Катамаран, или для чего я живу

       
         (Из Писем Радости)

          А дело было так, радость...

          Мы с Шуриком заметили его в первый же день и, не сговариваясь включили в обязательную программу гавайских развлечений.
          Знаешь, они все такие разные.
          Пластиковые неуклюжие посудины с педалями,  для молодящихся дам в панамах. Огромные птицы-парусники, способные пресечь океан. Веселые гуляки с подвыпившими девицами, танцующими на палубе. Тот был чайкой, с двумя десятиметровыми торпедами под большим полосатым парусом.

           Как мы оказались вдвоем здесь, с самом эпицентре рая? Разве мог я предположить?
          Помню наше с ним знакомство.

          Ты знаешь, я свою ориентацию не скрываю, но и не афиширую, справедливо полагая, что моя интимная жизнь никак не влияет на профессиональные качества. Кому какое дело, правда? Я и тут светиться не собирался, но недели через две после зачисления в штат, отправился я на обед с ребятами из разработки. Не помню теперь, о какой кинозвезде шла тогда речь, но заговорили о сексуальных предпочтениях. Мнения разделились, и Шурик выдал:

          - Голубых я сразу вычисляю! - размахивал он длинными руками, - вот бывает и голос нормальный, и задом не вертит, а стоит мне только взглянуть - сразу вижу.

            Вот глаз алмаз, подумал я, развлекаясь. Мне бы такой. Как жизнь-то упростилась бы. А Шурик все никак не мог успокоиться, убеждая нас для чего-то в своей жуткой проницательности.

          - Пусть будет хоть какой мачо с виду, пусть хоть сантехником работает, я просто с одного взгляда, сразу вычислю!

          - Что, и меня ты сразу вычислил? - ляпнул я. И сам себе удивился.

          Дальше была немая сцена и неловкие попытки перевести разговор на другую тему, и любопытные взгляды, и шепот в углу возле ксерокса. Я ждал результатов, морально готовый лишиться хорошего, денежного места.
Ничего не произошло. Мои коллеги прошли через несколько итерраций тихой неприязни и повышенной толерантности и, в конце концов, остановились на отношении в целом дружелюбном и немного покровительственном. С незамысловатым юмором, заставляющим их покупать мне цветы к восьмому марта и подсовывать канцтовары невообразимых цветов. А когда я повесил над монитором твою лисичку, то назавтра нашел мою несчастную чистую стенку залепленной картинками с кроликами, цыплятами и котятами...

           А потом мы поехали в командировку, где я почти подружился с Шуриком. Мы разорились на недельный отдых на Гавайях, и тут первым делом решили взять напрокат этот самый катамаран.

           К паруснику прилагался инструктор, шоколадного цвета поджарый живчик лет сорока с хвостиком. Он навязал нам оранжевые спасжилеты, помог нам столкнуть парусник на воду и сел к рулю. Я назвал его Капитаном.

          - Катамаран, - заявил я глубокомысленно, - это хорошо. Хоть не перевернемся.
          - Ты не поверишь, - поделился Капитан. - такое тоже бывает.

           Он рассказывал нам про ветер и парус и про науку управления яхтой, но я слушал невнимательно, смотрел на золотые волосы на его темных предплечьях и думал о вычислениях Шурика. Зато мой приятель заинтересовался страшно, задавал много вопросов и в конце концов сел к рулю сам. И так у него хорошо это получилось, что вскоре инструктор оставил Шурика у руля и растянулся рядом со мной на сетке, натянутой между двумя корпусами. Зашел разговор о Путине и Обаме, о гавайских прелестях и особеностях белорусской кухни... Я старался не смотреть на движения тонких мышц под загорелой кожей...  Щурился на солнце в полосках паруса и подставлял лицо ветру...

           Вода оказалась прохладной и очень соленой. Полета я не запомнил.

           Да, так оно и было. В одно мгновение -  желто-красное солнце в глаза, в следующее - прохладная вода, сомкнувшаяся над головой.

            Вынырнув и отплевавшись, я увидел картину нашего крушения. Катамаран лежал на боку, нелепо задрав в воздух одну толстую ногу. Другая мертвой тушей лежала на волнах. Парус, намертво приклеившийся к воде, казался огромным. Рядом, в комичном молчании, оранжевыми поплавками покачивались Шурик и Капитан.

             Перевернуть завалившееся набок чудовище оказалось делом невозможным, о чем Капитан сказал нам сразу. Но он не знал, что русские не сдаются. Мы с Шуриком еще долго подныривали, тянули, толкали и "подавали на меня", Шурик - матерясь, я - пропадая от смеха. Капитан проявлял чудеса невозмутимости. Ругнулся он только один раз, когда упорному Шурику все же удалось вскарабкаться на поднятую над водой торпеду и усесться на нее верхом.

          Вот в этом положении и застала нас спасательная команда, прибывшая к месту крушения на катере. Собственно, спасали нас с Шуриком, а Капитан, как ему и положено, остался с судном. Шурик порывался остаться тоже, но я сказал ему: надо с**бываться, пока нас не заставили платить штраф. Это подействовало. Мы покинули беспомощное судно и его Капитана.

         А на берегу, то есть метрах в ста, нас ждала теплая встреча.

         Увлеченный нашим приключением, я и не заметил, как на пляже собралась толпа, небольшая, человек в двадцать, но очень позитивно настроенная. Они встретили нас аплодисментами и в благодарность за развлечение сказали нам много хорошего. Отдыхающие, это же вообще отдельная нация...

         Мне очень хотелось посмотреть, чем закончится морская эпопея, но Шурик, смущенный вниманием и немного испуганный возможной расплатой, уволок меня прочь.

         К вечеру он оправился от шока и даже вернул себе часть завидной уверенности в себе. За стаканом май-тая, он в подробностях рассказал мне о причинах нашего крушения, с удовольствием повторяя красивое слово "галс".

         А я думал о том, как хотел бы привезти сюда тебя, чтобы разделить с тобой все, и волнующее, и смешное. Слушал, как серебряные звуки юколеле сливаются с вечной песней прибоя, смотрел, как легкий ветер колышет пламя факелов Тики, вспоминал солнце в красно-оранжевом парусе, и понимал, что вот еще один день добавлен в шкатулку памяти с простой надписью:

        "Для чего я живу".