Глаза Селины

Бернардо Кордон, Аргентина (Bernardo Kordon, Argentina)

В раскалённый добела полдень глаза Селины показались мне двумя колодцами с прохладной чистой водой, и я остался рядом с ней, как если бы посередине хлопкового поля, выжженного солнцем, я очутился бы в тени раскидистой ивы.

Но моя мать думала иначе: «Это она тебя преследует, бесстыдница». Она так и сказала. Как всегда, я не посмел возразить, хотя именно я остался возле Селины, чтобы просто смотреть на неё. С того дня я помогал ей в поле, и это тоже не понравилось моей матери, привыкшей к тому, чему нас учили в семье. А именно: работать тяжело и непрерывно, не думая ни о чём другом. И всё, что мы зарабатывали, забирала мать, не оставляя нам ни единого песо. Она всегда распоряжалась  расходами, касающимися домашнего хозяйства и нас.

Мой брат женился раньше меня, потому что он был старше и потому, что Роберта считалась работящей и молчаливой, как мул. Она не вмешивалась ни во что в доме, и всё пошло, как прежде, своим чередом. Через какое-то время мы даже не вспоминали, что в доме появился чужой человек. С Селиной всё было иначе. Она была хрупкой и не очень годилась для работы. Поэтому моя мать посылала её выполнять в поле самую тяжёлую работу, чтобы увидеть, научится ли она чему-нибудь.
 
На свою беду, Селине взбрело в голову, что, поскольку мы уже женаты, мы можем жить отдельно и я смогу забирать заработанные мною деньги. Я  ей сказал, что ни за что на свете не поступлю так со своей матерью. К сожалению, мать знала об этой идее Селины. Назвала её сумасшедшей и так и не простила. Мне было очень стыдно, что моя жена думала иначе, чем мы все. И мне было больно видеть недовольную мать. Она упрекала меня в том, что я не работаю, как прежде, и это было чистой правдой: я проводил много времени рядом с Селиной. Бедняжка, она худела с каждым днём, а глаза, наоборот, становились всё больше и больше. И именно это мне нравилось: её огромные глаза. Мне всё время хотелось смотреть в них.

Прошел год, и стало еще хуже. Роберта работала в поле как ослица и родила  второго ребёнка. Мама была довольна, потому что точно так же, как она сама,  Роберта родила парней: будет, кому работать. У нас же с Селиной детей не было – не то, что пацанов, хотя бы девочки. Мне не больно-то и хотелось, но мать постоянно нас критиковала. Я никогда не осмеливался перечить ей, особенно когда она была сердита, как в тот раз, когда она пригласила меня и брата и сказала нам, что Селине пора перестать баламутить в нашей семье и что она сама позаботится об этом. Потом я поговорил с братом, о чём пожалел, потому что он был уже не тот, как прежде, когда мы всё решали сообща. Сейчас решали только мать и брат. На закате я видел, как они сели в дрожки, взяв с собой какой-то горшок и дерюгу. Я подумал, что они поехали на гору искать лечебные травы или какой-то заговор, чтобы исправить Селину, но не решился спросить. Я всегда боялся, когда видел маму сердитой.

На следующий день мама сказала, что в воскресенье мы поедем к реке на прогулку. Никогда у неё не было желания развлекаться по воскресеньям или иным дням, потому что работе по дому или в поле не было конца. Но что мне показалось ещё более странным – это то, она велела Селине ехать с нами, а Роберта должны была остаться стеречь дом и смотреть за детьми.

В то воскресенье я вспомнил время, когда мы были ещё мальчишками. Мать выглядела весёлой и помолодевшей. Она приготовила еду для пикника и запрягла лошадь в дрожки. Потом мы поехали к излучине реки.

Был полдень и пекло, как из печки. Мама сказала Селине, чтобы она зарыла бутыль с вином во влажный песок. Также она дала ей горшок, завернутый в мешковину:

- Откроешь в реке. И вымой хорошенько для салаты помидоры, что в горшке.

Мы остались втроём, как всегда, не зная, о чём нам разговаривать. Вскоре я услышал вопль Селины, что у меня волосы встали дыбом. Она позвала меня, и её крик был похож на рёв заблудившегося животного. Я хотел побежать туда, но подумал о колдовстве, и меня пронзило страхом. Да и мать не пустила меня.

Селина вернулась, шатаясь, как будто она выпила всё вино, которое понесла охладить к реке. Она только посмотрела прямо мне в душу своими глазищами и рухнула. Мать наклонилась, внимательно осмотрела тело Селины и отметила:

- Вот тут, ниже локтя.

- Ага, вот куда её укусила ярарА(1) - сказал мой брат.

Они рассматривали её со знающим видом. Селина открыла глаза и снова взглянула на меня.

- Змея, - с трудом произнесла она. – В горшке была змея.

Я посмотрел на мать, и тогда она покрутила пальцем у виска, чтобы показать, что Селина сошла с ума. И правда, она была похожа не невменяемую: голос её прерывался, слова она не выговаривала, как пьяница с тряпичным языком.

Я хотел отсосать яд, чтобы он не распространялся дальше, но мать сказала, что уже поздно, и я опять не решился возразить ей. Тогда я сказал, что мы должны отвезти её на дрожках в село. Мама не ответила. Она поджала губы, и это означало, что она сердится. Селина снова открыла глаза, ища взглядом мой взгляд. Она попыталась сесть. Мы все подумали, что яд, наверное, не очень сильный. Тогда мать схватила меня за руку.

- Ей поможет только одно. Надо, чтобы она побежала.

Брат помог мне поднять Селину с земли. Мать сказала ей, что она должна побежать, чтобы исцелиться. Хотя не думаю, что кому-то это помогло: яд при беге распространяется сильнее и быстрее. Но я не осмеливался возразить маме, а Селина, казалось, мало что понимала. Она только смотрела на меня – Боже, какими глазами!  - и я кивал, потому что я не мог шевельнуть языком.

Мы сели в дрожки и направились в сторону дома. Селина едва шевелила ногами, не знаю, из-за яда или страха умереть. Глаза её стали ещё больше, и она не отводила от меня взгляда, как будто не было в мире ничего другого, кроме меня.

Я сидел в дрожках и распахивал ей объятья, как когда учат ребёнка ходить, и она тоже пыталась раскрыть руки, шатаясь, как пьяная. Вскоре яд дошёл до её сердца, и она рухнула на землю, как подстреленная птица.

Мы отвезли её домой, а на следующий день похоронили в поле. И жизнь пошла своим чередом, как обычно, пока не  пришел комиссар с двумя полицейскими, и не отвез нас в город, а оттуда в тюрьму. Оказалось, Роберта рассказала им про змею в горшке. Та самая Роберта, которую мы считали молчаливой, как мул. Вечно прикидывалась тихоней, а в результате ей остались дом, дрожки и всё хозяйство.

О чём мы жалели больше всего с братом – что нас разлучили со старой матерью, которую пожизненно заключили в женскую тюрьму. Но, честно говоря, я чувствую себя здесь не так уж и плохо. В тюрьме работы меньше, а кормят лучше, чем на поле.

Только я хотел бы забыть хоть на миг глаза  Селины, когда она бежала за дрожками.


1. южноамериканская ядовитая змея


Перевод с испанского Шахризы Богатырёвой


фото из интернета