Четвёртая жизнь рядового Короткова

– Родился я здесь, в Клёнове, в семье был двадцать седьмым по счёту. Дедушка, бабушка, тётки, дядьки, дети – все жили в одном доме.

Вот родился я, пошла бабушка в церковь, священник спрашивает: «Как назовёте младенца?» – «Василием». А мать в это время идёт меня регистрировать в сельсовет. Там ей говорят, Василий теперь не модно, вот Борис – другое дело. Принесли меня крестить, батюшка поёт: «Крещается раб божий Василий», а дьячок подпевает: «Крещается раб божий Борис». Пришли наши из церкви, смеются: понесли крестить одного ребёнка, а назад вернулись с двумя. Так и было – дома Васька, ребята – Васька, учительница – Борис. Мне уж неудобно стало, говорю своим: «Зовите меня по документам».

И вот мать кричит: «Борис, хватит купаться, иди домой!» А неохота, я вроде бы не и слышу. Тут она: «Васька, растудыт  твою, а ну домой!» И сразу я из речки выскакиваю, понимаю – дела пошли серьёзные.

Так вот образовалось у меня два имени. И сейчас иной раз в шутку назовут Борис Василий Иваныч.

Эту историю я уже слышала от Бориса Ивановича Короткова, коренного жителя села Клёнова. Семьи наши связывают давние дружеские отношения, и всегда в этом человеке восхищал меня талант рассказчика, его неподражаемый добрый юмор. А сейчас я встретилась с ним, чтобы расспросить о том времени, которое он никогда не вспоминает в разговорах.  О его юности, о жизни, разорванной войной на части.

– Окончил я в 12 лет 5 классов Клёновской школы. Подался в ремесленное училище, осваивал дальше школьный курс и учился на токаря по металлу. Но работать по этой специальности так и не стал, не лежала душа к железкам. Устроился на фетровом производстве на Гривне, занимался обсадкой валенок. Ручная работа, тяжёлая – набивать свалянную трубу на колодку, оправлять её руками, колотить, разминать. Сам-то я не слабый был, да вот работать хотелось с людьми, а не с валенками.

Был в школе военруком майор морской службы. Я приходил, интересовался Уставом воинской службы, военной подготовкой. Вот он мне и говорит: «Давай-ка я тебя устрою в Сальковскую школу, будешь ребят к армии готовить». На должности военрука и застало меня начало войны.

Сообщение по радио услышали мы с матерью дома. Отца уже не было – умер он в тридцать девятом, – брат служил в армии. Собрались соседи. Понимали, что кончилась прежняя жизнь, серьёзные все были, хотя об одном только говорили –  ненадолго, мол, война…

Призвали меня на фронт в октябре сорок третьего, как исполнилось 17 лет. Попал я в школу младших командиров под Костромой. Землянки на 260 человек разделены пополам, размещались мы поротно.

Сержантский состав всегда на передовой, выбивало ребят в боях. Набирали новых, обучали, выпускали. Поскольку я успешно прошёл курс, оставили меня при школе. Я ни в какую – на фронт, и всё. Грозили гауптвахтой, уговаривали. Четыре недели я боролся за своё – и добился отправки на передовую.

Попал на 3 Белорусский фронт, в артиллерийскую разведку 298 артполка. Наша задача была вести ночью наблюдение через стереотрубу, засечь по выстрелам, откуда ведётся огонь, днём определить вид огневой точки и передать артиллеристам. Это когда наши войска находились в обороне или готовились к наступлению. А уж если пошли вперёд, так разведка двигалась вместе с артполком, с нашими 122-миллиметровыми пушками. Тут уж и атака, и рукопашная – всё было.
Кёнигсберг оборонялся, а он со всех сторон окружён водой. Тяжёлые бои шли.

 Идёшь в атаку, а фашисты в блиндаже засели – тут уж приходилось и врукопашную. Слабосилием-то я не страдал. В молодости, бывало, как кому дашь – он или садится, или ложится, особенно кто в клубе закурил и не понимает замечаний.
Я никогда не думал, что меня убьют, даже мысли такой не было. Бегу в атаке – слева убили, справа упал. А я даже не пригибаюсь, как будто не из того же теста сделан. Это фамилия моя Коротков, а рост вон какой! Добегался так, что меня подстрелили в бою. В Латвии дело было, попал в госпиталь в Двинске. Но поскольку ранение лёгкое, скоро меня выписали.

Шёл уже сорок четвёртый год. Курсировали мы по Латвии, Белоруссии. Давали огневую поддержку войскам при наступлении, выполняли разную военную работу. В Пилау пришлось доставать со дна затопленные баржи с продуктами – чего же добру пропадать.  Освобождали Пруссию, там сражения были страшнее. Шли в атаку, и многие из друзей не возвращались. Но не будешь ведь сидеть плакать! В одном из боёв мне пришлось взяться за пулемёт и прикрыть свой взвод. Вызвал огонь на себя, чтобы задача расчётом была выполнена. За тот бой я награждён медалью «За Отвагу».

Вот только получить я её не успел. 8 мая 1945 года был ранен, и теперь уже очень серьёзно: осколками повреждены обе ноги, пробита грудь, изо рта пена с кровью. Два товарища подхватили меня, вынесли из боя. Снова госпиталь. Находился он в Кёнигсберге, в здании школы. А лечение такое: без наркоза – зонд в лёгкие. Ноги чуть позже – в гипс, перед этим удалили осколки под коленной чашечкой. Только не все, видать. Много лет после выходили мелкие косточки.
Победу встретил в госпитале. Как же все радовались, что война завершилась! Обнимались, плакали. Только я не мог радоваться вместе со всеми, лежал забинтованный по самую шею.

Положили меня в палату смертников. Двое солдат были со мной, один в эту ночь скончался, другой – на следующий день. После этого я запросился в общую палату, к ребятам. Там у них балкон, а на улице – весна, всё цветёт! Так мне помирать не хотелось!

И вот не помер. 2 месяца я отлежал в госпитале, 16 октября отправили домой, сказали, дома долечишься. Главное, жив остался. Мать говорила: «Молилась за вас, и оба вы с войны вернулись».

Ноги мои распухшие ни в какие галифе не влезали, подобрали мне из трофейного барахла какие-то шаровары. Вместо вещмешка – нательная рубаха со связанными рукавами, скатка вся в крови. Добирался долго, где на поезде, где пешком. С обозом шёл, за слегу телеги держался. Везде стоять приходилось, столько народу ехало! Ноги распухли, в поезде из Москвы не выдержал, уснул на полу в тамбуре. Через меня перешагивали, спотыкались, я уже ничего не слышал. Проснулся в Серпухове – проспал свою станцию Подольск. Долго пришлось поезда ждать, чтобы вернуться обратно.

В Подольске зашёл к тётке, оставил свою кровавую скатку, вещмешок-рубаху – стыдно в таком виде домой прийти. Поехал в Клёново.

Терраска у нас никогда не закрывалась. Захожу  – а на второй двери замок. Иду к дому соседки, мать оттуда глянула в окно, выскочила, бросилась мне на шею – и упали мы оба. Ноги мои пораненные не удержали.

Да, всё это надо было пережить.

Мать на стол накрывает, ставит самогонки бутыль, закуску. А я ведь не пью. Не пил даже на фронте. Когда приходилось день и ночь дежурить, нам и положенные сто грамм нельзя было. Командир наберёт  пол-литра наших стограммовок, выльет в миску, намешает туда хлеба – ешьте! Мы едим, раз приказано, давимся – так меня от выпивки и отвратило.

Беседу прерывает телефонный звонок, Борис Иванович идёт к телефону: «Почему не дозвонишься? Дышал я свежим воздухом. Занимался физкультурой с пилой, с ножовочкой. А что, есть желание омолодиться? Тогда встретимся завтра. Созвонимся». Возвращаясь, поясняет: «Стричь вызывают. Так вот и встречаемся, вроде по делу, а заодно повидаемся, поговорим. А ещё часы чиню. Тут вот взялся, одни починил, другие никак не могу – запчастей нет. Мне уж говорят, брось ты их, какая ценность! А мне самому интересно, вот сижу, разбираю, думаю, как запустить».

 – И вот так я вернулся. Надо было в третий раз жизнь налаживать. Матушка одна, работает в колхозе, денег нет.  Мне дали инвалидность, а на пенсию не проживёшь, надо на работу устраиваться. Предложили стать завклубом. Лозунги сам научился писать, струнный оркестр организовал. Выступали в Клёнове, ездили с концертами. Но работа – целый день на ногах! Уставал я очень.

Стал учиться у своего кума, Николая Григорьевича Бочарова, токарному ремеслу –  он надомником работал, точил шахматы. Я смастерил себе станок, приняли меня на работу. Только опять же на одной ноге стоишь, другой крутить надо – снова мне беда, ноги не выдерживают.

Ушёл я в сельпо – был в Клёнове буфет от Лукошкинской чайной,  пристройка к пекарне. Летом жара, зимой холод, как на улице. Опять мои раненные ноги страдают.

Вернулся я к токарному ремеслу. Мастерскую организовали в Лукошкине, собралось нас 12 человек. Станки на электричестве, работать не в пример легче. Потом перевели производство на Львовку, там уже был крупный цех. Придумали мы с Павлом Алексеевичем Борисовым станок-полуавтомат. Работал он на отходах, скорость высокая, производство стало прибыльным.  Ставят меня наладчиком оборудования, и мы продолжаем изобретать дальше.

Направили нас в 1969 году на ВДНХ, там дали за наш станок бронзовую медаль «За успехи в народном хозяйстве СССР». Были по работе благодарности, в 1976 году получил звание «Отличник социалистического соревнования», потом  медаль «Ветеран труда».

Всю жизнь я учился всему, что видел – было интересно. Сосед Волков Дмитрий Андреевич научил матрасы перетягивать. Дома у меня вся мебель в порядке содержалась: и диваны, и кресла. Жили мы вчетвером в доме матери, в одной комнате без перегородок. Только в 1972-м получили трёхкомнатную квартиру, а подросли дети – подали на раздел, сыну и нам с дочерью по двухкомнатной. А там уже внуки подрастают. И вот мы сами дом построили: я, сын и внуки. Я-то уже вроде пенсионер, они мне говорят: «Ты, дед, только начни, покажи нам». Какой там начни – как залез на стену, так и на весь день. Дерево – чистота, смолой пахнет. Женщины помогали, брёвна накатывали. 10 лет строили. Но ведь заходишь – здоровый дух, жить там хочется. Катя моя, пока ноги позволяли, сама всё ходила на стройку. Потом просила сына отвезти её туда, на травку да на свежий воздух.
Совсем недавно схоронил Борис Иванович свою жену, Екатерину Гавриловну. Много лет работала она учителем математики в Клёновской школе, и сколько людей поминают её добрым словом! С болью говорит  об этой утрате Борис Иванович: «Не уберёг я её!», – но с каким же теплом и любовью рассказывает обо всём, что было в их жизни!

– Какая же моя Катя красивая была! Стройненькая, на одной руке её держал. Как-то раз крышу на доме красил, она мимо проходит. Я тогда ещё её не знал. Чуть не свалился, всё думал: «Кто такая?»

В сорок восьмом свадьбу сыграли и стали жить. У Кати был чемодан книжек, а у меня железная кровать с периной. После войны недоедали, Катя старалась взять в школе часов побольше. У неё зарплата – 650 рублей, у меня – 450, у матери пенсии не было. Я без образования, тут вкалывай знай. А она-то с дипломом, но пришлось и за дровами по льду, и в прорубь с бельём. Напилим ольхи, вот с ней и тащим на санках. А то пилим дерево на корню, сами на коленях. А как-то Катя в отпуск уехала, мы с сыном полоскать бельё в проруби пошли. Ночью – чтобы люди не видели, мы же не умеем. Ох, горе – от ледяной воды руки сводит, отжимать начнем – половину на себя прольём. Где же тут у неё руки-ноги здоровые будут?
Ездила Катя перед свадьбой в Озёры к матери, рассказала, что жених у неё есть, пришёл с фронта раненный. Мать – в слёзы: да зачем он тебе, инвалид? Да бросит он тебя, только потешится. А вот прожили мы с Катериной 61 год с половиной  в любви и доверии.

А после войны уже шестьдесят пять лет прошло. Прожита большая жизнь, наполненная трудом, творчеством, семейным счастьем. Спрашиваю Бориса Ивановича, что же вспоминается ему о том далёком военном времени.

– Я стараюсь не вспоминать о войне. Что хорошего от неё, проклятой, люди получили? Только горе, раны, страдания. Но она для меня не кончается. Так и остался я на всю жизнь рядовым Коротковым.

На пенсию вышел я в 55 лет, поскольку у меня инвалидность. Я ведь с сорок пятого года так и пеленаю свою ногу. Коленка как-то поджила, а на второй ноге – ранение в голень.  Остеомиелит, рана открытая постоянно сочится. Матушка, бывало, посмотрит на меня: «Ох, Борька!» И какие врачи меня не обследовали, и какие практиканты на мне не учились! Но ничего не дало лежание в больницах. Оперировался, лечился много лет, а потом смирился. Жене только старался не говорить, сам перевязывался.

А с инвалидностью как было? Дали мне группу в сорок восьмом году, а в пятьдесят третьем сняли. Врач мне в комиссии сказал: «Я сам на протезе стою, оперирую. Позовут, когда надо». Я и ждал, а тут мне говорят: «Не дожидайся, никто тебя не позовёт». И в 1979-м я добился возвращения группы. Пришла мне повестка на учёбу в автошколу, выучился – дали сначала машину «Запорожец», потом «Оку». Это для меня было большим подспорьем.

Свою медаль «За Отвагу» я получил в 1952 году. После войны дали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945г.г.», а орден Отечественной войны 1 степени – в 1985 году. Все юбилейные награды имеются, а к 65-летию Победы вручил медаль белорусский президент Лукашенко. Освобождал я Белоруссию, помнят там. Да разве забудешь её, войну-то? Вроде бы что там – неполных два года воевал. А как будто вторую жизнь прожил.

И что вспоминается? Старшина со своей кухней отстал, приходится самим думать о пропитании. В предместьях Кёнигсберга зашли на скотный двор – коровы мычат, непоеные, недоеные. Жители из города уехали – геббельсовская пропаганда сработала. Мы пожалели скотину, напоили, которых коров отвязали, пустили пастись. Молоком разжились.

Однажды отправили меня с донесением и нашёл я в лесу забитого поросёнка. Видно, не успели его ребята употребить в пищу, снялись с места. Отрезал от него кусок, принёс своим. Несколько дней питались мясом. А кто из местных оставался, сначала боялись, но видели, что мы зла им не делаем, – кормили нас. Хотелось нам картошечки, еды домашней. Возили с собой бочонок сала и мешок муки, тоже делились с жителями.

Душевная щедрость, спокойствие, доброжелательность – отличительные черты Бориса Ивановича. Не пришлось ему получить образование, но авторитет его в селе настолько велик, что люди всегда обращались к нему за помощью в житейских вопросах.

– Да, было и такое. Иной раз даже удивительно – идут, как к внештатному депутату. Авторитет в селе? Не знаю, спросите у других. Но слушались совета. Теперь уж всех случаев не упомнишь, но прибегали порой женщины, просили – успокойте мужа, поговорите, чтоб не пил. Приходил мораль прочитать. Помогало, брались за ум мужики.

– Какое напутствие вы хотели бы дать молодым, чтобы они ни о чём в своей жизни не пожалели?

 – Теперь уже другая пошла жизнь. Только напутствия всё те же. Если человек самостоятельный и правильный, он пойдёт своей дорогой. А кто на маму с папой надеется, тот ничего в жизни и не найдёт.

После войны отрабатывал я 110 часов воинской подготовки, занимался переписью населения. По всем деревням в округе мало кто вернулся с фронта. Уходил я вместе с Николаем Мочаловым из Давыдова и Василием Кожевниковым из Зыбина – оба они погибли на войне. Свитинский парень Виталий Мельников пришёл домой, но умер вскорости от ран.

 Сейчас кто не хочет служить, платит деньги, а какой человек из него? Кто в армии не был – это не мужчина. А тут одной рукой зажал рану – и вперёд. Сейчас ты болтаешь, веселишься, но пошли в бой – и нет друга. Сплачивала нас война, приучала беречь людей, выручать в беде.

  Молодость моя пришлась на такое время, что разрушило все наши планы на учёбу. Вот и желаю я молодым прилежно учиться и учиться, используя для этого любую возможность, с уважением относиться к старшим, особенно к ветеранам труда и участникам войны. Дорогой ценой заплатило наше поколение за нынешнее благополучие.

Вот такая судьба, вот такой человек – рядовой Великой войны Борис Коротков. Вместе со сверстниками по первому зову встал он на защиту Родины от вражьей нечисти. От повести его веет мудрой седой былинностью. Всегда   побеждала недруга мощь и сила духа русских витязей.  А коль выпало  счастье, возвращались они домой и снова брались за плуг, топор и косу. Любили жену, растили детей – и радовались солнцу и каждой малой травинке и пташечке.

 – Три жизни пройдены. Теперь вот заново жить учусь, уже без моей Кати. Стоит в шкафу бутылка, да не смотрю я в ту сторону. Если пить начнёшь – тут же и конец тебе. А у меня цель имеется. Без цели как? Всегда надо что-то наметить и стараться исполнить.

Здесь, в Клёнове, мои дети, сын Геннадий и дочь Вера. Внуки, правда, разъехались, но каждый раз навещают, когда бывают у родителей. Есть уже правнуки. Теперь вот хочу дождаться праправнуков –  для этого и жить буду. А жизнь нам дана,  чтобы находить себе дело и приносить кому-то пользу,  не жаловаться, а  радоваться тому, что существуешь. Столько людей за нас погибло – как не ценить каждый прожитый час! Всё это очень хорошо понимали на фронте.