегодня выпить с "мадам директором" в знак дружбы... По пути мрачно думаю, что коллективчик подобрался боевой, особенно молчащий пока что Костя, с которым мне доводилось бывать в нескольких аналогичных ситуациях. А тут еще через часок из Шереметьева вернется Света, про привычки которой мне тоже кое-что известно. И прекрасно будет выглядеть завтра похмельная администрация под пронзительными прожекторами Центрального телевидения...
 
Когда мы часа через три привозим женевского босса в гостиницу, то в штабной его не ведем, потому что я предусмотрительно захватил с собой его папку, значок и прочее, а Л.П. – его суточные, и все свое он сполна получает в машине. Мы провожаем его до номера и прощаемся с ним до завтра: с девяти регистрация, в десять – открытие. Людмила трусливо предлагает разбежаться по домам. Я говорю, что оно бы и хорошо, но боюсь, что если мы сейчас не вмешаемся, то завтра просто некому будет работать. "Вперед, – говорю, – мадам директор, и будем наводить порядок нежной, но железной рукой".

Ситуация в штабном, однако, оказывается не такой уж катастрофической. Во-первых, нет Светы, что меня сразу радует – значит, завтра утром она будет в порядке и, следовательно, трудоспособна. Ушла и Елена, что тоже хорошо – по крайней мере, во время открытия будка будет вещать трезвым голосом.  Саша и Эндрю держатся молодцами – притом, что я-то представляю, сколько они приняли. Игорек, вообще-то не очень пьющий, сидит за компьютером и играет в диггеров. Практически непьющий Вис ушел, очевидно, сразу же после ухода Елены. Диму с арабом развезло, и совсем хорош Костя, но это их проблемы. Мария сидит с ними и хохочет вовсю, но, как мне кажется, скорее от природного веселья, чем от французского коньяка. Увидев Л.П., она деловито вскакивает и со словами: "Очень кстати, мадам директор" кидается в спальню, то есть на ооновскую половину. Надо еще отметить, что Мария твердо держится крепко вбитой ооновской субординации, и Директор Семинара для нее – фигура, как оно и должно быть. Вот и сейчас она явно обеспокоена тем, что ее застали в рабочее время в не совсем рабочем виде. Игорь деловито берет у нас сведения о последнем приезжем, вносит их в компьютер и начинает распечатывать предварительную сводную табличку, куда внесены фамилии всех участников, с указанием стран и организаций, которые они представляют, занимаемых должностей, а также номеров их комнат и телефонов здесь, в гостинице. Треск принтера (матричный "Эпсон" – ах, как давно все это было!) действует на присутствующих отрезвляюще, а тут еще и возвращается со свой половины Мария с кипой бумаг, которые прямо-таки сейчас необходимо показать мадам директору, и начинает громко и преувеличенно четко докладывать о том, как она намерена проводить завтра регистрацию. То есть, вроде бы ни о какой пьянке и речи не идет, и мужики, поняв ситуацию, начинают расходиться. Каждому Л.П. говорит деловым тоном: "Регистрация с девяти, открытие в десять". Я напоминаю Эндрю, что на открытии будет телевидение, и получаю твердый ответ: нет причин для беспокойства – он еще вчера достал из чемодана свой черный костюм, чтобы тот отвиселся. Деловитостью ответа он дает понять, что помнит себя и завтра будет в полном порядке. Наконец, все расходимся; мы с Л.П. и Игорем решаем быть здесь в половине восьмого, чтобы за полчаса до прихода девиц и начала всеобщей суеты внимательно осмотреться в последний раз.

Утром мы собираемся, одетые парадным образом – вдруг повезет попасть в объектив телекамеры. Начинаем подбивать бабки: все участники имеют полные комплекты документов; дополнительные экземпляры документов на первый день лежат в картонном ящике, и надо только позвать швейцара, чтобы тот перенес их в зал; регистрационные карточки готовы  (кладем их в тот же ящик); текст пресловутого приветствия должен привезти Рыжий; вода к началу заседания и кофе в перерыв заказаны... Звонит телефон – это Рыжий. Спрашивает, все ли в порядке; Л.П. задает ему встречный вопрос о растиражированном приветствии. Оставляем Л.П. в штабном ждать остальных и отвечать на звонки, а сами спускаемся в конференц-зал. Еще раз проверяем, все ли таблички на столах стоят в должном порядке. Игорь остается ждать техников, официантов с водой и первых, самых нетерпеливых участников. Я иду в вестибюль к швейцарам, прошу перенести ящик из штабного в конференц-зал и заодно напоминаю, что к девяти часам пойдет поток народа, в том числе телевидение, корреспонденты и прочие. В это время открывается газетный киоск, и я спешно покупаю пять экземпляров "Правды" – для архива, для Виса, для Людмилы и еще на всякий случай. На первой полосе, в правом нижнем углу, напечатано приветствие, которое через пару часов будет торжественно зачитано перед неморгающим глазом телекамеры.

В штабном уже собрались все девицы, принаряженные, накрашенные, бодрые. Появляется Мария, чуть согбенная то ли под тяжестью навешанного на себя золота, то ли после вчерашнего. По одному подтягиваются Вис, Эндрю, еще несколько мужиков из ооновской системы – все в черных костюмах, строгие галстуки прихвачены заколками с ооновским гербом. У нас с Игорем, кстати, такие же заколочки – разве что галстучки полегкомысленнее. В половине девятого торжественной процессией направляемся в конференц-зал, оставив Анюту на телефоне.

Мария усаживается за столик и раскладывает перед собой регистрационные карточки. Бросаю Свету ей в помощь, а Марину (у которой язык получше их всех) прошу стоять рядом со мной – мы будем осуществлять общение наших безъязычных начальничков с дорогими гостями. Вообще-то совгражданам велено подгребать к половине десятого, именно для того, чтобы они не толпились без толку и не мучили себя, ооновцев и нас пустыми разговорами. К девяти начинают собираться участники; Вис и Эндрю, а также Л.П. с помощью Марины говорят им слова приветствия, после чего передают их в руки Марии и Светы, для заполнения регистрационных карточек. А вот и компания ребяток хипповатого вида в джинсе, с ящиками и штативами в мощных лапах – телевидение. Начинается установка прожекторов, проба света и прочие дела. Все присутствующие проникаются сознанием собственной значимости, ощущая себя причастными к миру сенсационных новостей. В половине десятого в дверном проеме возникает окрыленный силуэт летящий под всеми парусами Елены, за ней в кильватере мощным дредноутом движется Саша, как ни в чем не бывало, даже при галстуке и с виду вполне готовый к работе. Они сдержанно здороваются с верхушкой в черных костюмах, отдают общий поклон остальным присутствующим и скромно скрываются в тени будки. Следом появляются Рыжий и сам министр в сопровождении Димы. За ними идет водила Рыжего, которого немедленно перехватывает Игорь и, забрав у него пачку листов, содержащих исторический текст, кладет ее рядом с другими документами дня. Начинается церемония представления министра и Рыжего черно-костюмным мужикам, и я полностью погружаюсь в нее; впрочем, краем глаза вижу, как в зале в сопровождении своего димы появляется господин (товарищем назвать его не поворачивается язык) – по всей видимости, это и есть замминистра иностранных дел. Действительно, господин подходит прямо к нашей высокопоставленной кучке, ручкается с министром и Рыжим, и министр представляет его остальным. Господин бодро заговаривает с зарубежными гостями на английском (надо признать, весьма среднего уровня), а я шепотом передаю советскому начальству содержание их беседы. Чужой дима с мрачным видом приближается ко мне и явно начинает контролировать перевод. Без десяти десять появляется мужик из ГКЭС и обнаруживает себя в полном дерьме, потому что он (а) всего лишь зав отделом на фоне высшего руководства других ведомств; (б) пришел позже других; (в) вырядился в светло-серый костюмчик; (г) вообще... К тому же Дима и дима смотрят на него так, что хоть выйди вон и повесься в сортире (расположенном, кстати, неподалеку, за углом). Но надо отдать ему должное – он твердо встречает взгляды обоих дим и даже как-то неуловимо дает им понять, что у него погоны пошире, после чего на равных приветствует троицу министерского ранга и обращается к остальным на безупречном английском.

Между тем Л.П. смотрит на часы и шепчет Рыжему, что уже без четырех. "Ну, что, товарищи, будем начинать", – говорит Рыжий с интонацией отчетно-перевыборного собрания. Начальство потянулось за свой стол, участники, вдохновленные примером, тоже рассаживаются по местам согласно поставленным табличкам. Шумок замирает, у начальственного стола появляется Елена и громким, внятным голосом на двух языках объясняет, что русский язык – на первом канале, английский – на втором, говорить в микрофоны, расставленные по столам, можно, только нажав предварительно на кнопку и убедившись, что зажглась красная лампочка в подставке. Она скрывается в будке, и Рыжий, в качестве председателя Оргкомитета, бодро приступает к открытию заседания – естественно, не нажав кнопку микрофона. Телевизионщики врубают свои прожектора, аудитория замирает в сладостном экстазе, но идиллию нарушает мрачный голос Саши: "Кнопка!" Рыжий дергается, нажимает кнопку и повторяет уже сказанное, после чего процедура без особых приключений продвигается в оговоренном накануне направлении.

Вся говорильня, включая художественное чтение приветствий, выступления достойных и выборы самых достойных, а также процедурные сообщения по программе Семинара (что, где, когда), занимает, как и планировалось, полтора часа. Во время перерыва Вис с Рыжим на два голоса открывают глаза советскому народу через объектив камеры Центрального телевидения, Л.П. бодро излагает что-то (безусловно, то, что надо) в окружении нескольких мужичков с диктофонами – словом, Семинар на глазах становится событием и достоянием истории. Окончив допрос Л.П., несколько мужичков подходят к нам с Игорьком и, пряча диктофоны, осведомляются, почему ничего нет кроме пирожных с чаем. Такая наглость хоть кому не понравится, и я отвечаю в том же ключе: "Был еще кофе, но его выпили – пока вы работали". Один, самый борзой, не унимается: "А вечером будет что-нибудь?" Л.П. делает шаг к отшатнувшейся от нее кучке, и я, опасаясь, что она по слабости душевной и к тому же размякшая – как девушка, непривычная к славе – пригласит этих шакалов,  предупреждаю любые ее слова твердым заявлением: "Вечером будет прием, вход по пригласительным билетам, выдача по списку, список вот у тех товарищей". И кивком указываю на обсуждающих свои проблемы двух дим. Не знаю, может, у Эндрю, как я уже говорил, и имеется недопонимание относительно статуса нашего Димы, но газетчики – ребята опытные и намек ловят сразу. И прекрасно – все-таки это не чужая, желтая и продажная, пресса, а наша, красная и проданная. В смысле, ангажированная. В смысле, даже если их в шею вытолкаешь, все равно они будут вынуждены написать только то, что ждет от них родная партия. А пьяные на фуршете и так будут, из числа своих; посторонних нам не надо.

После перерыва говорильня возобновляется – теперь уже по конкретной тематике, ради обсуждения которой, собственно говоря, и устроен этот Семинар. Игорь идет к директору ресторана, уточнить, все ли в порядке насчет вечера и как обстоят дела с обедом. В принципе мы не должны заниматься кормежкой своего зверинца – дали деньги, а дальше как хочешь. Но на практике в советском ресторане, а точнее, в ресторане советской гостиницы, в обеденное время надо ждать не менее получаса, пока официант обратит на тебя свое неблагосклонное внимание, да еще столько же, пока он принесет суп. Мы планируем обеденный перерыв на полтора часа, и ясно, что самостоятельно в этот срок беспомощному иностранцу уложиться невозможно. Поэтому вниманию желающих участников предлагается стандартный обед, который в данный конкретный день едят все клиенты Всесоюзного Акционерного Общества "Интурист". Для ресторана это просто – заранее накрываются столы на оговоренное количество кувертов, и всех обслуживают по интуристовскому конвейеру. И нам просто – мы собираем заранее денежки (стандартную сумму) и заранее же оплачиваем этот обед. И участникам удобно – приходят на все готовое и успевают во время перерыва не только поесть, но и сделать какие-то свои дела. И – что самое главное – никто не опаздывает на вечернюю сессию.

Я поднимаюсь в штабной, где Мария уже привела в порядок регистрационные формы. Мы сверяем написание имен-фамилий, названия организаций и должностей, занимаемых участниками, с тем, что имеется у нас в компьютере, после чего я делаю новую табличку: эти три позиции плюс дата вылета из Москвы и номер рейса. Да, не успело веселье начаться, как уже надо подумать о его конце. Сейчас я распечатаю эту табличку и пущу ее вокруг стола. Каждый участник своею личною рукою впишет туда необходимые данные, после чего мы соберем у них обратные билеты и подтвердим вылет. Для тех, у кого в билетной графе "Статус" стоит "OK", проблем нет (как говорят аэрофлотовские девицы – "To OK the OK"). А вот если статус "RQ" (то есть "Request", в смысле, "Запрос") или вообще OPEN (то есть "Открытый билет"), то дело хуже. Это значит, что у человека есть только желание улететь, а конкретного места нет. Естественно, места фактически существуют, но только их придерживают по разным соображениям. Значит, мы ставим человека на "Лист ожидания", то есть формально включаем в очередь претендующих на эти места. А далее уже наши заботы. В простых случаях достаточно дать аэрофлотовской дамочке незамысловатый сувенир; однако, бывает, что приходится звонить по вертушке в министерство гражданской авиации.

Поэтому для себя мы делаем еще одну табличку – страна, фамилия-имя, дата, номер рейса, время вылета (узнаем по расписанию), статус билета (спишем с билета), "OK" (здесь мы ставим плюсик после того, как получено подтверждение) и последняя большая графа со стандартной шапкой "Примечание". В этой графе мы пишем, что сделано для добычи места (например, "Нина обещала к среде" – то есть девушке Нине, сидящей здесь же, в гостинице, за аэрофлотовским компьютером, дали, скажем, блок американских сигарет, за что она обязалась решить все проблемы в течение недели). Кстати, на основе этой таблички делаем еще одну – график проводов: группируем вылеты по датам и по времени; через недельку, когда картина в достаточной степени прояснится, можно будет уже заказывать транспорт, чтобы развозить дорогих гостей в аэропорт.

Собственно, теперь это наши основные заботы – обеспечить беспроблемную отправку участников. Все остальное уже идет в нужных направлениях – участники благополучно прибыли и заседают, их выступления переводятся, московские экскурсии заказаны, и бумаги, свидетельствующие об их оплате, лежат в сейфе у Пита, в одной папке с билетами в Большой, в цирк, а также в Ленинград и обратно. Нам остается теперь сидеть и ждать. Чего же ждет администрация международных мероприятий? Ясное дело, чрезвычайных происшествий. ЧП бывают разными – заболел участник, или потерял паспорт, или встретился с сыном своего земляка, студентом Университета Лумумбы (передал гостинчик из дома), а тот в знак благодарности познакомил его со специфическими сторонами московской жизни, о чем администрация узнает из милицейского протокола...

Кстати, не исключено, что первое ЧП нас ждет сегодня вечером – мы же представления не имеем о том, каковы наши гости во хмелю. Нет, если говорить серьезно, то прием, организуемый в первый вечер мероприятия – очень полезная вещь. Только так, в неформальной обстановке, и можно познакомиться со всеми участниками и узнать их получше; а если человек отказывается от такого знакомства, да еще и демонстративно – то сам факт отказа рекомендует его еще полнее, чем доверительная беседа под хмельком. Всем известно, что алкоголь сближает, особенно незнакомых людей, которым предстоит две недели заниматься общим делом. Все эти мыслишки лениво копошатся в голове, пока мы с Л.П. стоим у входа в банкетный зал и ждем дорогих гостей. Людмила сегодня будет хозяйкой бала – потому что Рыжий, памятуя печальную судьбу своего предшественника, старается на международных пьянках по возможности не показываться; вот и сегодня, узнав, что мидовский замминистра не собирается почтить мероприятие своим присутствием, он тоже решил сачкануть, под предлогом того, что весь день просидел в конференц-зале, а на работе его ждет гора бумаг. Ну что же, мое мнение: меньше начальства – больше веселья.

Народ между тем подтягивается. Совграждане пришли все без исключения, и даже с превышением плана – то и дело мелькают совершенно незнакомые мне морды. Впрочем, пока Л.П. здоровается с непрошеными гостями, то есть худо-бедно опознает их, я не дергаюсь, отлично понимая, что имеется у советских докладчиков скверная манера приводить на банкеты свое личное начальство, чтобы казенной водочкой как-то подсластить ту горькую пилюлю, что не заведующий отделом или кафедрой, а их подчиненный делает доклад на международном форуме. Между тем появляется Дима в сопровождении своего мидовского коллеги, с которым они уже спелись, несомненно найдя массу общих знакомых. Насколько я понимаю, мидовский дима, отзывающийся, впрочем, на имя Андрей, будет представлять (здесь и сейчас) внешнеполитическое ведомство Союза Советских Социалистических Республик. Ооновцы тоже приводят с собой друзей – двоих специфического вида ребяток из американского посольства. Из экономического атташата, спешит объявить мне (почему мне? очень интересно!) Эндрю. Видели мы таких экономистов – совсем под стать нашему представителю ГКЭС (тоже ведь Комитет по экономическим, с позволения сказать, связям...). А вот и он, легок на помине; идет и улыбается все той же улыбочкой, посредством которой он дал уже понять сегодня утром обоим димам, кто здесь старший по званию. Участники тоже не заставляют себя ждать. Вот и наш арабский друг, прямо и откровенно вырядившийся в смокинг и столь же откровенно говорящий Л.П., что "наконец-то он будет иметь честь выпить с мадам директором". А вот и представитель Сингапура, о которой мне все уши прожужжал встречавший ее Игорек, красотка с чуть раскосыми глазами, все достоинства которой с поразительной достоверностью обозначает ее глубоко декольтированное изумрудного цвета платье. И даже хорошо, что не будет Елены – такое платье на ком-то другом безусловно лишило бы ее душевного равновесия. Зато вместо Елены, работавшей весь день, появляется Костя, которого мы не видели со вчерашнего, и с ним полностью исполнивший свой дневной долг Саша. Впрочем, Костя тут же заявляет: "Как честный человек, могу перевести три тоста бесплатно". Я ловлю его на слове: "Не бесплатно, а за спецугощение. И не три, а все официальные..." Он мрачнеет. "Не боись, – говорю, – их больше четырех не будет". – "А почему? – удивляется Л.П. – "А потому, что после четвертого все уже хорошеют, и никто никого не слушает", – снисходительно поясняет Саша.

Ну, вроде бы все в сборе. "Давай, – говорю, – мадам директор, приветствуй дорогих гостей!" Л.П. вполне грамотно произносит первый тост – и сказала все, что нужно, и уложилась в тот временной интервал, на протяжении которого рука, держащая полную рюмку, еще не начинает дрожать от напряжения. Далее, товарищ из ГКЭС, оценив обстановку и отсутствие высокопоставленных представителей иных ведомств, перехватывает инициативу и произносит неплохое, надо признать, приветствие, да к тому же на двух языках. Прямо скажем, нам всегда нравятся международные чиновники, не гнушающиеся лично выполнить почитаемую многими черной работу переводчика. Забегая вперед, скажем, что в течение вечера он ухитрился успешно обратить эти общие, так сказать, неперсонифицированные положительные чувства всего коллектива в нечто более конкретное, а именно, в достаточно явно выраженное чувство симпатии со стороны нашей Светы, эффектной, как уже отмечалось, блондинки. (Не имея ни малейшего намерения вмешиваться в их отношения, забежим все-таки еще на пару месяцев вперед и скажем, что он устроил Свету к себе на работу, дав ей в полтора раза большую зарплату и гарантировав три загранкомандировки в год.)

Следующим к народу обращается Вис, который в очередной раз объясняет важность Семинара для человечества в целом, после чего испрашивает разрешения присутствующих здесь иностранных граждан и подданных, дабы от их имени выразить сердечную благодарность советскому оргкомитету за все то, что уже предстало глазам участников, а также – авансом – за то, что им еще предстоит увидеть, включая поездку в сказочный город Ленинград. На этом торжественная часть как-то сама собой увядает, переходя в серию более приватных тостов, начало которой полагает наш арабский друг. Приблизившись – а по сути дела, подвалив – к Л.П. во всем блеске смокинга, белозубой улыбки и прочих достоинств светского человека, он начинает говорить ей всякие слова, в принципе не имеющие смысла, а передающие только намерения. Намерения эти столь очевидны, что я понимаю – надо спасать человека (в смысле, Людмилу). Оглядевшись по сторонам, замечаю склонившуюся во временном одиночестве над блюдом с тартинками долговязую фигуру представителя ФАО, симпатичного англичанина, с которым мы уже перекидывались кое-какими шуточками. Подскочив к нему, коротким шепотом прошу возглавить спасательную команду по вызволению мадам директрисы из гарема. Он (Стивом зовут мужика, кстати) мгновенно оценивает ситуацию и, положив на тарелку пару тартинок с черной икрой, наполняет рюмку коньяком, после чего решительно направляется к месту конфликта. Я наливаю себе на полпальца "Столичной", добавляю до верха апельсинового сока (вообще-то на работе я стараюсь не пить, особенно если есть возможность наверстать это дело по окончании мероприятия), нагружаю свою тарелку парой тартинок (пока они еще есть) и бросаюсь вслед за Стивом. А там араб уже чуть ли ни тащит мадам в койку – Людмилу спасает только то, что она понимает не более одного слова из пяти (это же не специальный текст, где она опознает    каждое второе слово, а об остальном догадывается). Тут Стив заходит с левого фланга и резко переключает беседу на производственную тематику: "А помните ли вы, мадам, что в пятнадцатом томе Technical Papers, Серия F, опубликована моя статья, где как раз рассматривается вопрос..." Чтобы полностью разрядить обстановку, обнаруживаю себя с правого борта и нарочито медленно, практически слово за словом, начинаю переводить. Постепенно туман рассеивается, арабский участник отправляется на поиски другой жертвы, а Стив, плавно окончив светско-научную беседу, как ни в чем не бывало – истинный англичанин – продолжает свое движение вокруг стола (выпив, естественно, перед отправлением в путь за здоровье мадам и ее коллектива). "Спасибо тебе, – говорит Л.П. – Спас. Выручил. Вовек не забуду". – "Ничего удивительного, – отвечаю я. – В том смысле, ничего удивительного, что в целом правильно реагировал товарищ. Ты сегодня прямо-таки ослепительна и просто провоцируешь на нетоварищеское отношение". – "Ну, тебя только и не хватало! Да вы что, сговорились?" – "Нет, я вижу, что с тобой опасно сегодня оставаться наедине. Пойдем-ка, директриса, по залу, пообщаешься с народом". – "А что, положено?" – "И даже обязательно. Согласно Венской конвенции". Л.П. подозрительно смотрит на меня, пожимает плечами, и мы отправляемся в путь.

Наш поход – или обход – затягивается. Полчаса ухлопали только на посольских экономистов, которые с истинно американской твердостью напрашивались на поездку в Ленинград. И напросились. Хорошо еще, что мне удалось поставить условие: билеты на поезд – их проблема. Так вот я, умница, уберег нас от завтрашней бешеной беготни по железнодорожным кассам. Приз мне! На ходу ставлю Игоря в известность о развитии событий; он, матерясь, бросает на произвол судьбы сингапурскую красотку и опрометью кидается в штабной – звонить питерским ребятам, чтобы как можно скорее обрадовать их требованием: еще два одноместных номера. Вот уж кому придется завтра побегать как следует! Между тем Л.П. изливает директорскую милость на сингапурскую даму, и мы движемся далее.

Нас пытаются перехватить оба димы (наш уже хорош, Андрей держится лучше), но мы минуем их – с тем, чтобы тут же влипнуть в компанию, сложившуюся вокруг товарища из ГКЭС. Там и представитель Франции в громадных очках, и мордастый негр из ЮНЕСКО, и вертлявый бельгиец, и достойного вида дама из Сенегала, и старичок-камбоджиец. Разговор, ясное дело, ведется по-французски – еще один плюс товарищу из ГКЭС, прямо-таки на моих глазах активно перемещающемуся в господскую категорию. Правда, своей первой репликой он немедленно отбрасывает себя в царство товарищей: "Вот, дамы и господа, пускай мадам директор объяснит нам, почему французский не включен в число официальных языков семинара". Вопросик, впрочем, из детских, и Людмила хладнокровно парирует: "Видимо, потому, что окончательную смету утверждало ваше ведомство, стоящее на позициях бессмысленной экономии". – "Туше!" – осклабился негр, который из ЮНЕСКО. – "Ах, эти деньги", – вздыхает негритянка, которая из Сенегала. А бельгиец по-пасторски заводит глазки глубоко под лоб, выражая некое универсальное сожаление. "Однако, – хмуро цедит француз, – ограниченность в средствах не помешала устроить поездку в другой город". – "Не поездку в другой город, а предусмотренный программой Study Tour", – как-то по-детски обиженно возражает Л.П. И тут же получает мощную поддержку со стороны ЮНЕСКО: "Ленинград – это город, который представляемая мною организация относит к числу памятников мировой культуры. Визит туда – это не только удовольствие, но и долг каждого культурного человека". Такие перебранки доставляют удовольствие, только когда представляешь себе внутренние пружины конфликта. Дело в том, что француз рассчитывал на пост заместителя председателя Семинара (полагая, очевидно, что один из троих руководителей все-таки будет белым человеком – ан не вышло!); сенегалка тоже считала, что окажется достойной этого поста по женской линии (а даму предпочли из Азии!); господин же из ЮНЕСКО, напротив, был безумно счастлив (мало того, что избрали негра, так еще к тому же и интеллигентного человека, всесторонне отвечающего требованиям его организации, борющейся за прогресс образования, науки и культуры во всем мире).

Мы обходим еще несколько группок, перебрасываясь вполне бессмысленными репликами, выражающими, впрочем, всеобщее взаимное уважение. Между тем народ, уже слегка поддавши и отчасти насытившись, начинает потихоньку тянуться к выходу. Группками по двое-трое, что свидетельствует об успешном достижении основной цели, ради которой и устраивался прием: неформальные отношения между участниками явно налаживаются. Игорек между тем бдительно следит за официантами – выполняют ли они приказ дирекции: все остатки доставить в штабной. Да и впрямь, какого черта! официантам это все равно на один зуб, а вот нам самый раз, чтобы продолжить прием, только уже для более узкой компании.   

Часам к девяти мы уже ждем в штабном избранных. Дисциплинка в ресторане железная, поэтому официанты без звука не только перенесли все, пригодное для дальнейшего употребления, но и накрыли круглый стол, стоящий посреди комнаты. Оказалось, что вполне достаточно еще осталось – и выпивка, и копчености, и грибочки с огурчиками, и овощи почти не тронуты, и маслин полный салатник... И целое блюдо кебабов плюс четыре полных соусника отличного острого соуса. Живем! А тут еще дорогие гости начинают прибывать по-советски, с полными руками: кто с бутылкой виски, кто с килограммовой банкой орешков, кто (не кто, а Мария!) с жестяной коробкой печенья. А вот распахивается дверь, и на пороге возникает угрюмый официант, волокущий целый ящик шампанского, а за ним Стив из ФАО, негр из ЮНЕСКО, мужик из Женевского секретариата и представитель ОЭСР, шествующие гуськом, демонстрируя тем самым, что дар приобретен в складчину. Одним словом, однако! Хотя, собственно, нам-то чего дергаться. Все участники живут здесь же, так что до постельки как-нибудь доберутся. Елены нет – значит, утром будет кому на трезвую голову отсидеть в будке хотя бы первый час. Наш административный механизм запущен и крутится сам по себе, даже чай-кофе для перерыва на чай-кофе заказаны на все дни недели вперед. Так что – имеем право. Тем более, что это, фактически, первое расслабление после жуткого последнего месяца – и ведь все пока идет тьфу-тьфу, где тут дерево!

Между тем угрюмый официант начинает раскупоривать шампанское и собственноручно наполнять фужеры. "Воображаю, сколько они ему дали на чай", – бормочет наша Анюта, имеющая склонность к ревизии чужих бумажников. – "Хотела бы я знать, – ответствует ей языкастая Марина, – сколько все-таки надо дать, чтобы он хоть чуть улыбнулся". Подсознательно жду, что скажет Света и, не дождавшись, оглядываюсь – а ее и нет. Оно конечно – рабочий день кончился, но все-таки где линейная переводчица? Вообще-то ей следовало хотя бы известить меня... Глазастая Марина ловит мои невысказанные мысли: "А Светка с франкофонами пошла в ресторан". – "И с этим, из ГКЭС", – добавляет Анюта. Тут же прекращаю разговорчики в строю: "Вот и прекрасно. Значит, и там будет представитель советской администрации". И думаю про себя: "Девка опытная и не ребенок – в случае чего с конфликтом разберется. Хотя – какие там конфликты в такой респектабельной компании..."

А негр из ЮНЕСКО (Анри его зовут) берет бокал и говорит, что ему особенно приятно выпить этот тост в компании людей, которые знают, что такое международные мероприятия и каковы требования, предъявляемые к ним в системе ООН. Лично он, как ответственный работник ООН с таким стажем, о котором не хотелось бы даже упоминать в присутствии наших очаровательных юных переводчиц, имеет достаточно опыта, чтобы отличить хорошо организованный семинар от плохо организованного, и, как он надеется, все его присутствующие (слово выделяется с большим нажимом) коллеги смогут подтвердить это заявление в любое время и в любом месте. (Эге, думаю, дела-то с французской оппозицией зашли и впрямь далеко. Анри на Семинаре – действительно старейший из ооновцев, и если он берет на себя функции дуайена и сколачивает групповуху, значит...) Анри же не довольствуется сказанным – он прямо и откровенно устраивает баллотировку: обходит с бокалом присутствующих и говорит каждому из тех, кто имеет административный вес: "Ты согласен, Вис? А ты, Стив? Ты, Эндрю? Тим? Джек? А вы, господин, представляющий Министерство иностранных дел?.. Каждый из опрошенных, включая и Андрея (с виду, впрочем, чуть одуревшего от неожиданно дарованного ему статуса), решительно чокается с ним в знак согласия, и в воздухе начинает пахнуть уже чрезвычайной сессией Совета Безопасности. "А что скажет мадам директор?" – вопрошает Анри, дойдя до Л.П. Вижу, что Людмила не до конца оценила серьезность ситуации и вытекающие из этого вполне возможные – в первую очередь, для нее лично – невеселые последствия надвигающегося скандала, который на наших глазах столь мастерски купирует Анри. Она смотрит на меня, и ее губы беззвучно шевелятся. Эх, была–не была, беру игру на себя! и внятно провозглашаю: "Мадам директор говорит – precisement!" Вроде бы попал в точку, потому что Анри ухмыляется и жирно ставит эту самую точку: "Выходит, мадам в принципе не против использования французского языка?" Он чокается с ней, потом со мной – и подмигивает: значит, оценил человек ситуацию. Значит, мы с ним оба – молодцы.

После того, как Анри силком и на пустом месте сколотил коалицию, ее членам ничего не остается, как дружно и слаженно набраться, к чему присутствующие и приступают с решимостью и профессиональным умением международных чиновников. Во время моих первых мероприятий такого масштаба и уровня я с интересом (отчасти, признаюсь, противоестественным) наблюдал зрелище, знакомое ранее только по книгам из ихней жизни: как здоровые мужики надираются шампанским. Позже болезненный интерес прошел, но непонимание осталось. Тем более что для себя лично в рамках этих мероприятий я открыл все прелести джина, сдобренного хорошим тоником (в Москве тех лет недоступного в принципе), и безусловность этих прелестей только усугубляла мое недоумение.

А между тем пьянка продолжалась. Анри возглашал тосты, все более и более двусмысленные. А ооновский Эндрю на пару с мидовским Андреем поочередно преподносили собравшимся, без учета их пола и возраста, анекдоты все более крутого свойства – пока, наконец, Людмила не сказала мне: "Хватит, не переводи больше". – "Что, девушка смущается?" – "А вот представь себе. Я все-таки пожилая дама..." На такое заявление я просто вынужден прореагировать: "Ты-то? Да ты... – и тут, отчасти неожиданно для самого себя, выдаю, – да если выбирать, с кем из присутствующих в койку, то твоя кандидатура очевидна..." Высказался и обомлел. И жду – смутится, растеряется, озлится?.. Но она отреагировала так, что растерялся я сам: "При отсутствии здесь Софи Лорен я, пожалуй, и впрямь наилучший вариант. Так что напрасно ты иронизируешь". Пока я подбирал ответ, достойный себя и ситуации, к нам подошел Дима: "Ну что, настало время маленько спеть?" – "А что ты поешь?" – бодро отозвалась Людмила, явно обрадовавшись перемене темы. Мы с Димой наперебой объясняем ей наш репертуар. Она улыбается: "Хотите, подыграю на фоно?" – "А сможешь?" – с пьяной бестактностью удивляется Дима. – "Обижаешь, начальник!" – неожиданно говорим мы с ней в унисон. И покатываемся с хохоту – так это забавно получилось. "Вы что, уже спелись?" – с хитроватой пьяненькой улыбочкой спрашивает Дима. – "Вот сейчас и споемся, и сыграемся", – с какой-то даже отчасти угрозой говорит Л.П. и решительно идет к пианино.

После короткого совещания первым номером исполняем "В нашу гавань заходили корабли..." Потом идут неизбежные "В кейптаунском порту", "У юнги Билли стиснутые зубы...", после чего Людмила преподносит очередной сюрприз – самолично заводит "И до тех пор мы не умрем, пока качаются светила над снастями" – вещь, неизвестную Диме и вызывающую культурный шок (в самом, впрочем, положительном смысле) у Анюты с Мариной, явно не ждавших такого от суховатой начальницы. Но сюрпризы не кончаются: к пианино подходит Андрей и, приобняв Людмилу левой рукой, правой, одним пальцем не столько наигрывает, сколько обозначает мелодию – "У Геркулесовых столбов лежит моя дорога... – запевает он. "У Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей..." – подтягиваю только я один, потому что этого, похоже, не знают уже и девицы.

Тим из Женевы (работает он там, а сам американец) приближается к вокальной группировке, крепко обхватив всеми пятью пальцами левой руки неясно какой по счету стакан с шампанским, а двумя пальцами правой уверенно удерживая сигару – видик американского империалиста с карикатуры. Приблизившись, он твердо заявляет, что настала его очередь, и чего бы вы думали? – спеть! Людмила неуверенно уступает ему место. Крепко удерживая стакан, он берет сигару в зубы и свободной рукой подбирает "Клементину". Потом, опорожнивши стакан и отставив его в сторону за ненадобностью, запевает приятным хрипловатым баритоном. Мы с мидовцем подхватываем с третьей строчки, а припев уже поют все, даже Людмила раскрывает рот.

Вечер песни продолжался до последней капли спиртного. Народ расходился в весьма приподнятом, но безусловно дружественном настроении. Мидовский Андрей долго целовал Людмиле руки и говорил, что теперь ее карьера обеспечена. "Уж на меня-то по крайней мере можешь положиться. Я такое про тебя напишу в отчете, что два выезда в год тебе гарантированы!". Посольские ребята рук не целовали, но твердо сказали, что без таких женщин на ихних приемах скучно и что в День Благодарения они ждут ее в посольстве. "Приглашение не забудьте послать", – нагло заявил я. Анри, в свою очередь, долго возмущался, что мадам за недосугом никак не сподобилась посетить его любимый Париж. "И ты пришли приглашение", – не менее нагло отвечал я.

Памятуя, что назавтра все-таки рабочий день, который желательно провести в относительно чистой атмосфере, я постарался организовать хоть какой-то аврал и побудил всех еще стоящих на ногах представителей совадминистрации вытряхнуть пепельницы, убрать оставшуюся еду в холодильник, а грязную посуду составить на сервировочный столик и выкатить его в коридор – чтобы на утро мы не задохнулись. Распахнув после этого настежь все три окна, мы с чистой совестью отправились по домам.

Назавтра я пришел первым, но не успел еще прикрыть все окна, как заявилась Людмила. Свеженькая, улыбающаяся, в милом костюмчике. Ну, просто напрашивающаяся на комплимент, каковой она тут же и получает. "Ты знаешь, мать, – сказал я, полностью переходя на язык, принятый между своими, – мало есть на свете женщин, с которыми не страшно просыпаться по утрам". – "Это ты о чем?" – с хорошо сделанным равнодушием спросила она. – "Никаких следов похмелья. Впрочем, – продолжил я, чувствуя, как меня заносит и который раз с удивлением ощущая, что не могу, а главное, не хочу остановиться, – впрочем, кто тебя знает, какой ты просыпаешься. Может ты просто накрасилась умело". – "Косметика самая минимальная, – отвечает Людмила спокойным тоном, который она, кажется, уже твердо приняла для реакции на мои нахальные заявления. – А по утрам я действительно просыпаюсь свеженькой. Ты еще в этом убедишься". Тут она осознает всю глубину подтекста, таящегося в последней фразе, и густо, совершенно по-девчачьи, краснеет. Я решаю оставить опасную тему и поэтому никак не реагирую, будто ничего такого и не было сказано.   

Между тем подгребают девицы и вплывает Мария – все четверо просто идеальная иллюстрация к только что происшедшему диалогу. У вползающего следом Димы вид вообще жутковатый. Игорек держится бодро, но щеголяет в темных очках, то есть явно не в силах взирать на окружающий мир без омерзения. Спускаемся в зал, куда потихоньку стекаются участники заседания, внешний вид которых определяется в диапазоне между Димой и Игорем. Непохмельных в зале лишь двое – Рыжий и Елена – которые осуждающе взирают на весь этот пейзаж с натюрмортом. Первый металлическим голосом открывает утреннее заседание, вторая хрустальным голоском переводит сначала металл Рыжего, потом хрипы, вырывающиеся из гортани сегодняшнего докладчика.

 Впрочем, с чисто профессиональной точки зрения трудностей у нее никаких, потому что докладчик импровизаций позволить себе не может, ибо в состоянии только монотонно зачесть написанное, не отрываясь воспаленных глаз от текста и время от времени звучно хлебая минеральную воду. Елена же скользит своими серыми глазками по другому экземпляру доклада и переводит едва ли ни автоматически, следя только за тем, чтобы выступающий не пролистнул две страницы подряд – да и то не ради соблюдения смысла (в конце концов, это не ее заботы), а чтобы не отстать от докладчика на эту самую лишнюю страницу, то есть минуты на две. Опытный синхронщик неизменно придерживается Правила Номер Один "Будка должна звучать": не важно, что и как несет, мычит, бормочет или лепит выступающий – главное, чтобы в наушниках беспрерывно звучал перевод, потому что если что-то и способно вызвать болезненную реакцию аудитории, так только паузы. Через полчасика появляется Саша, хотя и в темных очках, но явно готовый работать. Он прихватывает со стола бутылочку боржоми, здоровается с техниками, берет у них вторые наушники и с мужественным видом принимается разбираться в докладе – то есть, ищет страницу, на которой сейчас барахтается выступающий. Войдя в курс, он скрывается в будке, откуда, потягиваясь, выходит Елена. С приходом Саши перевод становится более адекватным оригиналу, потому что исчезает раздражающий и отчасти даже осуждающий контраст между хриплым рыком докладчика и нежным пением переводчицы. Саша вторит выступающему на тех же низких нотах, иногда срываясь в рычание, но, будучи профессионалом, против смысла не грешит.

Елена подходит к нам с Людмилой, мирно сидящим в сторонке, достает из своей шикарной сумочки сигареты, смотрит на меня вопросительно, после чего со словами "Ах, да, вы же оба не курите" самостоятельно щелкает своим золотым Ронсоном. Потом, развалясь в кресле и вытянув роскошные длинные ноги, лениво говорит: "Ну, что, повеселились вчера?" – "Во-первых, – отвечаю я тоном обиженной добродетели, – не веселились, а осуществляли мероприятие по наведению мостов между участниками..." – "Им мосты ни к чему, – так же неторопливо говорит Елена, отгоняя ладошкой дым от глаз. – Им и так море по колено..." – "А во-вторых, – продолжаю я, дав улыбкой понять, что оценил ее шутку, – сама-то почему бросила товарищей в трудную минуту?" – "У меня дела, – неопределенно отвечает она, – и к тому же семеро по лавкам... И еще друг вчера приехал из Женевы, надо было повидаться. Так что ваш прием очень кстати оказался – и учти, между прочим, что я там была и даже переводила. На всякий случай, если кто спросит". А, думаю, понятненько: семеро по лавкам, да к тому же двое в разных койках. Впрочем, мне-то какое дело. А вслух говорю: "Мне-то что, ты вот Сашу предупреди..." – "Александр с Константином  дрессированные", – сухо отвечает она.

Тут к нам подходит Мария и заводит очередной разговор о формах, неправильно заполненных участниками. С одной стороны, ее просто-напросто мучит похмельный стыд, и своей показной деловитостью она выслуживается перед начальством, а с другой – действительно, ооновская бюрократия не уступает советской, и недополучение сведений о домашнем телефоне участника из Тринидада и Тобаго может привести к скандалу (а тот, небось, не заполнил соответствующую графу по самой элементарной причине: у него вообще нет домашнего телефона). Мария пытается добиться от Л.П. ответа на простенький вопрос: что этичнее – попросить участников, не полностью удовлетворивших любопытство Секретариата ООН, дозаполнить пропущенные графы, или же как ни в чем не бывало дать им новые бланки, еще раз предупредив о недопустимости пропусков и прочерков. Людмила с ужасом смотрит на меня, да тут еще и Елена, с каменным лицом, не шевеля губами, вполголоса, но очень внятно произносит классическое: "Готово дело! Белая горячка!". Мысленно махнув рукой, протягиваю руку и забираю у Марии прозрачную папочку с дефектными бланками: "Не волнуйся, я сам в перерыве подойду к ним, и после обеда ты будешь знать все про всех". – "Но этично ли будет таким образом напоминать людям, что изначально они недобросовестно выполнили просьбу Секретариата?" – спрашивает Мария. Искоса смотрю на нее – вроде бы и тени иронии нет на лице, а уж в голосе и подавно. Одна только служебная добросовестность. Чувствую, что Елена вот-вот расхохочется в голос, и поэтому, полуобняв Марию за плечи, веду ее к лифту, на ходу успокаивая, что все будет в порядке. Вернувшись к Людмиле с Еленой, нахожу их в самом развеселом состоянии духа. "Все-таки, как патриотка, не могу не отметить, – вещает Елена, – что наши русские напитки не имеют себе равных по силе воздействия на человеческую душу". – "Боюсь, что твоя правота не вполне полна, – реагирую я в том же тоне. – Утром у нее, конечно, болела голова, но все негативные ощущения немедленно были купированы с помощью алка-зельцер. А это – просто тупая добросовестность, столь ценимая на Ист-ривер. Между прочим, она там работает не один десяток лет, и все время на прекрасном счету, а зарабатывает, кстати, столько, сколько нам всем и вместе не снилось. И именно потому, что добросовестна". 

Похмельный день тянется бесконечно. Я заполнил все пробелы и передал все формы заметно повеселевшей Марии. Мы еще раз связались с Питером и получили подтверждение о двух дополнительных номерах для посольских американцев. А день все тянулся и тянулся, и делать было нечего – потому что все, что можно было предусмотреть, было предусмотрено и сделано заранее, а ЧП, к счастью, не случалось. Вообще двухнедельный семинар в смысле трудоемкости и напряжения сил легче однонедельного. В последнем случае не успели встретить дорогих гостей – как уже надо организовывать проводы. А сейчас мы можем расслабиться до конца первой недели – собственно говоря, напряженка начнется только после возвращения из Питера. Тогда надо будет составлять график отъезда, одновременно уделяя массу времени и сил подготовке итогового документа Семинара.

Итоговый документ – это краткое изложение всего сказанного на всех заседаниях, то есть доклады и их обсуждения, плюс выводы и рекомендации. В качестве автора обычно выступает опытный сотрудник Секретариата ООН, присутствие которого на подобного рода мероприятиях предопределено устоявшейся практикой, сложившимися традициями и отчасти здравым смыслом; для написания документа прибегают к специфическому языку, предусматривающему практически безусловное и уж во всяком случае бесконтрольное доминирование пассивного залога, с использованием лексики, благоприятствующей преимущественному употреблению многосложных слов; синтаксис же при этом имеет также определенные особенности, ориентированные главным образом на достижение такого положения вещей, когда на каждую страницу приходится не более пяти-шести предложений, каждое из которых, соответственно, практически полностью укладывается в отдельный абзац, или, иными словами, имеет размерность, отвечающую длине абзаца. Вышеприведенная фраза дает некоторое, хотя и по необходимости упрощенное, представление о языке, используемом в системе ООН для написания итоговых документов.

Сотворение итогового документа начинается практически с первого дня работы Семинара; день вчерашний, по известным обстоятельствам, не в зачет, но завтра утром у меня уже будут первые три-четыре странички, которые можно будет переводить на русский и потом раздавать совучастникам. Перевод в таких объемах – это не труд, а просто приятное отвлечение от скучной необходимости сидеть без дела и трепаться с Марией (к тому же – не будем забывать – вся оплата идет по ооновским ставкам). Серьезная работа начнется только дня за три до окончания Семинара, когда участники приступят к детальному постраничному обсуждению документа, движимые благородным стремлением сделать максимальное количество поправок, в результате чего переписываются целые разделы – а это, естественно, требует перевода заново и в кратчайшие сроки (к началу утренней сессии), так что бывают случаи, когда приходится сидеть ночи напролет.

А пока – пока сидим дни напролет, от перерыва до перерыва, поглядывая при этом в свои планы-графики и делая соответствующие мелкие телодвижения. Позвонили насчет завтрашней экскурсии по Москве, чтобы узнать номер автобуса и фамилию гида. Спустились к девушке Нине в агентство Аэрофлота, напомнить лишний раз о себе и посмотреть, как она отрабатывает подаренный ей блок "Кэмела". Связались с транспортным диспетчером и проверили, стоит ли в графике наш заказ на автобус вечером в понедельник – ехать на Ленинградский вокзал. И все такое прочее.

Второй день Семинара прошел мирно и закончился тихим чаепитием в штабном, в узком кругу – советский и ооновский секретариат плюс Анри, ставший нашим активным другом. Выпили по чашечке, сгрызли по одному миндальному пирожному, обсудили течение Семинара и признали его удовлетворительным, после чего с чувством выполненного долга расползлись по домам.

Третий день также был тихим и благостным, а главное – солнечным, благодаря чему послеполуденная экскурсия по Москве удалась на славу. Даже мрачный француз сказал – сквозь зубы и ни к кому особенно не обращаясь, но так, чтобы я слышал – что организаторы, пожалуй, не зря сократили вечернее заседание ради прогулки по городу, которая стоила потраченного на нее времени.

Четвертый и пятый дни работы Семинара пришлись, как легко подсчитать, на субботу и воскресенье. В гостинице наблюдалось известное затишье, поскольку большинство командировочных, завершив свои недельные дела, разъехалось восвояси. В воскресенье после двенадцати я отпустил двоих девиц по домам, оставив третью дежурить в конференц-зале, а сам сел за компьютер, чтобы сделать очередные две страницы итогового документа (его русской версии, естественно). Людмила устроилась в кресле с книжкой. Дима вообще не появился с самого утра, а Игорь ушел вместе с девицами. Минут через двадцать в штабной заглянула Елена: "А, вот вы где все. Ну-ка, посижу и я с вами, пускай Сашка горбатится до перерыва". Она вытянулась во втором кресле, и какое-то время в комнате царила тишина, в которой слышан был только шелестящий стук клавиатуры. "Хорошо у вас, ребята, – вдруг сказала Елена. – Тихо, спокойно, организованно. Ей-Богу, первый на памяти случай, когда никто не мечется, не орет, не висит на люстре... Давайте подпишем договор о дальнейшем бессрочном сотрудничестве, а? Нравитесь вы мне, вот что я вам скажу".

Такие комплименты от своих же, от коллег, да еще к тому же от такой, видавшей виды, вполне циничной и по-хорошему прожженной девицы – они дорогого стоят. Я, памятуя, что в холодильнике что-то имеется, сунулся туда. Людмила, тихая и домашняя, не говоря ни слова, вполне автоматически полезла в сервант за стаканами и чайными чашками. И холеная, чуть с ленцой Елена столь же беззвучно и стремительно кинулась ей помогать. Прямо-таки трогательная получилась картинка: старинные друзья, встретившись после долгой разлуки, хлопочут у стола. Впрочем, отчасти так дела и обстояли – действительно, три человека, до сих пор едва знакомые, вдруг почувствовали прилив симпатии друг к другу и решили отметить его традиционным, но столь симпатичным образом. Мы выскребли из холодильника его небогатое содержимое, споро и аккуратно накрыли стол и расселись. Я разлил остатки  мукузани – пришлось по трети стакана на нос – и сказал, проникновенно глядя на соседок: "За любовь – но за ее высшую форму: за любовь человека к человеку, без половых и прочих несущественных различий". Елена сделала глоток и сказала, серьезно глядя на меня и улыбаясь только глазами: "За такой тост я тебя поцелую – как человек человека". Что она и сделала, а потом, севши на место и улыбнувшись совсем широко, добавила: "А теперь ты, Людмила. Или между вами уже есть половые различия?" Бедная Людмила пошла красными пятнами, но тем не менее бестрепетно встала и тоже поцеловала меня. На этот поцелуй я ответил, после чего Елена совсем по-цирковому сказала: "Ай, браво!" и впилась своими ровными крупными зубами в бутерброд с подсохшей ветчиной.

Некоторое время мы все в каком-то смущении молча жевали, пока оправившаяся Людмила не произнесла: "Тихий ангел пролетел". – "И вот за это я тебя ценю, – отозвалась Елена. – Другая бы непременно сказала, что милиционер родился. А тут и взаправду пролетел ангел. В смысле, прилетел. Ко мне из Женевы. А, вы люди посторонние, но близкие, вам можно..." И Елена вдруг пустилась в изложение своего швейцарского романа со швейцарским же миллионером, который начался полтора года тому назад на конференции по окружающей среде в Цюрихе, а закончится – "я не знаю, ребята, наверное, в могиле, потому что он мне все время повторяет: я твой до гроба". И Елена, эта до ледяного блеска респектабельная международница новейшей формации, по-бабьи всхлипывая, принялась делиться своими горестями с малознакомым – хотя отчасти и своим, по переводческому братству – мужиком и вовсе уж чуждой советской чиновницей средней руки. Говорила о том, как она любила, да и все еще любит мужа, атомного физика, как его любят дети, их у нее двое, что уехать и забрать детей – это смерть для мужа, который так привязан к ним, да к  тому же он весь засекречен с ног до головы, и при бывшей жене за границей его просто-напросто выкинут на улицу... И без Этьена она жить не может, "вы же свои, ребята, умные, вы же понимаете, что деньги его совершенно ни при чем, я с ним просто как на небесах, чтобы не сказать, как в раю; вы его, кстати, увидите, он беспременно потащится за мной в Питер..."

Исповедь продолжалась до прихода Марии, а следом и Саши – начался перерыв. Елена скрылась в ванной и выплыла оттуда в своем, ставшим нам уже привычном, обличии Снежной королевы из тюзовского спектакля. Саша, глянув на стаканы с красноватым осадком, бодро возопил: "Елена Николаевна, да никак на работе пьем?", на что она спокойно возразила: "Отнюдь. Не на, а после". – "Это в каком смысле?" – не понял Саша. – "А в таком, что я на сегодня закончила. Вечернюю сессию ты будешь работать один. А хочешь, вызови Костю. Я прощаюсь со всеми до завтра. И не смотри на меня круглыми глазами – sic  volo, sit pro ratione voluntas". И она скользнула к двери, сказавши мне: "Проводи до лифта, пожалуйста".

Как только мы вышли из номера, Елена невесело усмехнулась: "Ты не беспокойся, Саша вытянет. Не впервой. А я после исповеди как-то выбилась из своего рабочего состояния. Позвоню Этьену – он там, через речку, у Хаммера стоит – сейчас примчится... Слушай, я что, совсем рехнулась? В мои-то годы все эти сказочки про любовь пора бы и позабыть. Дочка уже на свиданки ходит, а я тут, дура старая... А еще с латынью этой – совсем одурела. Это все он, Этьен проклятый. И Сорбонна треклятая, что прямо-таки прет из него..." – "Ладно, не переживай, – отчасти растерянно сказал я. – Сашку я в случае чего подменю". – "Ах, да, я как-то упустила это из виду, ты же из наших..." – "Я – не инязовский, а университетский, потому и латынь помню – в таких пределах, по крайней мере". – "Вот познакомлю тебя с Этьеном – вы и споетесь на этой почве". Она впрыгивает в пустую кабину подошедшего лифта: "Все, до завтра. Извини за выходку – но уж очень нервы истрепались. Всем привет, поцелуй Людмилу..." Она кладет палец на кнопку, но прежде чем нажать ее, со значением добавляет: "Как следует поцелуй, я тебе говорю. Sic  volo!"

Вернувшись в штабной, застаю там некоторую растерянность. Саша, не знакомый с предысторией ситуации, спрашивает: "Что это с ней?" Людмила, осознавшая ситуацию, задает более простой вопрос: "Что она такое сказала на пороге?" Сначала отвечаю даме: "Это по-латыни, что-то вроде: я так хочу, и пусть вместо объяснений будет моя воля". Людмила кивает головой и отвечает Саше – вместо меня: "Может у человека разболеться голова?" – "Все может быть!" – уверенно отвечает Саша и идет к телефону, вызванивать Костю. "В случае чего я тебя подменю", – говорю я ему в спину. – "А, ерунда, – машет он рукой. – Там работы на час осталось, они сами хотят пораньше свернуть..."

В понедельник я с утра прихожу полностью готовым к поездке: в моей любимой замшевой сумке джинсовый костюм, кроссовки, американские маечки с бодрыми надписями ("Easy does it – but do it!" и "Forget me not"), пара рубашек с галстуками, бритва и прочие мелочи. Вообще-то выезжать на вокзал будем не раньше половины одиннадцатого вечера, и после вечернего заседания с лихвой хватило бы времени смотаться домой, но перед отъездом всегда неизбежны проблемы, и к ним надо быть готовым. Номера в "Украине" мы, естественно, на эти два дня освобождаем – какая же смета позволит платить одновременно и за московское жилье, и за питерское. (Кстати, еще одно преимущество такого графика, при котором Семинар начинается с середины недели: мы будем отсутствовать вторник и среду, а на эти дни у гостиницы не возникает проблем с использованием номеров; вот если бы мы выселились в пятницу вечером, то с клиентами могли быть осложнения, и даже любящая нас Татьяна без восторга пошла бы нам навстречу – а то и вовсе не пошла бы, сказавши: да ну вас, ребята, вы как хотите, уезжайте–не уезжайте, а за номера платите.) А раз освобождаем номера, то надо участникам куда-то девать основной багаж – ведь на пару дней каждый возьмет с собой не так уж много вещей. В гостинице, естественно, имеется камера хранения, но надо организовать переноску багажа, то есть составить график, по которому пара швейцаров обойдут номера всех участников и свезут на тележках все ненужное вниз. Значит, по одному человеку в помощь каждому из швейцаров – для оперативного решения всех проблем в каждом номере, и еще один должен сидеть в штабном и привечать участников, которые, превратившись в бездомных после сдачи багажа и, соответственно, номера, будут ждать там отъездного часа. Положим, все эти операции не сложны, однако хлопотны, и лучше – собственно говоря, спокойнее – когда ты сам приглядываешь за ходом вещей.

Вообще, слово "спокойствие" в нашем профессиональном лексиконе занимает одно из самых почетных мест, наряду с другими любимыми словами – "предусмотрительность" и "осторожность". Хороший международник не поленится встать на час раньше, выехать с запасом в сорок минут, несколько раз позвонить в одно и то же место, предусмотреть три экземпляра документов, и так далее, и так далее – если только все это хоть как-то гарантирует безотказность названного хода вещей. Опыт показывает – печальный опыт, заметим, – что расхлебывать неприятности куда сложнее, чем их предупреждать.

Сегодня, однако, все идет – тьфу-тьфу – как по маслу. Швейцары не вяжутся по мелочам, дорогие наши участники подготовили чемоданы к назначенному сроку, в номерах ничего не забыто – ни туалетные принадлежности в ванной, ни пижама под подушкой, ни тапочки под кроватью. Постепенно участники с сумочками, сумками и саквояжами накапливаются в штабном. К десяти часам вся компания в сборе, автобус – уже проверено – стоит у входа в гостиницу, и мы потихоньку начинаем спускаться. Ведь сама по себе посадка в автобус четырех десятков человек, даже без чемоданов, с одной только ручной кладью, занимает не менее четверти часа, а время идет, хотя его пока достаточно, потому что все остальное тоже идет – по графику.

В десять двадцать пять мы напоследок пересчитываем сидящих в автобусе, и я обращаюсь к ним со стандартным заявлением: "Дамы и господа! Сейчас я задам вам три вопроса, причем на первый хотелось бы услышать отрицательный ответ, а на второй и третий – утвердительные. Итак: вопрос первый – вы ничего не забыли в своем номере или где-то еще в гостинице? Второй вопрос – вы отдали портье ключ от номера? Третий вопрос – надеюсь, ваш паспорт у вас под руками, то есть в кармане или в сумочке?". И покончив с этим, говорю водиле: "Все. На Ленинградский. И не спеша – времени у нас навалом".

Времени у нас и впрямь полно, но только потому, что выезжаем с запасом. А вот когда времени в обрез – наверняка попадешь в пробку, или случится еще какая-то гадость, вплоть до поломки автобуса. Но с предусмотрительными и осторожными, как правило, ничего плохого не происходит, и в начале двенадцатого мы мирно вкатываем в закрытые для посторонних ворота, что слева от здания вокзала, подруливая практически к платформе. К нам подскакивают носильщики; грузим сумки на телегу (вот и еще раз пригодились наличные денежки!) и движемся вдоль нашего состава, вдоль соответствующего цвета вагонов "Красной стрелы". Наша компания занимает аккурат три вагона СВ; естественно, мы заранее расписали людей и по купе, и по вагонам, и перед высадкой из автобуса еще раз напомнили, кто едет в каком вагоне и с кем из переводчиков. Поэтому грузимся по вагонам без суеты, на радость проводникам, которые ценят такую организованность. 
 
Людмила и Дима, приехавшие прямо на вокзал, ждут у нашего вагона. С ними стоит и Елена, едущая отдельно от нас (надо ли добавлять – вместе со своим Этьеном). Завидев меня, она машет рукой и со словами: "Не боись, начальник, я тута, прощевайте до завтрева" кидается к соседнему вагону. Выходит, и впрямь ждала меня, чтобы лично доложиться о присутствии. Очень трогательно. Ладно, начинаем посадочку. Я демонстрирую проводнику билеты, а Анюта тем временем первой влезает внутрь, чтобы на месте распихивать клиентуру по купе. Наш вагон – командирский, и в попутчиках лучшие люди, сплошь начальство. Собственно, потому здесь и Людмилино место.

А кстати о Людмиле, мадам директрисе. Смотрю – она щеголяет в джинсовом костюме, помолодевшая лет на пять, да к тому же демонстрирующая вполне заманчивую фигуру. Мы поднимаемся последними, и когда, чуть отстав от остальных, застреваем в узком проходе между титаном и туалетом, я говорю ей: "А ты, оказывается, вот какая..." Она резко поворачивается ко мне, так что мы чуть не сшибаемся лбами, и шепчет: "Да, я такая. И еще всякая разная..." И удирает в свое (с Марией) купе. Я вхожу в наше с Димой и начинаю разбираться с билетами, чтобы быть готовым к обходу проводника. Разложив их на столике, достаю из сумки джинсовый костюмчик, чтобы переодеться по-дорожному, как только застучат колеса. А пока выхожу в коридор посмотреть, как дела. Дела, естественно, развиваются в неизбежном направлении. Эндрю, уже расслабленный, в полотняных брючатах и ярко-алой фланелевой рубахе, сопровождаемый Стивом из ФАО, чопорное англичанство которого позволило ему сменить ежедневную темную тройку всего лишь на твидовую двойку, подошел ко мне с официальным сообщением: заседание по подведению итогов первой недели Семинара начнется через полчаса в его купе. Форма одежды – без галстуков; стаканы каждый приносит с собой; присутствие сотрудников администрации обязательно; не буду ли я столь любезен довести сказанное до сведения директора Семинара.

Короче говоря, через полчаса все мы уже сидели как миленькие, тесно прижавшись друг к другу, по пятеро на каждом диванчике, и Эндрю с Димой разливали по тонким железнодорожным стаканам утонченные заморские напитки, приобретенные под сенью российской "Березки". Мое место было как бы официально рядом с мадам директором, с целью обеспечения перевода, и мадам после каждого тоста прижималась ко мне все плотнее и плотнее. Раскрасневшись от, я полагаю, целого ряда причин, она выглядела все более и более юной и уж несомненно все более хорошенькой. Я вспомнил наш разговор о том, что она из тех, не несущих следов похмелья женщин, с которыми приятно просыпаться по утрам, и подумал: а как она отреагирует, если сказать, что с ней, наверное, не только просыпаться приятно, но и засыпать... И еще подумал, что вряд ли пришло бы мне такое в голову по отношению к женщинам ее категории еще месяц тому назад – как-то казалось, что подобного рода дамочки вообще не имеют представления о любви, а с мужем трахаются только для того, чтобы обзавестись детьми, или отметить его продвижение по служебной лестнице. И еще подумал, что это в купе она вдвоем с Марией, а вот гостиничный номер у нее, согласно должности, безусловно будет отдельный. Все эти мыслишки пробегали в голове в промежутках между переводами разных тостов, анекдотов, баек и прочего устного творчества.

В разгар заседания по подведению промежуточных итогов на пороге купе возникла Елена, сопровождаемая роскошным мужиком. В принципе миллионеры, и тем более швейцарская их разновидность, именно так и должны выглядеть: итальянский костюм – с рекламы "Феррари", улыбка – с рекламы "Роллекса", брюнет, и глаза пронзительно синего цвета – с афиши Голливудского блок-бастера. И ни следа, ничегошеньки не осталось от той ледяной и безразлично вежливой Елены, к которой мы как-то привыкли за эти месяцы: глаза, сияющие безумно счастливым огнем, и тот незабываемый вид абсолютно удовлетворенной женщины, который свойственен только фотомоделям, рекламирующим океанские круизы на суперлайнерах. После взаимных представлений Елена отзывает меня в сторонку – "обсудить программу завтрашнего дня – для чего мы, собственно, и пришли". Усадив Этьена под бочок к Людмиле, выхожу с нею в коридор. "Ты знаешь, – говорит она, – мы передумали и будем жить в вашей гостинице. Этьен считает, что нечего болтаться взад-вперед, и тем более нехорошо, если я не окажусь под рукой в случае производственной необходимости. "Э, голубушка, – думаю я, – вот оно как: "Этьен считает". И кто же это говорит – сама Мисс Независимость..." А вслух отвечаю: "Во-первых, у нас на тебя не такие уж обширные планы, да и вообще я могу тебя заменить в любой момент, только скажи". – "Нет, это не профессионально", – и глаза на секунду становятся как у прежней Елены – ледяная сталь. – "Ладно, ладно, – даю задний ход. – Как решили, так и поступайте. А вообще... можно напрямую?" – "Затем и привела..." – "Да я не о нем. Он хорош, и прекрасно. Я о тебе. Знаешь, можно только позавидовать женщине, которая выходит из постели с такими сияющими глазищами..." Не забудем, что дело уже за полночь, выпили мы прилично, и язык – мой, во всяком случае – развязан до болтливости. Но Елена реагирует совершенно спокойно, будто бы беседует со старинной подружкой: "Правда? Так заметно? Ну, и не удивительно. Я же вам с Людой говорила – это... это подарок небес, извини за красоту слога". Она морщит нос и с тоской добавляет: "Мужа жалко". Меня некстати тянет на философские обобщения, тем более по тематике, не имеющей ко мне, собственно, никакого отношения: "Жалость – это не любовь. В смысле, или еще не любовь, или – уже не любовь" – "Да прав ты! Что и грустно. Сама понимаю. А это – грустно вдвойне. Но ведь я – не сука, правда?" К исповеди такой интенсивности я просто не готов, тем более что вдруг осознаю, что и визит этот, и болтливая откровенность, и отчасти блеск глаз объясняются просто – парочка чуть-чуть курнула, немного, по несколько затяжек, для полноты счастья, прежде чем завалиться на узкую железнодорожную полку. Тем более надо кончать эту доверительную беседу, потому что к утру откровенная болтливость сменится  угрызениями совести: не наговорила ли чего лишнего. А зачем мне осложнять отношения с такой специалисткой, тем более что вроде бы мы подписали контракт на вечное сотрудничество. Поэтому, приобняв Елену за плечи (собственно говоря, учитывая нашу разницу в росте – за предплечье), подталкиваю ее к купе, где в этот самый момент полностью вписавшийся в ситуацию Этьен как раз доканчивает анекдот, встреченный взрывом хохота.

Увидев Елену, он вскакивает, чтобы уступить ей место, и вместе с ним джентльменство пытаются проявить еще несколько присутствующих. Елена усаживает их царственным движением руки и начинает прощаться. Процедура целования ручек растягивается еще на несколько минут, после чего Елена чмокает в щеку Марию и обхватив Людмилу за шею, крепко целует ее и что-то шепчет, нахально улыбаясь. Людмила, целуя ее в ответ, только машет рукой. Тем временем Этьен сговаривается с Анри, насколько мне позволяет понять мой французский, провести завтрашний вечер еще более весело. Парочка отправляется в свой вагон, но тут Елена, пропустив кавалера вперед, обхватывает меня за шею и, склонившись, жарко шепчет на ухо: "Не упусти Людмилу!". После чего, мазнув меня по уху горячими губами, кидается вслед за любимым человеком.

Их уход как бы дает сигнал отходить ко сну. Тем более что все уже выпито. Народ разбредается по своим местам, желая на ходу друг другу спокойной ночи. Когда я прохожу мимо директорского купе, из него выскальзывает Мария, направляющаяся чистить зубы на ночь. Я непроизвольно заглядываю в приоткрытую дверь, и Людмила коротко машет рукой. Захожу. И, сам не знаю, почему, вдруг спрашиваю: "Ну, и что же тебе сказала Елена?". Людмила смотрит на меня загадочным взором и отвечает: "Наверное, то же, что и тебе". Мы обмениваемся этими фразами вполголоса, подавшись друг к другу, вроде бы чтобы лучше слышать. И Людмила оказывается в моих объятиях. Я пытаюсь ее поцеловать, но она, чуть отстранив лицо, шепчет мне прямо в ухо, касаясь его губами: "Мы сошли с ума!". После чего сама целует меня – и выталкивает из купе, хрипло бормоча: "До завтра, до завтра!"

Ночь, под аккомпанемент Диминого храпа, проходит довольно быстро, и вот наступает завтра. В Питере, слава Богу, солнце. Выгружаемся из вагонов и нестройной толпой движемся к автобусу, прихватив с собой и Елену с Этьеном. Нас селят в "Москве", неуклюже огромной круглой гостинице у Александро-Невской лавры. Как и ожидалось, суперлюкс за валюту для Этьена был предоставлен тут же, с поклонами и наилучшими пожеланиями. Ну, и все остальные размещаются согласно смете. Людмилин одноместный наискосок от нашего с Димой двухместного. Я помогаю отнести туда ее сумку и оглядываюсь. "Очень у тебя мило", – говорю я. "Приходи в гости", – говорит она. "Завтра?" – спрашиваю я. Она отвечает с точно такой же чуточной долей иронии: "Можешь и сегодня". – "Но не сейчас?" – "Сейчас, как ты сам сказал иностранным товарищам, полчаса на душ, и вниз, завтракать". В дверь стучат, и входит Дима: "У вас тут производственное совещание? Тогда я первый иду под душ, а ты подходи минут через десять". – "Ну, вот, видишь, – говорю я, – время у меня есть". – "Целых десять минут", – на выдохе реагирует она. И я ее целую. Медленно, спокойно, осознанно, крепко. И она отвечает на поцелуй. А потом говорит: "Я и отвыкла от таких длинных целований. Смотри, у нас всего пять минут осталось. Давай-ка все-таки разбежимся – и под душ". – "Ага, – бормочу я, – под холодный..." – "Согреешься вечером", – шепчет она, коротко целует меня и выталкивает за дверь.

Быстренько вхожу в своей номер, слышу, что вода еще плещется о мощные Димины мышцы, и начинаю разбирать сумку. Рубашки на плечики, пусть отвисятся. Бельишко на полочку, тапки под кровать, бритву в тумбочку. В комнате появляется очищенный Дима; кидаюсь ему на смену, быстро моюсь, надеваю свежую рубашку, повязываю новый галстук (с этим у меня строго – каждый день новый, благо их хватает недели на две, чтобы не повторяться: спасибо иностранным товарищам и господам за их дары), прихватываю папку с бумагами, и мы с Димой спускаемся в вестибюль, общаться с хозяевами и ждать участников.

Прикидываем программу – она составлена (собственно, по нашей просьбе и при нашем участии) мило и не напряженно. После завтрака – поездка в местный офис, знакомиться с постановкой дел. Но едем не напрямую, а наоборот, по возможности кружным путем, чтобы посмотреть город. После официального посещения – еще кружение по городу, в направлении обеда. После обеда – Эрмитаж. Завтра с утра – в Петергоф, а после обеда на недолго в Петропавловку и потом свободное время, которые желающие могут употребить на поклон святым могилам Александро-Невской лавры (стоит только перейти дорогу).

Шведский стол в "Москве" не вызывает никаких нареканий. Доволен даже прожорливый Дима, про которого язва-Анюта обычно говорит, что его легче застрелить, чем прокормить. Стоящая у дверей администрация в ответ на Димино одобрительное высказывание реагирует коротко: "Приходите на обед – у нас только супов пять видов". На что Дима твердо ответствует: "И все попробуем!". В вестибюле, погрузившись в глубокое кресло, сидит пригорюнившаяся Елена. "Почему не завтракала?" – вопрошает ее полностью удовлетворенный Дима. Она поднимает оттененные темными кругами глазищи и вздыхает: "Мы были в валютном кафе – нам нельзя с простым народом. А там дыня и кофе с круассанами". И она произносит еще что-то невнятное, но похожее на сдавленное "Бля". "Вот и зря, – продолжает благодушествовать Дима. А я съел сначала фруктовый салат, потом кефирчик, потом взял три вида овощных салатиков, яичницу, потом сырники со сметаной. Ну, а уж кофе с булочками – это не в счет. Булочки, естественно, с маслом и сыром. И сверху – джемом помазал". По лицу истомленной за нелегкую ночку Елены пролетает некая неясная тень, и, резко поднявшись, она говорит мне: "Появится мой – скажешь, что я на совещании", после чего кидается в сторону радостей шведского стола. "Там еще ветчина была", – орет ей в спину Дима.

Тут я вижу в вестибюле знакомую рыжеволосую красотку. Одна из тех подружек-гидесс, с которыми мне выпадало счастье работать. "Марианна!" – с криком не хуже Диминого кидаюсь к ней. Она видит меня и радостно улыбается. Целуемся. Вообще, прямо скажем, одна из радостей нашей идиотской кочевой жизни – это вот такие встречи с коллегами. Никаких особых отношений мы практически не поддерживаем, но встретившись в любом месте, где судьба очередной раз скрестит наши пути, мы целуемся – и пусть все видят, как мы любим друг друга. Пусть завидуют нашему братству. Братству – да, потому что такие поцелуи, как правило, чисто дружеские. Хотя, впрочем, бывает всякое.  "Ты случайно не с нами? – спрашиваю Марианну. – "А ты – кто? – в свою очередь спрашивает она. – "Семинар ООН". – "Тогда – случайно нет. С вами Томка стриженная. Вон она тащится..." В дверях появляется долговязая фигура в безупречном джинсовом костюме и с прической едва ли не короче моей. Марианна машет ей: "Сюда, сюда. Вот хозяин". Она знакомит нас. Тамара чуть ухмыляется и делает нечто вроде книксена. На это я – нас голыми руками не возьмешь – щелкаю каблуками. Девицы переглядываются, Марианна тихо и внятно произносит: "Я же тебе говорю – свои!" – "Раз свои, – говорю я, – значит, поцелуемся". Что мы и проделываем – как выясняется, на глазах подошедшей Людмилы, которую я тут же представляю Тамаре как директора Семинара. "Отлично, – говорит Тамара деловым донельзя голосом. – У вас все в сборе? Автобус 29-17, слева от входа. Правое переднее сидение – наше с вами, – она наклоняет голову в мою сторону, – левое переднее: ваше (кивок Людмиле) и официального представителя принимающей стороны. Чтобы дорогу водителю показывал. Можем садиться?" Я оглядываюсь – где мои девицы. Стоят, треплются. Впрочем, и я хорош – целуюсь напропалую... "Девочки, – говорю строгим тоном, – все в сборе? Автобус 29-17, садимся!" Тамара вынимает из сумки ярко-оранжевый зонтик и поднимает его над головой: "Ориентир – оранжевое. За мной!"

И пошел раскручиваться первый питерский денек. По дороге на официальное мероприятие Тамара с водителем ухитрились выбрать такой маршрут, что мы повидали едва ли ни половину достославных петербургских мест. С делами мы покончили к двенадцати, и народ потянулся к автобусу, обогащенный новыми познаниями о состоянии и уровне развития их отрасли знаний в бывшей столице Российской империи. Меня придержала Елена, честно отработавшая этот визит и немного порозовевшая от свежего балтийского ветерка и после нормального завтрака, о качественном и количественном составе которого она не преминула рассказать нам с Димой во всех деталях еще в гостинице: "Слушай, Этьен хотел бы сегодня вечером устроить небольшую суарею для избранных. Проблема в том, что из наших он намерен видеть только Людмилу и тебя". (Ага, думаю, в гробу бы он и нас видел, да только ты настояла.) "Ну, ты сама не маленькая, – отвечаю, – понимаешь ситуацию. Девицы – ладно, а Игорь с Димой..." – "А вы с Людой сделайте вид, что сами по себе пошли куда-то, как амурная парочка". – "Я-то человек конченный, а вот у Людмилы все-таки репутация чиновной дамы..." – "Да я с тобой, собственно, и не разговариваю, а только ставлю в известность – потому что Люда уже согласилась, и твое лично дело телячье. Свежая рубаха и новый галстук – и все тут. В восемь в "Астории". Если боитесь засветиться – добирайтесь сами, а так Этьен заказал уже РАФик туда и обратно. Все, конец связи. До вечера. Нет, что я несу – до Эрмитажа".

С Людмилой я смог перекинуться парой слов, пока народ садился в автобус. "Зовут – значит надо идти", – довольно-таки сухо ответила она. – "Если ты считаешь, что надо, то пойдем", – отреагировал я ей в тон. Времени болтать с ней особенно не было, потому что Тамара работала без дураков, практически не закрывая рта, и я уже подумал о том, что надо будет завтра по пути в Петергоф посадить на перевод Марину, тем более что утренняя поездочка будет проходить в состоянии некоторого похмелья и сухости языка.

В Эрмитаже, к счастью, был англоязычный гид, так что мне удалось даже, чуть отстав от группы, самостоятельно, то есть не в толпе, посмотреть пару любимых картин. По возвращении в гостиницу Этьен отозвал нас с Людмилой в сторону и повторил приглашение. Мы подтвердили свое присутствие и договорились встретиться прямо в "Астории", в восемь. "Я пошла переодеваться, – говорит Людмила. – Когда ты за мной зайдешь?" – "Прямо сейчас!" – "Не валяй дурака. Сколько нам езды?" – "На такси – меньше получаса". – "Значит, четверть восьмого". – "Ты будешь готова?" – "Я – да". – "А помочь тебе? Пуговички на спине застегнуть?" – "Обойдусь. А ты тем более обойдешься!" – и с этими словами она исчезла.

Ужин в "Астории" прошел до скуки традиционно. Впрочем, это я зря. Вот чего не было за столом, так это скуки. Правильнее ограничиться одним словом – "традиционно".  В смысле – обычное ресторанное веселье, к которому я просто-напросто отношусь отчасти скептически – потому что у нас (как и у лиц некоторых иных профессий – официантов или, скажем, проституток) вечер в ресторане ассоциируется с работой – а для переводчика еще к тому же и сверхурочной, за которую, кстати, никто сверхурочных нам не платит. Что же касается скуки, то ее не было хотя бы потому, что Этьен с Анри сыпали анекдотами, не переставая; я поддерживал их в меру сил, да и Эндрю со Стивом, хотя и сидели, набравши в рот спиртного, все же время от времени проглатывали его и вносили свой вклад. Елена, в безумном парижском платье, была наверху блаженства. И только Людмила сидела тихонько и мрачновато, хотя и пила, и смеялась моим переводам. В общем, понять ее можно – и участвовать в беседе на равных она не могла (по причинам лингвистического характера), и платьице ее сильно уступало нарядам присутствующих дам.

Вернулись мы всей компанией заполночь. "Все, спать!" – твердо сказала Людмила, когда мы поднялись на свой этаж. "А кто-то обещал в гости позвать..." – "Не знаю, кто. Может, эта рыжая девка, с которой ты утром целовался у всех на виду". – "Ой, зайчик, – сказал я растерянно и разнежено. – Да это же коллега. Мы же целуемся на людях совсем как члены Политбюро – без малейших сексуальных намерений". – "Никакой я тебе не зайчик", – отозвалась Людмила явно смягченным голосом. – "Нет, зайчик, – убежденно сказал я. – И могу объяснить, почему". – "Ну, попробуй". – "Не в коридоре же. Это длинный разговор..."

 Короче говоря, впустила меня Людмила к себе в номер. Войдя же, я немедленно попытался ее обнять. Но она решительно увернулась и, усевшись в единственное кресло, кивком показала мне на стоящий у трюмо пуфик. Делать нечего, сел я на этот пуфик и только приготовился повести длительную и целенаправленную беседу (начавши с "зайчика" и плавно перейдя к другим представителям фауны, а также флоры и вообще неживой природы), как Людмила сама сделала первый ход: "Во-первых, не перебивай меня и изволь выслушать до конца. Напрасно я целовалась с тобой. Сама виновата. Ведь между нами ничего нет. А так просто я не могу. Ой, я сама не знаю, чего несу... Мне вообще все это и в голову не могло прийти еще полгода тому назад... Неужели действительно все эти рестораны и иностранцы так действуют на человека, что он себя забывает? Кошмар какой-то..." И вдруг она разрыдалась, в голос, по-детски.

Я приобнял ее и стал успокаивать, глядя по голове, а она, уткнувшись носом мне в грудь, всхлипывая, неразборчиво бормотала: "Тридцать девять лет дуре. Никого, кроме мужа, никогда не было. И не надо было. И зачем все это. А ведь целовалась с тобой... Просто так целовалась..." – "Но ведь..." – "Не смей! Молчи! Если вздумаешь сказать что-то про любовь – вышвырну из комнаты и возненавижу..." Она резко высвободилась из моих объятий и уставилась на меня невидящим взглядом. Но вдруг глаза ее прояснели, она сморгнула слезы и расхохоталась. "Ты что?.." – неуверенно спросил я, почувствовав себя как-то нехорошо. Но тут же понял, что смеется она абсолютно нормально, по непонятной мне, но вполне естественной причине. А она сквозь смех тычет пальцем мне в грудь, и тут я осознаю причину веселья: моя любимая американская рубашка в узкую серую полосочку несет отпечатки ее помады – один поярче, второй – виде легкого контура губ. "Ага, попался! Вот теперь тебе жена задаст!.. Ладно, давай выстираю". – "Что, – спрашиваю невинным тоном, – раздеваться?" – "Ничего страшного. Это как у врача". Смотри-ка, девушка пришла в себя и даже язвит. Снимая рубашку, отвечаю ей тем же: "Жаль, что не догадался тебе под губы брюки подставить..." И получаю в ответ совершенно серьезное: "Ну, и снял бы ты штаны – что из того. Надо еще и с меня их снять". С этими словами она хватает рубаху и скрывается в ванной. Слышу, как щелкает задвижка. Через несколько минут, вслед за вторым щелчком, она входит в комнату: "Не волнуйся, все отстиралось. Сейчас достану утюг, и вообще никто ни о чем не догадается. Ни жена..." – "Ни Дима", – отвечаю ей в тон. "Кстати, – совершенно спокойно говорит она, орудуя своим портативным утюжком, – что ты намерен сказать Диме? Где нас с тобой носило?" – "Я показывал тебе ночной город и развод мостов. Только и всего. Гуляли". – "Отлично. Ты просто-напросто прирожденный враль. К тому же талантливый –  и девок ухитряешься обманывать, и даже КГБ..." – "С КГБ легче – я просто никогда не говорю им всей правды. А что касается лиц женского пола – то здесь все далеко не однозначно. Но обманывать я никого не обманываю. Просто стараюсь говорить то, что на данный момент является истиной. А точнее – то, чему и она, и я готовы поверить вот в эту самую минуту". – "Циник ты". – "Прагматик. И еще – человек, очень хорошо относящийся к вам ко всем". – "У тебя, наверное, в друзьях одни девки? Ну, в смысле, девицы. Вроде этой рыжей..." – "Далась тебе эта рыжая. Я ее вообще второй раз в жизни вижу. Ну, пятый… А что до друзей – то у меня в друзьях в основном хорошие люди. Я же не виноват, что среди вашей сестры таких большинство..." – "Но и суки попадаются, – вдруг выдала Людмила с неожиданной и искренней злостью. – На, забирай свою одежку и проваливай".

Я нарочито медленно начинаю одеваться, застегивать пуговицы, вывязывать галстук – давая Людмиле возможность успокоиться после этой вспышки злобы. Она делает несколько глубоких вздохов и говорит ровным голосом: "Ты – хороший человек, и я тебя прошу по-хорошему: иди к себе". Хороший я человек или плохой – но в интонациях, тем более в женских потаенных интонациях, я чуть-чуть разбираюсь, и поэтому столь же ровным голосом говорю: "Спокойной ночи".

У нас с Димой вообще-то есть много общего – в том числе и способ борьбы с таким уродливым явлением нашей действительности, как похмелье. Мы не стонем, не скулим, не ругаем жизнь вообще и данное конкретное утро в частности. Мы даже не похмеляемся. Для начала нам надо пару стаканов крепкого чая, а потом – плотный горячий завтрак. Все эти средства в изобилии представлены в гостиничном ресторане, и мы, заявившись туда к самому открытию, методически и планомерно начинаем восстанавливать пошатнувшееся здоровье. (Дима, как выяснилось, вчера пил по-черному с девицами и с примкнувшим к Марине французским представителем, который оказался для него партнером не хуже Эндрю.) Итак – чай, потом копченая рыба, соленая ветчина (то, что нужно!) с квашеной капустой и овощными салатами, которые мы немилосердно солим и перчим. И ко всему этому густо мажем хлеб маслом. В следующий визит к стойке Дима обнаруживает в числе салатов тертую редьку, и мы отдаем ей должное, заказав себе предварительно по огромной яичнице с ветчиной и помидорами. Потом Дима еще берет сосиски, а я скромно блинчики с творогом. После всего этого самочувствие резко улучшается, и я, попивая пустой чай с медом, умиленно наблюдаю, как Дима завершает завтрак сыром, который поглощается с булочками в количествах убедительных и впечатляющих.

Умиротворенные, мы выходим на улицу, чтобы определиться с погодой. Солнечно и ветрено. Со стороны метро танцующей походкой движется наша Тамара. "Кстати, – вспоминаю я, – как там вчера Марина? Не очень набралась?" – "Практически не пила". – "Так ей и надо, – ухмыляюсь я. – Значит, сегодня будет работать, потому что эта Томочка меня вчера укатала". Тамара тем временем приближается к нам и со словами: "Привет, мальчики" целует сначала меня, а потом, чуть поколебавшись, Диму. Принюхивается и говорит: "Чувствую, что вчера культурно посидели". – "Не беспокойся, – говорю я, – к тебе сегодня подсадим непьющую Марину". – "Что, совсем не пьет? – искренне удивляется Тамара. – А язык-то она в таком разе знает?" – "Я сяду слева, в случае чего подстрахую".

Второй питерский день прошел великолепно. Посетителей в будни в Петергофе немного (еще одно достоинство графика, при котором Семинар начинается с середины недели), все фонтаны работали, и народ был счастлив. Мрачный француз (бывший мрачный, а после вчерашнего заметно оттаявший) сказал мне, что, разумеется, он не согласен с гидом – будто бы здесь лучше, чем в Версале, но что вообще он очень доволен и готов признать несправедливость сделанного им в Москве заявления о нецелесообразности поездки. Я не преминул сообщить об этом Людмиле, тем более что мы как-то еще не общались сегодня утром, чувствуя взаимную неловкость после вчерашнего. Она кивнула головой, опять-таки не осознав важность слов француза для нее лично, как для директора этого мероприятия, и сказала, явно отвечая своим мыслям: "К стыду, я здесь никогда раньше не бывала. Какая прелесть. И, наверное, ты прав, говоря, что в таких поездках узнаешь много нового..." Она замялась, но все-таки выговорила: "... и замечательного..." Смутилась и отошла в сторону.

Остаток дня, вплоть до поезда, прошел без приключений. Разумеется, снова было организовано заседание в купе Эндрю, но посвящено оно было не подведению итогов, а планам на будущее. То есть: при участии непьющего Виса, без спиртного и действительно с разговорами по делу. Наши усилия теперь будут направлены на выработку итогового документа, по которому все, включая высшее ооновское начальство, судят об успешности мероприятия. Для меня лично это означает напряженную работу по вечерам, а ближе к концу – так и ночью. Об этом я и говорю Людмиле, после того, как все разошлись спать, и мы стоим у окна, глядя на мелькающие огоньки. "Один, брошенный всеми на произвол судьбы, склонившись над клавиатурой в пустом гостиничном номере. А за окном – черная ночь. Тебе меня не жалко?" – "У меня к тебе другие чувства, – реагирует Людмила. – Может быть, я даже скрашу твое одиночество. Ну, там чай подать или какую другую помощь..." – "А не страшно – наедине, ночью?" – "А я тебя не боюсь. Я же сказала, что у меня к тебе другие чувства". – "Скажи – какие?" – "Неопределенные. Но явно что без страха и жалости... Все, хватит болтать. По койкам!"

Первый день второй рабочей недели Семинара приходится на пятницу. А вечером у нас билеты в цирк. Но днем предстоит другой цирк – беседа с транспортным диспетчером по поводу окончательного графика проводов. С утра мы идем к девушке Нине и проверяем, как обстоят дела с нашими проблемными авиабилетами. Как не смешно, но все в порядке; Нина вынимает из сейфа все наши билеты, с проставленным ОК, и мы, внеся соответствующие данные в свой списочек, раздаем билеты владельцам. Теперь можно уточнить график проводов, чем мы и занимаемся с Игорем в течение получаса. (Игорек, заметим в скобках, ходит с блаженной мордой: видать, в Питере его делишки с сингапурской дамочкой достигли определенной точки – судя по всему, кипения...) График оказывается простеньким – много улетающих с интервалами в полчаса–час, и все такие рейсы легко группируются в один автобус, с одним провожающим. Или с двумя – на случай, если вылеты разделяет четвертьчасовой интервал: тогда они наверняка из разных крыльев, и в одиночку чисто физически не справиться. Распечатываем чистовой вариант графика, и Игорь отправляется с ним в диспетчерскую, предварительно созвонившись с ними и заодно уточнив номер автобуса на сегодняшний вечер (в цирк и обратно).

Следующие два дня – суббота и воскресенье. Опять благодать в полупустой гостинице, только у меня с каждым днем все больше работы. На заседаниях уже вовсю обсуждают итоговый документ, вносят поправки, обсуждают поправки, а потом поправки к поправкам... Впрочем, все это не страшно, тем более что каждая страничка – это лишние денежки. Пока нет особых дел, девицы дежурят в зале посменно, по полдня, а Дима вообще берет на субботу и воскресенье тайм-аут с выездом на дачу для проведения неотложных осенних работ. Людмила честно появляется каждое утро и сидит, как и я, весь день – но в основном читает, потому что дел у нее сейчас реально никаких. Разговоры между нами ведутся только на производственные темы. Она явно побаивается меня; самое смешное, что и я опасаюсь оставаться с ней наедине и поэтому не встаю из-за компьютера – благо, что можно подбить бабки и составить впрок разные списки, документы и отчеты, над которыми все равно пришлось бы сидеть после разъезда участников.

В понедельник с утра идем с Игорьком к директору ресторана заказывать прощальный банкет на вечер вторника. "Эх, ребята, – говорит директор, – жаль с вами расставаться. Клиенты вы аккуратные, некапризные. Если будут какие проблемы, личные там или еще что, всякие свадьбы, юбилеи – милости просим. Обслужим по высшему разряду и недорого". Он вызывает заведующего производством и дает указание – языки говяжьи, печеночный паштет, печень трески для салата, маринады, чищенный арахис... Все это – дешевые и дефицитные продукты, которые зачастую не значатся даже в меню и придерживаются, как правило, для своих. Потом мы обсуждаем с директором текст записи, которую сделает Вис в Книгу жалоб и предложений, подписавшись во всех подробностях – завотделом ООН, директор семинара, профессор. На закуску сообщаем, что уговорили написать по паре слов еще двоих ответственных сотрудников системы ООН (Анри и Стива). Этого директор не ждал и, судя по выражению лица, искренне растроган. Предлагаем взять книгу прямо сейчас и сделать записи в перерыве. На это он реагирует: "Берите, пишите, а потом в обед прошу вас и всех подписавшихся ко мне, просто перекусим чем Бог послал". Что ж, честь – без тени иронии – большая, и глупо отказываться от таких предложений.

По дороге говорю Игорю, что разумно было бы попросить еще и Людмилу черкнуть пару слов, чтобы советская администрация как бы подтвердила иностранный восторг. "Логично, – реагирует Игорек. – Заодно и ее покормим".
 
На обед директор пригласил и Татьяну, так что получилось нечто вроде первого прощального сбора. Директор был в восторге – еще бы, четыре записи, одна другой краше, пусть теперь сунется хоть какая инспекция. Довольны были и остальные сотрапезники – каждый по своей причине. Татьяна была довольна, потому что показала директору ресторана, насколько тесно она знакома с ооновским миром. Ооновский мир, в свою очередь, был доволен кухней и сервисом. Людмила вообще имела слегка обалдевший вид – вроде бы по совокупности причин. Мы с Игорьком также наслаждались кухней, а я к тому же еще и радовался, что удалось плотно закусить перед тяжкой работой: на сегодняшнем вечернем заседании будет закончен черновой вариант документа, а его окончательное обсуждение состоится завтра; так что к утру я должен сделать полный русский вариант, сколько бы времени на это не потребовалось – хоть вся ночь.

После обеда я взял уже готовые материалы и уселся за компьютер, потому что тот самый случай: раньше сядешь – раньше встанешь. В смысле, ляжешь спать. Людмила, дождавшись, пока в комнате не останется никого, спросила меня как бы невзначай: "Ну, и сколько ты будешь сидеть?" – "Как получится, – рассеянно ответил я, разбираясь с бумагами. – Часов до трех, до четырех..." – "Хочешь, я посижу с тобой? Чай тебе буду делать. Или кофе. И вообще поддержу морально". Откровенно говоря, я немного растерялся. "Очень мило с твоей стороны, но..." – "Что – но?" – "А как мы спать будем?" – "Когда?" – "Когда все будет сделано. Ведь потом еще можно будет часиков пять соснуть..." Людмила чуть передернула плечами и сказала резко: "Извини, я дура последняя... Все, забыли!" И вышла из комнаты.

Откровенно говоря, мне в этот вечер было не до девичьих фокусов. Все ооновцы сидели в номере у Виса и постранично вылизывали английский текст, а Мария таскала мне страницу за страницей, и я вовсю лупил  по клавишам, как зайчик по барабану. Часам к десяти наступила пауза – они кончили править готовый текст и принялись дописывать заключительную часть, что, естественно, требует больше времени и усилий. Я решил прилечь и поваляться с полчаса, а может даже и подремать, и поэтому попросил Марию позвонить мне, прежде чем она притащит очередную порцию. Естественно, я с утра принес в сумке не только свежую рубашку на завтра, но и джинсовый костюм, чтобы переодеться и работать налегке.

Только я переоделся, как чуть скрипнула входная дверь. "Кого там черт несет", – подумал я. Выглянул в прихожую – и обомлел. Там стояла Людмила, с аэрофлотовской сумкой через плечо, имея растерянный вид. Я тоже растерялся и задал совершенно идиотский вопрос: "Как ты прошла в гостиницу?" – "Ты же сам об этом позаботился. Приравняв меня в правах к валютным девицам". Она вынула из сумочки наш круглосуточный пропуск и помахала им. "Ну, как дела? А я тебе пирожки принесла. Подкрепись, чтобы не переутомился". И она принялась выгружать из сумки свертки с пирожками и еще с какой-то едой. "Знаешь, очень кстати, – искренне сказал я. – У меня сейчас как раз простой – жду следующую порцию текста. Давай попьем чайку, пока суть да дело".

Прямо скажем, чаепитие это сложно было бы назвать мирным. И разговор как-то не клеился, потому что оба собеседника опасались сорваться на запретную тему. Не мог же я, в самом деле, спросить: "Зачем пришла?" И получить ответ на этот вопрос иным образом, так сказать, на ощупь – если честно, тоже не поднималась, так сказать, рука. Я жевал пирожки с творогом и курагой (неплохие, кстати сказать) и что-то мычал о содержательном составе итогового документа. Людмила прихлебывала пустой чай и смотрела на меня странными глазами. Главное, я и взаправду не мог сообразить – то ли она, как совестливый и добросовестный администратор, действительно пришла оказать моральную поддержку, то ли... Мои размышления прервал телефонный звонок – Мария с новой порцией материала. Сказал ей, чтобы она не дергалась – я сейчас приду и заберу сам. Заодно и побеседую с Висом и компанией.

Вернувшись минут через десять, я застал Людмилу в той же позе, за столом, перед пустой чайной чашкой. Естественно, показал ей полученные три странички. "Это насколько же тебе работы?" – спросила она деловито. "Вновь написанный текст, переводить заново, а не править старый перевод. Ну, считай час". – "А сколько еще осталось?" – "Они говорят, что страницы полторы-две. "Выводы и рекомендации". Правда, самая ответственная часть документа". – "И когда они сделают?" – "Через часок-полтора". – "И еще час тебе на перевод. Так?" – "Ну, вроде бы". – "Сейчас половина одиннадцатого. Значит, к двенадцати у тебя будут выводы, а также рекомендации. И к часу ты все закончишь". – "Надеюсь". – "Отлично, – сказала она тоном человека, бросающегося с обрыва в холодную реку. – Я подожду". – "Да ладно, – вяло отбрехнулся я. – Тебе-то зачем полуночничать. Езжай домой". Она резко встала – с таким видом, будто ледяная вода сомкнулась над ее головой: "Я дома сказала, что ночую в гостинице". Рванулась ко мне, будто убегая от кого-то. От самой себя? И уткнулась лицом мне в грудь, как тогда, в Питере.
 
Я притянул ее к себе и поцеловал в макушку. И понял, что она плачет. Растерянно стал гладить ее по голове. Она посмотрела на меня сквозь слезы и спросила: "Не прогонишь?" И мы поцеловались – в первый раз по-настоящему. Переведя дух, она сказала – на редкость деловым и твердым голосом, если учитывать обстоятельства происходящего: "Давай-ка за работу. Чем скорее ты кончишь, тем..." Она замялась. Я улыбнулся и продолжил: "Тем лучше для нас…"

Надо сказать, что всякое бывало в моей переводческой практике. Приходилось гнать строку, чтобы поскорее получить деньги. Чтобы побыстрее уехать куда-то. Чтобы избавиться от ненавистного текста или мерзостного заказчика и забыть их как страшный сон. Но впервые я бежал марафон, где на финише меня ждал такой приз. К счастью, ооновские писатели тоже находились в цейтноте и чувствовали усталость – текст их творения был простым, с лексикой примитивной до противного. Перевод шел со скоростью, определяемой моим умением стучать по клавишам. А это для меня давно уже перестало быть проблемой. В четверть двенадцатого я поставил последнюю точку (правда, оставались еще недописанные "Выводы и рекомендации"). Подошел к телефону, набрал номер Виса и спросил, как у них дела. "Последний абзац, – бодро ответил взявший трубку Эндрю. – Считай, что еще полчаса". – "Значит, не раньше двенадцати, – сказал я. – Тогда я прилягу вздремнуть. А вы подсуньте странички под дверь. Договорились?"

Сидящая в своем любимом кресле Людмила вопросительно посмотрела на меня. Я подошел к ней и сказал: "Ну, ты же все слышала. Текст будет не раньше полуночи. У нас еще вагон времени". Взял ее за руки, и она сама привстала мне навстречу. Навстречу поцелую. А потом она сказала мне: "Нечего ошиваться в гостиной. Пошли-ка в спальню..."

С роскошной двуспальной кровати можно практически сразу же попасть в ванную. Это очень удобно, в чем мы убедились через некоторое время. И сама ванная очень удобна, со всем ее роскошным итальянским оборудованием. Мы еще отдадим ему должное в полной мере – а сейчас я только приму по-быстрому душ после нашего первого, краткого и не вполне внятного знакомства, и побегу доканчивать полторы страницы "Выводов и рекомендаций". И вот, наконец, фраза: "В заключение Семинар выражает благодарность Правительству Союза Советских Социалистических Республик за все усилия, направленные на обеспечение его эффективной организации и бесперебойной работы". Все! Запомнить! Теперь скинуть на дискету. Выключить компьютер. Выключить свет в гостиной. И в спальню. Времени – всего-навсего полпервого. Даже метро еще ходит. И впереди у нас – вся ночь.

Утром мы завтракаем остатками пирожков – после того, как Людмила привела себя в идеальный порядок и приобрела вид деловой дамы, только что явившейся на работу. Ну, что касается меня, то могу позволить себе иметь слегка помятый вид после бессонной трудовой ночи. Я даже нахально включаю компьютер и начинаю деловито распечатывать ночной перевод. Самое смешное, что не успел я установить эту декорацию, как заявляются зрители – Мария, Вис, Дима, Анюта... Черт бы побрал их служебное рвение. Впрочем, сегодня заключительный день Семинара, и их страстное стремление легко понять. Гораздо труднее мне понять страстное стремление Людмилы. Ночью я попытался разговорить ее – ничуть не бывало: "Молчи. И ни о чем не спрашивай. Тебе хорошо со мной? Вот и все. Молчи!"

Постепенно штабной наполняется людьми. Совграждане – из числа тех, кто после вечерней сессии не намерен ехать домой переодеваться к банкету – принаряжены. Все приятно возбуждены, и не удивительно: все-таки дело близится к концу, и пока что – тьфу-тьфу... Собственно, утреннее заседание будет вполне обычным – обсудят последние страницы, уделив, естественно, особое внимание выводам и основанным на них рекомендациям. А после перерыва – официальное закрытие. С участием представителей отовсюду. МИД, ГКЭС, далее – везде... Речи, скупые слова благодарности, пожелания... А потом все, включая многочисленных, прямо-таки с неба свалившихся представителей, плавно переходят в банкетную залу, где речи звучат по новой, но в сокращенном варианте, а слова благодарности достигают размера речей, и порой даже проливаются (в смысле, капают) скупые слезы вышеназванной благодарности. А потом – по указанию нашего друга директора – банкетные остатки переносятся в штабной, и секретариат расслабляется вволю. Кстати, сегодня в ночь уже улетает первый участник; девицы тянули жребий, и провожать выпало Свете. А вообще график проводов составляется с учетом пожеланий трудящихся – в том смысле, что если кто-то попросит дать ему (или ей) возможность проводить кого-то, с кем успели сдружиться (как, например, Игорек с сингапурской дамой) – нет проблем.

Потихоньку начинаем движение в сторону конференц-зала. Смотрю – дела дивные – с самого утра уже объявилась вся троица синхронщиков в полном составе, причем Костя аж при галстуке, что для него, прямо скажем, не характерно. Елена, впрочем, в обычном, и даже брючном, костюме. "Ты что, мать,  – говорю я, – решила банкет манкировать?" – "Упаси Боже. Я всей душой с вами. А, ты насчет нарядов? Платьишко лежит у Этьена в номере. Я, с твоего позволения, намерена закосить благодарственные речи – ребята без меня справятся, и в обед смотаюсь к нему переодеться". – "Слушай, не помнится в этой спешке, пригласили ли мы Этьена. Так мы его приглашаем". – "Кланяемся и благодарим. Скажи барыне, что будем".

Появляется довольный Рыжий, в парадном костюме с депутатским значком на широкой груди. Отдаю ему, как председателю сессии, экземпляр русского текста. "Неужели все готово?" – полупритворно восхищается он. Оказавшаяся тут как тут Людмила, не моргнув глазом, отвечает: "Как же. Плоды ночной работы. Вся ночь, можно сказать, на это ушла". – "Спасибо огромное. А вы, Людмила Петровна, пометьте себе, что за такие подвиги надо особую премию выписать. Ну, как дела с банкетом? Всех пригласили?" – "По списку, который мы с вами оговаривали". – "Ну и прекрасно. Давайте будем начинать".

Он идет к столу президиума. Участники начинают рассаживаться. Саша с Костей кидают на пальцах, кому первому идти в будку. Елена, курящая в вальяжной позе в глубоком кожаном кресле, манит меня пальцем. Подхожу. "Ну, можно поздравить?" – "Ты о чем, мать?" – искренне не врубаюсь я. – "Горящие глазки не ты один в состоянии заметить". – "Горящие глазки?" – "Да не твои. Людмилины. А твои просто опухшие. Впрочем, ты еще и перед дисплеем сидел полночи. Ладно, молодцы. Так держать!" – "Что, настолько заметно?" – "Тем, кто знает, куда смотреть – да. Но ты не переживай! Все в порядке. Ведь правда все в порядке?" – "Твоими молитвами", – неопределенно реагирую я и удаляюсь в штабной. По дороге захожу к Татьяне напомнить про сегодняшний банкет. "Обязательно буду. Я и платье принесла", – она кивает в сторону сейфа.

В штабном прокачиваем с Игорьком окончательный общий график проводов, уже с фамилиями всех провожающих. Потом составляем и распечатываем индивидуальные графики для каждого из провожающих. Потом спускаемся к директору ресторана, чтобы окончательно уточнить все детали банкета, в том числе и возможность оперативного дозаказа спиртного, если вдруг количество гостей резко превысит ожидаемое. Пока вроде бы все. "Слушай, – говорю я Игорю, – что если я вздремну пару часиков?" Образованный Игорек отвечает цитатой из старика Болконского: "До обеда сон золотой, а после обеда серебряный". Ободренный поддержкой классиков, закрываюсь в спальне, зарываюсь в смятые нами с Людмилой простыни и мирно засыпаю.

Часа через полтора просыпаюсь, освеженный; быстренько принимаю контрастный душ по голливудской методе, надеваю чистую рубашку и выхожу к народу, чувствуя себя его составной частью – то есть человеком. К началу последнего заседания, оно же официальное закрытие, народ действительно сходится, причем в значительных количествах и даже качествах. От МИДа пока маячит только Андрей, но он обещает прибытие замминистра непосредственно к банкету и в сопровождении пары ответственных чиновников. Аналогичным образом грозят размножиться ряды представителей ГКЭС и прочих организаций, о которых еще вчера не было ни слуху, ни духу. Докладчики, как один, притащились не только с непосредственными своими начальниками, но и с руководителями более высокого ранга. Одним словом, это сладкое слово – халява!

Итак, заседание начинается. Рыжий кратко подводит итоги. Потом слово берет Вис и долго распинается о том, сколь идеально соответствует научная значимость Семинара его международному резонансу. Потом он переходит к организационным вопросам. Ну, что сказать – приятно, когда тебя хвалят, да еще и по-английски, да еще и под протокол, да еще и в присутствии разных высокопоставленных товарищей. Впрочем, практической пользы от этого – тьфу; ну, может, хоть премию выпишут поприличнее. После Виса слово берет лысоватый вертлявый мидовец в твидовом костюмчике – очевидно, один из тех обещанных Андреем ответственных чиновников, у которого хватило совести приехать чуть пораньше, не прямо к первому тосту. Потом аудиторию развлекает красавец из ГКЭС – на этот раз щеголяющий в официальной темной тройке. Для начала он благодарит синхронщиков и предлагает им отдохнуть пару минут, потому что он сам будет переводить свое выступление, причем и на английский, и на французский. Потом начинает петь панегирики всем подряд, по списку. Резвится он таким образом минут двадцать – и это хорошо, потому что заседание явно подходит к концу, а до начала банкета еще немало времени, и хуже нет ситуации, когда присутствующие ходят кругами подобно голодным волкам, ожидая, пока временно отсутствующие подгребут к тому часу, который формально обозначен в программе. В заключение Рыжий подводит итоги итогов и приглашает всех отметить окончание этого славного события по русскому обычаю, банкетом а-ля фуршет. Смотрю на часы – до пункта, обозначенного в программе как "Официальный прием" остается тридцать восемь минут. Ну, это не страшно. Выдержат.

Высокопоставленные товарищи, успевшие прибыть к этому моменту в гостиницу, поднимаются в штабной. Андрей спускается в вестибюль ждать своего замминистра. Его примеру следует еще ряд граждан, пригласивших свое начальство в надежде угостить его за наш счет. Игорек бежит в банкетный зал, бросить последний взгляд на формируемый натюрморт. Я со всеми девицами иду в штабной, потому что, как показывает опыт, на голодный желудок и в трезвом виде советское начальство становится особенно болтливым, и надо обеспечить их коммуникацию с иностранными гостями. Впрочем, выпив и закусив, они тоже будут стремиться к декларированию чувств дружбы и любви – по отношению к человечеству в целом и его отдельным представителям, находящимся в пределах их досягаемости. Так что в ближайшие три-четыре часа нам всем, включая синхронщиков, придется попотеть.

За пять минут до срока предлагаю не спеша спускаться в банкетный зал. И тут дверь распахивается, и Андрей торжественно вводит свое начальство. Разумеется, заместитель министра иностранных дел – не хрен собачий в любой стране и в любой ситуации, и поэтому все собравшиеся как по команде начинают проделывать разные почтительные телодвижения, издавая при этом соответствующие звуки. Знакомые (в смысле, имеющие право на такое знакомство) здороваются с ним, незнакомые делают попытки быть представленными.

Но в самый разгар этой торжественной суматохи дверь снова распахивается и входит Елена. Естественно, в сопровождении Этьена. Они отдают общий поклон, и Елена тихонько спрашивает Людмилу, куда бы ей повесить свой пиджачок. Получив ответ, она снимает названную часть туалета – и замминистра оказывается забытым напрочь. Оттесненным с арены. Ушедшим в глухую тень. Потому что в свете софитов оказалась Елена в своем парижском платье серо-жемчужного цвета, с голыми плечами, о которых поэты прошлого века любили говорить "роскошные", в платье, подчеркивающем самым выгодным образом все ее сто семьдесят пять сантиметров роста и грудь не менее третьего номера. Да к тому же и обалденное жемчужное ожерелье, так отвечающее матовому блеску ее  серых глаз. Нет, что и говорить, это – действительно женщина для миллионера, скромно стоящего рядом и чуть сзади, в соответствующем костюмчике (но – тактичный человек – пришел не в смокинге, ограничившись лишь галстуком-бабочкой). Анри, по праву своего достаточно высокого служебного положения стоящий в непосредственной близости от замминистра, что-то говорит ему вполголоса, тот улыбается и делает в сопровождении Анри шаг навстречу пришедшей паре – то есть, естественно, навстречу Этьену. Тем не менее, стараясь вести себя как человек старой школы, прежде целует Елене ручку. Елена же ведет себя столь небрежно и улыбается так раскованно, что я вдруг понимаю: решение принято, и решение это не в пользу атомного физика. Покидает нас Елена Николаевна.

Ну, поскольку все VIP – особо важные лица (или, как расшифровывает это дело Костя – но не наш синхронщик, а другой Костя, который каждую весну бреет голову наголо – very interesting people) уже в сборе, можно идти к столу. В смысле, к столам. В банкетном зале нас встречает Игорек и рядовые участники – как Семинара, так и застолья. Игорек дает знак, и официанты начинают обносить присутствующих шампанским. Торжественный тост произносит все-таки Рыжий, хотя для приличия он и предложил право первой ночи мидовскому коллеге. Далее очередь Виса, и он ее не упускает, так что доставшийся мидовскому боссу третий тост – не с шампанским, а уже под водочку и закуску – получается как бы смазанным. После этого народ всерьез накидывается на еду, переходя при этом на частные, междусобойные тосты. Я шепчу Рыжему: "По-моему, было бы правильно, если бы еще официально сказала Людмила Петровна как исполнительный директор". – "Обязательно! – восклицает Рыжий. – Где она?" Ну где же она может быть – вот она, тут как тут. И пытается взбрыкнуться: "Да никто меня слушать не будет". – "Вы ошибаетесь, Людмила Петровна, – подначиваю я. – Именно вас и будут". И стучу вилкой по пустой бутылке, призывая внимание общественности. Людмилино слово состоит из одних благодарностей – Советскому правительству, ООН, докладчикам, секретариату, переводчикам, гостинице, ресторану... "И главное, – говорит она в заключение, – я с огромным удовольствием и пользой для себя буду применять в своей жизни тот бесценный опыт, который благодаря вам всем я получила за полгода моего пребывания на посту исполнительного директора". Народ выслушал соло Людмилы в моем переводе с напряженным вниманием, и многие захотели чокнуться с ней лично. Подошла и Елена, поблагодарить и поцеловаться. А потом, чокнувшись со мной, прошептала одними губами: "Чему это такому ты ее научил, что она на всю жизнь запомнила? Уж не шестидесяти ли девяти?" В ответ я также почти беззвучно шепчу: "Что, Елена Николаевна, нарушаете обещание о вечном контракте на сотрудничество? Линяете?" – "А как это ты догадался?" – "Больно морда независимая стала. Видно, что уже не советская гражданка". – "Потом поговорим, ладно?"

Но никакого разговора потом не состоялось. По причине самого неожиданного характера. В этот самый момент в банкетный зал легкой походкой вошла еще одна почетная гостья банкета и Семинара в целом – Татьяна. Спору нет, хороша Елена в своем парижском стиле и диоровском обрамлении. Хороша – но недоступна, причем в буквальном смысле: сто семьдесят пять плюс семь каблуки, а это уже те самые шесть футов росту, которые по закону требуется иметь лондонскому полицейскому, чтобы доминировать над толпой. Татьяне же свойственен наш, родной, московский стиль, и добавим к ее достоинствам демократические сто шестьдесят шесть на каблуках; в то же время ее лимонное платье, отделанное золотистым шитьем, даже на мой непросвещенный взгляд выглядит более дорогим, да и более изысканным. И мой взгляд не ошибся, потому что увидел я, как сначала на мгновение потух, а потом загорелся яростным огнем взор Елены. Значит, моя сравнительная оценка туалетов оказалась правильной. А когда Татьяна приблизилась к нам, то народ пораскрывал рты на ее бриллиантовое ожерелье. При взгляде на него невольно всплывает в памяти слово малопонятное слово "фермуар", а также балы при свечах, веера из страусовых перьев, и вообще хотелось, щелкнув шпорами, унестись в вихре мазурки. Одним словом, пусть швейцарские миллионеры видят и знают, на что способны их теневые ташкентские коллеги.

Я представил Татьяну пораскрывавшему рты народу как нашу главную благодетельницу, благодаря который все мы благостно блаженствуем в своих апартаментах, после чего отдельные представители народа, включая и народных слуг (не забудем, что именно таково значение латинского слова "министр") потянулись знакомиться и чокаться лично. Возбужденный представитель одной из арабских стран, по сложившейся у него традиции эксклюзивно щеголяющий в смокинге, пытаясь пробиться сквозь толпу товарищей и господ более высокого ранга, по нечаянности пролил содержимое своего бокала (к счастью, не красное вино) на пиджак представителя Франции, чего оба в горячке не заметили. Мужик из ГКЭС и здесь обошел всех минимум на полкорпуса, и пока мидовский зам по-отечески пытался приобнять девушку прямо на глазах восхищенной публики, по-быстрому всучил ей свою визитную карточку и принялся, перебивая министерские излияния, настойчиво, хотя и в иносказательной форме осведомляться о том, чем девушка собирается заниматься сегодня вечером. Внимательно, хотя и отстранено наблюдающий за происходящим Андрей процедил вполголоса – так, чтобы слышали только я и Людмила: "Что делает? Домой едет, в мужнином мерседесе, с охранником – а иначе такое ожерелье из сейфа и не выпустишь..."

Короче говоря, Татьяна смешала весь ход событий, и остаток вечера превратился в ее личный триумф. Мы с Игорьком были на верху блаженства: девушка явно наслаждалась своим светским успехом – а, значит, нам, как косвенным его виновникам, шли очки. Был и еще один плюс для нас на будущее: официанты, взбодренные напутствием директора ресторана, и без того работали как звери, а после появления Татьяны вообще стали носиться птицами. Очень хорошо, пусть у ресторанной обслуги утвердится представление о нас как о весьма крутых клиентах – такой имидж никому еще не повредил.

Рыжий, как человек здравомыслящий и дальновидный, оказался единственным из присутствующей российской верхушки, кто не стал тратить время на распускание перьев и распушение хвоста перед малознакомыми дамами. Вместо этого он налил себе полный фужер минералки (я последовал его мудрому примеру: никто нас обнюхивать не будет, а по виду – та же водка), и мы отправились вокруг зала, не минуя ни одну из группок, в которые сбились трапезующиеся, находя идущие к сердцу слова для каждой из групп и чокаясь с каждым в группе. А как обошли мы всех присутствующих – тут вроде бы и конец общему празднику. На закуску, по моей подначке (или подсказке) Рыжий обратился со словами благодарности ко всем участникам – за их неоценимый вклад в успех Семинара и высказал непоколебимую уверенность, что возглавляемая им организация и он лично (а также – добавил он, малость подумав – и все члены советской администрации Семинара) приложат все усилия, чтобы и впредь, если ООН снова окажет нам такую высокую честь...

На этом, собственно, работа Семинара в полном его составе и окончилась. Начальство и докладчики разъехались по домам, с сознанием выполненного долга и в ожидании приятного визита в кассу (через месяц-другой, когда бухгалтерия подобьет все бабки), дабы получить причитающееся им вознаграждение. Участники также начинают разъезжаться (скорее, разлетаться) по домам – первый вылет сегодня же ночью. А нам еще предстоит неделя работы – проводить всех в аэропорт, полностью закончить итоговый документ (с учетом сделанных сегодня утром окончательных правок), подвести все бухгалтерские итоги и закрыть смету, написать массу отчетов (это, правда, в основном заботы Димы) и проделать еще тысячу мелочей, включая сбор манаток в штабном и перевоз оставшегося добра к себе в министерство.

Но все это завтра, завтра, завтра. А сейчас – мы заслужили свой праздник. Начальство отбыло восвояси, Людмила в моем сопровождении встала у дверей и прощается со всеми; избранным я шепчу: "Через полчаса – у нас". Официанты под наблюдением Игорька начинают переброску съестного и спиртного в штабной. Дима с Андреем и с девицами устремляются наверх, организовать встречу и размещение перевозимых припасов. Народ рассеялся, и смотрю – не видно Елены со швейцарским бой-френдом. Захмелевшая Татьяна как бы читает мои мысли: "Удрала ваша красотка. Не вынесла самой мысли о конкуренции". Но ты-то здесь, думаю я; она все равно отрезанный ломоть, да и классных синхронщиков в Москве можно найти; а вот таких, как ты – единицы; а дружеские отношения у нас вообще только с тобой одной. Так что – пусть!.. "Ты еще посидишь с нами?" – спрашиваю Татьяну. – "Знаешь, мне, пожалуй, пора. Завтра рабочий день, и вообще... Спасибо вам всем огромное". Она целует Людмилу и шепчет мне: "Так приятно почувствовать себя женщиной". – "И красивой женщиной", – добавляю я. Она одаривает меня на прощанье улыбкой и удаляется – прав Андрей – в сопровождении смирно сидевшего на стульчике у дверей мордоворота. Что и логично, в конце концов, если на шее у нее – целое состояние.

Проводив последних гостей, мы с Людмилой направляемся в штабной. "Как ты, – спрашиваю, – жива?" – "Нормально. А в чем проблема?" –  "Ну, все-таки, денек был утомительный, плюс сейчас три часа на ногах. Да еще, – я делаю паузу, – еще и после ночи..." – "Забудь про эту ночь", – твердо говорит Людмила. – "Ну, это невозможно", – с галантной улыбкой возражаю я. – "Мы потом поговорим. И серьезно поговорим, – хрипло шепчет она. – А пока – я тебя прошу, забудь, будто ничего и не было". Мысленно пожимаю плечами и вслух говорю: "Хорошо. Как скажешь". И еще раз мысленно пожимаю плечами.

Заключительные наши посиделки удались на славу. Начал Дима, повторив свой стандартный, но не теряющий смысла и прелести тост – "За крепкую мужскую дружбу между мальчиками и девочками". Потом Эндрю, расслабленный и умиротворенный в отсутствие ушедшего спать Виса, долго говорил о дружеских, творческих и деловых контактах, о том, что он сделает все возможное, дабы наши совместные семинары стали ежегодными. Потом он набросился на Людмилу и долго ее целовал – и за Елену, и за Татьяну, и вообще за всех русских женщин, как отсутствующих, так и присутствующих. Анри и Стив тоже наговорили массу приятных вещей и пообещали почаще устраивать свои, то есть ЮНЕСКО и ФАО, семинары в Москве – если мы гарантируем, что возьмем их организацию на себя лично и в этом самом составе. Сдружившийся с нами Андрей (еще один плюс Семинара – свой человек в МИДе) заверил, что он будет самым убедительным образом советовать начальству пользоваться нашими и только нашими услугами. Тут вмешалась Мария и принялась долго, сбивчиво, горячо утверждать, что таких работников не найти на всех бесчисленных этажах на Ист-ривер и что вот бы нас всех туда, мы бы все вместе показали бы мировому сообществу, что такое настоящая работа и как ее надо делать... Ну, что тут скажешь – эти шесть тостов (выпитые честно, до дна, потому что за такое и пить приятно), добавленные к принятому на банкете, да еще на фоне общей усталости, сделали свое дело. Дальше пошли отключка и расслабуха под пение песен разных народов, перемежаемые общим братанием и выдачей обещаний, большинство из которых были невыполнимыми – по определению и в принципе.

К двенадцати стали расходиться. Света подхватила в вестибюле нашего первого отъезжающего, и мы с Людмилой подсели к ним в машину – я подъехал до метро, а Людмиле, живущей на пути в Шереметьево, повезло больше, ее отвезли домой. Назавтра мы договорились подойти в гостиницу не раньше одиннадцати, тем более что нам с Людмилой предстояло вечером провожать Стива.

Придя утром в штабной, я первым делом глянул на лежащий под стеклом общий график проводов. День предстоял вполне напряженный – вылеты в двенадцать (двое, уже уехали в девять утра), пятнадцать (один), семнадцать (двое), двадцать два (один) и двадцать три (пятеро). Десять вечера – это Стив, то есть провожаем мы с Людмилой, а одиннадцать – Игорек везет свою сингапурскую подругу и еще четверых. Транспорт, естественно, заказан за три часа до рейса – около часа на дорогу, с тем, чтобы быть в аэропорту за два часа до вылета; такая раскладка в принципе страхует от всех возможных неприятностей, включая наихудшую из них – поломку машины, причем уже за городской чертой.

Потом я сел за компьютер, чтобы, не теряя времени, разобраться с итоговым документом. Возни вроде бы предстояло не так уж много, и я решил, что не буду отрываться несмотря ни на что, пока не покончу с ним раз и навсегда, доведя до состояния, пригодного для публикации. Поэтому когда раздался телефонный звонок, сначала я даже не хотел отвечать. Но телефон продолжал разрываться, и, обругав себя за чрезмерное рвение (в самом деле, зачем черт принес раньше всех!) я взял трубку.  Звонил транспортный диспетчер, сообщивший приятную новость: заказанная на семь вечера "Волга" не придет – заболел водитель. Сейчас он ищет замену и будет связываться в течение дня. Очень мило: семичасовая – это как раз наша с Людмилой машина. Ладно, решаю оставить пока эти дела до прихода Игорька.

Вскоре приходит Людмила, и я пытаюсь поцеловать ее в память о вчерашней ночи. Но она решительно уходит от этой формы приветствия и говорит: "Я же тебя просила забыть про все!" Ладно, решаю отложить этот разговор до тех пор, пока мы окажемся реально наедине, без опаски, что в любую минуту кто-то может войти. Сажусь за компьютер и пытаюсь погрузиться в извивы итогового документа. Тут появляется Игорь, и я поневоле отрываюсь, чтобы обсудить с ним транспортную проблему. Он логично отвечает, что надо готовиться к худшему – в семь другой "Волги" не будет, и лучше прямо сейчас перезаказать восьмичасовой РАФ (то есть его и сингапурской девицы с четырьмя попутчиками) на семь, чтобы отвезти им и Стива. И обзвонить всех пятерых участников, чтобы обрадовать их возможной необходимостью выехать на час раньше запланированного. Причем обзванивать немедленно, пока их черт не унес на весь день. Он садится за телефон, а я возвращаюсь к компьютеру, но мысли уже заняты другим: их пятеро, да Стив, да нас трое – девять человек, да сколько еще багажа? Поместимся ли все в РАФ, рассчитанный на одиннадцать человек, притом, что чемоданы всех шестерых почти наверняка не влезут в багажник, и их придется запихивать в салон? В крайнем случае поедем без Людмилы – с точки зрения протокола это нехорошо по отношению к Стиву, но он мужик нормальный, должен все понять.

Через полчаса имеем следующие новости: с "Волгой" глухо; РАФ может быть у нас в лучшем случае полвосьмого (это еще не смертельно для Стива, но уже менее комфортно); один из пятерых отъезжающих, филиппинец, находится неизвестно где (человек имеет на это право – у него целый день впереди). Решаем пока не дергаться и ждать естественного развития событий Игорек мрачнеет, и понятно: он-то рассчитывал провести последние часики с новообретенной и тут же теряемой подругой – и вот тебе раз. А с другой стороны – чем поможет его торчание в штабном. Отзываю его в другую комнату и предлагаю заниматься своими делами, но позванивать мне и в диспетчерскую каждый час. На это он отвечает, что все равно они никуда не собирались выходить, засевши (в смысле залегши) со вчерашнего вечера у девушки в номере.

Время к полудню. В штабной заходит Света, которая собирается везти улетающего трехчасовым рейсом. Здоровается, прощается, убегает.

Снова сажусь за компьютер. Тут приходит Мария – делать ей нечего и охота поболтать. Выгоняю их с Людмилой в другую комнату и прошу Людмилу, чтобы она отвечала на звонки. Добившись какого-то подобия покоя, вгрызаюсь в итоговый документ. И, стиснув зубы, догрызаю его – по крайней мере, вчерне; окончательную редакцию решаю отложить на более спокойный день.

К двум часам заходит Анюта, которая собирается везти улетающего пятичасовым рейсом. Здоровается, прощается, убегает.

Кличу дамочек из соседней комнаты и предлагаю им позаботиться об одиноком мужчине, с учетом того обстоятельства, что наступает обеденное время, а после вчерашнего вечера осталось еще масса съестного. Людмила с Марией лезут в холодильник и накрывают стол. Оказывается, все прекрасно, но нет хлеба. Звоню Игорьку в сингапурский номер и предлагаю спуститься закусить, а по пути зайти в буфет и купить хлеба. Минут через двадцать чинно сидим за столом и обедаем.

К пяти часам Игорь очередной раз звонит временно отсутствующему в номере филиппинцу, и тот, наконец, отвечает. Ставим его в известность о перемене расписания. Игорь с чувством выполненного долга и приятной сытости отбывает со своей подругой для окончательного прощания. Мария тоже уходит к себе.

Я пытаюсь завести разговор с Людмилой о наших отношениях, если не о чувствах – с тем только, чтобы нарваться на страстный монолог, явно домашнюю заготовку. "Не смей даже и говорить об этом. Я сама себя презираю. И ненавижу. Уподобилась вашему брату, переводчикам. Это вы что хотите, делаете и в гостиницах, и в поездах, и прямо в подъездах, ну, повсюду. Привыкли к своим девкам, от которых нет отказа. Вот и я, дура последняя, совсем как эта сингапурка... Стыд какой – а Елена твоя прекрасная еще смеет поздравлять с чем-то. Чему радоваться? Действительно, как валютная проститутка с круглосуточным доступом в номера. Ну, да, да, да, признаю, что сама притащилась к тебе, дрянь дурацкая. Хотела попробовать на старости лет – как это выглядит. Противно. С мужем в сто раз лучше..." Она на секунду замолкает, чтобы перевести дыхание. Я сижу, настолько обалдевший, что буквально не нахожу слов. "Нет, ты не думай, ты хороший. И мы с тобой останемся друзьями. Но все равно – ты такой же, как и все вы. Вам всем одно только и надо. Жуть какая – у меня старшая уже на свидания бегает. Если не дай Бог что случится – как я смогу ей в глаза посмотреть. У такой развратной матери, скажет, и дети такие же..." Делаю попытку прервать ее и чуть успокоить, но чувствую, что человека несет, не остановить. Все-таки говорю: "Не думай так про себя, да и про нас с тобой так не думай". При словах "нас с тобой" она начинает рыдать в голос. Наливаю ей воды и пытаюсь успокоить, погладить по голове. С криком: "Не прикасайся!" она убегает в другую комнату. Я стою в растерянности – то ли пойти за ней, то ли дать огню выгореть и угаснуть.

Тут открывается дверь и появляется Дима. С утра он был в своем ведомстве и докладывал, пока устно, об итогах Семинара. "Ты один?" – спрашивает он и, к счастью, не дождавшись ответа, продолжает: "Все в порядке, начальство довольно. Мы с Андреем докладывали на пару, и нам сказали: Передайте товарищам предварительную благодарность. Вот я тебе и передаю. Слушай, выпить ничего не осталось?" – "Почему же, – говорю я, обрадованный поворотом его мыслей. – Открой холодильник". Он начинает шуровать по полкам и спрашивает: "А ты что будешь пить?" – "Мне в Шереметьево ехать. Не хорошо, если будет пахнуть". – "Ну, как знаешь. А ты поел?" Тут появляется Людмила – ни следа слез, спокойное лицо: "Не волнуйся, Димочка, мы уже обедали". И целомудренно добавляет: "С Марией и Игорем. Давай, я и тебя покормлю".

Кормление Димы – целое мероприятие, вроде кормления слона. Занимает немало времени, и даже со стороны наблюдать это приятно и забавно. Между тем – глядь, уже и седьмой час. Приходит Игорь и деловито начинает звонить в диспетчерскую. Разумеется, чудес не бывает, и "Волга" с неба не сваливается. Он уточняет номер РАФика и напоминает диспетчеру, что после проводов надо будет еще развести всех нас по домам. "Предупреди водилу, и чтобы без фокусов. Ты меня знаешь. Вот тут и Дима сидит, он тоже спрашивает, знаешь ли ты его". Наведя таким образом страх, он с довольной ухмылкой кладет трубку. У нас есть еще с полчаса до выезда, и Дима посвящает нас в некоторые детали разговора в Большом доме. Судя по всему, его карьере этот семинар сильно пошел на пользу.

После семи Игорь, естественно, идет за сингапурским багажом лично, а мы спускаемся в вестибюль и ждем остальных. Я со списком подхожу к портье и подтверждаю отъезд шестерых человек. И на всякий случай спрашиваю, отмечен ли в течение дня отъезд еще пятерых. Все, оказывается, в порядке. Ключи сданы. Начинают появляться наши отъезжающие. Я забираю у них ключи и передаю портье. Все, можно грузиться.

Грузиться можно, но сложно. Багажа безумно много, и я уже с тоской думаю, не будет ли перевеса. И явно нет места Людмиле. Но как она воспримет это сейчас, после нашего разговора? Не впадет ли в новую истерику? Ладно, посмотрим. Значит, так: филиппинец – на переднее сидение, рядом с водителем. Далее мы со Стивом, рядышком, чтобы кое-что обсудить по дороге. Игорек с девушкой – на заднее сидение, пусть поворкуют на прощание. Остальные размещаются вперемежку с чемоданами и сумками. Кое-как втиснулись, под ворчание водилы, которое, впрочем Дима немедленно обрывает своим молодецким видом и сытым рыком. Наведя страх, он человеческим голосом говорит: "Ну, вы езжайте, а мы с Людочкой еще посидим, выпьем. Хорошо, Людмила Петровна?" – "Ой, нет, Димочка, – ровным тоном отвечает она. – Я, пожалуй, поеду домой". – "Тогда я тебя провожу до метро. А выпьем все вместе завтра".

Слова прощания. Хлопает дверца РАФика. Поехали. До Шереметьева добираемся благополучно, в восемь с копейками. У Стива небольшой чемодан на колесиках, и мы выпрыгиваем первыми, и не дожидаясь, пока Игорь притащит тележку, чтобы погрузить внушительный багаж своего рейса. Идем к центральному табло, чтобы посмотреть, в какое крыло двигаться. Так, нам в правое, вылет в 22:05, мигают зеленые огоньки – значит, посадка уже началась.  А куда Игорьку? Ну-ка, где его 23:15? Ищу, не нахожу. Номера рейса не помню, смотрю на слово "Сингапур". И холодею. Сингапурский рейс – не в 23:15, а почему-то в 20:50. То есть посадка уже, считай, закончилась. Лихорадочно вспоминаю, что сингапурские билеты нам подтверждали со скрипом, но подтвердили, и даже сделали новые наклейки, вот эти самые, 23:15. Говорю Стиву: "Стой здесь, я сейчас. Проблема со следующим рейсом". И кидаюсь к Игорю. На бегу думаю: хорошо, что это Стив, мужик нормальный и спокойный.
 
Подбегаю к Игорю, мгновенно ввожу его в курс дела. Смотрим – действительно, на самом билете написано 20:50, но на наклейке – 23:15. Разбираться в деталях некогда – стремглав летим в левое крыло, толкая тяжеленную тележку. Пробегая мимо Стива, стоящего там, где я его оставил, кричу: "Жди здесь!" Подлетаем к таможенной стойке, протягиваем свое письмо. Гладкая девица равнодушно штампует декларации и еще более равнодушно говорит: "Да регистрация-то закончилась". Не вступая с ней в переговоры, летим к стойке регистрации. На часах – четверть девятого, то есть формально регистрация закончилась пять минут тому назад. К счастью, аэрофлотовская девица еще на месте. Кидаемся к ней, потрясая билетами и тыча пальцем в наклейки. Сначала она, естественно, заявляет, что рейс закрыт, а остальное – наши проблемы. Мы напираем на то, что наклейка – это документ, что мы не опоздали, а приехали вовремя по неправильным – по вине агентства Аэрофлота – билетам и что настоящий скандал еще впереди. Пожав плечами, она вызывает старшего по смене. "Звоните на посадку, – говорю я ей, – предупредите, что есть еще пять пассажиров". – "Может, прямо на вышку звонить?" – нахально спрашивает она. – "Ну, рулежка пока не началась, – спокойно отвечаю я, – а то бы и на вышку позвонили. Если вам лень – соедините меня с Иваном Яковлевичем, я его попрошу разобраться". Честно сказать – понятия не имею, кто такой этот Иван Яковлевич, но пару раз я слышал это имя в самых крутых шереметьевских ситуациях, и поэтому иду ва-банк. Как выясняется, играю правильно, потому что девица слегка изменяется в лице, хватает трубку интеркома и орет как зарезанная: "Иришка! На сингапурский еще пятеро! Сейчас регистрирую! Ой, хуже, чем ви-ай-пи!" И – нам: "Ставьте багаж!" – "Регистрируем как группу", – спокойно говорит Игорь. (Это значит, что весь багаж взвешивается вместе, и общий вес делится на количество пассажиров; при этом перевес одного человека может компенсироваться недовесом другого.) "Ай, да ну вас с вашим перевесом! – отвечает девица. – Быстрее!" Она отрывает билетные странички и дает посадочные талоны. Я подхватываю всю компанию и бегом тащу их к пограничным будкам, а Игорь остается довзвешивать багаж. По пути думаю, что, во-первых, надо было бы наоборот, чтобы он со своей красоткой побыл лишнюю минутку, а во-вторых, что неизвестный Иван Яковлевич – видимо, мощнейшая фигура и что этим именем можно пользоваться, но очень осторожно и в крайних ситуациях. Двое из пяти уже проходят паспортный контроль, когда подбегает Игорь с багажными квитанциями. Он вручает их своей девушке и приступает к процедуре последнего поцелуя. Я по-быстрому прощаюсь со всеми и бегу к брошенному Стиву. У стойки регистрации девица что-то растерянно говорит мужику с широкими шевронами, очевидно, вызванному ею старшему смены. Приостановившись, говорю начальственным голосом: "Все в порядке, командир. Спасибо за содействие". И ухожу твердым шагом.

Посадив Стива, возвращаюсь в центр зала, где меня уже ждет Игорек. "Знаешь, в чем дело? – говорит он. – Мне старший по смене объяснил. Вылет в 23:15 – только со следующей недели. Эта сикуха в "Украине" просто перепутала, не в ту графу посмотрела. Надо будет завтра ей закатить скандал".

Следующий день – проводы всей ооновской команды. Вылет в шесть, то есть из гостиницы в три, на двух РАФиках, с массой багажа – в основном, документов. А в час дня они устраивают нам прощальный обед, на который званы и синхронщики, и Татьяна. В этот день я пришел пораньше, чтобы развязаться, наконец, с итоговым документом – и к десяти часам мне это удается. Скидываю русский вариант на дискету, добавляю туда же окончательно выверенные списки всех советских участников, докладчиков и администрации – на русском и на английском – и торжественно вручаю Марии дискету, вместе с экземпляром распечатки. Тем временем девицы (из числа тех, что не в аэропорту или не по пути туда либо обратно) под руководством Игоря и при активном участии Димы упаковывают оставшиеся доклады в те же картонные коробки, в которых мы привезли их – кажется, только вчера. Людмила с утра поехала к себе, проверить, как живет ее временно осиротевшее подразделение. Да, всем пора возвращаться к своим основным обязанностям.

Народ начинает подтягиваться к полудню. Саша с Костей приходят первыми, вслед за ними одной машиной приезжают Людмила с Питом, возвращается Света из утренней поездки в Шереметьево. Словом, к половине первого все в сборе, кроме Елены. Появляются Вис, Эндрю, Мария, и начинается процедура взаимного одаривания: мы им матрешки и прочую расписную россику, они нам – аналогичный американский товар гонконгского производства. Без пяти час, так и не дождавшись Елены (и оставив ей соответствующую записку на двери), идем в ресторан. Только расселись – смотрим, между столиками лавируют две красотки в иноземных туалетах, внимательно, хотя и без особой злобы разглядывающие друг дружку. Быстренько производим за столом перетасовку, чтобы Танечка с Леночкой не оказались сидящими рядышком, да еще не дай Бог с краю стола. Разливаем первую из последних в рамках этого мероприятия бутылочку горилки с перцем, говорится первый прощальный тост – за дружбу, перед которой пасует даже любовь. Потом под икорку двух цветов и разнообразнейшие закуски пьем за успех всех дальнейших мероприятий, и чтобы они были похожи на это, которое – увы, как того не жаль – подходит к концу. Пьем, разумеется, за наших милых дам, которые столь же прелестны, сколь и деловито работоспособны. И за мужиков, которые тоже ничего себе и даже умеют работать. Под борщ с чесночными пампушками пьем за гостеприимную "Украину" и очаровательную Татьяну, которой желаем служебного роста – но, на наше благо, чтобы в пределах этого здания; впрочем, делаю я добавление к тосту Виса, здание это является, как известно, одним из московских небоскребов, так что перспективы у нее соответствующие, то есть немалые. Под котлетку по-киевски пьем за новую встречу в этом же составе через год. Кофе с киевским тортом поглощается в состоянии отчасти минорного молчания, потому что час расставания действительно настал.

Всей компанией выходим в вестибюль (предварительно простившись со специально вышедшим к нам директором ресторана). Прощание ооновцев с Татьяной (Мария вроде бы даже всхлипывает, обнявшись с нею под уважительными взорами швейцаров). Спуск багажа теми же швейцарами – с повышенной осторожностью и почтением: как же-с, личные знакомые лично Татьяны Владимировны. Погрузка в РАФики. Поехали. В Шереметьево прощание выливается в массовую демонстрацию торжества принципов международного сообщества.

Когда мы втроем, наконец, выходим из таможенной зоны, Игорек на минуту отлучается в туалет. Воспользовавшись нашим, может быть, последним тет-а-тетом, говорю Людмиле как бы невзначай: "Завтра перевозим все манатки и сдаем штабной. Так что сегодня – последнюю ночку он в распоряжении Семинара. И, между прочим, пустует..." На это она отвечает: "Ну, так найди себе здесь какую-нибудь девку – и вперед. А мне до этого никакого дела нет. Я завтра на работу выхожу. Ты все понял?" Киваю. Как не понять... "И кстати, – добавляет она, – зови-ка меня в министерстве по отчеству. На "ты", как мы и есть, но по отчеству". – "Ну да, как все функционеры друг к другу обращаются", – вяло реагирую я. – "Вот-вот, примерно так".

... Уж не знаю – вследствие ли указания Рыжего, сделанного им утром последнего семинарского дня или по каким иным причинам, но премию (а решала этот вопрос, естественно, Людмила, в смысле Л.П.) мне выписали на уровне Димы и Игорька, то есть впервые в истории этих международных мероприятий я был отмечен столь высоко. Деньги мы получали через месяц с лишним после окончания Семинара, когда подбили все бабки и подвели все итоги. Вместе с гонорарами за переводы и причитающимся по смете как старшему переводчику набежала очень приличная сумма (хватило мне на югославский костюм-тройку и жене на югославское же демисезонное пальто). Кстати, в один из платежных дней пришла Елена – получить свое и попрощаться. "О разводе вроде бы речи нет, да он и не хочет мне его давать. Поживу пока в Цюрихе как Лысый, в командировке. А там видно будет. Устала я от совдействительности".

В Москве уже глубокая осень. Холодные дожди. В магазинах появились первые в сезоне мандарины. У нас традиция – отмечать получение всяких международных гонораров коньячком (у Пита в кабинете, после работы, запершись на ключ). Вот сидим – сам Пит, Игорек, Дима и я. На журнальном столике – две бутылки армянского, тонкие чайные стаканы, мандарины вывалены на блюдо, служащее обычно подставкой для графина с питьевой водой. Сели. Разлили. Дима сказал свое неизменное – о дружбе. Да ведь она и есть самая важная вещь на свете, мужская дружба. Следующий заход – Пит предлагает выпить за то, чтобы Секретариат ООН принял правильное решение насчет семинара на будущий год. Потом Игорек предлагает выпить за баб – хрен бы с ними, ведь среди них есть вполне приличные люди. Та же Елена, которой нам будет недоставать. А остатки допиваем под мой тост: "За профессионалов – то есть за нас с вами. Сами себя не похвалим – кто же нас похвалит".