фельдшер. гл 5

5.
Трудно  оставаться пунктуальной, когда в течение ночи раз пять вскакиваешь на пробежку в конец коридора, дабы организм мог вывести из себя просроченную до изготовления ветчину «китайская стена». Еще труднее становится при осознании, что кататься по городу в таком состоянии просто неприлично, учитывая хотя бы скромные  габариты машины. Посему я, не задумываясь, проглотила перед выходом на работу левомицетин, безукоризненно зарекомендовавший себя в подобных случаях. Вкус ветчины, казалось, пропитал всю глотку, даже горечь лекарства была не заметна, но нутро, сдержанно булькнув, вроде, успокоилось.
В то утро все, кто пришел на смену, столпилось в холле, рассматривая дорогую диковинку – портативный импортный гликометр, входящий с этого дня в комплект. Рассматривали придирчиво и недоверчиво, по третьему разу соотнося английские слова под кнопками с плохо переведенной на русский язык инструкцией.
Ажиотаж вокруг новинки скрыл опоздание, только доктор Светлана Ивановна Федотова, подмигнув, добродушно махнула рукой – проходи, мол, быстрее, пока не заметили, и закрыла обзор коллегам своей широкой спиной.
Через минуту я, как ни в чем не бывало, присоединилась к озадаченно гомонящему сообществу.
Ирина Борисовна с сомнением крутила в руках коробочку:
- Интересная штука, только опробовать надо…
Предложение встретили общим одобрением, направленным на меня, и ничего не оставалось, как протянуть для эксперимента  еще холодную после улицы ладонь.
- Да ты не бойся, больно быть не должно, - невозмутимо подбодрила Орлова, заправляя иглу в инжектор.
Действительно, прикосновение пластмассового наконечника едва чувствовалось, и, после сухого щелчка, на кончике пальца выступила капелька крови. Пока я с удивлением анализировала свои впечатления, доктора смочили в ней специальную бумажку, которую приложили к прибору.
- Ну, странно… Врет, наверно… - резюмировала Орлова, - сахар пятнадцать быть никак не должен……
- Ладно, Ира, потом разберетесь, - потерял интерес к забаве Брокштейн, вспомнивший, что уже четверть часа бесплатно торчит на станции - может, она утром торт ела… Я вам актив оставил после астмы. Заодно и меня до остановки подбросите.
На лице Ирины Борисовны мелькнуло выражение досады, но дверь в комнату заведующей оказалась открыта, и комментариев не последовало.
В непрогретой машине бодрость, вызванная сначала трусцой на работу, а затем возней с гликометром, быстро угасла.
Клюющий носом, в куртке со сломанной молнией, будто с чужого плеча мешковато свисающей с плеч, Израиль Аркадьевич без привычного белого халата и фонендоскопа походил на тихо спивающегося диссидента, отпущенного из психушки на выходные за хорошее поведение.
Будто бы весь пафос и надменность остались висеть вместе с формой во врачебной.
Я смотрела на его сутулую спину и думала, что когда утренний сумрак плавно перетекает в сумрак вечерний, заполняя ноябрьской моросью несколько кругов минутной стрелки между дежурствами, когда количество работ соответствует количеству детей –  время перестает трогать.  Так река обтекает камень, следуя своим законам.
Ощущение безысходности, распространяющееся от раскачивающегося передо мной тела, парализовало собственные эмоции, оставляя одну бесцветную мысль: «Неужели и я?…»
- Просыпайся, Израиль Аркадьевич, - подал голос Коля, молодой водитель, успевший уже заслужить кличку Отличник за педантичность в работе и стиль в одежде, - Вон, и автобус твой подходит, как по заказу…
Брокштейн, частично стряхнув дремоту, толкнул дверь, впустив в салон порцию влажного воздуха, и, пробормотав что-то, похожее на благодарность,  побрел к подходящему «Икарусу», неуклюже запахивая на ходу куртку.

Вспомнилось, как в сентябре после дефолта,  Израиль Аркадьевич подошел ко мне ближе к вечеру со странным вопросом, заданным куда-то в сторону:
- У тебя ножа, случайно, нет?
Нож у меня был. С массивной деревянной рукояткой, перемотанной изолентой, он крепким длинным лезвием норовил порвать любую сумку. Его общественные собратья на кухне, мало того, что отличались неисправимой тупостью, так еще и исчезали поразительно быстро. Клептомана с необычными пристрастиями никак не удавалось поймать, а потому мое личное имущество хранилось на дне пакета с постельным бельем, спрятанном глубоко в шкафу. Надобность в ноже возникала, впрочем, редко – трапезы ограничивались растворимой лапшой и рулетами с маком, который просто ломался по необходимости.
- Есть, - ответила я, немного удивленная точностью выбора объекта для вопроса.
Следующая фраза врача совсем сбила с толку.
- Капуста нужна?
- К-какая капуста? – воображение подсунуло красочную картинку кейса  с долларами и окровавленным клинком сверху.
- Обычная, белокочанная, для засолки.
- Не знаю… А по чем?
- Если нужна, то поехали после вызова. Анзор в курсе.
Назревающая авантюра будоражила любопытство, обещая необычное приключение, и, стараясь сохранить равнодушный вид, я кивнула, соглашаясь.
- Нож возьми, - еще раз напомнил  Брокштейн.

На вызове мальчишке шести лет приступ астмы не мешал буйствовать, никого к себе не подпуская. Уговоры, угрозы и посулы домочадцев разбивались об истерику ребенка, за недолгую свою жизнь успевшего составить твердое мнение о людях в халатах с набором шприцов и игл.
В конце концов, отец просто завалил скандалиста на диван, обхватив сына, как удав кролика, лишая его возможности малейшего движения.
Хрипя и задыхаясь в яростном реве от неизбежности экзекуции, пацан не оставлял надежду вырваться, так что матери пришлось навалиться на мужа, и двойной вес обеспечил, наконец, фиксацию, необходимую для внутривенного укола. Мне оставалось только крепко держать правую руку буяна, торчащую из-под семейной пирамиды. Эуфиллин детям вводится очень медленно, и спустя пятнадцать минут, я забыла обо всем, кроме своей спины, затекшей в статичной позе молящейся каракатицы.
Рассказывать о дальнейшем лечении доктор не стал. Родители астматиков – профессора своих чад, таких учить – только время тратить.
Попрощавшись с утомленной семейкой, мы вернулись в «волгу», и наша интернациональная бригада двинулась сквозь затянувшийся час пик к границе района.
- Значит, так, - обратился ко мне Брокштейн, - ты срезаешь, я складываю, Анзор грузит. Ясно? Халат сними.
Пока я стягивала форму, машина переползла через переезд, и остановилась около поля, темнеющего за тополями, вымахавшими вдоль дороги. Далекий приглушенный лай собак вызывал опасение, что территория охраняется.
Верзила в камуфляжном комбинезоне возник из ниоткуда бесшумно, и так же бесшумно исчез, получив полулитровую бутылку от водителя.
Наслаждаясь ирреальностью происходящего, я, стараясь не подвернуть ногу на влажных грядках, последовала за доктором и водителем, похожими теперь на духов колхозников начала коллективизации. Край поля был почти полностью убран, вероятно, такими же любителями халявных овощей. Ближе к середине, кочанов стало больше.
- Здесь, - лаконично сообщил Брокштейн и мы принялись за дело.
Резать мокрые кочерыжки получалось плохо. Кисть быстро устала, нож соскальзывал, и Израиль Аркадьевич сменил меня.   
Теперь я складывала добычу в объемные холщовые мешки, оттаскиваемые Анзором в машину.
Четвертый мешок заполнился наполовину, когда окончательно сгустившийся сумрак пронзил продолжительный заливистый свист.
- Хозяева приехали, - спокойно перевел смысл сигнала Брокштейн, подхватывая холстину, - Линяем. Быстро.
Гордость собственной ловкостью в скачках по предательским бороздам пришла позже. Тогда же, обнаружив свое сиденье, полностью заваленное трофеями, я плюхнулась на них, подогнув ноги и согнувшись втрое, так что седалище чувствовало неровности содержимого мешков, а затылок и плечи – потолок «волги».
Хозяева поля, или кто они были, продолжали преследование до переезда, закрывшегося прямо перед их капотом. Скрючившись в салоне, конечно, невозможно видеть что-то, кроме своих коленок, но реплики из кабины долетали более, чем полными.
На очередном повороте, все же звезданувшись о перегородку лбом, я свалилась в сторону носилок, и, пристроившись около окошечка, напомнила о себе мужчинам:
- Теперь я верю в правдивость баек о детях, найденных в капусте…
Те, оценив способности женского организма складываться в предоставленном пространстве, пообещали переложить мешки в конец салона, когда машина  выберется из сорокаметровой пробки.
После дележки добычи мне досталось шесть увесистых кочанов и чувство достойно проведенного времени. Первое я отдала маме, не вдаваясь в подробности происхождения, а второе навсегда впечаталось в память роликом, запускающимся при виде Израиля Аркадьевича, запахивающего на ходу куртку, рассчитанную на кого-то раза в три более объемного.

Воспоминание вызвало улыбку, примиряя с сегодняшней действительностью. Утро, едва родившись, медленно начинало умирать, уступая место дню, столь же нежизнеспособному.
К кирпичной высотке, окруженной невысоким, по пояс, заборчиком, наша бригада добралась в полном молчании. Каждый был занят своими мыслями, и это устраивало всех. Охраннику за шлагбаумом понадобилось несколько минут, чтобы нас заметить, и еще столько же, чтобы открыть проезд.
Уютная парадная с цветами, зеркалами и диванчиками встретила нас в лице консьержки, по виду, разжалованной до нынешнего статуса из вахтеров Смольного. Пронзительно посмотрев на Орлову, она, слава богу, не стала требовать удостоверения личности, хотя такие намерения читались в каждом жесте, и взгляд ее чувствовался, вызывая зуд между лопатками, пока мы шли к лифту. Вдобавок, видимо от сдерживаемого монолога, нестерпимо зачесался язык, о чем я не преминула сказать Ирине Борисовне.
Та отреагировала в своем духе:
- На вызове почешешь.
Лифт, мелодично звякнув, принял нас в свое фешенебельное чрево и мягко тронулся. Странное дело, но чем выше он поднимался, тем сильнее становился зуд, к тому же стало трудно дышать. К тому моменту, когда дверцы открылись, я уже едва стояла на ногах, тяжелых, как свинцовые ступы.
Еще несколько шагов до квартиры доказали невозможность моего пребывания на вызове.
- Стойте! – выдохнула я, за секунду до того, как рука Орловой поднялась нажать звонок.
- Что такое? – недоуменно обернулась доктор, но, подняв глаза, побледнела, отшатнувшись, - Женя, что с тобой?
- Не знаю… Только идти больше не могу. – слова падали, золотыми слитками из ослабевших рук скупого рыцаря, и подтверждая сказанное, я просто села на корточки. Под ритмичный грохот из центра грудной клетки, закрутились огненные обручи, мешая видеть стену и край двери, руки онемели, не чувствуя прикосновений врача, оценивающей пульс.
- Пойдем в машину, чего тут разбираться… - произнесла она умоляюще. – Дойдешь?
- Постараюсь. – как со стороны, донесся голос, очень похожий на мой, только уж очень хриплый.
Спуск остался в памяти единственным желанием не упасть на хрупкую спутницу, очевидно не способную вынести такую тяжесть. Представив изумление вахтерши при виде нашей так быстро и необычно вернувшейся пары,  непослушные губы раздвинулись, но невнятное «гы» из пересохшего горла вызвало только еще большую озабоченность Орловой. Когда мы вышли, наконец, на улицу, она, предоставив мне опираться о заборчик, заторопилась к машине.
«кажется, приехали…» – равнодушная оценка ситуации гармонировала с небом, местами задевающим молочно белым брюхом землю.
Запах нашатыря сунутого под нос вызвал только сильную тошноту, и я замотала головой, отказываясь от такой помощи.
- Женя, это не может быть внематочной? – предположение врача не вызвало никаких эмоций, но заставило повторить жест отрицания.
Мокрый асфальт двора возомнил себя морской пучиной, мягко раскачивая все, что должен был незыблемо держать, зато и подсыпающая сверху морось органично вписывалась теперь в рябь перед глазами.
- Укатали сивку, Ирина Борисовна…
От такого заключения Орлова совсем растерялась, но, подхватив меня под локоть, повлекла к «волге».
- Женя, слушай внимательно: ты не умрешь… А если умрешь, то не теперь!
Срывающаяся твердость в голоса не могла скрыть страха и отчаяния, вызванного беспомощностью, смешанной с ответственностью за то, что происходит.
- Знаете, доктор, - честно призналась я, уже почти ничего не видя перед собой, - Так плохо, что лучше уж теперь…
Шутка не удалась, по крайней мере, я не могла ее оценить.
Видимо, Орловой помог втащить тело в карету Коля Отличник, но как удалось доставить меня на третий этаж поликлиники, где располагалась станция я так и не поняла, очнувшись уже в процедурной. У окна хлопотала Ирина Борисовна, торопливо набирая что-то в шприцы.
Радость при виде моего осмысленного взгляда была настолько искренней, что невольно вызвала ответную улыбку, больше похожую на судороги, особенно учитывая озноб, от которого ходила ходуном жесткая медицинская тахта, на которую обычно составляли чемоданы и прочую утварь.
Чтобы не свалиться на пол, пришлось ухватиться за трубу батареи. «Интересно, - папиросной бумагой шуршали в голове рассуждения, - есть ли дела, оставшиеся незавершенными, о которых я буду жалеть на том свете, если все  же гикнусь сегодня?» Перебрав варианты, я успокоилась. Дел не было.

- Вы знаете, Людмила Владимировна, отчего, когда поешь, спать хочется? – прервав тоненький ручеек невеселых мыслей, донесся из-за стены голос Федотовой.
Полная, заботливая, добродушная, она создавала домашний уют одним своим присутствием, а ее неизменный юмор скрывало простодушное круглое лицо, как бы всегда готовое к удивлению любой мелочью.
- Эндорфины всякие вырабатываются, и потом, отток крови от головы к желудку… - осторожно ответила невидимая с моего места Волкова, чувствующая подвох.
- Нет, по последним данным, это происходит потому, что кожа на животе натягивается, и веки за собой тянет.
Серьезный тон Светланы Ивановны вызвал недоуменное молчание. Морж, вегетарианка, почетный донор и почтенная мать семейства в одном лице, Волкова, видимо, представляла порцию, способную натянуть кожу на собственном животе, поджаром, тренированным упражнениями после обязательной ежедневной трехкилометровой пробежки.
Федотова, смущенная собственноручно рассыпанным бисером, ретировалась процедурную, пополнять потраченные на вызове ампулы и шприцы, но, увидев меня, остановилась на пороге.
- А что это, у нас Женя такая серая сегодня? Ира, что случилось?
- Да вот, думаю, надо в больницу отправлять, - поделилась соображениями Орлова.
- Ну, уж нет! - слабо возмутилась я, чувствуя, как озноб сменяется жаром от предложенной перспективы, - Никуда я не поеду! У меня уже все прошло.
- Не дури, Женя,  - оборвала Ирина Борисовна, затягивая на моем плече жгут и готовясь делать укол, - что мы тут с тобой сделать сможем?
- Мне, правда, лучше… - я почти не врала, послушно начав сжимать и разжимать пальцы для лучшего кровообращения, - Вены у меня хорошие, сейчас лекарство подействует…
Каркнуть получилось. Опытнейшая Орлова промахнулась мимо вены, и сей факт расстроил ее окончательно.
- Ладно, - махнула она рукой, - Сейчас, погоди, еще раз попробуем.
Светлана Ивановна тем временем потихоньку удалилась, вернувшись обратно с кружкой крепкого теплого чая, сильно пахнущего спиртом, когда вторая попытка оказания скорой помощи удачно завершилась.
- Выпей, Женя, тебя трясет всю, - предложила она, протягивая мне напиток, и заметив мое недоверие, подбодрила: - Пей. Пей, и спи. Там видно будет.
Не вдаваясь в подробности того, что можно увидеть в гипотетическом «там», я хлебнула предложенную жидкость. Показалось, что алкоголь попал в мозг быстрее, чем в желудок, принося восхитительную слабость в напряженные мышцы. Потянуло в сон, будто сутки подряд я грузила вагоны, а теперь вот, наконец-то, могу отдыхать неделю. Веки сами закрылись, и, опуская голову на кушетку, я только и успела пробормотать, перед тем, как провалиться в дрему: «Не надо в больницу, пожалуйста…».
Через три часа я проснулась. Ребра батареи, впившиеся в спину, темные контуры мебели и полоска света из под закрытой двери в диспетчерскую свидетельствовали о том, что я все еще на станции. Оценив удивительную легкость при движении, я встала и вышла из процедурной, бодро кивнув Федотовой и Брокштейну, с ожиданием уставившимся на меня.
- Оклемалась? – удовлетворенно констатировала Светлана Ивановна, - Топай домой. Отвезти тебя?
- Зачем домой? Доработаю уж…
- Точно?
- Точно, точно… Орлова где?
- Уехала на вызов, но давно, наверное, скоро вернется, - ответил Израиль Аркадьевич, вернувшийся на ночную смену.
Ирина Борисовна, как ждала эту фразу, появилась на пороге. Облегчение при виде меня едва читалось на непроницаемом, внимательном лице, но все равно было приятно.
Выслушав мое решение остаться, она с сомнением покачала головой, но промолчала, протягивая мне чемодан для пополнения.
Светлана Ивановна, работающая без фельдшера, присоединилась ко мне чуть позже.
- Знаете, доктор, - обратилась я к ней, - как вы думаете, что будет, если проглотить бильярдный шар?
- Не может такого быть. – не отрываясь от дела, доктор Федотова незаметно для себя попадалась в ту же ловушку, что обычно расставляла для других.
- А если все же может быть…
- Ну не знаю… Заворот кишок? Травма глотки?
- По последним данным, - я очень старалась копировать обычную интонацию собеседницы, - треснет унитаз.
Растерянность врача длилась не более секунды. Застегивая пополненный чемодан, она, спокойно усмехнувшись, парировала:
- Тебе виднее.
Шоу под названием «детская неотложная помощь» продолжилось, как ему и полагается, и вскоре все, включая меня, позабыли о инциденте. Обошлось – и ладно, и хорошо. На память остался только синяк на локте от промаха Ирины Борисовны, красочно отцветавший в течение недели.
Потребовалась пара лет, чтобы однажды, уже работая врачом, связать, наконец, два события – прием левомицетина и анафилактический шок, но первопричину, китайскую ветчину, слава Богу, пробовать больше не приходилось.