Заря Любви

В. МОТОВИЛОВ

З А Р Я    Л Ю Б В И

Как обустроить свою жизнь? С чего начать? Как объединить усилия для общего дела?  Над этим задумывались в 20-х годах ХХ века герои повести  " Заря любви ". Читатель узнает, с какими трудностями им пришлось встретиться, как они их преодолевали после гражданских междоусобиц. Некоторые события в повести схожи  с сегодняшними  днями.
В повести  " Заря любви "  даны подлинные фамилии героев, проживавших на террито-рии Калачинского уезда (района)  Омской области, лишь у некоторых изменены имена, пото-му что через 80-90 лет их не удалось установить. События,  о  которых узнает читатель, тоже  были в действительности. Эта повесть о героических людях и их жизни, трудной, но напол-ненной энтузиазмом, мечтой  к большому и интересному народному бытию, о неутомимом стремлении  идти  вперёд  к  жизнеутверждающей справедливости.






                В. МОТОВИЛОВ.







З   А   Р   Я     Л   Ю   Б   В   И













































В. Мотовилов




З  А  Р  Я    Л  Ю  Б  В  И




Светлой памяти коммунара Якова Никитича  Бондарева,
подполковника, служившего в  Генеральном   штабе Советской Армии,
посвящаю.
               


Уважение к минувшему  —  вот черта,
 отличающая  образованность от дикости.

А. Пушкин






























П Р Е Д И С Л О В И Е

    заслуженного деятеля науки и техники РСФСР,
действительного члена Международной Астронавтики,
Лауреата приза Колумба
И В А Н А   Т И М О Ф Е  Е  В И Ч А    А  К У Л И Н И Ч Е В А

Неодолим бег времени. Вслед за теми, кто совершил революцию, кто непосредственно участвовал в первых  социалистических преобразованиях, уходят из жизни защитники нашей Родины от нашествия интервентов. Их подвиги, их труд подвижников  —  это наша с вами ис-тория. И сейчас так важно, так необходимо собрать и сохранить для грядущих поколений все объективные  свидетельства о событиях, давших начало преобразованию.
Именно поэтому я с большим интересом и с волнением читал документальную повесть " Заря  любви". В ней нет острых  коллизий и нет развлекательного  чтива, но описание  всего пережитого  в людских судьбах  призывает к осмыслению  всего сегодняшнего; пробуждает осознать высокие человеческие идеалы  и подвиги. Понятно, что В. Мотовилов  —  журна-лист, он привязан к перу,  хорошо, что для него большим источником стал Яков Бондарев. Меня удивил Яков Никитич:  он по профессии  военный моряк, однако  не растерял в памяти на военных дорогах хронологию событий своего детства, запомнил быт и привычки крестьян. Этот синтез журналиста и неуёмного рассказчика дал интересный результат: повесть, главным героем которого стал Никита Тимофеевич Бондарев,  захватывает с первых страниц.
Яков Никитич Бондарев, сын героя повести,  —  мой друг детства. Мы вместе ходили в школу соседнего села. К совершеннолетию разъехались. Великая Отечественная война раз-бросала нас по разным фронтам. И, только отслужив   положенное   по службе, поседевшие и озабоченные грядущим, мы вновь сблизились в духовном родстве  как земляки и единомыш-ленники.
Широко бытует понятие  —  "отпечатки раннего детства", они играют важную роль в формировании психологической установки личности. Обсуждая с Яковом Никитичем наши привязанности к памяти о  прошлом, независимо друг от друга открывали первопричину в воспоминаниях о наших школьных переживаниях.  Этот внутренний мир детей и взрослых  верно дан в повести.
Огромная роль в формировании нашей жизненной позиции принадлежала учителю-обществоведу, коммунисту Смирнову Михаилу Мартыновичу. Он открывал нам большую правду жизни  о строительстве нового социалистического общества. Мы, школьники, видели его в повседневной кипучей деятельности,  чувствовали в нём вожака молодёжи, организатора нового уклада  жизни крестьянства.
Была у нас всеми любимая учительница русского языка и литературы Антонина Пав-ловна Ивлева, сумевшая с тонким тактом воздействовать на нас. Она задавала нам домашние сочинения о наших родителях, о бабушках и дедушках, а затем  обобщала наши впечатления и вдохновенно рассказывала  о тех, кому мы обязаны жизнью, кто растит нас. Наверное, благо-даря чуткому такту этой учительницы у Якова Никитича ярко запечатлелись картины его дет-ства. Мне особенно запомнились  её сообщения о том, как наши родители на грани двух сто-летий сооружали Великую  сибирскую магистраль.  Крестьяне в заплечных корзинах затаски-вали на высокую насыпь  полотна  кубические сажени песка и гравия. Мы  узнали от неё,  как пухли они от голода, умирали от повальных болезней. Но железная дорога была нужна  "назло зубастому соседу", она сохранила целостность великой России. " Железка" покоится на кре-стьянских костях. Но она, величайшая стройка века, вдохнула жизнь в Сибирь  и Дальний Восток. Строители "чугунки" из центральной России навсегда оставались  в Сибири, стано-вясь пахарями-хлеборобами, рабочими возводимых заводов и присков по добыче полезных ископаемых, овладевали культурой коренных народов, приобщали их к традициям русского богатого народного душевного величия.
Я лично знал героя повести Никиту Тимофеевича Бондарева как человека большой во-ли и неисчерпаемого трудолюбия. Его образ в повести дан правдиво, нисколько не приукра-шен. Бондарев, вернувшись с гражданской войны коммунистом,  взялся за организацию кол-лективного крестьянского труда на родной земле. Кому  пришлось потеть в одиночку  на пашне, в полной мере оценит мудрость хлебороба,  ставшего по праву первопроходца  пред-седателем коммуны на Потанинских выселках.
И вот мы  —  наследники тех непокорных мужиков, которых секли шомполами колча-ковцы, кого грабили  и жгли банды бурёнкиных  —   передаём эстафету молодому  поколению  —  живите  и сами обустраивайте свою жизнь. Мы из тех, кто запомнил, как мужики на своих сходках записывались в первые коммуны, кто отдавал личный хлеб Родине, оставаясь полуго-лодным, живя с верой в своё светлое будущее. Наш путь тернист, но мы им гордимся.  Разо-браться в нашей жизни, понять все её плюсы и минусы поможет вам повесть " Заря любви", в ней  —   вся горькая правда.
В заключение хочу отметить, что славная  память о героическом прошлом нашего  на-рода поможет сегодняшней молодёжи лучше понять смысл своей жизни, оценить её  идеалы и выбрать свой путь не к праздности и  безделью, а  к приобретению великой радости через труд, идя к познанию  и умению. Читайте и умейте дерзать на  своём пути к лучшей жизни!
Читательского сопереживания  вам  желаю!
Сибиряк Иван Акулиничев.
   







































ОТ  АВТОРА

В 1983  году была подготовлена рукопись повести " Заря любви", которая  была пере-дана  в Западно-Сибирское книжное издательство. Получив отзыв, что рукопись к изданию не готова, решил, что книга не будет издана, потому что был уверен, что отдел пропаганды Ом-ского обкома партии, под контролем которого в области  была вся идеология, этого не допус-тит. Рукопись идейно выдержана, но автор в немилости у отдела, который в течение многих лет не давал мне хода. Почему у  этого отдела на первом месте стояли не мои дела, а непри-язнь к моей личности? Об этом стоит коротко сказать
По инициативе Хрущёва в 60-е годы ХХ века создали  в районах сельские и промыш-ленные парткомы, вместо райкомов, в областном центре стали бытовать два обкома, промыш-ленный и сельский.  На практике они не оправдали себя своей деятельностью. На октябрьском пленуме ЦК КПСС в 1964 году  Хрущёва отправили на пенсию. Сразу  после его отставки сельские и промышленные партийные органы стали объединять, в районах вновь создали рай-комы, а в области появился вновь единый обком.
 В Калачинске объединительную партийную конференцию наметили на 15  января  1965  года. Секретаря парткома и заместителя по оргработе перевели в другие районы. Я из руководства в  должности заместителя секретаря парткома по идеологической работе остался один. В ноябре мне позвонил заместитель заведующего орготдела  сельского обкома партии и сообщил: " На тебя возлагается ответственность за подготовку и проведение партийной кон-ференции.  Работы много, поэтому на беседу в обком вызывать не будем. Остаёшься  на прежней должности. Готовь конференцию,  избирайте делегатов, на конференции будешь вы-ступать с  докладом".  За три дня до открытия районного форума дошёл до меня  слух, что секретарём по идеологии райкома партии  намерены рекомендовать не меня, а другого.  " Что ж,  —  подумал я,  —   им виднее  —  пьяницы, видимо,  нужнее, они послушнее".   Партийная должность меня   не прельщала, поэтому спокойно воспринял такое известие.
За сутки до открытия конференции прибыл в Калачинск  2-ой секретарь сельского об-кома партии. Зайдя ко мне в кабинет вместе с начальником  районного производственного управления сельского хозяйства, он спросил меня, не усаживаясь на стул:  " Как конферен-ция?" Я ответил:  " Всё готово:  делегаты избраны, доклад написан, бумаги на месте ". Удов-летворённый  таким ответом,  он задал второй вопрос:  " Групповщина   есть? " Понятно,  я ответил, что нет никакого заговора.  И  секретарь обкома направился к выходу, но, чуть обер-нувшись, поинтересовался:  " О своей  работе думал? " Мгновенно мелькнуло в голове:  " Я же в вашей связке  —  вы же кадрами ведаете " Ответил ему:  " У меня есть диплом  —  работу всегда найду ". Об обкомовском обещании я ничего не сказал. А для чего  говорить ему?
В обед  честный коммунист пришёл ко мне на квартиру и сообщил: "Вы знаете, на-хальная троица  организовала заговор:  кого порекомендует  обком, не поддерживать, а вы-брать первым  секретарём  райкома  партии  начальника управления сельского хозяйства. Се-годня в 8 утра на  дому  директора комбината они провели тайное совещание  руководителей и секретарей парткомов и бюро хозяйств. Вечером  в своём кабинете директор комбината об-званивал всех от имени начальника управления. Я был поражён его выходкой, но он не по-стеснялся моего присутствия, посчитав меня  приверженцем их шайки".
Я понял, что готовится наглая провокация.  Накануне  мой рабочий день завершился  в 12-м часу ночи. Выйдя на крыльцо, увидел, что  в кабинете   сельхозуправления  горит элек-трический свет, за столом сидели трое "умников"  — на окнах не было штор, и их  хорошо было видно.  " Заговорщики совещаются ",  —  заметил Кузьма Ульянов.  Он  только что вер-нулся из Оконешниково, где его избрали   2-ым секретарём  райкома партии.  Приехал в Кала-чинск ночевать, поставил автомобиль в гараж и зашёл ко мне в кабинет. Я не придал тогда особого значения  его реплике, потому что думал, что вряд ли они  что-то задумали свершить. 
Пойти против решения обкома партии  означало  —   не  быть в партии.  Но и тот,  кто проводит партконференцию, за провал рекомендации обкома получит на всю катушку. Я со-общил   о существовании заговора  2-му секретарю сельского обкома.  И какая, вы думаете, была его реакция? Он не возмутился  подготовляемой авантюрой, а сразу  же спросил у меня   " Кто тебе сказал? ".  Понял,  что подставлять ему человека, который  проинформировал меня о заговоре, нельзя. " Он просил,  —  ответил я секретарю,  —    не называть его ".  А он такую просьбу не заявлял. Взорвался  сразу же  2-ой секретарь:  " Что за коммунисты?!  Открыто бо-ятся сказать!" Пришлось успокоить его: "Если будет официальный разбор, я приеду вместе с ним. Он порядочный человек. Коммунист  с  25-летним стажем ". Ничего не ответил мне сек-ретарь и недовольный вышел из кабинета.
Я  не был очевидцем того, чтобы партийный клерк отчитал или,  хотя бы, пожурил за-говорщиков. Один из них неотлучно находился с ним, как будто ничего не произошло, а я ожидал, что будет молния и гром.  Понял тогда, что к  авантюрной троице надо добавить и секретаря сельского обкома  партии  — он в курсе их похождений.
На это были у меня  все основания. Начальник управления попал в Калачинский район по протекции обкома, имея взыскание  —  строгий выговор с занесением в учётную карточку, вынесенный решением бюро  Омского обкома  КПСС. На партконференции представитель из обкома обманул делегатов, заявив, что взысканий у него нет. Припомнил я случай, как  одна-жды на бюро в Калачинске в присутствии  2-го секретаря сельского обкома партии (того са-мого, что прибыл в Калачинск проводить партконференцию)  я заявил, что в течение полугода не рассматривается персональное дело директора комбината, который позорит партию.  В  защиту махрового жулика (членам бюро о  его криминале и моральном  разложении  было хо-рошо известно),  выступил  только один член бюро  —  начальник сельхозуправления. Но вот  заговорили заведующий организационным отделом  обкома и 2-й секретарь обкома партии. Мотив их  высказываний был одинаковый  —  нельзя разбазаривать руководящие кадры. "В какую клоаку я попал!  —   подумал я тогда.—  По нему тюрьма плачет, а они его выгоражи-вают ". Не случайно этот директор стал участником заговорческой сделки. Первые лица рай-она боялись выступать против этой троицы, ибо знали, что есть у них защита в области.
Справедливость всё-таки восторжествовала. Прицел заговорщиков на мою молодость, неопытность в проведении  партконференции  с треском  провалился. Коммунисты избрали первым секретарём райкома  КПСС   В.М. Кипорука,  рекомендованного бюро Омского сель-ского обкома КПСС.  Затея заговорщиков провалилась. Я ушёл работать в школу.
Правильно ли я поступил? Вы думаете,  да? Совершенно верно рассуждаете. Я с вами согласен. Району повезло, что не стал  один из заговорщиков первым секретарём райкома. Властный, мстительный   грубиян, слабо разбирающийся в технологии хозяйств. Он уважал только тех, кто угощал его и давал на прокорм. При нём район не смог бы  поднять сельхоз-производство. Карьерный бег заговорщиков, начатый в Калачинске, для них триумфом не за-вершился.  Правда, один из троих без карьерного роста  сумел получить себе немало  на грудь. 
От разоблачения заговорщиков район  выиграл, а для меня всё вышло боком. Не все в Омском обкоме одобряли мой поступок  —  дескать,  я не захотел принять удар на себя, и они потеряли удобных для них людей. 15  лет отдел пропаганды пас меня, выискивал, на чём меня прокатить. Дело в том, что я снова был связан с партийной работой.  Приведу только один пример.  Окончил в Москве ВПШ  при ЦК КПСС. Получил второй с отличием диплом о выс-шем образовании. Прервав отпуск, прибыл из Москвы в обком. Почти 8 лет прошло после той конференции, на которой провалился заговор, но кое-кто в обкоме помнил о лопнувшем по-стыдном манёвре в Калачинске и считая меня виновником в неосуществлении их пресловутой затеи. Двум секретарям райкомов партии запретили тогда принимать меня на работу. 25 дней мурыжили меня в отделе пропаганды обкома  —  подбирали  мне работу, хотя, как подсказали мне товарищи, в справке ЦК КПСС  написали, что  направлен на работу в редакцию газеты  "Омская правда ". Последнее их предложение:  быть редактором нижнеомской районной газе-ты. При этом заявили:  " Роста тебе не будет. В лучшем случае лет через 5 переведём ближе к Омску ". Вот такая немилость. Менять город  Калачинск  на окраинное село, считал я, значит признать победу бюрократов, а для меня  — понижение в должности после учёбы. Я остался жить в Калачинске, получив должность собственного корреспондента  областной газеты "Ом-ская правда". Палок в  колёса они вставляли мне  немало, хотели хоть на чём-нибудь поймать и затем унизить меня. Не удалось им, я устоял, выдержал, не поддался им, посчитав, что чест-ность и справедливость превыше всего,  что оказалось важно не только для  меня, но и для других, и помогало мне в работе  — простые люди выражали своё ко мне доверие. 
 Понятно, считал я, в книжное издательство в Омске  мне дороги нет. А тут началась перестройка…
 Лежала  долго без движения рукопись  —  25 лет. Не дождался  её публикации Яков Никитич Бондарев, а ведь с его помощью  был собран обширный краеведческий материал.
Познакомился я с ним  через  Фаину Наумовну Бондареву, жену его двоюродного бра-та, Василия Емельяновича. Работая  учителем средней школы №2  города Калачинска, Фаина Наумовна   занималась краеведческими делами, поэтому  решила  познакомить меня с комсо-мольцем 20-х годов, прибывшим из Москвы, зная, что я не потерял интерес к краеведению.  Встреча с  Бондаревым состоялась. Он рассказал о комсомольцах 20-х годов. Посетовал я ему на то, что долгое время не могу найти никого из  одной  коммуны, которая меня сильно заин-тересовала. "Так я из этой коммуны",  —  обрадовал меня Яков Никитич. Так  беседы пере-росли  в дружбу. Всякий раз, когда Яков Никитич приезжал из Москвы, мы вели продолжи-тельные разговоры. Дважды был я у него на квартире в Москве, где он жил  на улице Свобода. Переписывались и бесконечно звонили друг другу. Лишь его смерть прервала нашу связь.
Добрый человек посоветовал  всё-таки издать художественно-документальную повесть  " Заря любви".  Что получилась из этой рукописи, которая предназначается для любителей родного края, судить вам, читатели. Главные герои повести не вымышлены. Простые русские крестьяне, малограмотные и неграмотные в основном, живя на калачинской земле, решили перестроить жизнь на свой лад. 
Я  благодарен за замечания при прочтении текста рукописи Н. Е. Ульянову, Л.В Пота-повой,  В.Е. Поповой, Г.С.Бродовской,  за оформление обложки  —  директору Калачинской детской художественной школы А.М.Щекалёву.



































Глава первая


Из Петрограда  —  домой



Никита сидел в кухне на низенькой скамеечке, которую брала всегда с собой его жена Луша, когда шла доить корову, умостившись перед приоткрытой дверкой  печки-грубки, со-вмещённой воедино с русской печью. Огонь горящих берёзовых дров через щель дверцы ос-вещал его колени, на которых лежал белый валенок. Он чёрной дратвой,  просмолённой ва-ром, подшивал растоптанный пим. Шилом протыкал отверстие и пропускал в неё иголку  с дратвой, натягивал нить, намотав её на ладонь, так что она впивалась в твёрдый войлок. Про-шив подошву, Никита чуть наклонился и левой рукой поднял с пола деревянную шпильку, приготовленную из берёзового полена специально для починки. Деревянный обрубочек захва-тил зубами, чтобы не выпал на пол и не затерялся, молоток положил на подошву перевёрнуто-го валенка. Шилом ткнул в пим и вставил в проткнутое отверстие шпильку, один удар по ней молотком, и  она спряталась в твёрдый отрезок кошмы. Всю  подошву пятки, чтобы крепко держалась заплата, пока не сотрётся до толщины блина,  пробил её часто древесными  колыш-ками. Поставил   так называемый катаный сапог от себя справа рядом к  уже ранее починен-ному  и, облегчённо вздохнув, произнёс вслух:
— Всем починил пимы,  для Яшки и для себя тоже. Можно завтра  без  боязни, что не замёрзнешь, отправляться в лес за дровами,   если  батя  даст коней, чтобы ехать парой.  Мой молодой один не потянет  по глубокому снегу, а в паре пойдёт  —  пусть привыкает. Нынче я запрягу его в борону. И Яшке, самому меньшему, хватит надевать  чужие растоптанные, пусть походит в сестрёнкиных  —  она их уже две зимы, как сказала жена, не одевала. В любой мо-роз может щеголять сынок. Будет рад. Осенью я ему новые  пимочки скатаю.
Спохватился:  своим разговором  разбудит жену.  Улеглась  пораньше  —  намаялась. Вычищали навоз из сарая, где зимовали лошадь, корова, прошлогодний телок  да три овцы. Никита хотел один управиться, но она не отстала от него и вилами нагружала  в сани тёплый навоз. Вот и посапывает теперь  на кухне, лёжа на топчане накрывшись до самого носа  одея-лом, сшитым из лоскутков-ромбиков, прямоугольничков,  квадратиков, что оставались у неё после пошива одежды. Бережливая Лукерья сохраняла каждую тряпочку, уверенная в том, что в будущем пригодится   —  из лоскутков вышло добротное тёплое одеяло на вате, стегать его  помогала  невестка Мария.   
Никита  потянулся, разминая застывшиё от сидения свои ноги. Поднял вверх руки и достал потолок  —  избушка его неказистая:  небольшая кухонька, в которой он находился, несколько больше её  —  комната, где спали дети. Не захотел хозяин  тревожить жену, глянул на часы-ходики:   чёрные стрелки показывали ровно двенадцать часов.   Он  полез спать, не раздеваясь, на русскую печку. На ней всегда умещались одновременно дети и Лукерья, но  Никита со своим громадным ростом  не разместился на ней  полностью  —   мала  для  него  печная лежанка. Снял валенки и  шерстяные носки, уложил обувь их в угол печи, чтобы про-сохли,  и вытянул ноги. Ступни повисли вниз, хотя занял он  печную площадь по диагонали.
Лёжа на спине, Никита отчетливо видел при лунном свете, как  туда-сюда  качается маятник ходиков. " Вот и моя жизнь,  —   подумал он,  —  туда-сюда  —   дальше хода нет. Что за мужики такие неподатливые:  уцепились за кобылий хвост и не оторвёшь их  от него? Никакие уговоры не помогают. Что с ними можно поделать? Беда ". Нахмурил  белобрысые брови, пальцами правой руки покрутил кончики  усов и задумался над своей жизнью, которая  не удовлетворяла  —  не желал жить по-тараканьи, наслаждаясь объедками, или, как серая мышь, быть вороватой тихоней. Он мечтал дышать полной грудью, занимаясь  крестьянским трудом в полную крестьянскую силу.
Не спалось Никите  —  будоражили голову неспокойные думы. В конце концов, как кинофильм  в омском "Гиганте" замелькали перед ним  события двухлетней давности.
Представил ясно октябрьские дни в Петрограде в семнадцатом году. Бурлили на ули-цах людские потоки. На площадях, на перекрёстках проспектов —   митинги. Яростно спорят, казалось, хотят выплеснуть  всё из себя после векового молчания, грозятся всё перевернуть жизнь. Трепещут над людскими головами  флаги разных цветов, колышутся призывные транспаранты партий. Бушует людское море. Однако мирно расходились. Однако солдатня и матросня с винтовками не расставались. До поздней ночи  продолжали они дискуссировать даже тогда, когда поздней ночью возвращались в казармах, в которых размещались солдаты из разных рот, даже моряки влились в их ряды  — всё перемешалось, как и сама жизнь. Сколько бы ни спорили, ни обсуждали казарменные жители бурные события в Питере, разго-вор всегда  сводился к одному:  кто даст им  землю? Это был их главный интерес. 
— Волость наделит землёй?  —  интересовался солдат из пехотного Волынского полка.      
— Как же,  — заявил  матрос с крейсера " Олег ",  —  многого  дождёшься  от  чинов-ников, волостных  да уездных,  —  расхватают  землицу, между  собой и распределят. Надо отчаливать домой и устанавливать свою власть, правильную, мужицкую.
Засобирались фронтовики домой,  в деревню, но утром появился  в  казарме  комиссар в кожанке. Сколько их перебывало за месяц  —  не пересчитать! Каждый  из них старательно своё гнул. " Ждите Учредительного  собрания  —  оно всё решит",  —  тараторили эсэры. "Бейте и громите  —  власть не нужна,  —  орали монархисты,  —  порядок хуже всякой сво-лочи". Понятнее всех толковали  большевики:  " Сами берите землю и делите между собой по справедливости". С большевистскими листовками ходил  Никита в другие солдатские казар-мы. По душе им пришёлся Декрет о мире и земле  —  правильную власть поставили в Питере. Пора и домой.  Но для чего пришёл к ним комиссар? Что ему  надо?  Устроили  митинг.
— Мы установили здесь, в Питере,  власть рабоче-крестьянскую, а в Москве юнкера поднялись. Они за прежний буржуйский порядок. Не сломим их, ползучая контра по всей  Россее полезет:  сбросят пролетарскую власть и землю мужикам не дадут, опять в кулак за-жмут рабочих и крестьян, если мы их не опрокинем. С отъездом домой, товарищи, придётся подождать  —  гидра капитала подняла голову. Формируется эшелон в поддержку пролетари-ев  Москвы. Все на защиту революции! Это  — долг революционера! Выручайте, мужики, ра-бочий класс  —  вы его союзники! Не дадим погибнуть пролетарской революции! Выручайте, братцы!   Земля — крестьянам! Фабрики и заводы — рабочим! Так решила советская власть! Не дадим буржуазии сломить нас! Все на защиту пролетарской революции!
— Поехали, друг!  —  сказал Никите товарищ по роте.  —  Где наше не пропадало? Да-дим юнкерам прикурить!
— Полундра, братишки! Аврал на корабле!  Отдавай концы!
Высокий, стройный, физически крепкий, закалённый крестьянским трудом, Никита Бондарев находился в войсках Петрограда, которые были задействованы  на охране царских дворцов. На них, на привилегированные части, больше всего надеялась правящая верхушка, но просчитались:  царские полки влились в революционный строй. Теперь "опора царя" спе-шила в белокаменную Москву на помощь рабочим, чтобы сломить контрреволюционный мя-теж, поднятый юнкерами.
На Николаевском вокзале в Москве их  эшелон встретила  группа рядовых железнодо-рожников.  Построились  на перроне у вагонов. К ним обратился с речью рабочий с чёрными густыми усами, его смоляные волосы, вылешие из-под фуражки,  терзал холодный  ветерок:
— Товарищи! От имени рабочего военного комитета мы приветствуем прибытие  ре-волюционные  питерские силы! Благодарим вас, революционных солдат и матросов, за прояв-ленную  солидарность!  Мы уже вышибли контру из Кремля. Не удалось юнкерам установить буржуйскую власть благодаря стойкости рабочих и солдат,  Слава героям революции! Вечная память сражённым героям! Их подвиг мы не забудем!
Громким "ура" встретили революционные солдаты и матросы в строю такое пафосное информирование рабочего. Винтовки взвились над головами.
—Товарищи солдаты и матросы пролетарской революции! — продолжал оратор.— Из Москвы вы уедете в свои сёла, деревни и города. Устанавливайте везде, куда вы  прибудете, власть рабочих и крестьян. Хватит дворянам и капиталистам  господствовать над нами. Мы, бедняки, теперь будем управлять  страной. Прошу всех перед отъездом зайти в комитет на во-кзале и получить для распространения среди масс  революционную литературу.  Пусть здрав-ствует  наша   российская пролетарская революция! Пусть прижмёт контрреволюция свой хвост  —  мы не допустим её к власти! За дело, дорогие  борцы революции! Вся власть Сове-там рабочих и крестьян!    
Лёжа на печи, при воспоминании  революционных бурных событиях круглое лицо Ни-киты расплывалось в приятной улыбке. Ему виделся клубящийся дымом и паром паровоз, та-щивший товарные вагоны  на восток. Заправлялся на станции локомотив водой и снова пых-тел по рельсам. Но не всегда так гладко он катил   по стальной дороге. Отъезжал  от вокзала вёрст 20, "пши"-"пши"   и  —   останавливался паровоз:  нет топлива. Часами и днями стояли поезда. Отправляя в маршрут эшелон, не загружали  в достатке паровоз ни углём, ни дровами  —  причина простая:  у  революционной России ничего нет в запасе. Все вагоны  набиты сол-датами, каждый упорно стремился домой,  не могли они спокойно замерзать в холодных те-лячьих  вагонах, где стоят потухшие  печки-буржуйки. При  остановке поезда сразу, как му-раши, копошились на свежевыпавшем снегу солдаты. Знали:  состав прикован к месту надолго  — пары поднимать нечем. Предприимчивые  фронтовики  брели в ближайшую деревню.  Там они на махорку и сахар выменивали у крестьян пилы и топоры.  С такими  продолжительными  стоянками не могли смириться пассажиры в солдатских шинелях.
Для ускорения движения поезда  создали  комитет, который стал командовать всем эшелоном. Комитетчики  распределили обязанности для солдат каждого вагона.  Одна группа пилит деревья в ближайшем лесу,  другая подносила  распиленные длинные поленья к локо-мотиву, третья  заполняла дровами тендер паровоза, чтобы добраться до следующей станции. Солдаты, деревенские мужики в шинелях, физическим  трудом  не пренебрегали  —  с удо-вольствием шли на заготовку дров, чтобы размять свои  залежавшиеся кости, чтобы вспом-нить былое, своё родное, как с батей  зимой валили стволы на пушистый снег. Звенела на мо-розе стальная пила  —  жиг-жиг, жиг-жиг, и пот катился по желобку хребта спины. Четвертой группе  —   наряд:  добиться на следующей  станции смены паровоза и поставки локомотива с топливом.
Всё же ехали с долгими остановками. Бесконечной была бы езда  —  Викжель,  проф-союзный  орган железнодорожников, бойкотировал советскую власть, парализуя движение транспорта, —  если бы ни решительные действия избранного комитета, месяц бы плёлся  эшелон до Урала.  В  комитет избрали  и Никиту Бондарева. 
Припомнил он с улыбкой, как комитетчики  с солдатами вваливались в кабинет на-чальника станции, сидящего за столом в железнодорожной форме и фуражке. Тупо он смотрел  на появившихся к нему военных.  С  ним вёлся строгий разговор на революционный манер:
— Нужен паровоз!
— Локомотив есть, топлива нет,  —   бойко отвечал начальник станции, не моргая гла-зами, вперив  свой взгляд на пришедших к нему солдат.
Стукнув кулаком по столу, Бондарев суровым голосом приказал:
— Гони к эшелону паровоз!  И  топливо найди!
— Пар спущен, топка еле теплится, локомотив на приколе  —  нет угля. Как я вам его доставлю? Кризис в стране. Понимаете?
Видимо, не пугала начальника ни огромная  фигура Никиты, ни стук кулаком. Служа-щий станции  пытался выдержать солдатский натиск. Но повышал больше голос Бондарев, а спокойно говорил начальнику станции:
— Для чего здесь сидишь, если паровозы стоят? Даю полчаса на размышление. Если не двинется состав через 30 минут, сами найдём твой локомотив и топливо, заберём тебя и по-едешь с нами до Владивостока. Кормить будем, а ты веселить нас станешь. Ясно?
Вот таким  образом и ехали:  просили, угрожали, приказывали и  добивались, чтобы двигаться на восток, ведя в  вагонах у жаркой буржуйки  оживлённые споры. О чём    судачи-ли солдатушки? Понятно,  о матушке-земле. О чём ещё могут говорить крестьянские сыновья?
— Земелька  нам нужна,  —  рассуждал солдат из Сызрани.  —   За неё и боролись.
— Вы её сохой поднимаете, а у нас в Уссурийском крае только плугом возьмёшь  —  целина. Пропасть её  —  паши и паши.
— В чём же дело? Не дают пахать?  —  встрепенулся  солдат-сморчок из вятского края.
— Бери, сколько хочешь. Только чем её возьмёшь? Лопатой? Грядки три-четыре за весну успеешь вскопать. Лошади-то нет.  Вот так-то. 
— Алтай  —  край непаханый. Правду говоришь. У кого  две-три лошади, батраков на-нимают. Но батрак для себя своим  трудом  деньжат  на лошадку не заработает,  —  рассуждал  уроженец Саратова.  —  Пришлось в шахте мне покорпеть, чтобы лошадь купить. Побывал я в  ваших краях. Земли и лес у вас много
—В чём же дело? Почему не пашешь и не строишься? Выход есть? Молчишь, алтаец?  Всю жизнь спину будешь гнуть на богатенького мужика? Или всем в преисподнею лезть?—  ребром ставил вопросы  Никита.
— Може, и придётся,  —   неохотно ответил тот.  —   Ничё не поделаешь.
— Для чего ты тогда боролся?   —  упрямо не отставал от него Бондарев.  —  Без рево-люции мог пойти  батрачить и гнуть спину на  богача.
В разговор вступил  с конопатинками на лице, как  на воробьином яйце, сибиряк-томич: Говорил он медленно, будто вразвалочку шёл. 
— В Сибири земли полно. Только как встать на ноги, непонятно. Робишь всё лето, а на всю зиму хлеба нет. Ждёшь весну  —  дождаться не можешь. У нас кучу леса надо навалить, пни убрать, тогда только пахать можно. Леса тьма, а земли пшик.
— Правду говоришь,   —  вступил в разговор вятич.  —  Лешак   знает, как жить. У нас  в Вятке  с землёй  одно горе  —  мало её, получишь клочок, а соберёшь зерна  —  кот напла-кал. Рожь да  лён только и выращиваем. Козёл, задери  такую жизнь. Приеду, сменю шинель на зипун, топор за пояс и пошёл искать подёнку  —  дома-то с голоду пухнут. Вот житуха,  яз-ви её в душу. У моего отца  полоска  —  сорок  лаптей в ширину  и в длину две версты. Идёшь жать, корову  за собой тащишь, на короткой привязи она пасётся  —  ни молока, ни хлеба.
— Чё ж ты не в Вятку едешь, а на восток подался?  —  поинтересовался иркутянин.
— Хочу поглядеть. Хвалятся: в Сибири свободная земля есть.
— Ты её зубами грызть собираешься?  —  подтрунил над ним томский житель.
— Коли земля найдётся, вызову своих  —  их там 16  душ мыкается.
— Лошадь-то имеете?
— В том и беда  —  нет лошадёнки.
— 23 грядки накопаете. Ворох репы получите. Кто только столько газовиков в дом пустит. Не знаю, молодец, не знаю, —   вызывая улыбку у  многих, пошутил уссуриец.
— Мне не ехать в Сибирь, опасни вас возьми?
— Кто запрещает? Езжай,  —  поддержал его алтаец.  —  У вас столько душ  —  за 3 года клячу заработаете. Только она вас не прокормит и из батрацкой жизни не вытянет.
— Вроде и светлого окошка нет?  Да? На мой взгляд, по-другому надо начинать жизнь,  —  заявил Бондарев.  —  Перелом должен быть. Собираться в артель и работать сообща а  пойдёшь в наймы один, не ты, а тебе  условия ставить будут, и ничего не поделаешь. Так жить не хочу. Вернусь домой, соберу  бедняков, сорганизуем  брацкую артель.  Пусть о найме с ар-телью договариваются. У  нас три-четыре лошади будет, хотя   сильно не разгонишься, зато  не  батрацкая неволя. Надо сжать полосу,  выйдут пять-шесть мужиков да столько же  жён  —  в одно  мгновение уберут поле. Мы должны ставить условие, сколько нам  нужно заплатить за труд, а не хозяину  назначать цену. Понятно?
— Объединяться  в артель —  это замечательно. Уральские заводские рабочие всегда за сплочённость, чтобы дать отпор хозяину. Самая безобидная  у  нас  —  наша касса взаимо-помощи. Каждый месяц туда вносим понемногу от зарплаты. Забастовали. Владелец завода зарплату не платит,  дескать,  голод заставит работать  —  таково его рассуждение. Мы же из кассы   денежки    берём, и стачка продолжается. Приходится  буржую  идти нам на уступки. Чего бы мы добились, если бы не было у нас кассы взаимопомощи? Вам надо  организовывать коммуну, где все равны. В тюрьмах  революционеры жили коммуной, еду делили поровну, иначе им бы не выжить. У  кого что есть, тем и обеспечивали  друг  друга. Общий котёл у них был. Разные они порой по взглядам, но в коммуне ладили, противостояли тюремщикам.
— Коммуния  —  это здорово! Доберусь до Челябы, создам в своей деревне такое объ-единение. Найдутся мужики,  которые вступят. Утрём нос богачам. Работать могём.   
— Коль все   бедняки уйдут в коммуну, то кто  у богатых будет корячиться? Зажиточ-ные мужики без них, батраков, шагу не могут шагнуть. Как тогда им быть?  —  спросил сол-дат из Сызрани
— В этом вся соль. Мы, рабочие, теперь командуем фабриками и заводами, В деревне пусть объединяется  беднота и проводит свою линию. Хватит в подчинении жить. Ясно? При-мером для всех нас должна послужить Парижская коммуна. Всё у них было общее. Жаль, что она просуществовала  только сто дней. Буржуазия и феодалы задушили её. Понимате, наша сила в коллективе, товарищи. Потеряем коллективность, погибнем, — заявил солдат из рабо-чей семьи. Сказал и завернул козью ножку из газетки, насыпал в неё махорки и закурил. 
— Это ты правильно говоришь,  —   согласился  Никита Бондарев с рабочим в солдат-ской шинели.  —  Я готов жить в коммуне  — мне много не надо, лишь бы всем  хорошо было. Опять же, бери любого мужика  —  он же за собственный угол держится. У него есть хоть плохонькое, да своё, крепко цепляется   за свои лохмотья  —   не сдёрнешь  с места. Вот в чём беда. Надо своротить их к новой жизни. Не отступлю я от них, пока  своего не добьюсь.
— Огород городить сообща легче,  —   нажимая на "о", согласился с Никитой волог-жанин.  —   Потеешь, потеешь, а больше  двадцати кольев  за  полдень  в землю не  воткнёшь. Их до  этого ещё надо приготовить. Артелью обычно  бурно идёт работёнка: один размечает, другой жерди  чешет, третий колья заостряет, четвёртый готовые колья в землю втыкает. Гля-дишь, к вечеру огород и загорожен. Одному бы на неделю  хлопот хватило. Так ведь, братцы?
— А как в коммунии труд  станут  ценить?  —  поставил перед всеми вопрос  солдат из Кургана.  —  Кто с жаром войдёт в работу, другой ни шатко и не валко,   начнёт время  тянуть  —  за столом же все равными окажутся.
— Совесть  расценит,  —  с  уверенностью  заявил Бондарев.  —  Когда  в  атаку  идут,  не смотрят, кто силён, а кто слаб    —  все равны. В бою выручают друг друга. Сдаётся мне, и  в коммуне  начнут слаженно трудиться  —  никто же их не неволил в неё войти. Возрастёт от-ветственность   за себя  и  за   других крестьян.
—Ты прав, Никита,  —  заметил вятский.  —  Сходом строишь избу, никто же от рабо-ты не отлынивает. Все равны, и все в поту. Лешаки   так работают, что у любого со стороны завидки берут. Не так ли, мужики? А? На чужой стороне вятские всегда в артель сбиваются. Но почему дома они  в одиночку?
— Дома всё своё, жалко в объединение отдать,  —   не успокаивался курганец.  —  Рас-суждаю так:  месяц-два потружусь в полную силу, а потом, глядя на  лодыря, волынить стану? Почему?  Еда поровну, а работа?
— С самого начала надо смотреть, чтоб лень не проявлялась,  —  уверенно заявил Бон-дарев,  —  потому что не на кулака станем работать, а на самих себя.
— Чё говорить, так-то так,  – проговорил алтаец.
— Да не так,  — поддакнул ему томич.
Каждый день вели солдаты разговор о коммуне. Им хотелось жить лучше. Поэтому они раскладывали все коммунарские проблемы по полочкам,  дотошно обсуждая каждую ме-лочь, ожесточённо  споря, доказывали друг другу, чтобы прояснить оспариваемое
 Эшелон катил по сибирской равнине. Несколько дней тянулась заснеженная степь с редкими берёзовыми лесками. Люди появлялись лишь на железнодорожных остановках   
В одно утро сибирский морозец ещё более покрепчал. До восхода солнца оставалось ещё часа два, и звёзды продолжали ярко мерцать на чистом небосводе, словно их сжимал и разжимал холод. В никем не тронутой тишине  в морозном воздухе хорошо слышалось чёткое  постуки-вание поезда. Наконец объятый клубами дыма и пара, прорезая темноту прожектором, мед-ленно подошёл паровоз с несколькими вагонами-теплушками и остановился у тусклого фона-ря, закреплённого на вершине небольшого столбика. Трудно понять, что он освещал; возмож-но,  служил ориентиром для машинистов локомотивов. У фонарного столба стоял железнодо-рожник в чёрной шинели  и летней фуражке с красным верхом. В руке он держал фонарь, поднял его перед собой, мотнул  из стороны в сторону,  просигналив  красненьким огоньком, тут же исчез из вида  —  свирепый холод гнал в помещение
Со скрипом и шарканьем откатилась на колёсиках дверь телячьего вагона, и  на  снег выпрыгнули несколько солдат. Из соседнего вагона высунулась стриженая солдатская голова, и в морозном воздухе громогласно раздался  голос:
— Бондарев, приехал? Какая станция? Как называется?
— Это не станция, а разъезд  Осокино. Следующая остановка  —  станция Калачин-ская. Ложись спать.
Голова спряталась в вагоне. Солдат из уссурийской тайги, держа в руках поперечную пилу, спросил Бондарева:
— Ты уже дома, Никита? Я до Уссури ещё месяц плестись буду.
—  Я пока не дома  —  мне ещё вёрст десять шагать.
— Что ж, счастливо тебе, Никита, прибыть к своей жёнушке и детям!
Крепкого телосложения челябинец, пожимая двумя руками правую руку  Никиты, по-желал ему:
— Действуй смело, товарищ, уполномоченный пролетарской революцией!
 Солдаты поочерёдно по-братски, постукивая   ладонями по спине, обнялись с Бонда-ревым, приговаривая:
— Всего тебе доброго, Никита!
— Расти детишек!
— Паши земельку во славу крестьянскую! Про коммуну не забыл?      
— Помню! И вам с миром добраться до своих семей!
— Пошли, ребятки,  в лес за дровами.
— Много не пилите:  на станции, до которой меньше получаса ехать, с западной сто-роны есть угольный склад. Найдёте и загрузите паровоз.
— Поняли, Никита. Спасибо. До свидания!
Солдаты гуськом пошли по железнодорожной насыпи к лесной опушке, соприкасаю-щейся с кюветом, занесённым снегом.  "Дежурный исчез,   —  подумал Бондарев,  —  Ему нет дела, что эшелон стоит. Перестала железка  возить людей и грузы". Никита обошёл небольшое деревянное здание  вокзала, обшитое тёсом и выкрашенное жёлтой краской,  вышел на кре-стьянскую дорогу, гладко накатанную санями.
Питерский солдат-богатырь нахлобучил на уши папаху с красной ленточкой наискосок  на уши и размеренным шагом двинулся к  берёзовому  околку (так сибиряки зовут небольшие берёзовые рощицы),  куда вела его извилистая дорога, устремившаяся на север. Глянул Ники-та на берёзы, густо опушённые иниеем, и сердце забилось в волнении. Что особенное? Снега, берёзы да крестьянская накатанная санями дорога. Но родное всколыхнуло его. За эту роди-мую сторонку он мёрз в окопе в осеннюю слякоть, в зимнюю пургу и мороз, не щадил себя, идя в штыковую атаку, избегая осколков снарядов, уходя от напущенных газов. Никому, а ему нужна снежная Сибирь с метелями и холодами. Здесь он родился и вырос, впервые взялся за плуг, впервые влюбился. Поэтому сражался ожесточённо. Но в Питере понял, что всему виной не простой народ, а богатые хотят стать богаче, и они затеяли кровавую мясорубку, но можно же жить без войны, мирно, не сталкивая один народ с другим.
Как только Бондарев прошёл метров двести, его мороз сразу же окутал белоснежным куржаком  —  так сибиряки зовут иней,  —  облепил  льдинками повисшие на нижнюю губу усы, нежно обрисовались белизной  брови и ресницы. Но он не сбрасывал нарастающие со-сульки с усов, лишь изредка, сняв с руки перчатку с правой руки, двумя пальцами, большим и указательным, оттаивал ледяшки на ресницах, чтобы они не залепляли ему глаза. Звонко скрипели сапоги, придавливая твёрдый накатанный снег. Он шёл ровным солдатским шагом. В такую рань в зимнюю пору дорога безлюдна. Неведомая сила торопила его, да и как не по-спешить, если три года оторван от семьи, от любимой жены, к которой прикипел всей душой.
Никите Бондареву шел  тридцатый год, когда в 1915 году призвали в армию, несмотря на то, что в его семействе куча ребятишек  —  неблагополучие на фронте требовало  живую силу. Два месяца пробыл в учебном полку и  —  на фронт. В конце зимы 1916 года его часть из окопов бросили на Петроград, чтобы припугнуть непокорных, приказали охранять царские дворцы. Здесь он примкнул к большевикам и выполнял поручения  Петроградского  комитета, командуя взводом солдат. Вступил вместе с товарищами в красную гвардию. Затем  —  Моск-ва.  Его захватили революционные события, много нового он познал, участвовал в  различных перепалках по установлению революционного порядка. Но в каждую свободную минуту его душа бурлила  думой о семье, о детях. Как там,  в  Сибири, на Потанинских  выселках, где он проживал, где  отец с младшим братом продолжают крестьянствовать?
Его  отец, Тимофей Бондарев, рванул в сибирские края, как только прошёл слух об от-мене крепостного права, не побоялся   идти пешком в далёкий  край, ибо под Старым Оско-лом, где всей землёй владели помещики,  крестьянину давали маленькую толику дворянской пашни, заставляя  гнуться на барщине. Жить стало так невмоготу, что не побоялся неведомой дальней сибирской сторонушки. Без паспорта, без каких-либо других бумаг шёл пешком за обозом или пристраивался  к группе таких же бродяг.  Упрямо брёл на восток. Самое гиблое  дело в дороге, когда нет еды.  Брался выполнить любую работу   —  лишь бы накормили. Если не встречались поселения, шёл  несколько дней с пустым животом, довольствуясь просто во-дичкой, иногда и её, родимой, не было. Добрались до Омска, до пыльного темноватого горо-дишка. Здесь на базарной площади, у   татарской  мечети, мужик, продающий муку, пояснил:  "Омск  —  центр Западной Сибири, а есть ещё Восточная Сибирушка, где морозы покрепче,  —  край обширнейший, побольше  нашенского, а пашенки там маловато, потому что занята она горами да лесами. Без сидора   со   съестным туда вряд ли доберётесь, приткнитесь лучше тут.  Земли  навалом ". Удивлялись старооскольцы:  " Як понимать много земли? Хозяевов нэма? Куды воны подэвались? "
Пошли за Омск по старинному   Московско-Сибирскому тракту вдоль правого берега реки Оми, опять же прямо на восток двигались. На второй день ходьбы остановились на ноч-лег в поселении,  где всего пять дворов. Тимоха  из Старого Оскола спросил у мужика, стояв-шего у ворот неказистого домишка, обмазанного жёлтой глиной:
— Як дразнють ваш хутор, почтэнный?
— Не хутор,  —  степенно ответил мужчина, поглаживая остренькую бородку,  —  у нас деревня, и прозывают её Потанино. Пермяки тут поселились, люди добрые, не шумливые, все работящие.
— Ночевать могим?
—.Почему же нельзя? Мы, сибиряки,  —   люди гостеприимные. Урядника у нас нет.
Такое сообщение обрадовало Тимофея  Бондарева.
— А забелу имаете?  —  спросил он у потанинца.
— Корова есть и нетель на подходе, Чай найдется, чем забелить.
— Толды остаёмся.
Приглянулась Тимофею Бондареву  деревушка Потанино:  окружена  берёзовым ле-сом, стоит на высоком правом берегу Оми, земли для пашни достаточно, сенокосных угодий порядочно, в реке и ближайших озерках рыба плещется  —   всё есть для крестьянского заня-тия. Московско-Сибирский тракт близко. Потанинский мужик Корж  предупредил:
— Беспаспортный ты, Тимоха, так живи тихо, чтобы власть не знала, что ты беглый. Работай на людей и содержи себя.
Дождался Бондарев полной отмены крепостного права. До той поры, то есть до появ-ления Манифеста о вольности, переживал   —  поймают. Жил в сооружённой землянке без всякой записи ни в волости, в ни уезде. Никто не знал из начальства, что он существует в де-ревне Потанино. Старый Оскол не стал его разыскивать, поверив слухам, что побрёл в Сибирь  —  туда ссылают, а он сам выбрал себе наказание. Три года понадобилось, чтобы в уезде и во-лости записали его в крестьянское сословие, сделали отметку в  реестровой книге, а чтобы этого добиться, уйму бумаг исписали:  то в Старый Оскол делали запросы, то оттуда долго ожидали ответ  —  длительная переписка шла. Более сотни раз пришлось ходить в волость  —  благо, что близко; в уезд пришлось идти, а это почти  150 вёрст отмахивал до Тюкалинска в одну сторону. Сделали, наконец, нужные бумаги, и получил Тимофей право на земельный на-дел. Попросил соседа написать родным в Россею, чтобы ехали, пока не всю землю  распреде-лили  по дворам. Прослышав про земельное раздолье, двинулись старооскольцы в Сибирь. Поселились в Потанино родные и земляки Бондарева из-под Старого Оскола. Особенно много повалило  крестьянских семей  в 90-е годы, когда начали  проводить в аграрном секторе Рос-сии Столыпинскую  реформу. Проживали в Потанино русские, украинцы, пермяки,  зыряне. Немало заселилось не только старооскольских, но и пензенских и курских крестьян.
Тимофей обзавёлся семьёй, не успел укрепить своё хозяйство, как тесновато стало в Потанинской деревне:  то пашню нарежут подальше от деревни, то сенокосом ужмут, а меч-тал-то он о лучшей жизни. Начали по Сибири прокладывать железную дорогу. Пошёл Тимо-фей на стройку века. В заплечной  корзине таскал  гравий на насыпь, чтобы заработать денег  и приобрести лошадь.  Проложили по Сибири железную дорогу, так ещё больше разрослось потанинское  поселение:  улицы появились, церковь выстроили, стала деревня селом.
Захотелось Бондареву, как и другим крестьянам,  больше вольности, и пожелал он   при этой реформе выехать  на отруб, чтобы жить в отдалении от села, чтобы пашня  рядом на-ходилась, чтоб никто не мешал, а сам бы хозяйничал. Ещё несколько мужиков надумали по-даться с ним. Новый их житейский уют назвали просто  —  Потанинские выселки. Мужики  крепких хозяйств Сафонов, Колесник, Гаркуша  поставили деревянные дома, хотя и покрытые дерном. Не отстал от них и Бондарев, и он, правда, позднее их,  срубил себе избу, благо, что у него четверо сыновей и сам пятый. Другие  переселенцы —  Корж, Денисов, Мызин, Егоров,  Мельников,  Болтов  —   лепили избушки с двумя окнами в улицу из самана. Весь строитель-ный материал  —  под рукой:  полова и солома из своего хозяйства,  из леса  —  белая глина, замешивали её водой с половой и соломой,  хорошо промешивали и  из этой смеси выклады-вали увесистые прямоугольники для просушки. По деревянной части для сооружения стро-пил, потолочных маток, оконных рам, дверей  в ход шли берёза и осина. Накрывали дома дёр-ном или соломой. У многих   избушки были с земляным полом  —  приволье  для  блох. Стои-ло только снять носки, как юркие чёрненькие прыгунчики  десятками облепляли голень, сразу же впивались, насыщая себя кровью, вызывая потом у людей неимоверный кожный зуд. Не-которое успокоение  от напасти чёрненьких мелких кровопийцев находили лишь летом, когда расстилали по полу душистую полынь.  Обмазали домики внутри и снаружи, побелили их. Как игрушечки, стояли избушечки на высоком правом берегу  реки Оми между двумя боль-шими сёлами  —  Куликовым и  Потаниным. Одно печалило жителей:  нет церквушки, поэто-му помолиться отправлялись за семь километров в Потанино, а у кого резвые кони, ездили поклониться в  село Куликово, где находился богато убранный иконами собор.
Вспомнил Никита обо всём, как к этим Потанинским  выселкам шёл он, солдат с во-енной выправкой, уже несуществующей  армии. Снег скрипел под сапогами и комочками от-летал от каблуков. Январский предрассветный мороз подгонял его, да и он спешил, ускоряя шаг взмахами рук  — три  года почти был разлучён с семьёй. Вот и показались в рассыпаю-щихся  сумерках  крыши домов, накрытые снежными шапками. Это село, Георгиевке, в наро-де прозывали  Тарасино. Через полчаса Бондарев вступил в улицу. У ворот неказистого доми-ка, прижатого сугробами снега со всех сторон, его окликнула женщина:
— Солдатик! Чей же ты будешь? Ой, да это же Никитушка! Опознала! Здравствуй, долгожданный Бондарев! Затерялся в Россеюшке.
По известному ему двору понял, что с ним разговаривала Дарья Денисова.
— Доброе утро, дорогая! Узнала меня, Дарьюшка?      
— Денисиха даже в потёмках любого узнает. Где ты, Никитушка, шатался? Ждут тебя  —  все жданки съели. Надо же так  запропаститься!  Заходи в избу.  Погреешься. Чаёк, насто-янный на травушке, попьём. На степной сторонушке рвала. Ноне этот сорт заварила.
— На том спасибо, дорогая. Сама понимаешь  —  спешу.
Рядом с женщиной среднего роста, укутанная в чёрную вязаную овечью шаль, стоял богатырь дыухметрового роста.  Папаха ещё больше его возвышала
— Надо тебе поторапливаться. Потеряли, думали, чё случилось. —  Денисиха подошла к Никите,  —  Дай, я тебя расцелую.  —   Обняла его за шею, он нагнулся к ней, и она чмокну-ла два раза холодными губами в заиндевевшие щёки. —  Мужиком пахнет, — удовлетворённо сообщила она. — Ой, Никитушка, мой-то Гаврюшечка чах, чах тут и загнулся.  Год уже опла-киваю.  –  Она заголосила.  —  Тяжко шибко без него, а теперь и просвета не жди. Ой, горюш-ко, ты моё горе! Чё же мы стоим? Я же на выселки иду  —  Колесники позвали. Они к креще-нию готовятся. Буду помогать стряпать.
Никита заметил:  у неё к опояске с боку прицеплен узелок.
— Гостинец им несёшь?
— Чё у меня есть? Травка да коренья для пряности в сдобу. Сама летось в поле да в ле-сочках собирала. Пригодилось. Может, чё домой дадут. Мой Лёнька с вечера хлеба просил. Я ему овсяный кисель подала  —  больше ничегошеньки.
— Сколько уже лет сынку?
— В августе десять стукнуло. В школу не ходил  —  на ноги ничё нет. Летом-то боси-ком, а зимой на печи сидит. Был бы отец, хоть лапти бы сплёл. Беда одна:  ни лошади, ни ко-ровы  —   вот так  и живи.
Они уже проходили конец улицы, когда отчётливо стали заметны очертания домов. Кое-где над крышами поднялись прямостоящие дымки. Засветились одноглазые окна  —  хо-зяйки  орудовали на кухне.
— Чем же кормитесь?  —  спросил Никита Денисову.
— На картошке сидим. Есть полпуда овсяной мучки.
— Вы же с голоду протянете ноги!  —  заметил ей сочувственно Бондарев.
— Тяжко, но живём,   не умираем. Сыночка бы сохранить  Меньшего в июне отнесла на погост  —  не выдержал.
— Говоришь:  не умираем,  —  интонацией Дарьи  произнёс Никита.  —  За работу Ко-лесники что-нибудь дадут?
— Може, и  угостят, а нет, так не заплачем,  —  неопределённо ответила она. —   По-просить  —  совесть не позволяет.
— Вот здорово! За свою работу? Они же богато живут. Не обеднеют, если что дадут. Чем богаче, тем  жаднее?
—Правда твоя:   богато-то, богато, да живут  жадновато.   
За разговорами незаметно проследовали по зимнему пути. Показались выселки. Замая-чил в рассвете дом на окраине.
— Ого!  —  воскликнул Бондарев.  —  Колесник накрыл дом железом! Не разорился в войну. Стал богаче?
— Кому война, а кому мать родна. У Гаркуши тоже под железом,  —  сообщила Дени-сова.  —  Поставкой хлеба занимались. Их и на войну не взяли  —  возили для армии продо-вольствие,  язви их в душу. Разбогатели на народном  горе. Теперь к ним не подступись.
— Тебе  стыдно  за  свой  труд плату  просить, а их  совесть позволяет   таких  обирать, как ты,  —   заметил ей Бондарев и сбросил сосульки с повисших усов. 
— Сколько не хапают, лежать им всё равно с нами в одном месте,  —  в ответ заявила  Дарья,  —  Я пошла. Как идти домой, зайду к вам.
— Что ж, пока, Дарьюшка.
— Поклон Лукерье!


Глава вторая

Встреча  с  родными


Никита ускорил шаг. Сердце гулко  застучало, как увидел родной дом, а напротив  —  отцовский. Чуть ли не бегом заспешил, но решил не терять степенность  —  всё же солдат. Вот и родная его изба, выстроенная его руками. Плетень под снегом. Дом, оголённый весь, подставлен под все ветры. " Почему я раньше этого не замечал?"   —  мелькнуло в голове, ко-гда, перешагивая плетень, шагнул во двор. Обвёл взглядом вокруг:  сани под снегом и нет вы-езда из ворот. Направился под навес, от которого шли пристройки для скота. В сарае уверенно  двинулся в угол к лошади. Протянул  руку к коновязи  —  пусто. " Куда могла уехать Лукерья  на ночь? Дети одни? Что?! Лошади нет? Сани-то в снегу. "  —  Никиту ожгло. Мелкая дрожь пробежала по спине. Он стоял в раздумье. " Что без неё делать? Как пахать? Что случилось? От революции и — в  вечные батраки? А семья? Выдюжит?" Вопрос за вопросом наслаива-лись у него в голове,  туманно в ней, словно от угара всё смешалось, спирало  в горле. Никита вышел во двор на воздух и глубоко вздохнул. Сани завалило снегом   —  значит, лошади нет.
Скрипнула напевно от мороза сенная дверь. Лукерья не успела переступить порог, как увидела  у навеса очертание солдатской фигуры. Она сразу поняла, кто там стоит. Хотела рва-нуться к нему, но  ноги не послушались, подкосились, и  она, одетая только в платье, сползла на холодное дощатое крыльцо, припорошенное ночным снежком. Никита подбежал к ней, ух-ватил её за руки, приподнял за талию, и, как пушинку, приподнял, крепко прижал к себе,  и приник своими губами с обмётанными ледышками  усов к её мягким  тёплым устам.
— Прибыл я к тебе, дорогуша! Ненаглядная, ты моя!  —  приговаривал  он, продолжая целовать её.  —   Лушенька родная! Незабвенная, миленькая!
— Явился Никитушка-муженёк!  —  успела она приговаривать, подставляя вновь губы для поцелуя  —  Думала, не  дождусь! Сколько слёз выплакала. Ночами не спала:  всё о тебе думала. Горевала беспросветно, милый мой. Голубочек ясный!
— Где лошадка наша?  —  спросил он, чуть ослабив объятье.  
— Ой, Никитушка, не уберегла. Недели три, как пала. Сушило всё лето, травушки мало наросло, да и рук путёвых нет, чтобы накосить сена побольше. Я да  Стёпа  —  вот и все ра-ботники. Подкатило к нам горе, не обошлось без него.
— Беда настоящая навалилась  —  ты права.
— Ещё  какая кручинушка,  Никитушка! Оплакивала   я   лошадку горемычную.
Но какой толк  в слезах?  Реву, а  её нет. Не вылезти нам  из  беспросветной нужды. — Неправда, Лушенька, выкарабкаемся. Я всех мужиков подниму, мы  по-другому жить начнём. Как дети,  дорогая? Здоровы все?
— Живы. Сберегла я их.
— Молодчина!  —  Никита крепко поцеловал жену.  – А больше нам ничего не надо. Заживём во славу,  —   шептал он жене на ушко, держа руками тёплый мягкий родной комо-чек.  —  Что же мы во дворе стоим? Иззябнешь, милая.
Никита сидел за столом и хлебал деревянной ложкой вчерашний красный борщ,  а сам  не сводил глаз с Лукерьи.
— Давно я такого вкусного борща  не едал. Может, разбудить детей? Не разглядел я их. Вчетвером  на печке спят.
— Пусть поспят. Мы пока поговорим вдвоём.
Дверь широко распахнулась. Клуб пара с мороза ворвался в кухню. Рассеялся. У двери стоял в чёрном полушубке и такого же цвета бараньей шапке стройный, высоченный Антон Бондарев, младший брат Никиты. Лицо его сияло в радостной улыбке.
— Точно, не ошибся, чики-брики!  —  громко на всю кухню произнёс он.  —  Иду ми-мо, гляжу:   Лукерья  мельтешит  в окне. Надо, думаю, зайти. Чики-брики, а он уже за столом! Здорово,  служивый! Дождались!
Никита быстро встал из-за стола. Обхватил Антона и приподнял его.
— Здравствуй, брат! Повзрослел. Настоящим  мужиком стал. Тяжеловат, Антоша,  —  приговаривал он, глядя на брата.
— Армия утяжелила и тебя. Крепким дубом стал  —  с места не сдвинешь. — Антон попытался сдвинуть с места брата. — Не поднять тебя. Слушай, Никита, надо к родным  сбе-гать. Матушка совсем истосковалась. Каждый день плачет. Я  —  мигом!
На печке от громкого разговора мужчин проснулись дети. Четыре белокурые головки  вытаращили глаза  в  недоумении глаза на солдата в гимнастёрке.  Старший парнишка сообра-зил и громко объявил:
— Отец  приехал!  —  и стал задом слазить с печки Стёпа, старший сын; за ним спол-зал с печи Петя.
—  Стёпа  —  почти взрослый парень! А Петро? Вытянулся!
Мальчики обхватили отца  руками.  С печки слезла девочка.
— Нюра-то  какая! Не успеешь оглянуться, и уже  —  невеста.
Не отрывая от себя сыновей, отец подхватил на руки дочку  и поцеловал её.
— А я… Я!  —  запищал меньший.
— Мой маленький!  —  протянул руки Никита.  —  Яшенька  мой! — проговорил отец, отрывая сыночка от печки.  —  Крепкий обрубок  —  весь в Бондарей!
Дверь распахнулась, пар влетел в кухню. Это вошёл Тимофей Бондарев с Антоном.
— Тятя!  — воскликнул радостно Никита.
— Где тут шатун? Дай взглянуть,  —  проговорил Тимофей.  —  Отвоевался со всими, Аника-воин? Хай бы тобя черти драли! Позабыв родителев?
Опустил Никита детей на пол и, обняв отца, глянул ему в лицо и заметил:
— Почти вся седая борода и усы у тебя, тятя.
— Поседеешь! Вон их сколь у тебя, а ещё у Антоши, у Емели  —  о них таперь моя  за-ботушка. Понял, сынку? Антон в апреле пришёл, а ты через 9 месяцев. Заплутался?
— Без тятеньки мы бы пропалили  —   чем мог, помогал,  — заметила Лукерья.
— Здоров будь!  —  отец  крепко прижал к себе сына и чмокнул его в щёку.  – Думал,  не дождусь, умру. Заплутался? Где  носило? 
— Помнил о вас, поэтому  сейчас здесь. Раздевайся, тятя. Разговоров много.
— Ты у нас добрий говорун, хиба мы это не знаем?  —  проговорил предупреждающе Бондарев-старший.
— Лошадь у меня, тятя, пала. К беде прибыл.   
— Подольше бы шлялся и детей бы потерял  —  другие воины уже давно  в своих ха-тах.  Печалишься, Мыкытушка. Ты живой вернулся  —  это  важнее всёго. Жена  —  умница, диты  здоровеньки.  А с гореваньем   —   нам не привыкать жить.  Выкарабкаемся  и  в этом разе. Я тебе годовалого бегунка дам. Весной, осенью помогём, и пойдёт дило. У тебя сынки  уже боронят и косят. А без помощи мужику не прожить. У меня силёнка ещё е, хотя седьмой десяток дохаживаю.   
С порога раздался пронзительный женский плач:
— Кровинушка! Родненький мой!  Орёлик ненаглядный припорхнул!
— Мама!  —  воскликнул Никита и шагнул к матери. Мать упала на колени и обхвати-ла руками сыновьи ноги.
— Родной  мой!  —  Никита  приподнял мать и, держа её, приподнятую, в руках, при-жал к себе. Она обхватила его за шею и принялась  нацеловывать, причитая:  —  Раскрасавец  дорогой, колотилось моё сердце,  ожидаючи тебя.  –  Полушалок её сбился на макушку.  Сын заметил, что серебро не обошло  и волосы матери, как и бороды отца —  сильно постарели ро-дители за время его отлучки, и он успокаивающе проговорил:
— Не плачь, родная. Я же с тобой. Разденемся, посидим,  поговорим и чайку попьём. Не разлучусь теперь с тобой.
Не угомонилась мать:
— Изболелось, исстрадалось моё сердечко по тебе.  Где, сынок, тебя с ветром  носило?  Почему к нам не летел? Твоя голубка о тебе истосковалась.  Где ты порхал до сей поры, ми-ленький ты мой?
— Во многих местах был,  —  отвечал ей Никита, помогая матери снять короткий по-лушубок.  —  Последнее время  в Питере и Москве  —  революция, мать!
— Соколик мой!  —  попыталась она снова запричитать, но её остановил муж:
— Мать! Прекрати! Успеешь, налюбуешься на него, да и не одна ты тут…
Дверь хлопнула. Из-за морозного  пара трудно понять,  кто зашёл в кухню.
— Евдоха явилась!  —  объявил Тимофей  Бондарев.  —  С кем ты хлопчиков  остави-ла, сношенька?
— Одни посидят!  — бойко ответила ему  Евдокия.  —   Ничё с ними не случится. Должна же я на деверя посмотреть. Здравствуй,  Никита!   
Евдокия  обняла  вместе Никиту и свекровку.
— Ты, Никита, ещё здоровей стал.
— Меня позабыли позвать?   —  разгоняя руками пар, проговорил   полушубок,  весь  в инее. Слабенькие усики зашевелились, и рот заговорил: —  Водил на водопой скотину. Захо-жу в хату, а дома одни дети  —  я сюда.
—Емеля! Братишка! Здорово! — радостно прокричал Никита.
Емельян, прихрамывая на правую ногу, шагнул  к Никите.  Женщины отступили от  гостя. Братья обнялись, обхватив друг друга.
— Здоровенько булы, братик Никитушка!  —   находясь в братском объятии,  прогово-рил Емельян, похлопывая при этом ладонями его  по спине
Пришла после всех Мария, жена  брата Антона. Сбросив быстро перед порогом шаль и полушубок, она  лихо затараторила:
— Послала мужа к Болтовым за закваской, и пропал он, хоть с бичом за ним иди. Про-хожу мимо по улице. У Лукерьи  —  люди. Сразу догадалась!  Бегом сюда. Доброго тебе утра, храбрый  девярёк! Навоевался?
— Здравствуй, пригожая  золовушка!  —  Никита уважал Марию за умение держать в руках строптивого брата.  —  Пополнела, похорошела, настоящей бабой-красавицей стала. Но лицом не изменилась,   —   всё также румянец на щёчках. Мужем довольна?    
— Довольно, ответила бойко она. — Живём привольно!
Ладком сидели Бондаревы за столом и внимательно слушали рассказ Никиты о рево-люции в Петрограде и Москве, когда в кухню с зимним паром ввалился Михаил  Иголкин, среднего роста чернявенький мужичок  — племянник   сыновьям  Тимофея.
— Дядько туточки, як не зайти? Приветствую, солдатушка!
Никита встал из-за стола и направился к Иголкину. Протянул ему правую руку, сжал его ладонь и поцеловал в щёку.
— Шибко не жми, дядько,   —  чуешь, пальцы хрустят. Накопил силёнок  на фронте. Но я тебе не враг,  —  заявил  племянник, мешая русские слова с малороссийскими.
— Любимый племянничек, снимай  шубу, проходи. Посидим, Миша.
— Какой сымай?! Я привёз из Потанино  товарища  Фомичёва.  В выселках двух деле-гатов на волостной  съезд Советов избирать надоть.
— Чё за советы? Какие делегаты?  —   с недоумением спросил самый старший из Бон-даревых и встал из-за стола, повернулся к иконам  —  он сидел под ними  —  и перекрестился размашисто.  —  Энто чё надумали?
— Не беспокойся, тятя,  —  свою власть поставим,  —  пояснил отцу Никита.  —  Кого выберем, тот и руководить нами будет. К слову, кого на съезд  от  выселок бедняки думают послать?  Что молчите? Ждёте, что скажут Гаркуша и Колесник?
— Толковали мужики, когда лошадей на речке поили:  Колесника и Гаркушу напра-вить хотят. Хозяйства у них справные. Мужики рассудительные,  —  сообщил Емеля..
 — Бурылы дурылы и надурылы1Нашли кого! Больше некого? Чего захотэлы?  —  не выдержал и проворчал Тимофей Бондарев, "ого" звучало у него взрывное.
— Тогды яка  власть явится? Стары нам не нужна Як ты кумекаешь, Мыкыта?  —  за-волновался Михаил и сунул шубные рукавицы, которые до этого  держал в левой руке, в пе-чурку русской печи. 
В ожидании  ответа от Никиты все встали из-за  стола. Кухонная дверь распахнулась, и  облако пара выдало высокого мужика в дублённой барчатке и серой кроличьей шапке. Все обратили внимание на пришедшего.
— Для чего собрались все  Бондари?  —  Увидел Никиту и воскликнул:  — Соседушка прибыл! Вон что! А я думаю, что  такое:  уже рассвело, а лампа у Лукерьи горит.
— Федя!  —  откликнулся Никита.  – Сколько лет не виделись! Ты на заработках был, когда я в армию уходил. Помнишь?
Мужики крепко обняли друг друга.
— Запомнил,  —  ответил Фёдор, отпуская из объятий  Никиту.  —  Ты помог моей жинке сено состоговать. Обещал хлеб убрать, но тебя в армию забрили. А ведь очередь  Гар-куши была идти, но тебя впёрли, не поглядели, что   в доме четверо малых детей.
— Теперечка мыслят Гаркушу делегатом втюрить в волость. Советы хотят  выбирать,   —  выпалила  Лукерья, устремив взгляд на Фёдора в ожидании, что он скажет.
 — Чё-чё?  —  изумился Фёдор.  —  Лучше кикимору болотную послать, чем его.
— Я тоже так думаю,  —  подтвердил ещё раз своё мнение Тимофей.  —  Надо же го-ловой, а не другим местом кумекать. Хиба нема у нас мужиков мозговитых? Пошукайте, хлопцы. Дило сурьёзное  —  шутковать нельзя.
— Чего же искать? Вот перед вами стоит делегат съезда. Из Питера представитель. Никто против него возражать не станет.
Воспрянул Михаил Иголкин:
— Дай твою лапу, Ракитянский. Я пожму её. Який ты, малец, славный!  Скилько  ду-мали и не догадались. Спасибо, Хвёдор!  —  Он протянул ему руку.
— А другого кого?  —  спросил всех Тимофей и тут же добавил:  — Фёдора Ракитян-ского надо посылать  —  правильный  мужик.
— Батя, какой ты золотой человек у нас!  —  с восторгом воскликнул Антон.  —  Чики-брики, и второго нашли. Фёдора мужики поддержат.
— Дид Тимоша у нас с умом:  скажет, як отрубит, — похвалил старика Иголкин.
— Слов на ветер дед Тимофей не бросает,  —  согласился с Иголкиным Ракитянский. 
—  Сообщите    Болтовым  и оповестите  мужиков, чтобы все пришли, чтоб дома не за-сиживались.  В избе  Гаркуши  делегатом хозяина не изберём. Кто пойдёт оповещать?
— Чики-брики, в момент  всех обежим. Пошли, Миша, за Иваном. Он на язык востёр! Всех переговорит. Спуску никому не даст.
Оделись и ушли из дома Антон и Михаил.
— А бабам можно пойти на собрание?  —  нерешительно спросила у мужа Лукерья.
— Почему же нельзя? Теперь все равны,  —   ответил ей Никита.
— Я хоть с тобой там побуду. Маманя, накорми детей.
— Никитушка, ты и дома не побыл. Как же так? Нужно тебе то  сборище? Оставайся, погутарим,  —  запротестовала мать Никиты.
— Не мешай, мать, ему  —  дело тут сурьёзное,  —  со всей твёрдостью заявил
Тимофей Бондырев и погладил свою седую бороду.  —   Без него не обойдутся. Все Бондари на сход пойдут. Ясно?  Евдоха с ребятишками пусть идёт сюда, посидит,  пока мы ходим. 





Глава третья


Новые  органы   власти


 Картины от поездки домой до встреч с родными замелькали перед глазами Никиты, лежащего на поту  тёплой русской печи.  Медленно проплыли большие и малые события де-ревенских дел. Он внимательно анализировал их,  то  хмурясь при этом, то улыбаясь, то про-сто усмехаясь, то отмахиваясь рукой, а события продолжали проходить перед ним, словно он листал толстенную книгу-летопись своей жизни.
Показалось ему хитроумное лицо с бородой и усами Гаркуши  —  соседа, живущего напротив,  его сменил подмигивающий  усатый Колесник, друг Гаркуши. "Что пристали ко мне? — рассуждал в уме Никита. — А-а, на сходе не сошлись характерами  —  вот и лезете в голову, неотвязчивые, ко мне".
Как ни ворчали на сходе Гаркуша и Колесник, делегатами на волостной съезд  Советов избрали от Потанинских выселок Никиту  Бондарева и  Фёдора Ракитянского. Когда проходил сход на выселках, познакомился Никита с Фомичёвым. Его, рабочего из Омска, направили в сельскую местность проводить  выборы Советов   в волостном селе Куликово.  Бондарева как участника  революционных событий в России избрали делегатом  на уездный съезд. Тогда, после волостного съезда,   он спросил Фомичёва:
— Выходит, на съезд  до Тюкалы  придётся пешком добираться? Далековато. У меня  лошади нет. Но не беда, побываем и в Тюкалинске, коль требуется нашу власть утвердить. Доедем на поезде до станции Драгунской, а там до Тюкалы рукой подать.
— Не беспокойся, Никита Тимофеевич, организуем  Калачинский уезд, тогда далеко ходить не потребуется,  — посочувствовал ему  своим сообщением  Фомичёв.
— Это замечательно, Алексей Никифорович:  не надо сто вёрст киселя хлебать, боль-шое облегчение для народа сделаете. Бывало, скажут:  "Иди в уезд  —  там рассудят". Мужик только рукой махнёт  —  пропащее дело. Если доберётся до Тюкалинска, чиновник обязатель-но заявит:  "Для разбора приходи через неделю". Легко сказать, а мужику топать больше ста вёрст туда и столько же обратно,  Каково, а?  Когда же намечается провести уездный съезд, Алексей Никифорович?
— Во второй половине февраля. Нужно, чтобы к этому времени  заработали сельские и волостные Советы.   Вопросов для разрешения  очень много.
На другой день, после волостного съезда, Никита вычищал навоз из сарая, где стояли корова, тёлка, две овцы и некогда там пребывала лошадь. Накопила Лукерья навозного добра  много. Предстояло очистить место  не только там, где стоит  корова с тёлкой, но и пригото-вить место для жеребёнка, которого подарит отец. После многих усилий Никита  нагрузил на сани большую кучу. Лукерья, взглянув на обданный паром тёплый навоз, заметила  мужу:
— Никитушка, такой возище конь не потянет. Не клади больше. Не коня, а быка при-дётся у свёкра просить. Сегодня  уберём  стайку,  а завтра поедем в лес за дровами, чтобы до конца зимы было чем  топить.
— Что ты, Луша!  Завтра некогда, надо  в Потанино: сельский Совет заседает.
— Без тебя  не обойдутся?
— Не во мне дело. Знаешь, какой вопрос поднимают мужики? Очень важный  —  ре-шить, как делить общинную землю. Крестьяне не хотят, чтобы земельный пай наделялся бы только  по количеству мужских  душ в семье. Это же беда, если в доме одни дочери и нет сы-новей, один пай достаётся  семье. Предлагают  разделить пашню по количеству дворов, дру-гие настаивают на распределении по едокам.  Что лучше  —  трудно сказать:  у кое-кого, кро-ме двора, есть и заимка. Считать её двором? А если две-три заимки? Делить по членам семьи  —  тоже есть изъян. Возьми на выселках Ермолаева Никанора. У него шестеро детей. Выхо-дит, их всего восемь. Им что восемь паёв? А лошадь одна. Смогут всю пашню обработать? Придётся им  часть наделённого пая отдавать на сторону. Кому достанется?  Понятно, бога-тенький  излишки прихватит. Скажи теперь:  мы навстречу бедняку идём? А если у мужика  лошади нег? Наделять его землёй?
— А как же? Ему  жить надо,  —  с полной уверенностью в своей правоте заявила
Лукерья.  – Дети есть. Хотя бы и холостой, он же мужик. Без земли как он коня сможет
приобрести? Ведь так,  Никита?
— Я тебя, Луша, понимаю. Но как лучше сделать, не могут  мужики толком решить. На мой взгляд, никакого дележа не надо совершать.
  К ним во двор, занесённый снегом,  вошёл Антон. На белом снеговом фоне его полу-шубок и шапка ещё больше, чем в избе, отдавали чернотой. Увидев  Никиту и Лукерью, он    расплылся в улыбке:  с детства был крепко привязан  к брату и всей душой уважал его жену.
— Клади в поле навоз густо  —  не будет в амбаре пусто. Работаем? О чём так бойко говорим? Ваши голоса слышны на улице.
— О земле, Антоша. Я говорю Луше:  лучше не делить землю.
— Как тогда жить?
— Объединиться и сообща на ней трудиться всем. Это называется:   быть в коммуне, которая  объединит тружеников. В ней, в  коммуне, нет богатых и нет бедных  —  все равны.
— Постой-постой, брат,  —   остановил его Антон, изумлённый необычным рассказом.  —  Все туда, в это объединение, пойдут?
— Только так должно быть,  —  с твёрдой убеждённостью  заявил Никита.
— Захотят ли мужики в эту коммунию идти?  Слышала  я про неё. Знаю, бабы будут  против. Без своей пашни быть?  За чё тогда боролись? Земля  —  крестьянам! А на  деле  —  фига? Так?
— Права,  Никитушка, Луша. Каждый мечтал о добром земельном клине, чтоб жить лучше,  а тут никакого пая тебе.
— Никуда земля не подевается  —  она будет принадлежать всем,  —  не успокаивался старший брат.  —  Её не спрятать. Все владеть ею будут.
— Как же так:  у тебя земельного пая нет, но земля вся твоя? Попробуй,  объясни кре-стьянам. Бабёнки  засмеют тебя, Никитушка. Возьми  куликовского Якова Самойлова. Село большое, рабочих рук много  —  каждый бедняк побывал у него в батраках, и все оказывались в должниках  у него.  Умеет он зажать любого. Может поступить круто: не кулаком, так кну-том врежет, и всё ему сходит  с рук.  Яков  —   царь и бог на селе. Подавали на суд, и каждый раз он выходил сухим из воды. Пойдёт такой властелин в коммуну?
— Куда он денется?  —  уверенно заявил Никита, втыкая вилы в навозную кучу на са-нях, так как понял,  что разговор затянется.  —  Он же землю не получит  —  у него остаётся один выход:   вступать в коммуну, а в ней он владыкой, царьком не будет.
— Умрёт с голоду, но в коммунию не пойдёт. Как же ему не дать землю? Живёт на се-ле. Семью ему кормить надо,  —   со всей определённостью заявила Лукерья.  —  Кто, как не  такие, как он, поставляет хлеб государству?
— Измором хочешь брать их, брат? Можно так безрассудно поступать?  Сколько хлеба потеряет страна? В коммуну вступят в первую очередь безлошадники. С  ними не соберёшь много зерна. Работать они охочие, но с чем  трудиться? Чики-брики, беда.
— Ничего, перебьёмся. Год-два помаемся, а потом заживём  —  пашня вся наша. По-нятно? Хотят или не хотят, всё равно к нам придут.
— Нет, Никитушка, худо будет, когда придётся  на  кулак  мотать. Не об одном селе  речь, а  обо  всей стране забота. Сам говорил, что в Питере и Москве голодают  —  хлеб им нужен. Кулаки   спокойно год переживут, простой же народ бесхлебицу не потерпит. С двух сторон враждебность начнёт наступать  —  контра  поднимет голову в стране и за рубежом.  Неужели ты, Никита, этого не понимаешь? Такое допустить нельзя.
—  Ждать, когда богатые одумаются? Что ты, Антон, предлагаешь?
— Всем дать землю. Перво-наперво   накорми страну, а потом переделывай деревню. Без села жизнь не будет весела. Несколько раз отмерь, а потом  отрежь. Не думай, Никитушка, что твоя затея  с коммуной всем по нутру. Я с трёх лет мечтал о своей лошадке    —  запрягу и поеду. Чё получится? В общем табуне ходит, на меня смотрит, моргает, а она не моя. Сердце разорвётся, когда в общий загон поведу. Такая болезнь не только у меня, а у каждого крестья-нина. Как, чики-брики, переломить  эту пакостную тягу к своему добру?  Беда каждого. Голо-дует, а за хвост держится. Бедняк подохнет с лошадью, но не расстанется с ней. Как перело-мить мужика?  Я не знаю.
— Дело говорит Антоша,  — вмешалась Бондарева.  —  Государство взяло бы и объе-динило голытьбу, тогда все бы увидели, с чем хлеб едят.  Сейчас богатые и убивать будут, и жечь станут, чтобы только коммуны не было   —  без батраков им не удержать хозяйство.  Не заваривай, Никитушка, кашу, которую не  расхлебаешь.
— Это ещё посмотрим,  —  упорно не соглашаясь с ними, заявил Никита.  —  Надо народ спросить.
— Спроси, миленький, спроси. Народ правду скажет.
— Луша права, Никита.
В Калачинске делегаты съезда собрались в небольшой комнате хлебного комитета. Многие, прибывающие на съезд, ещё не сменили солдатские шинели на деревенские зипуны. В шинели и Никита Бондарев. Сидели в основном безбородые мужчины, но уже с усами и усиками. Три старика  с пышными расчёсанными  бородами, уселись в центре на второй ска-мейке. Две женщины, укутанные тёмными шалями,  забились в самый конец  правого угла. Куликовский  крестьянин, сидя на первой скамье в левой стороне, завернул цигарку из газеты. Несколько крошек рубленого табака упали ему на колени. Он губами прошёлся вдоль табач-ного  рулончика и двумя пальцами проскользнул по ней, скрепляя его,  зажал конец образо-вавшейся самокрутки.
— Не кури здесь. Без дыма душно. Выходи на улицу,  —  строго предупредил его сол-дат в серой шинели, у него на папахе сияла красная  ленточка.
— От одной ничё не будет,  —  ответил ему мужик.
— Поговори у меня тут,  —  строго заметил тот.
— Фёдор!  —  окликнул его в дверях мужчина в кожанке.  —  Иди сюда. Нужен ты.
— Сейчас!  —  отозвался солдат.  —  Попробуй только закури!  —  пригрозил он под конец крестьянину.
— Пойдём, Иван, покурим на улице,  —  позвал его сидящий с ним напарник.
Когда проходили они мимо Бондарева, тот заметил соседу по скамейке:
— Ефим Белозёров, какой у тебя делегат недисциплинированный. Не зря прозывается  Иваном   Чёрненьким. Мать родила, дёрнула: " Будь, дитятка, чёрная". Знаешь, Ваня, на кого ты бурчал? Это же полковой фельдшер Фёдор Горохов. Вот заболеешь, он тебя и кастрирует. Понял, чем дед бабку донял?
Окружающие его крестьяне, а также сидящие около него на скамейках мужики  друж-но засмеялись. Когда Белозёров и Чёрненький вышли, Никита Бондарев заметил:
— Хороший  жмот  —  этот Ванюша. Зимой у него снега не выпросишь. Как угоразди-ло куликовцев выбрать его делегатом, ума не приложу.
— Большинство бедняков его должники. Вот и не перечат Ване,  — пояснил Яким Варлаков из  Куликово.  —  Вот Ефим  —  бедняк  из бедняков, честный, справедливый. С де-сяти лет путейцем на железной дороге работал, потом батрачил, крестьянствовал. Голову пе-ред  мироедом не склонял. Ему наши крестьяне  доверяют, поэтому и избрали председателем волостного Совета.
— Ясно ты, Варлаков, объясняешь,   —  похвалил его Бондарев.  —  Но стоп! Кто это перед нами в кожанке?
Стоящий перед аудиторией   громко, чтобы слышали все, заговорил басовитым голо-сом:
— Товарищи, внимание! Я председатель организационного комитета по созыву Кала-чинского съезда Совета рабочих и крестьянских депутатов. Моя фамилия   —  Цируль, зовут Яковом. Работаю на мельнице Щербинина. Для чего собирается съезд? Оргкомитет ставил для решения следующие задачи:  провести  выборы во всех населённых пунктах и избрать Сове-ты. Эта задача выполнена. Предстоит дальнейшая работа:  необходимо утвердить село Кала-чинское уездным центром  —   сами понимаете, Тюкалинск нам не с руки, и  уезд так далеко от нас, что мы не ощущаем его влияние. Нужно нам определить село Калачинское  уездным центром и избрать свой уездный орган  —  Совет и его исполнительный комитет.
После этих слов прошёл одобрительный шумок  — для многих удалённость уездного центра являлась болью в печёнке. Далее Яков Цируль продолжил:
— На наш съезд избирались от каждого волостного  центра по четыре делегата, от сельских Советов  —  по два. На съезд прибыло 102 делегата, не явились по неизвестным при-чинам 23 делегата   —  в основном не прибыли из отдалённых небольших деревень. В ряде мелких деревеньках  выборы не проводились  — не сумели добраться. На наши депеши отве-тов оттуда не получили. Абсолютное большинство  делегатов явилось на съезд. Какое мнение у делегатов по открытию съезда?
Сразу же раздалось несколько голосов:
— Открыть!
— Проведём голосование,  —   предложил Цируль.  —  Кто за то, чтобы открыть наш съезд, прошу поднять руки. Кто  против?  За открытие съезда проголосовали единогласно. Этим самым делегаты подтвердили необходимость отделения из Тюкалинского уезда и обра-зование Калачинского уезда. Товарищи! Я поздравляю вас с открытием первого Калачинского уездного съезда Советов!
Делегаты встретили  поздравление дружными аплодисментами.
— Для ведения работы уездного съезда необходимо избрать рабочий президиум. Какое будет мнение у делегатов?
— Разрешите мне сказать!  —    Из рядов  поднялся коренастый мужчина среднего рос-та, чёрные волосы с небольшой проседью  зачёсаны назад, чёрные усы с сединой.  —  У меня предложение от фракции большевиков.
— Слово представляется механику мельницы Ивану Ивановичу Белинскому.
— Избрать президиум из трёх человек предлагаю.
— Возражения будут? Нет? Продолжайте, Иван Иванович.
— Называю персонально:  Фёдор Горохов, Яков Калнин и Яков Цируль.
— Благодарю, Иван Иванович. Другие предложения есть? Возражения?  Нет. Тогда го-лосуем:  кто за то, чтобы названные товарищи вошли в состав президиума уездного съезда, прошу поднять руки. Выше поднимайте. Кто против этого предложения?  Таковых не оказа-лось. Есть такие, кто воздержался от голосования?  Тоже нет. Президиум избран единогласно. Прошу товарищей сюда, за стол.
Первым к столу неторопливым, но уверенным шагом двинулся Калнин, следом за ним  —  Горохов. Только они присели, как сразу же заговорил Цируль:
— Вашему вниманию предлагается обсудить следующее:  первый вопрос, политиче-ский момент; второй  —  образование Калачинского уезда (надеюсь, что второй вопрос рас-смотрим положительно, потому что нужны  органы власти); третий, избрание уездного Совета рабочих и крестьянских депутатов,  четвёртый, избрание исполнительного уездного комитета и его председателя; Пятый, выборы делегатов на областной съезд Советов. Такая,  товарищи, предлагается повестка дня. У кого будут дополнения, изменения? Есть? Смелее, товарищи.
— Я хочу дополнить,   — раздался голос  Никиты Бондарева. Он  встал, провёл двумя руками по солдатскому ремню обеими руками на поясе шинели и вытянулся по стойке  "смирно". Своим  гвардейским ростом Бондарев  закрыл сидящих сзади.   —  Прошу включить вопрос о земле в повестку съезда. У кого много пашни, а кто имеет только   пшик. Можно ли смириться с таким положением:  в хате один мужик и восемь  девок,  а у него один земельный пай? Сумеет  такой мужик выбиться из нужды?  На сессии Потанинского сельского Совета разбирали земельный вопрос  —  мнения разошлись, поэтому вопрос передаётся на обсужде-ние  уездного съезда.
— Понятно,  —  оценил председательствующий президиума съезда его высказывание.  —  Мы этот вопрос обсуждали  на партийном собрании. Очень  необходимая для разрешения проблема на сегодняшний день, но очень сложная, поэтому решили разобраться с ней основа-тельно и к весне вынести на обсуждение съезда.
Из-за стола президиума  поднялся со стула Калнин. Левой рукой он поправил на голове белокурые слегка волнистые волосы и устремил взгляд своих голубых глаз в зал. Все притих-ли, ибо моментально почувствовали от его взора теплоту доброжелательности. —  Правильно поднял товарищ вопрос, который непосредственно соприкасается с хлебной проблемой. Дело-вое предложение у тебя, товарищ. Земля  —  кормилица наша, и мы не можем не говорить о ней. Требуется время, чтобы разобраться, узнать, какое положение сейчас  на местах. В Сиби-ри нет частной собственности на землю, и сибирские площади обширные. По-моему, в каж-дом сельском Совете надо детально обсудить сложившуюся  ситуацию, кому не хватает  паш-ни, наделить ею сполна.  Других подходов к решению этого вопроса не должно быть.  Мы бу-дем ожидать с мест ваших предложений. Стоит задача  —  расширить весной  посевные пло-щади, ибо страна остро нуждается в хлебе. Вы знаете, что в Питере и других городах России рабочие испытывают острую нужду в продуктах питания.  У нас продразвёрстка не блещет. Мне пришлось заниматься заготовкой хлеба, и я знаю, какие слои крестьянства  и как к прод-развёрстке относятся.  Товарищ прав, надо обсудить  вопрос. Но давайте рассмотрим  его не-сколько в другой  плоскости, впишем в повестку так: " Борьба за хлеб  —  борьба за социа-лизм ", то есть в более широком плане поведём разговор.  Согласен, товарищ?
— Товарищ Бондарев  —  мне подсказали его фамилию  —  снимаешь своё предложе-ние?  — спросил его Цируль.
— Снимаю. Я поддерживаю выступление товарища Калнина. Следует говорить о зем-ле и о хлебе.
— Тогда голосуем. Кто за то, чтобы дополнить повестку дня, прошу голосовать. Кто против? Воздержавшиеся есть? Принято единогласно. Надо голосовать за утверждение пове-стки в целом? Есть возражения? 
— Нет!
— Нет!  —  раздалось несколько возгласов с разных мест.
— Будем считать, что повестка дня съезда получила полное одобрение делегатов на-шего съезда.
Вот с каких пор определённая группа лиц заранее готовит начало проведения важного мероприятия. И это необходимо, чтобы соблюдалась  организованность, было бы всё без  ба-ламутных разговоров.  Продуманная подготовка обеспечивает поддержку большинства, эко-номит время, не давая возможности распыляться по мелочам. Обычно кто подготавливает, тот и выигрывает. На практике можно такое проследить.
— Товарищи, переходим к первому вопросу съезда. Прежде чем предоставить слово докладчику, я хочу ознакомить вас с предстоящим оратором  —   Яковом Мартыновичем  Калниным. Он житель Латвии.  Учитель. Но уже много лет занимается революционной дея-тельностью, то есть профессиональный  революционер. Яков Мартынович известен в Латвии как литератор:  пишет стихи и прозу, но больше времени всегда отдавал революционным де-лам. За активное участие в революции 1905—1907 годах   царский суд приговорил его к деся-ти годам каторги. Десять лет товарищ Калнин провёл в Смоленской каторжной тюрьме, где жестокий режим не позволял ему заниматься литературой, общаться с волей. На каторге он занимался самообразованием. Февральская революция освободила его из каторжной тюрьмы. Латвия оккупирована немцами. Калнину пришлось приехать в Калачинск к своему ученику, известному вам куликовскому учителю,  Ивану Ивановичу Предит. Здесь он работал в продо-вольственном комитете. По своим взглядам Яков Мартынович  —  большевик, всегда стойко отстаивает интересы широких народных масс. Не зря царские палачи  десяток лет держали его на каторге  —  для них Яков Мартынович был опаснейшим преступником.
— Может, Яков, достаточно меня расхваливать? Не такие уж у меня успехи в револю-ции, чтобы бахвалиться.  Так ведь?   
— Понимаю, скромность украшает. Но товарищи должны знать о человеке, который будет перед ними выступать. Общительный товарищ, и многие из присутствующих здесь уже знакомы с ним. Он помог в Калачинске создать  ячейку РКП (б). Стойкий, решительный большевик. Вы в этом убедитесь сами.
— Заканчивай, Яков. Меня уже стыд пробирает от твоей хвальбы. Обо мне ты лестно сказал, а о себе умолчал. Ты тоже должен представиться делегатам. Партия большевиков на-правила товарища Цируля в Калачинск для работы с сельским населением ещё до Октябрь-ской революции. Не я, а он создал в Калачинске большевистскую ячейку  Рабочий по соци-альному положению и твёрд по—рабочему в политике. Возглавляет нашу ячейку РКП (б).
— Уточню:  совместно работаем. Но благодаря товарищу Калнину ячейка выросла  —  пришло к нам  новое  пополнение бойцов. Эсэры идейно разгромлены  товарищем Калниным, и никакого влияния их у нас не ощущается.
— Правильно, эсэры в Калачинске поджали хвост. Товарищ Цируль добился того, что-бы железнодорожники и рабочие мельниц от них отшатнулись. Сколько представителей пар-тии социалистов революционеров сейчас на нашем съезде? Поднимите руки. Поднятых рук нет. Простите, товарищи:   три руки появились.
Сразу же после приезда со съезда Никита Бондарев собрал у себя в доме бедняков вы-селок и рассказал им, как прошёл уездный съезд  Советов рабочих и крестьянских депутатов от самого начала и до конца. Кто как входил, вставал, говорил, стараясь передать чуть ли сло-во в слово   выступление каждого. Особо выделил в своём рассказе внимание выборам депу-татов уездного Совета.
— Первоначально казалось, что всё пройдёт ровно. Фёдор Горохов предложил канди-датуры  в Совет от фракции большевиков. Внимательно выслушали. Поднимается эсэр Сте-панков  и предлагает включить троих от их партии:  Станкевича, Цукермана и Макбича. Что получилось? Воду замутил Иван  Чёрненький из Куликово. " Не надо нам приезжих,  —  зая-вил он громогласно.  —  Своих чё ли нет?  Три дня пробыли в Калачиках, и сразу их  —   в Совет?  И Калнин с Цирулем пусть обождут. Поживут подольше, приглядимся  к ним, тогда и в депутаты могуть избираться". Пошла перепалка, то есть заспорили. Троих эсэров не ввели в список. Депутатами уездного Совета  большинством голосов избрали Калнина, Цируля, Горо-хова, Белинского, Леонтьева, Кривошеева, Пунина и других. оставили. Депутаты единогласно избрали Якова Мартыновича Калнина  председателем Калачинского уездного исполнительно-го комитета. Товарищ Калнин   —  башковитый мужик. В политике хорошо разбирается. 10 лет в катаржной тюрьме пробыл. 41-й год ему идёт. Не ошиблись делегаты и депутаты, избрав Якова Мартыновича вожаком района. Пойдут дела. Теперь уездный исполнительный комитет  —  наша власть, избранная народом.
— Чё ж таперечко не треба ходить в Тюкалу? Всё в Калачиках порешают?  —   с нере-шительностью задал вопрос  Бондареву Дмитрий Егоров.
— Правильно понял  —  в Калачинске  наша власть.
— Пойду в уезд к новенькому начальнику  —  пусть добавит пашни, так как пять девок наплодили,  —  отозвался на рассказ Бондарева Ефим  Мельников.
— И я с тобой поплетусь. У меня шестеро ребятишек, а земли маловато,  —   вклинил-ся в разговор Василий Денисов.
— Не стоит идти в уезд,  —  предостерёг их Никита,  —  так как земельный вопрос раз-решит сельсовет. На местах начнут рассматривать земельные перекосы.
— Чики-брики, в Потанино быстро слетаете,  — с улыбкой заметил им Антон Бонда-рев,  —   да и земельные паи у вас ближе к Потанино, так что всё к одному.
Наружная дверь распахнулась, и  в кухню ввалилась Денисиха, закутанная в белую шерстяную  шаль, покрытую   изморозью. Не отходя от порога, она громко заговорила:
— Ого! Сколько набилось тут мужиков! А накурили  —  топор вешай. Ясно, Лукерье дома  нет.  Ей же завтра белить  —   всё провоняло самосадом.
— Угомонись, дорогуша,  —  решил успокоить её Антон.  —   Выветрится.
— Как же, жди!  —  не успокаивалась женщина.  —  Как детишкам спать?
— Они в горнице, дверь туда  закрыта.  Дым в горницу не заходит,  —  снова попытал-ся возразить ей младший Бондарев.  —  Только зря разоряешься. Чики-брики, у нас порядок.
— Ты своей жене кажи, что от табака вреда нет.   Она с тобой согласится, ибо всегда тебя по головке гладит, а надобно ухватом   учить  —  не куришь, а молчишь, не запрещаешь им. Ндравится тебе, Мария, табачный  дух нюхать.  —  Денисиха  открыла кухонную дверь в сени, проговаривая  при этом:   — Дышите свежестью. Я вас, молодцы,  спасаю от дурмана.
— Ты с ума сошла  — мороз на улице!  —  вскипятился  Антон.  —  Им ночевать ещё предстоит.
— Надо домой уходить  —  покоя она не даст,  —  заметил Егоров.
— Ты прав, Дмитрий,  —  согласился с ним Денисов.  —  Пора и  убирать во дворе.
— Догадались, молодцы? Только морозом   вас можно выкурить. Отрастили  усы, а со-ображения  —  на копейку нет.
— Двери, мужики, закройте,  —  крикнул им вдогонку Антон.
Никита, как вошла бойкая бабёнка,  помалкивал, считая, что сам  позвал мужиков
на разговор и перечить никому не хотел. Денисиха,  вытаращив свои серые кошачьи глаза,   уставилась на Антона Бондарева и Ивана Болтова, сидящих на лавке:
— Вы чё сидите? Боитесь, что я с мужиком останусь?!  —  Увидела, что они, смущён-ные, хотят приподняться со скамьи, предупредительно сказала им:  —  Сидите. С вами и по-шутковать нельзя. Никитушка, я тебе к чайку травушку принесла, чтоб у тебя силушка не уба-вилась. Духовитый чаёк будешь пить. В моём букете  и маралий корень есть  —  Лукерья обижаться не будет.
— Чики-брики, а нам?  —  спросил её Антон.
— Чё обессилел совсем? Я ж тебе приносила, как с армии пришёл.
— Сколько уже времени прошло!
— Так ты по праздничкам пей, а не гамузом. Чё с тобой поделать? Так и быть, дам за-варушку тебе, чтоб твоя Марья не горевала.
— Обязательно съязвишь. Чики-брики тебя забери. Не можешь жить без прибауток.
— За это недолюбливают меня многие, ворчат.  Но чё поделаешь! На кждый роток не накинешь платок. Не любят правды. Приходится не обращать внимания на таких, вроде тебя, Антоша. Понятно или нет тебе, весёлый мужичок?






Глава  четвёртая


Причуды Антона


Припомнился Никите  весёлый брат Антон. У него шутки да прибаутки рекой
текут. Не меньше Денисихи остёр он на язык, любил всех удивить острой забавой. Не зря на выселках считали его большим балагуром.
Подходили крещенские вечера  —  пора девичьих гаданий. Готовился к ним   
и Антон. Заранее он съездил  на своей  пегухе  в  Потанино  и выпросил  у переселенцев-белорусов пару лаптей (сибиряки не носили плетёнки и пренебрежительно к ним относились). От просьбы Антона онемели  белорусские крестьяне, прибывшие недавно в Сибирь:   для  че-го мужику в добротных пимах их лапти. Дали ему пару лапотков, сплетённых уже из сибир-ского ивняка  —  дед учил внука плести. 
В крещенский вечер, ближе к полуночи, пятеро девчат выселок гуськом направились по снежной тропинке к Омке. Они несли ведро с золой и сито. Пугливо озираясь, останови-лись перед баней, местом сборища, по деревенским понятиям, всякой нечистой силы в ночное время. Самая бойкая взяла у подруги ведро, насыпала из него в сито золу и рассеяла её по тропке. Все молча смотрели на её проделку  —  страшно было оглянуться даже — боялись взбудоражить чертенят с их самим главным рогатым дьяволом. Оглянешься и увидишь высу-нутые языки и длинные крысиные хвостики. Как только деваха  рассыпала золу, девчата без команды бросились прочь, подгоняемые страхом.  Обошли они ещё две бани.   
У четвёртой случилось непредвиденное. Стоило начать рассеивать золу, как из-за угла послышалось угрожающее бурчание:
— Му-у-у!!  — Появилось очертание троих чертей. Один прошипел:
— Мы  —  вас!
В сторону отброшены ведро и сито. С диким визгом бросились девчата бежать по снежной целине. Падая в снег, девчёнки ещё больше визжали, поддерживаемые испуганным криком подруг. Забежали в ближайший двор. Хозяйская собака на цепи залилась лаем.  А они не могут отдышаться и промолвить слово, лишь их горящие вытаращенные глаза выражали радость  —  спаслись от дьяволят.
—  К пятой бане не пойдём,  —  переведя дыхание, заявила старшая из подруг.  —  Страшно! Чертенята наскочат. Двоим из нас можно годик замуж не выходить  —  молоды. Посидят ещё годок в девках.
— Хорошо бы каждой заиметь зольную тропку,  — посетовала молоденькая девчушка. — Сходи за ведром и ситом, — посоветовали ей.
— Сбегай, принеси — ты моложе всех. 
— Ага! Страшно!
Пареньки с Антоном обошли все бани, где побывали девчата. На зольной тропке они пропечатали следы лаптей.  Оставаясь довольными своей проделкой — у всех расплылись рты в улыбке.
Утром юные девы обошли места гадания и везде увидели на золе чётко отпечатанные следы лаптей. Такого они не ожидали. Предполагали увидеть следы пимов или сапог, но не перекрещенные лаптёжные полосы  —  кому хочется всю жизнь бедовать! Откуда взялись лапти?! Нелёгкую долю им готовит судьба. Себе беду наворожили. Закручинились, опечали-лись девушки. У одной слёзы катились из глаз  —  видимо, знала, какого жениха готовят ей родители. Нагадала она себе горе. 
Антон же рассуждал на свой крестьянский лад:
— Надо же и беднякам свою жизнь устраивать. Придут свататься, а она начнёт кочев-ряжиться:  у неё же выпал след сапога!  От жены, чики-брики, много зависит, как молодые сумеют обустроить хозяйство  Можно всю жизнь пахать, работать до пота, но, если нет в доме толковой хозяйки,   всё пойдёт прахом. До гробовой доски, чики-брики, будет с ней муж ка-нителиться  и не сведёт концы с концами. Он  —  в поле, а она к соседям  молотить языком. Цельный день зудит болтавню — язык  у неё, как на шарнирах, не устаёт. Приедет мужик с поля, опечалится:  жена больна  —  с постели встать не может. Ненавижу таких хитрых  вер-тихвосток!
Подговорил в тот крещенский вечер парней Бондарев-шутник, чтобы узнали, где пред-полагают устроить гаданье девушки, которые вот-вот на выданье. Шустрые парни ему сооб-щили:
— Решили, дядя Антон, наши девки пробраться   в овчарню  Колесника  —  живёт на окраине, поэтому никто их ворожбе не помешает. Подговорили  батрачку Варю,  чтобы упря-тала  с вечера злых собак. Шарить им придётся овец:  если попадется ярка или овечка  —  год ей ещё куковать; если  ухватит баранчика, то быть ей замужем.
— Коли собаки брехать не будут, то вам, ребята, на руку,  —  поучал их Антон,  —  за-бирайтесь к овцам и наделайте  шума девчатам. Представляю, как они заверещат от такой не-ожиданности. Потеха чудная получится!      
Не пожалели хлопцы, что пропустят весёлый досуг в кругу друзей и подруг, незаметно пролезли к овцам и терпеливо стали  ожидать  в темноте необычного ночного переполоха. Ровно в полночь  услышали скрип снега, издаваемый валенками, хотя шли девушки со всей осторожностью.
— Подходят!  —  предупредил парней Алёша Ларин.
Сам махом завернул шубу на спину, приспустил штаны, встал на колени и повернулся  задом к входу из овчарни. То же самое сделали и его сотоварищи. Скрипнула дверь. Овцы, почуяв незнакомок, ринулись в угол, натыкаясь на парней и опрокидывая их. Девчата смело пошли вперёд.
— Овца!  —  вскликнула одна,  —  Пропади ты на месте!
— У меня  — имануха!
— Ярка! Пропасть какая-та!
— Баранчик!  — радостный возглас в темноте.
Алексей почувствовал, как девичья  рука опустилась на его спину, и её пальцы маши-нально перебирают шерсть шубы. Раздаётся истеричный крик:
— Ой-ё-ёй!!! Голый!!!
Сразу несколько девчат, не выдержав, откликнулись на истеричный визг мощным во-плем. Овцы зашарахались по овчарне. В дверях  столкнулись девчата и овечки. Неимоверно визжа, барахтались в проёме двери. В морозном воздухе крик и визг ещё больше усилились.
— Где собаки?!  —  кричал на крыльце,  выйдя на шум в нижнем белье, хозяин дома. Приплясывая голыми ногами на холодной доске, орал:  —  Язви вас в душу, откуда взялись?! Куда подевались мои волкодавы?  Калитку зачиняйте  —  овец повыпустите!  —  под конец напутствовал он убегающих.
Хохоту не улице  —  через край. Парни довольны:  их уловка удалась. Девушки, уеди-нясь, смеялись до рези в животе. Перестарка заметила при этом:
— Зря отчаянно визжала, Варя! Ты бы их зажала, послушали бы тогда, кто громче мо-жет орать. Какой  случай упустила, дурёха!   
  Почти под утро явился Антон домой. Послушал, как посапывает во сне жена, не стал  тревожить любимую подругу и улёгся калачиком на печи, не снимая  ни одежду, ни валенки.
Утром Мария встала рано. Глянула на торчащие  пимы и, улыбаясь,  промолвила: 
— Бедный,  умаялся  —  даже не стал раздеваться.
Прошла к русской печи. Взяла с печного выступа спички, чиркнула   по  коробочке  и  засветившийся огонёк поднесла  к берёсте,  приготовленной с вечера. Этой же спичкой Мария успела зажечь  семилинейную керосиновую лампу,  и она тусклым огоньком осветила кухню.
— Антоша, вставай  —  пора скот кормить. Антоша! Ты меня слышишь? Скотина сто-ит голодная. Поднимайся, миленький!
Мария всегда ласково относилась к мужу:  не ругала его, не ворчала, старалась ему во всём угодить. Но совершенно другой становилась, когда видела перед собой соперницу. Нет, она не изменяла своего отношения  к мужу, а становилась злой львицей к той, которая  поло-жила глаз на любимого  —  в этот момент её никто не мог остановить. Успокаивалась, когда убеждалась, что она достигла цели. К шуткам, потехам мужа относилась снисходительно. Ни-когда не корила его в проявлении необычного, лишь смеялась над его выходками, или по-девичьи  улыбалась его ребячеству. Никогда не расспрашивала Антона о прошедшей истории.
— Чем бы  дитя  ни тешилось, лишь бы не плакало,  —  шутливо отзывалась она о про-делках супруга.
Мария считала, что лучше, когда он занят шутками, чем видеть его за столом с выпи-вающими мужиками. Пьяного она ужасно боялась, и на это были причины. При удобном мо-менте можно и об этом рассказать.
— Пора, Антоша. Надо  подниматься,  —  продолжала увещевать снисходительно жена мужа, накладывая в чугун картошку, чтобы сварить её в мундирах на  завтрак.
— Куда спешить в такую рань? Успеет скотинка за день насытиться,  —  отозвался Ан-тон и потянулся на печи.
—  Наверное, вчера с вечеру  так набегался, что не можешь сегодня подняться.
— Чё ты, Маруся? Всё пристойно было.   
— Ни за одну юбчонку не подержался?
Антон понял, что разговор  может принять другой оборот, и  Маша бросится из избы на поиски той, которая приласкала его, её мужа, поэтому он чуть вскипел:
— Опять за старое?  Там одни  малолетки   диковали.
— И ты с ними наравне? 12 лет прожили,  и не можешь успокоиться. Увлёкся?
— А как же?! Были только племянники да племянницы  —  все дядей Антошей  звали.
— То-то же. Пора бы уже и остепениться.
—Мария,  я тебя люблю и уважаю. Ты знаешь это прекрасно. Но можно мне для души иногда  развлечься? Лишний пар спустить, как это делает  паровоз на стоянке.
Жена только в ответ  улыбнулась —  она верила ему.  Антон с умилением смотрел на жену:  статная, полногрудая, карие глазки с огоньком, щёчки пылают румянцем. Всегда оп-рятна, даже после ночи на голове ни одного всклоченного волоска. Голоском своим манит к себе. Такую  бабёночку  больше не встретишь — заворожила она его  крепко, он прикипел к ней.
Подошёл новый год. Тогда для всех он был единственным новым годом со всеми рус-скими традициями. Теперь его называют  "старым" новым годом. Антон Бондарев  снова при-нялся за свои причуды. С вечера дети каледовали  под окнами, заходили за угощениями в из-бы, хвалили и благодарили хозяев. Антоша с парнями тоже расхаживал по улице, присматри-ваясь ко дворам, прикидывая в уме,  можно ли поздним вечером сотворить нелепую шутку.
Утром Антон похрапывал на печи, а по выселкам бегали мужчины и женщины, разы-скивая имущество своего двора. У Болтовых не оказалось калитки, её нашли к полдню в снегу в конце огорода. У Ермолаевых сняли с навесов ворота и повесели их на ворота Гаркуши. До-садовал Лазарь Корж:
— Всю ночь не спал  —  караулил баловников. Утром гляжу: телега на стог сена взгромоздилась. Когда успели её туда затащить? Одному не снять. Пришлось на помощь звать соседа.  Вот что бедолаги учудили! Нечистая их забери. 
Хватились, а у многих во дворе саней нет. Обнаружили их на реке, когда повели поить лошадей к проруби. Стоят сани на льду по середине реки, задрав к небу оглобли... До полуно-чи  парни катали девчат на крестьянских санях, да с крутого берега все гамузом спускалась к реке. Иван Мызин  не мог из хаты выйти во двор:   дверь в сенях открывается в внутрь  —    баловники, зацепили верёвку за скобу и привязали  к плетню. Пришлось Ивану оправляться в сенях  —  ранним утром соседей не докличешься. У Егоровых  дверь сеней подпёрли колом.
— Но я не обижаюсь на них.  —  рассказывал хозяин двора Ефим.  —  Заранее преду-смотрел и поставил поганое ведро в сени.
Полдня обсуждали крестьяне   происшествия. Мария дала выспаться мужу  —  он ут-ром явился домой. Сама  кормила  скотину. Вышла на улицу, чтобы услышать, что натворила детвора ночью, а  потом рассказать Антону.
Эта  неупокойная  страсть не покидала мужа Марии  —  любил он детей, мог возиться с ними часами, но не только  со  своими,  а и с малыми  из  других семей. Стоило грянуть мо-розу, который крепко сковывал реку, как по улице раздавался ребячий клич:
— Выходи! Дядя  Антоша на реку зовёт! Ведро захвати с собой!
Бежит ребятня, мальчишки и девчонки,  с вёдрами к застывшей реке. На льду уже сто-ит их покровитель  с пешнёй, тут же, около него,  —   два цинковых ведра, которые он приго-товил для себя, чтобы воду носить.  Прорублена  им уже прорубь. Малыши стали кольцом во-круг дяди  Антона. Он смотрит на них и любуется малышами, глазки их, что цветочки на клумбе, весёлые и нежные.
— Какие вы все ладненькие!  Готовы потрудиться?  Так,  ребятишки?
— Да!  —   хором ответили они
— Видите на крутом берегу ступеньки,  —  растолковывает  им Антон,  —  рядом с выступами по склону зальём горку. Я набираю в проруби два ведра воды.  Вы  —  по поло-винке. Кто полное ведро воды наберёт  —  в гору не пойдёт. Начали.  Строимся  и гуськом за мной. Идти так, чтобы не расплескивалась водичка, чтобы не обливались ступеньки. Если их обольём, на горку не взойдём.
Через полтора часа блестит замерзающая вода на склоне берега. Бондырев терпеливо разъясняет  детям:
— Завтра  снова сбор у проруби. Стёпа  Бондарев всех позовёт. Ещё разок зальём. Мо-роз  подморозит, и вечером можно на санках с горы спускаться. Молодцы! Хорошо поработа-ли! Бегом домой, пока не застыли. Кашу в рот, чтоб не болел живот  —  завтра на работу вы-ходи, малый народ.
После обеда на другой день с мелюзгой вышли на заливку горки и  подростки выселок. Кипит работа. Шуму, смеха много.  Антон доволен:  подошли взрослые парни, и подъехали на лошадях с бочками на санях   Иван Болтов, Ефим Мельников, Василий Денисов, Иосиф Его-ров  —  у  каждого в семье полно детей. За час гору так облили, что засверкала она зеркально.
К вечеру мороз усилился, однако, несмотря на холод,   малышей и молодых он не удержал дома. На санках,  или  поджав валенок под себя, или  сидя на своей шубе, или просто на животе, или  группами, обняв друг друга, стоя стремглав катились по сверкающей наледи. Антон принёс шкуру быка, купленную им у  Лазаря Коржа. Ребятишки побросали санки  —   все кинулись к бычьей шкуре. Затянули её наверх, набросились на неё все  —  куча-мала по-катилась вниз. Залился смехом Антон, глядя, как кучей  дети спускается вниз. Барахтаются, но снова встают и тащат шкуру наверх. Допоздна катались с горки   —    домой не загонишь. У малолеток, разогретых  беготнёй, выскакивали две свечечки из-под носа, вытрут рукавом  и  —  на горку.
Улыбался Никита тому, как каждый вечер катается детвора на берегу реки. Замужние женщины с посиделок заворачивают на горку. Мужики тут как тут. Идёт кутерьма, забавля-ются, словно они малые дети. А на масленицу на больших санях спускаются с горки и мал и стар.
Родное щекотало  воспоминаниями Никиту.







        Глава пятая

Быть  объединению?


Нахмурил бесцветные брови Никита, когда замелькали,  как в кинофильме, кадры о его главной задумке.
Он не отступал от своей идеи. В первую очередь  решил узнать отношение брата  Ан-тона к его планам, проверить, переломился ли он, даст  ли согласие быть вместе с ним.  Это будет много  значить для других. Встретились они утром у проруби, когда  Никита привёл на водопой корову и тёлку, а Антон, держа  за уздечку коня, уже поил лошадку.
— Антоша, как ты думаешь, если я войду в коммуну, даст отец мне жеребёнка?
— Почему ты, Никитушка,  сомневаешься? Отец слов на ветер не бросает.
—Я же жеребёнка  в коммуну отдам. Как он, родимый, на это посмотрит?
—Почему ты в родителе изверился?  Трудно сказать, как он поступит, но, мне кажется, что от своих слов не откажется.
— А ты поддержишь меня? Всё-таки я хочу создавать коммуну.
— Нелёгкую задачу, брат, предлагаешь решить. Жизнь моя протекает нормально. Чё ещё мне надо? Но ты знаешь,  я  твой братка, пойду с тобой в огонь и в воду. Не знаю, чё по-лучится, но я тебя не оставлю.
— Спасибо, Антоша.
— Ещё с кем разговаривал, Никита?
— Пока ни с кем. Помнишь, были у меня мужики, хотел я с ними завести разговор, од-нако помешала Денисиха. Знаешь же ты, все тогда разбежались.      
— Надо со многими поговорить  —  необычное дело,  мужика с места трудно спих-нуть. Понимаешь, каждый только на себя надеется, а с кем столкнётся, обязательно его обду-ет, а ещё хуже  —  в кабалу затянет.
Следующий разговор о коммуне Никита повёл с меньшим братом Емельяном  в отцов-ском доме при родителях. Сидели они в горнице за  четырехугольным столом, накрытым бе-лой кружевной скатертью. Жена Емельяна в это время  доила двух коров, затем она цедила подоенное молоко и пропускала его на центрифуге. Когда Никита пояснил, с чем он явился в дом, отец крякнул, погладил ладонью седую бороду и спокойным голосом спросил:
— Тебе, сынок, эта затея сильно нужна? Як понимать тебя? Я вас выделил, поставил на ноги, Емеля при мне, Иван на месте, а ты свою дорогу найти не можешь, трепещешь, як  ка-рась на раскалённой сковородке.
Задолго до германской  войны Тимофей выделил сыновей. К этому он долго готовился:  Разводил скотину, копил деньги, отказывая себе во многом. Никите и Антону дал по лошади, и сам остался  с одной кобылой; правда, весной и осенью они дружно помогали друг другу на поле. Более сметливым  удался старший сын Иван. Парень статный, ростом высок, белокур. Сноровист в работе  —  это, как  самое важное, отмечали крестьяне у молодых. К любой сель-ской работе приобщил его отец. Считали в выселках  его женихом на все сто. Любой родитель без задумки отдал бы свою дочь за Ивана.  Не особенно разговорчивый, он  был сам себе на уме. Присмотрелся к жизни:  бесконечные крестьянские хлопоты и заботы, которые редко ко-му обеспечивали благодать, поэтому он прошёл мимо весёлых, озорных, приветливых и при-ятных на вид девчат, веселясь вечерами на Потанинских выселках и в Потанино, и положил глаз на поповну, на одну из деревенских красавиц. Священник, глубоко верующий служитель культа, получив согласие дочери, не стал перечить их свадьбе.
Иван, не проработав и года на выселках после свадьбы, объявил отцу, что он намерен податься в город на постоянное место жительство. Тимофей был обескуражен, так как считал, что старший всегда будет под рукой, его поддержкой и опорой. Но сын настоял на  своём. То-гда Тимофей и решил выделить сыновей. Ивану он дал сто двадцать рублей денег, скоплен-ных им за многие годы. Порушились его планы по укреплению своего хозяйства. Однако гла-ва семейства не приуныл, считая, что он ещё крепок и наверстает упущенное; тем более что трое сыновей на выселках живут.  
 Купил Иван в Омске дом и небольшую пекарню. На выселках, к огорчению родите-лей, появлялся редко. Тимофей смирился с отлучкой сыны  —  отрезанный ломоть, что с него возьмёшь. Иван в городе  сильно не разбогател  — пекарня не давала большого дохода, но жил в своём доме в достатке. Отец считал, что старший сын наказан городской  жизнью  —  его красавица  как женщина оказалась неспособной рожать детей. Через несколько  лет он скажет, когда убедится, что Иван на всю жизнь остался без наследников: 
— Жил бы в деревне, имел  бы детей   —   город портит бабу. Вон Емеля не теряется:  прибавляет и прибавляет детишек  —  одна радость. Они позаботятся о нём  в его  старости. Внуки родятся  —  нужда появится  в бабке и дедке.
Сноха, жена Ивана,  Полина, тоже не часто проведывала своих родителей, а тем более свёкра и свекровь. В каждый свой  приезд на выселки  одаривала  племянников мужа сладо-стями:  леденцами, петушками на палочках, ирисками. Родителям мужа привозила  головку сахара  и плитку чёрного чая.  С детьми  возилась  целыми днями, и они не отходили от неё. Глядя, как сноха всё время занята  детьми, Тимофей отметил это для себя и сказал:
— Смотри, мать и  Евдоха, як сношенька кружит с ребятнёй день-деньской  —  мате-ринское берёт своё. Никуда не денешься  —  баба.
Из всех многочисленных племянников  Полина выделяла Яшу, меньшего сына Ники-ты. Нравился ей белокурый, голубоглазый мордастенький шустрый мальчонка.
— Он у тебя, Никита, как обрубок.  Такой толстенький, мяконький, так и хочется его всё время тискать. Будь добрый, Никитушка, отдай, пожалуйста, нам на воспитание, сыном у нас будет  —  век тебя благодарить станем, а  Яню воспитаем и выучим. Думаю, что Лушу  уговорю. Будь милосерден к нам. Вся душа изболелась у меня  —  горе без них.
— Что ты, Поля! Калека я  али кто? Руки у меня отсохли? Приеду к тебе на свиданье с родным сыном? Нет более сурового наказания, как потерять дитя. Мы, если отдадим Яшу те-бе, ночи спать не будем  —  завтра же пешком пойдём  за ним. Не проси, Поля, больше и не умоляй меня. Живём мы не для себя, а для детей.
Расстались мирно. Может быть, из-за благосклонности Полины к Никите потянуло его поработать в Омске. Направился  он туда с охотой, однако в городе с работой не разбежишься  —  нигде работники не требуются. Поблуждал-поблуждал по Омску   —  результата нет. Ска-зал тогда ему брат Иван:
— Поработай в пекарне  —  пригодится.
Привык дома  трудиться до пота, и здесь,  в пекарне, не побоялся жара. Вскоре Никита так прикипел к пекарскому делу, что выпекал хлеб по вкусу более приятный, чем  другие пе-кари. Выпеченный им хлеб раскупали нарасхват.   В конце концов,  он сказал брату со всей искренностью:
— Нравится мне пекарская  работёнка, но пора домой возвращаться  —  дело-то там стоит, меня дожидается. Хорошо в городе, только мне в нём  капиталу не нажить. Не разбога-теть, наверное, мне и на выселках, однако манят меня леса и поля  —  крестьянин я во  всей плоти. Видно, меня не перекуёшь, так что одна дорога  —  тянет на родину.
 Его хорошо понял отец. 
—  Взялся за чё Никита, то  его от этого дела не оторвёшь  —  такой настырный.
— Есть в кого,  —  заявила его жена.  —  По характеру  —   весь Тимоша!
Узнав, что сын пытается оторвать крестьян от своих хозяйств, предостерёг его со всей отцовской серьёзностью:
— Не баламуть,  Никитушка, людей. Якая  может быть на выселках  коммуния?  Не потерпят её мужики  —  всю жизнь одним укладом жили, а ты  вон чё  заворочать решил:  от-дай своё в общий котёл, без лошади и коровы  живи. Разве можно так?
— Коммуния-коммуния  —  слышали про неё:  это всем вместе спать?  —   закудахтала мать  Никиты.  —  Это без мужей  и жён? Не поймёшь и чьи дети?         
— Кто тебе, мать, такое  накаркал?
— Бабы говорят.
— Всё это  —   брехня,  —   в сердцах заявил Никита, —  настоящая ложь. Своими до-мами станем жить, только работать будем вместе и делиться, что получим,  сообща станем. Не верь,  родимая, слухам всяким вредным.
— Тебя, Никита, вижу я, с задуманного не свернёшь. Как хочешь, так и живи, Емелю только не трогай,  —  подвёл итог глава Бондаревых.
— Батя прав, Никитушка. Ты ведь завёл разговор, чтобы я в коммуну пошёл. Не могу  и не потому,  что тебя не уважаю  —  ты же знаешь, как я  к тебе отношусь, а потому, что отец стар, я вон какой  —  калека. Как со здоровыми мужиками нам быть? Дома мы по-своему ла-дим, а за людьми в работе нам не угнаться.
С детства  у Емельяна тазобедренный вывих   —  хром  он, поэтому и заявил  Никите, что не сможет работать так, как все,  не хочет быть обузой. 
— Я вас понял. Не поддерживаете вы меня, а Антон дал согласие.
— И Антоша туда? Матери родной ничё не сказал. Ох, и молодчик! Я ему! Чё  Марея-то смотрит? Вроде баба с головой
Матери разъяснил Емельян:
— Чё Мария? Иголка и нитка. Куда иголочка, туда и ниточка. С  Антоном  Маша наша  хоть куда  пойдёт. Разве ты её не знаешь?
Заговорил о коммуне Никита  с Василием Денисовым. Мужик работящий, однако он тоже заартачился:
— Можно ли мне, Бондарев, с такой семьищей  —  только ребятишек шестеро  —  в коммуну заявиться? Мы в ней всех объедим. Нахлебником быть не хочу. Дома пустые щи по-хлебаем, а там неизвестно чё. Их, чертенят, если не покормишь, так они такой вой поднимут  —  всем тошно станет. Не могу я,  Никита, рисковать, извини, пожалуйста, меня. Буду в оди-ночку перебиваться  —  путь-то проверенный, хоть и с ухабами.
Не успокоился фронтовик, решил созвать мужиков и потолковать сообща. Прицел взял на бедняков Потанинских выселок, Георгиевки и Потанино, надеясь, что семьи, проживающие  в нужде,  поймут его и согласятся жить артельно. Вечерней порой мужики набились в кухню Никиты, заняв табуретки, лавку, внес он с улицы доску, пристроили между табуретами, и усе-лись мужики. Присутствовали  и бабы: Лукерья, Мария Бондаревы и Евдокия Болтовая.
Никита обстоятельно пояснил свою задумку. Когда он кончил, первым заговорил Иван Болтов, никогда неунывающий мужик. В данный момент его сияющие глаза полны  восторга, словно у  ребёнка перед необычным подарком, когда хочется узнать, что там запрятано  в кульке. Такой заинтересованный был его взгляд, что ни его белые брови и ресницы  бросались в глаза, а  его глубокий восхитительный взгляд  голубых очей. Сидя на табуретке в первом ря-ду, он развернулся на ней  к  сидящим сзади его:
— Дело сказал Никита. Не зря он морды бил  буржуям в Питере. Учить их надо. Урок им следует преподнести нашим крестьянским трудом здесь, на выселках. Лодырями да пьяни-цами обзывали нас, не умеющими свою наладить жизнь. Убеждён:  в  коммуне мужик развер-нётся и покажет богатеям, где раки зимуют. Все знают, как артель работает на рыбалке, на по-косе, на заготовке леса, на строительстве избы  —  просто загляденье, залюбуешься старанием людей.  Тряхнём своей удалью в коммуне? Покажем, как умеем трудиться? Боязно? Лиха беда  —  начало. Я двумя руками за коммуну. Душу ей отдам,  —  сказал и  повернулся с табурет-кой  к Никите.      
— Хочу спросить:   это чё же, без хозяйства остаёмся? А чем жить?  —  задал вопрос худощавый с небольшой бородкой Пётр Матюнин из Георгиевки.
Не выдержал Фёдор Ракитянский:
— Полчаса тебе Бондарев разжёвывал.  Ты ничего не понял. Жили-были два мочала. Эта сказка коротка, начинай с начала. Общим трудом, Петя, кормиться  будем. Как потопа-ешь, так и полопаешь. Ясно, Петро? 
— Коммуния  —  дело щекотливое:  и хочется, и колется, и мама не велит. Не пред-ставляю, как без своего хозяйства жить,  —  выдал своё суждение чёрнобровый, угрюмый по-танинский Чемиренко.
Коновалов, у него сплошная седина в кудрявой бороде, предложил:
— Ты, Никита, начни, а мы посмотрим, чё у тебя получится.
— У одного ничего не выйдет  —  нужен коллектив,  —  ответил ему Бондарев.
— Как же вас, мужиков,  с места столкнуть?  —  Озадачился Фёдор Ракитянский.  —  Добро им предлагают, а они сторонятся. У всех зерна с гулькин нос. Если опять неурожайный год, по миру  с котомкой идти? Сообща навалимся, в лучшие сроки проведём сев, уже что-то будет. Снег, а его мало нынче, выпал на сухую землю, запасы влаги в почве мало. Сможешь  один влагу сохранить и в лучшие сроки быстро посеять? 
— От добра  добро не ищут,  —  выразил своё мнение Лазарь Корж.  —  Выехали на выселки, чтобы окрепнуть, но ничё не получилось. Так и с коммуной: отдашь всё,  и ничего у тебя не останется. Я так думаю:  у Никиты  в плуг некого запрягать, вот он и затеял комму-нию. Люди вспашут ему, он доволен будет.
— Ты, Лазарь, дуру не пори,  — повернулся с табуреткой возмущённый Болтов.  —  У него пустовала земля? Вовремя не смог вспахать свою деляну Никита? Знаешь прекрасно, что у отца четыре рабочих лошади  да два коня подготовлены на продажу. Разве отец не помогал сыну? Не хочешь вступать в коммуну, так сиди  в своём плетёном  сарае. Не гони  здесь на-праслину. Никита не только для себя  старается, хочет для всех лучше сделать, чтоб не ныли и не попрошайничали.
Заговорил молчаливый Ларин с  выселок:
— Начнём мы, многого  у нас нет  —  маята  ждёт.  Придётся трудности одолевать  большие. Государство нам поможет, Никита? Скажи нам правду. Не гляди на меня косо, Ла-зарь. Чё было на душе, то и выложил. 
На вопрос Степана ответил вопросом Бондарев:
— Как вы сами думаете? Власть только встала на ноги. Что у неё есть? Война Россию крепко подкосила. Правительство приветствует объединения бедняков, но у него нет сил пока, чтобы нам помочь. Мы должны поддерживать власть. Но как? В первую очередь хлебом. Я посмотрел свои запасы. Не густо у Лукерьи в закромах, однако считаю, что шесть  пудов могу дать стране
— Чё же у нас останется?  —  встрепенулась Лукерья.
— Ничего, Луша, переживём. В Петрограде дети голодуют. Жаль, что наши мужики молчат, могли бы поделиться. Так ведь?
— Не надо зажимать хлеб. Мы говорим:  "Наша власть теперь". Коли она наша, так выручай её. Я пудов 9  наскребу,  —  заявил Болтов.
—А як же я?  От вас не отчеплюсь,  —  засуетился  Михаил Иголкин.  —  тоже сдам. Проверю свои лари.
— Присоединяюсь и я к большевикам,  —  поддержал их Фёдор Ракитянский.  —  10 пудов от меня получит страна. Чё молчите мужики? В коммуну вступать побаиваетесь, но зерно не зажимайте. Чё скрывать: у каждого есть, хоть немного, но имеется. Какая вам ещё нужна власть? С кнутом и дрыном?
— Я тоже с вами поеду. Помогать, так помогать,  —  уверенно сказал кузнец Фёдор  Желязо, до этого не проронивший ни слова.
— У кого возьмём лошадей?  —  поставил вопрос Бондарев.
— Я пару запрягу,  —  ответил ему Ракитянский.
— Я на своей  поеду. Болтов от добрых людей не отстанет.
— Подъеду  и я к вам утром,  —  добавил Иголкин.
— Что же с коммуной?  —  обеспокоенный создавшимся положением спросил всех Бондарев.  —  Так и будем жить в одиночку? Я понял, что Болтов, Ракитянский за коммуну. Антон дал согласие. Но этого же мало! Всего 5 лошадей набирается…
— Не печалься, дядько. Хай мужики думают:  взвесят всё, поразмыслят. Сейчас каж-дый  уже на весну настроился  —  дней через десяток в поле двигать. Не хотят они нарушать свой порядок. Уже ко многому прицелились, надумали, чё и як поделать  —  оторвать их от всего этого трудно. Осенью уберут урожай, после жатвы мужики будут покладистее, тогда можно и создать коммуну. За зиму хорошо подготовиться к полевым работам. А чё в данное время? Шум подымем, но всё ли получится?
—Ты  с нами, Михаил? Или нет?
— Куда же я от родного дядько оторвусь?!
Утром Фёдор Ракитянскиё на паре лошадей, запряжённые в сани-розвальни подъехал к избе Никиты  Бондарева. Хозяин дома, услышав скрип полозьев, быстро набросил на себя  ов-чинный полушубок, надел баранью шапку-ушанку, взвалил на плечи мешок с зерном  и вы-шел во двор. Не доходя до саней, он  радостно прокричал  Ракитянскому:
— Здравствуй, Фёдор! Принимай мой дар стране! Ещё принесу мешок. Итого у нас бу-дет 6 кулей. Отец выделил два мешка. Столько же и Антон даст.  – Увидел через ограду,  Ан-тона, позвал его:  — Антон! Мы ждём!  — И направился к родительскому дому.
Пока отсутствовал Никита, подъехал на лошади Желязо. Показывая на мешки с зер-ном, лежащие на его санях, сказал.
Подбросили по мешку самые бедные:  Денисов, Мельников, Ермолаев, а Корж заску-пился:  дескать, самому бы как перебиться.    
— Поехали до Болтова,  —  сказал Никита, когда он и Антон уложили на сани по вто-рому мешку.
— Вот тебе раз:  поехали! И меня не ждёте?  —  громко с упрёком сказал Михаил Иголкин, подъезжая к саням кузнеца.  Посчитайте, сколько на возу кулей. Это  не пожалели Елецкие, Гондуровы, Чемеренко, Кисловы. Я им говорю:  " Сами с чем остаётесь?" Ответили мне:  "Перебьёмся. Там страдают больше нас". А вчера ни слова не проронил.
К ним по пути присоединился Болтов с Лариным. На болтовских санях лежали  6 меш-ков с зерном. Квасков тоже подбросил. Во второй половине марта гужевая дорога уже подёр-нулась ледком. Сани, раскатываясь, скользили, словно  не ощущая тяжести.
— А ещё мороз врежет,  —  заметил  Никита  Фёдору, щурясь от ослепительного мар-товского света.
— Ещё как!  —   отозвался тот.
—Да-а, всё будет впереди!  —   поддержал их Болтов. 


Глава   шестая

Весенняя  страда.  Мятеж


То в сельисполкоме, то  в волисполкоме,  то в уисполкоме  пришлось почти каждую неделю бывать Никите Бондареву. Исполкомовские дела так захватили его, что он не заметил, как апрель подкатил к концу
— Антоша, уже в поле выехали?  —  спросил он у брата, надеясь, что весна запоздала и полевые работы не начались.
— Третий день бороним, ответил спокойно тот ему.  —  Завтра на пахоту выезжаем. Надо спешить.
— А я? Мой надел? Что мне предпринять? Без лошади, как без рук.
— Мы твою пашню проборонили, чтобы влага не улетучилась.
— Надо же:  они работают, а я заседаю. Завтра я тоже в поле двину.
— Но у тебя, Никитушка, лошади нет. Чё будешь делать там?
— Надо доставать коня. А как же иначе?
— Все лошади в работе,  —  сообщил ему Антон,  —  У кого свободные  были, их дав-но арендовали. Поздно спохватился, брат.
— Выходит, я ни с чем остался?
— Мы решили помочь тебе:  вспашем твою деляну.
— Мне  дома сидеть?  —  с  раздражением  спросил  его  Никита.
— Придётся тебе помочь отцу оборудовать клуню, а Емеля поедет в поле.
На этом и завершился их разговор.
На утро Никита с отцом перекрывали клуню, в которой Бондаревы хранили хлеб, уб-ранный осенью. Работали молча. Никита сидел на коньке строения  —  он принимал от отца жерди и концы их прибивал  к стропилам. Тимофей, невысокого роста, с земли вбивал гвозди в комли  жердей. Молчание беспокоило Никиту:  может быть,  отец из-за коммуны сердится на него, но не говорит, поэтому он начал разговор издалека:
— До уборки хлебов ещё 4 месяца, а ты, тятя, уже закрома  готовишь. Спешишь?
— А як же, сынок? Хлебом дорожи и сухим его держи. Пахать я уже не в силах. Ко-сить сено могу, Значит, в весенний день свободен, и ты не на пашне, Разве можно этим не воспользоваться? Накрыть клуню я и один сумею  —  от зимы солома осталась.
Никита посмотрел на отца:  постарел сильно за время его отлучки, а работать не пере-стаёт. У него заботы на целый день  —  минуты не посидит. Не было бы обеда, старик, навер-ное, ни разу и не присел бы. Вспомнил Никита отцовский рассказ о том, как подростком отра-батывал барщину. " Ты парень, видать, крепкий, удался ни в отца, ни в мать  —  не иначе  солдаты у вас ночевали". Осмелел Тимоша и говорит: " В нашей хате хиба бывали солдатики? Я их не бачил".  —  " О-о да ты разговорчивый! Не бачил? Так ты ещё тогда из материного са-рафана не выпал,  —  и закатился смехом дородный барин.  – Коль ты такой говорливый, вот тебе работа:  видишь, пиломатериал  лежит сложенный под дубом. Там же  топор, молоток,  гвозди и лопата. Сооруди  вольер, где бы мои борзые выгуливались. Кончишь работу, пой-дёшь домой; не сумеешь сделать, управляющий тебя розгами угостит.  Выбирай, что лучше. Понял? Гляди:  разметка сделана,  по ней и забор веди, а колышки, забитые  в землю, сохрани. Ясно? Начинай,  болтунишка  псиный".
Как ни спешил отец, а день быстро проскочил. Без обеда уже в сумерках заколачивал доски. Верхом на коне подъезжает холёный господин. Прищурил глаза и сквозь зубы  со зло-стью цедит:  " Зачем мне кривой забор? Тебе же сказано:  по метке веди. А у тебя?   Колышек за забором и перед ним. Ослеп, сукин сын? Иди к управляющему  —  он тебя ждёт". Тимоша как послушный холоп упал на колени, склонив голову к земле. Рассерженный барин три раза врезал кнутом изо  всей силы  по мягкому  месту, рассёк холщёвые штаны. Плача, прижимая руками зад, побрёл паренёк к грозному управляющему за гостинцем, который пообещал ему его владелец.
Эту историю Никите поведал отец, когда сын был подростком  и не скосил всю деляну  —  поспешил на вечеринку. В назидание ему об этом рассказал, будь  бы он  крепостным,  не избежал бы розги. Тогда он спросил отца:  " В  том вольере  гуляли, тятя, собаки?"  – " Недол-го грелись борзые на  солнышке. Решил  я барину отомстить Но як?  Подметал господский двор и стащил у холопов булку ржаного хлеба.  Дворовые даже управляющему ничего не ска-зали о пропаже  —  боялись разборки, которая обычно завершалась поркой всех. Нашёл битое стекло, раскрошил его мелко кирпичом, и перед тем, як кормят собак, дал им скатанные мя-киши. Из двенадцати собак сдохли одиннадцать  —  старая сука не притронулась к моему ко-лобку, кобелю досталась вторая порция. Визжали борзые, рвало их,  но цель была достигнута. Помещик выдергал на своей голове все волосы, проклинал псарей. Всем псарям пришлось по-лежать на лавке. Секли их крепко. Пятерых барин в  Сибирь сослал. Горевали мужики  —  в глушь, к медведям их. Не  кумекали,  якое избавление им от истязателя. Страшнее Сибирушки  ничё для них не было".
Знал Никита, что немало перепадало отцу от барина, потому  и не побоялся в Сибирь бежать. Мал  ростом, но юркий. " Секли его нещадно, а он крепок до сей поры,  —  подумал сын об отце.  —  Дубовый мужик. Хлестали крестьян много лет. В революцию  они дорвались до помещиков. Жгли богатые дворянские усадьбы и любовались красотой пожирающего огня  —  вместе с дымом улетало и их вековечное горе. Мстили беспощадно за все злодеяния " Не-нависть к господам-крепостникам Тимофей пронёс через всю свою жизнь, потому сильно и не корил сына, что он задержался в России. Старался  забыть прошлое, находясь в Сибири. Бы-стро освоил сибирский говор, а вот от слова "як" никак не мог освободиться.
Закончив постройку клуни, Никита поспешил в поле, где трудился младший брат.
 Идя к пахарю,  с улыбкой смотрел Никита на необъятные сибирские просторы:  радо-вали его зелень лугов, белоснежные берёзки с темнеющими ветвями  —  кругом ни души. Здесь кричи-свищи  —  никто не услышит.
— На смену тебе пришёл,  —  сообщил он брату.
Однако Емеля не намерен был  уступить Никите и держал, не выпуская из рук,  плуг. Брат не успокоился. Его  мучила совесть:   хромой пашет, а он, такой здоровяка, поэтому не желает стоять на краю поля. Емельян  же хотел польстить брату и показать, что он не хуже других ходит за плугом и умеет вести глубокую и ровную борозду. Как ещё он мо выразить  сою любовь и уважение?  Никита, подойдя к нему, взялся за поручни  плуга и сказал строго:
— Всё, Емеля, хватит. Теперь посмотри, как я борозду проложу. Давно я за плугом не ходил. Думаешь разучился?
Емельян убедился, что брат не растерял навыки пахаря:  борозды одна  за другой, словно по линейке, ложились пласт к пласту.
— Получается,  —  оценил Емельян работу брата.  —  Тогда  нет смысла мне здесь тор-чать  —  работы ещё полно.  —  И заковылял к дому.
К вечеру деляне Никиты подошёл   Антон.
— Решил посмотреть на твою работу. Вижу:  не забыл пахоту. Я уже овёс начал сеять, чтобы Серка подкормить, когда  целыми днями станет таскать лобогрейку. Ни лошадям, ни лобогрейке в уборку отдыха не бывает. Выпрягай лошадей. Мария и Лукерья беспокоятся о тебе  —  думают, пересилишь и завтра не встанешь. Принесли ужин и говорят:  " Мы досеем полосу, а ты  сходи и помоги пахать брату, как бы он завтра без спины не остался".      
Антон расстелил холщёвое полотнище, достал из сумочки свиное сало и  ножом наре-зал тонкие ломтики.
—  По варёному яйцу нам  — куры ещё плохо несутся. Хлеба полбулки дали, не съешь его.
— У меня ещё горбушка лежит.
— Ничё, с молоком пойдёт,  —  подбодрил его Антон.
Достал из сумки крынку с молоком и поставил ёе на скатерть.   Появились  две боль-шие кружки. Антон налил в них молока вровень с краями.
— Бог в помощь вам, братья!  —  приветствовал их Емельян.  —  Отец беспокоится о сыне: не выбился ли из сил, вот и прислал меня на подмогу: выдержит ли он нагрузку, поэто-му послал меня ему на  подмогу,  —  сказал Емельян и слез с быка  —  он ехал на нём верхом.
— Присаживайся к нам,  —    пригласил его Никита.
— Не-е, пока вы перекусываете, я попашу.
— Не трогай лошадей, Емеля,  —  они ещё не передохнули  —  только пустили на па-стбище. Шёл бы  лучше на мою делянку  и помог  бы  бабёнкам,  Марии и Лукерье, овёс сеять,  —  посоветовал брату  Антон.
— Думаешь, они допустят меня до работы? Знаешь же,  они так ловко умеют разбра-сывать зерно, лучше их никто не сможет. Тогда, пока кони попасутся, забороню поле.
Лошади жадно хватали губами  показавшуюся  из земли зелень, пригретую весенними лучами солнца. Глядя на лошадей, Антон   любезно заметил:
— Бедняги дорвались  до травки:  спешат набить  брюхо. У них сейчас  больше всего работают челюсти да хвост  —   щиплют траву, а комары  одолевают. Ногами еле двигают, лишь шею поворачивают  —  экономят время и не тратят зря свою силу. В школе не учились, а разумно поступают. Кто их этому надоумил?
Вспахано и заборонено поле. Трое верховых медленно двинулись к своим домам. Подъехали к участку Антона. Женщины, которые последней пригоршней  засевали овсом край вспашки, заметили подъехавших. Опрокинув вверх дном лукошко, которое до этого ви-село  на шее, Мария бодро приветствовала всадников:
— Три богатыря явились и не запылились! Двое  —  на лошадях, один  —  на быке.
— Вы закончили?  —  спросил Емельян Бондарев.
— Да,  —  ответила Лукерья.  —  Вовремя  подъехали. Какие  чумазые?!
— Брови серые, белки белые  —  не ребята,  а  чертенята,  —  пошутила Мария.
— Заборони посев, Емеля, а мы тебя подождём,  —  попросил брата Никита.
Две супружеские пары улеглись на траве.
— У вас осталась водичка?  —  спросила Лукерья.
— Что-то оставалось в туеске,  —  неуверенно ответил  Никита.
— Я хочу вас обтереть.
Лукерья сняла с головы косынку, плеснула на неё из туеска воду и стала обтирать за-пудренное пылью лицо мужа.
— Усы у тебя потемнели, голубчик.  Я хоть с них  грязь  сверху сниму.
Обтерев лицо Никиты,  Лукерья  намочила водой другой конец косынки и принялась за Антона. Он подмигнул ей,   она  тут же дала ему сдачу:
— Я подмигну! Оторву твои грязные уши, и будешь корноухим.
— Сразу же и выдала! Ну, и Луша.
— Антоша!
— Молчу-молчу.
Обтёрла Лукерья  деверя и обратилась к Марии:
— Маруся, дай твою косынку. Я чистым концом  глаза мужикам протру.
— Ты чё, Луша? Я без головы домой пойду?
— Я  такая же буду идти, да и темно уже будет. Жалко тебе косынку марать. А если соринка в глаз попадёт? Тебе кривой муж  нужен? Даже  тебе подмигнуть не сможет.
Мария неохотно сняла с головы косынку  и отдала её. Лукерья обтёрла лица мужа и шурина чистой косынкой, легла спиной на траву, глянула в чистое бездонное  небо и  на всё раздолье звонким, проникновенным голосом  запела:
Звенит звонок на счёт поверки.
Тут же зычным голосом подхватила Мария вторую строчку. Звучал женский дуэт:
Ланцов задумал  убежать.
Уже  мощным квартетом звучала песня на приволье.
Через трубу он тесную пробрался,
На тот   тюремный   на чердак.
По чердаку он долго шлялся   — 
Себе верёвочку искал.
Нашёл верёвку тонку длинну,
К трубе казённой привязал.
Перекрестился, стал спускаться,
Солдат заметил, выстрел дал.
В казарме сделалась тревога  —
Повсюду били в барабан:
Ланцов из замка убежал…
Приходится удивляться народной песне:  из простых слов она, нет метафоричности, не всегда и рифма есть, порой  рифмуются глагол с глаголом и содержание простенькое, а живёт в народе, её поют. Разумеется, её строчки  про Ланцова  не сопоставимы  с такой метафорич-ной раздольностью,  как
  Из-за  острова на стрежень,
На простор речной волна
Выплывают расписные 
Стеньки Разина челны…
Простенькая и усложнённая песни живут веками. Казалось бы, что первая быстро за-будется. Знают славного народного борца  Степана Разина, а Ланцова никто не помнит,  одна-ко песня о нём не умирает, не забывается. Секрет очень прост:  песенные слова тесно связаны с мелодией  —  они не живут друг без друга. В народной песне музыкальное благозвучие под-крепляется словами
Пропели ещё несколько песен:  про партизан  —  " По долинам  и по взгорьям…", про рыбачку и  Хазбулата удалого, про Ваню-ключника и ухаря-купца. С песней и в выселки во-шли,  ведя за собой  на поводу  двух лошадей и быка.
8 июня по ровной хорошо пробороненной пашне шёл Никита Бондарев и, не спеша, ловко разбрасывал из лукошка овёс то влево, то вправо. До четырёх часов после полудня вы-шагивал он по полосе, оставляя за собой глубокие следы солдатских сапог. Засеял деляну и направился через поле к леску, где оставил  узелок с едой и бутылкой кваса. "Закончил посев,  —  подумал он,  —  а что-то тревожно на душе. Наверное, потому, что одинок".
В это время верхом без седла на красном быке подъехал Емельян. На бычьей шее висел ярмо  —  две толстые вертикальные плашки, скреплённые снизу и сверху утолщёнными спи-цами. От ярма назад шли сыромятные постромки к перевёрнутой зубьями вверх  деревянной бороне. Емеля улыбчивым  взором  глянул на брата:
— Вовремя я подоспел. На пашне следья  великана. Здоров же ты, Никитушка!
Не отозвался Никита.  Тогда Емельян, чувствуя угрюмость и усталость Никиты, круто поменял тему своего разговора.
— Брат, а мы,  как в коммуне,  работаем  —  друг другу помогаем.
— Трудимся сообща, но в коммуне не живём. Подойдёт осень, и плоды общего труда по своим карманам растолкаем. Далеко нам до коммуны, братец.
Емеля понял, что в унисон с братом разговор у него не получился, поэтому он, ударив быка по бокам каблуками сапог, просто сказал:
— Ну, я поехал боронить.      
Никита сел на траву и приступил к позднему обеду. Емельян, проезжая мимо, заметил ему,  не  останавливая быка:
— Поздно отведаешь съестное. Не жалеешь себя,  брат. Солдат вовремя кормят.
Поел Никита, приложился затяжно к горлышку бутылки и утолил жажду квасом. Лёг на весеннюю мягкую травушку, подложил под голову  обе руки и уставил свой взор в ясное голубое небо, где, трепеща крыльями, парили два жаворонка. Он стал наблюдать за ними.  "Долго они будут  трепыхаться на одном месте?  Кто кого пересилит?"  Вдруг жаворонок, ко-торый вился  вблизи Никиты, камнем ринулся вниз, и его соперник тут же повторил его трюк. Стрелой пронёсся вдоль пашни  ястреб.  " Не дал стервятник полюбоваться их стойкости,  —   подумал  отдыхающий сеятель.  —  Одна забота у пернатых зимников  —    схватить меньше-го брата и насытиться ". Плавным кругом, распластав крылья, двигался в весеннем мареве коршун, высматривая с высоты добычу. " Кого же он схватит? "  —  подумал  Никита и стал  следить. Медленно колесил коршун в небесной выси. "Не может ничего высмотреть себе на ужин",  —  мысленно рассуждал  Никита. Вдруг хищник, резко сделав дугу, свернул в сторо-ну,  сделав несколько взмахов крыльями, спланировал немного вниз и стал кружить  над берё-зовой рощей, где свили гнездо  прилетевшие с юга грачи. Не успел пернатый стервятник за-вершить круг,  как от рощи,  часто махая крыльями, поднялись ввысь двое поселившихся в роще хозяев, через мгновение уже пятеро грачей устремились за ним вдогонку. Две чёрные птицы, набрав высоту, ринулись на незваного гостя. Один щипнул его за хвост, другой ударил в правое крыло. Отважная пятёрка набросилась на него снизу. Их клювы выдернули из хищ-ника несколько перьев. Они, кружились вокруг врага, постоянно атакуя его. На помощь сме-лым бойцам устремилась вверх ещё грачиная стайка. Озираясь на налетающих птиц, коршун замахал крыльями и рванулся в сторону. Вереница неугомонных грачей продолжала его пре-следовать, отдельные птицы, вырываясь из стаи, налетали  и щипали его за перья.  Сопровож-дение  стаи длилось  до тех пор, пока хищник не удалился от их гнездовий. Грачи, обгоняя в воздухе друг друга, поспешили  к своим гнёздам.
— Не выдержал хищник коллективного напора!  —  восхищённый азартом птиц вос-кликнул Никита вслух.  —  Ловко пощипали! Так ему, окаянному, и надо!
Уже темнело, когда брат, завершив боронование, подъехал к пахарю.
— Вторую деляну начал боронить.  Завтра продолжу, потом  за  свой пай возьмусь. Пойдём потихонечку до дому?  —  завершил сообщение вопросом  Емельян.
—  Ты езжай, я пойду один  —  коня и быка пора отправлять в ночное.
Не успел далеко отъехать брат, как на взмыленной лошади верхом к Никите подъехал Иван Болтов. На красном потном  лице резко выделялись белые брови и ресницы. Иван  под-кладкой  картуза вытер свой лоб и, не слезая с коня, взволнованно заговорил:
— Тимофеич! Чё деется в Калачиках  —  уму не постижимо. Кошмар там один, ты себе представить не сможешь. У меня разболелся коренной зуб  —  всю ночь места себе не нахо-дил, поэтому решил ехать в Калачики, может, избавят от невыносимой боли.
— Что случилось, Ваня?  —  перебил его Никита.  —  Говори!
— Беда навалилась, Никита. Чехи захватили вокзал. Кругом шаствуют офицеры в по-гонах.
— Русские?
— А то чьи! Караулы поставили. Начались аресты. Калнин погиб, говорят люди.
— Ты с ума, Иван, сошёл?! Что произошло?  —  никак не мог Бондарев вникнуть в суть сообщения Болтова.
— Контра поднялась. Поддержали военнопленные чехи. Все вооружены
— Как такое допустили?
— Не знаю, Никита. Возврат к старому. Вот тебе и коммуна!
Домой Бондарев возвращался, держась за стремя коня Болтова.  Известие подкосило его  —  никак не мог собраться с мыслями. С Иваном он на все лады вёл разбор произошедше-го, но так и не пришли они к разумному, понятному для них,  выводу. Дома за столом угрю-мый Никита съедал свой ужин с неохотой. Он даже не запомнил, что подавала ему на стол жена  — беспокойные мысли  кружились в его голове. Его вялость и задумчивость во время ужина заметила Лукерья и  сказала ему благожелательно:
— Поешь хорошо,  родной  —  ведь ты сегодня наработался.  За плугом ходить  —  не ручкой по бумаге водить.
— Я наелся, Луша. Не хочу больше.
— Устал?
— Нет. Другое не даёт мне покоя.  Контра поднялась. В Калачинске переворот.  Как всё произошло, не знаю…
За ночь Никита, ворочаясь с боку на бок, глаз не сомкнул  —  думы одолевали его бес-конечно. Встал   рано, ещё  не светало:  стрелки ходиков  показывали три часа. Надел на себя армейские брюки, гимнастёрку и яловые сапоги, а на голову  —  свой гражданский картуз.  Для чего так снарядился, Никита, наверное, не мог бы объяснить.
— Луша, Лушенька, проснись.  —  Убедился, что она уже не спит, глянул в  её откры-тые голубые глаза, и сообщил:  —  Я в Калачинск иду. Буду к вечеру дома.
— Такую рань поднялся!  —  Посмотрела на часы и забеспокоилась:  — Голодным не уходи. С собой возьми поесть.
Никита  налил из глиняной крынки в эмалированную кружку молока, от булки отло-мил горбушку  и стал жадно жевать хлеб, запивая  молоком, словно он вчера не ужинал. Про-снулась муха и села на край крынки и поползла по внутренней стенке к молоку.  Никита мах-нул рукой, отгоняя бесцеремонную крылатую нахалку, и накрыл блюдцем крынку. 
Шёл Никита в полутьме по крестьянской дороге быстрым шагом. Берёзовые  околки, одетые в темноту, безмолвствовали. Лишь на полянах изредка прорывался всплеск крика  пе-репёлки:  " Пить-полоть, пить-полоть!" В голове Бондарева роем кружились мысли:  " Что же произошло? Как допустили такое? Откуда взялись чехи?  Что им надо в Сибири? Можно ли защитить революцию? "  Тяжкие думы не отступали всю дорогу. Одни сменялись другими  — от них он не мог отделаться.
Напротив  села Куликово  —  переправа. С незапамятных времён  здесь переправля-лись  через реку, соединяя сибирский юг с житейским миром  — десяток вёрст  до Московско-Сибирский тракта. Этот путь  многие  годы был пуповиной между  Россией и Сибирью. Вели-кий сибирский железнодорожный путь сжал пуповину, но не разорвал её, а  власти не стали обращать внимание на накатанную веками дорогу, не отпускали денег на её обустройство. А ведь была когда-то о ней отеческая забота! При царице Екатерине Второй прокладывали тракт в Сибирь через горы, непроходимые леса и топкие болота. Особенно зыбкими были болоти-стые места. Били  сваи,  а сверху накатывали  несколько рядов кругляша, чтобы проезжать по-суху. И ездили летом и зимой! Предлагался проект:  над тысячевёрстным трактом  сделать крышу, а лучше всего соорудить туннель. Проектов по сохранности жизненно важной для го-сударства дороги было много, беспокоились о ней. Поэтому у России есть Западная и Восточ-ная Сибирь, Дальний Восток и суровый, но нужный стране, Север. С пуском двурельсового пути великий Сибирский тракт,  стал крестьянской дорогой. Отдельные купцы  продолжали возить свои товары по ней, используя старые связи, тайные торговые нити.
Пустынно на реке Оми, лишь чернеется плот на противоположном левом берегу.
— Паромщик! Э-э!  —  закричал Бондарев. Никто ему не ответил.  – Паромщик!!
— Еду! Не шуми,  —  долетел до Никиты сиплый голос.
Когда плот достиг средины реки, спросил паромщика, лицо которого  всё заросло се-дым волосом:
— Что новенького, дедуся?
— Какие могут быть у меня вести? Там, в Калачиках, чё-то творится. Люди по-разному бают. Самойлов,  переезжая,  плясал  — под турахом был, Колесник на подводе ехал  —  ра-довался. Болтов верхом был  —  ужасался. Другие молчат, только крестятся. Чё к чему, не поймёшь. Какая-то планида пронеслась.
Бондарев направился к  вокзалу, пересекая  несколько улиц. Не дойдя до железнодо-рожных линий,  увидел чехов  —  они выделялись головными уборами, похожими на конфе-дератки,  и своеобразными галифе с ботинками. Стоял на путях эшелон с пыхтящим парово-зом. У вагонов расхаживали трое часовых с винтовками.  " Что у них на уме? Кто знает? Не буду заходить в  вокзал. Надо с народом переговорить".
Пройдя несколько метров, направился  в противоположную сторону от вокзала, свер-нул на Столбовую улицу, миновал кабак и двинулся  направо, к мельнице, которая стояла на берегу озера Калач. Там отыскал знакомого ему по съезду механика Смирнова.
— Скажи, Игнатьич, что произошло?
Механик ничего не ответил, взял за рукав его и поманил рукой,  на ходу негромко ска-зал Бондареву:
— Здесь шумновато и люди ходят. Зайдём в каптёрку, там и поговорим.
Каптёрка  —  небольшой закуток с малюсеньким оконцем, запылённым мукой, через которое  дневной свет  еле пробивался. Посредине  —  стол,  около него лавка и ещё скамейка чуть в стороне, стены обсыпаны залетающей сюда мукой, даже на  керосиновой лампе, вися-щей  на стене над столом,  —  мука. Механик весь в мучной пыли:  и одежда, и брови, и рес-ницы, выбившиеся волосы из-под кожаного картуза,  —  белые.
— Удар нанесён революции в живот,  —  начал скорбный рассказ механик, опудрен-ный мукой с ног до головы.  —  Порушены многие Советы.  Заскакивают в населённый пункт  и расстреливают депутатов, активистов. Простых людей  избивают шомполами.            
— Что произошло с Калниным?  —  перебив рассказчика, спросил Бондарев.
— Пришло сообщение из Омска, что пленные чехи, которые должны через Владиво-сток перебраться в Европу, подняли мятеж при поддержке российской контрреволюции. Пе-ред станцией Марьяновка были бои. Мы собрались утром. Телефон не работал. Яков Марты-нович пошел на вокзал, чтобы выяснить обстановку,  —  ведь никаких сообщений и указаний не поступало. Но на вокзале уже чехи и царские офицеры при погонах. Кто-то, видимо, указал на идущего  к станции председателя уездного комитета. Завязалась перестрелка.  Убит или сам пустил в себя пулю,  не знаю. Они утверждают, что Калнин застрелился. Это им выгодно:  не выдержал, испугался. В его пистолете патронов не оказалось. Цируль, узнав о гибели това-рища,  вышел на берег озера, рядом с мельницей, сел на траву и пустил пулю в голову. Вся белая рубашка была  залита его кровью. Не дают гады хоронить. Трупы лежат на улице.
— Сейчас в Калачинске спокойно, Мартын Игнатьевич?
— Шныряет по улицам офицерьё. Бьют, арестовывают. В тюрьме Фёдор Горохов, Иван Белинский и ещё несколько наших товарищей;  кто именно под арестом, я не знаю. При-езжали чехи на мельницу за мукой, но у них разве спросишь об арестованных. Смотри в оба, Никита Тимофеевич,  — могут и за тобой прийти.
— Благодарю, Мартын Игнатьевич, за предупреждение. Но что можно предпринять?
— Если  не подавят мятеж, придётся идти в партизаны  —  будем защищать револю-цию. Держи с нами связь. Похоже, что надолго эта заваруха  —   от Самары до Владивостока растянулись поезда с чехами.
  Бондарев распрощался  со  Смирновым. Решил сходить на базар. Дошёл уже до ба-зарного озёрка и вспомнил, что не базарный день  —  понедельник. Раздумывая, остановился. Увидел держателя ямщины Моисея Годисова, стоящего у своего дома, приподнял картуз, тот, приложив руку к шляпе, поманил его пальцем к себе.  Небольшого роста мужчина  —  весь в улыбке,  чёрные глазки ласково блестели, озабоченно  спросил:
— Зачем, Никита Тимофеевич, пожаловали в Калачики? Твоих боевых друзей  уже нет. Я  смотрю: солдатик в форме идёт. Не к ним  ли собрался, Никита Тимофеевич?
— Что ты, Моисей Захарович,  —  я с ума ещё не сошёл!
— Пора бы и сойти, Тимофеевич. У меня четырёх лошадей с подводами увели  —  им надо груз со складов перевезти. Вернут ли лошадок, неизвестно. Свои  называются!  У кого винтовка, тот и прав. 
— Надолго, думаешь, они?
— Частная собственность всегда кружит голову  —  из-за неё, проклятой, не жалеют людей. Мыслю, что их выковыривать с трудом придётся.
— На конюшне стоят ещё лошади?
— Что ты, милый! Остальных на заимке упрятал. Дурная еврейская голова не догада-лась сделать это утром. Ругаю сам себя. Стою на улице и жду:  может быть, вернут коней. Только  вряд  —  под  спиртным градусом ходят. Ты  по Калачикам не ходи:  мало ли что мо-жет в их натуру влезть. Ты в форме  —  с ними или против них?
" А ведь прав Годисов. Мне это в голову не пришло".
В средине лета Никита вновь встретился с Моисеем Годисовым. Купив косу на рынке, он шёл мимо гадисовского дома и уже спускался к Ключевому оврагу, как из конюшни  поя-вился Моисей.
— Моё самое низкое почтение Тимофеевичу!  —   крикнул Моисей и, когда увидел приветственный взмах руки, добавил:  — Заходи ко мне. Я смогу подвезти тебя.
Зайдя в кухню, Никита обратил внимание на беспорядок:  на столе стояла после еды немытая посуда, над которой беспокойно вились мухи, у печной плиты поставлена низенькая скамеечка, на ней лежал хомут, поверх одежды на вешалке висели уздечки.
— Проходи, Никита Тимофеевич, в горницу, я познакомлю тебя с родной сестрой.
Впереди  прошёл хозяин, за ним  —  Бондарев.       
.— Моя  родная сестра Хава из Омска. Ты, Хава, просила встретиться с надёжным че-ловеком, представляю тебе крестьянина  Никиту Тимофеевича Бондарева. Человек с крепким характером. Участвовал в питерских  октябрьских событиях 17-го года.
" Откуда узнал про меня Моисей? Я же всего мимоходом встречался на базаре ".
Навстречу встала из кресла невысокая женщина-брюнетка. Чёрные атласные волосы зачёсаны на затылок и свёрнуты клубком. Она просто сказала чистым голосом:
 — Рада встретить человека с волевым характером.  —  И опустилась в кресло.  —   Расскажите, товарищ Никита.  (Не возражаете, что я так вас назвала?). Как поживаете в дерев-не? Лучше или хуже, чем раньше?
— При Советах думали о жизни, ожидая помощи крестьянам. Сейчас  мужики в свою скорлупу спрятались. Крестьянин живёт своим трудом, Поработает ладно, будет ему наклад-но. Надежда только на себя. Плохо жили, сейчас  —   между плохо и очень плохо.
— В чём же причина,  товарищ?
—  Беспокойство возросло за хозяйство, за свою жизнь. Крестьянин спокойно мог ехать со своим припасом  в Омск, на другие ярмарки. В нынешнее время  опасается, потому что грабят нашего брата днём и ночью. Сколотили на наших выселках обоз, чтобы ехать в Андреевку на ярмарку. В обед подъехали пятеро с винтовками, сгрузили на одну подводу му-ку и масло, на другую  —  овёс и выделанную овчину. Кругом степь, а они, разбойники, ми-гом скрылись. Погоревали-погоревали мужики и бабы, да и двинулись назад, домой. У отца моего кобылу ночью увели. Добрая была кобылица  —  через год обязательно жеребёнка при-носила. А сейчас что? Мы, три брата, раздельно живём. Трое нас, а рабочих лошадей только пара  —  вот и разрываемся на трёх земельных паях. Я живу без тягла  —  пока воевал, конь пропал. Хорошо, что братья меня не бросают. Без их помощи пропал бы. Никому дела нет до меня  —  хоть  умирай.
— Каково отношение крестьян к правительству? Оно теперь  в Омске сидит.
—Мы его не знаем.  Воров и разбойников появилось больше.    Не наше правительство в Омске, Только осенью, наверное,  вспомнят мужика:  " Давай зерно!"  Не вырастишь хлеб, так и в каталашку посадят.
Моисей усадил в кошёвку сестру и Никиту. Сам сел на облучок. Разговор их продол-жился дорогой.
— Могут крестьяне подняться против правительства?  —  спросила Никиту сестра Моисея, заинтересованная вопросом, она,  прищурив глаза, внимательно посмотрела на него:  какой  же он даст ответ?
— Возмущаются. Но пока выжидают. Всколыхнутся, коль ещё больше  начнут прижи-мать, и за вилы возьмутся.
— Время не ждёт, товарищ. Белая гвардия  наглеет, Не может справиться с народом, так интервентов позвала. Им не Россия нужна, а российское богатство. Наплевать им на рус-скую страну, на её народ  —  им нужен капитал. Везут из России всё, растаскивают по частям. Просидим дома  —   рабами станем. Поднимать народ надо, товарищ.
—Как  из Москвы через фронты добираются до нас, Хава Захаровна?  —  осмелев за время разговора, спросил её Бондарев.
— Всяко разно, как говорят в Сибири. Это наша тайна. Скажу тебе под большим сек-ретом:  наши курсируют  между ЦК партии большевиков и сибирским подпольем. Пока меня ищут в Омске, я отдохну у брата на заимке. Меня выдал предатель, но я успела скрыться. Скоро из Москвы прибудет курьер ЦК. Запомни и другим передай:  партия большевиков при-зывает  к вооружённой борьбе, чтобы вышвырнуть из России интервентов и всю  нечисть.
Моисей остановил лошадь у развилки дорог, Никита вылез из кошёвки, Хава Захаров-на подала ему руку,  пожимая его ладонь и обдавая его горящим взором чёрых глаз, сочувст-венной улыбкой взглянула на него и сказала:
— Прощай товарищ! Вслед за мной добирается до Сибири моя  сестра Любовь с му-жем. Её тоже встретит  Моисей, наш брат-избавитель  от невзгод.  Партия работает. Установи-те связь  с партизанами. Расскажите всю правду крестьянам. Мы победим.
В Калачинске появились новые органы власти. Их никто не избирал. Лица получали назначение от Временного омского правительства. Первым органом власти стала милиция, которая восстанавливала старые порядки. В августе 1918 года Омское временное правитель-ство тоже, как и уездный Совет, определило Калачинск уездным центром.
Арестами, проведёнными после майского вторжения в Калачинск белочехов, постав-ленная сверху власть не интересовалась. Менялись лишь караулы у арестованных. Первона-чально их охраняли солдаты, прибывшие с эшелоном мятежников, затем караул передали Ка-лачинской милиции.
Ежедневно  две девчушки, которым было 8  и 6 лет, с узелками  —  в белую косынку завёртывали продукты:  хлеб,  варёные яйца, сало, лук  — шли на окраину к Калачинской тюрьме. Взрослым было отказано в передаче заключённым продуктов питания, поэтому  по-сылали малолетних, охрана не препятствовала  в передаче узелков с продуктами.
— Ты кому носишь еду?  —  спросила черноглазая, чёрноволосая девочка у младшей, но повыше её ростом.
— Папе. А ты?
— Я тоже к отцу хожу. Давай вместе сюда приходить. Как тебя звать? Я  —  Настя.
— Вера я. Горохова.
— Я Белинская. Мой папа работал на мельнице механиком.
— Мой отец лечил людей.
Каждый день две малолетние девочки шли на окраину Калачинска к отцам в тюрьму  —  взрослых туда не допускали.
Их дороги потом разошлись. Связи друг с другом они не имели. Настя жила  с  родите-лями в Ставропольском крае. Вера оставалась всё время в  Калачинске.
Встретились они случайно, проживая в Ленинграде. Анастасия Белинская уже не рабо-тала, будучи замужем за полковником  Николаем Галашиным. Вера Горохова окончила меди-цинский институт. Войну она прошла старшим хирургом полка. Встретились  и связь  друг с другом в Ленинграде не теряли. Тогда они и поведали о судьбе своих отцов.
— Моего папу выкупила у охраны мама,  —  сообщила Вере Анастасия Белинская.  —  Ему пришлось скрываться от властей.
Рассказала  и Вера Горохова:
— Моего отца из Калачинска переправили в Омск, а затем  —  в Тюмень. По приказу Колчака его расстреляли, когда приблизилась с освободительной миссией Красная Армия. Всех детей мать поднимала одна, замуж она больше не выходила. Ещё трудней бы пришлось, если бы не помощь бабушки.
 Многие в Калачиках хорошо знали  бабушку Веры Фёдоровны Александру  Алмазову. Гимназистка Шурочка влюбилась в молодого и решительного революционера в Казани. Горо-хов являлся членом партии социалистов-революционеров. За нелегальную деятельность  мо-лодого  эсера сослали в Сибирь, определив ему проживание в Калачинске. Девушка, увлечён-ная романтикой, несмотря на протесты семьи, оставила учёбу и рванулась к жениху в далёкий сибирский край. Но их семейная жизнь не сложилась. Её жених, став мужем, поехал на при-иски зарабатывать деньги. Долгое время Горохов не являлся в Калачинск. На приисках за ре-волюционную деятельность эсэра снова заключили в тюрьму. Так повторялось неоднократно:  то Горохов объявлялся в Калачинске, то снова исчезал куда-то.
Шура, поняв, что от мужа материальной поддержки не дождёшься,  решила сама зара-батывать на  пропитание.  В конце ХIХ  века  в Калачинске не было школы, кто имел возмож-ность учиться, ехал в волостной центр, в село Куликово.  Алексадра Алмазова стала на дому обучать  детей из богатых семей.  Выстроили здание двуклассной школы, и долгое время она работала в ней учительницей. Шура воспитала сына Федю в духе народной демократии, кото-рую проповедовали Белинский,  Добролюбов, Чернышевский, Некрасов. Фёдор окончил Ом-скую фельдшерскую школу. В первую мировую войну служил полковым фельдшером. В ар-мии стал большевиком. Жизнь первого калачинского медика  оборалась трагически  —  его расстреляли в Тюменской тюрьме при приближении Красной Армии 


 Глава  седьмая

Мобилизация. Трагедия


Никита Бондарев, хотя и говорил, что крестьяне  не сразу поднимутся против  ненави-стного режима, сам себя  к медлительным и осторожным людям не относил, однако крестьян-ская психология не только теплилась в нём, но и пронзала   суть его поведения. Он узнавал настроение крестьян, беседовал с мужиками, возмущался заводимыми порядками властей, особенно когда касалось поставки хлеба, которые были обременительны для многих. Всю свою физическую силу отдавал своему полевому клину, чтобы у семьи был достаток, охотно помогал отцу в  сенокос. Отец и братья постоянно проявляли заботу о семье Никиты: сено, за-готовленное им,  уже в августе вывезли на никитинский двор. Дружно взялись за уборку уро-жая:  вовремя сжали рожь, пшеницу, овёс и гречиху. Снопы застоговали у Тимофея, чтобы в октябре приступить к  их обмолоту.
У каждого прибывшего в выселки или Потанино пытался узнать Никита о событиях, которые происходили на фронтах гражданской войны, а они не радовали его: армия трудового народа не добивалась военных успехах. Порой доходили слухи, что армия рабочих и крестьян разгромлена.  " Поддали бы хорошенько белякам на фронте, мы бы их отсюда шуганули, "  —  рассуждал про себя Бондарев, однако ничего не предпринимал, хотя уже слышал, что на севе-ре  действуют красные партизаны.
Одно событие, которое произошло на выселках, не только  взволновало Никиту,  мно-гих крестьян, но и заставило задуматься, что властям нужны,  кроме хлеба, и крестьянские  души.
От  Самары до Перми трещал фронт контрреволюции. Требовалось людское пополне-ние, чтобы удержать напор красных. В армии, в которой стал витать дух наживы, ослабла дисциплина, появление добровольцев в её рядах стало редкостью. Власть перешла к мобили-зации крестьян в армию, считая, что эта категория населения наиболее послушная, и если по-ставить  под ружьё, то будет  выполнять команды и воевать ни сколько не хуже, чем раньше ходили в атаку за веру, царя и отечество. В населённые пункты выезжали мобилизационные отряды, которые обязаны доставить  19-22-х лет парней в армию. Богатые откупали своих сы-новей от военной службы или прятали их  на заимках, которые, как правило, были почти у каждого зажиточного крестьянина.
В конце августа такая мобилизационная команда появилась на  Потанинских выселках. Нашли  для призыва восемь парней. Им приказали  в течение часа собраться и отравляться в уезд, так как они мобилизованы в армию.
В обеденное время  к Ракитянским прибежал колесниковский батрак Костя   Коптев. Прямо с порога он затараторил:
— Дядя Федя, к вам собираются. Сейчас они у Колесника обедают. Рыжий мужик из волости приставал к старшему, урядник или кто  —  не знаю, говорит: " Заглянем к Ракитян-ским. У него сынок-студент ушивается от армии. Пусть Рассее послужит". Урядник спраши-вает его:  " Откуда тебе, Удальцов, известно? В волостных списках призывник у Ракитянского не значится ".  —  " Студент! На каникулах парень. Сам Ракитянский всегда  за справедли-вость бьётся, а  коснулось его, он-то  сынка и утаивает его. Скажите,  где правда? "  —  " Коль такое, то пойдём к этим Ракитянским".
— Слышал, Аркаша?  —  сказал Фёдор сыну, сидящему за кухонным столом  —  он допивал из чайнушки молоко, заедая серым хлебом.  —  Что предпримем, сын? Пойдёшь бо-гатых защищать?
— Папа, какие могут быть вопросы? В белой  армии я не хочу  и не буду служить.
— От тебя, Аркаша, это я и хотел слышать.
— Колесник им четверть самогона поставил. Допьют, тогда и явятся,  —  выдал пред-положение Костя.
— Успеем убраться со двора, Настя,  —  сказал Фёдор  и  обратился  к ней:  — Сбегай к Гаркуше за самогончиком  —  надо же гостей угощать.  Ни слова им об Аркаше и слёз своих там не проливай.
— Ой!  — горестно воскликнула Анастасия Ракитянская, глядя на улицу в окошко.  —  Прутся! Уже у дома! Шестеро их! Трое солдат с ружьями.
— Аркаша! За мной!  —  крикнул отец сыну, и они выскочили из избы.
— Мне  не след здесь быть,  —  проговорил  и рванулся из кухни Костя   Коптев.
Огромный лохматый рыжий пёс на цепи у собачьей будки, заслышав шаги и разговор за воротами,  насторожился, взъерошив на шее шерсть дыбом, но  не урчал, уставя цепкий  взгляд на дощатую калитку. Когда она скрипнула,  он продолжал молчать. Стоило усатому уряднику показаться во дворе,  как дворняга рванул длинную цепь и оглушил всех  неожидан-ным собачим басом,  бросаясь на стоящих у ворот. Не ожидая собачьего нападения, урядник отпрянул к калитке, но увидел, что  собака на цепи, выругался:
— Сучья пакость перепугала! Зачем им собаки  —  красть-то нечего.
— Не скажите, господин урядник, вон какие дворы и дом неплохой,  хотя наполовину в земле,  —   с подобострастием, поднимая картуз рукой над головой, возразил ему рыжеборо-дый.  —  Хозяин! Придержи Барбоса, а то сорвётся с цепи! Хозяин! Есть кто дома?! Уснули?  Солдаты, успокойте пса. Сорвётся с цепи  —  растерзает нас.
— Рыжка! Замолчи!  —  крикнул  Костя,  собаке, появившись во дворе.  —   Рыжик, иди в будку! Хватит лаять! В будку!
Пёс, поджав хвост, послушно полез в будку. Рыжебородый сразу же обратился к Косте:
— Ты сын хозяина?
— Не-е. Я батрак. Работаю у Колесника. Должны ехать с дядей Федей в лес за дровами  —  хозяин послал.
— А-а-а. Где твой Федя? Куда подевались хозяева?
— Хозяйка дома,  —   сообщил им Костя.  —  Проходите.
— Нам некогда расхаживать,   —  оборвал его урядник.  – Зови её сюда!
— Тётя Настя!  —  закричал Костя.  —  Постучал в кухонное окно и снова позвал её:  — Тётя Настя!
В оконце показалось лицо Анастасии, паренёк махнул ей рукой. Через минуту появи-лась на крыльце хозяйка дома.
— Добрый день, господа! Чем  мы можем вам услужить?
— Где твой муж?  —  сердитым голосом спросил её урядник.
— Только отобедали, и он вышел. Наверно, на двор пошёл. Федя! Федя! К тебе при-шли.  Нету.  Вы же, Костя, за дровами собирались ехать?
— Я его жду.
— Сбежал?  —  вырвалось у рыжего чиновника.
— С чего ради бы он сбежал? Откуда ему знать, что вы его арестовывать придёте. Из-вестно было бы ему об этом, тогда сбежал бы обязательно. Не удержала бы я его. А чё нам бо-яться? Мы не воруем, не разбойничаем…  —  специально затягивала  разговор она.
— Запела!  —   озлился урядник.  —  Мы не к нему. Твой сын дома?
— Нет.
— Где он?  —  не отступал от женщины урядник.
— В Омске. Он учится в ветеринарной школе.
— У студентов сейчас каникулы,  —  парировал многознающий господин.
— У них  практика до Покрова.
— Кто меня ищет?  —  от хлева шёл Фёдор.  —  Прошу, господа, простить меня  —  у меня  запор, не мог откликнуться, пока не освободился. Я слушаю вас, господа.
Выставив вперёд круглый живот, урядник снизу вверх уставился  на стройную высо-кую фигуру мужика, не зная, что сказать. Он ожидал увидеть плюгавенького низкорослого мужичка, а перед ним предстал богатырь, каких в армейской службе определяли непременно в гвардию.  " И зачем мужику  такой  рост,  —   подумал милицейский чиновник.  —  Будь я та-ким, давно  на плечах у меня  были  бы майорские погоны ". После долгого молчания урядник промычал:
— Ты нам не нужен! Мы пришли за твоим сыном.
— Что он натворил? Вы можете мне, как отцу, сказать?
— Пришли мобилизовать его в армию,  —  канцелярским языком сообщил отцу уряд-ник и для важности покрутил пальцами короткие усики, торчащие в стороны. Фёдор тоже притронулся  рукой к своим висячим усам.
— Он студент, господин урядник.
— Не имеет значения. Горит всё, и приказано тушить. Где твой сын? Он вчера был на вечёрке.
— Утром уехал.
— Днём видали его,   —  вставил рыженький.
— Чего его слушать? Врёт, как сивый мерин. Пошли в избу. Писарь,  —  обратился милицейский служащий к молчаливому чиновнику:  —  Составляй протокол. Запиши всё, о чём болтали этот хозяин и его хозяюшка.  —  Уже подходя к крыльцу,  бросил солдатам, стоящим у ворот, опершись на забор:   — Приступайте к обыску!
Солдаты забросили винтовки за плечи  и пошли в избу вслед за чиновниками. Осмот-рели  кухню. Подняв занавески, заглянули под лавку. Облазили две комнаты. Пусто и под кроватями. Полезли по лестнице на чердак. Две курицы, собравшись там нести яйца, перепу-ганные  появлением  незнакомцев,  кудахтая, размахивая крыльями, ринулись  через головы солдат в ограду.
— Прямо в харю лезут нахалюги,  —  проворчал один из троих, находясь выше их.
На чердаке кроме тенёт,  веников для бани, развешанных на шесте, ничего не было. Не обнаружили они сына Ракитянского  ни в хлеве, ни в конюшне. Сходили к бане, которая стоя-ла в конце огорода, но и там его не выявили.
— Ваше благородие,  —  докладывал солдат уряднику  —  чиновники восседали в гор-нице за столом,  накрытым кружевной скатертью,  —  не нашли.
—  Всё облазили?
—  Каждый угол проверили.
— Гольцов, посмотри с ними ещё раз.
— У сыщиков должен быть намётанный глаз. В хитрых местах надо искать. В хлев за-глядывали?
— Были.
— Проверим ещё раз.
В просторном хлебном амбаре полумрак. Войдя туда со света, ничего не разглядишь. Гольцов запнулся ногой об стоящий мешок с зерном и растянулся на полу.
— Чёрт безрогий расставил мешки на дороге. Не мог оттащить в сторону. В лари за-глядывали?
— Там зерно.
— Шпыряйте штыками!  —  приказным тоном  заговорил Гольцов,  кряхтя поднимаясь  с пола.  —  Висят у вас трёхлинейки без дела за плечами.
Три солдата одновременно протыкали штыками зерно в ларях. Штык легко проходил через пшеницу и упирался в деревянное дно.
 — Вон ворох овса! Проткните его со всех сторон!
Солдат, держа винтовку за приклад, пихнул штык в овёс. Раздался крик со стоном.
— Тут он! Разгребай кучу!  —  обрадовано завопил рыжебородый.
Трое солдат деревянными лопатами разгребли овёс. Аркадий лежал на полу, обхватив голову руками. Его  белая рубашка на спине была вся  в крови.
— Вставай!  —  воплем заорал Удальцов и пнул лежащего юношу в ногу.
Но Аркадий не пошевелился и не застонал.
— Он без памяти,  —   сказал солдат  рыжебородому казаку.
— Тащи его во двор!
Пока несли солдаты тело студента, он несколько раз простонал.
— Нашли!  —  словно клад отрыли, закричал Удальцов, выйдя на солнечный свет.
 Вниз лицом положили Аркадия на траву. Первой выскочила из избы мать. Увидев ок-ровавленного сына, она зарыдала:
— Боже, ты мой!  —  бросилась к нему  мать и упала на колени.   —   Чё они, изверги, с тобой сделали! Как мне тебе помочь? Птенчик разлюбезный!
Опустился к Аркадию на траву и Фёдор. Стёр рукой с его лба холодный пот.
— Аркаша, сын мой любимый. Не сберёг я тебя.  —  Осторожно повернул его голову.
— Неужели ты, родимый, нас покидаешь? Открой нам свои глазки! 
Услышав вопли Анастасии, стали сбегаться к дому Ракитянских соседи. Женщины и мужчины через плетень смотрели во двор, где отец и мать рыдали над сыном. Над плетнём появилась голова Никиты Бондарева. Кровавая драма его потрясла. Он решительно подошёл к калитке, открыл её и вошёл во двор. За ним  в ограду ринулись женщины. Потянулись за ними и мужики. Они обступили супругов,  лежащих на траве  у изголовья сына.
— Федя,  —  обратился Никита,  —  надо  срочно везти Аркашу в больницу.
Фёдор посмотрел снизу вверх на Никиту, смахнул кулаком слёзы со щёк и горестно сказал своему другу и соседу:
— Не успеем. Посмотри на него.  —  Он приподнял на Аркадии подол рубашки:  скользящая штыковая рана проходила через всю спину к сердцу.
Молодой парень боролся за жизнь:  он тяжело дышал, обеими руками сжал пальцами траву, казалось, он сдерживал свой стон, но полуоткрытые глаза подтверждали, что он без па-мяти. Жизнь Аркадия угасала на глазах у людей:  матово-бледное лицо стало  сереть, дыхание прерывалось. Рыжик в будке протяжно завыл. Женщины, обливаясь слезами, громко запричи-тали.
— Пошли!  —  приказал урядник своей команде, и они скрылись за воротами.
Все, стоящие кругом, вздохнули, провожая  мобилизационную команду, недобрыми взглядами. Анастасия,  закатываясь в истерике, лежала пластом на траве рядом с сыночком. Крупные слёзы катились из глаз Фёдора, стоящего на коленях около Аркаши. Отцу и матери трудно было представить, что они расстаются с  любимым сыном. Сегодня он разговаривал, смеялся, вчера вечером играл на гармошке и подпевал известную народную песню " Ванька-ключник, злой разлучник ". Неужели Аркаша  навсегда покинет?
Собравшиеся горестно смотрели на умирающего. Реже становилось его дыхание. Глу-бокий вздох, грудь приподнялась, тело вздрогнуло и вытянулось. Истеричный крик разнёсся по выселкам. Никита и Антон Бондаревы,  Иван Болтов и Константин Коптев подхватили тело Аркадия и понесли в дом. Все люди пошли за ними.  Но их остановили две старушки, хлопо-тавшие на кухне:
— Просим всех  освободить помещение  —  мы будем обмывать покойного.
Весть о совершенном зверстве быстро распространилась по округе. Пешком, на лоша-дях крестьяне устремились к Ракитянским, чтобы вместе  разделить с ними их безутешное го-ре, выразить  сочувствие родителям. Узнав о трагическом событии, приехал на Потанинские выселки и священник Никодим Горизонтов из Потанинской  церкви. Зайдя в избу, он разма-шисто перекрестился, глядя на икону в кухне; в горнице, где лежал в тёмном костюме с вос-ковой свечкой в руках под белым покрывалом  Аркадий, Горизонтов несколько раз перекре-стился и скороговоркой произнёс молитву.
Фёдор трогательно обратился к священнику:
— Батюшка, Я прошу отслужить по убиенному  литургию и похоронить его по всем христианским канонам как православного сына.
Отец Никодим в знак согласия кивнул головой. Перекрестился, шепча молитву, не-сколько раз  своими перстами возложил крест на  усопшего и вышел.
По выселкам разлетелся зловещий слух, что выдал Аркадия  батрак Колесника  Кон-стантин  Коптев  —  он часто бывал в  доме Фёдора. "Другом назывался, а сам нашептал на Аркадия. Вот тебе и не разлей вода. За чё его привечает поп Горизонтов? Хитрюга из хитрюг  —  этот Костя. Такого трудно в жизни найти".
Клевета дошла и до Кости. О ней сообщили ему, когда он поил на речке лошадей Ко-лесника. Он, завершив уборку хозяйского двора,  поспешил к Ракитянским. Без стука  вошёл в кухню. Из дверей горницы падал на кухонные плахи дрожащий отблеск от свечей. У гроба  в вечернее время находились Фёдор, Анастасия, Лукерья,  Мария Бондаревы и две старушки. Одна из бабушек стоя, глядя в пожёлтевшую от времени книжицу, бубнила молитву. Пройдя бесшумно к гробу,  Костя встал на колени, обхватил руками ноги Аркадия и  залился  горьки-ми слезами,  Он не стеснялся их, и они свободно текли по щекам. Старушка приостановила чтение по усопшему.
— Дорогой мой друг,  —  всхлипывая, приговаривал Коптев,  —  ты покинул меня, своего  товарища. Горько мне без тебя. Злодей пустил слух, что я предал тебя, чтобы самому не идти в армию. Клевета жжёт моё сердце. Я не выдавал тебя. Хотел предупредить о мобили-зации, только ничего не вышло.  Колесник отстоял меня от армии  —  не хотел терять работ-ника, а тебе выпала смертельная доля. Прости меня, мой друг! Я отомщу им.
 — Константин не  убивайся,  —  обратился к нему по-отечески Фёдор    –  Аркашу уже не вернёшь. Ты не  виноват  в его смерти. Грех, ничем не искупаемый, пал на того, кто заста-вил  пырнуть  Аркашу. Мы верим тебе, Костя. Никто не сможет поколебать в этом нас. Успо-койся.
— Дядя Федя, я не пойду в их армию, но буду с ними воевать. Стану мстить за Арка-шу, за нашу бедность, обездоленность.
На другой день Константина Коптева  больше в выселках не видели.


Глава   восьмая

Подпольщики


Позднее октябрьское тепло не отступало. Уже с берёзы и осины давно слетели листья. Обнажённый  лес готов был встретить зиму, которая в этот год не спешила явиться. Ударила раза три ночью морозами и притихла. Средина озера ещё трепыхала  водичкой, давая возмож-ность запоздалым уткам безопасно  там переночевать. Края берегов реки не везде схвачены ледком. Но заяц уже  почти сменил летний свой наряд  на зимнюю белоснежную шубку. Ко-гда косой пробегал пахоту или появлялся на озимом поле, белое пятно выдавало сильно его. Но что поделать зайчатам, если в лесу шуршит лист, то не только пугает, но и не позволяёт из-за ветра услышать приближение  врага. Поэтому в эту пору зайчики не забегают в лес.  " На охоту идти на зайцев и куропаток рановато  —  пусть оденутся по-зимнему основательно, рябчиков  в осеннем  разноцветье не разглядишь. Была бы охотничья собака, можно бы и за рябчиком  погоняться  —  он сейчас в теле. Нет охоты  —   займёмся рыбалкой".  Так рассуж-дал Никита, снимая  в конюшне с гвоздя сеть. В ограде он прицепил один конец сети к колу плетня и стал, натягивая ячейки, разглядывать, не порвана ли где она. Дыр оказалось мало. Нарушенные две-три ячейки он стягивал  холстяной ниткой. Ему оставалось пройти с провер-кой метра два сети, когда скрипнула калитка,  и Никита увидел Константина Копьева, ведуще-го за повод коня.
— Костя, Константин!  —  воскликнул Бондарев.  —  Какими судьбами? Каким ветром тебя сюда занесло?
     — Здравствуйте, дядя Никита!  —  негромко, но обрадовано произнёс паренёк.  —  Можно и  потише  приветствовать, товарищ Бондарев  —  я нахожусь на нелегальном поло-жении.  —   Улыбнулся Костя и предложил:  — Можно с конём зайти в конюшню, там и про-должим разговор.
— Почему же нельзя? Заводи коня. Только сена ему не давай  —  потный он. Я сейчас, только сверну сеть и   —  к тебе.   
Никита вошёл в конюшню, когда Константин привязал коня к пустой кормушке.
— Пойдём в избу, Костя,  —  позвал его Бондарев.  —  Пусть конь обсохнет.
— Лучше здесь всё обговорить. Вам, дядя Никита, привет от Алексея Никифоровича Фомичёва.
— О-о! Вон от кого! Не ожидал. Спасибо. Где он?
— В лесу. Алексей Никифорович интересовался, не желаете ли вы к нам присоеди-ниться. Чё ему передать?
— Пора   в лес  подаваться  —   такие порядки пошли, хуже  царских.
— Мы  вам будем рады. Фомичёв у нас  —  командир партизан.  Только об этом нико-му ни слова. За его голову большие деньги дают. Доверяю вам, Никита Тимофеевич, поэтому раскрыл  тайну.
— Об этом, Константин, не беспокойся.
— Я к вам, товарищ Бондарев, с поручениями от отряда партизан.
— Слушаю. Говори.
— Нужда в муке, мясе, сале, картошке. Взаимообразно  —  разбогатеем, сразу же отда-дим. Сможете помочь?
— Сколько нужно?  — спросил Бондарев.
— Муки мешков  9—10, а  другие продукты  по возможности. Дня на 3-4  ещё есть у нас пропитание..
— Понял. Постараемся помочь своим братьям. Гарантирую:  мука будет. Рады помочь партизанам. Удивляюсь, почему ты днём разъезжаешь  — тебя  каждый знает?
— Кто сейчас верхом, дядя Никита, кроме меня, ездит?  Ночью можно на конный разъ-езд нарваться. Начнутся разборки  —  что да почему. В сумерках заезжай в выселки, так соба-ки такой гам поднимут, что невольно заинтересуются:  " Кто приехал и к кому? " Днём я ни-кого не тревожу, и дворняги молчат.
— Тебя здесь, Костя, каждая собака знает. Зачем ей на тебя лаять? Довольно шутить, пойдём в избу. Молчишь, а я уверен, что голоден.
Зайдя в кухню, Бондарев радостно  сообщил:
— Луша, смотри, кого я привёл.
— Боже мой, Константин! Какими судьбами? Проходи.
— Доброго вам дня, тётя  Луша!
— Лукерья,  —  обратился к ней Никита,  —  ты Коптева не видела и не знаешь, где он плутает. Понятно? Налей-ка ему горячего борща  да мяска подложи  —  с дороги же парень. Ты не убирала чугунок  из  печи?
Бондарев любовался, как аппетитно ест Костя. Деревянной  ложкой черпает навари-стый борщ и мигом отправляет её в рот, тут же ложкой зачерпывает  снова. Когда половина налитого ему в плошку борща было съедено, Константин заговорил:
— Дядя Никита, вы знаете, нет уже омского правительства?
— Слыхом не слыхал, не дошло ещё такое известие
— До леса дошло известие, а в  выселках  ничего не знают.
— Мы же никуда не ездим. Что же произошло?
— Может, к лучшему?  —  вставила реплику Лукерья.
Сообщение Кости её обескуражило, чтобы не попадать впросак,  она больше вопросов не задавала, а только слушала, о  чём говорят мужики. Сидела в уголке под иконами малень-кая, худенькая женщина в белом платочке, перевязанном у горла. 
— Власть взял адмирал Колчак. Объявил он себя Верховным правителем России. К чёртовой матери разогнал правительство. Антанта ему помогла.  Теперь, чё скажут англичане, американцы, то адмирал и делает. Своего ума нет  —  иностранцы командуют. Знаете вы, кто воюет против нас?
— Не знаем,  —  ответил Бондарев.
— Назову  самые   дерзкие агрессивные страны, которые падки на чужое. Считайте:    Германия, Англия, Америка, Япония, Франция,  Италия и другие государства поменьше. А злые чехи, которые немало пролили нашей крови?  Забыл  про них.
— Чё они хотят от России?  —  не выдержала Лукерья.  —  Им  своего  мало?
— Они хотят прибрать Россию к своим рукам. Разорвать на куски, как старые штаны, и хозяйничать в ней, как господствуют в Африке, Индии, в Южной Америке и других местах Земного Шара. Империализм не может жить без войн  —  крупным магнатам, банкирам нужна прибыль, приобретённая дешёвым путём за счёт беспощадной эксплуатации трудящихся. Чем крупнее капитал, тем сильнее разгорается аппетит эксплуататора. Почему бы Россию, считают они,  не разделить на сферы влияния и превратить в колонию? Страна богата полезными ис-копаемыми. Её можно доить и доить, получая сверхприбыли. Чтобы захватить российское бо-гатство, надо придушить буйный русскиё народ. Фомичёв просил передать:   в Сибири уста-новлена наглая диктатура при поддержке иностранного капитала, ждите жестоких репрессий.
— Важные новости ты нам принёс, товарищ  Коптев,  —  удовлетворённо подвёл итог Бондарев.  – Устоим в борьбе?
 — Дадим отпор, если не будем сидеть по избам. Нельзя ждать грома, чтобы перекре-ститься. Война уже идёт кровавая, направленная на порабощение нашего народа. Дворяне при царе  все деньги, добытые тяжким трудом крепостного крестьянина, спускали заграницей. Там богатели, а мы беднели, и сейчас  они ищут  дурака, который направит  поток капитала из Рос-сии в их страны. Нашли такого болвана в лице  адмирала, которому предстоит душить народ-ный гнев, чтобы выполнить свою предательскую  миссию. Не понравится он им  —    другого подонка подыщут. Тот, кто станет отдавать богатство России мировому капиталу, встав на предательскую тропу, будет провозглашён ими лучшим из  лучших  в мире капитала. Для  них  он герой  —   отдаёт без боя богатства России. Гребут империалисты прибыль с помощью войны, закабаляя другие народы. И Россию пытаются превратить в колонию. Никто не даст нам избавленья, только простой народ может освободить страну от  капиталистической сквер-ны,
— Ты, Костя, стал настоящим политиком.
— Какой же я должен быть? Я же являюсь связным  партизанского отряда, который борется за правду. Живу у отца  Никодима.
— Удивил ты меня  —  можешь состязаться с питерским агитатором. Подковывают те-бя большевики  хорошо. Знай, мы, бедняки, с вами. Доедай, Костя пшенную кашу с молоком, а я пойду и  задам овса и сена твоей  лошади   —  теперь она уже обсохла.
К вечеру Никита Бондарев заглянул к Ракитянскому, живущему  в соседях. На его во-прос, где муж, Анастасия ответила:
— Где ж ему быть?!  На мельнице. Теперь всю зимушку там пропадать будет.  Дома не хочет быть  —  печалится о сыне. Ветер стихнет, тогда  может появиться  в избе.
Никита отправился за околицу. Ветряная мельница Ракитянского  стояла недалеко от выселок на бугре. Издали видно, как почерневшие от времени крылья совершали быстрые взмахи  по кругу, как бы стараясь вырваться из бесконечного кольца.  Открыв мельничную дверь, Бондарев оказался в тесной прихожей. На лавке у стенки, оставив узкий проход, сидели пятеро бородатых мужиков.
— Фёдор здесь?  —  спросил он у них.
— Никита, занимай очередь. Не нарушай порядок. Мы уже вторую ночь будем на мельнице проводить. Утихнет ветер, придётся и третью ночь ждать,  — забеспокоился  мужик, у которого подходила очередь на помол зерна.
— Мне молоть не надо.  С Фёдором  поговорить хочу. Я пешком пришёл.
— Тогда проходи. Он там, наверху.
Нижний ярус мельницы в два раза  больше прихожей, однако не был просторным, так как основную площадь занимал  мельничный остов, оставив место для лестницы, по которой можно подняться к жёрнову, и для жёлоба, по нему сверху сыпалась мука в подвязанный к лотку мешок. Никита поднялся по узкой скрипучей лестнице, устройство которой проще про-стого:  к двум жердям прибиты берёзовые планки, круглые, никем не обструганные, но удоб-но прилегающие к каблуку перекладины, освободившиеся от берёсты,  не скользили, имея на каждой палке углубления для левой и правой ноги. Фёдор, весь опушённый мукой,  глядя на вращающийся жёрнов, что-то пояснял мужчине, такому же выбеленному, как и он, но мель-ничный грохот  заглушал  его голос.  Мельник, сверкнув  глазами, кивнул головой Никите, продолжая пояснять. Никита подождал, закончил разъяснения Ракитянский, подошёл  и   про-говорил ему в ухо:
— Здравствуй, Федя! Спустимся вниз, разговор есть.
— Добрый вечер, сосед! Спускайся.  —  Крикнул подручному.  – Смотри, Ваня, за раз-молом!   
Выйдя на воздух, Бондарев объяснил Фёдору, что заставило  его прийти  к нему на мельницу. Никакого удивления он не проявил, лишь сказал:
— Давно пора.
— Не доходило до ума,  —  согласился с ним Бондарев.
— Когда и где будем передавать?
— В субботу. Здесь, на мельнице.
— В субботу  —  это хорошо,  соглядатаев не будет,  так как после бани все дома си-дят. В ночь на воскресенье я своё зерно молоть стану, так что свидетелей не окажется. Ивана отпущу пораньше в баню.
— В обед  я три мешка привезу.
— Я четыре мешка муки намелю. Кто ещё может?
— Антон и Иван Болтов могут выделить  один-два куля.
—  Сегодня среда. В пятницу зарежу свинью  —  уже холодает.
— Я свою тоже пущу под нож. У Антона огромная матка.
— Не пойдёт,  —   заметил Ракитянский.  —  Два месяца назад опоросилась,   
толку от неё мало  —   тоща, словно плаха, потому что поросят кормила. Кого же привлечь? Не всю же свинью отдадим  —  надо и себе сколько-то оставить.
— Племяннику Михаилу скажу:  пусть везёт мясо и мешка два зерна.
— Это дело. У  него жена не поднимет шум?
— Он её убедит. Жинка у него понятливая.
  Но  эти доводы Фёдора не успокоили, поэтому он заявил  Бондареву:
— Хотя заказа не было, надо подумать о пшёнке и гречке. Зимой без каши трудненько жить. Кто и сколько может выделить из своих запасов, подумай, Тимофеевич.
Субботний вечер выдался на славу: чуть подморозило, летели хлопьями снежинки, лёгкий ветерок кружил мельничьи крылья. Печные трубы на выселках перестали дымить, ко-гда четыре порожних телеги подкатили к мельнице. С первой подводы соскочил шустрый па-ренёк, открыл мельничную дверь и крикнул внутрь:
— Здесь заказ с дальнего места был. Выполнили?  —  Это был пароль.
— Не всю пшеницу смололи  —  ветра не было,  —  прозвучал из мельницы ответ и вышел  наружу детина в шубе и шапке.
— Дядя Никита, здравствуйте! Мы приехали.
— Костик, здорово! Будете грузить? Здесь никого нет. Всё для вас припасли:  мука сверх нормы  —  13 мешков, два куля овса, есть гречка, пшёнка, мясо, сало, четыре колобка сливочного масла и лагушонок  конопляного масла.
—Замечательно! Удружили хорошо!  —  восхищался  Коптев.  —  От всех  благода-рим! За нами  —  долг. Где дядя Федя? Вон выходит. Здравствуй, отец родной!  —  Костя об-нял и прижался к нему.
Через 15 минут,  легонько постукивая по замерзающей земле, партизанские подводы  отъехали. Вслед им размашисто  махали мельничные крылья.
 7 ноября опять никого не было на мельнице  —  Фёдор молол для себя зерно. Небо сверкало звёздами, мороз с ветерком обжигал лицо Никиты, когда он поздним вечером  при свете луны спешил на мельницу.
— Думаешь, Фёдор, в такой мороз приедут?
— Тимофеевич, какой это мороз для сибиряков? Они даже не заметят его.
Распахнулась дверь, и раздался бодрый голос:
— Здесь  был заказ на размол пшеницы! Примите груз?
— Примем, но только утром  —  грузчиков нет,  —  ответил Фёдор.
В прихожую вошёл парень.
— Костик  милый! Опять встретились!  —  воскликнул Фёдор.
Коптев обнял названного отца, потом  —  Бондарева. Щёки Кости горели румянцем от мороза. Глаза  светились радостью от встречи.
— Принимайте груз. До утра нам ждать нельзя,  —  улыбаясь, заявил Константин.  —  Полностью привезён долг. Только вместо муки  —  зерно.  Пойдёт? Ребята! Заноси!
— Себе оставили?  —  со всей серьёзностью спросил Коптева Фёдор.  – Брали 13 меш-ков, а привезли 16.
— Там наверху никого нет?  — Фёдор помотал головой.  —   Обоз взяли у колчаков-цев, в нём всякой всячины было полно. Они, сукины дети, грабят крестьян, а мы  —  их. Го-лодных подкармливаем в деревнях. Берите и не стесняйтесь  —  на выселках есть, кому по-мочь.
— Стой-стой, Константин!  —  закричал Бондарев, заглушая мельничный гул.  —   Два куля свиной колбасы!  —  Дотошный Никита докопался до истины. —  Ты нас под шомпола готовишь? В подполах её поедать? Свиней не резали, а колбасным духом прёт.  Спроси любо-го на выселках, и он скажет, у кого колбаска есть, а у кого её нет. По запаху узнают. Когда го-товят свиную колбасу, дух ароматный идёт по всем выселкам. И бабы засекают, кто в этот день колбасник. Наших женщин никак не проведёшь, так что увози свой продукт  назад.
— Возьмите себе хоть немного.
— Нисколько!  —  возразил Бондарев.  —  Этим не шутят.
— Две возьмите. Вы же тут всю ночь будете и пожуёте.
— Пару можно взять,   —  согласился  Фёдор,  —  мало ли кто на мельнице мог уго-стить. На выселки её нести не стоит. В этом случае Бондарев прав.
— Практичный,  —  отметил Костя.  —  Чтоб  не скучно было ночью, мы дарим вам за добрую работу две пол-литровочки  "Смирновки". Дядя Никита, не возражайте. На двоих од-ну даём. Вторую поднесёте деду Тимоше за хорошее воспитание сына. Знаю, он каждый вечер  рюмочку смирновской выпивает. А где её сейчас найдёшь?  Дядя  Федя, вам поручается обра-довать деда Тимоху. Всего хорошего! Берите, ребята мешки. Поехали!  —  Посмотрел снизу верх на двух богатырей и добавил:  —  Оружие требуется, достанете  —   дайте сигнал, будем много благодарны вам, надо крепко бить негодяев. Доброго вам здоровья, товарищи!
Всю ночь кружила крыльями мельница-ветряк, размалывая зерно. Не спали Фёдор и Никита. Им постоянно приходилось заносить мешки  с зерном, чтобы бесперебойно крутился жёрнов, оттаскивать от лотка кули с мукой и подвязывать к жёлобу пустой мешок. Выходило так: одна площадка освобождалась от груза, другая загружалась. Всё же они, занятые работой, успевали поделиться своими думами...
— Считаешь ты, Никита,  колчаковцы начнут  зачистку?  —  поставил вопрос  Фёдор перед Бондаревым.  —  Может, посчитают, что мужики смирённые?
— По-моему, начнут: надо же власть сохранить. Адмирал стал диктатором. Кто его по-ставил? Ты? Я? Надо отучить, чтобы не думали плохо о власти. Кого плетью  огреют, кого в тюрьму затолкают  —  начнут свой порядок наводить. Мне так будущее грезится   — надо же мужика от выборов отучать. 
— Мы плети ждём от буржуазных прислужников?
— Вот так огорошил Федя! В мой огород камушек?  Пора за вилы браться? Вилы ви-лами, а оружие надо искать. Подумай, Фёдор, у кого из фронтовиков оно есть?
Понял Ракитянский, что взбудоражил Бондарева   —  он не успокоится:  всё предпри-мет, а оружие найдёт.
В конце ноября  вьюжный  ветер  резкими порывами  засыпал снегом глаза  — смот-реть на встречный резкий холодный снежный поток  невозможно. Только тогда, когда каурая лошадка, вёзшая небольшой возок соломы, на которой сидели Никита Бондарев и подросток Алёша Ларин, забегала по дроге в лесок, можно было седокам  обернуться и взглянуть, чтобы убедиться, не сбились ли с пути при ослепляющем  буране. 
— В такую пургу вряд ли дозорные рискнут выехать. Однако надо быть готовыми ко всему, Алёша. Я должен предупредить тебя:  если встретится конный милицейский  разъезд, бросай вожжи и беги вправо, в лес, я  —  влево. Домой добираться своим ходом. По сугробам лошадь не догонит пешего, так что беги, сколько есть сил.
— Дядя Никита, волков бояться  —  не надо в лес ходить. Чё разъезду надо от нашей соломы? Остановят и отпустят.
— Плохо, что ты, Алексей, в армии не служил. Это приказ тебе:  оставляй лошадь и убегай. Твоя жизнь дороже всего.
— Наш конь  достанется им? Я  не согласен. Приду домой без него? Лишиться послед-ней радости? Лошади нет  —  кукуй в поле.
— Отец знает, что можем  потерять коня.
— И он согласился?  —  Бондарев кивнул ему головой.  —  Удивляюсь. Странно. Как будет батя весной землю пахать? Представить не могу. Между прочим, дядя Никита, вы, мож-но сказать, сегодня мне жизнь испортили.
— Я не колдун, чтобы на тебя порчу наводить.
— Вы, дядя Никита, хуже колдуна, тот может расколдовать, а вы мою судьбу ломаете  безвозвратно.  Я сегодня в Куликово назначил свидание, которое должно было решить мою судьбу. Она сказала:  " Кто первый придёт, с тем и уйду ". Выходит, я бобылём остался. Гришке она достанется!
— Отец лошадь не пожалел, чтобы ты с ней не связывался. Какая, Алёша, любовь, если первый её уведёт?! Твой отец в такой любви хорошо разбирается. Повторяю:  лошадь не по-жалел. Это многое значит. Под пули тебя послал, чтобы ты её в жёны не взял.
— С двух сторон меня обложили, а я винил только Никиту Тимофеевича. Вот почему отец в категорической форме настаивал, чтобы я ехал. Лошади ему не жалко! Батя против кра-сивой, ему надо работящую. Не может он отбросить старый быт.
— Напрасно, Алёша, обижаешься на отца. Он о тебе беспокоится. Лошадь не пожалел ради того, чтобы отрешить тебя от неё. Ту, которую ты выбрал, уведёт от тебя любой, стоит только ему её пальчиком поманить. Разве может жизнь пройти спокойно с такой любовью? Нет обоюдного согласия  —  нет и любви.
— Никогда не задумывался над этим. Неужели краля может подвести?
— Предусмотрительность никогда не мешает в жизни.
— Дядя Никита, неужели мы из-за соломы боимся милиции?
— Чудак ты, Алёша. Можно уже открыть тебе тайну:  под соломой оружие лежит, ве-зём его партизанам.
— Чё вы мне раньше  не сказали? Я на своём чердаке две винтовки запрятал. 

 
Глава  девятая

Каратели  и  мстители


В морозный январский  полдень явилась в дом Никиты Денесиха.  Поздоровалась, сня-ла с головы закуржевевшую шаль, стряхнула с неё иней, накинула на плечи и заговорила:
— Не буду садиться, не приглашайте  —  я скоро уйду. С плохой вестью пришла. Ти-мофеич, беда на пороге  —  каратели рыщут. Третьего дни в Кормиловке появился  отряд на конях. Избили шомполами мужиков, кто большевиков поддерживал. Говорят,  в соседние де-ревни  выезжали. Сегодня утром смотрю в окно:  они в Тарасино въезжают. Оделась и. —  сюда бежать. Думаю, долго ли им реку перейти? Предупрежу Никиту  — он же большевик.
— Хоть не большевик, но за сообщение, Дарьюшка, спасибо. Только за что нас тер-зать, не понимаю? Я никому дорогу не переходил, никому  не угрожал.
— Бог, упаси меня!  —  Дарья  перекрестилась на иконы.  —  Другие чё-нибудь дела-ли? Но  истязают мужиков. Это правда, Никита.
— Ещё напасть на нас,  —  проговорила Лукерья и клубочком уселась в углу под ико-нами.  —  Не было печали, так черти накачали.
Дверь распахнулась, и с морозным паром в заснеженном тулупе, высокий воротник ко-торого скрадывал  шапку, влетел в кухню Михаил Иголкин. Сверкая чёрными глазами, он громко прокричал:
— Ратуй меня, дядько Мыкыта! Чё деется в Потанино!
— Что стряслось, племянник?
— Хиба поверишь? Верховые казаки понаихалы!
— С ружьями?  —  перебила его Денисиха.
— С винтовками и плётками. Шукают Хвомичёва.
— Так его там нет! Не найти его  им!
— Его  не найдут  —   за тобой,  дядко,  придут.
Задумался Бондарев: летом можно в лес идти, зимой   —  кругом снег да  мороз. В лю-бую деревню явись, сразу все знают, кто ты такой и откуда. Может к Ивану в Омск податься? Примет, не откажет. Но если начнут искать, доберутся и до Ивана, да и в Омске не спокойно. Все свои на нелегальном положении, быстро их не отыщешь. Диктатор, дьявол его задери, устроил, что друг друга бояться стали. Как же поступить? Всё же надо к  своим  подаваться. Досиделся до той поры, пока не припекло. Где же найти Коптева? Он не думал скрываться, делал вид, что ни с кем не связан. Жил и работал у Горизонтова. Наверное, теперь скрылся. Как подойти к попу?  Очень занозистый священник. Скорее всего, ручку карателю целует. У кого сила, к тому и прильнёт. Ничего не сделаешь, рассуждал про себя Никита, придётся за-действовать Михаила  —  пусть узнаёт. Вот такое витало в голове Бондарева, когда его дом покинули Денисиха и Иголкин.
— Луша, собери мне в узелок хлеб и сало,  —  попросил  Никита жену,  —  пойду в Потанина. Хватит дома сидеть
— Зачем отпускал Михаила  —  он бы тебя подвёз.
— Не сообразил сразу. Ничего, дойду  — не в первый раз. Всем говори:  ушёл в Омск на заработки  —  надо, мол,  как-то жить.
Лукерья припала к поясу мужа  —  к шее руками  не дотянулась. Никита нагнулся к ней и крепко поцеловал  в губы.
— Опять расстаёмся, любушка моя. Не дают нам спокойно жить вместе.
— Без тебя придётся рожать.
— У нас будет прибавление? И ты молчала?! Сколько уже?
— Пятый месяц доходит.
— Больше половины. Обязательно Дарьюшку позови. Пусть поночует у нас. Крепко целую вас. К этому времени я вернусь. Постараюсь.
Группа всадников,  въехав в Потанино,  сразу же направилась к избе, где недавно раз-мещался сельский Совет. Над крыльцом торчала палка, заменяющая флагшток, но флага на ней уже не было  —  его сорвали, когда дошла весть, что чехи разогнали Советы в Омске и Калачинске. На крыльцо  выскочил лысоватый мужик, выставив вперёд окладистую рыжую бороду,  Улыбаясь заискивающе, низко кланяясь, он проговорил, вперив  свой взор в верхово-го офицера, словно тот уже его загипнотизировал:
— Приветствую господ на потанинской  земле! Милейшие, прошу в избу  —  мороз се-годня не балует. Я здесь от волости. Удальцов я, Ефим Петрович.
Полковник, одетый в меховую венгерку и кожаные чёрные штаны, на ногах  —  хро-мовые сапоги, на голове  —  серая каракулевая папаха. Легко, по-кавалерийски, соскочил с жеребца. Ординарец тут же принял от него повод.
— Чёрт задери, пальцы ног стали подмерзать. Открывай хоромы, Ефим, будем греться.  —  Щёлкнул нагайкой по голенищу.
Удальцов, не распрямляясь, ухватился за дверную ручку и распахнул дверь.
— Прошу, господин полковник! Рады вашему приезду,  —  проговаривал он и отсту-пил в сторону, давая дорогу полковнику.
Зацокали кованые сапоги по полу. Вдруг приезжий  взвизгнул,  когда правый его са-пог, словно лыжа, скользнул по плахе.
— Девяносто чертей-сволочей! У тебя, Ефим, пол мороженый!
— Нет, ваше благородие! У вас сапоги смёрзлись.
Полковник широким шагом, чуть не строевым, прошёл к столу, бросил плётку и кожа-ные перчатки на него. Обойдя стол, сел на  стул
— Я полковник Войтешко!  —  полным голосом сообщил он  стоящему  перед столом и перед ним Удальцову.  —  Прибыл сюда с отрядом по приказу адмирала Колчака для наве-дения порядка. Мои казаки вышибут из каждого населённого пункта  всех большевиков и большевистский дух. Я наведу порядок. Мужики забудут  проклятые "советы ".
Вошёл ординарец.
— Казакам можно спешиться, господин полковник?
— Минутку!  —  предупредил его полковник  и обратился к Удальцову:  — Здешний председатель Совета  живой?
— Жив! Куда ему деться!
— Веди его сюда!
— Ваше благородие, не могу:  его нет в селе  —  исчез.
— " Куда ему деться! "  —  передразнил Войтешко Удальцова.  —  Говори:  где он?  —  Рыжая борода упала на грудь.  —  Не знаешь?! Если врёшь  —  твоя красная борода украсит забор. Веди сюда его жену!
— Не могу, ваше благородие  —  он  бобыль.
— Всё у тебя, Ефим, не могу! Мы всё можем. Найдём и повесим вместе с тобой! Ха-ха-ха,  —  зло засмеялся полковник и приказал ординарцу:  — Обыскать дом, где он жил.    
Только вышел Удальцов, как к полковнику вошёл паренёк, одетый в лёгкий полушубок с белым воротником и такого же цвета барашковой шапке. На нём были и пимы белые. Он вытянулся в струнку перед полковником. Полковник смерил его недружелюбным взглядом, но ничего не сказал ему.
— Ваше превосходительство! Разрешите обратиться?
Это " ваше превосходительство " смягчило полковника,  но он не подал вида, однако сиплым голосом буркнул:
— Я слушаю тебя.
— Ваше превосходительство, я  Константин   Коптев, беглый казак  из Оренбуржья. Бежал из  станицы в октябре 17-го года, как стали большевики шерстить нашу верхушку. Спа-сался здесь от смутьянов, притих, был в батраках, чтоб меня не опознали. Готов служить ве-рой и правдой царю-батюшке и святому отечеству.  —   Взмахом руки Константин перекре-стился  —  Да святится имя твоё!
— Почему ты раньше не показался?
— Так ни одного казака близко не было. Мог я открыться? Вы приехали, я сразу к вам.  У меня нет никаких документов, а казаки казака сразу распознают.
— У кого сейчас батрачишь?
— У здешнего священника, отца Никодима.
— Что ты умеешь делать, беглый казак?
— Обучен лихой верховой езде, ваше превосходительство! Рубаю шашкой. Стреляю из любого оружия. В станице был писарем. Готов и вам служить верой и правдой.
— Местные жители тебе известны?
 — Так точно! Могу о любом всё рассказать!
— Знаешь ты, Коптев, кто перед тобой?
— Так точно, ваше превосходительство, нет!
— Перед тобой начальник особого отдела адмирала Колчака полковник Войтешко.  —Он встал со стула, показывая себя, и продолжил:  — Очищаем деревни и сёла от большевист-ской  заразы. На быдло действует плеть и нагайка, петля и пуля. Не чикаемся. Сила всё одоле-ет. С нами бог и иностранные державы.
Быстро прошагал ординарец к столу и зашептал на ухо полковнику. Когда денщик полковника распахнул дверь, Коптев отпрянул в сторону:  в проёме двери стоял поп Горизон-тов. Он держал на вытянутых руках поднос, накрытый вышитым полотенцем. На нём лежал  хлебный каравай с солонкой.  Пышная борода серого цвета  священника  —  седина перебива-ла тёмный волос  —  свисала до подноса, прижатая подносом, широкие рукава чёрного стиха-ря повисли вниз, широкий длинный подол закрывал его обувь. Наперсный  серебряный крест, надетый поверх ризы, высовывался на груди позади хлебной булки, прикрываемый бородой.  Бархатная фиолетовая скуфья, лёгкая шапочка, придавала лицу радостное выражение. Слева от священника стоял улыбающийся  рыжий Удальцов,  справа  —  седобородый мужик
— Спасителю,  —  нараспев начал поп,  —  истинной веры и святого креста, избавите-лю от дьявольского напущения  жители села  Потанино  преподносят хлеб-соль. Прими, бо-жий сын, во славу  Иисуса Христа!
Войтешко  встал, обошёл стол, подойдя к попу, перекрестился, отломил  хлебный ку-сочек, ткнул его в солонку, поцеловал булку и отправил  корочку  в рот. Принял  поднос и пе-редал этот дар ординарцу, стоящему рядом с ним. Затем он протянул свою руку к священнику, тот подал  пухлую лапку,  приложился к ней поцелуем, встал  колено и покорно попросил:
— Благослови, святой отец.   
Перекрестился полковник. Церковный служитель осенил его крестом, и сам перекре-стился, бормоча что-то под нос. Мужики и Коптев внимательно наблюдали  за происходящим процессом. Поднялся Войтешко, выпрямился, пригласил святого отца присесть  и спросил:
— Как живётся вам здесь?
Горизонтов ответил ему:
— Божья воля на всё:   в святой церкови  славим творца нашего.
— Зачинщики Советов есть?  —  задал очередной вопрос белогвардеец.
— С испуга антихристы сгинули,  —  за всех ответил поп.
— Подождём их появления. Кто староста в селе? 
— Сбёг!  — выпалил Удальцов.
— Кого поставим?
— Кольцова,  —  посоветовал Горизонтов.  —  Вот этого чернявого.
— Так точно, ваше превосходительство, подойдёт,  —  отчеканил   Коптев.
— Назначаю тебя старостой. Как дразнят?
Кольцова смутил вопрос,  догадавшись, о чём спрашивает его, ответил:
— Никонор Иваныч, по фамилии  —  Кольцов.
— Кольцов, Удальцов  —  чёрт послал мне таких молодцов. Будешь, Никонорик, получать
наши депеши  —   исполнять их немедленно. Даю тебе в писари Константина Коптева. Поя-вится любой совдепщик, связать его и к нам доставить.
— Будет исполнено, ваше превосходительство!  —  не успел Кольцов проявить
перед полковником  свою прыть  —  поспешно перехватил инициативу   Константин  Коптев своим  " будет исполнено".
— Молчишь, Никонор?  —  не оставил без внимания старосту Войтешко.
— Всё исправно сделаем!  —  не зная,  что сказать, выдал Кольцов.
— Мне бы к обедне,  —   со смущением  заявил  поп.
— Я не держу. Прошу заходить. Мы ещё поработаем с новым  начальством.
— Ожидаем с матушкой вас к обеду.
— Благодарю. Такое за мной не задержатся.
— Бог милостив. Спасёт нас.
Кивая головами и крестясь,  Горизонтов и  Удальцов покинули  помещение.
— Нет мужиков, займёмся их бабами,   —  заявил полковник.  —  Пощекотаем их плё-точками  —  пусть скажут, где их мужья время проводят.
Никита Бондарев ожидал в доме Иголкиных своего племянника. Около дух часов про-ждал. Наконец Михаил явился 
— Полсела обежал  —  нет Кости, как сквозь землю провалился. Хотел у попа спросит, но и его не нашёл. У конторы, где обычно староста  находился, казаки стоять. Обожди, Мы-кытушка, я ещё сбигаю, как  казачьё  уедет.
—  Ждать да догонять  —  хуже всего. Ты думаешь, для чего сюда казаки явились?  —  спросил Никита Михаила.
— Леший их знат. Имают, видно, дило.
— Ты ничего не чуял?  —  Никита даже вставил словечко Михаила, рассердясь на не-го.  —  Людей в Кормиловке, Зотино, Георгиевке посекли, знаешь? Вот их дило! Придут к те-бе спрашивать обо мне, а я тут сижу  —  их поджидаю. Пойду к Чемиренко  — голь перекат-ная, смирнее всех, так что  не подумают, что я у них. Может, там и переночую. Что узнаешь, придёшь и скажешь мне.
Улицу запуржило снегом, перемёт на перемёте. Жди, когда дорогу крестьяне рас
катают санями. Пока же пимы Бондарева по голяшки зарывались в снег. Идя по улице, он по-чувствовал, как кто-то тронул его за плечо, обернулся:  перед ним стоял Горизонтов; хотел отойти, уступив ему место, но священник негромко пробасил:
— Зайди в святую обитель. Ты нужен.  —  И обогнал Никиту, шагая широким  шагом, полами своего длинного платья бороздя  занесённую снегом дорогу.
  " Ловушка?  —  сразу же мелькнуло у него в голове.  —  Мерлушка попу на опушку.  —  Засомневался Бондарев:  — Решил выдать? Зачем тащить меня в церковь? Что надумал поп? Зайду  к священнику  —  не будут же в церкви брать меня ".
Церковная калитка открыта, проход забит снегом. В ограде его встретил Горизонтов и проводил его в опочивальню. В небольшой комнате, окна которой прикрыты жёлтыми што-рами, царил полумрак. В восточном углу перед иконой святой Марии горела лампада. На не-большом столике свеча тускло освещала  Библию. У дальней стены, напротив входной двери, Никита заметил, приглядевшись, широкую кровать, накрытую, видимо, красным покрывалом, выделялись в темноте  белыми наволочками две подушки. Не заметил ничего для сидения.
— Присядем на диван  —  он сзади стоит,  —  пригласил Никиту Горизонтов.
Разместились на мягком кожаном диване, и священник задал вопрос:
— Никита Тимофеевич, хотел узнать у тебя, ты  большевик?
Бондарев промолчал. Поп Горизонтов понял, что Никита не  ответит ему.
— Бог с тобой. Я не для интереса спросил. Знаю, ваша семья правильная, крестьян-ская. Отец набожный, хоть редко, но посещает церковь. Хочу предупредить тебя:  эти на ко-нях таких, как ты, в живых не оставляют. Считают:  кончат человека и его идеи уйдут с ним в могилу, да и другие будут напуганы расправой. Но в жизни всё наоборот:  чем ужаснее ре-прессии, тем быстрее нарастает могучий протест. Однако голову не нужно подставлять  —  она пригодится для решающей битвы.   
  — Отец Никодим,  —  обратился к священнику Никита,  —   такие рассуждения при нынешнем режиме допустимы? Слышу их от духовного лица и удивляюсь.
— Я человек путаный. Готов пострадать за справедливость.  Родом из бедной семьи. Мытарствовал. Но свершилось чудо: закончил духовную семинарию. Бог не забыл меня, и я веру, принятую  душой, вселял мирянам. Пятый год открыл мне очи. Не мог я простить Гапо-на за безвинную кровь. Царь рассуждал, наверное, что убиение людей успокоит народ. Сми-рись, если есть нечего. Это будоражило меня. Молился ночами и клял Гапона, который повёл люд на расправу, проклинал и царя-убийцу. Не мог смириться, стал помогать партии социали-стов-революционеров, за что поплатился  —  был сослан в Сибирь. Но я остаюсь при своём мнении:  месть должна быть. Поэтому остаюсь в партии эсэров, принадлежу к её левому кры-лу. Не могу понять нынешних изуверов. Они хотят иметь Россию без народа? Где тогда ко-рень страны?  Не вытащат государство из пропасти ни англичанин, ни американец, ни немец, ни японец. Дайте возможность народу воспрянуть духом, и он возродит великую Россию.
Смолк Горизонтов. В полумраке осенил себя крестом.
— Это исповедь, святой отец?
— Нет-нет! Хотелось мне всё высказать, что наболело на душе, а собеседника нет. По-рой хочется с добрым человеком потолковать. Россия обливается кровью. Кто  остановит эту вакханалию в стране?
— Только не господа. Тот, кто имеет много денег, не думает о стране,  —  осмелел Бондарев и заговорил со всей откровенностью.  —  Собственность разъедает людей. Вселяет она в них раздоры. Не будь её, воцарится мир на земле.
— Хотел я Константина приобщить к эсэровским делам, но он примкнул к большеви-кам. Толковый парень. Он умеет извернуться, чтобы доброе дело сделать. Обратился ко мне, чтоб помог я ему. Дал согласие. Вместе с ним направляю людей к партизанам. Уже 12 человек переправили. 12 апостолов бьют супостата. Вот тебе маршрут,  —   Горизонтов подал вчетве-ро сложенный листок.  —  Прочитай, запомни и отдай мне бумажку назад. Домой не заходи  —  опасно, прямо туда иди.
Добрались казаки-каратели и до  выселок. В первую очередь они нагрянули в дом Ни-киты Бондарева. Посреди горницы восседали полковник Войтешко и Герасим Гаркуша. Если первый не обращал внимание на сыск казаков, то второй пожирал глазами то одного " сыщи-ка", то другого, ожидая, что найдут такое, что скомпрометирует  Никиту. Перед ними на табу-ретке сидела маленькая собранная комочком  женщина.  Бледность охватила её лицо, пальцы дрожали.
— Где твой муж?  —  уже десятый раз спрашивал Лушу Войтешко.
— Я уже говорила:  в Омске он, у брата.  Пошёл на заработки.
— Врешь, скотина!
 Ничего не ответила ему на оскорбление Лукерья, лишь заплакала. Изба из  горницы и кухоньки без мебели  —   нечего  долго отыскивать.  Казак заглянул на палати, там, кроме ар-мяка, ничего не оказалось. Согнал с печи детей, на печке осталась только соль в холщовом мешочке. Другой казак подошёл в горенке к большому окованному полосками железа сундуку  —  подарок её матери к свадьбе  —  и потребовал:
— Открой!
Лукерья ещё больше побледнела, так как знала, что там  лежат несколько небольших листовок, принесённых из Калачинска от Годисова. Их не успел Никита передать в Тарасино. Медленно поднялась Лукерья  с табуретки и неслышно прошла на кухню, взяла из печурки ключ, подошла к сундуку, вставила в него ключ, словно в сердце нож воткнула, повернула его направо. В тишине раздался перезвон. Казак поднял крышку, скатерть слетела  с сундука к стенке. Он начал перетряхивать хранимые там  вещи:  приподнял несколько вышитых крестом красной ниткой холстяных полотенец, белую не до конца вышитую рубашку для Никиты  — иголка с красной ниткой торчала в ней. Высоко поднял над своей головой простыни, отделан-ные кружевами. Там оставалась всякая мелочь: носовые платочки, три гребёнки, коробочка с пудрой,  десятка три различных пуговиц.
— Ничего нет?
— Так точно!  —  проговорил казак, хлопнув крышкой, и вытянулся.
— Пустяшное дело,  —  обобщил каратель  —  даже ломаного карандаша нет
Поднялся с сидения Войтешко  и направился к выходу. За ним пошли два казака и Гар-куша. Во дворе, в сараях тоже ничего не обнаружили. Лукерья вышла, чтобы закрыть ворота.  Полковник, садясь верхом на жеребца, глянул на худенькую женскую фигуру во дворе и при-казал карателям:
— Всыпьте ей десяток шомполов, не поднимая подола, для острастки  —  будет  ей, что показать мужу, когда он явится в дом.   
Вся в слезах вернулась Лукерья в избу. Проворный Яша, младший её сын, слез с печки и подбежал к сундуку и стал  доставать  скатерть, упавшую за сундук к стенке.  С потянутой  скатертью зашуршали бумажки.
— Во, мам,  —   сказал малыш, подавая матери три листика,  —  папа туда прятал.
Лукерья, онемев, ничего не могла сказать, ибо понимала:  найди  казаки эти листовки, на которых жирным  шрифтом зиял заголовок  "Все на борьбу с Колчаком!", её бы арестовали.
Каратели не минули дом  Антона Бондарева.  Прямо с порога каратель закричал Анто-ну, сидящему на кухне с женой Марией:
— Где твой родной братик, дорогой? Говори!
— Уехал в Омск  —  работёнка  там подвернулась,  —   спокойно ответил Антон.
— Не ври! Где он скрывается?
— Старший младшему не докладывает.
— Умничаешь!  —  Хлестнул нагайкой его по лицу, ещё громче закричал:  — Встать! С тобой полковник говорит!  Куда подался твой брат?
— Я сказал:  в Омске он.
Кровью от злости  налились глаза полковника, сквозь зубы он процедил:
— Сказывай, где брат или получишь по полной.  —  Антон ничего не ответил. Вой-тешко громогласно приказал:  — Всыпать ему 25  шомполов!
Два казака подхватили Антона под руки и потащили во двор. Третий казак вынес ска-мейку. В один миг казак задрал у Антона рубаху. Не успел опомниться, как уже лежал живо-том на лавке. Один уселся верхом на его ноги, второй руками прижал к скамейке его плечи. Каратель  стоял на крыльце и наблюдал. Третий казак  держал шомпол.
—  Врежь ему хорошенько  за брата, чтоб голова у него освежилась,  —    порекомен-довал истязатель крестьян.
Со свистом в воздухе  впивался в спину стальной прут. Антон сжал зубы, чтобы изо рта не вырвался  стон. Казак, сидящий на ногах истязаемого, громко считал:
— Двадцать!
От Антона ни крика, ни стона.
— Двадцать четыре!  Двадцать пять!
— Получил? Помни нас! Это для начала. Не найдём  —   ещё придём.
Изувер-каратель подошёл к коню, вскочил  в седло и, усмехнувшись, сказал:
— Это только цветочки. Ягодки ещё будут. С нами бог и атаман Анненков!
Через минуту карательный отряд казаков покинул  выселки. Раздетая выскочила Ма-рия во двор, сплеснула руками и кинулась к скамейке. Кровавая спина мужа испугала её, она упала перед ним на колени и заревела горькими слезами, катившимися ручейками из её глаз.
— Изувечили тебя, Антоша, изверги! Вставай, а то простынешь. Подымайся, пойдём в хату, Подлецы чё наделали! Горемычный ты, мой муженёк.
С  помощью Марии Антон кое-как встал на ноги  —  окровавленная спина горела  жа-ром и отдавала нестерпимой болью по всему телу. Жена  обхватила мужа за пояс, где не было кровавых рубцов, Антон уперся  рукой в плечо Марии, и они медленно побрели к  крыльцу.
Лёжа на кровати в горнице  вниз  животом, муж умолял  жену:
— Маруся, не прикасайся  к рубцам  —  больно, да и заразу туда занесёшь
— Не трогаю, Антоша, я твои раны. Я только тряпочкой кровь вытираю.
— Оставь меня. Сходи, Марусенька,  к Бондаревым, пусть  Лукерья пошлёт  Стёпу за Денисихой, иначе я умру: огнём горит спина, и боль не стихает
Лечила Антона Дарья Денисова. Она приехала с узелком трав. Сразу же взяла чугунок, сполоснула его, налила в него воды и поставила на  плиту.
 — Мария подложи дрова, чтобы быстрее вода закипела, а то муженёк твой морщится от боли.  —   Обернулась к Антону и стала рассказывать, как она собирается лечить его:  — Заварю ноготки, смажу твои, Антоша, ранки, и никакая зараза к ним не пристанет. Потом я приготовлю раствор из  кореньев лопуха и одуванчика. Я их, корешки,  в мае  заготовила. Зна-ешь, Антоша, когда  у коровы  бывает рана  —  бодаются они, проклятые,  —  смажешь, так черви в раз выскакивают наружу, так что завтра набросишь на себя рубаху, шубу и будешь ходить по двору, милый мой.
— Больно же будет!
— Чего испугался? У тебя же червяков нет!
— Вылечусь, я им устрою праздник. Узнают каратели мои чики-брики.
— Давай, Антошенька, вместе им приготовим веселье. Я кое-чё придумала.
В предпоследнею субботу года до обеда усиленный отряд карателей сделал привал в Георгиевке  —  захотели помыться в баньке. Выбрали  самую большую баню с обширным предбанником  у  зажиточного мужика.  Двоих крестьян заставили возить воду из реки Оми для мытья. Стоял мороз под 40 градусов.  Дул северный ветер такой, что даже в шубе прохва-тывал до костей.  Выстуженную  за неделю  баню не так-то просто натопить, поэтому вызва-лись трое станичников подготовить жаркую парную
После обеда в выселки явилась Дарья Денисова. Не заходя ни к кому, она прошла в дом Антона Бондарева. Уже от порога  Дарья запричитала:
— Ой, Марусенька, окалела, как бездомная собака,   —  сивир продувает насквозь, превратилась в ледышку. Если бы не нужда,  в такой холод не пошла бы. Утром картошку в мундирах варила, на обед  только варёная красная свёкла  —  хлеба нет. Совсем замрёт мой ребёнок. Не дадите ли мне, люди добрые, буханочку хлеба?
— Две дадим  —  надо помогать бедным людям. Сегодня Мария квшню будет ставить, завтра  можно  и три дать.
— И за хлеб нам ничё не надо  —  ты и  так, Дарьюшка, нам помогаешь,   —  поспеши-ла сказать Мария.  —  Только удивляюсь:  в такой мороз сюда пошла, неужели  в Тарасино  не у кого попросить?
— Прошено и перепрошено. Стыдно  ходить.  Спасибо, мои дорогие,  —  благодарила Денисова, принимая  от Антона две булки хлеба.  —  Пойду до дому.
— Подожди, Дарьюшка, я тебя отвезу. Попутно рыбки привезу  —  мне Бурак обещал, а я  ему конопляного масла отвезу.
— И я с вами,  —  обрадовано  заявила Мария.
Её успокаивала Денисова:   
  — В такой холод? Сиди, Маруся, в тепле.
— Он там, в Тарасино, загуляет,  —  выдвинула причину Бондарева.
— С какой стати?  —  Антону никак нельзя было брать жену.  —  У меня с собой даже ломаного гроша нет.
— Найдёшь,  —  не отступала Мария.
— Не придумывай, дорогая. От тепла  —  в холод. Сиди дома. Не серди меня.
В бане у печки сидели на полу два казака и дымили своими самокрутками с  крепким самосадом. Третий казак подносил поленья к топке. Как обстоят дела, зашёл проверить есаул. Закашлялся из-за табачного чада. При его появлении казаки встали на ноги, но руки к папахам не приложили  —  не стоит перед земляком вытягиваться.
—Топим? Уже тепло появилось?  —  задавал пустословные вопросы есаул, казаки молчали.  —  Любите париться? Сегодня первый пар мой, в снегу поваляюсь вдоволь.
— Чего-чего, а снегу полно. Можно всем вываляться.
Обычно, когда вытопят баню, в отдушину, где лежит раскалённое железо и камни, плеснут воды, чтобы пар, вырвавшийся, как зверь ошпаренный, из печи выгнал бы угарный газ. После этого дают бане выстояться, то есть  основательно  прогреться. По-русскому обы-чаю так и поступили казаки. Безлюдьем в бане  воспользовались Бондарев и Денисова.
— Антоша,  —  сообщила  Дарья, зайдя в дом Бурака,  —  она  следила за казаками,  —  никого там нет. Можно ехать домой.
У них был свой парольный язык. Антон накинул на себя полушубок и вышел из избы. Взял в кошеве свёрток, завёрнутый в мешковину и тряпки, и бегом направился к  бане. Про-был в ней недолго, снова прибежал во двор. Бурака. Они стали наблюдать за баней.
Вскоре казаки строем направились к мойке  —  15 моются, 15  ожидают в тёплом предбаннике, сбросив шинели и сапоги. Такой у них порядок.
— Потешу я сегодня свою душу,  — самодовольно заявил есаул, распаривая берёзовый веник в кипятке,  налитом в деревянную шайку. В другую шайку  он навёл прохладную воду. Окунул в неё  веник, обдал себя с головы до ног водой и объявил всем:
— Я пошёл париться,
За ним в парную потянулись несколько казаков, Залез есаул на полку в парной, пома-хал перед собой веничком  и стал хлестать им своё тело. Парную заполняли казаки.
— Что-то маловато жару. Поддам-ка я ещё парку,  —  хвастливо заявил есаул своим соплеменникам, хотя  парилка заполнилась раскалённым воздухом.
Слез с полка, зачерпнул ковшом воды из бочонка, подошёл к верхней дверце печи, что-бы открыть её и плеснуть туда водицы на раскалённые камни и железяки. Притронулся к не-большой дверке, как его с грохотом отбросило к полку.  Нестерпимый пар, огонь, дым запол-нили  парную мгновенно. Горячей волной уложило на пол ошпаренных казаков. Раздались  громкие стоны. Казак, решивший в это время тоже попариться, оттолкнул от себя дверь в пар-ную, его обдало разгорячённым паром и дымом. Он, ошпаренный, бесшабашно  заревел:
— Пожар!!!
Из мойки и  предбанника покалеченные казаки, давя  и  сбивая  друг  друга, рванулись наружу. Бежали голые с водяными пузырями, кое-кто полураздетый, обжигаемые морозным ветром.  Дали  стрекоча к избам.  Не вернулся за обмундированием. Пламя  поглотило баню.
— Ошалелыми скакали по снегу,  —  рассказывала Денисова на выселках.  —  Мате-рились казачки хлеще наших мужиков. Вы бы видели их пузыри?! До мяса зады обожгли.
В это время конь Антона, запряжённый в сани-розвальни,  спускался к реке с крутого берега. На возу под  соломой  лежали 27 винтовок и 16 сабель. Когда Антон и Дарья забирали оружие по домам, в которых остановились каратели, их никто не заметил. Перед этим  слов-чила Денисова:  она под большим секретом распространила слух, что, когда  казаки пойдут  мыться, на них нападут  партизаны. Как уйти казакам в баню,  хозяева покинули свои избы. Без единого выстрела был разоружёны каратели. Винтовки и патроны, сабли Бондарев  доста-вил  в лес партизанам.
В конце января 1919 года карательный отряд полковника-карателя вновь появился
в Потанино. Въехал в село полковник на тройке белых лошадей, запряжённых в кошеву, в со-провождении верховых казаков. Уже через несколько минут Константин  Коптев, выполняю-щий обязанности писаря,  староста  Никанор Удальцов стояли навытяжку перед колчаковским полковником.                                Лицо карателя красное от мороза и злости не обещало ничего хорошего. 
—  Свинячьи  рыла, чем занимались?  —  оглушил полковник стоящих перед карате-лем  навытяжку.  —  Пьянствовали?  Высеку паразитов! Где списки большевиков, неблагона-дёжных? Скрываете?  —  Глаза его горели свирепой яростью.
— Ваше…  — попытался сказать староста, но его окриком оборвал каратель:
— Замолчать!! Давай списки!  Дух из тебя выпущу!
— Они не появлялись в селе,  —   попытался  всё же оправдаться Удальцов.
— Зато передо мной староста.  Вздёрнуть на перекладине? С красными заодно, красная борода?!  Через полчаса списки   —  на стол. Слушай меня: расквартируй казаков и накорми лошадей. Марш, пёс паршивый!  —  свирепел каратель.
— И я с ним!
Удальцов и  Коптев пулей выскочили на крыльцо.
— Корми чертей, я засяду за списки,  —  сказал Константин старосте.
Костя бегом помчался к церкви. Отыскав Горизонтова, Коптев, сдерживая  своё дыха-ние, выпалил ему:
— Досиделись, отец Никодим:  Войтешко срочно требует списки. Думали, что он не заглянет больше к нам. Прибыл. Грозит повесить.
Услышав сообщение, священник лишь усмехнулся, поглаживая руками пышную куд-реватую поседевшую бороду. Писарь обмяк и упавшим голосом  умолял попа:
— Батюшка, вы же обещали  составить списки. У меня времени   меньше получаса.
— Не спеши,  мой друг,  —  спокойным тоном произнёс  Горизонтов.
— Мне не дорога моя голова?
— Списки готовы, уважаемый подпольщик,  —   заявил самодовольный поп.
Он подошёл к углу, где висел целый ряд икон, ещё  раз, не спеша,  погладил бороду.  Костя готов был его разорвать. Поп  глянул на главную икону в центре иконостаса, на которой был изображён лик богородицы с младенцем, медленно размашистым жестом осенил себя крестом три раза, протянул руку к святой Марии и достал лежащий за образом  лист бумаги. Писарь вытаращил глаза, глядя на исписанный убористым ровным почерком листок. Костя, вобрав в себя воздух,  начал читать вслух:
—  Список неблагонадёжных.  —  Пробежал глазами, читая про себя известные ему фамилии:   Удальцов Ефим   —  добролжелательное отношение к  Советам.  Колесник Нико-лай  —  укрыватель каторжан, использование их батраками.  Гаркуша Герасим  —  не благо-чинен к святой церкви, редко посещает святую обитель. Иван Чёрненький  —   делегат уезд-ного съезда Советов.  —  Взвизгнул писарь:  — Что это? Мать моя, богородица!  —  Перекре-стился, обернувшись к иконостасу.
— Тебе что нужно? Добрых мужиков подставить? Пусть их лупцуют, поучат. Кесарю кесарево. Узнают, какая власть у них. Понял?
Согласился с доводами попа  обрадованный писарь.
25 плетей,  разложенный на снегу, получил Ефим Удальцов.  Коптев  наблюдал эту эк-зекуцию скрытно, находясь за плетнём. Захватили конец этой картинки толстосумы выселок  —  Колесник и Гаркуша. Зная Удальцова,  были удивлены и поражены.
— Такого мужика! А? За  чё?  — недоумённо  вопрошал Николай.
Только вылезли из саней, как на них, ничего не разумеющих, налетел Войтешко:
— Явились? Не запылились? Вы у меня заговорите! Красную бороду и их на ночь  —  в сарай! Некогда с ними возиться. Завтра  разберусь.
Удальцов, подобрав штаны, со стонотами, еле шагая, добрался до сарая. Колесник и Гаркуша, выбивая дрожь зубами от холода и страха. Ни сесть, ни лечь в плетёном сараюшке.
— Мыкола, сгинем мы здесь. Ночь нам  не выдюжить.
— Окоченеем, ясное дело. Ефимушка лежит и стонет. Ему каюк.
Поздним вечером, когда казаки ужинали, распивая самогон, к сараю с висячим замком на дверях подошёл староста Кольцов.
 — Замерзаете, мужички?  —  обратился он к арестантам.  —  Я грех на душу не брал. Костя на вас наплёл.
— Пригрел я его. Таким миленьким был. Какой народ пошёл! Вот так Костик!
— Не стони, Николай,  —  заявил  Гаркуша Колеснику.  —  Костя или не Костя на нас набрындил, а промёрзнем  здесь до костей  —  это точно. Никонорушка  милый,  выручай  —  погибаем.
— Я не командую вами. Ничё не могу поделать.   
 — Иваныч, ты с ума сошёл! Утром околевшие трупы вытаскивать будешь,  — вскипел Колесник и умолял его заискивающе:   —  Мы же такие, как ты.
— Никонор дорогой, сделай всё, чтобы мы здесь не остались на ночь,  —   молил ми-лосердно Гаркуша.  —  Поговори с караульным, мы ему хорошо заплатим.
— Не пожалеем денег,  —  вступил вновь в разговор Колесник.  —  Тебе тоже дадим. Не погибать же нам тут?! Неужели тебе денег не надо?   
— Попытаюсь поговорить,  —  пообещал им староста.  —  Чё будет, то будет.
Договорился с караульным Кольцов. Отпёр сарай и вывел арестантов.
— Давайте деньги. Без денег теперь ни шагу,  —  заявил староста.
— Может, обойдётся? Мы для власти   —  свои. Тут ошибочка произошла,  —  попы-тался выгородиться Колесник.
— Спятил,  Николай?  —  рассердился на него староста.  —  Давай деньги или спи в сарае. Меня хочешь подставить? Смотрите, не вздумайте убежать  —  поймают и расстреля-ют. Разбираться не будут.
— Каторжники чё ли мы, чтоб в бега пускаться!   —  ответил ему Гаркуша.  —  Куда  мы от своей власти побежим. На всё воля божья.
Утром как ни просил Николай Колесник, как ни падал перед полковником на колени, чтобы он   смиловался,  тот не захотел слушать его, не стал разбираться, приказал казакам:
— Врежьте им по 25 плетей и отпустите
Карателя больше всего беспокоило исчезновение  писаря, которому он всецело
выразил доверие. Попытался с претензиями наехать на старосту, но тот отговорился:
— Чё вы, господин полковник, хотели иметь от беглого? Шатун, больше ничё не ска-жешь о нём.
Вчера вечером   Константин    Коптев  воспользовался ужином казаков:  был в полной уверенности  он, что застолье их с самогонным первачом  затянется, поэтому, никого не опа-саясь, отвязал от стойла сивого иноходца из полковницкой тройки, вывел его  из  конюшни, вскочил ему на спину и скрылся в зимней темноте.
Дошла весть о потанинском "гостеприимстве" карателей   и  до  выселок. Всыпать ярым защитникам власти адмирала, Колеснику и Гаркуши,  —  это ли не  потеха  для мужи-ков! Обсуждали их избиение  в  домах, за каждым углом судачили и потешались над ними.
— Попали братцы-кролики впросак.
— Отчебучили казаки  —  за нас постарались.
— По-поросячьи, наверно, визжали и напустили в штаны.
— Без портков хлестали их на снегу!
— Снежок  подтаял под ними  —   напустили господа крестьяне
— Говорят, на  пузе  едят, ложку им в рот толкают.
— Пусть продолжают восхвалять адмирала!
— Кто же умудрился над ними такую злую шутку сотворить?
— Не иначе, как Костя за добрый приём Мыколе отплатил.
— Хорошо, не одному, а  двоим   попало  —  не обидно..
— И поделом! Нашему Ванечке не всё прянички.
— Шутки шутками, мужики, а ведь поразмыслите: лупят без  разбора!
— Хотят с нагайкой далеко уехать.
Вели разбор экзекуции и Гаркуша с Колесником.
— Это ты, Мыкола, своим языком  под плеть подвёл  —  всё каркал:  совдеповцы жи-вы. Вот и накаркал  —  кто будет разбираться, чё  ты  имел ввиду.   Донесли, за это и исхле-стали. Придержи свой язык, не распускай его за каждым углом.
— Ты меньше моего болтаешь?  Може, за  твой  говорильник нас отлупили? А? Меня злость берёт:  почему нас к Антону приравняли? Ему двадцать пьять и  двадцать пьять нам. У него брат в Петрограде за революцию воевал, а мы здесь, надрываясь, пахали и борозде поте-ли.  Где справедливость?
— Пахал Мыкола, как муха на рогах вола… —  съязвил  Гаркуша.
— Всё шутишь, Герасим. Порассуждай:  если бы не мы, Россея бы без хлеба осталась. На нас всё держится.
— За это и хлещут.
— Я не в большой обиде на власть  —  дай  срок, наведёт адмирал порядок.   
— Поживём  —   увидим,  —  с иронией в голосе  согласился с ним Герасим,  —   мо-же, ещё разок отлупят за  верность  власти.
Константин  Коптев после полуночи понял, что  ему не одолеть за ночь этот  дальний путь, и решил заночевать в глухой деревушке  —  маршрут к партизанам пролегал через неё. Заехал во двор к надёжному крестьянину, у которого была тёплая конюшня. Завёл туда же-ребца. Входная дверь в избушку не заперта. Вошёл Костя в кухню  — ничего не видно.  На его приход отозвался  глухой голос:
— Кто пришёл? Подожди, запалю лампу.
— Жду,  —  негромко ответил   Коптев.
С керосиновой лампой показался из-за русской печки в  длинной белой холщовой ру-бахе старик со всклоченной седой головой и бородой с усами. Он приподнял освещение над головой, чтобы разглядеть пришельца. Увидев его, воскликнул:
— Костик! Опять родной явился. Топлёное молоко в печи, хлеб на полке. Я постелю тебе на кухне, в горнице гость спит. Пешком долго шёл, не будем его тревожить.
— Я спать, дедуся, не буду  —  за конём надо ухаживать. Откуда у тебя гость?   
  — С  каких-то  выселок пришёл.
— С выселок?  —  удивился Костя.  —  Кто ему указал путь сюда? Постой,  дедуся, я посмотрю на пришельца. Интерес появился:  хочу узнать, что за гость у тебя ночует.
Константин осторожно открыл филёнчатую дверь в горенку, перешагнул высокий по-рог, сделал ещё шаг и остолбенел:  на пуховой перине, прикрытый стёганым одеялом из раз-ноцветных лоскутков,  утопая в подушках,  лежал Никита Тимофеевич Бондарев.
— Богатырского сложения человек,  —  доверительно произнёс сухощавый старичок.
Не выдержал  Костя и воскликнул громко:
— Дядя Никита! Какими судьбами?!
— А?!  —  проснулся Бондарев, сел на кровати и удивлённо спросил:  — Костя?! От-куда ты взялся? Кричишь  —  можно испугаться.
—  Напугал меня мужик широкими штанами,   —  пожаловалась старая дева. Чем Бон-дарева можно устрашить? Спал по-богатырски. Правда,  дедушка?
— Истинная   правда.
— Прошёлся по морозцу и крепко храпанул. Не захотел плутать ночью, решил у де-дульки переночевать.
— Кто к нему направил?
— Будто не знаешь?
— Перекреститься?
— Отец Никодим.
— Мировые дела в церкви решаются. К нам пошли богатыри, значит, разгромим кол-чаковцев и победим.


Глава десятая

Партизаны


Выпросив у деда сани, Костя запряг в розвальни иноходца, и ранним утром он и Бон-дарев прибыли в распоряжение партизанского отряда,  расположенного в смешанном лесу.  Увидев приближающие  сани и  восседающего  в них Константина, Фомичёв не удержался, чтобы не сделать ему замечание:
 — Такому жеребцу, такие салазки  —  всё равно, что корове седло.
Не смолчал Костя и на свой лад доложил:
— Товарищ командир, не цените, как везу, а оцените, кого привёз.
Бондарев, лёжа в санях, отвернул воротник тулупа, чтобы увидеть командира, опустил воротник  и  тут же обрадовался:
— Алексей Никифорович!!
— Никита Тимофеевич! Действительно обрадовал нас товарищ  Коптев.  —  Фомичёв подбежал вплотную к саням.  —  Здравствуй, уважаемый Никита Тимофеевич!
Ликованию не было конца. Но тут же взялись за дело. Бондарев и Коптев рассказали о карательных наездах Войтешко и заключили, что он, зная, что ни отпора, ни сопротивления не получит, ведёт себя нагло, будто владыка всего:  жестоко расправляется с  крестьянами. Его выезды  —  наказание  для деревни, так как приходится кормить  и поить карателей, предос-тавлять фураж для лошадей.
— Надо этого наглеца и зверюгу наказать,  —  такой вывод сделал Фомичёв, командир красных партизан.  —  Такое самоуправство терпеть нельзя.
Сразу несколько человек изъявили желание вступить в схватку с карателями
— Я,  —  заявил Бондарев,  —   не отстану от других.   Надо поддать карателям   —  пусть знают:  изуверство и наглость терпеть нельзя. Мне следует там быть обязательно. Знаю, где  ночуют, где стоят  их кони.
— Бондареву появляться в тех местах не стоит:  узнают, что он у нас в отряде, отом-стят семье и всей  родне,  —  заключил командир отряда.  —  Тебе Никита Тимофеевич дадим другое задание. Есть и в этих местах войтешки.  Партизаны должны наказывать угнетателей народа и одновременно обеспечивать отряд оружием. Пока у нас мало винтовок. Спасибо, Никита Тимофеевич, что нас не забыл и кое-что дважды подбросил. Пока у нас в ходу в ос-новном охотничьи ружья. Ставится  задача:  взять  винтовки у карателей. Старшим для прове-дения  военной операции назначаю Константина Коптяева. Он проявил себя смекалистым до-зорным и разведчиком. Другая группа, в неё войдёт и Бондарев, со мной двинется в Кала-чинск и выведет из строя водопровод, чтобы задержать подкрепление для колчаковского фронта. На подготовку к походам даю три часа.
Группа  Коптева подошла к Потанино в полночь. Оставив партизан в засаде, Констан-тин верхом на коне направился в разведку. Он побывал в трёх домах, которые находились по-близости от ночлега карателей, и разузнал  всё о расположении карателей. Разведчик коротко сообщил товарищам:
— Поднимать пальбу в темноте в селе не стоит. Караульных почти нет. Они со всеми  беспечно спят, уверовав, что им ничё не грозит. Первая группа со мной заходит в четыре дома и без всякого шума  забирает винтовки. Казаки пьяны, поэтому, думаю, они не проснутся. Вторую группу подводим к конюшне. Задача проста:  отобрать оружие у коневодов и связать их. Каждыё из них под большим градусом. Оседлать лошадей и вывести их на  конец села.
Операция прошла бесшумно. Партизаны увели у карателей 27 лошадей, взяли у них 24 винтовки и два нагана. Константин был доволен вылазкой партизан.
— Только у Войтешко остался  пистолет. Не захотел пугать матушку с батюшкой.
Утренний переполох у карателей был ужасным: не мог ничего добиться полковник ни от  караульных, ни от мужиков. В эту ночь в селе не лаяла ни одна собака —  не зря разведчик захватил с собой две булки хлеба.  Полковник-истязатель крестьян был в растерянности: что ему предстоит доложить в Омске?  Заставил крестьян снарядить пять подвод каратели доеха-ли до разъезда Осокино и на поезде отбыли в Омск.
Группа во главе с Алексеем Фомичёвым проникла на станцию Калачинская, разоружив четверых постовых. Партизаны сломали рукав подачи воды паровозам, вывели из строя краны  водонапорной башни на станции. Два дня водопроводчики вели ремонтные работы, чтобы па-ровозы  обеспечивать водой.
Через неделю подобную операцию партизаны провели на станции Кормиловка. Власть вынуждена была усилить на вокзалах  патрульную службу. Круглосуточно 15-20 вооружён-ных патрулей  охраняли станцию. Но это не остановило партизан. Удачно провели диверсию  на станции Колония, выведя из строя водопровод. Вода для этой станции подавалась из реки Оми с помощью насосной станции, стоящей на берегу в десяти верстах от железной дороги. Партизаны вывели из строя насос и дизельный мотор. На восьмикилометровом маршруте па-ровозы не могли заправиться водой.
Всякий раз, когда партизанский отряд совершал рейд по захвату продовольственного обоза, Никита Бондарев  возглавлял операцию.  Он учёл, что для охраны обоза колчаковцы ставили нестроевых солдат. Чаще всего для сопровождения грузов направляли солдат из лазо-ретов, выписанных из них после излечения ранения или после выздоровления  от заболевания тифом.  Солдаты надеялись, что их после излечения  отпустят домой, потому что для военной службы они не пригодны. Однако их задерживали в армии, заставляя выполнять тыловые ра-боты. Это, безусловно, раздражало солдат, ибо они осознавали, что  правы, да и война, подор-вавшая  их здоровье, длится долго, а за кого приходится воевать, им непонятно. Бондарев ис-пользовал неустойчивое психическое состояние вояк.
Останавливали обоз, Никита Бондарев безбоязненно шёл к обозу и приказывал:   
— Все, кто из деревень,  выстроиться у подвод!
Обычно абсолютное большинство выполняло эту команду. Офицера или прапорщика окружали партизаны и разоружали. Выстроятся солдаты и слышат следующую команду:
— Кто выписан из лазаретов, два шага вперёд!
Колыхнулся ряд, почти все вышли, выполняя команду, за их спиной остались единицы. К раненым и бывшим больным обращался Бондарев:
— Вы искалечены, потеряли здоровье, но вас держат в армии. Партизаны отпускают вас домой с оружием  —  оно вам пригодится.  Те, у кого в Сибири нет дома, будут определе-ны по деревням. Второй шеренге партизаны дали право выбора:   влиться в партизанские ряды и принять участие в народной борьбе  или сдать оружие и уходить, куда хотят. 
   Так завершилась операция по захвату обоза без жертв. Офицер после допроса 3-4 дня содержался в населённом пункте. Если он не вливался в партизанские ряды, то его отпускали на все четыре стороны, считая, что в белой армии ему не выразят недоверие. С него брали подписку, что он не станет воевать против своего народа.
Наступление Красной Армии по всему Восточному фронту вынуждало белогвардейцев проводить  насильственную   мобилизацию населения до тридцати лет в свою армию. Парти-занский отряд посылал  в сёла и деревни своих агитаторов, которые объясняли сущность гра-жданской войны и агитировали парней, чтобы они укрывались от призыва в армию. Нередко молодые крестьяне, избегая призыва в белую армию, уходили в партизанские отряды.
Осенью 1919 года белая армия хаотично устремилась на восток, спасаясь от преследо-вания Красной Армии. Бегство белогвардейцев партизаны использовали для дезорганизации их армейских рядов. Бондареву поручили провести диверсии в населённых  пунктах   —  Ге-оргиевке и Зотино, где останавливались отступающие колчаковцы на ночлег. Шли белые во-инские части по двум  сторонам железной дороги, по берегам  реки Оми.  По Сибирской же-лезнодорожной магистрали спешили на восток иностранные легионы, ставленники крупного капитала и высшего воинского звена развенчанной армии Колчака. Многие в эти трагические моменты пытались стащить у России самое ценное, считая, что если его не будет в России, то ничего не надо оставлять для этой страны.
В Зотино  Бондарев и  Коптев обнаружили большой обоз с награбленным имуществом  —  солдаты шли пешком, а краденую поклажу везли. Вывезти из села обоз невозможно  —  село кишмя кишело солдатами.  Нацепив погоны, партизаны ночью пробрались к саням, об-лили весь обоз   керосином и подожгли.
Глядя на ночное зарево, находясь в противоположном конце села, Бондарев, выражая своё горькое сожаление, сказал Константину:
— Труд народа в дым пустили.    
— Зато им, чертям, не досталось,  —  ответил горделиво Константин.
— Выходит все в проигрыше. Это очень плохо. Руки в трудовых мозолях, а пустота  не обрадует крестьян. Так поступать, по-моему, нельзя.
— Не прав, дядя Никита. Смотри, какой яркий пожар! Языки пламени, играя, вырыва-ются вверх. Светло кругом. Такое великолепное зрелище, только более мощное, можно было, наверное, видеть при столкновении Тунгусского метеорита  с  Землёй.  Бушевал пожар в тай-ге, тысячи деревьев с корнем   вывернуты. Замерло всё  —  нет ни зелени, ни птиц, ни живот-ных.  Но вырос лес, запели от радости птицы, поселились в нём  таёжные звери. Жизнь завер-телась вновь. Вот и мы выгоним   супостатов, по-новому заживём.
— Сколько всего мы потеряли!  Немало сил потребуется, чтобы всё вернуть. Даже дос-тичь старых результатов потребуется время. Хлеба с полей меньше собрали. А почему? Пото-му, что один к белым ушёл, другой  —  к красным.  Вот и не всю землю вспахали, меньше по-сеяли, да и с запозданием зерно в землю бросили. У одного лошадь украли, у другого коня в армию мобилизовали… Всё, как в зеркале, показал собранный урожай. Думаешь, на том поле, где бурьян рос, много хлеба возьмёшь в следующем году?  Три-четыре сезона будешь с сор-няками биться. Война крестьянам  пользы не приносит.
— Это правда, дядя Никита. Война выгодна только буржуям.
В Георгиевке Никита Бондарев скрытно заночевал у знакомого рыбака Савелия  Пет-рова. Можно скрыться от колчаковцев, но от  зоркого глаза Дарьи Денисовой не спрятаться. Поздним осенним вечером она приковыляла к ним. Прямо с порога предъявила требование:
— Савелий, буди Тимофеича!
— Какого Тимофеича? Откуда ты это взяла?
— Спорить с тобой, Савельюшка, не собираюсь  —  у меня срочное  дело к партизану. Где он спит? Сама разбужу.
— Какая ты настырная. Коль привяжешься, то от тебя не отвяжешься.  —  Савелий прошел в горницу. Был слышен его голос:
— Никита Тимофеич, вставай!  К тебе пришли по важному делу. Проснулся?
— Кто?
— Выходи. Увидишь.
Через полминуты Никита вышел на кухню.
— Дарьюшка пришла! Чего тебе не спиться?
— Можно рыбок много наловить. Вот и отыскала тебя.
— Так с Савелием и таскала бы рыбёшку.
— Чё в нём толку? Ловит в речке мелочёвку  —  кошке на закусь, а тут такие караси  —  сами в невод лезут.
— Не понимаю тебя, Дарьюшка. Рыбалкой я не занимаюсь. Вот Савелий…
— Зарядил:  Савелий, Савелий! Нужен он мне! Послушай, Тимофеич, меня, тогда пой-мёшь, какую я тебе ценную рыбку предлагаю. Знаешь, я гоню постоянно самогон, чтобы взбадривать мужичков. Этим другой раз и живу. Когда стала энта орда  драпать на восток, стала варить  побольше.  Могу тебе, Никита Тимофеич, брюки-галифе подарить. Офицерские!   
— За самогон выменяла?
— А за  чё же ещё? Зашёл первый солдатик ноне, снял нижнюю  рубаху и отдал. Гряз-ная, но крепкая. Може, Савелий, возьмёшь?  Чё молчишь? Постирает баба, и будешь носить. Я же деньги не беру, так дарю. Принести рубаху?
— За этим и пришла ночью?  —  начал сердиться Бондарев.
— Помилуй, Иисус, меня! В гробу б  перевернулся мой  Гавришенька, если бы стала барахольничать. После этого солдатика зашли три болвана-абдурахмана и забрали три лагу-шонка. Двести солдат можно было бы опоить. Всплакнула  —   труд свой жалею.
Константин  Коптев спал с Бондаревым в одной комнате. От разговора на кухне про-снулся, оделся и вышел  к разговаривающим.
— Ты по-бабски, Дарьюшка, судишь:  я пойду к ним  и заберу  твой самогон, твою га-дость?  — с раздражением спросил Никита Денисову.
— К тому же, мы не увлекаемся спиртным. Зачем нам за ним идти? Пусть пьют  —  воевать не смогут. Так ведь,  Тимофеевич? Не пойдём мы, Дарья, за самогоном. 
— Боже, упаси! Не помышляла я об этом. Сама уже сходила за  ним. В шести избах побыла. Спят, как свиньи на полу, переблевались  —  я же самогончик на табачке настояла, чтоб покрепче был. Можешь брать их, Тимофеич, живьём  —  ни один не забрыкается. Ловите рыбку  — сама в руки идёт.
— Товарищ Бондарев, мы их всех штыками пришпилим!  —  обрадовался Коптев.
Задумался Бондарев, не смог сразу ответ дать  —  затруднительно для него:  как поро-сят, придётся резать солдат. Как же это так?  Не в бою их хлопать придётся, а спящими ко-лоть. Но они же крестьяне! Кто без них посеет и уберёт хлеб?  Дома их родители ждут, жёны, невесты. Многих заставили насильно в армию идти и  взять винтовку.  Оторвали от родимого дома, чтобы быть проткнутым штыком  в  крестьянской избе? Какой мужик не соблазнится выпить, и за это расплата без сопротивления? Что же творится на свете? За что гибнут мужи-ки?
— Почему молчишь, товарищ Бондарев? Надо действовать!  —  не успокаивался Кон-стантин.
— Сегодня кончим их, а завтра кто пахать будет?
— Что?!  —  взорвался   Константин.  —  Они пахари?! Завтра  эти хлебоеды нас на штыки поднимут  и сбросят, как собак.
— Тогда и мы пахать не сможем. Кто стране хлеб даст?  —  задумался Никита и не-ожиданно  для всех  предложил:  — Заберём у них оружие. Без винтовки солдат  —  уже не солдат. Куда им деться? Подставлять лоб под расстрел за потерю оружия? Разбегутся безо-ружные по домам. Запрягай, Савелий, лошадь, а лучше две, поедем разоружать крестьян.
67 винтовок и четыре пулемёта " Максим" погрузили в сани Бондарев,  Коптев  и Пет-ров. Всё же  в ту ночь без жертв не обошлось. Уже собрались поспешно отъезжать, как оста-новил их Савелий Петров.
— Посмотрите:  в бане  —  свет. Там спят колчаковские  вояки
Рывком распахнул Бондарев банную дверь, вперёд выставив пистолет.  Обернулись на  него два голых мужика, один в крови  —  на пузе и ниже, третий, тоже голяком, лежал вверх спиной на полу. " Запарился ",  — подумал Никита. Но тут же раздался истеричный женский  вопль, разрывающий душу: 
— Оё-ёй! Дяденька, спаси! Миленький,  выручи! Ой-её! Беда! Чё наделали, гады?!
Мужик быстро поднялся. На полу лежала голая распластанная женщина. Она вскочила, сжалась, стараясь прикрыть свою наготу.
— Забавлялись?
— Так точно!  —  ответил солдат, посмотрев на рослого унтер-офицера.
Глядя на потерпевшую, Бондарев произнёс:
— Она же совсем девочка!  Подлецы!  Дома жёны ждут?
— Никак нет!  —  ответил тот же солдат с окровавленными ногами.  —  Мы холостяки!
— Тем более, могли бы и потерпеть. Холостыми навечно остаётесь!  —  Никита напра-вил пистолет на того, который был в крови.  Выстрел  —  один, второй, третий. Трое забились в судорогах.  —  Получай по заслугам.
— Трёх пахарей кончили,  —  то ли иронически, то ли с сожалением проговорил Кон-стантин и отвернулся  от потерпевшей.— Где твоё платье, девочка? 
— Изорвали дьяволы,  — продолжая заливаться слезами, ответила она
— Беги домой голой, пока темно.
— Ой-ёёй!  —   продолжала громко рыдать пострадавшая с синяками и засосами на груди.  – Убьёт меня батя!  Не жить мне,  —   проговорила она,  покидая баню.
  Верхом на буланом рысаке в теплой венгерке и папахе Никита Бондарев смотрел с бугра на серую движущую солдатскую ленту, протянувшуюся по Московско-Сибирскому тракту. " Наверное, ей и конца не будет,  —  подумал он.  —  Тянется и тянется. Полуживая змея, никого не трогающая, еле ползёт. Задень её  —  смертельно ужалит. Найдётся  подлец, развернёт солдатскую вереницу, и начнётся  опять смертельный бой. Где пройдёт сражение? Под Потанино? Калачинском? Или далее, восточнее, схватятся? "
Он легонько тронул шпорами бока жеребца, нетерпеливый  конь рванул с места рысью к шагающей толпе. Ехал к ним Никита безбоязненно, так как не снял унтер-офицерские пого-ны. Подъехал к солдатской веренице, сдержал иноходца и громко обратился к солдатам:
— Здорово, ребята!  —   Но никто ему не ответил  —  настолько устали, что не повер-нули к нему головы.  —  Где ваши офицеры?
Один солдат, чуть повернувшись к нему, с ехидцей ответил:
— Удрапали!  — И продолжал покорно идти.
— Слушай меня!  — звонким голосом обратился Бондарев к идущим по тракту
солдатам.  —   Выполняй мою команду:  на месте стой  —  раз, два!  —  Колонна останови-лась, и он продолжил:  — Хватит воевать! Довольно идти брат на брата! Дома хозяйство разо-рено.  Дети плачут от голода. Кому нужна война? Мы устали от сражений! Солдаты, вам пора домой! Слушай мою команду!  —  Бондарев вновь обратился к солдатам:  — Колонна, шагом марш! Правое плечо,  вперёд! Прямо! Спускайся!
Чередом сошла с тракта длинная лента и двинулась по крестьянской дороге на северо-восток. Через два часа Бондарев докладывал Фомичёву
— Товарищ командир! Колчаковская  воинская часть прибыла в партизанский отряд для отправки по домам! Знай наших, командир!  —  с гордостью закончил Никита Бондарев, держа  натянутую узду нетерпеливого коня.
Фомичёву ничего не оставалось,  как обратиться к белогвардейцам:
— Солдаты! Красные партизаны приветствуют вас, отказавшихся от войны! Мы ваши братья и тоже не хотим воевать. Партизанский  отряд не будет вас удерживать. По домам, так по домам!  Вольно, солдатушки!
Наедине Фомичёв заметил Бондареву:
— Хорошо, что они распрощались с войной. Но чем я их буду кормить? Не интендан-ством нужно нам заниматься, а помогать армии добивать колчаковцев.
— Не горюй, Алексей Никифорович,  —  успокоил его Тимофеевич,  —   разошлём гонцов  —  обозов-то много на восток тянется, а в них народное добро. Мне кажется, что че-рез час все, кого я привёл,  разбегутся из лагеря. Кому не хочется домой? Я крутился около выселок, однако заглянуть к своим  не удавалось. А так хочется домой! Но что поделаешь?  Одно задание за другим получаю. Беспокойства о продуктах не должно быть: на  дворе не 18-й год, а  подходит к концу  19-й.
— Твоя правда, Никита Тимофеевич,  —  сумеем всех накормить.          
— Подойдёт осень, сколько хлеба  они дадут. Большая честь  —  сберечь людей для новой России, Алексей Никифорович!
В Сибири поздние зимние рассветы всегда с морозцем. Сказочного деда  Мороза не заметишь ночью, когда он  дремлет, к утру спохватится и начинает щипать всё и вся. Беспо-койно ведёт себя, лезет в каждую щелку, одевает деревья лёгким куржаком. Заяц знает повад-ки деда Мороза, поэтому утреннюю зарю после ночной кормёжки встречает под густым кус-том, зарывшись в снег  —  одни уши с чёрными пометочками выделяются  на белом. Найти его в этот миг трудно. Подпустит на шаг к себе и не выпрыгнет: хочется ли бежать в утреннем мареве и глотать холодный воздух? Гораздо  теплее сидеть, зарывшись в сугроб, и согреваться своей тёплой  шубкой. В такие морозные утренники долго не покидают выбранное местечко для ночлега ни животные, ни птицы.
Сибирский мороз не удержал в тепле конника. Быстрой рысью нёсся его конь по снеж-ной дороге. Пар вырывался  из ноздрей рысака. Лёгким инеем украсилась лошадиная  морда,  словно её опрыскали водой и заморозили слегка. На конце ноздрей, как сальные свечки, по-висли небольшие сосульки. У всадника брови, ресницы повисшие усы, виски русых волос вы-серебрены куржаком. Ни  щипающий мороз, ни надоедливый куржак. не ощущал сибиряк  —  все его мысли  поглощены думой о родном доме.
Рассвело. На горизонте  выкатился алый край огненного светила, когда показались крыши строений, покрытые толстым слоя снега.  Отсвечиваясь от восходящего солнца, снеж-ные шапки на домах зарделись, словно их  подрумянили, чтобы выглядели нарядно, празд-нично. "Проеду Тарасино,  —  подумал Бондарев,  —  спущусь в реку и буду почти у себя". 
Лукерья перед самым рассветом проснулась и почувствовала, что в этот день она будет осчастливлена. Быстро умылась из  висящего на стене медного рукомойника, подожгла в рус-ской печи дрова, уложенные там ею с вечера, заполнила до краёв чугунок картошкой  —  ре-шила варить её нечищеную, в мундирах, поставила чугунок на шесток и ухватом подвинула его  к разгорающему огню. Убирать у скотины ещё рановато. Присела   у окна на лавку и ста-ла отдувать лёдок на стекле. Появился кружок, но она не ощущала уличную пустоту, потому что беспокойные  мысли кружили  ей голову:  " Почему не явился муж? Уже белые за Бара-бинском, а его всё нет. Может, ранен или тиф его свалил? Дал бы весточку, пешком бы к нему пришла. Но ничего нет от него! " Лукерья встала с лавки, обернулась к святым образам и три-жды перекрестилась. Вышла на улицу, чтобы  посмотреть, не едет ли, а может быть, идёт её  муженёк   по дороге.  Какая-то внутренняя сила не давала ей покоя, вытолкнула  её из избы.  Она накинула на  голову шерстяную шаль, связанную своими руками из овечьей шерсти, на-бросила на себя лёгкий полушубок, в  котором ходит убирать у скотины, и вышла во двор. Уже пять дней никто не чистил снег, не выбрасывал его на улицу. Уборка снега  —  занятие  детей,  Стёпы и Петра, но они в школе, проживают там,  в  Куликово. На выселках появятся только в субботу. Небеса  успевают подбрасывать снежок, которого  с нетерпением ожидали  весь ноябрь и в начале  декабря. Может быть, подвалит ещё и будет его больше, чем в про-шлом году, тогда возрастёт урожай пшеницы и овса. Зимой нет снега  —  летом не бывать хлебу. Такое поверье проверено годами.
Глянула Лукерья вдоль  улицы:  над крышами каждой избы тянулись вверх прямо-стоящие  дымы  —  это к морозу. Свет во многих домах ещё не зажигали  —  хозяйки обходи-лись освещением русской печки. Керосин дорогой, да и трудно его найти. Вдалеке  она заме-тила всадника, оставляющего сзади  себя  клуб  снежного вихря.  " Кого  угораздило в мороз ехать верхом? "  —  подумала, а всадник уже перед ней.
Буланый жеребец тяжело дышал после  быстрой езды, с силой вылетал пар из ноздрей, Иноходец нетерпеливо топтался на месте, скребя снег передними копытами. Закуржевленный конник  в папахе с алой лентой наискосок, смотрел на Лукерью и весело улыбался. Она, как прикованная, разглядывала его винтовку за спиной,  саблю с левого бока и не знала, что ска-зать ему. Встретилась с ним  взглядом, голубоватые глаза пронзили её  —  это же родные  гла-за! Крикнула,  обхватывая стремя:
— Никитушка! Родимый!
— Не признала? Здравствуй, Лушенька! Вот и я явился!
— Заждались тебя, родненький!
Никита нагнулся к Лукерье, одной рукой приподнял её, прижал к себе и,  глядя  на её  лицо,   крепко поцеловал жену в  пухлые губы.
 —  Как наш наследничек? Здоров? Как назвала его, родимая?
— Растёт! Шустренький. Бондарь настоящий  — на тебя похожий. Гришей зовём.
— Хорошее имя! Благоденствующий. Четыре богатыря у меня вырастут.
— Тя-тень-ка!  — раздался писклявенький  голосок.
От избы шёл мальчонка. Без шапки, раздетый  —  в одной рубашке и штанишках на одной лямке, он еле передвигал одетые им большие пимы с загнутыми голяшками.
— Яшенька!  —  вскрикнула оторопелая Лукерья.  —  В мороз голый!
Мать подбежала к сыну, расстегнула полушубок и повернулась к мужу, выставляя бе-локурую головку сына, чтобы видел родного отца.
— Сынок! Подрос, вытянулся без меня.
Через улицу бежал Антон. Ещё издали поприветствовал Никиту:
— Здорово, браток! Чики-брики, и ты дома. Насовсем?
— С добрым утром, Антоша! Почти. Отправлю провиант и  —  домой. Срочно нужны лошади, Антон,  —  надо снарядить 15 подвод. 
— А коней во всех выселках нет.
— Как нет? Колчаковцы забрали?  —  Никиту всего передёрнуло.
— Не-е. Целы. Мужики их запрятали, чтобы беляки не увели  —  хоронятся по заим-кам.  Ты, Никита, возьми коней у Гаркуши и Колесника  —  у них кони  от  выселок стоят близко, и саней 15-18 найдут. Ты и домой не зайдёшь? Вот так чики-брики!
— Загляну на минутку. Надо на остальных детей взглянуть.
— В доме  Нюра.  Двое в школе,  — сообщила Лукерья.
Герасим Гаркуша любезно встретил Бондарева, улыбался во весь рот, проводил его в горницу, усадил на венский стул и заискивающе спросил:
— Для начала немного выпьем?
— Не могу,  —  ответил он ему.  – У меня к тебе, Герасим, серьёзное дело.
Однако Гаркуша не стал ожидать, о чём  поведает  ему Бондарев, так как считал, что ему нужно войти в доверие  к нему  —  всё же представитель власти (в этом он не сомневал-ся), да и красный партизан. Он  понимал хорошо, что такой человек ему нужен в будущем, по-этому, не ожидая, что скажет  Никита, расплескался перед ним с обидами  на прежних прави-телей, выпячивая свою лояльность к красным.
— Натерпелись мы тут без вас. Один ужас был. Я покладистый  —  ворону с куста не спугну, а ведь заработал у них 25 плетей. Неделю на зад сесть не мог  —  стоя ел, спал на жи-воте. А за чё? Плохо отношусь к церкви. Я  Горизонтову подводами пожертвования возил! Мало? Сказали, ещё бы привёз, так нет, лупцовку устроили. Колесник и ваш брат Антон тоже пострадали.  Без разбора стегали, как скот.
— С кем поведёшься, от того и наберёшься. Выслушай, пожалуйста, мою просьбу.   Из Еланки нужно доставить в Калачинск продовольствие, оставленное колчаковцами, чтобы в уездном центре  был запас продуктов питания. Для перевозки требуется 15 подвод. Нужны лошади и  сопровождающие. Время неспокойное, поэтому надо срочно выполнить задание, чтобы груз не достался бандитам  или ещё кому.  Сколько можешь выделить лошадей?
Гаркуша не стал перечить Бондареву, вызвался сам мобилизовать подводы.
— Договорюсь с потанинскими мужиками, их лошади у меня на заимке стоят. Будь спокоен, не подведу. После обеда можно ехать.
17 саней с лошадьми и сопровождающими стояли в обед у  бондаревских  домов.
Только через неделю Никита Бондарев появился на выселках. Привёз его из Калачин-ска Иван Болтов, ездивший туда по своим делам.
— Где твой жеребец-касавиц?  —   спросил брата Антон, когда узнал, что Никита вер-нулся домой на попутной подводе.
— Мой иноходец остался служить в Красной Армии. Константин Коптев на нём гарцу-ет,  —  с гордостью заявил Бондарев.
— Почему ты не передал  породистого коня Фомичёву  —  всё же у него, наверное, должность повыше Костиной?  — не отступал брат от Никиты.
— Алексей Никифорович уже в армии не служит  —  товарища Фомичёва отозвали в Омск на партийную работу. 
 После сытного ужина и игры с детьми  Никита, не спавший несколько ночей,  залёг на топчан в кухне с раннего вечера.      

                Глава одиннадцатая

Восстановление власти


В тот раз, лёжа на печи, Бондареву показалось, что он проспал почти три года, так при-грела его печь, крепко его убаюкала. " Сколько там натикало?  —  стукнуло ему в голову.  —  Ого! Уже пятый час! Через два часа подъём. Долго не спалось. Почти вся жизнь прошла перед глазами! Надо же, столько  картин ясно  промелькнуло:  и Питер, и Москва, и возвращение домой, и гражданская война,  словно кино смотрел.  Всё перелопатил в своих мозгах. Оста-лось съездить за дровами.  И будет полный порядок",  —  повернулся на левый бок, зажмурил глаза и снова крепко заснул, тихонько посапывая.
Однако за дровами в лес ему не удалось съездить. Только он вышел на улицу, чтобы пройти к отцу, как подъехал на своей пегой кобыле  племянник. Он так круто завернул ло-шадь, что санями чуть не сбил Никиту.
— Лихачишь, Миша,  —  сделал он замечание племяннику.
— Дядько Мыкыта! Здорово!  —  И пожал протянутую руку.  —  Вчерась надо бы ска-зать тебе, но некогда было  —  свинью кололи, чёй-то  захандрила. Велено тебе прибыть сего-дня к обеду в Калачики. Там созывють уездное партийное собрание.
— Не мог позже сказать? Смогу вовремя  добраться?
— Явка строго обязательна.
— Раз такое дело, я сажусь в твои сани и еду в Калачинск. Попросишь лошадь у отца, захватишь Антона, и съездите в лес и привезёте дров, а то у меня скоро нечем будет топить. Понятно?
— Чёго же не понять? Привезём берёз и напиляем дров.
Собирались коммунисты в двухэтажном доме. На первом этаже в просторной комнате не было никакой домашней мебели. У стены стоял стол с тремя стульями, против него рас-ставлены были скамейки и табуретки. На них уже теснились мужики в шинелях и в шубах. У многих  шапки и папахи перевязаны красными ленточками. Курили крепкий самосад. " Нет на вас,  —  подумал Никита,  —   Фёдора Лаврентьевича Горохова. Он бы выгнал всех куриль-щиков на улицу. Большинство молодых, с бородами всего несколько Хорошо, что не снял ленточку с папахи.  Есть  и красноармейцы со звёздами ". Бондарев глянул на сидящих и за-метил, что свободные места есть только позади всех. Прошёл и сел на самую  последнею  скамейку. Вскоре рядом с ним примостились на скамейку трое красноармейцев. Уже сидя, Никита заметил, что за столом сидит военный и  пишет. Его папаха с красной лентой лежала  рядом с бумагами.  " Снял папаху, я и не заметил его ",   —  усмехнулся про себя Никита.
— Что он там за столом делает?  —  спросил Бондарев красноармейцев.
Один из кавалеристов сразу же отозвался на его вопрос:
— Он записывает всех прибывающих на партийное собрание.  Мы же не зарегистриро-вались. Это непорядок. Ваня, сходи и запиши нас.
Ваня встал со скамейки, выпрямился и без слов пошёл к столу.
— И меня впиши,  —  попросил его вдогонку Никита,  —  Бондарев я, Никита из Пота-нинских выселок.      
Удаляющийся от них кавалерист остановился,  обернулся и спросил:
— Партизан?
— Да.
Сказал и тут же пожалел, что не пошёл сам:  по лестнице со второго этажа спускался  Фомичёв  —  он бы встретился с ним и поговорил бы. За Алексеем Никифоровичем шли двое:  пожилой седой мужчина с пышной бородой, раздвинутой пополам на обе стороны, и просто-рными усами, закрывающими верхнею часть щёк, и безусый парень-брюнет с гладко зачёсан-ными назад смолисто-чёрными волосами. Не пройдя ещё три ступеньки,  Фомичёв, обращаясь  с улыбкой к  сидящим на скамейках,  громко произнёс:
— Здравствуйте, товарищи!  —  Приподнял чуть правую руку и при этом не исчезла с лица его широкая улыбка.
Троица подошла к столу, села за него. Алексей Никифорович взял лист у красноармей-ца, который вёл регистрацию, прошёлся взглядом по списку и обратился к  присутствующим:
— Областной ревком  вместе с партийным комитетом поручили провести в Калачин-ске партийное собрание для разрешения ряда организационных вопросов. Присутствуют 92 человека. Это почти все большевики уезда. Поэтому начнём наше собрание.
 Товарищи, полтора года продолжалась упорная борьба.  Назло всем врагам мы побе-дили, выстояли. Были разгромлены  хищники, взявшие нас в кольцо.   Боевой,  революцион-ный  дух  возрос и окреп в борьбе. Мы крепко били и громили  белогвардейцев и их сообщни-ков, интервентов, гнали их, собак, от Перми до Дальнего Востока. Шла кровавая битва.  В смертельной схватке верх взяли рабочие и крестьяне.
Дорогие товарищи! Поздравляю вас с победой в гражданской войне! Мирного вам тру-да, здоровья на благо всего нашего народа! Пусть ваши  руки сменят винтовку на плуг!  Стра-не нужен хлеб, много его требуется, чтобы закипела жизнь, чтобы забыть  голод и нужду. 
Идя вперёд, мы не должны забывать тех, кто пролил кровь, кто отдал жизнь за счастье народа. Погиб первый председатель Калачинского уездного исполнительного комитета Яков Мартынович Калнин. Стойким большевиком, революционным поэтом и писателем был наш  товарищ. Просидеть 10 лет в Смоленской каторжной тюрьме и погибнуть в сражении с чеш-скими мятежниками. Безвременно покинул нас секретарь партийной ячейки Яков Цируль. За-мучен в Тюменской тюрьме большевик Фёдор Горохов, первый наш медик  Немало крестьян обращалось к нему за  врачебной помощью, и он их добросовестно лечил, избавлял от болез-ни. Храбро сражались  красноармейцы на восточной окраине Калачинска, преследуя колча-ковцев, и погибли как герои. Вечный сон у  рыцарей революции в братской могиле на площа-ди Калачинска. Память о них всегда будет в наших сердцах! Они отдали свою жизнь в борьбе, чтобы  жила Россия.
Товарищи! Встанем и минутным молчанием почтим память борцов революции, отдав-ших за нас свою жизнь!
Встали. Многие склонили головы, вспоминая своих погибших родных и друзей.
Через минуту Фомичёв сказал:
— Прошу всех садиться. Нам предстоит разрешить ряд организационных вопросов. Я хочу вас с ними познакомить, чтобы вы смогли выразить своё отношение к ним.
Всем коммунистам предстоит влиться в ячейки и создать   сельские и волостные  рев-комы. Затем на съездах заменить их Советами. На сходах решите, кого лишить избирательно-го голоса. Нельзя допускать до выборов бывших жандармов и полицейских,  сообщников бе-логвардейцев. Для этого и создаются ревкомы. Большевики  обязаны помочь молодёжи в соз-дании  ячеек Российского Союза Молодёжи. Всю эту работу предстоит проделать быстро, не-замедлительно, в очень короткие сроки.
Огромнейшее число задач предстоит решить при создании органов власти. Первона-чально образуются революционные комитеты, которые должны разобраться  с обстановкой на местах. Уже  созданы  и действуют ревкомы краевой Западно-Сибирский  и областной. Мы  должны  порекомендовать областному  ревкому для утверждения кандидатуры  в наш уезд-ный ревком. Ему предстоит организовывать выборы   в уездный, волостные и сельские Сове-ты. Это возлагается  на председателя ревкома. Сможем мы подобрать принципиального, ини-циативного товарища, уезд быстрее вырвется из разрухи. Поэтому начнём обсуждение  кан-дидатур на пост председателя революционного уездного комитета.  Мы назовём  товарища, но это не означает, что другие не могут предлагать  кандидатуры, иметь своё мнение. Понятно всем? Есть возражения? Нет.
Представим слово  Ивану Кутузову  —  представителю областной организации боль-шевиков?  Не возражаете?  Возражений нет. Пожалуйста, Иван Иванович.
Встал молодой человек приятной внешности. Он внимательно посмотрел на сидящих перед ним коммунистов.
— На ваше рассмотрение вносится кандидатура Яниса  Петровича Кродера. Он про-фессиональный революционер, катаржанин. Вышел из семьи сельскохозяйственного рабоче-го. Получить систематическое образование ему не удалось из-за бедности семьи. Но тяга к знаниям была у него большая, и он самостоятельно подготовился и сдал экзамены на звание учителя. В Латвии, где и родился Янис, работал учителем, потом был письмоводителем в ла-тышских волостях. Он всё время  от народа не отрывался,  знал его нужды и горести.
Грянула революция 905 года. Янис стал активным её участником. Он борется за созда-ние Советов  —  органов народного управления. Товарищ Кродер   —  один из организаторов  съезда волостных делегатов  в Лифляндии и Курземе. Создаёт боевые дружины, которые вступают в схватку с царскими войсками. За  революционную  деятельность его арестовыва-ют. Царский суд приговорил подпольщика к смертной казни, которая была заменена позднее вечной  каторгой. Понятно, за простые дела такие приговоры не выносили.
Февральская революция 17-го года освободила его от каторги. Он сразу влился в гущу революционных событий.  Кродер  —  комиссар Рижского уезда, член исполнительного коми-тета Латвийского  Совета рабочих, солдатских и безземельных крестьянских депутатов. При-балтику оккупировали кайзеровские войска. Янис вынужден был в 1918 году  выехать в Си-бирь. Во время колчаковщины Янис Петрович  находился на подпольной работе. Товарищ Кродер  —  член РКП (б).
Вы поняли, что товарищ Янис Кродер  —  стойкий борец, полностью предан делу ре-волюции. Нам нужен  решительный и честный человек. Этими качествами характера Янис Петрович  обладает. Он горой стоит за бедняков.
Таким  представил коммунистам Яниса Кродера  Иван Кутузов. Революционер с   та-кой яркой биографией пришёлся по душе калачинцам. Они   внимательно  прослушали его выступление.
— Товарищи, я благодарю вас за то, что вы уделили мне внимание. Да, в Латвии в пер-вую русскую революцию я возглавлял Совет. С того времени прошло более десяти лет. По-старел. Мне сейчас 60 лет. Силы есть. Наотдыхался в каторжной тюрьме, буду навёрстывать   упущенное, что не мог делать за эти годы.  Если доверите, то приложу все силы, чтобы вос-становить в районе порядок. Что необходимо сделать срочно?
Во-первых, в каждом населённом пункте  провести выборы сельских и волостных Со-ветов. Следует сколотить актив из подвижников, преданных делу революции. Во-вторых, оживить экономику уезда. Стране, как чистый воздух больному, нужен хлеб, чтобы идти дальше: надо восстановить промышленность, укрепить оборону и добить остатки белых. Вы знаете, в уезде уменьшились посевные площади, на которых выращивали зерновые культуры, На это были объективные причины:  кто потерял кормильца, кто лишился лошади. Но есть субъективные причины по сокращению посевных площадей. Находятся такие крестьяне, ко-торые имеют все условия, а посевы уменьшают. Кое-кто из них считает, чем меньше соберёт зерна  (ему—то хватит!), тем дороже будет хлеб, такому выгодно меньше засевать. Но для страны смертельно. В   предстоящие два года следует добиться, чтобы засевались все посев-ные площади. Это важнейшая задача, которая стоит  перед уездом.  В-третьих, хотя покажется необычным для многих, мы должны начать войну с неграмотностью. В армию идёт парень и не может написать домой письмо. Его научат в армии читать и писать. Но кто обучит наших крестьянских детей? Неграмотный человек вне политики. Он живёт слухами.  Срочно надо подготовить учителей для каждой деревни. С тёмным народом  светлые дела не совершишь. Мы укоротили угрозу внешних врагов. Появилась возможность помочь народу-труженику
встать с колен на ноги. С большой любовью надо идти к простым людям, и они переделают жизнь, в которой не будет нищих, голодных и безлошадных. Богата природа Сибири. Есть все возможности быстро улучшить жизнь каждого  —  надо только  приложить силы свои и зна-ния. Мы уверенно шагаем в новую жизнь, потому что у нас трудолюбивые люди.
Содержание выступления  Кродера понравилось коммунистам,  и они поддержали его дружными аплодисментами. Янис Кродер возглавил Калачинский уездный ревком.
С конца ноября по апрель уже 1920 года Никита Бондарев мало уделял времени своему хозяйству, переложив эту заботу на жену.  Редко  выпадал день, когда он находился дома и не был в отлучке. На это находились причины. В Потанино созданы партийная и комсомольская ячейки. На их собраниях коммунистам необходимо обязательно присутствовать, поэтому надо до собрания заранее  за день-два побывать в селе, чтобы понять возникшие вопросы. Прошёл уездный съезд большевиков.  Бондарев был его делегатом. Затем начались выборы в сельский и волостной Советы  —  это почти ежедневные выезды в Потанино и Куликово. Завершилась выборная волна. Казалось, что у него появится свободное, время, но не тут-то было:  то пар-тийное собрание почти каждую неделю, то заседание  исполкома Потанинского сельского  Совета, депутатом и членом исполкома которого он был избран. На его заседаниях, которые проводили через три-четыре дня,  надо быть.  Обсуждали тьму вопросов, но проблем не уменьшалось, снова  заседали, чтобы их обсудить и разрешить.
В воскресный день 18 апреля  Никита вырвался в поле. Уже весеннее солнышко и по-рывистый ветер неделю назад съели снежок на буграх. Пошли проталины на ровных местах. Заиграла водица, вырываясь из снежного плена,  переливалась из лужи в лужу, превращаясь в слабенький ручеёк, который  напористо, обходя небольшие земельные преграды, рвался к речке. В лесах ещё лежали не тронутыё теплом сугробы, хотя ветки берёз потемнели, готовясь к оживлению. На опушках,  где было теплее, чем в поле, появились лужицы. У берёзы возвы-шалась кучка муравейника,  на котором, пригретые дыханием весны, копошились занятые своей  заботой муравьи. Бондарев захотел понаблюдать,  с какой целью  туда-сюда  снуют беспокойные насекомые, но не уловил их маршрут движения, лишь видел, как скрываются они в норках, а на поверхности по-прежнему оставалось  множество маленьких коричневых существ. Не зная, для чего он взял с собой, идя в поле, кнут, но, заметив стоящий на  муравьи-ной куче небольшой пузырёк, поставленный кем-то, он чуть плетёным концом пошевелил у стекляшки муравьиное жилище. В образовавшую бороздку ринулась коричневая масса, десят-ка два копошились на кнуте и по кнутовищу устремились вверх, уже забегали по его пальцам, один впился в кожу, так что пришлось тряхнуть рукой. " Коллектив  —  все за всё в ответе! "  —  восхитился в уме Никита.
Оставив растревоженных лесных санитаров, Бондарев перешагнул метровую лужицу и направился к своему полю. Изумрудный блеск  растений ржи порадовал его той кипучей жи-вучестью после  зимней спячки, что у него  от удовольствия увиденного участилось сердце-биение.  Жди доброго урожая:  пережили благополучно  зиму  и незамедлительно потянулись, освежённые весенним  теплом,  к  солнцу  —  источнику жизни. Отметил для себя:  "Дружные озимые. Жаль, что сумели засеять лишь полтары десятины, а ведь всегда под рожь отводили четыре ".  Беспокоило его, что сорная трава воспрянет на яровых посевах,   —  ржаное поле очищало землю от сорняков, да и зябь можно поднимать в августе, что, безусловно,  всё это давало прибавку  урожая.
Ободрённый весёлым видом озимых Бондарев, чтобы убедиться  в своей правоте, ре-шил обойти вокруг весь зеленеющий клин. Чавкая грязью и наматывая её на сапоги, медленно шёл по краю поля. У берёзового  околка  заметил странное:  на поляне лежал вверх спиной че-ловек и взмахивал  руками. Послышалось грудное рыдание:
— Пусти, чёрт! Отойди, паскуда! Ой, мама!
Оголился зад с двумя половинками. " Это же пакостник изгаляется!"  —  промелькнуло в сознании Никиты. Сжав зубы, он подбежал к ним. Голый зад вертелся то вправо,  то влево. Он не видел, кто под ним, но услышал:
— Не трогай, гадёныш! Отпусти, сволочь!
Никита хватанул лежачего бичом по заду, не выдержал от злости и врезал моменталь-но ещё два раза. Парень соскочил на ноги, держа обеими руками свой зад, будто он отвалива-ется, и, не поднимая штаны, гневно смотрел на того, кто его "угостил".
— Никита! Ты с ума сошёл!
— Паскудник! Беги отсюда, пока я тебя не повесил на берёзе!  —  С размаха  ещё два-жды полоснул  по туловищу плетью.  —  Пашка, скажи отцу, за что тебе такой подарок!
Безусый парень, подхватив штаны и держа их  руками,  бегом кинулся  от Никиты. Де-вушка натянула платье на колени  и  вскочила на ноги Её руки, губы и голова  со всклоченны-ми волосами и распущенной косой часто выбивали мелкую дрожь. Лицо  горело огнём. Веки стыдливо опущены и не поднимались вверх. Она стеснялась взглянуть на Бондарева. Обхва-тила  руки, скрывая их дрожь, но это не помогало, их всё равно колотило.
— Вера, как тебя сюда занесло?
Девушка упала на колени и пригнула голову.
— Век тебя не забуду, твою доброту, дядя Никита, и молиться буду за тебя!
— Встань, Вера! Ещё чего не хватало? Я не господин. Вставай.
Он взял ее за плечи, пытаясь поднять, но девчина сама встала.
— Платье разорвал тебе у  горла… Пашка  затащил сюда?
— Не-е…  Я пришла к лесу, чтоб набрать в  бутылочку муравьёв  —  у бабушки ноги болят. Он и схватил меня и повалил на траву.
— Беги домой. Теперь он не тронет тебя.
Испортил конец дня Никите этот Пашка.  "Если ему так хочется, что же его не женит отец?"  —  только и подумал Бондарев.
  Лишь подойдя к дому, стало легче на душе у  Никиты, когда увидел  за домом Раки-тянского  хоровод девушек и юношей
. Лёша Ларин играл на балалайке.  Три девушки  поочерёдно,   сидя на полянке, ему подпевали. Под лихой звон его балалайки гремели бойкие частушки.
Я раскрою вам секрет,
Не  навру  ни слова: 
Краше в мире нет
Моего милова.
Отчеканила одна, кончила, подхватила другая в пику подружке:
Нос  —  картошкой, грудь  —  доской,
Ходит Лёха холостой.
Тогда Лёша женится,
Когда бык отелится!
— Даёшь, Маруська!  —  долетело до ушей Никиты.  —  Я тебе играть не буду,  — 
обиделся Алексей. Но снова стройная мелодия  трёх струн  —   Алексей подыгрывал себе: Ты, милашка, скинь рубашку,
Я   нагую   посмотрю.
Я увижу   твою   рыжу  — 
Никому не расскажу.
— Сдурел, Лексей? Я вот поддам тебе,  —  смеясь, пригрозила Алексею дивчина.
Бондарев уже входил в свой двор. На крыльце стояла щупленькая Лукерья. Вся она за-сияла, увидев мужа, встречала его нежным взглядом. 
— Луша,  —  со всей сердечностью обратился к ней Никита,  —  у нас добрая рожь растёт.  —  Всё его круглое лицо тоже расплылось  удовлетворённой улыбкой.  —  Весна ра-дует. Пришёл Федул  —   тёплый ветер надул. 
   
               


Глава   двенадцатая

Голод.  Есть  выход?


Свою мечту о создании коммуны Никита не оставлял. В январе, через месяц  после прихода красных, он собрал мужиков, чтобы начать разговор о коммуне. Как не пытался Ни-кита, не смог заставить заговорить мужиков, не сумел. Молчали, словно в рот воды набрали. Лишь Софонов съязвил:  " У тобэ, Мыкыта, нема лошади, вот ты и морочишь людские голо-вы. На кой лях коммуния  энта  нужна? Жили  без  нею, не вмерли и еще погарцуем ".      
— Нас гонят в коммунию? Нет. Поэтому следует подождать,  —  заявил кузнец Желя-зо.—   Так и решим:  не спешить, подумать, ещё потолковать.
Такие суждения мужиков  разрывали Никиту на части:  ухватились за старину,  и не  оторвёшь их от неё. Маячило бы впереди что-нибудь светленькое, тогда  можно было бы ждать и ожидать, но в будущем не видно никакого просвета, если жить по старинке. Сдохнет лошадь, и иди в батраки.  Не  возьмут в работники, то  сумку через плечо и иди просить мило-стыню  —  другого не жди. Под старость, если нет детей, никому ты не нужен. Понимают му-жики это  хорошо, однако всё равно упорствуют. "Я уже все жданки съел, мало ли я им рас-толковывал, а они и не шевелятся. Вцепились, как лесные клещи, в свой земельный клин  и не оторвёшь их от него ".
В августе после уборки ржи Никита Бондарев жаловался Фёдору Ракитянскому:
 — На Федулов день ходил в поле смотреть, как перезимовали посевы ржи. Дул жёст-кий южный афганец. Посевы  радовали глаз. Думал, будет хороший урожай. А что получи-лось? Иссушил южак поля, как задул с марта, так и не переставал. Утихнет суховей с юго-востока, поднимается юга жгучий афганец. Прольёт дождь, к вечеру опять сухо. Не сумел ко-лос набрать силу.
— Поздно посеяли вы в прошлом сезоне. Я управился с посевом до 10 августа. Ваши стали сеять после 15-го числа, на твоём поле ещё позднее. Выглядела она  весной неплохо  —  вся зелёная, но не все растения раскустились осенью, поэтому редко стояли колосья.
— Сколько ты, Фёдор, взял с десятины?
— По 75 пудов ржи получил.
— А у меня по 50 пудов вышло. Разница  с тобой, если сравнивать, большая. Это из-за срока посева?
— Разумеется от этого, и от другого. Колесник получил с десятины 95 пудов ржи. Во-время посеял в унавоженную  почву, поэтому и вырастил хороший урожай, Я успел завезти немного перегноя.  Боялся, перерастёт рожь. Скот запускал на ржаное поле.  Ваши же о пере-росте  ржи осенью и не думали.
— Нынче я тоже до 10 августа отсеялся, занял четыре с половиной десятины.
— Хорошо, что больше ржи посеял. Земля в это лето сильно пересохла. Нужны дожди осенью и большие снега зимой, чтобы весной ей досталось больше влаги, иначе яровые куль-туры не выдержат засухи. Другое дело рожь,  она осенью и весной пользуется  неплохо вла-гой, поэтому легче переносит летний зной. Мне кажется,  не обрадует нас и следующий сезон  —  сухой он будет. Поэтому я тоже расширил посевы ржи. Хороший хлеб вырастет на парах, но, к сожалению, паровой клин маловат.
Осеннюю уборку яровых культур   крестьяне выселок завершили необычно рано  —  к концу сентября. Этому способствовали   сухая погода  —  не появились большие ливни в ав-густе, а в сентябре  —  точно  — прожили без дождя; в октябре установилась тёплая погода, и через день выпадали осадки в течение всей первой декады.
Всю осень у крестьян только и разговоров о хлебе. Правда, толку от пересудов мало,  потому что зерно в закромах  от этого не прибывало.
При встрече Ивана  Болтов со Степаном Лариным  завязывался  разговор.
— Как у тебя урожай?  —  спрашивает Иван Степана. Не сразу его расшевелишь.  —  Чё молчишь?
Вместо ответа возмущается Степан:
— Чё ты  на меня смотришь?  —  Он не терпел  чужого взгляда.
— А куда мне смотреть? Твоей кобыле под хвост? Я тебя про урожай спрашиваю, а ты сглазу испугался. Много хлеба собрал?
— Как и все,  —  неохотно ответил  Ларин Болтову.
— Столько у тебя ноне зерна, сколько у Гаркуши?
— Ты, Ваня, совсем опупел:  мне ли с ним тягаться?
— На зиму хватит?
 — Не гляди на меня, Иван. Какой хватит? Семена засыпал, а чё есть будем  —  не знаю. Пропадать придётся.
— Полуголодным  перезимуешь, зато осенью наберёшь зерна полные закрома.
— Не смотри на меня  и не зли, Иван. С какой стати появится больше зерна? Много напашешь, если у кобылы рёбра выпучены к весне. Придётся меньше сеять.
— Останется весной от сева пшеничка, накормишь хлебом семью,  —  подзадоривал его Болтов.
—  А осенью опять зубы на полку? Может, и семян не получу? Ты-то много собрал?
— Я думал ты меня об этом не спросишь. Много, Стёпа, много. Если лошадь продать, самому уйти к дяде, а жену пустить…  Не буду договаривать. Тогда детишек  можно прокор-мить зиму и лето
— Не захотел идти, Ваня, в коммуну, а теперь зиму лапу сосать будешь.
— Я-то не захотел? Я сказал тогда:  куда все, туда и я, а ты сидел и молчал. Вас  агити-ровать надо, хлеб с маслом  вам показать,  —  уже рассердясь на Степана, заговорил Болтов. —  Поодиночке снесут на погост, и некому будет в родительский день ватрушечку на могилку положить. Сами себя в гроб вгоняем.
Мор, действительно, подкрался к жителям  выселок и другим поселениям. Первона-чально только отдельные жители заболевали тифом, а к зиме  стали болеть домами  —  от ста-рого до малого прихватывал  тиф. Не успели от него избавиться, как на детей навалилась диф-терия  —  безбожно она косила безгрешных ребятишек. Ежедневно на кладбище несли гробы и гробики. Не помогали никакие знахарки. Каждый день на выселках появлялись новые поби-рушки. От перемещения людских потоков  такие бедствия?  Откуда только нищие берутся?
— От недоеда это всё. Будь хлеб и картошки вдоволь, такой напасти не случилось бы.  Какую  болезнь можно одолеть, если сидишь на квасе,  свёкле да капусте?  Гибнут те, у кого в доме нечего есть. Очень  грустно, если в брюхе пусто,  —  печалилась  Дарья Денисова  и со-ветовала:  — Пейте больше чая из трав  —  выгонит всю нечисть из нутря.
Ей верили. Шли к стогу сена и набирали листочки для чая. Прекратили выезды в гости, хождения  из дома в дом  —  наверное, и это не давало заразе охватить всех. Никита приказал  своим ребятишкам:
— На улицу бегайте, но больше сидите дома. Ходить к друзьям, к родственникам, смотреть на похороны запрещаю. Зараза носится в воздухе  —  глотнёшь и заболеешь. Только мороз и солнце всё очищают.
Но горе было не за горами, явилось  неожиданно. Среди недели из Куликово на  лоша-ди училища привезли Петра. Он не мог сам вылезти  из саней, и ямщик позвал родителей:
— Надо перенести его. Сам не ходит.  Сильный жар. Два дня не был в училище
Уложив сына в кухне на топчан, Лукерья стала поить Петю горячим молоком, насиль-но открывая ему рот и вливая по пол-ложки молока в  рот. Он выпил полкружечки и уснул. Через час родители поняли, что их сынок без памяти  —   бредит.
—  Чё с ним делается?  —  забеспокоилась мать.  —   Руку приложишь ко лбу  —  не-стерпимый жар. Бедный мой сыночек, чё у тебя?
— Похоже тиф у Пети. В больницу надо везти,  —  предложил Никита.
— В такой мороз?  —  засомневалась Лукерья, и слёзы  побежали у неё из глаз.
— А что делать?  —  озадачено спросил он у жены.  —  Надо спасать сына. Заверну в тулуп, ноги накрою шубой. У отца попрошу племенного жеребца  —  быстро доедем.
Больного Петра повезли в Калачинск отец и дядя Емельян. Выездной конь бежал стре-мительно и очень скоро доставил  к больнице. Врач Александр Иванович Красовский, единст-венный специалист-медик на весь обширнейший уезд, внимательно осмотрел его и сказал
— У вашего мальчика   —  тиф. Он в тяжёлом состоянии. Домой везти нельзя. Оставь-те его нам.  Больница переполнена, но мы найдём ему место в детской комнате.   
На другой день, обеспокоенная состоянием здоровья сына,  Лукерья, скрывая  свою боль и переживание, тихо сказала Никите:
— Как бы узнать нам про Петю? Никто не едет в Калачики? Завернул бы в больницу  и спросил бы там.
— Такие стоят морозы, дороги переметены  —  вряд ли кому захочется маять лошадь. Антон даст лошадь, и я поеду.
— Не отдавал бы партизанского жеребца, сейчас бы пригодился.
— Чудная ты, Лушенька. Я в партизаны пошёл, чтобы лошадь заиметь? Я воевал, что-бы вы были целы. Мой конь сейчас воюет с японцами и американцами, чтоб отбить у них охо-ту на русское добро. И я горжусь им.
В больнице  медицинская сестричка, очень молоденькая на  вид, вся задрапированная в белое, даже марлевая повязка рот закрыла,  сообщила, что сын ещё в сознание не приходил и состояние его организма очень тяжелое, что никакой еды ему не нужно в данное время, кроме подслащённой воды, и добавила ещё:
— В больнице карантин и свиданья в категорической форме запрещены.
Сказала она об этом чётко, напуская строгость на своё личико, что обескураженный Бондарев  только и спросил её:
— У сына высокая температура?
— У него сильный жар. Завтра не приезжайте. За сутки мальчик не подымится.
— Этот узелок можно передать выздоравливающим больным?  —  спросил  он.
— Такое у нас разрешено,   —  ответила сестричка и добавила:  — Извините, я задер-жалась здесь. Меня заждались больные. Их у нас очень много. Работаем круглосуточно, не выходя из больницы. До свидания!  — И закрыла перед его лицом окошечко.
— Шустрая  какая! Хотел попрощаться, а её уже нет,  —  проворчал вслух Никита.
Грустнй рассказ Никиты  не успокоил Лукерью.
— Вырвется наш Петя из этой страшной болезни? Мается мой мальчик. Врачам тоже нелегко, коль народу много. Больным, может быть, родные кое-чё приносят, а больничные ра-ботники круглые сутки на жидкой каше  сидят. Отвези им, Никита, хоть немного пшенки, гречки и сала. Ничего они не купят на базаре  за свои  миллионы. Коробок спичек стоит один миллион. Это же просто беда!   
В этот приезд в больницу Никита был обрадован:  сын пришёл в сознание. Он передал для  Пети туесок костяники и для больницы передал сестричке по 10 килограммов пшёнки и гречневой крупы, а также два куска  свиного  просолённого  сала. Обрадовал он сообщением жену, однако она тут же сказала ему:
— Гришенька заболел. Отказался от груди. Плохо глотает  Горячий он.
— От беды к беде идём. Не дифтерия у него? Едем в больницу!
Лукерья в категорической форме отказалась ехать с ребёнком в Калачинск.
— Там  —  мор, и нас туда же? Не поедем. Дома будем лечиться. Гриша тяжело ды-шит, в тулупе он задохнётся, не довезём мы кроху.
— Неладное что-то у нас. Можем лишиться детей. Я отведу Нюру и Яшу к Марии  —  пусть поживут у них, пока Гриша не выздоровеет. Стёпа  воскресенье пробудет у деда.
Через два дня Никита, взяв у отца  рысака, поехал с Емельяном в больницу с надеждой, что привезёт сына домой. В больнице сестричка  встретила Бондарева без улыбки и тихо ска-зала ему:
— С вами хочет встретиться врач.
Врач Александр Иванович Красовский (первый врач в Калачинске, он принял больни-цу на 20 коек в 1917 году)  ровным голосом произнёс:
— Никита Тимофеевич, мы не смогли спасти вашего мальчика. Сегодня утром он умер.  —   После продолжительной паузы доктор  спросил:   — Вы сможете взять его?
Бондарев, оглушённый страшным известием, не мог ничего сказать, лишь прошептал:
— Да.
Позднее, немного придя в себя, Бондарев встретился  снова с доктором и рассказал ему о болезни младшего ребёнка. Выслушав,  Александр Иванович посоветовал:
— Везите ребёнка в больницу, чтобы установить точный диагноз. Скорее всего  не дифтерия, видимо, страдает от ангины.
Не сумел Никита рассказать жене о беседе с доктором, так как Лукерья, как он прие-хал, вся в слезах сообщила:
— Гришеньке плохо.
Мальчик угасал на глазах родителей. Несколько раз коротко ребёнок вздохнул и замер. Выдох  через минуту, и дыхание его прекратилось.
Родители тяжело переживали утрату двух сыновей. Стоило Лукерье остаться одной, сразу же слёзы застилали её глаза. Хмурым ходил  Никита и не отлучался от дома.
  16 февраля Михаил Иголкин решил посетить выселки  —  щемило его сердце: от Бон-даревых никаких вестей  —  не случилось ли с ними  какое-либо горе,  может быть, дед Тимо-фей заболел. Лёжа в санях на соломе, не понукал лошадь  —  бежит и бежит, и он  полностью отдавался раздумьям. Накануне он просмотрел все свои сусеки и лари, в которых хранились зерно и мука,  и понял окончательно, что до нового урожая его семье придётся поджать живо-ты, сказал жене, что надо в ужин обходиться сушёной и варёной  свёклой  —  мало муки, да и картошки в обрез. " Не экономит Дуня его: на масленицу напекла столько блинов,  —  поду-мал Михаил,  —  что и сегодня их не поешь ".  Особенно его беспокоило то, что случился у него  осенью недобор овса  —  не хватит его на прокорм коня и для посева мало. " Может, с кем можно обменять на рожь? Захотят ли? Почему замолк Никита, ничего не говорит о ком-муне?  Отрёкся от неё? Гудел-гудел про коммуну и смолк. Непонятно. Не заболел ли он сам, да и его Лукерья не блещет здоровьем, дунь на неё, и  —  свалится ".
  Не стал племянник заезжать к Бондаревым, зная, что Антон занят какими-нибудь  по-техами, с Емельяном разговор не получится, а Никиту, ничего не зная о нём, не стоит трево-жить, поэтому проехал мимо их домов и остановил коня у плетня Ларина. В доме Михаил за-стал  супругов,  сидящих на  лавке  в кухне. Степан обхватил руками голову и склонился к по-лу, его Евдокия кончиками  косынки, спускающейся с головы к подбородку, вытирала глаза. На приветствие Иголкина  Степан не отозвался и не сменил позу. Удивился такому приёму  Михаил, даже как-то растерялся, поэтому спросил невпопад:
— Степа, ты думаешь о весне? Уже пригревает.
Не шелохнулся Ларин. За него ответила его жена:
— До весны ещё дожить надо!  —  Встала и пошла к русской печке. 
— Думаешь вступать в коммуну?  Разговор был у Бондаревых?
— Какая коммуна? С нашим содомом туда идти?  —  вновь отозвалась Евдокия, стоя с ухватом в руках у печи.
 — Якая  муха вас укусила?
— Лёха наш учудил.  —  Степан на слова жены отнял руки от головы и кивнул ею в знак согласия.  —  Поздним вечером явился в дом с девахой и говорит: " Жалуйте:  моя жена Василиса ". Мать родная! Говорю ему: " Утром ушёл в Калачики холостой, а  вечером объя-вился женатым?"  Отвечает: " Любовь с первого взгляда. Нам бы прилечь  —  пешим шли.".
Зашевелился Ларин:
— " Прежде повенчаться  надо,  —   толкую ему,  —  а потом  —  в постель ". Знаешь, чё ответил? " Мы на вокзале повенчались ". Вот тебе на! Не отступаю от него:  " Завтра поне-дельник, Езжайте в сельсовет, распишетесь там,  и спите, сколько хотите".  —  " Никуда не поедем  —  мы в гражданском браке жить будем ".  Это чё за ахинея? Я с Дуней 20 лет живу,  в каком браке?  Это плохо?
— У тебя, Стёпа, вожжи есть?  —  спросил Ларина Иголкин.
— Ты за вожжами приехал?
—  Есть вожжи сыромятные?
— Понятно, имеются.
— Взял бы их, отхлестал бы обоих и проводил бы с крыльца,  —  посоветовал Михаил, но на Степана не смотрел, а мотнул головой Евдокии.
Дверь, ведущая в комнату, отворилась, высунулась взлохмаченная голова Алексея. — Раскричались  —  спать не даёте!  — И снова дверь закрылась.
— Вот и поговори с ним,  —  выражая сожаление, проговорила Евдокия,  —  С  таким  позорищем  в коммуну?
— Ты права, Дуся,  —  согласился с ней Михаил.  —  А в сельский Совет их затащить всё же надо бы. Расхлёбывайте  свою беду, мне же дальше надо ехать.
Никуда далеко не поехал Михаил, а через три дома завернул к Болтову. Иван пуши-стой метлой из тальника  подметал двор  —  любил, чтобы у него во дворе была чистота, и со-блюдался порядок.
— Здорово, владыка крестьянского двора! Бог тебе в помощь!  — поприветствовал его Иголкин и подал ему правую руку.
— Сам будь неплох! Здравствуй, Миша!  —  ответил он, пожимая  его руку.  —    Дав-ненько с тобой не встречались.  Я тут мету и рассуждаю:  как этот мусор, нас из жизни выме-тут и позабудут.  —  Любил Иван в такой плоскости вести разговоры.  –  Жил  Иван, и нет его.   
— И очень скоро, Ваня,  выметут нас Гаркуши и Колесники. У тебя много гречки?
— Малость  есть, только на семена, а на еду нету.
— Думаешь, с пустым брюхом много напашешь? Или к кому-нибудь нацелился?
— Намериваюсь обратиться к Колеснику: жрать нечего и недостаток семян.
— В лучшие весенние   деньки нагорбатишься у него, а осенью со своего поля пшик соберёшь.
— Ты меня, Миша, учишь? То, что ты сказал, я хотел тебе по полочкам разложить, а ты перехватил. Так не честно. Знаешь ли ты, Михаил, что нас, бедняков, меньше становится? Разумеешь?
— Мы чё лучше жить стали?
— Хуже живём, потому и мрём. Посчитай, сколько ушло на тот свет!  Бери Коржа, Ер-молаева и Денисова  —  каждый двоих детей потерял. У  Никиты двое сыновей умерли.
— Как умерли?!  —  всполошился Михаил. — Кто?
— Петя и Гриша. Антон лишился дочери. Емельян потерял старшего сына. Мало?
— Почему нам не сообщили?
— Заразная болезнь глотает. Поэтому похороны проходили тихие.  Ещё можно посчи-тать. У Денисова, у Ермолаева, у Коржа  —   из каждой семьи двоих детей унесли на погост. Кто беден, у того и гробы. Правильно утверждают:  смерть несёт  голодуха.
— Так чё же мы сидим? Ждём, когда она мужиков выкосит? Не можем объединиться? Сложили бы продукты вместе и прожили бы. А на поле? Пашу и даю лошади отдыхать. Вре-мечко  проходит, влага улетучивается  —  всё идёт к снижению урожая. А если бы на паре па-хали, а другая пара коней отдыхала бы, пятая лошадь бы боронила  —  не страшна была бы засуха. С хлебом бы весь год жили. Как понимать можно нас? Забыли про коммуну? Какие мы олухи царя небесного!
— Даёшь ты, Миша! Даже хохлятский говор забыл!
— Он у меня для скороговорки. С яком в коммуну не пойду.
— Чё мы  в  ограде  стоим? Пошли к Никите. Сколько нас наберётся?
Иголкин стал считать и  загибать пальцы на руке.
— Нас —  двое, Бондаревых столько же  —  уже четверо, Фёдор  —  пятый, жена его. Ларин сегодня не готов, но он с нами. Двенадцать взрослых набирается. Подростков приплю-суем  —  работать могут. Всех посчитали? Поехали к Никите. С сегодняшнего дня надо сбруи чинить, мы же всё прохлаждаемся, а весна подходит.
Никиту они застали дома. Он  сидел за кухонным столом  и разговаривал с Лукерьей. Перед ними парил самовар, только что поставленный на стол, горкой в миске лежали тонкие блины  —  остатки от первого  дня масленицы  —  Лукерья блюла  обычаи старины.
Михаил прямо от порога начал выговаривать:
— Богатенько живем, дорогие родственнички! Мир вам! Блины на столе!
— С праздничком вас!  —  приветствовал Болтов.  —   Со вторым днём масленицы!
— Гости наши, раздевайтесь и проходите,  —   приветливо пригласила она   —    Рады вам! Чаем клубничным угощу.
— К столу, мужики! Посидим и поговорим,  —  в такт жене проговорил и муж.
Кода уселись за стол  гости, любезно принятыми хозяевами, Болтов  спросил их:
— О чём  толковали, родственнички?
Лукерья, разливая чай по чашкам, ничего не ответила, Никита повёл разговор:
— Не так любезная была беседа, сколько деловая, как у двух дипломатов, ищущих контактов. Луша уверяет, что религия во всём помогает.
— Даже дюже…
Но Иван одёрнул Михаила:
— Подожди. Не лезь.
— Я же доказываю ей,  —  продолжил своё рассказ Никита, принимая от жены чай-нушку с  горячим чаем,  —  что, когда молишься, успокаиваешь душу, смиряешься с тем, что произошло, а   жизнь   как пёрла, так и прёт  — злишься, сердишься, ей всё равно, на просьбы не обращает внимание. Возьмём моего отца. Тимофей Алексеевич часто в церковь не ходит, перед иконой не стоит, но перед каждой трапезой обязательно перекрестится.  Церковную де-сятину исполняет ежегодно. Бога не гневит. Должно быть ему сверху снисхождение?      
— Никитушка, ты бы уж в праздник не богохульствовал,  —  взмолилась  Лукерья.
— Я, по-моему, никого не оскорбляю? Нет  ему снисхождения. Если бы  батя  ходил каждую неделю в церковь, молился бы перед иконами, у него тогда бы племенную кобылу  не украли? Так?
— Не нашли?  —  вставил два словечка  Михаил.  —  Паразиты на чужое охочие.
— Далеко ходить не надо,  —  со злостью заявил Болтов.  —  Тын деда Тимофея с чьим забором соприкасается? У них давно зуб горел на эту кобылу.
— Не надо зря поклёп на Гаркушу наводить,   —  запротестовала Лукерья.   —  За руку не поймали, доказательств нет, поэтому и нельзя молву распускать.
—  Брехать не буду попусту,  — заявил рассерженный Михаил  —  всё же беда у род-ни,  —  зря, но без Герасима  здесь не обошлось. Подумайте, кто из Калачиков приедет ночью и прямо к Емельяну подвернёт?
— Собаки не брехали,  — заметил Никита.
— Выходит, свои  увели кобылу,  — не успокаивался Болтов.  —   След был?
— Какой след?! Уже с месяц нет снега. Дорога накатана так, что никакой отметины от копыт не остаётся  —    её же каждую ночь подмораживает,  —   пояснил Бондарев
— Ищи  ветра в поле,  —  сокрушался Иван.  —  Будь моя воля, разметал бы я таких соседей, чтоб близко их не было!
— Надо же такому конокраду рядом поселиться!  — гневался Михаил.
— Чё вы, мужики, на Герасима напали? Вон в Царицыно неделю назад восемь лошадей ночью украли. Тоже на Гаркушу свалите?  — ревностно отстаивала свою правоту Лукерья.  —   Не только у нас воруют.
— Напрасно, Луша, ты о соседушке печёшься,  —  возразил ей Болтов.  —  Там банда Бурёнка орудовала. Это всем уже известно. Здесь же совсем другой коленкор: проехали  двор Герасим, у которого пять лошадей  да ещё жеребята, и полезли к деду Тимохе. Странно, даже очень.
— И собаки молчали!  —  добавил Михаил. —  В милицию Емельян заявил?
— Отец не разрешил  —  на том свете ответят,  да и какой толк в милиции, если на ка-ждом шагу воровство процветает. 
— А вы новую власть хвалите. Видите, чё при ней вытворяют?  —  не сдавала свои по-зиции Лукерья.  —  Раньше без запоров жили, зато власть плохая была.
— Луша, ты думаешь,  пришла власть, приказала:  " Не воровать!", и все послушали её? Через нас прошла разношёрстная громада толпы. Хватали, что хотели. Банда Бурёнка  —  это же осколок колчаковщины. Белый офицер сдался, покаялся, а потом пустился в бега. Ре-шил, что в общей неразберихе можно никому не подчиняться и привольно существовать за счёт крестьян. Где он грабит, а кое-где и от его имени устраивают  разбои. Уберут Бурёнка и не станут им прикрываться.
В избу зашёл Антон. По его внешнему виду трудно понять: или он возбуждён  или чем-то обрадован  —  глаза весёлые, а белёсые брови нахмурены.
— О чём речь ведёте, чики-брики?
— Об отцовской кобыле,  —  за всех ответил Никита.
— А-а! Нашёл её Емельян у цыган. А кто увёл её туда, молчит  —  большие деньги дал ему за молчание. Так-то оно, братцы, чики-брики.
— Значит, снова уведут.
— Типун тебе на язык, Ваня,  —  не выдержала Лукерья.
— Деньги же надо вернуть. Прав я  буду.
— Болтун ты, Ваня. Каркаешь и каркаешь.
— Присаживайся, Антоша, брат мой родной. Мы  скоро весь самовар выпьем.  —  Ан-тон присел на лавку к брату.
— Помянем  блинами усопших деток  — Петю и Гришу. Нам не переказали. Или Иголкины не родня вам уже?
— Такое горе вскружило голову  — никого не звали. Не могли найти себе места,  —  заговорила  печально Лукерья, разливая по чайнушкам чай.
Никита, чтобы сменить тему разговора, обратился к Иголкину и Болтову:
 —  Миша и Ваня, у вас разные дорожки ко мне. Где вы встретились? Дело есть?
— В праздник и прийти нельзя?  —  заегозился Болтов.
— Можно,  —  ласково ответила ему жена Никиты.  —  Мы всегда рады гостям. Уго-щайтесь блинами. Тятя на праздник сеяную мучку дал. Антоша, почему ты один пришёл? Чё Марья делает?
— Не волнуйся, Лушенька. Чики-брики,  и  моя Маруська будет здесь.
— Мы поедим блины и не оставим  ничего детям,  —   забеспокоился Михаил.
— Не беспокойся, Миша,  —   для  них блины в загнетке стоят, и Марии достанется. Всем хватит.
— Иван, чё ты думаешь? Заснул?  —  И Михаил толкнул под столом его ногой.
— Чай пью, —   спокойненько ответил Болтов  Иголкину.  —  Не видишь
— Дома не напился?!  —  взорвало Михаила такое поведение Ивана.
— Миша, чё с тобой?  —  забеспокоилась Лукерья, не понимая поведение гостя. 
— Здесь клубничный чаёк с чабрецом,  — как бы подыгрывая над Михаилом, ответил Иван и глотнул чаёк  из блюдца, держа его пятью пальцами.
— Ну,  тебя, Иван! С тобой каши не сваришь. Я домой поехал!
— Михаил, я тебя не узнаю  —  удивился Никита.
— Я пошутил, Тимофеевич. По делу мы пришли. Я хотел просто поморочить голову Михаилу и оттягивал разговор. А затея его, Мишина.  —   Помолчал Иван, а потом  выпалил:   —   Мы решили записаться в коммуну, Никита Тимофеевич!
— Правда?! Лушенька, ставь самовар заново! Таким гостям я рад!


Глава   тринадцатая

Разговор  о  коммуне

 
Никита в ту утреннюю пору  встал  задолго до рассвета. В окно хорошо ему было вид-но мерцание звёзд на тёмном небе и серпик месяца, обращённый на запад. " Можно на него повесить ведро  —  значит  снова вёдро, снега не жди. Среда-лакомка без осадков пришла. Этому Козерогу рога бы обломать за это ",  —  разворчался в уме хозяин дома, словно не вы-спался, хотя февральская ночь ещё длинная, но, правда, сон всегда прерывистый.   
   Тем более что встать рано  его заставила вечерняя задумка.  "Выпеку я завтра хлеб да порадую булками всех, моя  дорогуша, кто явится к нам ",  —   гордо заявил он жене,  крепко её  обнял и поцеловал в щёчку.  Лёг спать только тогда, когда разделался с опарой:  накрыл квашню круглой крышкой, поставил её на  табурет  к  печке. Сходил во двор, принёс оттуда большое беремя сухих дров, уложил их в печке и успокоился  —   можно отдыхать.
. Утром зажёг керосиновую лампу  —  сразу же к квашне. Приподнял крышку и обра-тился со всей серьёзностью к опаре:
— Как поживаешь, золотце? Не продрогла за ночку?  —  Она пыхнула ему в лицо.  —  Дышишь превосходно. Молодчина! Я не забыл тебя, моя красавица. Минуточку, и я снова бу-ду около тебя. Подожди, у нас еще будет время поговорить. Знаю, ты от нетерпения подня-лась, ожидая меня, но свою силу не пересилила  —  не вывалилась на пол. За  такое поведение уважаю тебя от всей души.
Он подошёл к умывальнику, прикоснулся пальцами  к соску, вода полилась в ладоши.  Никита опустил их, чтобы  по локоть  обдать  их влагой, взял с крышки рукомойника мыло и долго тёр им намоченную кожу. Смыл мыло и  намылил вновь руки,  лицо, уши, шею.  Долго фыркал и плескал водой, стоя перед умывальником. Тщательно протёр холщовым полотенцем  всё, что попало под струю. Вновь подошёл к  кадушке, в которой шипела и дышала опара, долго её весёлкой перемешивал, взбалтывал, пришёптывая при этом:   " Не спи, подымайся. Уже утро подходит  —  время выпечки. Не подведи меня, дорогая ".  Затем оставил квашню в покое, прикрыв её крышкой.  Из кучи  дров у русской печки выбрал берёзовое полено, у кото-рого стала отходить от ствола берёста, оторвал её и положил скрученную белую кожицу  под нижние поленья  в печи. Огонёк от спички мигом охватил скрученную белую защитницу ствола  и стал облизывать поленья. Никита  успокоился  —  пламя разгорится.
Пекарь поднёс к столу стоящий у порога неполный мешок муки. Совком,  мастерски сделанным им летом из суковатого полена, насыпал из мешка муку в сито, стоящее на столе. Зашлёпало сито в его лапах.  Скоро  на столе уже была горка муки, но он продолжал сеять, складывая отруби в деревянную шайку. Однообразен процесс сеянья,  но терпения у Никиты достаточно, чтобы  отруби, соринки оставались в  сите,  которое  он неустанно покачивает в ладонях долгое время. На столе выросла большая куча муки.  Перестал сеять, хлопнул по об-ручу сита рукой, высыпая отруби, и повесил его на гвоздь у окошка. Поднёс табурет с кваш-нёй к столу. Открыл крышку, посолил опару крупной солью и размешал весёлкой жидкую шипящую массу.  Совком начал   сбрасывать в квашню муку и размешивать   весёлкой.  С ка-ждым замесом тесто густело. Уже  неохотно соединялись  в квашне мука с тестом, но он про-должал  ещё мешать липкую массу, добавляя в неё небольшими порциями муку до тех пор,  пока тесто перестало прилипать к весёлке. Закрыл  квашню крышкой, подбросил несколько поленьев в пламя печи и пошёл кормить скотину. Лукерья спала в кухне на топчане. Просну-лась, когда Никита уже надевал полушубок. Поняла, что муж уже повозился с тестом, прого-ворила, вставая с постели:
— Успел уже всё подготовить. Не спится тебе. Из головы, наверное,  не выходит ком-муна. Правда, Никитушка?  Всегда в заботах о людях.
— Как же не думать, если  надвигаются громаднейшие события, Луша?
Снова принялся Никита за квашню. Затем он выгреб  кочергой раскалённые докрасна угли, ссыпал их железным совком в большой чугун  —  пригодятся ещё для самовара, при-крыл дышащий жаром чугун большой сковородой и закрыл печь заслонкой, чтобы из неё не вырывался раскалённый дух.
— Луша, самовар закипел! Попьём чайку?
Бондарев  принёс из кладовки, расположенной в сенях, мороженное свиное сало, наре-зал его ножом мелкими кусочками, поставил самовар на край стола, промыл маленький завар-ной чайник кипятком из самовара и насыпал в него  чабреца. Только кипяток из самоварного крана коснулся свежей заварки, как  по кухне разнёсся приятный  пряный аромат богородской травки.  Никита поставил завырной чайник  на конфорку самовара.
Лукерья перестала чистить картошку, вымыла руки у рукомойника,  достала  две чай-нушки и поставила их на стол. Сама села ближе к самовару.
— Что-то Стёпа не встаёт пора в школу ему,  — заметил Никита.
— Ещё только седьмой час, Никитушка. Совсем потерял ты время.
Мне показалось, что уже восемь скоро. Кто повезёт сегодня детей  в школу?
 — Ларин  — его очередь.
— Когда намечается у них свадьба?
Лукерья улыбнулась и иронически заметила:
— Уже разженился Алёшка. Пошёл с неё на вечёрку в  Куликово, да и загуляла она там. Вернулся Алексей домой бобылём. Такая, видно, у них была любовь.
— Втюрился Алёха. Где он её отыскал?
— Говорят, в Калачиках на вокзале подобрал.
— У себя хороших девчонок не нашёл? Хотел я с ним поговорить, не успел. Мы с то-бой два сезона толклись, боялись сказать, что  любим  друг друга, а тут махом сговорились. Такие нравы не по душе мне. Выходит, Ларин придёт сегодня к нам. Может, и с сыновьями явится. Доски из Потанино повезут  —   заказ  там получили.
— Лёшка не придёт. Он и на вечёрки не ходит. Стыдно ему. Привёл красавицу, а она его подвела. Шарлатанка какая-то.
— Действительно она красивая?
— С лица воду не пить! В душе оказалась  пакостная. Подвела парня. Он с ней по-хорошему, хотел всех удивить красатой её, а она ему кукиш показала.  Встретила хлопца по-богаче его, и не  нужен  стал Алексей. О чём думают такие дивчаны, как хотят жить, не пони-маю, не доходят до меня их разум,  —   пустилась в разговоры Лукерья.
— Поговорили мы с тобой ладком, Лушенька, пора и за выпечку хлеба браться,  —  за-вершил беседу Никита.    
Задолго до обеда румяные булки стояли на подоконниках в кухне и комнате. Все, кто шёл по улице, глядя на испечённый  хлеб, улыбался и приговаривал:
— Булка опять выставил булки.
Прозвали Никиту Бондарева Булкой, (деревенские люди  —  мастера  давать меткие  прозвища) с той поры,  когда он вернулся с омских заработков у брата в пекарне. Научился там выпекать добротный хлеб большими порциями, и дома решил он показать своё мастерст-во.  Выставил в окна булки не для того, чтобы хвастануть, а для того, чтобы остыл хлеб и не потерял форму, да и больше некуда было в невеликой бондаревской  избушке расставлять булки. Жители выселок, увидев  на подоконниках  поджаренный пышный хлеб-красавец, на-ходили очень большое  сходство булки с лицевым  обличьем Никиты. Так старательно выпе-ченный  хлеб стал прозвищем Бондарева, которое  крепко-накрепко за ним  закрепилось,  ни-кто не мог его от него избавить. Многие его за глаза звали Булкой. В деревне, что к кому при-липнет, то не отлипнет  —  на всю жизнь привяжется.
Первым в дом Никиты Бондарева явился Михаил Иголкин. Он снял шапку и зычным голосом  заговорил:
— Я приветствую  моих  лучших  родственников!  Мир вам, здоровья и счастья!
— Что-то новое у тебя, Миша? Здравствуй! Где твой хохлятский выговор?  —  добро-душно усмехнулся Никита.
— Оставил. Не хочу выделяться.
— А нас выделил.
— Вы другое дело. К вам я еду, как в родной дом. Дали б место, тут бы и остался.
— Поселяйся. Мы рады будем,  —  не возразила ему Лукерья.
— А детишки? А Марина? Без них я не могу.
— Знаем тебя, Миша, как облупленного. Не рассказывай нам,   —  шутливо  заметил ему Бондарев.  —  Семьянин ты добрый, известно  многим.
— Будем собираться?
— А что нам мешает? Обещали прийти.
— Я и скамеечку прихватил.
— Какой ты, племянничек, догадливый,  —  похвалила его Луша.  — Так занеси её, скамеечку ту,  а то она  холодная  — могут простыть их  мягкие места.
Распахнулась дверь  кухни,   и показались две женщины в длиннополых чёрных ов-чинных  шубах, закутанные в белые пуховые шали. Раздался громкий голос Ивана  Болтова:
— Смотрите, кого я вам привёл!
— Иван, ты мне сюрприз испортил! Зачем мою жену ведёшь? И скамейку мою внёс. Тоже мне, друг!
— Марина!  — воскликнула Лукерья и бросилась к женщинам.
Она обняла Марину,  и  они трижды расцеловались.
— Давно у нас не были. Раздевайтесь, гости дорогие, и проходите в горницу. Иван, да-вай скамейку и снимай свой полушубок.  — Гостеприимно принимала их хозяйка.
— Я чё сам не могу занести?
Только прошли все в комнату, как в дверях  —   Антон с женой Марией и Фёдор Раки-тянский с женой Анастасией и сыном Андреем.
— Чики-брики, и мы тут.
— Думала-гадала:  позовёт меня  Антоша или нет. Решила:  всё равно пойду. Позвал-таки. Куда уж ему без меня!   
Пришли к Бондаревым Степан Ларин с женой Евдокией и сыновьями   и Фёдор  Желя-зо. Закрыв дверь, кузнец, пропуская вперёд жену, спросил:
— Нас не забыли, якри вас? Со мной Оля и сын  Валентин. Андрюша подойдёт.
— Федя, к чему такие вопросы? Бондарев рад вас видеть!
А вот Корж, Денисов, Ермолаев и другие потанинцы явились в одиночку. Когда усе-лись  в комнате,  зашёл  Афанасий Жердев с женой. Он обратился к присутствующим:
 — Пожилых примете?
Первым откликнулся Антон, он сидел у дверей на табурете:
— Дядя Афоня, вы же знаете:   здесь не базар, чтобы торговаться. Лихие бедняки со-брались строить новую жизнь. Им земледельцы опытные страсть нужны, чики-брики. Прохо-дите на первый ряд.
— Сюда-сюда,  —   позвал их Никита (он уже стоял перед всеми) и показал рукой на свободные места. Идя не спеша с женой вперёд, Жердев сообщил:
— Подумывал не идти, но Татьяна настояла. Говорит:  " Богатыми не стали, нам за ни-ми не угнаться, а от бедняков отставать не с руки ".  Вот и пришли.
— Спасибо вам, что нас не забыли,  —  поблагодарил их Никита.
— Позову молодёжь,  —  проявил инициативу Иголкин.  —  Они в ограде устроили де-вичник или мальчишник. Вот кто рад находиться вместе.
— Земляки, я попал в тупик. Перед собранием мне всё было ясно, но посмотрел на вас, память сразу отбило.
— Это на радостях, Никита Тимофеевич,  —  проговорил  Болтов.
 — О коммуне мы говорили не один раз. Решили объединиться. Так?  —   заговорил Бондарев.  —  Чтобы была коммуна, надо её утвердить в уезде. Следует представить в уезд протокол об организации коммуны за подписями председателя и секретаря собрания  и  заяв-ления от каждого, кто решил вступить в коммуну.
Выходит, нам надо для ведения собрания избрать председателя и секретаря. Кого?   
— Чё тут чикаться? Тимофеевич, веди собрание,  —  предложил Болтов.
— Самый грамотный у нас  —  Иван. Он в Куликово учился, пусть пишет, секретарём его,  —  выдал неожиданно свои суждения  Алёша Ларин.
— Ты, Лексей, как архимандрит, всё по полочкам разложил. Читает и пишет хорошо у нас Ракитянский. Его надо в секретари,  —  внёс своё предложение Иголкин.
— Пусть секретарит Болтов. Ручка не молот  —  не надорвётся,  —  выдал своё заклю-чение кузнец Желязо.
— Кого в секретари? Болтова или Ракитянского?  — спросил Бондарев.
— Болтова!  —  дружно подхватили все.
— Иван, садись за стол  и пиши. Ты у нас  действительно самый грамотный.
Болтов поднялся, прошёл к столу, сел на табурет, приготовленный для секретаря, взял ручку с пером  "рондо", открыл ученическую тетрадь в линейку.
— Товарищи,  —  начал своё выступление Бондарев,  посерьёзнев,  —  нам предстоит создать коммуну. Что она, коммуна,  собой  представляет,  мы обсуждали сообща,  по отдель-ности каждому я разъяснял, поэтому   не буду о  ней  говорить. Все знаете, что в коммуне под общим одеялом спать не придётся, а кто залезет под чужое покрывало, надерём всей комму-ной уши, как  блудливому коту. Не думайте, что я хорошо представляю, как жить сообща. Многое и для меня  —  тёмный лес.  Одно ясно:  в коммуне жить и работать  можно, если у неё что-то есть. Требуется узнать, что каждый даст коммуне и что оставит себе. Давайтё, со-общайте. Что притихли? Я передаю коммуне лошадь, сани, телегу, сбрую, плуги, бороны.  Приведу корову с телёнком, двух овец, три гусыни с гусаком, куриц.
Установилась тишина, будто  что-то потеряли. Молчание прервал Ракитянский:
— Отдаю коммуне всё, что у меня есть, даже ветряную мельницу  и  амбары. Собст-венность заела  —  только о накопительстве и думаешь. Решили с женой жить по-новому, чтобы ничто своё не тяготило. Берите у меня всё, что потребуется для хозяйства.
— Я за коммуну, но без своего, остаться голяком, тоже плохо. Каждое утро с кружкой бежать и просить:  налейте молочишко ребятишкам? Ходить за каждым яйцом?  —  запротес-товал Иголкин, хотя до этого он в разговорах ратовал за коммуну.
—  Миша заумничал, якри его,  —  заметил  Желязо и хотел ещё что-то сказать, но его перебил  Михаил:
— Федя, зачем сразу клеишь слово  —  " заумничал "?  Иван,  запишет его, я с ним то-гда разговаривать не буду  —  дружба врозь.
Тут же отозвался Болтов:
— Не всякий Иван  —  болван.  Я чё попало писать стану?  Не для жителей выселок   запись, а в историю попадём  —  никак-нибудь, а по-новому собираемся жить. Так и запишу:  Иголкин держится за коровий хвост.
— Иван, ты ещё хуже Желязо. Не выдумывай так записывать! Отдаю лошадь и корову с тёлкой. Буду верхом на палочке с кружечкой за молочком ездить.
 —Я полностью   —  за коммуну,  — заявил твёрдо Болтов.  —  Почему ты, Миша, брындишь, не понимаю. Ты же за неё горячо агитировал!
—  Я не против коммуны, я за неё проголосую двумя руками, но беспокоюсь о детиш-ках. Не хочу, чтобы им  хуже  было, чем сейчас.
— Вы, мужики, в объединении себя облегчаете. Так не забудьте ребят. О них надо в первую очередь думать. Вы их девять месяцев в себе не носили, потому порой о них забывае-те. Как хотите, а Михаил прав,  —  со всей определённостью подтвердила Мария.  — Помоз-гуем, как лучше нам жизнь сделать.
— Миш, ты брюхатым был?  —  съязвил Антон.
— Ну, тебя!  —  отмахнулся от него Михаил.
— То, о чём говорил Миша, очень серьёзное дело. Давайте объединять семена, тягло, земледельческие орудия. Соберём урожай, видно будет, чем мы богаты,  —  такие предложе-ния выдвинул Ракитянский.
— Верную мысль подал Федя:  главное  для нас  —   хлеб. Заимеем зерно  — будем жить. Тогда и с коровами и с курицами разберёмся. В 19-м году летом было суховато, в про-шлом сезоне  —  ещё суше. Те зимы наваливало двухаршинные сугробы, а в эту зиму с пол-метра всего-то снежку. Забуранило земельку сухую. Все признаки засухи на лицо,  — выло-жил, что было на душе, Жердев и разгладил свою бороду.
— Правильно сказал Афанасий,  —  одобрил Желязо.  —  Сухой сезон ожидается, якри подери. Только артельно можно преодолеть засуху на полях. Я иду в коммуну с кузницей. Мельница да кузница в трудный год поддержат коммунаров. Если к нам присоединится  Ла-рин со своими ребятами, то  со столярами вместе мы крепко заживём, будет   всё в достатке.
Решил пояснить своё отношение к выступлениям Никита Бондарев:
— Правы и Михаил, и Фёдор, и Мария, и Афанасий. Ещё в уезде не утвердили комму-ну, мы уже поставили задачи. Молодцы!   Вижу, что многие готовы вступить в коммуну. Мне кажется, что если не поддержат нас в уезде, то мы всё равно объединёнными силами будем трудиться. Это замечательно. Меня очень беспокоит наличие продуктов питания в семьях. На   работу  я  пойду сытым, а  другой  —  полуголодным. В коллективе  такого  не может быть.  Наша с вами задача  —  прожить сносно в трудное время.  Как там решат в уезде, не знаю, но пусть Ракитянский учтёт, у кого что есть:  сколько имеют семян, фуража, продуктов питания.  У одного больше, у другого меньше, зато будем знать, что у нас есть и с чего начать. Главное, повторяю, для нас  —  выжить, а потом мы поднимемся на ноги.
— Верно всё отметил  Тимофеевич,  —  заявил Жердев,  — я его  полностью поддер-живаю. Хочу всех поставить в известность: вереди нас ждут не лучшие времена. Пусть меня простят  за повторение, но она мать учения. Я говорю о погоде  —  три десятка  лет за ней на-блюдаю.  О чём мечтает крестьянин в Сибири?  О хорошем дождичке в начале июня при тёп-лой погоде. В сезон 20 года вступили с малой влагой в почве. В мае, июне подсушило. В июле прошли небольшие дождички  —  все им были рады, но жара иссушила  землю. Выиграл тот, кто бросил семена в тёплую почву с хорошим запасом влаги. Пшеничка дружно взошла,  при-крыла поле, влага не улетучилась. Растения стойко перенесли июньские суховеи, июльские дожди их немного поддержали. Умелый земледелец осенью собрал  достаточно зерна.  Те, кто не сумел удержать влагу в почве, у  кого всходы появились после 5 июня, получили урожай с гулькин нос. Вот почему считают, что весенний день год кормит.
Для чего я всё высказываю? Для того чтобы знали, что ныне погода нас не порадует:  ожидайте очень сухое лето.  Снега мало, на полях его ветер сорвал.
— Куда ещё суше?!  —  встрепенулся   Болтов.  —  Ни с чем останемся.
— Не видели жгучую засуху, так увидите,  —   продолжал  информировать крестьян Афанасий.  —   Выиграет тот, кто сохранит влагу на полях и отсеется к  Иванову дню, после Ивана  —  пшеничнику можно сеять  три-четыре дня. Затем сеют только ячмень, овёс, а потом лён и коноплю.  Ранний сев мало чё даст, так как холодно будет. Надо весной  пахать  и боро-нить днём и ночью. Одной или двум  лошадкам  единоличника работать на пашне весь  свето-вой день не  под силу.  А в коммуне можно организовать вспашку в три смены.  Кони не  бу-дут  измучены.  Коллектив выиграет. Я за коммуну, потому что в ней  можно организовать труд лучше, чем такое сумеет осуществить  любой крепкий хозяин.
— У меня вопрос к Ракитянскому возник,  —   заявил  Ермолаев, до этого он всё время молчал.  —  У тебя, Фёдор, три добрые лошади, рабочий бык, жеребята есть. А у всех по од-ной лошадке. У Жердева и той нет.  Ты же, Федя,  можешь без коммунии прожить. Зачем она тебе?  Вот такой у меня интерес к тебе.
— Была лошадка. Знаешь, месяц назад пала. Не успеваю всё поделать: и в поле, и на лугах, и в огороде  —  силы уже не те. Не сумел накосить сена. Но ты не беспокойся, в ком-муне мы  нахлебниками  не будем:  ещё есть голова на плечах, и она пока соображает. Без коммуны нам дорога только на погост. Понял, дорогой? Федор Ракитянский не боится всту-пить в коммуну, а ты, беднее некуда, трусишь. Чего ты выгадываешь, никак не пойму. Ведь через месяц пойдёшь кланяться к Гаркуше. Он тебя на несколько лет закабалит за одну  по-дачку. Поэтому я не иду к нему  —  не хочу быть у него ни рабом, ни должником.
— Гаркуша  тебя не возьмёт  —  ему   старики   не нужны.
— А ты не думаешь  стареть?  —   спросил его Желязо,  — Чё ты тогда скажешь? 
— Отвечу я Ермолаеву. Какой  же  Жердев  старый? Ему ещё пятидесяти нет. Хочу  я, чтобы  старый  и малый жили лучше, чем сейчас, поэтому вступаю в коммуну,  —  гордо зая-вил Ракитянский.
— Запамятовал?  —  не выдержал Болтов,  —  У меня и у Иголкина по две лошади. У Антона второй конь на подходе. Не так уж и бедны, мы  и безлошадных возьмём.
— Ермолаев, чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Ты же на кладбище двух дети-шек снёс. Хлиба у тебя не хватило! А когда он у тебя в достатке был? И будет ли ещё? Смо-жешь рассчитаться с долгами? Молчишь? Говори!  Ещё хорохоришься,  —   прочитал ему мо-раль Михаил.  —  Он всегда был зол на тех, у кого дети голодали, и не мог простить тех, кого постепенно закабаляли крепкие мужики, не давали им развернуться, сделав их  батраками 
— Отбрил,  чики-брики, крепко.
— Его жалеешь, а он не умничает,  —   рассердился  Иголкин.  —  У него хозяйство
на ладан дышит, а он в коммуну идти боится.  Кто тебе поможет? Кому ты нужен? Самойлов да Картавцев прибегут из Куликовки тебя выручать?
— Загнётся, якри его. В аренду пашню сдашь, мешка два зерна получишь.  Без хле-
ба придётся хлебать овсяный кисель. Умрёшь хозяином худого двора. Детей загубишь,  —  всё, что накопилось на душе у Желязо, выложил он ему. 
—  Чё-то долго мы в ступе воду толчём? Запиши, Иван,  нас  в коммуну пятерых.
Чё ты на меня глядишь, Ваня?  Пиши,  —  молчал до этого Степан, а сказал, как отрубил.
—  Иголкиных не забудь, Ваня!
— Лёд тронулся,  — заметил Никита и вздохнул облегчённо полной грудью.  —  Хочу заметить: не всем по нраву придётся наша коммуна. А почему?  Потому, что мы отрываем от кулацких хозяйств работников.  Им придётся, чтобы удержать батраков, больше платить им  за работу. Станут пугать и угрожать  —  все придётся стерпеть. Не только мы, но и богатые будут следить за  нашими  делами. Предстоит показать, как мы можем работать на  общест-венном поле.
Никита Бондарев не думал, что собрание затянется до темноты. Немало времени по-требовалось для написания  заявлений, потому что многие были неграмотными  —  писать со-всем не могли, некоторые знали только буквы, кое-кто мог читать по слогам крупный печат-ный текст. Пришлось попыхтеть Болтову и Ракитянскому с ними.
Денисов, Ермолаев, Корж  решили подождать, посмотреть, что получится  у мужиков. Им  при выходе из избы Бондарев вручил по булке душистого хлеба. Беря в руки буханку, Де-нисов  заметил Бондареву:
— Я думал, что ты на нас рассердился и не угостишь хлебом. Ребятишки будут рады. Щедрый ты человек, Никита Тимофеевич.
—  Обижаться на земляков, которые заблуждаются и не могут никак раскусить истину? Что  с вами поделаешь?
Остальные, кто написал заявление о вступлении в коммуну,  долго обсуждали, как им обустроить хозяйство. Всех их Никита одарил булкой хлеба.
— С молоком и чаем  с удовольствием пойдёт  этот хлебец, очень душистый,  —   рас-хваливала Татьяна  Жердева выпечку  Никиты.
— Для коммунаров станешь готовить такой вкуснейший продукт?  —  спросил Никиту Болтов, проявляя большой интерес к тому, какой ответ даст Бондарев.
— А  как же! Не Желязо же поручить ковать булки!
— С тобой, Никита Тимофеевич, мы не пропадём,  —  уверенно заявила Ольга Желязо.
 

Глава  четырнадцатая

Выборы


В послеобеденное время  возвращался  Бондарев домой из Калачинска. Молодой конь резво тащил кошеву по раскатанной дороге, на которой уже появились проталины. Одни берё-зовые перелески, разделённые  снежными полями, сменялись другими. От первых тёплых  дней ветви берёз потемнели, набирая силу от солнца, чтоб брызнуть в мае могучей зеленью. Крестьянскую дорогу часто пересекали заячьи следы  —  косой отыскивал клочок сена и ла-комился им ночью. Сорока  с вершины дерева обозревала просторы. Стоило мышке-норушке высунуться из-под снега, как белобокая птица подлетала, склёвывала её и проглатывала, как ребёнок изюминку. Снова усаживалась на дерево и терпеливо  ждала следующую жертву. " Сорока, ворона, воробей сильно страдают от холода, но и зимой находят пищу,  —  размыш-лял Никита.  —  Человек весну, лето, осень ведёт заготовку продуктов, однако к концу весны начинает голодать. Неужели люди глупее животных? Почему они не могут обеспечить себе сносную жизнь?  Одни  хватают  и хапают, и нет  их жадности  конца.  Всегда им мало,  гре-бут и гребут; другие же не могут свести концы с концами, работают много на себя и на дру-гих, а всё равно остаются бедняками,  маются всю жизнь.  Нет, мы добьёмся справедливости  —  вытянем людей из беспросветной нужды. Человек существует не для того, чтобы только насытить себя, но его предназначение  —  быть полезным  людям, а не вредить им ".  Такие мысли всю дорогу не покидали  его голову.
Конь подъехал к воротам и встал. Никита медленно выползал из кошевы  —  отекли ноги и не хотели ему подчиняться, Потоптался ногами на месте и ввёл лошадь за узду во двор. Распряг своего любимца, пучком соломы, взятой из кошевы, протёр выступивший пот у ло-шадки и отвёл  в конюшню.
В доме его ожидал Иголкин.
— Мы тут с Лушей заговорились и не заметили, как ты подъехал. Утром накормил свою скотину и сюда подался.  Заехал к Антону, часа три проговорил с ним, у него и кобылу оставил. Догадается, наверное, ей  сенца  подбросить. 
— Ты же, Миша, знаешь Антошу  —  без внимания  он не оставит лошадь.
 — Чики-брики у нас такой! Чё сказали  тебе в уезде? Затвердили? Хочу знать резуль-тат.
— Назад с бумагами отправили.
— Правда?! Вот тебе на!  Построили новую жизнь, —  забеспокоился Михаил.
— Не выгнали, не волнуйся. Одобрили, но велели   дооформить  бумаги.
— И много их надо?
— Снова надо созывать собрание. На нём следует избрать совет коммуны  и председа-теля. Спрашивают:  " Вы решили без  головы работать? Извините, но как к вам обращаться? Скоро много коммун появится, так вам писать:  выселецкая коммуна? Или   выселенная  —  никому не нужная? Может быть, лучше сосланная? Нет у вашей коммуны имени, товарищ Бондарев, нет и командующего ".
— Не докумекали мы  —  не сообразили. Я сейчас всех соберу  —  лошадь у меня в уп-ряжи. Мигом  будут  тут. Благо бы далеко жили, а то под рукой все
— Не спеши, Миша. Требуют принять  устав коммуны.
— Это чё   за   чертовщина?
— Следует расписать, по каким правилам и законам будем  жить и работать.  Подумай сам: человек пожелал вступить в коммуну, но двое против его вступления. Как быть? Чтобы узаконить вступление, надо, чтобы проголосовало большинство или, может быть,  две трети?  Надо купить плуг. Кто разрешит покупку, слово за председателем, или за советом, или за об-щим собранием?  Член коммуны взял и отдал три мешка зерна знакомому. Как быть? С таки-ми доводами я согласился, чтобы был порядок, а не анархия.  Над уставом придётся покор-петь. Пока Луша собирает на стол, позови Болтова и Ракитянского. Засядем за устав. Ты уже представляешь, что нам нужно записать, поможешь.
Лукерья уже вытирала тряпкой  кухонный  стол, когда  явились в дом  Иван и Фёдор.  Вчетвером уселись в горнице за круглый стол, закрыв на кухню дверь. Лукерья слышала их голоса. Больше всех говорил Болтов, и его одёргивал  Бондарев. Стало темнеть,  в кухню вва-лился Антон и громогласно спросил:
— Куда подевался  племянничек?  Я уже два раза его кобыле сено давал.
— Туточки я. Тут!  — послышался голос Михаила за дверью комнаты.
— Чё они там делают?  —  Глянул на одежду, висевшую на гвозде,  удивился:  — Федя и Ваня здесь.  А меня, чики-брики,  не удосужились позвать.
Антон направился в горницу. Открыл  дверь и спросил их:
— Я вам не помешаю, господа присяжные?  —  И вышел
— Антон!  —  закричал ему Болтов радостным голосом.  —  Заходи с Лукерьей. Мы подготовили важный документ. Послушайте и дополните.
Антон прошёл в горницу, А Лукерья просунула голову в проём двери и сказала:
—  Мне некогда.
Никита ей со всей серьёзностью заявил:
— Важнее этого документа сейчас ничего нет.
Продолжилось обсуждение в горнице. Оно проходило долго и бурно.
Никита вышел на крыльцо, чтобы проводить товарищей. На западе полоской  у гори-зонта пламенела  заря на чистом небосводе. Глядя на небесный закат, старший Бондарев заме-тил:
— Завтра  опять будет бушевать ветер.  Но когда снег пойдёт?
— Ноне  ветром весь снег с озимых выдрало,  —  подержал Иван Никиту.  — Фёдор с осени хворост на рожь натаскал, снег плотно зацепился. Посевы у него не вымерзли. Догадли-вый мужик.
— Причём здесь догадливость,  —  возразил ему Фёдор.  —  Я вам в ноябре говорил:  " Мужики, берегите снег  —  земля в зиму сухой ушла ". Не послушались, просидели у печки. Около неё приятно в холода посиживать.
— Фёдор прав,  —  поддержал его Никита, — На две  десятины я натаскал  хвороста, там и снег лежит. Голые посевы  вымерзнут. Мороз и суховей летний вреда наделают.
— Опять придётся нажимать на  мурцовку. От  неё, чики-брики все кишки ноют.
— Это чё  за   штука, Антон?
— Ты не знаешь, Федя?  — удивился Михаил.  —  Её похлебаешь, так один вой в жи-воте. Газу много, а жрать  после неё ещё больше  хочется. Тот и голод не видал, кто мурцовки не едал!  В1910  и 11-х  годах мы её долго хлебали, с мая по август. Чуть тогда живот к хребту не прирос. Вспоминать об этом страшно. Детишки, как мухи, мёрли.
— Вы растолкуйте: чё к чему. Может, она мне понравится?
— Приходи к нам, Манька научит её готовить,  — и тут же начал пояснять:  — Бери ведро, наливай туда квас, крошит один-два ломтика  хлеба, лучше идут ржаные сухари. Но это что есть под рукой.
— Ржануха  для газа  хороша!  —  вклинился в пояснение Антона Михаил.
— Подожди ты, Миша, дай досказать. Нарежь  луку, плеснёт в ведро ложки три пост-ного масла. Вот и хлёбало, чики-брики,   —   готово.
— Ого-го!  —  восхитился Фёдор  —  С такой еды и плуг не удержишь. Берегите, му-жики, к пахоте сало, накапливайте для картошки топлёное масло.
— Сколько  останется  к маю этой картопки?  —  с иронией сказал Михаил.
— Понятно, только сало  выручит,  —  подтвердил  сказанное Фёдором Никита.  —  Что ж, товарищи, как Иван перепишет устав, так соберёмся на его утверждение. Перед этим дадим каждому почитать все написанные параграфы.
— День-полтора придётся ещё над ним покорпеть,  —  пояснил Болтов.
— Если не больше,  —  добавила Лукерья.
— Не затягивай, Иван,  — время не ждёт. Выжми из себя всё,  —  предупредил его Ни-кита.  —  Уже первые сосульки появились на крыше  —  сев на носу.            
Через неделю снова собрались на собрание в избе Никиты. Хозяин дома заранее занёс в кухню с улицы две плахи, чтобы обогрелись, и положил их на четыре табуретки. На кухон-ном столе лежали  чистая ученическая тетрадь, ручка и чернильница-непроливашка  —  уче-нические принадлежности сына Степана.
Первым явился  Михаил Иголкин с женой Мариной.
— Состоится, Никитушка?
— Раздевайтесь и проходите,  — отозвалась Лукерья.
— Я специально два гвоздя забил в стену для одежды гостей.
— Чай будем пить. Я самовар поставлю.
— Не беспокойся,  Луша. Мы отобедали и поехали,  —  откликнулась Марина.  —   Живём близко, а погостевать время не выберем  —  то хозяйство задерживает, то  дети.  Часто болеют ноне.
— Зато  я здесь в неделю раз пять бываю, если не больше.
— Наш пострел везде поспел,  —  шуткой отозвался Никита.
— Никуда-нибудь, а к тебе, дядько, приезжаю  —  всё дела
Только проговорил Михаил, ввалилась в кухню семья Болтовых:  сам Иван , его жена  Евдокия с  сыновьями  Антоном  и Василием.
— Принимайте бумажного человека. Всю тетрадь исписал и дал всем почитать. При-хожу к Ларину и говорю  ему:  " Читай!",  а он мне:  " Чё  ты  на меня уставился, будто я гра-мотный? Оставляй, Лёшка вечером вслух прочитает.  За  три дня все четыре тетрадных листа одолели. Вот такие  грамотеи   у нас!
— Я с Мариной полдня читал. Надо разборчивее, Иван, писать.
— Ты, Миша, три зимы в Куликовке учился. Почему ты долго с чтением мыкался?  —  отчитала его Евдокия Болтова.  —   Я только до рождества в школе была. Лишь буквы там уз-нала. Сама научилась читать. 
Вскоре все собрались и расселись на кухне. Стриженые,  кудлатые  и подстриженные головы мужиков и парней перемешались с женскими белыми платками. Встал Никита перед ними. Все устремили внимание на него  —  что же он скажет? Бондарев обвёл их взглядом. Наконец после продолжительной паузы  заговорил:         
— Ныне больше присутствует. От десяти домов есть представители. Пришли семьями. Молодые парни  и девушки с нами. Присутствуют  39 человек. Из них только троим 15 лет. Это мой сын Стёпа, Пентюха Жердев и Маша Ракитянская. Им найдётся посильная работа. Что ж,  начнём собрание? Все в сборе.
— Начинай, Тимофеевич, коли все  собрались,  —  поддержал его  кузнец Желязо.
— Сегодня у нас несколько основных вопросов. Утвердим устав коммуны, дадим на-именование коммуны, а также изберём председателя и совет коммуны, ревизионную комис-сию, которая, как говорят в уезде, должна следить за хозяйственным порядком. Возражения есть по выдвигаемым вопросам? Только не молчите, как суслоны в поле. Никто вас в овин, то есть в благодать, не понесёт  —  сами туда должны дойти. Понятно?
— Когда будем избирать председателя?  —   поинтересовалась Татьяна.
— После принятия устава.
— Лучше бы сразу хозяина иметь,  —  сообщила своё мнение Ольга.
— Продолжим собрание. Перед обсуждением  вопросов  повестки послушаем Ракитян-ского. Пусть  расскажет, чем мы богаты. Давай, Фёдор,  —   предложил Болтов и отодвинул от себя все письменные принадлежности  —  его заинтересовало, что поведает Фёдор, обрадует ли собравшихся.  —   Давай, Федя, доложи.
— Обошёл я все дворы. Никто не сопротивлялся  —  у кого что есть,  передают обще-ству, Итак,  мы располагаем десятью санями и тремя кошёвками, девятью телегами и четырь-мя бричками. В наличии  —  одна конная сеялка и ручная веялка. Есть  лобогрейка.
— Фёдор, скажи, сколько лошадей набирается  —  веялки и сеялки не убегут. Главнее всего  —  кони,  — не выдержал Антон.
— Чё ты,  Антон,  торопишься?  — возразил ему Желязо.  — Скажет ещё. Я прикинул: быстрее посеем, намного раньше уберём урожай и не будем на ветру веять зерно  — работая в две смены, можно за два месяца отсортировать зерно. Добротные семена получим! Если при-обрести маленький моторчик, то вручную веялку не надо крутить. Большая выгода.
— Семян для посева достаточно. Фуража маловато. Скудно с зерном на еду. Если употреблять хлеб так, как сейчас в феврале едим, то в мае можно зубы класть на полку, а нам надо до средины августа дотянуть.
— Ни фига себе! Сами себя можем уморить! Забирай себе, Фёдор,  зерно и помаленьку его мели. Без обиды буду делить, только поручите мне,  —  затараторил Михаил.
— Не паникуй раньше времени, Миша,  —  прервал его кузнец Фёдор.  —  Кузня будет работать на хлеб. Это раз. Мельница Феди даст прибавку. Это два. Третье:  посмотреть, сколько  есть грубых кормов. Излишки сена обменять на фураж. Так надо сделать, якри вас, да побыстрее.
— Лошадей поручить Антону,  —  не выдержал  и влез в разговор Иван.  —  У него будет полный порядок. Наверно, никто возражать не станет?
— Я научу вас, как надо ухаживать за конями. Сейчас завозите себе солому и дрова. Поставлю лошадей на откорм перед пахотой и никому на час не  дам.   
— Антон наведёт полный порядок  —  он лошадей любит. Случку вовремя проведёт, не прозевает,  —  подтвердил кузнец.
— Жеребцов!  —  поддакнул  Болтов.
— Но-но, Иван! Без оскорблений!  —  встрепенулся Антон.  —  На драку просишься? Подковыриваешь? Да?
— Это ещё что?  —  возмутился Никита.  – Перебили  Федю, ссориться начали.
— В масленицу Антошу надо связывать, иначе всех лошадей загоняет,  —   не успоко-ился кузнец.  —  Любит лихачить!
— Перебранку затеяли?  —  возмутился Никита.  —  Стоит перед вами Фёдор, как поп перед алтарём. Не дали ему договорить. Кто начнёт ещё балаболить, поставлю на голосова-ние, и выпрем из избы.
— Так дило гутарили! Без этого же нельзя.
— Михаил!
— Всё. Молчу-молчу.
— Продолжай, Фёдор.
— Однолемешных плугов имеется одиннадцать. Две сохи есть. Борон железных   —  двенадцать. Четыре  —   деревянных. Лошадей…
— Во-во!  — воскликнул Антон и осёкся, вспомнив предупреждение брата.
— Лошадей  — одиннадцать, рабочих быков  —  два, коров  — семь.
— Быков и коров передать Ларину  —  у него  орава  большая. Они справятся…
— Будем Антона  выпроваживать? Голосуем…
—Подожди, Тимофеевич. Он же дело говорил. Коров оставим за хозяевами. Я закан-чиваю. Пашни достаточно, Правда, она разбросана. Придётся перегонять коней, но чё подела-ешь  — у каждого свой надел. Работать можно. Есть у меня предложение к тому, что дельно высказали мужики. Определить пашню под рожь и завезти по снегу перегной на поле. У меня всё.
— Через две недели коней, сено и овёс ко мне доставить, —  со всей твёрдостью заявил Антон.  —   И без промедления.
Его поддержал кузнец:
— Завтра плуги, бороны завезти ко мне во двор. Показать мне лошадей перед вывозкой перегноя. Раскованных лошадок я подкую. Не затягивайте  —  работы с Петром хватает. Яс-но?
— К моему дому  —  сани и телеги. Я  с сыновьями начну их ремонтировать, наведём порядок. Чё, Фёдор, на меня глядишь? Непонятно сказал?
— Якри тебя, красная девица  —  посмотреть на него нельзя,  — проворчал Желязо.
— Степан, сделай две большие квашни для Никиты  —  печь хлеб на всех ему придёт-ся,  —  подсказала Ларину Мария Бондарева.  – Я так рада, что Антоша лошадьми займётся, а то он всё время на   бабёнок  поглядывает.
— Кто про чё, а   вшивые  —    про баню,  —  подъелдыкнул Антон жене.
— Помалкивай, Антоша,  —  Настя-то рядом живёт,  —   подержала Марию Марина Иголкина.  —   Пройдёт она мимо его, он её всю осмотрит  —  глаз на неё точит, готов за ней до Потанино гнаться. Не было бы страсти, да рядом Настя.
— Даёшь, Маринка! Чё ты наплела?!  —  прерывая общий смех, возмутился Бондарев-младший.  —  У неё муж болен, ты и плетёшь меня к ней. Какая моя в том вина?
— Очень простая. Настя выдерет  тебе глаза, с такой меткой  тогда не отопрёшься. Мужики, чё я думаю? Коров оставить за хозяевами  —  дети малые у каждого. У кого появят-ся  излишки, пусть несут на центрифугу Ракитянским. Из сметаны собьём масло. Продадим масло, деньги появятся. В конец поизносились ребятишки:  с голыми задами летом бегают, а зимой на печке сидят. Они не зверьки, но им тоже воля нужна. Я не о своих детях говорю. Своим мы последнее отдадим,  —  воз преподнесла  предложений собранию Мария.
Решая вопрос об обобществлении коров, коммунары прежде всего подумали  о детях. Не имея в достатке витаминов, крестьяне получали от чистых полей, лугов и полян для ма-лышни целебное молоко, которое укрепляло  детский организм.
Сталин в 1930 году в работах  " Головокружение от успехов " и " Ответ товарищам колхозникам "  резко критиковал  партийные органы за то, что при  проведении коллективиза-ции заставляли передавать  в коллективные хозяйства коров, мелкий рогатый скот и птицу. Просто удивляешься мудрости руководителя страны. Как он, сидя в  Кремле, никогда ранее непосредственно не занимаясь аграрными проблемами, со всей осторожностью относящийся к мелкой буржуазии (речь идёт о крестьянстве), смог  правильно разрешить  эту  важную про-блему. Что бы было с нашим народом,  если бы у колхозника не было коровы? Голодали в войну в деревне сильно те, у кого не было бурёнки. Корова в личном подсобном хозяйстве по-зволяла представлять часть животноводческой продукции, понятно, ущемляя себя, фронту и городскому рынку. Мы вправе сказать, что благодаря усилиям  селян и горожан, в противовес американцам, была создана атомная бомба. Её не сбросили на мирный город, но она сохрани-ла независимость  страны, хотя пришлось из-за неё, этой атомной бомбы, более десятилетия возлагать надежду на  помощь личного подсобного хозяйства, на так называемую  "палочку-выручалочку ".
Такой прозорливости  после смерти Сталина не оказалось у кремлёвского сожителя. Сам, живя при коммунизме, решил приобщить и крестьян к такому "равенству"  —  сдать ко-ров в колхозное стадо. Я помню, как секретарь райкома за верёвочку выводил у активиста ко-ровушку со двора. Уливался слезами председатель рабочего комитета совхоза, когда вели из его сарая кормилицу  —  шестерых  его детей оставляли без молока. Что  из этого вышло? По-головье скота возросло, но производство молочной продукции мало увеличилось. Почему? Потому,  что была слаба кормовая база. Тут ещё началось  ликвидация докучаевских севообо-ротов  —  сокращение посевной площади трав, захлебнулись королевой полей  —  кукурузой.  Поставлена цель  —   догнать Америку! Хоть жеребись, но догони! Рассматривали, не как жи-вёт народ и что сделать   для улучшения его жизни, а поглядывали, как бежать напористо, чтобы перегнать американцев.  Повысили планы на молоко, мясо. Не всегда рядовому удава-лось получить молочко из колхозного или совхозного стада. Не зря плакал председатель ра-бочкома. Вся животноводческая продукция поставлялась государству  —  надо выполнять план.  Рязанцы по всей стране собирали кроликов, чтобы произвести мяса за 5 лет в 5 раз больше, чем за предшествующий период. Гнались, но так и не догнали американцев.
" Нет краше птицы, чем свиная колбаса ",   —  бубнил Хрущев, и колбаска реже стала продаваться в магазинах. Правда, покупали тогда её зараз по 5-6 килограммов   —  заработок был. (Сейчас колбасной продукции полно в магазинах, но покупают её изредка по 300-500 граммов не потому, что можно всегда свежую купить, а потому, что очень дорогая   —   у  многих для её покупки денег нет, так как исчез устойчивый доход у  большинства населения,  Потеряла колбаска, как и многие продукты, вкусовые колбасные качества, ибо  состоит не  из мяса, а  заполнена соей, бумагой и другими консервантами. От колбасной славы остались только наименования, как и от газет  —  пустобрёха криминального много, но проблемной статьи не найдёшь. Зато так мыслить. демократично, то есть по-американски). При  Хрущёве  в хлебной стране появлялись перебои с мукой.  Руководитель страны  призывал догонять, но  не умел по-хозяйски управлять.
Новая напасть на личное подсобное хозяйство обрушилась в пресловутые 90-е годы  ХХ  века. " Фермеры нас накормят,  —   бубнили асфальтные земледельцы. Совхозы и колхо-зы разогнали. В автобусе возили коров из хозяйства на мясокомбинат  —  пользовались тем, что в совхозе не оказалось руководителя. Съели  общественное  стадо. Взялись крестьяне раз-водить скот. Кое-кто приобрёл грузовые автомобили, чтобы для своего личного хозяйства привезти сено и другим вывезти. Но всё пошло наперекосяк. Исчезли коллективные    объеди-нения, которые помогали работникам  в покосе, вывозе сена. Разучились вручную косить, да и не под силу  —  молодёжь из деревень улетучилась, а покосы удалились от села. Чтобы срав-няться с бывшим общественным стадом, надо, чтобы каждый двор имел 10-20 коров. Можно без механизмов  заготовить корм для такого количества скота? Для  производства добротного масла надо иметь витаминный корм, а на деревню 2-3 трактора. Кто поможет крестьянину? Банк? Его кредиты выворачивают у фермеров кишки. Нет в продаже топлёного масла  —  са-мого высококачественного продукта. Не во всех поселениях можно купить молоко. Тут ещё начался мясной разбой. В шести километрах от Калачинска расположилась небольшая стан-ция Валерино  —  обыкновенная деревенька. Станционным жителям доставляют молоко из соседней Глуховки  —  нет коров, в базарный день  приезжают сельские жители за молочком  на рынок в Калачинск. Из деревни в город за молоком! Такова регулировка рынка. Из Вьтна-ма тащат сухое молоко. Забела есть, а пользы и вкуса  —  тю-тю. Хотим иметь здоровое поко-ление  без добротного молока и при дорогих заграничных  фруктах. Помню, до войны  парень в жаркий день на бестарке возит зерно, подъедет к дому, залезет в погреб, выпьет  крынку хо-лодного молока, утолит жажду и снова на паре лошадей едет в поле. Недовесок  армия не по-лучала, служить шли юноши кровь с молоком и воевали храбро.    
Сейчас нет ни общественного былого стада, и в личном подворье скота мизер. Не фер-меры нас кормят, а заграница. Своим крестьянам жалко денег, а зарубежных с лихвой под-держиваем. Мы им по трубам энергосырьё гоним, они с нас за продукты  доллары ломят.
Правительство в данное время начало поднимать сельское хозяйство. Темпы достойны похвалы  —  будем производить мяса и молока столько к концу  ХХI   столетия, сколько про-изводили в 90-е годы ХХ  века, если не задушит  село западная конкуренция.
Прозорливость коммунаров  коммуны  " Заря Любви "  выразилась  в том, что они не стали всё тянуть в общую кучу, находили определённою целесообразность в общественном объединении  и в поддержке личного подворья.
— Хочу сказать о выступающих,  —  заявил Бондарев,  — Деловые у всех были пред-ложения. Марина и Михаил беспокоятся о детях. Они правы. Для кого мы затеваем коммуну? Только для того, чтобы наши дети не маялись. Во главу угла поставим заботу о детях. И в ус-таве запишем:  коммуна материально и духовно  берёт  детей на полное обеспечение. Это моё дополнение к уставу. Надо проект устава зачитывать?
Возразил Иван Болтов:
— Все читали и у себя дома обсуждали. Пусть говорят замечания, может, у кого есть дополнения.
— Нет возражений? Кто первым выступит?
— Я хочу сказать. У меня замечаний  и дополнений нет,   —  заявил Иголкин.  —  Пол-ностью одобряю этот устав. Давно надо было по нему жить, тогда  бы не знали беды.
— Это ещё как сказать,  —  возразила ему Татьяна Жердева.  — Многое зависеть будет от того, как мы  начнём работать.
—Или мы не умеем,  тётя Таня, работать?  —  возразила ей  Марина.   — Легче сказать, кто не мастер, в каких делах, чем  называть каждого умельца. Все работяги.
— У меня есть дополнение.  —  Встал во весь свой огромный рост и,  выставляя из ог-ромного кулачища корявый указательный палец, попытался заострить внимание:   
—Следует записать в устав наш:  выбываешь из коммуны,  назад свою собственность не получаешь. Ты отдал всё на общее пользование. Таково моё мнение.
— Привёл двух  лошадей, а вышел без коня?  —  с недоумением спросил Антон.
— Коммуна не проходной двор,  —  ответил Желязо.  – Знал, куда шёл. Не захотел быть в коммуне, пусть другие твоим имуществом пользуются.
— Постой-постой,  Федя.  Мне кажется, ты крепко загибаешь. Так, Никита? Сразу та-кое скажут:  " Пойдёшь в коммуну, ни с чем останешься ". Побоятся идти к нам. Разве плохо, если к нам прибудет  народ?  —   спросил Болтов.
— Надо подумать,  —  предложил Афанасий  Жердев.  —  Мне кажется, тот и другой  правы. На тебя надеялись, а ты подвёл. Пускать из коммуны голеньким   —  никуда не годит-ся. Один уйдёт из коммуны с пустым кошелём, другой не захочет в неё входить. Хвост выта-щишь  —   голова увязнет;  голову вытащишь  —   хвост увязнет. Где золотая середина? Надо рассудить, поразмыслить над всем хорошенько, Так я думаю, мои земляки.
— Взялись за коммуну и не отступайте,  —  подала голос Ольга Желязо, жена кузнеца.
Она  знала, что, если за что ухватится муж, его не отобьёшь от этого, не  переубедишь.  Заупрямится и не пойдёт в коммуну, если   не по нему  получилось.  Привязался с этим ис-ключением из коммуны. Она же, Ольга, считала, что в коммуне ей будет облегчение, так как  в своём хозяйстве она замаялась.
— Нет мне просвета  ни днём, ни ночью. Шутка ли дело  —  всё хозяйство на плечах! Пора пахать, а ему надо железо ковать. Приедем  с поля, а у дома две-три подводы стоят. Од-ному требуется коня подковать, у другого   —  железный обруч  с колеса слетел, у третьего  —  ось телеги лопнула. В три голоса просят:  " Федя, миленький, выручай  —  горячая пора ". Он до полночи в кузнеце, а я лошадь пасу. Дома надо за детьми ходить, сварить  три раза семье и поросятам, с коровой управиться, и птицу доглядеть, и огород прополоть, и в чистоте дом со-держать  —   много всякой домашней канители.  Думала, сын подрастёт, так кое-какая отду-шина будет, а Фёдор его  в  кузнецу  затащил. Второй подрос, и его туда же взял. Буду рожать, пока дочка не появится  —  нужна помошница. Пропадают  они у жаркого горна и наковаль-ни, не оторвёшь. Сама уже за плуг бралась.  Каждую осень у нас в поле недород.
Зная, что у мужа единственный авторитет  —  это Никита Бондарев, поэтому она обра-тилась к нему с вопросом, чтобы он рассеял  суждение мужа,  выручил бы её.
— Никита Тимофеевич,  —   ласково, чуть не запела, начала она,  —  как вы относи-тесь к выходу из коммуны. ( Она первая из крестьян обратилась к нему на  " вы"  — женщины умеют находить подход, порой не сразу раскусишь  их вежливость).
— Оленька,  — начал отвечать Никита,  —   насильно мил не будешь. Чуждый комму-не разве будет добросовестно трудиться? Всё отдашь ему, чтобы его не видеть и чтобы он других не портил. Бери своё и уходи  —  таков порядок. Как иначе?  Видит он своими очами  свою лошадь,  корову,  и вдруг их кому-то отдать! За труд ему следует заплатить сполна. Мы же не грабители. Пройдёт время, исчезнут личные коровы и лошади, тогда и разговор другой при расчёте будет. Учитывать при оплате, какую лепту каждый внёс. Прав я или нет, Федя?
— Тебя, Тимофеич, чтобы в споре осилить, мало кончить одну школу в Куликовке, на-до ещё кое-где поучиться. Ты прав. Пойдёт такой устав.
Успокоил Бондарев душу Ольги Желязо. Она смотрела на него и улыбалась, в знак со-гласия с ним кивала головой. Никита продолжал вести собрание.
— Возражения,  — Бондарев сделал паузу,  —   кто против этого текста устава? Пока никого нет. Кто за то, чтобы утвердить текст данного устава? Голосуем  поднятием руки. Единогласно проголосовали.  Поздравляю! Теперь вы  —   коммунары.
По-деловому подошли коммунары к выборам председателя и совета коммуны. Встал Фёдор Ракитянскиц и сообщил всем своё мнение: 
— Других суждений по  этим выборам нет  —  уже обсудили между собой. Ясное дело, председателем коммуны изберём  Никиту Тимофеевича  Бондарева и его введём в совет, чле-нами совета избрать Михаила Иголкина и Ивана Болтова. Это мнение всех.
Других предложений не поступало  —  все согласились с мнением Фёдора и дружно проголосовали. Бондарев, поглядев на коммунаров, сказал со всей серьёзностью: 
— За доверие благодарю, мои земляки. Будем вместе налаживать новую жизнь. Какая она у нас получится, полностью зависит от вас. Я буду прикладывать все силы,  чтобы мы проложили путь к достойной жизни, стали бы примером  для других.
— Стараться будем все,  —  заверил председателя коммуны  Ракитянский.
— До пота будем трудиться, чтобы пересилить нужду,  —  подтвердил кузнец.
— Переходим к выборам ревизионной комиссии,  —  продолжил собрание председа-тель коммуны.  —  Сколько человек изберём в комиссию? Предлагайте.
— Двух надо,  — сообщил своё мнение  Афанасий.
— Одного хватит,  —  заявил Антон.  —  Самих себя проверять?
Забеспокоился Иван Болтов:
— Серьёзнее подходите к выборам. По уставу, который приняли, ревкомиссия подчи-няется  только общему собранию. Председатель коммуны ей не указ, она работает самостоя-тельно. Если в комиссии двое, то чё получится? Один одно говорит, другой  —  против. Реше-ние принять нельзя. Работа пойдёт  впустую, Если трое, то всегда разойдутся на два и один. Пройдёт мнение большинства. Я за то, чтобы ревкомиссия коммуны была из трёх
— Какое мнение остальных коммунаров?
— Я согласен с  Болтовым,  —  заявил Афанасий.
— Я тоже поддерживаю Ивана,  —  сказал Антон.  —  Моё первое предложение не счи-тай, Никита. Иван правильно рассудил. Чтобы спору не было, изберём троих.
— Возражений нет?  Называйте, кого в комиссию желаете выдвинуть.
— Федю Желязо. Он мужик крутой,  прямолинейный,  —  предложение внёс Антон.
Заговорила жена Антона, Мария:
— Вы, мужики, всегда мужиков выпячиваете. Сейчас равенство в стране. Выдвигайте женщину. Понятно вам?
— Ты кого, Мария, предлагаешь?
— Я бы выбрала Марину Иголкину. За справедливость она любому глаза выдерет.
— Предлагайте третьего. Не молчите. Я жду, товарищи коммунары.
— Именинники сидят. Глухие?  — встрепенулась Ольга Желязо.  —  Вас ждёт Тимо-феич, а вы жаждите, когда вам  готовенькое преподнесут? В коммуне, со слов мужа, все   —   за одного, а один  —   за всех. Предлагаю избрать в ревизионную комиссию Ларина Степана.  Правильный  мужик. Скажите, кому он из присутствующих  здесь  не помогал?
— К тридцати пяти годам пятерых настрогал,  —   Мужики хмыкнули.
— Тебе, Антон, скоро тридцать, а ты всё играешь  —  никак  из детства не выпадешь. Пора посерьёзнеть. Или ты только петух, когда молодуху увидишь? Голосуй за Ларина, а то мужики из тебя салазки сделают,  —   пропесочила его Анастасия Ракитянская
— Слово нельзя сказать  —  сразу всех собак навещают. Шуток не любите?
— Якри тебя, помолчи.
— К порядку, коммунары.  —  Никита пальцами подкрутил свои коротенькие усы. 
—  Есть ещё предложения?
— Напали на меня, но я же к делу хочу сказать. Степана избирают не строгать, а реви-зировать. Чё скажет молчун? Он даже на себя не велит смотреть. Выберем Аньку. Она во все дела влезет. От её глаз ничего не скроешь.
— Всю коммуну просвистит,  —  возразил конюху кузнец.  —  Она не "а", ни "бэ" не кумекает. На счётах не считает. Требуется нам устный счетовод?
— Ничего не хочу сказать плохого об Анне. Она быстро вошла в коммунарский кол-лектив. Трудолюбивая и заботливая женщина. Но правильно заметил Федя  — совершенно не-грамотная. В комиссии надо не болтать, а разбирать бумаги, проверять правильность их ведут.  Сможет выполнять Аня? Хороших  товарищей предложили в ревкомиссию. Думаю, что Желя-зо, Иголкиной, Ларину все выразят доверие,  —  такие доводы выдвинул Ракитянский.  — Ан-тон, сними своё предложение, и мы  сразу проголосуем  за  троих. Можно?    
— Так и быть:  я забираю своё предложение.
— Может быть, оставить Чибиреву?  —  спросил Бондарев.  —  Голосование покажет, кто пройдёт в ревкомиссию.
Возразил Болтов. Он встал, отложил ручку и откровенно заявил:
— Стоит ли огород городить? Время только затратим. Здесь любого каждый знает, как облупленного. За неё проголосует только Антон.
— Я бы за Аньку не голосовал  —  больно шубутная.
— Шум поднимет и прячется в кусты. Тебя воспитывала Анастасия  —  мало?  —  спросила Татьяна.  —  Надо голосовать  —  вечерняя дойка подсолит.
— Кто за то, чтобы избрать в ревизионную комиссию Фёдора Желязо, Марину Игол-кину  и Степана Ларина прошу поднять руки. Абсолютно все  —  за.  Поздравляю коммунаров с избранием  ревкомиссии коммуны. Сами изберите председателя и распределите между со-бой обязанности. Можно ночь подумать.
В коммуне все органы избраны.  Я прошу Стёпу Бондарева и Алёшу Ларина подумать о создании комсомольской ячейки.  Без молодёжи коммуне не жить.  Нужна крепкая смена.
Товарищи коммунары, переходим к заключительной части собрания. Нам предстоит дать имя коммуне. Год назад комсомольцы села Куликово создали коммуну, назвали её  "Юный пахарь". У них получилось. Упорно работали и собрали неплохой урожай. Даже с продразвёрсткой рассчитались. Жили дружно. Сейчас у них в коммуне  —   50 человек. Им  добавили большой клин земли. Хороший пример показали куликовские комсомольцы нам и другим крестьянам.
Так как мы назовём нашу коммуну?
Все собравшиеся напрягли внимание. Иголки почесал рукой затылок, погладил паль-цами свои висящие усы, но ничего не сказал.
— Задачу даёшь трудную, Никита Тимофеевич. Мы привыкли к именам Ваня, Маня, Петя, Валя. Коммуну не приходилось называть,  —  сознался Ракитянский.
— Мне легче было прочитать устав, написанный Иваном, чем придумать имя,  —  от-кровенно заявил Михаил. —  Всю ноченьку перебирал названия в голове. Скажешь  —   ещё высмеют. У нас такой народ:  чё на язык попало им, то к тебе  прилипнет  и не отлипнет  от тебя  вовеки  веков. Так и умрёшь с этим прозвищем.
Поднялся с сидения кузнец, погладил ладонью на голове волосы цвета воронового крыла,  и выпалил громовым голосом:
— Чё тут рассусоливать?! Назовём  —  " Ураган ". Сметём старую жизнь!
Ему возразил Болтов,  он  выдвинул свои философские суждения:
— Мы же, Федя, не  разрушать хотим, а создавать:  новое общество, очень удобное для себя. Смерч приносит людям несчастье, беду, бывают при нём человеческие жертвы. Разве мы такое хотим? Подумай сам хорошо. Люди боятся урагана. Мы станем пугалом для других? Назовём нашу коммуну  —  " Мечта".
— Не пойдёт,  —  возразил ему Ракитянский.  —  К мечте надо идти, стремиться, а мы уже к ней пришли. Разве плохое имя  ей  —  " Свободный Труд"?
Не выдержал и вступил  в рассуждения Никита Бондарев:
— Свободныё труд. Это хочу  —   тружусь, хочу  —   нет? У нас будут напряжённые дни, чтобы вырваться из нужды. Всех загрузим работой.
— Какое ты, Никитушка, дал бы  имя?  —  перебила его Мария.  —  Интересно знать.
—Да-да. Твоё слово, Тимофеич, веское,  —   поддержала Марию Ольга  Желязо.
— Хотим знать твоё мнение, Никита,  — поддерживая женщин, заявила  Евдокия Бол-това.  —  Интересно нам. Ты уже, наверное, давно его приготовил. 
— " Путь к социализму "  подойдёт? 
— Очень серьёзное название,  —   возразил ему Ракитянский.  —  Нам бы  попроще  выбрать имя, но яркое, чтобы легко запоминалось.
— Путь. Скажут обязательно:  " Катитесь своей дорогой ",  —   рассудил  Болтов.  —  Другое  надо, честное слово.
— " Сибирская любовь",  —  предложил Жердев.
Тут же влез Антон:
— Сибирская любовь  под общим покрывалом. Разве плохо? Чё мы не люди?  Лучше назвать её так: " Хохлятская  женитьба ".
— Понесло Антона  —  не выдержал,  —   сурово заметил Желязо.  —  Брось, Антон, Ваньку валять. Серьёзный разговор идёт, якуня-ваня. 
— " Парижская коммуна "  —  предложила Анастасия Ракитянская, жена Фёдора.
— Такое совсем не подойдёт,  —  воспротивился Антон.  —  Подумай, как будет зву-чать:  коммуна " Парижская коммуна ". Как такое, Иван, называется?
— Масло масленое,  —  добавил Антон.
— Послушайте меня!  —  соскочил с места  шустрый Михаил Иголкин,  —  Вдумай-тесь, чё я скажу. Когда вы утром встаётё?  Рано-ранёшенько  —  ещё до восхода солнца. Алая полоска на горизонте полыхает  —  обещает  тихий день. Радуетесь? Летом и зимой от зари до зари  —   в работе. Как мы говорим: " Хочешь много сделать, встань до зари. Задумал в даль-ний путь, поднимайся  ни свет ни заря ". В летнее время наработаешься, смотришь на закат:  солнышко скрылось, горизонт ровно румянцем выкрашен  —  завтра добрый день ожидается. Нужен дождик, смотрим, какая будет заря. Тучка на горизонте  её закрыла   —  чуть не пля-шем летом, ибо  знаем, что тучка на вечерней заре  —  это весточка к дождю. Когда вспыхну-ла первая любовь? Когда парень впервые девушку обнял? При вечерней заре. Вся наша жизнь с ней связана. Она приносит нам любовь, счастье, радость и надежду.
Для чего я вам это говорю?  Догадались? Нет? Хочу, чтобы мы назвали нашу коммуну  " Заря Любви "  —  светлое наше желание жить лучше, жить по-новому.
Не сговариваясь, неожиданно все дружно захлопали в ладоши.
Словно тяжкую ношу снял с плеч Михаил  с  коммунаров,  они заулыбались, их глаза загорелись желанием  идти к новому горизонту, к неведомой жизни, которую они хотят по-своему обустроить.
Так родилась на Потанинских выселках коммуна  " Заря Любви".
Проводив  коммунаров, Лукерья долго смотрела в кухонное незамёрзшее окно, наблю-дая, как Никита с членами  коммуны продолжал обсуждать наболевшее. Она не слышала раз-говор, но ей приятно было смотреть на мужа, как он то взмахивал правой рукой, то подкручи-вал ею свои усики.  Первыми покинули взрослых, занятыми разборками произошедшего, юноши и девушки, потому что убедились, что возбуждённых родителей  им не переслушать. Наспорившись досыта, коммунары разошлись. Лукерья прошла в комнату, где за столом Стё-па готовил уроки, и стала  глядеть в окно,  выходящее в улицу. Там стояла с санями лошадь Иголкина. У саней  ему что-то старательно доказывал Ракитянский. Михаил, держа в руках вожжи,  внимательно слушал Фёдора. Марина, сидя на соломе в санях, не вмешивалась в их разговор. Наконец Фёдор махнул рукой и подал руку Иголкину, тот быстро переложил вожжи в левую руку, сдёрнул рукавицу и пожал ладонь Фёдора. Михаил прыгнул в сани, не успел сесть,  как застоявшаяся на морозе кобыла  рванула сани и понеслась вскачь
Никита, расставшись с коммунарами, зашёл в избу, взял доски и вынес их во двор. Лу-керья сразу же расставила табуретки по местам, четыре  —   к столу и две  —   к печке. Хозяин дома, зайдя вновь в кухню,  повесил на гвоздь свой полушубок, нахлобучил на крючок сверху баранью шапку,  заглянул в горницу. Там Степа, разложив учебники, записывал в тетрадь ре-шение задачи. Рядом с братом сидели Нюра и Яша. Глянув на детей, отец не стал их беспоко-ить,  тихонько прикрыл дверь горницы. Он подошёл к жене, обнял её за плечи. Лукерья гля-нула ему в лицо и счастливо улыбнулась.
— Любовь моя  —  Лушенька!  —  негромко произнёс он,  —  Счастье моё. Спасибо тургеневским  Процко  —  они подарили они мне радость. Гляжу на других женщин, а вижу только тебя, Луша. Не сманили меня питерские  шикарные  девахи. Ты у меня  —  единствен-ная,  Голубка моя, ненаглядная  красота. Как я счастлив сегодня!    
   






      Глава    пятнадцатая


     Подготовка к празднику

 
 Половина солнечного диска  спряталась за розовым горизонтом, когда  Никита допа-хал завершающую  борозду. Перевернул плуг  на поляне, дав отдых коню. Вскоре подъехал верхом на лошади Васятка, сын Болтова, и заборонил вспаханную пашню.
— Всё, дядя Никита?  — выполнив работу, спросил он, спрыгивая с  коня на траву.
— Завершили, Василёк! Славно постарались.
Ведя за повод лошадей, подошли пахари Иван Болтов, Антон Бондарев, Афанасий Жердев и Михаил Иголкин. Следом же за ними верхом на лошадях подъехали парнишки-бороновальщики  —  Пантюха Жердев и Андрюша Ракитянский.
— Всё закончили, товарищ бригадир,  —  отрапортовал  Болтову Андрюша. 
И серьёзно ответил  Болтов: Бондареву:
— Пашня к севу  готова, товарищ председатель коммуны " Заря Любви".
Улыбнулся Бондарев и заметил Ивану:
— Больно уж ты официально. Мы не на параде. Поработали мужики! В почве мало влаги,  и мы успели её закрыть. Скажите, кто на выселках до мая завершает пахать зябь?
— Так весна ныне  ранняя,  —  поспешил ему ответить Михаил.
— Такая же ранняя была и в прошлом году,  —  не отступал  от  сказанного Никита.  —  Почему ты, Миша, 15 мая на пашне с плугом юзгался? Говори.
— Тягла тогда не хватало. А   работнули   как? От зари до зари без передыху пахали. Кони подменные выручили, поэтому  и управились,  —  опережая Михаила, ответил Антон.
—  Поняли,  —  заметил им Фёдор,  —  о чем Тимофеевич говорил? Коллективу   всё подручно  —   всё быстрее делается, чем у одиночек.
— Сообща лучше,  —  согласился  Иван.  —  Один в поле не воин. Это не только к бою, но и к битве за урожай относится.
— Дядя Ваня,  — обратился к Болтову Андрюша, посчитав, что у взрослых может быть длинный разговор.  —  Бороны здесь оставить?
— Езжайте,  мальчики. Бороны завезите Желязо. Лошадей не гоните, пусть шагом идут  — устряпали они их сегодня крепко,  —  напутсвовал подростков Болтов.
— Василёк, садись на коня, поехали с нами,  —  позвал его Пантюха.
Отъехали парнишки, Никита продолжил разговор:
— Люди и лошади заслужили отдых. Надо дать всем четыре дня отдохнуть. Как смот-рите на  это, Иван и Михаил?  —  к ним обратился Бондарев.
—На Пасху всегда отдыхают,  —  обрадовано заявил Михаил.
—Не Пасха, а Первомай,  — поправил племянника дядя.  – Ты  в церковь пойдёшь?
— А как же?!
Нахмурил белёсые брови Никита, кадык заходил на горле. Выплеснул бы гнев Бонда-рев, но понял  Антон, что у брата в голове,  и не дал разразиться негодованию на племянника.
— Никитушка, ты сегодня извахратил кобылу  —  стоит потная и не может отдышать-ся. Самому надо было больше на плуг нажимать. Посмотри: наши кони сухие. А твоя?
— Чё ты мелешь, Антоша? Мы три километра вели коней в поводу, они и обсохли. А эта кобыла только из борозды. Есть отличие?
  — Спорить не будем,   —  заявил Фёдор.  —  Напрасно, Антон, катишь на брата бочку. У твоего коня такой же вид был, когда выполз из последней борозды.
  Иголкин не разобрался в заступничестве Антона и продолжал  своё:
— Чё-то мы долго балясы точим. Марина баньку истопила и заждалась, наверное, да и парок улетучится, а спина дюже чешется  —  веника просит, как обычно в чистый четверг.
—Нет, Миша, тебя не переделаешь  —  без гармошки ты в голове,  —  с огорчением заметил ему Иван Болтов.
Дома ужиная, Никита  пожаловался жене:
— На поле про отдых заговорили, а он про  Пасху  да  про чистый четверг зарядил  —  не остановишь. Одно и то же долбит  и долбит. Чистый четверг ему нужен  —  спина дюже у него иззуделась.
— А я баньку истопила. Бельё тебе приготовила.
— И ты туда же?
Утром Лукерья спохватилась:  нет мужа дома. Говорил  он ей про  отдых, а сам чуть свет куда-то укатил. Ничего поделать с ним нельзя. Подоила корову, процедила молоко в крынки, собрала кое-какие тряпки и решила постирать. С  узелком направилась она к бане. Открыла дверь мойки, охнула и чуть не упала в обморок, увидев окровавленные руки мужа. Хлопнула дверью  и завыла белугой на весь выселок. Антон находился  в свой ограде, услы-шав вопль Лукерьи, перепрыгнул через плетень и бегом устремился к Лукерье. На её крик из бани выскочил Никита. Жена его, снова узрев его с окровленными руками, упала в обморок.
— Луша! Луша, что с тобой?  —  твердил перепуганный Никита, глядя на её поблед-невшее лицо. Ему показалось, что она не дышит.  —  Луша! Родимая!
Побежал в баню и принёс ковш  воды. Плеснул ей в лицо  из ковша, но Лукерья на это никак не прореагировала. В это время к ним подбежал  Антон. Красные руки брата привели его в оцепенение. Набрав в лёгкие воздух, он кое-как выдохнул:
— Зарезал её?!
— Это краска, болван!
— Даёшь ты, Никита!  Напугал до смерти. Я ведь тоже не в себе. Убийца  —  мелькну-ло в голове. Учудил, так учудил! Давай мне  ковш с водой, иди в баню и ополосни  хорошо свои руки, очнётся жена, увидит тебя, окровавленного, и  умереть может. Никита зашёл в ба-ню. Антон набрал из ковша в рот воды и фыркнул на Лукерью. Она открыла голубые глаза, полные слёз. " Как ей сказать? "  —  подумал Антон.
— Никита кожи красит, а ты, дурёха, испугалась. Разве можно так?  —    нежно прого-ворил ей деверь.  —  Ничего страшного не произошло.
— Правда?  —  тихо спросила она, еле шевеля губами, глядя на подошедшего мужа с вымытыми руками.
— Я холстину  красил. Ты же сама мне отрезы дала. Через два дня Первомай.  Хотел покрасить холст в красный цвет, чтобы флаг алел. Денисиха меня краской  одарила. Чего ты испугалась?
— Почему ты мне про крашение ничего не сказал?
  — Хотел удивить.
— И удивил,  аж в обморок  упала,  —  подвёл итог Антон.
Никита поднял жену с земли. Они втроём  зашли  в баню  и стали рассматривать холст, лежащий в деревянной шайке в растворённой красной краске.
— Какая яркая!  —  удивилась  Лукерья.
— Настоящая кровь,  —  подтвердил Антон.  —   К флагу хорошо подойдёт.  Находит же коренья  Дарья!  Умная старушонка.
Утром, 30 мая, Никита пошел к младшему брату.
— Мне  нужна  лошадь. В сельсовет надо съездить.
— Сегодня выходной,  —  ответил, как отрезал, Антон.  —  Лошади отдыхают, и сель-совет  закрыт. Измучились лошадки на полевых работах,  пришли с ночного, напились и стоят как вкопанные. Наверное, ждут, что их опять запрягут в плуг, и берегут силы для тяжкого труда. Попроси у отца жеребца, всё-таки ты при высокой должности. Въедешь в Потанино  —  всем дивно будет, когда увидят, на каком рысаке ты, брат, разъезжаешь. Пора нам и покрасо-ваться.   
— Чего ты только не  наговорил! Мне же по делу лошадка нужна,  —  настаивал стар-ший брат.  —  Переговорю с председателем сельсовета о первомайской демонстрации и быст-ро вернусь.               
— Пешком разучился ходить?  От того, что быстро переговоришь, коню легче не ста-нет  —  ему всё равно до Потанино бежать и обратно.  Какой же это отдых? В две смены заня-ты были. Дай лошадям  отдышаться. Завтра, может быть, дам, а сегодня нет. Скоро в поле по-веду коней на вольные травы.
— Ну, и конюх!
— Такого выбрали. Мне коммунары поручили  заботиться о лошадях  —  нельзя их подводить. Не похороны, можно перенести   выезд на завтра. Сердись на меня, брат, или не сердись, а коня я тебе не дам
Пришлось Никите Бондареву идти пешком в село. Апрель всегда дышит свежим воз-духом, особенно вольно дышится до восхода солнца, когда заря на востоке. Стоит в это время не возмутимая никем тишина. Четверо рябчиков  попались ему на пути. Они не взлетели, на-ходясь в трёх шагах от него. Глянули на Никиту,  засеменили по дороге, вытянув шейки. От-бежали и стали   непринуждённо клевать на дороге. Глянули  на приближающего к ним чело-века, и гуськом отпрянули от него. " Не пуганные никем, поэтому  не отлетают,  и мне с ними веселее ",  —  заметил Никита.  Чтобы не пугать пернатых, при извилине дороги, он срезал свою пешеходную стезю, свернув на целинную поляну. Из-под ног тут же  выскочил  зверёк и, не давая себя разглядеть, быстрыми зигзагами ринулся прочь. " Миниатюрное кенгуру-тушканчик, очень осторожный и юркий, никогда не увидишь его сидящим.  Грызун  с боль-шой головой,  с длинненьким хвостиком и длинными задними ногами  всегда успевает убе-жать вприпрыжку. Живёт на открытом месте и никому не мешает",  —   отметил про себя Ни-кита. Незаметно прошло для председателя коммуны время в ходьбе, и неожиданно обрисова-лось перед ним большое село Потанино.
Ранним утром в сельсовете шло заседание исполкома, что было кстати для  Никиты, и  он тут же  договорился о демонстрации. Члены исполкома обрадовались, что  их первомай-ский коллектив пополнится людьми. Заглянул Бондарев в церковь. Поп удивился  его неожи-данному  приходу.
— Даже во сне не приснится, что  Никита Тимофеевич появится в святой  обители. Проходи. Матушка чаем угостит, а я бутылочку поставлю,   —  с  добрым великодушием встретил его отец Никодим.
Не мог Бондарев отказаться от приёма  — священник спас его от ареста. Его двойст-венная натура не отталкивала, да и хотел Никита, чтобы миротворец не мешал им строить но-вую жизнь. Пышненькая попадья благоденствовала за столом, любезно угощая пшённой ка-шей, сваренной на воде, кулагой, солёными грибочками и огурчиками. Горизонтов поставил на стол две небольшие рюмочки  и пол-литровку водки. Никита изумлённо глянул на спирт-ное  и сказал:
— Батюшка, перед  страстной субботой  разве можно выпивать?
— Мы понемножку. Бог нас простит. Когда ещё такой гость посетит нас?! Сторонишь-ся, Никита Тимофеевич, святой церкви, а зря.
— Но я же зашёл к вам.
— Господь не забудет твоих добрых дел. А мы благодарны, что не забыл нас.
Беседа  со  священником и две выпитые рюмки воодушевили Бондарева, Он зашёл к Иголкиным и дал поручение Михаилу. На обратном пути Бондарев  шагал,  размахивая рука-ми, и широко улыбался, предвкушая необычность предстоящего праздника.  Никита подошёл к  выселкам, когда  на небосклоне играла багряная вечерняя заря.  " Опять дождя не будет,  —  подумал он,  —  А хорошо бы сейчас земельку полить. Но  погода не слушает нас ". 
Никита вернулся домой поздно. Уже посапывала на топчане в кухне Лукерья, и он ре-шил  сразу же лечь спать, чтобы к завтрашнему утру встать бодрым. Но сон улетучился, глаза не хотели смыкаться. Стрелки ходиков уже доползли к 12 , а  думы наваливались.
  Вдруг в окно нерешительно, а потом  настойчивее постучали. Никита вскочил, в ниж-ней холщовой рубашке и кальсонах, босиком подбежал к окошку  и встал рядом с  оконным переплётом. Стук в стекло  повторился.  В окне он ничего не разглядел: темно.
— Кто?  —  тихим голосом спросил Бондарев.
— Аль не взнаёшь? Выйдь на улицу для разговору.
— Кто такой, чтоб с тобой говорить?
  — Не признал соседа наискосок? Выходь во двор. 
Теперь Никита признал голос Герасима  и понял, что он под мухой.
— Зачем во двор?  Заходи в хату.
— Договорились. Идём. Отчиняй дверь   —  В окне мелькнули две тени.
" Вы вдвоём, и нас будет двое ",  —  про себя мысленно проговорил Никита, взял под печкой лежащий там топор и,  заложив левую  руку с топором за себя, направился к двери.
— Входи, сосед. Проходи,  —   пригласил Никита.  —  Да вы вдвоём в поздний час.
— Кому пизно, а нам в самый час,  —  раздался из темноты голос Герасима.  —  Ты и двери  зачиняешь не добрий запор. Шибко вольно живёшь.   
Никита пропустил пришедших мужиков вперёд. Мимо его промелькнули два  картуза. Узнал и второго  —  Колесник. Забеспокоился:  " Не разбудили бы Лукерью  —  перепугается ". Опустил топор к ноге.
— Почему поздно? Хозяйка спит, да и угостить нечем. Я лампу зажгу.
— Не  треба,  —  сиплым голосом ответил Гаркуша,  говорил он хрипло и негромко.  —  Скажем несколько слов и удалимся.
— Говори. Слушаю.
— Вот чё, Никитка,  —  голос Герасима зазвучал   хрипло,  —  брось баламутить му-жиков. Митингуешь,  нас отпихиваешь. Мы же тоже пострадали. С нами считаться надо. Не замечаешь нас, а ведь мы весь выселок голодранцев и лодырей кормим. Не будеть нас  —   пе-редохнете, как слепые котята без кошки. Молчишь? Не дадим хлиба  и  —   баста вам. Пере-дай своим большевикам:   нас за понюх табаку не возьмёшь. Ничего  не получите. Вот вам…   
Никита не видел,  но  осязаемо ощутил дулю из кривых кулацких пальцев
— Нас не свалитэ  —  силёнок у вас нема. Пидым, Колэсник. Мы погутарили, а вин  хай соображат, коль мозги имает.  —  " Мозги"  произнёс с ударением на первый слог.
Выходя из сеней, Гаркуша прошипел:
— Ты, Никитка, подавався бы отседа. Мал тебе Омск?  Как знать, не ровен час и голо-вы лишишься. Наши-то не спят. Уже голос подают. Кумекуй, совдепчик.
Бондарев не видел, но ощущал ехидный прищур вражьих глаз. Рука до боли сжала че-ренок топора. " Шаркнуть их,  —  подумал он, стоя на крыльце, обдуваемый прохладным вет-ром,  —  и охнуть не успеют. Облегчение бы было беднякам!  —  Но резко бросилась в голову мысль:  — Они же не с боем пришли, а только угрожают  и  предупреждают. Убить  —  позор на меня и на партию, на  весь бедняцкий люд! Почему они окрысились на нас? Мы же их не трогали. А-а! Забрали у них  дармовую рабочую силу! Без неё им конец. Вот и лютуют. Не по-бандитски  к ним подходить, а создавать  больше  коммун. Почему они должны командовать и угрожать?  Почему я ему ничего не сказал?  А был бы толк  от этого?  Вряд ли  —  горбатого лишь могила исправит. Подарок готовят к празднику?".
С этими мыслями лёг спать. Успокоился и быстро уснул.
Утром Лукерья спросила его:
— Кто к нам ночью приходил?
Никита не захотел пугать жену, поэтому отговорился:
— Приходили мужики и просили лошадей на пахоту
— Дал?
— Что ты! Лошади не машина  —  отдых им обязательно нужен.
Лукерья на этом не успокоилась.
— Мне показалось по  голосу, Герасим заходил. С кем он был?
— Не беспокойся, Луша, были и ушли. Что тут такого? Им пахать нужно, вот и не на-ходят покоя. Весной быстро хорошие денёчки пролетят, поэтому клянчат, чтобы  с носом не остаться. Как хорошо, что мы рано завершили пахоту!
Не стал Бондарев сообщать о ночных посетителей  коммунарам. Для чего им знать? Ещё кто разозлится и подожжёт  дом  Герасима. " Нельзя этого допустить, хотя мы на разных баррикадах стоим. Утром, наверное, встали с постели Герасим и Николай и затылки чешут:  маху дали, потому что Бондаревых не запугаешь ". Такие мысли витали в голове Никиты.
За сутки перед первомайскими  праздниками коммунары, собравшись во дворе Никиты Бондарева, заспорили:  пешком или ехать на лошадях  встречать 1-ое мая в Потанино.
— Как приличные люди, мы должны появиться в Потанино на подводах,  — с полной уверенностью утверждал Иван Болтов.
— Нет,  —  возразил ему Фёдор Ракитянякий,  —  пешком пойдём, потому  что демон-страции на подводах не бывают.
— Ехать лучше, чем пешком идти,  — сказал  Степан Ларин.
— Ясно, на лошадях поедем,  —  поддержал его Фёдор Желязо,  —  мы не нищие.
С  заносчивостью задал им вопрос Антон Бондарев:
— Собрались ехать, а где у вас лошади?
— Как где?  —  не чувствуя подвоха, задал вопрос Степан.  —  Ты же, Антоша, за ними ухаживаешь  должен знать, где они.
— У лошадей выходной. Вы будете праздновать, а кони в упряжь снарядите? Не дам я  лошадей. На этом точка, спор окончен.
— Не много ли на себя берёшь, Антоша?  —  вмешался в разговор председатель ком-муны.  —  Большинство решит  —  придётся ехать.
— Большинство? А я для чего?  —  вспылил Антон.  —  Кто за лошадей отвечает? Молчите?  Большинство? Снимайте меня с конюхов, тогда ездите столько, сколько хотите. Угоню лошадей в ночное и утром не верну назад. Сам буду голодным, а коней накормлю. По-няли?  Пешкодралом потопаем. Если Ларину тяжело флаг нести, я пронесу его  до Потанино и обратно
— Чё ты на меня, Антон, уставился? Я чё-нибудь говорил о флаге?
— Бросьте разговоры,  — посоветовал им Фёдор.  —  Пешком, так пешком.


  Глава   шестнадцатая

.                Первомай


Широкой розовой полосой занялся небосклон до восхода солнца. Безоблачное небо обещало яркий весенний день. У  дома  Никиты в это время уже толпились коммунары, обра-дованные  праздничным теплом. И как не нарядиться  в необычное торжество, когда совпали Пасха и необычный Первомай. На Ракитянском   —  тонкая отбелённая холщовая рубаха с глухим воротником, подпоясанная белой с голубой прожилиной тесьмой, на голове  —   кар-туз. Никита  в солдатской гимнастёрке,  подпоясанной по талии  ремнём, выглядел бравым молодцом. Его волнистые белокурые волосы, чуть развевались от лёгкого ветерка. Лицо ук-рашали повисшие русые усы.  Парни молодцевато выпустили чубы из-под фуражек и карту-зов. К коммунарской молодёжи приобщились пареньки и девушки выселок.  Женщины и дев-чата  в белых  и красных косынках. Афанасий Жердев помахивал тростью, вырезанной из тальника, украшенной причудливым орнаментом из коры. Весна позволила её разукрасить.
Игриво-праздничное настроение охватило всех. На лицах сияли улыбки. Народ прибы-вал. Появились Антон и Мария. Подошёл Антон с Марией.  Она нарочито  громко обратилась:
— Никитушка, Христос воскрес!  Дай я тебя поцелую.
— Ещё чего не хватало!  —   отмахнулся он от неё.  —  Меня жена редко целует. Не Первомай у тебя  на уме, а поцелуй.
Вокруг рассмеялись. Только непонятно было, что  их рассмешило:  желание расхраб-рившейся Марии расцеловать председателя коммуны,  или то, что Никиту жена не целует. Ве-сёлое настроение  при любой сказанной шутке поддерживалось смехом. Стоило  Антону спро-сить:
— Чики-брики, собрались?  —  все засмеялись, хотя ничего смешного не было. 
Смех в полной мере зависит от  состояния души. Ещё дружнее и громче прозвучал ве-сёлый грохот, когда  Иван Болтов окликнул Бондарева-младшего:
— Антоша, Настя Егорова у ворот стоит. Похристосуйся с ней!
— Чтоб у тебя, Иван, язык отсох!
Собравшиеся ещё громче засмеялись.
Взошло огромное солнце, красное, ласковое,  приветствуя их.
— По четверо стройся!  Болтов и Ларин берите плакат  " Коммуна " Заря Любви"!". (Восклицательный знак подчёркивал их гордость). Желязо и Ракитянский   —  к основному плакату  "Да здравствует Третий Интернационал!" Подравняйсь! Тихим шагом  —  вперёд!   —  скомандовал  председатель коммуны.
— Чуть не опоздала!   —  подбежала к колонне запыхавшаяся Дарья Денисова.  —  Па-ромщик задержал. Куда мне становиться?
—  Замыкай колонну,   —  посоветовал ей Антон.  —  В последнем ряду только трое. 
С красным флагом, держа двумя руками белое древко, возглавлял демонстрантов Ни-кита Тимофеевич Бондарев   —  председатель коммуны " Заря Любви ". В ногу с ним шагал его брат Антон. Через четыре ряда от них  Болтов и Ларин несли  небольшой плакатик  —  на красном холсте вписаны буквы известью: " Коммуна  " Заря Любви"! ". В центре колонны за древки высоко подняли транспарант Желязо и Ракитянский. На белом полотнище красными буквами начертано: " Да здравствует 111 Интернационал! ". Замыкала  шествие подвода, об-лепленная дошколятами,  —  постарше дети шли с  родителями. Позади демонстрантов двига-лась облепленная дошколятами телега. В неё запрягли пару рысаков и поручили править Жер-деву. Кони, загнув шеи, выбрасывали вперёд передние ноги, стремясь вырваться  на свободу, но крепко держал натянутыми вожжи Афанасий.
Улица выселок из двадцати домов мертва. Все верующие, способные ходить, ещё с ве-чера убрели в Потанина, чтобы посвятить в церкви куличи и яйца. В домах остались только немощные престарелые да малые дети. Поэтому и пустынна улица. Старик Сафонов с трудом выкарабкался во двор и ахнул, уведя  идущих коммунаров по улице:
— Чёрти чё отмочил Булка: на Пасху  строем всех повёл.
Две старушки бились над прочтением плаката, тыкая в воздух пальцем, кое-как сооб-разили, что первая буква " дэ " . Выручил мальчонка из Потанинской школы, Он  стара-тельно прочёл им  по буквам  и слогам:
— Дэ… Да…  зд-рав-ст-ву-ет,  три палочки, ин-тер-на-ци-о-нал  и восклицательный знак. Какие-то три палочки национала  понесли,  —  пояснил мальчонка бабусям.
Одна из них сразу же разъяснила:
— Точно знаю:  Никитка за тремя националами в Потанино  поехал. Казахов или поля-ков привезёт. Кому-то надо в коммунии пахать  —  сами-то не хотят.       
—Они, националы,  чё ли неходячие? Энти пешие, а их на телегу посадят с ребятиш-ками? Не влезут  —  подвод мало, всего одна.
Всю дорогу несли коммунары свои плакаты. Впереди всех гордо шёл с красным фла-гом Никита Бондарев. Выйдя из выселок,  Антон вошёл в колонну  и, подделываясь под говор Семёна Панчишного,  спросил его:
— Сеня, як буде по-украински:  пролетарии всех стран, соединяйтесь?
Панчишный вполне серьёзно  ответил ему:
— Пролетари  всих  крайн,  эднайтеся!
Присоединилась к их разговору  Ольга Жилязо:
— Сходно звучит по-белорусски:  пролетарыи усих краин,  яднайцеся!
— Совсем по-другому слышится,  —  заявил Василий Мандрыгин,  —  если произне-сти по-казахски:  барлык елдердиц пролетарлары,  биригиндер!
— Далеко не родня трём  сородичам,  —  заметил Антон,  —  только пролетары и зву-чит понятно. Откуда ты, Вася, знаешь казахский  язык?
— Я три сезона у казахов отары  пас.
— Можешь по-казахски  говорить?   —   спросила Василия  Ольга.
— Могу.
— Интересно, два языка знает, а читать не умеет,  —   со всей  откровенностью удив-лялся младший Бондарев.  —  Ты бы, Вася, взял букварь, сам бы научился читать  и овец бы выучил. По-зырянски тоже, может быть, говоришь?
— Разговариваю.
— Башковитый ты, Вася! Из-за своей неграмотности не раскрываешься полно.
Послышался голос Никиты,  обращённый  к идущим в колонне:
— Товарищи, песня нужна! Споём? Начинайте!
Антон пошёл к первым рядам. Мария сразу же запела:
  —Посияла огирочык близко над рекою.
 Марина подхватила вторую строчку песни, и запели в два голоса:
— Сама буду полываты дрибною слезою.
И уже дружно грянули:
—Расти-расти, огирочек, в четыре лысточка.
— Мы огурцы, Антон, идём сеять и выращивать? Никакой ты работы дома не прово-дишь. На прополку сорняков пошли… Зла не хватает,  —  рассердился   Никита.
— Не кипятись, брат. Кончат петь, свою  начнём. Они любят эту песню  —  в ней бабья печаль. Всегда с  неё начинают спевки.
А над полями неслась протяжная народная мелодия.
— Не сказала:  " Добро утро! "  —   бо маты стоялы…
—  Вот какое девичье горе выплескивает песня:   любит девушка и страшится родите-лей. Отдадут за  другого, и всю жизнь она будет страдать, бедняжка, вспоминая любимого. Такова девичья доля.
— Длинная, но правильная песня,  —   согласился с Антоном Никита. В песне  —  вся правда. Стоп! Кончили!
Антон сразу запел: 
— Отец мой был природный пахарь…
Раздался  бас Желязо в тон тенору:
— И я работал вместе с ним.
И хор дружно подхватил:
— Отца забрали злые чехи.
   Село родное полегло.
Что же происходило в Потанино, куда направились демонстранты?
Всю ночь в Потанинской церкви шла пасхальная служба. Началась она с молитвы, ко-торую чётко выводил баритоном священник Горизонтов:
—Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот да-ровав…
Терпеливо прихожане выстояли ночную службу. Освятили свои приношения, одарили Церковь. Раздались возгласы:
— Христос воскрес!
— Воистину  воскрес!
Обнимали и целовали друг друга. Закончилось церковное богослужение, и священник объявил:
— Православные! Не расходитесь. В светлое  Христово воскресение проведём крест-ный ход во имя спасения России.
Большинство женщин осталось. Некоторые мужчины пошли домой убирать скотину:  выгнать лошадей, коров, молодняк в поле, накормить свиней, гусей. Оставшиеся после служ-бы уселись на полянке в  церковной ограде. Преклонного возраста старушки задремали. Группка мальчишек катала по траве крашеные варёные яйца, выигрывая их друг у друга. У кого появлялся шанс, тот складывал яйца в подол рубахи. Ещё одна ватага ребятишек  резво играла в догонялки. Некоторые из них, улучив момент, выхватывали из корзинок  сонных ста-рушек яйца, стряпню. Их беззлобно бабушки ругали, но ночное стояние одолевало, и они вновь клевали носом, будучи не  в состоянии погнаться за осмелевшими мальчуганами.
Коммунары и жители  выселок входили  в улицу (её называли пензяцкой) Потанино с бодрой песней приамурских партизан  —  " По долинам и по взгорьям ". Из домов и оград вы-бегали потанинцы и с нескрываемым любопытством рассматривали идущих на первомайскую демонстрацию. Три женщины пристроились с боку колонны и засыпали вопросами идущих, а затем встали в строй демонстрантов. К  курской (так звали этот край) улице подошли с бодрой песней Демьяна Бедного  " Проводы "  —  " Как в солдаты меня мать провожала…"               
У здания сельсовета их восторженно встретил Иголкин, житель Потанино:
— Заждался вас, С праздником вас, коммунары!
— Здравствуй,  Мишенька!
  — И тебя с праздничком!
— Вы тут немного  погодите  и идите к церкви. — Он показал рукой направление  и   трусцой засеменил к церкви, постоянно  оглядываясь на демонстрантов. Коммунары смеша-лись с потанинцами   —  их собралось человек 50. Все празднично одеты. Мужчины в разно-цветных рубахах. Плисовые и бархатные шаровары заправлены в высокие яловые сапоги, сма-занные дёгтем.  Большинство женщин в вышитых белых кофточках. Платья  у некоторых но-вые, больше всего разноцветные. Дети тоже одеты в  чистенькое. Некоторые девочки  в  цве-тастых  новых платьицах. На ногах у них сапожки или туфельки. Мальчишки, в основном,  босиком, если кто и в сапогах, то они с взрослой ноги. Смешались в кучу русские, мордва, пермяки, украинцы   —  все бедняки. Влад заиграли две гармошки. Идя  вперёд,  женщины пустились в пляс. Девушки, притопывая ногами, вызывали на круг парней. Завертелось, за-мелькало маковое разноцветье. Уже звучит частушечная мелодия. Веснушчатая мордовочка в белой кофточке, расшитой крестом красными нитками, развивая юбкой в цветных лентах,  ли-хо  приплясывая, припевала озорно:
— Эх, яблочко!
  С боку зелено!
  Нам не надо царя,
  Надо Ленина!
Вбежал на церковное  крыльцо Иголкин, открыл увесистую дверь  и крикнул внутрь:
— Батюшка! Пора идти!
На возвышенном крылечке появился отец Никодим Горизонтов, облачённый в подриз-ник и ризу. Михаил  внимательным взглядом обвёл священника: всё ли у него на месте:  епит-рахиль  —   на шее, поверх  подризника, и концы соединены; сверх ризы, или фелона, красу-ется восьмиконечный серебряный крест; на голове остроконечная фиолетовая бархатная ску-фья. Полный наряд  у священника. Верующие  поднялись с травы и двинулись  к церковному крыльцу. Михаил спросил:
— Иконы берём, батюшка?   
Нараспев, басовито Горизонтов ответил:
— Сегодня светлое воскресение, но и другой праздник  —  обойдёмся без икон.
Две колонны шли навстречу друг другу. Встретились. К  демонстрантам обратился священник:
— Товарищи! Бог послал нам два праздника. Это знамение времени. Мы приветствуем вас, люди русской земли! Православные желают присоединиться к вам во славу России и пройти с вами по улице, ибо мы единый народ. Никита Тимофеевич, разрешаете нам войти в колонны?
— Рады приветствовать вас! Вливайтесь в наши ряды.
— Бог не забудет вас!
Колонна демонстрантов двинулась по центральной  улице села.  Фёдор  Железо, набрав полную грудь воздуха, басом запел:
— Вихри враждебные веют над нами.
Зазвучал крепкий баритон попа: 
— В бой роковой мы вступили с врагами.
Третью строчку подхватили   демонстранты. Запрещённую  при царе песню знали в далёком сибирском уголке. " Варшавянка" звучала в полный голос на потанинской улице.
После первомайского шествия по улицам Потанино на обратном пути коммунары ос-тановились на отдых у речки Тарбуги, впадающей  в реку Омь. Жердев распряг коней, спутал их и пустил пастбище. Заботливые женщины с телег достали узелки, медные чайники и стали раскладывать еду на полянке. Стёпа, сын Никиты, сбегал к Тарбуге и принёс два ведра воды. Нашлись охотники разжечь  костёр, и  он вскоре запылал, вознося  высоко пламя.
— Схожу-ка я и принесу на чай заварочки из травушек,  —  проговорила Дарья Дени-сова.  —   Чайку вдоволь напьёмся.
— Якри, какая здесь благодать!  —  восхитился Фёдор-кузнец, осматривая окрест-ность.  —   Красотища! Рай земной.
— Место замечательное,   —  согласился с ним Фёдор Ракитянский.  —   Всё рядом:  речушка, и Омка под боком. Уху всегда можно сообразить на обед. Кто  рыбак?
Желязо стал перечислять Фёдору рыбаков:
— Антон, Никита, Степан, Иван  —  почти все рыбаки. Афанасия  от речки не ото-рвёшь. Ты, Федя,  —  рыбак?
— Живу без рыбы  —  некогда  на речку  бегать, а  рыбачить страсть люблю,  —  отве-тил ему Фёдор Желязо, любуясь пейзажем райского уголка.
Услышав разговор о рыбалке,  к ним подошёл Антон.
— У вас  удочки с собой? Одну мне дадите?  —  заспешил застолбить возможность по-рыбачить  любитель рыбной ловли.
— Якри вас, четыре мордушки  в сарае лежат.
— Дома у меня  и сетушка есть,   —  не успокаивался Антон.
— Дома  и солома съедома,  —  недовольно  фыркнул кузнец.  — Забыли взять, поста-вили бы, как сюда шли, а на обратном пути рыбку бы отведали. Хотя бы одну мордушку за-хватить! Вот голова, якри её, не сварила.
— Так  идём  рыбачить или нет?  —  не отступал от них Антон.
— Чем ловить?  —  развёл руками  кузнец.
— Ничего для ловли рыбы нет. А  толкуете  о рыбалке! Я хотел к вам присоседиться, а они о рыбалке только тары-бары развели. Чики-брики бы вас задрали. Растревожили  душу.
—  Завтра, Антон,  возглавишь звено  рыбаков, и к обеду получится улов. Уха  лучше  мурцовки? Так ведь?
— Какое может быть сравнение?! К  утру  рыбу принесём, товарищ Федя.  Я уже об-любовал  местечко, где играет рыбка. Дело не только в том, что в озере караси плещутся. По-смотрите:  какой выпас для лошадей! Возьму в ночное с собой трёх-четырёх огольцов. Захва-тим сеть, удочки. Лошадей попасём и рыбку принесём.
Никита обратил внимание на их бурный разговор и подошёл к ним.
— О чём  гуторите, потомки хохлов?    
— Очаровал нас этот уголок, Тимофеевич,  — за всех ответил Ракитянский.
— И я тоже на него любезно посматриваю. Кружит   голову  —   всё здесь есть для крестьянской души!  Только пользуйся.
— Всё рядом: и караси и лещи!  —  добавил Антон.
— Быть тебе, Антон, звеньевым рыбаков,  летом  грибы пойдут. Освободим  тебя от коней. Год-то тяжёлый, надо прокормиться,   —  со всей серьезностью рассуждал Ракитян-ский.               
— Федя, всё буду делать. С малышнёй и рыбы  натаскаю,  и  грибов всяких, если на-растут, наносим, только не отрывай меня от лошадей. Без них  умру. Правда,  брат?
Бндарев широко улыбнулся и похлопал Антона по плечу.
— Знаю, Антоша, твою  слабинку. Удивляюсь, почему ты до сих пор не побывал здесь с лошадьми. Я, как увидел это местечко, так до глубины души разволновался. 
Не переехать ли нам сюда?  — поставил вопрос перед председателем коммуны Раки-тянский.  —   Как ты считаешь, Тимофеич?  Там нам житья не дадут. Только начали работать, заскулили: "Сгорела бы ваша коммуна  —  крестьянские устои решили разворотить ".
— Фёдор, ты мои мысли угадал.  —  " А ведь я ему про угрозу не говорил  —  душой чувствует,  —  подумал Никита и спросил:  — Согласятся  коммунары  на переезд? Дело-то хлопотное, место необжитое.  Там к домам приросли.
— Я двумя руками проголосую за новоселье,  —   с радостью заявил Антон.  —   Ка-кие  пастбища для лошадей! Я остальных позову сюда. А?  Расселись на поляночке  и зубы моют. Никак не поймут: жить надо начинать по-новому.
— Не спеши, Антоша,  —  предостерёг  намерение брата  председатель коммуны.  —  Нужна зацепочка для разговора.
— Какое хозяйство здесь можно развернуть!  — не успокаивался Фёдор  Ракитянский.  – На выселках что за коммуна?  Бегай из двора во двор. Здесь  заживём   одной семьёй. Так?
— Я вон на том бугорке кузню поставлю, чтоб она не дымила на людей.
— Кликать?  — спросил нетерпеливый Антон.
— Пошли к народу,  — сказал председатель коммуны.  —  Как скажут, так и сделаем. Голос народа  — важнее всего на свете. Только не с бухты-барахты надо начинать.
Из леса спешила Дарья Денисова,  она на ходу кричала:
— Я вам  заварку несу  и луку нарвала. Чайник вскипел? Перекусим и за луком пой-дём. Там его целая поляна.
— Беги-беги быстрее к нам, госпожа Тарасино,  —   пошутила Мария.  —  Тебя твоё место  ждёт. Рядом со мной садись.  За лучок спасибо.
Дарья в первую очередь подошла к костру. Подолом юбки прихватила крышку  одного медного чайника, приподняла её,  бросила в бурлящий кипяток  сорванную   травку и прого-ворила:
— Листочков клубнички и смородины кидаю в кипяток  —  пахучий чаёк получится.  —  Заварила она травкой два больших  чайника.
— Тимофеич, Фёдор, Андрюша, Антоша,  —  позвала Марина,  —  к нашему столу хлебать лапшу, а то остынет.   
На зелёной травке  расстелили  белые холстяные салфетки. На них женщины разложи-ли для каждого по ломтю ржаного хлеба, по три крашеных яйца и по  кусочку сала. Четыре пучка  дикого лука  лежали посредине явства.
— Мудрые наши бабёнки  —  очень догадливые,  —  заметил Желязо, усаживаясь  на траву, между Никитой и Фёдором, чуть потеснив их  своей громадной комплекцией.
Антон продолжал стоять в раздумье,  хотя место ему рядом с Марией было определе-но, словно он  раздумывал:    не присесть ли ему к другой женщине. Об этом сразу же догада-лась Мария и заделала локтём голенище его сапога.
— Чё у тебя в сапоге?  —  спросила она мужа.  —  С прошлого сенокоса оселок за го-ляшкой держишь? Садись! Не стой аршином.
 Но муж как будто и не слышал  замечания жены,  продолжал стоять.
—Дуня,  —  обратился он к жене Ларина,  —  ты захватила квашеную капустку, самую  вкусную на выселках?  А то, кроме лука,  и закусить нечем.
— Ослеп, Антоша  —  посредине туесок с капустой  стоит. После чего вздумал закусы-вать? Так ешь, сколько хочешь 
—Хорошо,  —  промолвил он.  —  У кого ложка есть? Я спрашиваю,  ложка есть у ко-го- нибудь?  Говорите. Почему молчите, словно в рот воды набрали?
Все были в недоумении.  Что же такое придумал шутник?
— Капусту не хочешь руками доставать?  —  догадалась  Лукерья Бондарева.
— Ещё раз спрашиваю:  кто захватил  с собой ложку?
— Бери,  —  наконец произнёс кузнец и достал из голенища круглую оловянную сол-датскую ложку.  –  С фронта принёс.
— Не бойся, я после обеда её тебе отдам,  —  сказал ему и добавил, держа перед собой горизонтально ложку:   — Каждому мужику по глоточку, чтоб мужицкую  силу не терять,  —   проговорил и достал из-за  голяшки сапога пол-литра водки.       
. Дружный,  страшной силы смех раскатился окрест. Повалились  по траву, схватились за животы, не имея мочи чего-либо сказать,  спазмой свело их рты  —  не было громкого сме-ха, лишь вырывались вздохи  и нечленораздельные бормотания,   до красноты и синиты  дове-ли свои  пунцовые лица. Антон спокойно налил из бутылки водку  в ложку и подошёл с ней к Желязо, кулаком вытирающему слёзы с красно-синего лица.
— С тебя начинаю  —  твоя ложка. Причастись, раб божий, в светлое воскресение.
Только и сумел кузнец выдавить из себя:
— Отойди,  — и закатился смехом, кое-как сказав ещё:  — Уходи! Выбью ложку и бу-тылку. Ха-ха-ха! Животу больно. Ха!
— Смейся-смейся! Много потеряешь, Федя. Чистейшая! Классная! Ты такую ещё не пил. "Смирновская". До 17-го года   припасена.  Отец ради Пасхи дал.
Из общего круга поднялся смеющийся Алёша Ларин и подошёл к Антону.
—Я хочу причаститься, дядя Антон. Не хотят они? Может, раздавим бутылочку на двоих?  —  Антон весь просиял.
—Но-но!  —  решительно возразила Мария.  —  Не выдумывайте.
—Делить, так делить,  —  поддержал Бондареву Степан Ларин.
Бодрое и весёлое настроение коммунаров помогло  Бондареву разрешить задуманную проблему. Они с пониманием отнеслись к тревоге своего председателя, что на выселках им не дадут спокойно жить  —  кое-кому   не по нраву их дела. Поэтому  согласились все на пересе-ление  к устью речки Тарбуги.



                Глава   семнадцатая

Проделки  Насти


Каждый день Никита вечером провожал вечернюю зарю,  утром встречал восход солн-ца  —  хотел предугадать, не пройдёт ли дождь перед посевом зерновых культур. Но ясное было солнышко на закате и на восходе  —  куда-то подевались облака.
Рано-ранёхонько  явился  к председателю коммуны Иголкин. Он начал официальный разговор.
— Никита Тимофеевич, мне тепереча кажный день сюда пешкодралом топать?  —  Лошадь  —  в коммуне, а он проживал в Потанино. 
На это Никита ему официально ответил:
— Организуй в еле коммуну и не будешь на выселки ходить.
— Да я ничё, но можно же за мной закрепить коня? Я его не перетружу и вовремя на-кормлю
— Ходят батраки ежедневно с выселок в Потанино и не стонут. Мы вчера ходили и до-вольны. Ты только никому не говори, что устаёшь от ходьбы. Могу обрадовать тебя:  решили сократить твой пеший путь, чтобы ты не обижался на нас.
— Это як надо понимать? Насмехаешься надо мной, дядько?
— Надумали переехать к  Тарбуге.
— Все?
— До  единого, кроме тебя, Миша.
— За мной дило не постоит  —  я хоть сейчас перееду. Построю шалаш, и будем жить.
— И мы не против в балагане поспать. Сегодня мужики едут туда обустраивать.
— Вон оно чё! Подхожу к Тарбе и думаю:  для чего  колышки понабивали? Когда ус-пели? Вчера?
— Сегодня утром сбегал.
— И уже вернулся? Не председатель, а конь вороной у нас.
— Сам же наказывал вставать с зарёю. Сейчас пойду в Тарасино. Надо купить у Бурака кирпич. Будем для домов сооружать каменный фундамент.
— Только я, дядько, не наказывал, а сказывал, что встаём с зарёй. Саман на кирпич  —  это здорово, Тимофеич. Не поведёт хату в сторону на крепком фундаменте. Обязательно дого-ворись с Бураком  о  кирпиче. Заводик у Василия небольшой, артелью строили. Думаю, если не за деньги, то за хлеб должен дать кирпич, не ахти он какой, но на фундамент  пойдёт.
Возвращаясь из Георгиевки,  Никита всё  время поглядывал на небо, нет ли где облач-ка. Кругом   —  голубизна.  " Это же одно наказание для крестьян  —  опять  засуха надвига-ется, жди недород.  С юга дует ветерок, мельница машет крыльями  —  Фёдор превращает зерно в муку ". В Георгиевке он  согласился с тем, что  за каждую  тысячу кирпича  —  пуд зерна пшеницы (от денег Василий отказался, сказав: "Чё ими, деньгами,  делать?"), Для обжи-га   кирпича, коммуна на три недели   выделит  для одного мужика  и доставит  одиннадцать  возов  берёзовых  дров. Опять в работе мужики и лошади, но что поделаешь.
Когда  Никита  дома, на кухне, дохлёбывал уху из карасей  —    коммунаров обеспечил  рыбой  Антон,  —  к нему  зашел  Дмитрий Егоров, живущий  наискосок. Поздоровался, при-сел на лавку, ожидая, когда Бондарев завершит обед.
— Угостись ухой,  — предложил ему Никита.
— Не возражаю,  —   нерешительно ответил Егоров, потупив голову.
Встал, но не сел за стол, а попросил:
— Можно, я эту тарелочку домой отнесу?
— Это почему, Дима?  —  встрепенулась Лукерья
— Сегодня  детишки ничего ещё не ели. Я и зашёл к вам  чего-нибудь попросить.
—Дома шаром покати?  —  задал ему вопрос Никита.
— И картошки нет?  — допытывалась Лукерья.
— Ничегошеньки. Есть семена пшеницы, овса. Но семена не пустишь на еду!
— Садись, Дмитрий,  поешь. Детям я рыбки дам.
— У тебя, Луша,  сода  есть?  Изжога у меня.
— Боже мой!  —  запричитала Лукерья.  —   Сам больной, дети голодные.  Не пред-ставляю, как вы ещё дышите? Не понимаю я. Недолго и ноги протянуть. Где твоя Настя?
Хлебая уху,  Дмитрий начал рассказывать:
— Вчера пошел в поле, чтобы набрать лебеду  —  суп надо сварить.
— Какой суп, если картошки нет?  —  перебила его сказание супруга Бондарева.
— Чё поделаешь?! Сваришь, так хоть чё-то поедят детишки. Уходил, жена дома оста-валась. Прихожу с поля, её нет.
  Семейная беда у Егорова Дмитрия  страшная. Все завидовали ему:  жена  —  красави-ца, работящая, с мужем ласковая, не ворчливая  — без мужа  никуда. Родила Анастасия Диме сына и дочку. После вторых родов стал Егоров замечать: замыкается в себе его супруга, нян-чила дочку, беспрерывно   качая  на руках, и песенки ей напевала. Постепенно отказалась  обеды готовить. Придёт с полевой работы, а чугунок пустой. Сам принялся за обеды и ужины. Хорошо, что корову доила, провожала  в стадо и встречала её у ворот. Станет Дмитрий ей го-ворить:  " Пойдём, Настенька, в поле рожь жать ". Засветятся её чистоголубые глаза и ничего не ответит. Жалко ему её. Понял, что больная она. Только стала она  обжигающе красивее. Чуток пополнела. Белокурые локоны колечками спадали на лоб.  " Обленилась у Дмитрия красавица. Заездила его работой ",  —  стали  поговаривать бабы  выселок, а мужиков она смущала своей нежной прелестью красоты. Правда, она особенно никуда не ходила, кроме как бывала на речке, куда ходила полоскать бельё,  да провожала утром корову в стадо, а вечером встречала её у своих ворот.
Хлеб пекла с удовольствием. Булки у неё выходили высокие и приятные на вкус. В по-ле мужики говорили Дмитрию:  " Возьми мою горбушку, дай  Настиного хлебца откушать ". Из-за хлебной выпечки и  усилилась её болезнь. Надо ставить опару, а у неё закваски не ока-залось. Пошла она за закваской к Гаркуше. Открыла ворота. Злая собака сорвалась с цепи и набросилась на Анастасию:  сбила её с ног, порвала платье и укусила  за ногу. Вернулась до-мой и целый день проплакала. Уговаривал её Дмитрий, но она молчала, только крупные слёзы лились из её голубых глазок. Не помогли ей  ласки мужа.
Подошло лето. Стала Анастасия, словно тень молча бродить  в выселках, ни с кем не разговаривая, не откликаясь ни на чей зов. Однажды она пришла в Потанина. Попала в цер-ковь. Была она без платка, с распущенными пушистыми волосами. Недоброжелатель спросил:  " Сумасшедшая, чего тебе в церкви надо? " Ум её взбудоражился, голубые глаза покрылись кровянистыми  прожилками. Она свирепо глянула на  мужика, оскорбившего её, плюнула ему в лицо. Кто-то крикнул ему: " Получил?!".  Настя тигрицей схватила его за волосы, нагнула с силой голову  мужика вниз и во всю мощь своего голоса прокричала:  " Кайся, грешник, кай-ся!!!"  Еле оттащили её от этого грешника. Анастасия сильно билась, извивалась в мужских руках, выносивших её из храма. Пришлось им её связать. Послали верхового на выселки. Его-ров приехал, исхлестал от злости и стыда жену кнутом. Анастасия не кричала, только слёзы ручьём бежали из её голубых очей. Положил жену Егоров в дрожки и увёз домой.
С той поры Настя  боялась супруга, повиновалась ему и ненавидела людей, избегала с ними встреч.  Однако её отлучки из дома участились. Муж отыскивал  жену, избивал, стараясь  утихомирить. День Настя сидела дома, но потом, улучив момент, вновь ускользала из  избы.
— Жена дома ест?  —  спросила Лукерья.
— Нет,  —   ответил  Дмитрий. —  Не заставишь прикоснуться к кусочку хлеба, даже зимой в непогоду  отвергает еду несколько дней. Её подкармливают  сердобольные люди. Мы голодаем, а она толстеет. Никакой жалости к голодным детям Настя не испытывает.
В эту весну в руках у Анастасии оказался тесак, заострённый на конце и остро обоюд-но отточенный  клинок с крестовидной ручкой. Она стала повелителем крестьянских душ. По-кажет тесак, у женщин сердца уходят  в пятки, немеют они, и безоговорочно выполняют все её прихоти. Перед появлением  мужа холодное оружие исчезало у Насти. Пытался он оты-скать его, но  бесполезно. Она предчувствовала приход  Дмитрия и успевала  спрятать своё холодное оружие. Но утром вновь вышагивала гордо с тесаком, положив его на плечо
В обед, в день Пасхи, Анастасия постучала в ворота Колесника. Собака во дворе отча-янно залаяла. За ворота на стук вышла хозяйка дома. Она не заметила, что Настя держит  пра-вую  руку за собой, левую руку  ладошкой вверх  протянула и спокойно проговорила, глядя ей в глаза:
— Тётя, дай, пожалуйста, красненькое яйцо.
Вместо того чтобы ублажить больную женщину в святой день, та, страдая скупостью, вздохнула и, сердито посмотрев  на неё, проворчала:
— Настя, как  надоело твоё   попрошайничество! 
В одно мгновение острие  тесака воткнулось в кожу скупердяйки ниже подбородка.
— Убери собаку! Лезь в погреб!  Лезь! Уводи дворнягу!  — скомандовала Настя.
Сквалыга  послушно выполнила приказание и  закрыла волкодава в сарае.
— В погреб бегом! Живо!  —  Женщина  готова   хоть в  преисподнюю, лишь бы ос-таться живой. Стоя над горловиной погреба,  Настя проговорила:  — Высунешься  —  горло проколю.  —   " Какое там вылезти, лишь бы не трогала! Боже! Спаси душу грешницы!"  —  лепетала про себя  хозяйка двора.
Тихим шагом Настя покинула навес, шатром распростёртый над погребом, и направи-лась в дом. Рывком открыла  дверь в избу и прокричала очень громко и повелительно:
— Кого разделить пополам? Все  —   в подпол! Быстро! Я ждать не хочу-у!  В подпол! Кто побежит  —   догоню и  заколю!  Поняли?!
Домочадцы,  увидев яростный взгляд повелительницы, угрожающей тесаком,  без слов чередом торопливо полезли  в подпол. Настя уселась на сруб  лаза. Через полчаса появилась голова непоседливого старика  —  тишина, значит, ушла. Тесак плашмя ударил по  лысине. Дед с вытаращенными глазами мгновенно нырнул снова вниз.
Воцарилась гнетущая затишье. Настя вкрнулась к погребу и крикнула  в горловину:
— Сиди на крашеном яйце, как запищит цыплёнок, выходи  —  трогать не буду.
Тихонько ушла Анастасия Захарова, но никто из  её  заложников не решился  выбрать-ся наружу  — гнёт страха не покидал их, сидящих в  ямах.
Подобную процедуру провела Анастасия и  с семьёй Гаркуши. Когда она вошла в дом, там шёл пир горой. Всех  гуляк  она засадила  в подпол и заставила петь молитвы.
— В ограде Герасима я жену не застал,  —  продолжал рассказывать Егоров,  —  Она уже хозяйничала у Сафоновых. Но тесака при ней  не было. Не знаю, куда она его запрятала. Привёл её домой и избил. Самого часа два трясло.
— Издеваешься, Дима, над больной женщиной,  —  укорила его Лукерья.  – Она без-рассудно творит, а ты-то ещё ум не растерял. Представь себя на её месте. Бьют тебя, а ума у тебя  не прибавляется. Болезнь кнутом не укротишь.
— Знаю. Грех большой на себя  беру. Но чё я могу поделать? Она же им праздник ис-портила. Говорят мне:  "Отвези её в психушку". Не могу  —  жалко
—  Они дольше Анастасии держат людей в страхе. Дима, ищи к жене  подход. Лаской бери,  — посоветовал ему Никита.  —  Успокоится и не станет  дурить.
— Попробую.
— Испытай,  —  с большой надеждой сказала ему Лукерья.  —  Испытка не пытка.
— Бери, Дмитрий, ведро картошки, связку рыбы. Булка  хлеба  —  на столе. Утром приходи, порешаем с Ракитянским, чем тебе помочь.
— Премного вам  благодарен. Не дадите ли мне  щепотку соды?
Ушёл Егоров, оставив на душе Бондаревых горький осадок.
— Тяжёлый год для бедняков. Выживут?  —  с сожалением отметила Лукерья.
— Егоров не первый и не последний к нам.  Придут Денисовы и Ермолаевы.
— Не забывай, Никитушка, и о Тарасино.
— Что поделаешь, Луша?  Надо подумать, как  помочь Егорову управиться с севом. Нельзя допустить, чтобы он ни с чем оказался  к осени.
Через час в окно Бондаревым постучали кнутовищем. Не слезая с лошади, верховой наездник спросил:
— Егоров у вас?
— Недавно ушёл от нас,  —   ответила ему Лукерья,  —  А чё случилось?
— Если увидите, скажите ему, чтоб забирал свою бабу в Потанино. Вэбудоражила она ночью всё село  — никому спать не дала. Где искать этого Егорова?
После того, как Дмитрий привёл Настю от Софоновых домой и избил её, она долго не плакала, как обычно. Муж надеялся, что она просидит дома  дня два, и он сможет заняться па-хотой. Взбудораженные нервы не давали Насте  покоя. Она выставила раму и через оконный проём и сбежала из дома. С холодным оружием появилась, наводя ужас на жителей села. К вечеру психически  больная кружила вокруг церковной ограды. Когда вечерняя служба за-вершилась и прихожане разошлись по домам, Настя постучала в церковную дверь и попроси-ла сторожа дать ей возможность постоять перед иконами. Церковный служка узнал блуж-дающую по селу женщину и наотрез отказал ей, при этом не сдержался и взволновал Настю.
— В святой церкви ночью нечего делать  безумной.
Оскорбление сторожа ещё больше помутило разум больной женщина. Анестасия не-сколько раз оббежала  святую  обитель  и долгое время не могла успокоиться. Все люди  — её враги, посчитала Настя. Стоило сторожу среди ночи открыть церковную дверь, чтобы спра-вить свою нужду, пред ним предстала женщина, которую он обозвал дурочкой. Показав тесак, Настя без задержки прошла в храм. Караульщик, в годах старик, растерялся и не знал, что ему делать. Надо позвать, батюшку,  людей, но нельзя бросить на произвол охраняемый объект  —  не предугадаешь, что она задумала. Осторожно охранник проник в церковь, взором обшарил все углы  — нигде её не обнаружил.  Так и остался стоять под церковным куполом.  Через час у него занемели ноги, и он, боясь куда-либо двинуться, сел на пол, ожидая рассвет.
Пытался Дмитрий в начале болезни водить Настю в церковь, но она не выдерживала долгого стояния. Монотонное чтение её раздражало, она начинала ёрзать, громко говорить, и её просили покинуть храм.   Проникнув тогда во внутрь, она не удостоила вниманием иконы, а сразу устремилась на колокольню. Долго рассматривала колокола, гладила их рукой, при-слоняясь к ним щекой,  что-то шептала, поглаживая гладкую медь. Потом отвязала толстые канаты,  которые сдерживали  языки колоколов  от раскачивания, намотала концы верёвок на обе руки и дёрнула их  на себя со всей силы.  " Бум- бум",   —  отозвался большой главный колокол. Анастасия улыбнулась широко во всё лицо. Она восхищённо слушала неумолкаемый колокольный звон, осчастливленная необычными для неё звуками. 
После первого громового баса, идущего от большого колокола,  ночной сторож вско-чил на ноги, быстро несколько раз перекрестился и забегал по  обширному  залу, не зная, что ему предпринять. Отчаяный звон с колокольни среди ночи всполошил всех жителей села. Кое-как одевшись, они, осеняя себя крестом, бежали к храму. Первое, что пришло  им  мгновенно   в голову,  было зловещее слово  —  " пожар ". Непрерывный   безалаберный трезвон возбуж-дал людей неимоверно. Подбегая к церковному крыльцу, видели:  церковный страж стоит на возвышенном крыльце и накладывает на себя кресты.  Появился перепуганный поп Горизон-тов в длинном тёмном балахоне, без головного убора, седые волосы на голове и бороде вскло-чены. Не добегая до крыльца, священник закричал:
— Где горит?!
— Полоумная баба звонит!  —  ответил ему " бдительный " страж.
Горизонтов вздохнул и три раза перекрестился.
— Господи, помилуй нас!  —  промолвил священник.  —   Сколько можно звонить! Турни её с колокольни!
— Ага! Она  там с длинным ножом!
— Дьяк! Бери палку и со звонарём  гони её оттуда!
Дьяк и звонарь скрылись  в храме. Звенят колокола:   басит сердито большой, ведут шальной разговор маленькие. Уже полная ограда крестьян. Все подняли головы вверх и гля-дят на колокольню. Вдруг звон стих. Поп перекрестился. Начали обсуждать поведение боль-ной женщины.  Размахивали руками в споре, доказывали друг другу. Ночная тишина воцари-лась ненадолго  —  снова хаотичный перезвон.  Вновь головы всех  задраны  вверх.  На  цер-ковном крыльце появились с остренькой бородкой дьяк и усатый звонарь.
— Батюшка, её не возьмёшь. Машет секачом и кричит:  " Головы снесу! ". Перерубила палку, как соломинку. У неё мужицкая сила! Очень буйная  она  —  подходить опасно,  —   докладывал дьяк, разводя руками и  непрерывно крестясь.
Гудят вразнобой колокола.
— Как быть? Мужики!  —  обращается священник.  —   Выручайте. Иван, Василий бе-рите верёвки и забирайтесь на колокольню.
— Ага! Нам жить надоело?  У нас дети малые.
Трезвонят колокола. Кое-кто из женщин зажимает уши.
— Ставлю литр тому, кто успокоит несчастную женщину,  —  обратился к толпе поп.  —  Неужели все непьющие?
— Голова дороже бутылки. Тесак у неё стальной, ручной ковки.
— Потрезвонит, устанет и успокоится.
— Жди! Недели будет молотить  —  у неё терпения  хватит. А как спать?
— Мужики! Есть выход! Она собак боится. Иван веди своего кобеля.
Показали Насте волкодава, и сдалась она. При спуске вниз успели выхватить её сталь-ную защиту. Связали больную женщину, до приезда мужа закрыли в сарай. Потанинцы  по-шли спать, обсуждая при этом непредвиденный случай.
—Ты, Дмитрий, закуй жену в цепи, коль не может она быть спокойной на воле,  —  на-казал Егорову Горизонтов.  —   В тюрьмах годами держат в цепях и кандалах, живут и не умирают. Может, тогда бесы из неё выйдут. Где она у тебя столько чертовщины нахватала? Господи,  прости меня!
Егоров посадил дома жену на цепь. Только на душе от этого у него не стало легче. Раз-дирающий вопль Насти круглые сутки не давал ему покоя. Женщины выселок ретиво защи-щали Анастасию  и корили Дмитрия.
— Где это видано, чтоб жену  —  на цепь?
— Настя тебе двоих родила, так за это  ты её заковал?
— Без совести ты, Дима,  —  жену на цепь посадил! Она у тебя за собаку?
— Мимо твоего дома пройти нельзя  —  от женского вопля сердце разрывается.
— Сам состаришься, буровить станешь, тогда тебя тоже на цепь?
— Позоришь нас, Дима. Люди скажут:  " Это те выселки, где жён на цепи держат?".
Никита Бондарев  дружески посоветовал Егорову:
— Дима, сними цепь с жены.  Она никого пальцем  не тронула. Не гоняйся за ней, она чаще дома бывать будет. Ей покой нужен, потому тянет её в лес да в поле. Нас на свет бабы произвели, а мы порой забываем  благодарить их за продолжение рода. В великих  муках  ро-жают, Тяжело роды даются, но,  глядишь, опять дитём радует.
Вольной птицей жила Анастасия. Леса и поля ей дарили радость. Упорхнёт в Потани-но,  покружит там и  не идёт, а летит домой. Женщины стали примечать, что Настя стала во-зиться с  ребятишками, в огороде копается, за коровой ухаживает.
Бондарев задумался, как быть с Егоровым?  В коммуну он не вступает из-за больной жены. В  одиночку на выселках  он  выдюжит?  Тот, кто к нему благосклонен, концы с конца-ми сам еле сводит, не успевает вовремя пашню обработать. Богатым нет до него дела. Потеря-ет Дмитрий детей. Многие крестьяне уже снесли детей на погост, а  Егоров сберёг. Как ему удалось сохранить сына и дочь, трудно понять, хотя в доме нужного порядка нет и нервы его, наверное, напряжены до предела  —  лишний раз за ворота выйти не может, Скрипит мужик, но держится. Отправлять жену в психушку  даже не помышляет, несмотря ни на какие советы и людские наговоры. Крепкой натуры мужик. Как-то сказал ему Бондарев:
— Место твоей Насти, Дмитрий, в больнице  — замаешься с ней.
— Понимаю, но представлю её личико за решёткой, сразу сердце забурлит, не нахожу себе места. Могу ли я такое допустить? Лучше буду лихо терпеть, чем думать, что она  с дур-ными людьми не находит покоя. Знаю, там она день и ночь будет выть
У Никиты  с Антоном состоялся разговор по переселению.
— Не придётся,  Антоша,  отдыхать ни нам, ни лошадям. 
— Чё поделаешь?  Коль решили переезжать, надо всем впрягаться.
— Бываешь на реке, заметишь плывущее бревно, вылавливай. Они нам  нужны. За то-бой и лошади, и брёвна, и рыба
— Уже пять лесин  вытянул на берег, рыбачим каждый день  —  плоховато с продук-тами, но не всякий раз рыбка ловится
— Молодец. Хозяйственный у меня брат. Я вот о чём раздумываю:  как Егорову с па-хотой помочь. Сейчас голодают, осенью при его положении опять ничего не соберёт с поля. Совет коммуны оказало ему помощь, но это только на летнюю еду. Надо и ему отсеяться. Как ты думаешь, Антон?
— Такая мысль сидит у меня в голове, но побоялся сказать  —  болтливые языки бряк-нут:  о Насте беспокоится. Один он не управится. Дать ему  на три-четыре дня две пары  ко-ней. Его лошадь  —  под боронование,  и спокойствие к нему придёт. Дружба не портит лю-дей, а согревается.
— Ты и овса Егоровой лошади дай, чтоб борону таскала. Бедняжка, наверное, забыла его  вкус. Тяжкая жизнь у Дмитрия,  Хуже его никто на Потанинских выселках не живёт. Как перебороть эту старую жизнь? Бьются крестьяне  и не могут отпрянуть от нужды. Создали Советы. А чем они помогут мужику? У председателя сельсовета  всё богатство  — ручка с пе-ром да печать с сургучом.
Они между пахотой и севом  заполнили дни  работой у реки Тарбуги. К переселению все относились с воодушевлением, зная, что им  готовенькое не припасено. Понимали, что придётся трудиться до пота, зато спокойствие приобретут, да и не особенно жалели свои са-манные хатки с дерновыми да соломенными крышами, сараями, клунями, сенями,  сооружён-ными из жердей, или частокола, или плетня, обмазанные глиной, накрытые ржаной соломой. Такие постройки, рассуждали женщины, они и без мужиков у речки соорудят  —  руки  цеп-кие, и головы есть на плечах.      
В первый день на место строительства прибыли только мужчины. Они приступили к копке траншей под пекарню, мастерскую, амбары, баню. Руководил работниками Фёдор Ра-китянский. Крестьяне перестали подвозить к мельнице зерно, так как запасы малы, да и все занялись полевыми работами, освободив Фёдора от мельничных забот.  Поэтому и отдали строительство в его руки. Никита заметил ему:
— Всё-таки начать бы с фундаментов  для домов, Федя.
— Ошибаешься, Тимофеевич. Летом можно пожить в балагане. Зерно осенью на улице   держать не будешь. Когда сюда переедем, ты хлеб на костре будешь печь? Производ-ственную базу построим в первую очередь.
С сыновьями  Болтов и Желязо  на бугре копали траншею под фундамент кузнецы.  Михаил Иголкин с Антоном  Бондаревым у  берега Тарбуги расчищали лопатами площадку под баню.  Между работающими мужчинами на поляне играли с мячом в вышибалу мальчиш-ки  8-9 лет:  Шурик Ларин, Андрюша Желязо, Коля Иголкин, увязавшийся с отцом из Потани-но. Один стоит в кругу, и его выбивают из круга мячом.  Мужчины и юноши уехали в лес на заготовку дров для обжига кирпича.
Снимая лопатой траву, Антон заметил Михаилу:
— Замечательная  земля  у нас под ногами. Давай её снимем  на два штыка лопаты, от-бросим  —  пригодится потом.
— Добре,  —  согласился с ним Михаил.  —  Антоша, ты пить хочешь?  —  Тот отри-цательно покачал головою.  —  А я дюже захотел. Пойду и принесу  лагушонок с квасом. Пусть к нам пить приходят,  Ты пока отдохни.
Антон не бросил лопату и  продолжал сбивать траву. Вдруг он услышал зов Ивана:
— Антон! Антон!  —  позвал его Иван.
Антон поднял голову и посмотрел на  зовущего:  Болтов стоял на бугре,  левой рукой он держал лопату, а правой, вытянув  вперёд, указывал в сторону устья  Тарбуги.
— Полюбуйся, Антон!  —  кричал Иван.
Бондырев глянул:  устье речки вброд, идя из Потанино на выселки, переходила Ана-стасия Захарова. Чтобы не замочить платье, она подняла подол до самых плеч, полностью оголив округлость бёдер, зада и спины, сверкающие белизной.  Антон не выдержал и закричал ей в след: 
— Настя!  —  Она не оглянулась, будто не слыша его, и продолжала спокойно, не то-ропясь, преодолевать холодный водяной сток.
— Настя!  —  снова закричал он, буравя её своим любопытным  взором.  —  Настя! Ты мужик!
Не оборачиваясь, показала ему  фигу.
— Во  тебе! Сам мужик!  —  огрызнулась она.
— Нет, ты мужик!  —  не успокаивался Антон.
— На!  Гляди!  —  Она обернулась,  подняв подол до самой головы,  оголив
.большие упругие груди.  —  Видишь, мужик  я?!   Насмотрелся? Хватит?
На белизне тела ярко выделялось чёрное пятно. Болтов и Желязо,  эадыхаясь от смеха, упали на траву. Юноши отвернулись. Антон заскрипел зубами.
— Я тебя перестречу,  — буркнул он себе под нос.  —  Далеко не уйдёшь.
Бросил лопату и побежал к Тарбуге. С помощью длинной палки в узком месте пере-скочил с берега на берег и скрылся в лесу.
Юмористическую картинку всё время наблюдали, разинув рот, мальчишки, оставив игру с мячом. Колька Иголкин  предложил:
— Побежим, посмотрим, что дядя Антоша с ней сделает?
Не говоря больше ни слова в знак согласия, мальчишки рванулись к речке.  На бегу шустренький Иголкин сообщил ребятам:
— Я знаю на берегу лесок. Из него  хорошо будет видно.
Залегли мальчики под кустом и с нетерпением ждут происшествия. Они даже  не пред-полагали,  что они увидят, но уверены были, что дядя Антон учудит, ради этого они  тайно за-легли в леску. Им не тукнуло в голову, что они могут увидеть, ибо ещё не разбирались в жи-тейских делах, не понимали, что могут оказаться  свидетелями грязного  случая. Ждут-пождут, но никто не появился на берегу. Вдруг истеричный  крик разорвал тишину, и неожи-данно  обрывался. Поняли:  с дядей Антошей   —  беда! Опрометью бросились к нему. Выбе-жали к излучине реки и увидели у кромки воды  Антона, обмывающего кровь на лице.  Потом он окунул окровавленная голову   в воду, чтобы течение смыло с неё кровь. Заметив ребят, он подмигнул им.
Произошло то, что  не предвидел  Антон. Настя спокойно, не торопясь, шла по берегу реки Оми, отходила от речки и срывала лопушистые листья цветка мать-и-мачехи. Дон-Жуан подкрался к ней и схватил её руками за бёдра, почувствовал, как вздрогнуло женское тело, и заколотилось  его сердце, горячий прилив разошёлся по всему его телу. Он уже вообразил, как она повернётся и обнимет его за шею  —  ей, дурочке,  это очень надо. Чуть ослабив руки, Ан-тон позволил ей развернуться. В одно мгновение её цепкие руки впились острыми, давно  ею не стрижеными ногтями в его лицо. Боль пронзила лавеласа.  Своими сильными руками он не мог оторвать Настины руки  от  себя, её ногти раздирали кожу, впиваясь всё глубже в его тело.  Любитель приключений, не справляясь с сильной женщиной, закричал во всю мощь своего голоса, уверовав, что красавица выпустит из него всю кровь: 
— Настя! Ты  чё?!
Она  глянула Антону в глаза,  он увидел в её взоре безмерное зло к нему. Рывком от-толкнула его от себя и спокойно пошла вдоль берега.
Антон с ребятишками перешёл вброд Тарбугу, и мужики, увидев его исцарапанное в кровь с синими  подтёками  мордашку, задохнулись от смеха.
— Полезный  для Антона визит,  —  только так оценил её поступок Иван Болтов.  —
Дома он сказал жене, что в лесу споткнулся и упал лицом на сучья. Мужики каждый раз, когда Настя проходила  через двор коммуны, идя в Потанино или  из села на выселки, со-общали:  "Антон, Настя идёт! ". Он молча  отворачивался и отходил в сторону.
Было ещё у него одно столкновение с Анастасией Захаровой.
Случилось это тогда, когда коммунары перебрались на постоянное место жительства  к Тарбуге. Взрослые с детьми выехали на сенокос, оставив с малыми  детками  Лукерью Бонда-реву и Татьяну Жердеву. Из всех мужчин  —  один Афанасий. Жердев пошёл к Омке ловить пескарей, чтобы накормить малышей. Татьяна готовила обед, а  Лукерья с пятью детишками, которые недавно стали ходить, расположилась перед домами на полянке. Антон  пригнал ко-ней и коров на водопой, чтобы после обеда отогнать стадо ближе к сенокосной бригаде.
Лошади и коровы жадно и долго пили воду в устье Тарбуги  —  допекала их жара. Ан-тон со всех сторон осмотрел пегуху  Иголкина   —  кобыла к уборке  ржи должна ожеребить-ся, поэтому он часто оставлял её в табуне, освобождая её от любой  работы. Наблюдая за  ло-шадьми, он краем глаза увидел Настю, идущую  к устью Тарбы, заметил, что она  зорко гля-нула на него и отвернула голову, давая понять, что коммунарский конюх её не интересует. Антон отвернулся, став к ней спиной, чтобы не смущать идущую к Тарбуге.
Анастасия зашла по щиколотку в  речку и подняла зад подола платья выше головы, ко-гда вода дошла ей до колен, она оглянулась:  Антон не смотрел на неё  —  он отвернулся от неё. Она сразу плюхнулась в воду. Он  услышал всплеск воды и женский крик:
— Ой! О-о-ох!  —  и снова всё стихло.
Антон оглянулся: на водной глади Насти нет. Потом  показалась её голова с опущен-ными мокрыми волосами, выдохнув громкий  крик:   
—Оё-ей!  —  Скрылась в воде. 
"Тонет! Попала в яму! "  —  пронзила голову Антона мысль. Он  сбросил с себя верх-нюю одежду. Оставшись без рубахи, а только в кальсонах, сделал несколько прыжков и  был напротив того места,  где показывалась женская голова с брызгами воды. Вновь появилась  её головка с обвисшим мокрым платьем на плечах. Настя успела прокричать:
— Отвяжись,  проклятый!  —  И скрылась в воде 
" Зацепилась там, под водой ",  —  подумал Антон и с берега нырнул, чтобы вытащить утопающую. Три взмаха руками, и он натолкнулся на её тело. Встал на  ноги, обнимая Ана-стасию. Воды всего  —  по пояс. Вдруг Настя вырвалась  из его рук и оказалась за его спиной. Она схватила, словно клещами, шею Антона и стала с силой клонить его  к воде. Он успел крикнуть:
— Настя! Сдурела?!.. —   Она не дала  ему договорить, голова Антона оказалась под водой.
Антон пытался выпрямиться, чтобы сбросить Настю с плеч, но она  дала ему поднож-ку, равной силе крепкого мужика, он её, эту подножку, не ожидал и плюхнулся с ней в воду. Её крепкие объятия душили его. Антон встал под водой на четвереньки и понял, что ещё миг и он захлебнётся. Напряг все силы и выскочил из воды с довеском на шее. Пытался разнять её руки, но не тут-то было:  она опять подсекла его ноги.  Барахтаясь в воде,  успел крикнуть:
— Люди! Помогите! Тону!
Его услышала Лукерья. Оторвала взгляд от детей и глянула на речку, увидела барах-тающихся в воде, и женским чутьём моментально поняла, что сумасшедшая   бабёнка утопит крепкого мужика. Побежала к Оми  и с крутого берега крикнула Жердеву:
—Афанасий! Выручай Антона!  Топит  его в речке Настя. Не слышишь, как кричит он белугой? Скорее беги!
Жердев бегом пустился к Тарбуге. Прямо в одежде бросился Афоня в воду. Глубина  —  ему по пояс. Схватил сзади Настю  и вытащил обоих на сушу. Антон уже посинел от сдав-ливания горла, Афанасий еле расцепил Настины руки.
— Окаянный!  —  обозвала злобно Жердева Анастасия   —  глаза ее горели гневом.  —  Не дал любовника утопить.
Сказала, повернулась и пошла бродом через речку к выселкам, оттягивая пальцами прилипающее к телу мокрое платье. Глядя  статной женщине вслед, Афанасий подытожил:
— Крепкая натура. Димка посеял  ненависть  мужикам. Ещё бы минута, и пришлось бы нам петь:  " Вы жертвую пали в любви роковой…" 
— Смеёшься, дядя, Афоня.  Она же тонула…
— И чуть тебя не притянула к дну  на мелком месте?
Не мог Антон убедить Афанасия и Лукерью, что он бросился в речку не из-за любов-ной страсти. Пожалела деверя невестка:
— Пойдём, Антоша, тебя Татьяна  горячим борщом угостит, чайку попьёшь  —  ты же весь продрог.
Ей возразил Афанасий:
— Не от холода, а  от любовной страсти у него дрожь.
— Вода ещё ледяная,  — оправдывался Антон.—  и она холодна, как лягушка.
— Сказывай! Были и мы молоды, но за сумасшедшими не бегали. Это я тебе, как ком-мунар,  говорю. Пора тебе, Антоша, остыть.      





                Глава   восемнадцатая

Пополнение


Перед  вторым выездом  к Тарбуге подошли коммунарки к   Бондареву. От имени всех женщин обратилась к нему Мария:
— Никита Тимофеевич, сегодня мы едем с вами. Так мы, женская половина, решили. Забыли нас? Детей воэьмём с собой.
Не успел ответить золовке председатель коммуны, как его выручил Ракитянский:
— Дорогие мои, ещё наработаетесь. Мы  пока вам фронт работ не создали.
— Какой фронт?  Мы солдатки в тылу? Чтобы саман лепить, нужна глина солома, по-лова да вода  —  всё для этого есть. Саман должен хорошо просохнуть, чтоб в хатах сырости не было. Поэтому мы хотим  его быстрее  сделать,  —  вмешалась в разговор Дуня Ларина.
— Товарищи женщины,   —  попытался  успокоить нетерпеливую вторую половину Никита  Бондарев,  —  вода в реке ледяная.  Дайте ей согреться.
— Причём тут вода?  —  вступила в разговор Татьяна Жердева.  —  Мы три котла больших приготовили, нагреем воду и будем глину месить.
— Можно и быками глину  замесить,  —  добавила  Евдокия Болтова.
— От женщин не отобьёшься,  —  констатировал Фёдор.
— А чё от нас отбиваться? Мы хотим посмотреть, чё вы там намороковали без нас.
— Так бы давно и сказали, что любопытство вас разбирает.
— Нам там жить, хотим знать, чё вы робите на новом месте,  —  настойчиво заявила Мария.  —  У нас есть на это право.
— Фёдор, нагружай на телеги солому и полову, пусть  потрудятся женщины.
— Поправлю вас, товарищ председатель, мы  —  коммунарки. Пора привыкнуть нако-нец.  —  Все женщины, улыбаясь, согласились с Евдокией Лариной
Слушая их разговор, Антон подумал: " Их теперь бабами не назовёшь ".
— Коммунарки!  —  бойко позвал  Антон.  —  Кто едет, садись в мою телегу. Я всё вам покажу и расскажу.       
— Ты у нас  герой по женской части,  —  садясь на площадку телеги, охарактеризовала его Евдокия  Болтова.
— Ты такая же болтуша, как и твой муж!  —  буркнул   известный всем  балагур. 
Могла быть ссора, но вмешалась Дуня Ларина:
— Мария, садись рядом с мужем, а то он в кого-нибудь влюбится,  —  при этом доба-вила:  — Антоша, а ту сухостоину покажешь, которая твою  харю  исковеркала?
Все  враз  захохотали.
— Отпечатки свои он только одному дому показывает,  — шутливо заметила Ольга Желязо.
— А мы мимо  этого дома поедем!  —  сыронизировала Татьяна Жердева
— А ну вас!  —  раздражённо ответил им Антон,  —  с  вами свяжешься, так от греха не отделаешься. Лучше я вас с ветерком прокачу. Держитесь!
Но его предупредила жена:
— Антоша, не гони лошадь   —  она не твоя, а коммунарская. Девоньки мои, споём?
— По Дону гуляет,  —  затянула песню Татьяна.
Остальные подхватили:
— По Дону гуляет казак молодой.
Дружный напев разнёсся по всем  выселкам.
В этот день к председателю коммуны обратился  немного сутуловатый высокий худой мужчина с рыжеватыми повисшими усами.
— Товарищ Бондарев, можно  погутарить?
— Почему так официально, Семен?
— Ты так  гуторил с жинками… Они тэбя  кликали товарищем. Як  мне назвать?
— Слушаю, тебя Сеня,  —   ещё мягче  сказал ему Бондарев.
—Хочу,  —  он сделал ударение на первый слог,  —  в  коммуну.
— Один?
 — Ни! Вси разом.
К ним подошла жена Семёна Панчишного.
— У нас нет тягла. Долго раздумывали, сможете ли нас взять  —  всё-таки пять едоков, кроме нас.
— Сколько ещё будете мыкаться батраками? Вместе  наладим жизнь  по-новому. Смо-жете, сегодня приступайте к работе. Вечером  оформим вступление в коммуну.
Семён Панчищный    появился на Потанинских  выселках недавно, в 1920 году. Стояла июньская жара.  В знойный полдень на улице пустынно  —  ни души. Болтов вышел на крыльцо своего дома и увидел необычное для выселок явление:  между избами на дороге сто-ял,  подсогнувшись, тонкий длинный мужик в войлочной шляпе и  вытирал с лица пот рука-вом рубахи. " Истинный журавль,  —  подумал о нём  Иван.  —  Откуда  среди лета мог при-лететь? "  Около него стояла женщина,  в половину меньше его роста, в белом платочке с уголком  на лбу. Она держала за руки мальчонку лет десяти и девочку лет шести. Обособлен-но от них  — подросток лет четырнадцати. На землю они поставили  два больших фанерных чемодана, на одном из них лежал  узелок, по всей вероятности, всё их богатство. Болтов спро-сил у странников:
— Вы кого-то ищите?
Ему ответила женщина:
— Тут живут из Старого Оскола?
— Мы все оттуда,  —  сообщил ей Иван,  —  только давно сюда прибыли. Вам кто по фамилии нужен?
Опять в разговор вступила женщина, видимо, она командовала в семье:
— Мы из деревни, что под Старым Осколом. Голод и нужда погнали нас в Сибирь. Нам  сказали, что на выселках живут земляки, мы и направились сюда. Куда приткнуться, по-нятия  не имеем,
— Як тут люды живуть, по хатам видать. Не скажешь, мил чиловик, к якому двиру нам притулиться? 
 — Трудно вам чё посоветовать… Заходите ко мне  —  не на улице же будете стоять? Приглядитесь и решите, где вам  жить,  —  предложил им Болтов.
Поставив два чёрных грузных чемодана на крыльцо, прибывший представился:
— Моя хвамилия  —  Панчишный. Семён  —  я. Энто  —  моя жинка Валя, хлопчики:  Ванюшка, Игорь  —  такый князь в  Кыэве був, дивчина   —  Нюра.
Остались Панчишные переночевать, да и надолго завязли у  Болтовых. Нареканий к ним ни у Ивана, ни у Евдокии  не возникали, ибо прибывшие, крестьянской души люди,   на все дела охочие:  и в поле, и во дворе, и в доме  —  всё горит в их руках. Валентина взялась хату помазать, гладко затёрла все щели, побелила стены. Она убрала двор, вымела во всех уголках, с похвалой оценил её усердие Иван. В доме пол так надраила кирпичом, что жёлтком горел.  Неустанно  могла Валя косить траву косой, не отставала от Ивана и Семёна. Великой труженицей прозвали её. Болтовы. Семён любил шорничать,  умел  валенки катать  —  только обижался, что у  Ивана для этого нет отдельного помещения  и ему приходилось убирать кошму из бани каждую субботу. Учил детей плести корзины.  На пашне сгибался над плугом, помогая лошади прокладывать глубокую борозду. Трудно назвать, чего не мог он делать. Всё своё свободное время отдавал малышам, рассказывая живописно им про свою жизнь.
Но случилась беда:  брюшной тиф свалил  Валентину. Жар во всём теле не прекращал-ся. Умерла она в Калачинской больнице. Загоревал Семён  —  потерял он свою бойкую и рас-торопную помощницу.  Весь рабочий день он проводил в одиночестве, катая валенки в бане. Домашней заботы и работы Лукерье прибавилось  — всё же в доме восемь душ. Среди муж-чин она одна женщина. Всех надо накормить,  им и выстирать, и починить одежду. Безропот-но несла  она свой крест. Иван понимал, что жена очень устаёт, но что поделаешь  — с обо-юдного согласия живёт у них Семён с детьми  —   на улицу их не вышвырнешь.  " Придёт срок,  —  подумал Иван,  — придётся поговорить с Семёном, а пока рановато ".
Однажды поздно вечером, когда дети легли спать, Семён завершил починку последне-го детского пима и поставил его в ряд с остальными,  Болтов издалека повёл с ним разговор.
— Сеня, сегодня утром ты хотел стирать бельё, но Луша не дала:   она знала, у неё лучше выйдет, чем у тебя. Скажи, какая работа тяжелее:  колоть дрова или стирать бельё? — Я щипал дрова.
— Не о тебе,  Сеня,  речь. Есть вдовы, они и на выселках живут, которым приходится стирать и дрова колоть. Не пора ли им помочь?
— Вин в чим дило! Понял.
— Времени прошло мало  —  всего два месяца. Но ты же, Сеня, маешься, задумыва-ешься. Она, Валя,  не обидится, если ты о детях побеспокоишься.
— Як поймуть? Нас же четверо. Гарная петля на шию.
—  Попытка, говорят, не пытка. Решишься? Есть у меня на примете сродственница  — вдова Авдотья  с сыном, через год малец в школу пойдёт. Мужа у неё  в  германскую убили. Четыре года одна живёт. Знаешь её?
— Я ий сино стоговал.  Дюже славная жинка.
Так стал Семён Панчишный  по жене двоюродным братом Ивану Болтову и сродным братом Бондаревым. Жил он с Авдотьей  душа в душу,  с полуслова понимали друг друга, не делили детей на родных и неродных  — ко всем относились с большой любовью и тактом. Во сне не снилось Семёну, что так может сложиться его семейная жизнь после смерти первой уважаемой им жены. Её уморила одинокая жизнь, жила без мужика, как без рук:  куда не кинь   —   везде клин. А тут такой покладистый мужчина нашёлся, работящий, всё в его руках  спо-рится. В дружбе, без обиды друг на друга они зажили. Не зря в народе говорят:  " Не нужен клад, коль  в семье лад ".
В этот день  коммунаров стало ещё на одного больше.   
В обед, когда  оторвались от строительных дел, чтобы отобедать и немного в  жару
отдохнуть, появился паренёк лет семнадцати. Поношенная кепка, из-под которой выбился вы-горевший на солнце чуб, тёмная старенькая рубашка, в заплатках штаны не придавали ему ак-куратный вид. Его можно было принять за  беспризорника, шатающего без дела. Единствен-ная примечательность, на которую обратили внимание коммунарские подростки, — это  длин-ный бич, висевший у него через плечо. Войдя в  юношеский  круг, он достал кисет с табаком, вынул из него заботливо сложенную гармошкой тонкую бумажку, оторвал от неё кквадратик, насыпал в него рубленый табак-самосад и завернул толстенную  цигарку. Предложил кисет остальным, но  юноши замотали головами, отказываясь от  курева.  Паренёк,  выпуская изо рта клуб дыма, первым делом спросил  у некурящих:
— Вы  все вместе ели?  — и внимательно посмотрел на стоящих около него ребят.
— Да, — ответил Алексей Ларин и  глянул на него, не понимая,  что ему надо. 
— А чё дома не дают? Никак не пойму, чё у вас тут такое?  Копают, глину месят, саман уже сушат. Строить собираются?
— Уже строят,  —  вполне серьёзно ответил ему Алёша.  —   Коммуной решили жить. У нас всё общее. Собственности нет. Вместе работаем и едим сообща.
— И бесплатно кормят?  —  удивился паренёк, делая большую затяжку от самокрутки.  —  Не может такого быть, чтобы задарма кормили.
— В коммуне всё бесплатно, —  подтвердил сказанное  Алексеем  Стёпа Бондарев.
— И на работу  можно устроиться?
— Почему же нельзя? У нас её   невпроворот,  — ответил ему  Антон Болтов.
— И кормить станут?
— Нет,  на тебя смотреть будут,— с иронией заметил Валентин Желязо.
— К кому  обратиться, чтобы к вам попасть? 
— Видишь, у костра стоит высокий мужик? Это  —   председатель нашей коммуны. К нему и обращайся,  —  пояснил ему Алексей.
— Как звать его?
— Никита Тимофеевич,  —  подсказал ему Олег.
С кнутовищем на груди предстал перед Бондаревым босоногий парень.
— Никита Тимофеевич, можно потревожить вас?
— Я слушаю тебя.
— Никита Тимофеевич, хочу  у вас работать. Всё буду делать.  Я Иван Мандрыгин с пензяцкой улицы. Пас коров в Потанино. Вчера две коровы остались в болоте. Жарко, они и залегли. Я их не нашёл. Только утром их обнаружил. Выгнали меня  —  им такой пастух, ко-торый теряет коров, не нужен. Чё теперь делать? Пропадать? Возьмите меня, дядя Никита. Буду стараться из всех сил своих.
— Ты, Ваня, сегодня ел?  —  неожиданно для Ивана спросил  Бондарев.
— Нет,  —  откровенно сказал он.  — Вечером дали кусочек хлеба и три картошки. Молока только попил вдоволь.
— Кто же такой добрый тебе столько молока давал?
— Я коров доил помаленьку в кружку.
— Ушлый ты, Ванёк! Пастухом тебя брать нельзя  — коммунарских коров начнёшь доить. Так, Ваня?
— Ни к одной не притронусь. Только  возьмите! Дойка у меня была-то  из-за голода:  утром да вечером кое-чё давали,  а в обед брюхо пустое. Не выдержал и занялся доением.
Бондарев обратился к поварихам:
— Татьяна, Мария, покормите пастуха.
Большая чашка борща, гречневая каша с молоком да ломоть хлеба пшеничного удиви-ли  Ивана  —  не ожидал он такого приёма. Татьяна и Мария, видя, как жадно он ест, только покачивали головами.
— Тебе хлеба  и кружку  молоком ещё дать?  —  спросила Ивана Мария.
— Внутри уже полно,  — ответил изголодавшийся Иван,  —   но я не откажусь. Спаси-бо вам  большое, тётечки! С осени столько не ел!
Поварских дел мастера глянули друг на друга и молча покачали головами.
После его обеда  Бондарев  по-доброму заговорил с Мандрыгииым:
— Ты знаешь, Ваня, почему у тебя коровы залегли? Нет? Потому, что ты их подоил.  После дойки коровы всегда улягутся и пережёвывают корм. Утром у них вымя распёрло, и они вышли доиться.
— Из-за этих коров не возьмёте меня?  —  насторожился Иван.
— Испугался?  Возьмём. Не беспокойся. Уверен, что ты умеешь ходить за скотом.
—  Премного  благодарен  я  вам!  — Вздохнул  и вытер пальцами испарину на висках. Самое худшее было для него позади.
— Пастьбой скота в коммуне занят Антон, мой брат. Он не возражает уступить тебе место. Члены правления  согласны, чтобы ты, Иван, у нас работал. Пиши заявление и присту-пай к делам.
— Никита Тимофеевич, я ни писать, ни читать не умею. Как быть?
— Расписываешься?
— Крест ставлю.
— Такой большой и неграмотный. Вечером примем тебя в коммуну " Заря Любви".      Будешь пастухом. Стадо небольшое:  семь коров, два рабочих быка,  пять овец и один бугай. Освободившихся от работы лошадей будут к тебе пригонять. Коня тебе дать  не можем  —  работы много. Видишь:  целое поселение решили соорудить.    В подпаски сына Яшку возьми  —  пусть привыкает к трудностям.  Надеюсь:  скот всегда будет сыт.
— Не подведу. Никогда!  — азартно заверил Ваня.   
В первый день пребывания в коммуне Иван на быках подвозил белую глину из леса женщинам для месива. Домой на пензяцкую улицу он вернулся  до захода солнца, когда ещё не заполыхала заря, в большом  приподнятом настроении. Необычность поведения Вани сразу  заметили старший брат Василий, младшая сестра Нюра и соседка Анна Чибирева (они сидели на дощатом щелястом крыльце и перебирали сорванный в поле щавель).
— Пирожки собрались печь?  — спросил Ваня, указывая на зелень.
— Муки принёс?  —  ядовито поставил  перед  ним  вопрос Василий.
Нюра, желая  смягчить отношения братьев и не  дать им поссориться, спросила:
— Ваня, тебе щей налить?
— С чем они?
— С лебедой.
— Картошка в них есть?   —   с вызовом на возмущение  произнёс  Ваня.
Мгновенно вставила ехидно с присвистом соседка Анна Чибирева  (У неё отсутствовал передний зуб, и все шипящие звуки произносила своеобразно).
— Картоска в огороде (то есть ещё растёт, хотела она сказать)!
— От вашей бурды свиньи рыло от корыта воротят  —  брюхо полное, а  жрать  ещё больше хочется. Брат, не приукрашивая, скажу:  я теперь кормлюсь у царского стола. Такую жилу раскопал  —  она вам во сне не снилась.
— Где ты, Ваня, так  врать  научился?  Не на ковре-самолёте в Москву летал? Нюра, не давай ему щей, пока он не выбрехается
— Не верите? Скажите,  когда вы видели, чтобы в обед  дали борщ, заправленный сме-таной, гречневую кашу с молоком, а потом преподносят  кружку молока и второй ломоть пше-ничного хлеба? А?
— Греську я давно не ела,  —  тонко свистнув,  призналась соседка.
— Вечером подают  мятую в молоке картошку с солёной капустой  —  одна вкусняти-на, а запах  —  чудо. Это не всё. Дали кусочек сала,  два ломтя ржаного хлеба и чай травяной  — правда, без сахара.
У Нюры от рассказа брата загорелись глаза. Задорно смотрела на Ивана Чибирева. Но их пыл остудил Василий.
— Не заливай, Ваня! Кто из богатых в Потанино так накормит?  Кто накроет такой стол, тот на первой осине повесится.
— А у богатых я ещё ни разу не ел. Я в коммуне работаю, и коммуна меня кормит. Хо-тите, я вам завтра  —  сам не съем  —  варёное яйцо принесу?
— Не уз-то?  — свистанула Чибирева.
— Завтра я не приду  домой  — останусь там жить. В коммуне    как в сыр-масле стану кататься. Пошёл я спать  — мне  рано вставать.
Утром, ещё только кромка зари появилась,  Иван уже был на ногах и направился к вы-ходу. С  топчана поднялась Нюра, одёргивая холщовую ночнушку,  остановила брата на крыльце  —  чуть не ушёл, спросила ласково его:               
— Ванюш, ты, правда, можешь яйцо принести? Мне даже в Пасху ни одно не доста-лось.  Ты бы знал, как есть хочется!
— Обязательно для тебя, Нюрася, принесу. Иди в коммуну  —  здесь тебе никто работу не даст. Умрёшь с голоду.
Сердце у Ивана сжалось:  сестра страдала хромотой с детства, поэтому всё время до-мовничала. Голод её донимал, а братья не могли ей добывать, хоть сколько бы, продуктов. У пастуха расчёт только осенью. У Василия   —  редкие случайные заработки. Кое-когда  кто-нибудь кормил его. Анна же и этого не видела. Вот такая беда, ужасная и неотвязчивая,  посе-лилась у Мандрыгиных.
Женщины-коммунарки уже подоили коров  и подходили с подойниками к костру  — им предстояло пропустить утреннее молоко на центрифуге. Мария накормила  Ивана мятым  картофелем, подогретым на костре в сковороде. Дала ему варёное яйцо, кружку молока  гор-бушку пшеничного хлеба. Яйцо он сразу положил в карман  —  как знал, когда обещал сестре, что получит яйцо.  После завтрака Мария подала  Ване  холщёвый узелок.
— В нём,  —  сказала она хлеб, сало и три яйца.
— Не надо, тётя Маруся, я стерплю.
— Бери. Ты рано завтракаешь  —  проголодаешься.
— Со мной Яша Бондарев идёт подпаском, разве для него.
— Правда?  А он ещё спит. Чё придумали ребёнка мучить?  — Она повернулась в сто-рону шалаша и закричала:  — Луша! Яша идёт с Иваном  пасти?
— Ой,  — откликнулась Лукерья,  — я совсем забыла. Сейчас я его приведу.
— Ему ещё поесть надо,  —  напомнила золовка Бондаревой.   
— Я  ему сидорок собрала. В поле поедят.
Подошла со свёртком Анастасия Ракитянская
— Решили мы тебе, Ваня,  подарить брюки и рубашку. Вещи Аркаши.  Носи, дорогой, и поминай моего сыночка.
— Правильно, Настя. Откроешь комод, а они лежат  — сердцу нет покоя.
— Я принесла Стёпины сапоги и мягкие портянки.  Носи, Ваня. Росы ещё холодные  — босиком можешь простыть. Вымоешься в речке  —  будешь золотым парнем,  —  сказала Лу-керья Бондарева и  подала  Ване свёрток.
— Какие щедрые женщины! Я упаду перед вами на колени.
— Не смей, Ваня!  —  приказным голосом заявила Мария.  — Коммунары ни перед кем не стоят на коленях.   
Тихий вечер. Жара спала. Но нагретая за день земля отдаёт жаром. На небосклоне ро-зовым цветом играет заря, предвещая завтрашний день солнечным и безветренным.
Василий и Анна  Мандрыгины  сидели на лавочке перед домом и любовались вечерней зарёй, её яркими красками.
— Посмотри, Вася, как красиво! Румянец охватил большое пространство.
— Играют красно-розовые цвета  —  снова жара навалится. Ладно, рано высадили кар-тошку. Может,  взойдёт, пока не иссушило до конца почву. Чё-нибудь вырастит. Посмотри, сестрёнка,  кто такой по улице идет и к кому он? Нездешний.
— Форсистый,  —   отметила Нюра.
Не спеша,  по травке-муравке шагал паренёк. Коричневые брюки заправлены в сапоги, белая рубашка   —  навыпуск, поверх брюк, на голове  —  белый картуз.
— Городской,  —  добавила сестра, разглядывая идущего незнакомца.
Он  поравнялся с домом, остановился, приподнял правой  рукой картуз, как бы привет-ствуя сидящих на лавочке, и спросил:
— Мандрыгины здесь живут?
— Ой!  — воскликнула Нюра, соскочила со скамейки, хромая бросилась к пареньку и завизжала:  — Ванюшка! Какой ты стал!
— Чёрт-те чё! Не признаешь. Откопал Иван жилу!  —  с восторгом произнёс Василий, приподнимаясь с лавочки
— Нюра, отцепись  — не могу шагнуть. Вот  два яйца  —  тебе и брату.
Ранним утром, с восходом солнца, у костра, от пламени,  которого булькала в котле ов-сяная каша, обступили Никиту Бондарева Василий и Анна Мандрыгины, Анна Чибирева   с тремя малолетними ребятишками, рассматривающими  вытаращенными от любопытства гла-зами огромного дядьку с повисшими белыми усами.
— Товарис,  —  просвистела первое слово Анна Чибирева,  —  председатель коммуны " Заря любви "  возьмите нас на работу.
— Этих?  —  указывая на детей, усмехнулся Бондарев.
— Не-не. Они иссё малы. Меня   и Мандрыгиных. Их брат у вас пастухом теперь.
— Как фамилия?
— Анька Цибирева.
" Свистунья появилась ",  —  подумал Никита и переспросил:
— Цибирева или Чибирева?  —  Он догадался, что выговорить "ч"  для неё  —  про-блема.
— Цибирева,  —  уверенно ответила Анна с присвистом.
— Чибирева Анна,  —  внесла ясность Мандрыгина,  — Меня Нюрой звать, мне семна-дцатый год идёт, брату Васе двадцать семь. Мы  —  Мандрыгины.
Заметил Никита, что Нюра  часто переступает с ноги на ногу. Он спросил её:
— Давно  прихрамываешь, Нюра?
— Такой мама родила,  — бойко ответила девушка.
— Понятно,  —  о чём-то раздумывая, ответил председатель коммуны.  –  Работать пришли? Надо глину месить, а у Нюры коса с белой лентой, у  Анны Чибиревой  юбка — в лентах, кофта вышитая. Нет рабочей одежды.
— Я сниму юбку и кофту,  —  поспешила Чибирева,  —  У меня длинная рубаска-ноцьнуска.  В ней  буду с глиной возиться. Показать?
— Подожди. Какая простота?!  —   сказал он о ней и обратился к Мандрыгину, кото-рый не проронил ни слова, боясь, что из-за выскочки Чиберевой и  ему откажут в работе:  — Умеешь, Василий, пахать?
— Две весны в борозде был. Нынче не потребовались пахари.
— В коммуне найдётся тебе дело  —  Тут же Никита обратился к Анне:  — Сколько годков, Анечка,  твоим   клопятам?
Анна бойко ответила:
— Старсему Лёньке  —  восьмой,  Иринке  —  сестой, а Павлусе  —  цетыре. Отец их на германском фронте остался.  Маюсь я  без него. Он-то лезит покойно, а мне их кормить. Кому я нузна с таким хвостом?
— Не горюй, Анна, ты ещё двух-трёх  родить можешь.
— Ессё цё придумал
— Пойдёмте со мной. Соберём правление и до завтрака оформим ваше вступление в коммуну,  — серьёзно сообщил им председатель коммуны " Заря Любви ".
— И нам еды найдут  —  нас же шестеро?  —  поинтересовалась Нюрочка, идя при-храмывая,  за широко шагающим Бондаревым.
— Обязательно накормят, моя будущая помощница.
— Почему помощница, Никита Тимофеевич?
— По полям тебе, Нюра,  трудно ходить, так станешь  помогать  мне  выпекать  хлеб. Сделаешься лучшим потанинским пекарем.


Глава   девятнадцатая

Родниковая  вода.  Случай на охоте

.
— " Румяной зарёю покрылся восток ", и мы уже на ногах, Никита Тимофеевич!
— Волка ноги кормят,  — в такт Болтову заговорил Бондарев.  — Не заря, а ноги. Как потопаешь, так и полопаешь.
— Правильно, Тимофеевич, труд кормит человека. Нет труда  —  одна беда. Дружно поработали, вон  сколько самана наворочали. Желязо скоро кузню построит. Из жердей уют-ное  помещение соорудил. " Мне,  — говорит,  —  тепло не нужно  —  меня труд и горн со-греют ". Крыши нет, а  наковальня уже стоит. Старается мужик.  Работает с раннего утра   и до темна,   — дал подробную характеристику кузнецу Ракитянский.
— Сегодня накроют крышу, обмажут глиной стены и приступят к сооружению горна. Это первый  наш объект, очень нужный коммуне,  —   дополнил Никита,  —  Без кузницы и мельницы деревня жить не может.
— Пора уже всем вставать. Будильщик Антон ещё   дрыхнет. В ночное  повёл лошадей Ваня Мандрыгин  —  заменил его. Заспался под боком у Марьюшки,  —  проворчал Иван.
 В  это время из проёма шалаша появилась голова Антона. Оглядел всё вокруг и вылез весь наружу. Подхватил жезл и побежал  к столбу, где  на перекладине висел отрезок рельсы. Размахнулся изо всей силы и ударил жезлом по стальной рельсе. Бил и кричал:
— Коммунары! Черт вас забери! Хватит с бабой тары-бары  —  бросай юбку, хватай шаровары и во двор беги!   — Часто зазвенела стальная  побудка.
Из шатров, покрытых ветками,  спешно выползали коммунары. Наскоро умывались, плеская друг на друга водой. Вытирались холщовыми полотенцами. Шли к костру и садились завтракать за стол, который недавно соорудили мужчины для общей трапезы.
Подкатил выездной рысак, запряжённый в рессорную двуколку. Фырчит  нетерпели-вый жеребец, круто гнёт шею, бьёт по земле копытами. Восседает в конной коляске дед Ти-мофей. Разгладил седую бороду и зычно крикнул:
— Антон, принимай иноходца!  — и подал вожжи сыну
— Ранний дед явился,  —  отметила  Марина Иголкина, разливая в чашки пшенную кашу.
— Не даст он мужикам позавтракать,  —  проворчала Татьяна  Жердева.
— Дедушка Тимофей, проходите к столу  кашу с маслом отведать.
Старший Бондарев откликнулся:
— Благодарю, дорогие тётушки. Но я рано не ем,  —  сказал и обратился к Никите:    — Пойдём, сынок, благодатное место  искать
По приглашению Никиты отец приехал определить место для копки колодца. Рядом две реки, но сибиряки  задумали пить чистейшую  родниковую воду, очищенную родимой землицей. На выселках у большинства жителей у дома имелись глубокие колодцы. Из реки брали воду поить скот, даже для бани предпочитали колодезную водичку. Не захотели ком-мунары отходить от традиции и решили соорудить  колодец, чтобы подолгу чаёвничать в зим-ние вечера и наслаждаться летом холодненькой водицей.    
Тимофей Бондарев,  зажав в кулаке медную проволоку, загнутую с одного конца гори-зонтально к поверхности земли, и держа её перед собой, медленно обходил территорию двора, постоянно поглядывая на свой чудодейственный прибор. Обошли   поляну за предполагаемой застройкой дворов.  Один раз проволочка качнулась.
— Здесь,  —  сказал Тимофей,  —   вода есть, но очень глубоко. Ещё поищем.
Обошли земли,  прилегающие к озеру с востока, юга и запада. Только у продолговато-го водоёма на севере остановился дед. Стал ходить кругами. Наконец остановился и заявил:
— Ставь вешку, Никита. Вода недалеко. Подземный ручей питает озеро, вода чиста. Будете пить и не напьётесь.
Тимофей Бондарев гордился своим умением  отыскивать место для копки колодца. Его прогнозы были безошибочными. Выкопают колодец, пригласят  Бондарева. Из заполненного водой колодца первую  полную кружку с ключевой водой подадут ему. Он перекрестит кру-жечку и выпьет из неё студёную воду до дна  и скажет:  "Хороша!"  За свои изыскания он не брал никакую мзду   —  доверие людей ценил  дороже всего.
Когда  коммунарам рассказали о том,  что определили место для колодца, в котором предполагается превосходная вода, первым выразил своё мнение Антон.
— Чудесное место для водопоя лошадей. Оборудуем  ворот  и будем качать воду   бы-ками. Лошадям нужна чистая вода. Завтра же я иду копать колодец.
Опытного коневода поддержали Болтов, Иголки, Панчишный, из молодёжи выразили желание Вася Мандрыгин, Андрюша Болтов, Алеша Ларин. Но их пыл охладил Ракитянский:
— Прежде сделайте сруб, чтобы он высох. Начнёте копать и сразу ставьте сруб,  чтобы не осыпалась земля.
— Степан, иди в нашу компанию. Тогда мы быстро сруб сообразим,  —  обратился к нему Иван Болтов.
Но Ларин выдвинул серьёзные доводы:
 —У меня столько столярных работ, что до зимы  строгать придётся  —  дома, хозпо-стройки надо оборудовать оконными и дверными проёмами, рамы ставить, пол стелить. От меня у вас есть  Лексей   —   он справится.
Утром вся  колодезная компания отправилась в лес. А вечером  председатель коммуны собрал всех и объявил решение совета коммуны:
 — Завтра все продолжают свои работы. Потом даются четыре дня отдыха:  два дня на посадку картофеля, и два дня  —   полная свобода  вам и лошадям.  Во время сева никто ло-шадей не получит. Может  быть  только срочная поездка в больницу.
— На выселки не хочу,  —  застонал Антон.  —  Маруся, не будем сажать картошку?
— Ты чё? У какой Насти осенью будешь просить?
 Все дружно засмеялись, поддерживая  Марию. Ракитянский внёс предложение:
— Ларина и Желязо не трогать  — пусть продолжают тут трудиться. А их семьм по-мочь в посадке картофеля. Желающие займутся стройкой. Надо спешить.
Все с его разумным предложением согласились. Антон радостно воскликнул:
— Значит, можно не уезжать! Я остаюсь.
— Только со мной.
— Не возражаю.
— Я и Мандрыгины картоску посадили. Будем копать колодец. Жара усилится, все за-просят холодную воду. Предлагаю посадить картоску по-коммунарски.            
— Энто як же?  —  удивился Панчишный.
— Очень просто,  — ответил Семёну Антон,  —  прошло время корпеть по закуткам. Все разом сажают картошку первоначально Ларину, потом Болтову, переходят на огород  к Панчишному  и последовательно к каждому огороду подойдут. Быстро и хорошо получится. Не будут говорить:  " Ванька дома, Митьки нет    —   все огороды пройдут. Моя компания имени Болтова  выкопает колодец и напоит всех родниковой водой. Пойдёт?
— Мою фамилию зачем приклеил, Антон?
— Не сомневайся, Ваня,  —  всё в  порядке. Ты у нас земельный смотритель, Для со-оружения колодца  нужно углубиться в землю. Выходит, Иван, мы из твоей компании. Не пе-реживай Ваня, быстро выроем  и будет у нас колодец имени Ивана Болтова
— Вот брехун!  —  не успокоился Иван.
— Дельное предложение Антона,  —  заявил  Ракитянский.  —  Поход за урожай кар-тофеля проведём в честь Антона Бондарева и родникового напитка. Если вода в колодце ока-жется солёной, намоем ему холку. 
— Не возражаю. Мой отец специалист по воде  —   у него ошибок не бывает. Во время посадки картошки, коров подоит Чибиреваа, а я привезу молоко на выселки. Анна и варить нам может в эти дни  —  у неё и у Мандрыгиных здесь постоянное место жительства.
Отличились строители  колодца:   им не пришлось сушить сруб  и ожидать, когда он просохнет,  они  напилили  сухостойных  осин, срубили из них сруб и вырыли   колодец глу-биной в три метра. Колодец с воротом и цепью, с колодой для водопоя скота подготовили к возвращению коммунаров на облюбованную дислокацию.
Коммунары  собрались за озером у колодца. Но Антон не разрешил никому прикос-нуться к водичке. Послали нарочного  за дедом Тимофеем. Приехал он снова на рысаке, в двуколку запряженном. Залез Тимофей Бондарев на телегу, встал у бочки с водой, возвышаясь  над  всеми. Зачерпнул из бочки кружкой воды и, держа её перед собой, словно он поп и кре-стом  (кружкой) хочет благословить людей, перекрестил кружечку три  раза, выпил всю воду до дна, крякнул и сказал:
— Вкусна! Сибирью отдаёт. Пейте, люди добрые, на здоровье!
— Спасибо, отец! Выручил!  —  поблагодарил его Никита и помог отцу спуститься с телеги и сесть в двуколку.
— От всего коллектива благодарим дедушку Тимофея!  —  отозвался  Иван Болтов под общие рукоплескания.   —   Пусть наша водичка будет всегда чиста, как ваша душа, Тимофей
Михайлович!
Раздались возгласы одобрения. Больше ничего не надо было Бондареву-старшему. Он, удовлетворённый, уехал на двуколке домой. К бочке, чтобы попробовать родниковую воду,  выстроилась очередь коммунаров.
В ужин коммунары пили чай, приготовленный из  чистейшей воды. Особенно, посви-стывая,  расхваливала её Анна:
— Из настояссей воды  вкусный  цай полуцился. Третью цясецку пью и не могу на-питься. Славные музыки в коммуне:  за цё возьмутся  —  всё у них  полуцается.
Улыбались коммунары, слушая напевный голос Анны,  и покрикивали кухаркам: 
— Ессё цайку  хотце!  Наливай  цайнуску  сверхом, не залей воды!
В этот вечер  завершили ужин  перед заходом солнца за горизонт  —  заря только на-чинала разгораться на чистом небе.
В эту вечернюю пору к Антону подошёл старший брат и спросил: 
— Как ты думаешь, Антоша, не сходить ли нам на охоту? Забыли мы про неё.
—Чики-брики, я  готов. Пока утки не начали класть яйца,  надо поохотиться. Осенью из-за  уборки хлеба на озеро не вырвешься, так хоть весной походить. Я перед рассветом под-гоню к озеру лошадей, пусть пасутся, а мы поохотимся.
Так и сделал Антон. Ещё не рассветало, а он уже вытащил из шалаша брата.
— Иди к южной стороне озера,  —  напутствовал Антон Никиту,  — сделай скрадок. Как только засветлеет, я погоню на тебя уток.
Положил Никита на плечо берданку  и пошёл к озеру. У Антона  даже ружья нет  —  горе-охотник. Он, скорее всего, заменял охотничью собаку, которой отводилась простая роль  —  загонять на охотника уток. Дожидаясь рассвета, Антон прилёг на траву и уснул  —  он был в ночном с лошадьми, спал там урывками, тут крепко храпел, не ощущая укусов  комаров.
Никита выбрал мысок, у которого    слева, справа и впереди  — чистая гладь воды, под ногами сухо. Сел на прошлогодний камыш  и стал ожидать рассвет. Время  очень медленно тянулось. Бондареву показалось, что прошло больше часа, как он отошёл от брата. " Надо же,  —  подумал он,  —  поднять такую рань  —  зари не дождёшься. Комарам на съеденье загнал брат в озеро ". Заквакали лягушки. Слышно, как в озере  будтыхались утки, покрякивали се-лезни, вскликивала горемычная выпь. Воздух чист, давал возможность охотнику ощутить не-повторимый запах  озёрной свежести. До рассвета ещё далеко.  Понималась белёсая дымка над водой.  Запищал над ухом Никиты комарик. Он хлопнул его ладонью, но загудел другой.
Вдруг до уха Никиты долетели крики брата, он не просто кричал, а орал:
— Отстань! Пошёл вон!  Я тебе! Куда лезешь?! У!  Зверюга!
Раздались вновь возгласы отчаяния:
— Оё-ой! Укусишь!  Брат, спаси! Караул! Ой-ой! Никита, выручай!!
Бондарев бегом  устремился  к брату, держа ружьё перед собой. " Что случилось? По-чему отчаянно кричит брат? Кто напал? Волки? Неужели?"  Вопли не прекращались:
— Куда скачешь, падло?! Брат, на помощь! Мать твою так! Никита! Пропал я! Не лезь!
Никита на ходу взвёл курок. " Что за чертовщина творится? Кто напал? "
— Озверели?! Мать вашу за ногу! Никита, где ты?!  Загрызут  сволочи! Куда скачешь?
Подбежав к Антону, Никита был поражён:  три  коротконогих зверька средней величи-ны, но увесистые  —  перетянут годовалого баранчика, с остренькими мордочками, имеющие  на мордашках две белые полоски,  с длинной  шерстью по бокам,  с короткими обросшими хвостиками, по очереди  —  то один, то другой   —  прыгали на брата, стараясь ухватить его за ширинку, как будто знали, где у него самоё   уязвимое  место.
— Никита! Где ты?! Помоги! Братец, спасай! Погибаю! Сволочь, не скачи!
Бондарев выстрелил в траву. В озере утки захлопали крыльями. Большая стая дичи поднялась над озером. Зверьки отскочили от  Антона и удалились прочь вприпрыжку. Горе-охотник, весь побелевший от испуга, дрожал и не знал, что сказать.
— Водяные крысы напали,  —  только и сумел промолвить перепуганный Антон.
— Ондатры? Не-ет! Барсуки наседали на тебя. С чего они озверели? Никогда такое про них не слышал. Точно барсуки  —  я их хорошо разглядел. Норовистые,  отчаянно скачут. Оторвали бы  тебе мотню, если бы  тебя не выручил. Каким бы ты явился к Марии? Мол-чишь? Будем охотиться?
— Где эти, как их, ну, барсуки?
 — Перепугался?  —  Осмотрел Никита его внимательно и  поинтересовался:  — Поче-му, Антон, барсуки тебя за суслика приняли?
— Не знаю. Я крепко спал на траве. Слышу:  кто-то меня в брюхо толкает. Проснулся и вижу:   окаянный зверюга, мохнатый и взъерошенный,  сидит на мне и тыкает в живот. Обе-зумел я! Вскочил, отшвырнул его в сторону всем телом, а его напарник  —  скок на меня,  я его сапогом пихнул. Не успел опустить ногу к земле, как другой  вцепился в мой живот. Я и заорал, так как подумал:  загрызут. Отступать не дают, прыгают и прыгают на меня.  Спасибо,  Никита, выручил.  Что бы я делал,  если бы не ты?
— Всё понятно. Что  за ремень у тебя  на поясе?  Сыромятный?  —  Никита потрогал ремень.  —   Точно из сырой кожи. Ты привык к запаху, не чувствуешь его. На свежем возду-хе этот сыромятный дух  у барсуков ноздри раздирал, и ринулись они его отведать  —  зима длинная, голодать им приходилось, находясь в спячке, а тут    —   дармовая   пища. Не про-снулся бы,    вместе с ремнём твой конец бы отгрызли. Тогда бы  ты  девок, как чёрт ладана, боялся. Уразумел, почему барсуки тебе в одно место тыкали?  Еду  ты у них, бедолаг,  ото-брал, не дал им поживиться твоим ремешком.
 — Никитушка, смотри:  утки  над  озером  кружат.  Наши, наверное?
— Не беспокойся,  брат, осенью их больше будет, и кое-кто из них  нашими станут. Охота нам не удалась, зато поохотились за  тобой.
— Как ты думаешь, Никита, барсуки отсюда ушли?
— Разумеется, их здесь нет. Они на водопой сюда приходили. Барсуки  у болота не живут. Они на возвышенности норы роют. Ловят жучков, червячков. Лакомятся ягодами, травкой.  Здесь, наверное, подкормились лягушками. На человека барсуки не нападают.
— Сказывай сказки, будто я не знаю. Не мог отбиться. Знаешь, какие у них длинные когти, такие острые, что до тела доставали.
— Когти им нужны  —  они ими такие переходы роют, что собаки их достать не могут.  Потом в барсучьих норах лисы живут. Тебя, Антоша, барсуки за качающее дерево приняли  —  у тебя же нет  людского запаха, ты конским духом пропитался, даже звери за человека  тебя не приняли. Если бы в твое тело запустили  когти, ты бы от первого наскока  мёртвым  упал. Ин-тересуешься жителями нор, не барсучьим  ли егерем  хочешь стать?
— Нужны они мне! Раз их нет, то,  может быть, поохотимся на уток?
— Не возражаю. Только смотри, чтоб тебя какая-нибудь пиявка не укусила, а то опять переполоха наделаешь. Я пошёл. Через полчаса гони уток.
— Нет, Никита, я с той стороны  зайду, а то вдруг барсуки опять пить захотят.
— Что ж, иди. Только сперва прислушайся, где утки хлюпаются, оттуда и гони их.
Антон уселся в скрадок Никиты и стал вслушиваться в озёрные звуки. Квакали лягуш-ки, прокричала печально  выпь, но утки не крякали  и не возились в воде. Бесшумно проплыла перед  мысом одинокая  лысуха. Она походила на утиное чучело  —  голова и верхняя часть крылев неподвижны,  отчаянно быстро в воде гребли её лапки, потому что она увидела чело-века и стремилась быстро проплыть мимо его складка. Вдруг в метрах пяти от загонщика уток неожиданно появилась серая цапля. Она выпрямила свою горбоватую шею и уставилась од-ним глазом на Антона. В рссеивающем полумраке он хорошо видел её остекленевшее око. Птица и наблюдатель замерли. Но вот цапля мгновенно опустила голову вниз, клюв   —  в  воде. Через три секунды шея выпрямилась, и с обеих сторон длинного клюва высунулись две лягушиные задние лапки. Кивок головы вперёд и назад, и квакушка исчезла в птичьем  чреве. Антона всего передёрнуло. Он представил себе, как холодная скользкая тварь  дергается внут-ри птицы. Отвернулся от озера. Его тошнило. Повернулся вновь к цапле  —  она глотала  ля-гушку, из его рта  фонтаном выскочила водичка, которую он пил при ночной пастьбе лоша-дей. Приподнял голову, и его предстал клюв с лапками.  Внутри всё у него перевернулось с воем и криком на всё озеро вылетел давнишний ужин. Слёзы покатились  из глаз. Только вы-тер кулаком глаза   —  перед  ним цапля, глотающая очередное   земноводное животное.  Взвыл во всю мощь, но из желудка  ничего не выскочило  —  он был пуст, лишь выплюнул липкую зелёную слюну. Ему бы не смотреть на птичий завтрак, но голова невольно сама по-ворачивалась к озеру, и он видит,  как две повисшие в клюве лапки исчезают после двух кив-ков птичьей головы.
— Вы-ы-ы-и-и!  —   натужно   орёт, но из его нутра ничего не вылетает, лишь раздаёт-ся после краткого перерыва, когда заглатывался  воздух,  новый горловой крик:  – Вы-ы-и-и-и!
— Чего волком воешь в камышах?  — раздался голос Никиты.
Антон ничего не мог сказать, от натуги у него слёзы падали градом. Цапля пробежала по мелководью, растопырев крылья, замахала ими и полетела.
— Никита, ты ничего Марии про охоту не говори. Узнает, будет зубы скалить.
Но  не выдержал сам Антон и выложил всё жене про забавную охоту. Пожалела она его мужское самолюбие, ничего ему не сказала, женщинам нередко говорила:  " Храбрый у меня муж, да чуть не съели его барсуки ".
Охота была единственной возможностью отойти от трудовых дел, но и она не удалась. Бондаревы не сетовали на неудачу  —  их снова захватил хозяйственный вихрь.
Полевыми работами у коммунаров верховодил Иван Болтов  —  он у них бригадир, ко-торый требовал образцового порядка в проведении сельхозработ, ведя цикл за циклом. Преж-де чем сеять, по пахоте пускали конные  железные бороны для разрыхления почвы. Поднима-ли рано утром подростков и усаживали верхом на лошадей Шуру Ларина, Васю Болтова, Вальку  Желязо, Пантюху Панчишного, Борю Бондарева. Им на смену привозили к  десяти часам утра   поменьше по возрасту детвору:  Колю Иголкина, Яшу Бондарева, Колю Ларина, Пашу Панчишного, Лёню Чибирева. Не отставала от мальчиков и бойкая Ирина Чибирева  —  боронила верхом на лошади не хуже мальчишек.  Малышам на поле играть и отдыхать неко-гда  —  если слез с коня,  то гони с поля грачей, чтобы зерно не склёвывали. Подростки сме-няли друг друга, так заменялся у них вид работы.  Заборонили пашню, приступали немедлен-но к севу сеяльщики: Иван Болтов, Михаил Иголкин, Никита Бондарев,  Анна Чибирева. На свои  шеи  они вешали лукошки с зерном. Идя в ряду, разбрасывали семена по полю. Овладеть ручным севом нелегко. Только проверенных мастеров допускали к этой ответственной работе, чтобы был полноценный урожай осенью. Надо так разбросать семена, чтобы зёрнышко от зёрнышка  лежало ровномерно друг от друга,  ни в коем  случае, не соприкасаясь. Первона-чально учатся на разбрасывании песка, потом берутся за зерно. Сеять в одиночку  — одно де-ло, организовать групповой  посев труднее. Следует идти со всеми в ряд  — отставать или уходить вперёд нельзя,  одновременно у всех в лукошках должны закончиться  семена. Такой тактикой группового сева коммунары владели в совершенстве.
   Разбросали зерно,  сразу пускали  по полю бороны, потом шли катки.   Берёзовое бревно, вращающее на оси, изготовили кузнец и плотник.  Его таскали два быка, ими  управ-лял Василий Мандрыгин, ибо только он мог уговорами заставить быков не упрямиться в са-мую жаркую пору,  и доводил работу до полного окончания.
Пароконной сеялкой управлял Антон Бондарев  —   ему поручили ответственное дело. Для сева такая сеялка много значила:  во-первых, зарывала зерно в почву, равномерно  раски-дывая семена, во-вторых, её высокая производительность, в сравнении с ручным посевом, по-зволяла ускорить сев, а это очень важно, в-третьих, требовала для работы одного человека, вместо  десятерых. Убеждены были, что Антон выполнит посев безупречно. И он оправдал надежды  совета коммуны. 
Завершая посевную кампанию, Болтов как бригадир  сеяльщикам сообщил  итоги:
— Сработали мы хорошо. Не думал, что Аня Чибирева такая ловкая, проворная  —  от мужиков на севе не отставала. Спасибо ей. За два дня до конца мая закончили основной сев. Ещё три десятины займём серыми культурами. Желательно в следующем сезоне заканчивать сев на  пять-семь дней раньше, чтобы был  более весомый  урожай. Нас крепко выручила се-ялка Ракитянского. Нужна ещё одна конная. Не стали бы брать на работу  малолеток. 
Его дополнил Никита Бондарев:
— Размышлял я: можем ли мы кое-какие механизмы приобрести? За кирпич  рассчита-лись. Остатки зерна ещё есть. Считаю, что дисковую сеялку надо купить. Сев  —  всему нача-ло. Стоит подумать, что  больше всего нужнее  для  сенокоса и уборки урожая. Корм следует запасти в полном достатке. Смотрите, какая жара стоит. С каждым днём солнцепёк усиливает-ся. В мае ещё ни одного дождика  не было. Придётся сенокос начинать не в  августе, а раньше.
— До Петрова дня возьмём в руки косы,  пока траву до конца не выжгло,  —  согла-сился с ним Болтов.  —  Завтра разберусь, чё нужно для покоса, и доложу совету.
— Чё я предлагаю?  —  вступил в разговор  Иголкин.  —  Осенью запастись хворостом и разложить по полям для задержки снега. Видели, як поля начали чернеть с самого начала марта  —  мало снега  намело. Сухие ветры дуют. Сохранить влагу в почве трудно.
—  Я бы этому земотделу,  —  заговорил Антон,  —  чики-брики бы сделал. Куда это годится:  там клок пашни, в  другом месте  — ещё. Гоняем лошадей попусту. Объединили хо-зяйства, пусть и землю объединяют.
—  А ведь верно говорит Антоша  —  мы же не единоличники,  — поддержал коневода   Болтов.  —  Переговори, Тимофеич, в уезде о новой нарезке пашни.
— Я учту  ваши советы,  —  согласился с ними Бондарев.  —  По-моему, надо дать лю-дям два дня отдыха после напряженной работы, потом напористо взяться  за стройку.
— Правильно. Лошади отдохнут,  —   обрадовался Антон.  —  Измотали мы их.
— Не жирно ли будет?  Я против,  —   возразил упрямо  Болтов.  —  Для отдыха зима подойдёт. Такими тёплыми днями нельзя разбрасываться.
— Я отдыхать не стану,  —  заговорил, наконец,  Мандрыгин.  —  Буду строить дом. Погода для стройки хорошая.
— Согласен с тобой, Вася. Полностью тебя поддерживаю,  —  заявил Бондарев.
— Откормили лошадей,  —  поспешил сказать разочарованный  коневод.
Узкая розовенькая ленточка ещё оставалась на горизонте. Замигали на небе первые звёздочки. Болтов  дал команду:
 — По коням, хлопцы! Нас ожидаючи, измучились вы, соколики наши.
Две телеги с людьми, сопровождаемые верховыми мальчуганами, двинулись по доро-ге. Кони шли шагом, низко опустив головы от жары и усталости. Мужчины, сидящие на теле-гах не разговаривали  — тяжесть дня одолела и их.  Иголкин,  сидя  рядом с Мандрыгиной, тихонько шепнул ей на ухо:
— Почему ты, Анька, весь вечер молчишь? Устала?
— А цё я? Я ницё!  — решительно заявила она.
— Милка, цё  да,  милка, цё? Я влюбился горяцо,  —  пропел громко он ей.  —   Поце-луй меня  в  лицо!
— Ну. тебя, Миса! Сам пензяцкий, а по-пензяцки дразнисся.
—  Анька! Ты же почти матерно выразилась!  — воскликнул Никита Бондарев
Мужики засмеялись.
— Молсю. С тобой, Михаил, касы не сварис.  —   Захохотали громче, потому что  из-за Анна запуталась:  какие слова ей говорить, а какие не произносить.
Подъехали к выселкам. За огородами белели два девичьих платка. Гармонист лихо пел:
Коммунисты,  люди не чисты, —
Кобылятину едят.
У них хлеба не хватат,
Они бога  матерят!
—  Получили на закуску?  —  спросил всех председатель коммуны.
— Чё можно ожидать  от Пашки-оболтуса?  — задал риторический вопрос Болтов.
Другой голос раздался:
Знаю, знаю коммунистов,
Знаю всех большевиков.
Они ходят по деревням,
Ограбляют мужиков.
— Жгучий Колька Колесник,  —  заметил с горечью Михаил.  —  Дома болтают, а они на  улицу выносят.
Коммуниста любить  —
Дело не годится:
Нужно крест не носить,
Богу не молиться
— Мы их трогали?  — с обидой произнёс Алёша Ларин.


Глава двадцатая

Стройка.  Обвели  цыгане


В первых числах июня дружно ощетинились  зеленью поля, и вскоре изумрудный ко-вёр накрыл пашню, не давая улетучиться влаге. Всходы радовали коммунаров. У многих кре-стьян, особенно у бедняков,  нива пугала чернотой  —  не сберегли влагу, и зерно лежало в почве  без движения,  ожидая  влагу. Ежедневно солнце гуляло в безоблачном небе, обдавая жаром земную поверхность. " Когда будет дождь?"   — с этим вопросом сельчанин вставал утром  и ложился вечером. Молились дома, ходили в церковь выпрашивать божескую ми-лость. Но тучи не появлялись. Лишь в начале второй июньской декады Никита Бондарев заме-тил вечером,  как: при заходе солнца пламенеющая заря на юго-западе перекрылась сизой тучкой. Коммунарам он сказал:
— Утром пройдёт небольшой дождик.
— Хоть бы хлестанул из ведра  —   полдня бы дал для стирки белья. От начала посев-ной к корыту не притрагивалась,  —  заявила, сокрушаясь,  Марина Иголкина.
— Дома работы полно,  —  вздыхая, сказала Дуня Ларина.
Рано утром  восточный небосклон запудрило лёгкими пушистыми кудреватыми обла-ками,  юго-запад нахмурился  синей тучей. Крестьяне с упоением смотрели на неё.
— Пролей-пролей, дорогая,— шептала Татьяна, стоя у костра и помешивая в котле ещё не загустевшую ячневую кашу на молоке.  —  Ливани  крепко. Потуши огонь.
Быстрым зигзагом прострочила молния косматую небесную причуду, бабахнул гром. Подошла Чибирева к костру и проговорила:
— Туця, туця, лини круце.
— Анька,  —   озлилась на неё Мария,  — не заговаривай дождь
— Я просу доздя у туци.
— Будто она разберёт твои слова,  — не отступала от Мандрыгиной Мария.  — Скажи правильно без свиста:  туча.
— Я и говорю:  туця. Цё тебе надо?
— Капля упала, и больше нет,  —   взорвалась Марина.  —   Пензячишь тут и раз
гонишь дождик  — все русские слова перековеркала.
— Ты-то какая? Твоя девецья фамилия  —  Зелезная. Сама настояссяя пензяцкая.
— Анна, иди отсюда и не колдуй,  —  попросила её Лукерья.  —  Нам дождь нужен.
— Ну, зенссины! Пойти в салас, а то записут  зеной цёрта?
Несколько капель  упали на лицо Лукерьи. Она сказала поварихе:
— Таня, закрывай крышкой котёл. Каша допреет на жару. В костёр не подкладывай! Б
Дождь усилился. Участились  разряды молний. Дождевые капли беспрерывно стучали по крышке котла. Раскатился гулко гром над шалашами.
— Накрыли прошлогодней ржаной соломой, не промокает. Где твой Жердев?
— На рыбалке.
— Мой Антон тоже на речке.
Сплошной поток полился с неба. Грохнул гром после яркой молнии, ливень стал сти-хать. Через пять минут  редкие капли падали на траву. Прибежали мокрые насквозь Афанасий и  Антон. Посмотрел вокруг младший Бондарев и сказал женщинам:
— Здесь небольшой был,  а на речке стеной лил   — ничего не видно  было. И сейчас идёт. Видите, белую полосу над рекой?
— Теперь и там концился.
— Поливает,  —   не согласился с Чибиревой  Жердев.  —  Край косматой тучи висел над речкой.  —   Мы думали, обойдёт нас, но как линул, глаз открыть нельзя.
— Вода притягивает тучи,  —   пояснил подошедший к ним председатель коммуны, он тут же сказал Антону:  — Седлай коня и обскочи поля  —  дождь не обложной, а грозовой был, поэтому узнай,   везде ли был дождик.
— Заскупились небеса  — не дали постирать,  —  сокрушалась Мария.
Раскалённый воздух освежился. Повеяло прохладой. Яркая радуга коромыслом  повис-ла на востоке. Защебетали пронырливые  горихвостки, отыскивая  на поверхности шалашей спрятавшихся  от дождя мух и комаров. Жаворонки беспрестанно парят в воздухе. Перепёлка, свившая гнездо рядом с коммунарским бивуаком,  беспрерывно сигналила:  " Пить-полоть, пить-полоть". Вездесущая сорока застрекотала на берёзе, взмахивая при этом переливчатым чёрным с сизым оттенком хостом, не решаясь спуститься на землю, так как у котлов, у кото-рых был  её интерес,  появились женщины. Нюра, Яша, Боря Бондаревы, Лёня, Иринка, Паша  Чибиревы, Шура, Коля Ларины, Лина, Коля Иголкины, Игорь, Нюра Панчишные  —  вся дет-вора коммуны  радостно бегала по мокрой траве, наслаждаясь освежённым воздухом.
Иван Болтов и Василий Мандрыгин до завтрака на  выложенном фундаменте из кир-пича укладывали высохший саман, обмазывая смачно каждый  раз  низ кирпича с помощью мастерка  белой густой глиной, чтобы крепко стояла  стена  дома Анны Чибиревой. Степан Ларин с сыном Петром на оборудованном верстаке  мастерили оконные рамы. Фёдор Желязо тоже с сыном Валентином стучал в кузнеце поковками  —  они решили подготовить для осени каждой лошади размерные подковы.  Никита Бондырев и Фёдор Ракитянский  возводили  из самана стену пекарни. Укладывая вертикально кирпич  из самана,  Фёдор заметил Никите:
— Алеша со Стёпой и Борисом долго провозятся с баней. Наверное, им следует доба-вить человека два для ускорения работы. Как ты думаешь, Тимофеевич?
— Всё спешно надо делать. Баня срочно нужна?  В летнее время, мне кажется,  можно и в речке вымыться. Разве дома для жилья  не главный объект?
— Пока поживём в шалашах, а в баньке попариться хочется  —  спина  зудится.
— Коль у тебя такой зуд ускоряй строительство бани,  —   согласился с ним председа-тель коммуны.  —  Неплохо бы посидеть на полке  да пошаркать себя веничком, а после бань-ки испить бы кружечку медовухи. Куликовский пчеловод обещал мне для развода  семейку пчёл, но никак не выберу время к нему съездить.
— Не откладывай, Тимофеич, доброе дело  на   потом.  Говорят, одна семья пчёл при хорошем мёдосборе стоит одной коровы. Завтра же побывай в  Куликово,  —   посоветовал Фёдор Никите.  —  Дорого просит за семью?   
—  Два пуда ржаной муки.
— Нормальная цена. Бери, Тимофеевич. Мёд  —  это же лекарство, а у нас много дет-воры. На праздник им сладость будет.    
Привёз из Куликово Никита одну семейку пчёл. В летнею пору залетел заблудший рой. Так появилась пасека в коммуне. Редко, но прикладывались мужички к медовухе, любили они разговеться ею, особенно после жаркой баньки, но только иногда взбадривались.  Опорожнив кружечку,  шли  отведать квашеную капустку и расольчик к Евдокии Болтовой, к лучшей  мастерице по засолу. А вот групповой или одиночной пьянки  в коммуне  не случалось.
 На стройке Фёдор выдал Никите свою потаённую  мысль: 
—  Хочу тебе, товарищ председатель,  раскрыть нашу  задумку: я и жена решили жить в саманном доме.
— Ты что, Федя? У тебя такие добротные деревянные сараи! Перевезём их. Не беспо-койся. Лучший дом в коммуне будет!
— Из моего добротного сарая замечательный амбар для хранения зерна коммуны по-лучится. Наше решение окончательное и обсуждению не подлежит.
— Доброй души ты, Федя. Уже  выручил коммуну крепко. Конные сеялка, сенокосил-ка, а также молотилка  —   твои, лучшие лошади, коровы  — у тебя. Женщины не решаются яйца от твоих куриц пускать в пищу, откладывают в сторону, чтобы подложить под клокуху  —  хотят иметь породистых куриц. Не знаю, сможет ли тебя отблагодарить.
— Расхвалил меня   —  больше некуда. Хорошо, что не при народе. Ничего мне не нужно, Никита Тимофеевич. Самая высокая благодарность  —  это коммуна  " Заря Любви ".  Для неё и живу. Не хочу, чтобы молодёжь была закабалена. Им надо в радостях жить.
" Что о его бескорыстии скажешь? "  —  подумал Никита и поведал Фёдору:
— Построим тебе избу с просторной комнатой, которая для коммунаров клубом будет  —  надо же нам где-то собираться. Ты же всегда на молодёжные вечеринки ходишь  —  лю-бишь смотреть их веселье.
— Не возражаю. Моя Настя рада будет  —  ей всегда хочется, чтобы в доме люди бы-ли. Только, Никитушка, мой дом начнём ставить тогда, когда все с жильём будут.
Примчался на взмыленном  коне лихой Антон. Кепка   —  на боку. Нос  —   в поту.
— Что скажешь нам, гонец?  —  спросил Никита.
— Ура! Чики-брики! Все поля коммуны попали под дождь. Неплохо промочило те участки, которые ближе к реке. Меньше досталось земельным паям Иголкина и Желязо. Но всё-таки брызнуло и там. Интересно:  у Гаркуши в одном месте полполя, как обрезало, ни од-ной капли не упало. У Колесника один участок тоже остался сухим.  Повезло  Захаровой паш-не, расположенной у реки. Грязь на поле. Правда, у него изреженные всходы, однако после таких осадков взойдут все семена и сравняются с ранними  всходами.
— Хорошо, что Дмитрию повезло,  —  одобрительно отозвался о сообщении Фёдор.  —  Теперь везде  травка  для  покоса воспрянет,   быстро  поднимется  у леса.
— Сенокос не за горами,  —  подтвердил  председатель коммуны.
— Антоша, прошу тебя,  —  обратился к нему Ракитянский,  —  помоги Алеше Лари-ну. Завтра к нему подойдут Панчишный с сыном и Анной  Чибиревой.  Они сегодня завершат плести плетень скотного двора.  В субботу, пусть без крыши, но затопим баню. Семён за  эти два дня сложит печь. Коня, Антоша, поставь в тень, пусть выстоится.
— О коне я позабочусь, —  заверил Антон.  —   Посмотрите, какие грязные ноги у мо-ей лошадки. На пашне Захарова  он их забрызгал.
 На выселках, обсуждая прошедший   дождь, с завистью говорили:  "Повезло комму-нии и Димке Захарову. Грозовая на их поля вылила, а наши обошла".   
У Тарбуги стройка шла своим чередом. В центре коммунарского  расположения были вырыты  две круглые ямы. В одной  бык, на нём верхом сидел Коля Иголкин, месил глину-беляк, обсыпанную сверху мелкой соломой и половой. В другой яме босоногие женщины, по-доткнув подолы юбок за пояс, обнажив  упругие икры, положив руки на плечи   друг другу, двигались по кругу, месили ногами глину. Их белые платочки на головах выглядели лепест-ками огромной ромашки. Зычным  голосом Мария Бондарева  запела:
Посеяла лебеду на  берегу…
Женщины дружно подхватили:
Мою белую рассадушку,
Мою белую рассадушку…
— Ладно  выходит, будто каждый день у них бывают спевки. Самые коллективные из всех  —  это наша женская половина,  —  расфилософствовался Никита,  —    полоть картош-ку, обмазывать избу, полоскать на речке бельё  —  обязательно  соберутся гурьбой. Артель-
—  В коммуне как будто век живут,  —  подтвердил мнение председателя коммуны Ра-китянский.  —  Однако подошёл обед.  —  Фёдор обратился к строителям бани:  —  Заканчи-вай работу. Антон,  зови  всех обедать. Ты же у нас сигнальщик. Забыл?
Мужчины подошли к поющим женщинам и без слов любовались ими.
— Дорогие мои, вы бы  задорную затянули. Про Ваньку…
— Про Ваньку-ключника, Антоша?  —  догадалась Марина  Иголкина.
— Нет, не про того, а про  Ваньку, которого  в армию не пускали.
Анастасия Ракитянская  сразу поняла Антона и запела:
Как в солдаты меня мать провожала…
Дружно разом подхватили:
Тут уж вся моя родня набежала…
Женские ноги по глине заходили ходуном, Улыбкой засветились мужские лица.
—  Все помогают женскому коллективу,  —  командовал Антон.
В Красной Армии штыки чай найдутся,
Без тебя большевики обойдутся…
— Меня бы во главе их бы поставили  —  давно бы саман слепили,  торжествовал Ан-тон, радуясь своей выдумке.
Все возбуждены, веселы. Антона позвала Марина:
— Антоша! Звони  —  обед на столе.
Антон перестал петь и скомандовал:
— Ребетня!  По коням! В атаку! Рысью на котлы!  —  Сам тоже побежал к столам
Вскоре раздался перезвон куска рельсы.
На следующее утро ответственный за лошадей пригнал табун ни свет ни заря. Его тут же обступили коммунарские подростки. Удивлённый их бессонницей,  спросил:
— Чё вам, чики-брики,  не спиться? Такую рань поднялись!
От всех, не отвечая на вопрос, спросил Антона Шура Ларин:
— Дядя Антоша, мы в твоей рыбацкой бригаде?
Не ощущая никакого подвоха, Антон ответил им:
— Да.  В  моей. А чё?
Малышам  надоела однообразная работа  —  оттаскивать от ямы формы с саманом и опрокидывать их на поляне для просушки, и они вспомнили, что им тоже поставлять рыбу.
 — Почему,   —  не отступал  Шурик,  —  не зовёте нас рыбалку?
— Закрутился  я,  ребятки, забыл про вас. У меня сеть стоит. Берите удочки.
— Мы, дядя Антон, рыбу ловить не собираемся,  — вмешался в разговор его сын Боря.  —  Будем раков ловить. Вчера десять штук поймали. Сегодня ведро раков наловим.
— Ведро раков? Не наловите. С ними  канители много. Пальцы вам пооткусают.
— Знаем, как ловить,  —  уверенно заявил Коля.
Перед обедом, незаметно усмехаясь, мальчики позвали  Антона.
— Дядя Антон, посмотрите нашу добычу,  —  горделиво хвастанул Яша Бондарев.  —  Умеем мы ловить раков?
— Мать честная! Ведро раков! Вот тебе и сосунки! Взрослых обошли. Люблю раков. Мудрецы!  —  глядя на  ведро, в котором  ворочались раки,  удивлялся  Антон.
— Сварим, позовём, дядя Антон, отведать,  —  по-деловому заявил Шурик Ларин.       
— Обязательно приду.
— А вы нахватали рыбы?  —  спросил озорно Игорь Панчишный
— Почти два ведра всякой разной рыбёшки принёс. Посмотрите, тётя Мариша чистит. Молодецкая уха получится, ребята. Богато сегодня живём!
В сторонке от строений, ближе к Тарбуге, развели мальчишки костёр и поставили на него ведро с раками. Полыхал костровый огонь и у женщин. Вода с картошкой и ячневой кру-пой  уже давно кипела  — пора рыбу в котлы кидать. Время подошло к полдню.
— Посмотрите,  —  обратил внимание строителей, занятых сооружением бани, Стёпа Бондарев,  — какая оказия к нам подкатила.
 На поляну, по другую сторону Тарбуги, подъехали четыре крытые кибитки.
— Во!  Цыгане к нам подъехали!  —   обрадовано воскликнул удивлённый Антон. 
— Шо им трэба туточки?  —  удивился Семён Панчишный.
— Посмотрим,  —  сказал Антон.
Стоило крытым повозкам остановиться, как из-под  пологов высыпали цыганята раз-ных возрастов  —  от трёх до пятнадцати лет. Бородатые цыгане, управлявшие лошадьми, распрягли лошадей, спутали им ноги и пустили их на пастбище. Закружились на поляне раз-ных цветов  платья, юбки, кофточки и полушалки на  женских головах. Малышня уселась под повозками играть в кости. Запылал огонь костра, как будто кто-то заранее приготовил им хво-рост. Полная круговерть с первого взгляда, не хаос, а порядок соблюдался у мужчин неукос-нительно:  кто-то следил за лошадьми, другие обеспечили костёр хворостом, парни поставили два больших парусиновых балагана, принесли из речки в вёдрах воду. Женщины занялись своими делами:  стирали, чинили одежду, расчёсывали волосы на голове, кормили, сидя на траве, грудью младенцев.
—  Пусто было, и уже обжитое место.  Кони у них неплохие справные, незаезженные. Умеют за лошадьми ухаживать. Особенно великолепен каурый рысак.
— Шо им туточки трэба?  — спросил снова Семён, поглаживая усы.
— Ночевать будут. Боря, отгони от речки наших лошадей в сторонку и покарауль их на всякий случай. Любит этот народ уводить чужих лошадок.
На поляне появились гитарист и скрипач, одетые в синие атласные рубахи, подпоясан-ные белым шнурком с  кисточками на конце. Полилась весёлая, задорная плясовая мелодия. Вроде в таборе все замерли. Вдруг две молоденькие цыганочки топнули ногами и пошли кру-гом, веером распуская подолы платьев.
— С музыкой прибыли гости,  —  подчеркнул Желязо, поднимаясь по лестнице на крышу  кузницы, чтобы иметь лучший обзор.  —  Поглядим. Послушаем. После звона металла уловят ли мои уши музыку? Как ты думаешь, Петя?
— Ты хочешь сказать, тятя, какие струны мелодичнее скрипки или гитары? Везде есть металл. Только его  сопровождаешь кряхтением, а они  —   песней.
—  Озорник ты, сынок. Я хочу, чтобы к старости у меня сохранился отменный слух. Люблю петь. Лезу повыше, чтобы музыка ко мне прямолинейно шла.
На таборной полянке цыганочки, потряхивая  азартно грудью,  вызывали на круг пар-ней. Замелькали цветастые подолы, блестящие голенища. Раскинулись в стороны руки у тан-цоров. Завихрился круг  в пляске. 
— Просто загляденье!  —  восхищался Антон.  —  Подойду к ним поближе.               
— Я туды ж пийду.
— Я тозе хоцу с вами. Во мне взыграла цыганская кровь.
— Падаю на месте  — не думал о ней, о плясунье, а она рядом
— Не суци,  Антоса. Поспесат цыгане и  концут плясать  —  ты ницего не увидис.
— Плаць, не плаць, не полуцис ты калац, Анька.
— Не коверкай язык, Атоса. Говори по-русски.
Углядев, что тройка от бани двинулась к Тарбуге. Фёдор Желязо сказал сыну:
— Пойдём, поглядим веселье. Уши от кузнечного грома  затвердели. Надо расслабить-ся. Не возражаешь, сынок?
Звено Болтова хорошо видело цыганское  представление  —  берег речки от них рядом, но захотелось им  вблизи посмотреть цыганскую пляску  — любопытство одолело.      
— Слышу музыку, или у меня галюцинаци? Ты высоко стоишь, посмотри, Федя, со стены.  Есть что-нибудь вокруг?
— У тебя, Тимофеевич, тонкий музыкальный слух  —  за Тарбой цыгане играют на скрипке и гитаре и пляшут.
— Не сходить ли нам туда,  —  предложил Бондарев,  — не часто бывает у нас веселье. Как ты на это смотришь, Фёдор?
— Не возражаю. Только женщинам не надо ничего говорить, иначе сорвут смотрины. Мария узнает, что её муж с цыганками пляшет, сразу поднимет бучу.
— И я с вами пойду,  —  заявила Нюра Мандрыгина.  —   Посижу на берегу и посмот-рю на цыганский хоровод. Целый день бы слушала, как поют.
Троица  молча прошла мимо работающих женщин. Ракитянский заметил при этом:
— Ближе нас к музыке сидят и не слышат ничего.
— Деревья поглощают звук, —  уточнил Никита, —  услышали бы, давно бы там были. Мария не позволила бы мужу плясать с цыганками.
Когда Никита и Фёдор подошли к плясунам, а в кругу уже были все мужчины из ком-муны, к ним подскочили две цыганочки, схватили за руки и потащили  в круг.
— Не стесняйся,  —   приговаривала юная девица,  —  начальничек, повеселись с цы-ганами. Мы тебя не съедим.   
Всё бы прошло  благополучно, если бы Марина не пошла на речку, чтобы принести  воды. Она увидела в пляске коммунарских мужчин и  обмерла. Ведро выпало из её рук. Ма-рина резко развернулась на месте и побежала назад.
—  Бабоньки!  —  закричала она.  —   Там, за Тарбой,  мой муженёк, Никита, Семён, Антон  —  все наши мужики пляшут с цыганками!
Стоило Марии услышать имя  мужа, она тот час встрепенулась, не смывая с рук и ног глину, не одёргивая подол, заткнутый  за пояс, рванулась к речке. За ней гурьбой устремились все  женщины. Как африканские антилопы, спасаясь от тигровой погони, стремглав они пре-одолели водный рубеж. Женский вихрь стремительно ворвался в плясовой круг. Не разбира-ясь ни в чём,  Мария и Марина  вцепились в волосы цыганок,  Евдокия Болтовая тащила за поясной ремень из круга Ивана,  Лукерья схватила Никиту за шиворот. Ракитянский, видя, как она тащит детину, метко подметил: 
— Мышь копны не боится.
Подталкиваемые в спину женскими руками возвращались мужчины назад, в коммуну.  Женщины без остановки во весь голос бранили мужчин.
— Как их угораздило туда?  —   визжала гневно Мария.
— Только были в коммуне … и уже там,  —  удивлялась Марина.
— Работали и исчезли мигом,  —  разводила руками Татьяна.
— И уже пляшут!  —  в унисон им вторила Ольга.  —  Как будто с цыганами приехали!
— Обязательно усмотрят. Никуда от них не ускочишь!  —  сожалел Желязо.
— Я ускачу!  Вот врежу палкой по плечу!  —  не успокаивалась его жена Оля.
— Для такой дубины,  —  заметил ей Ракитянский,  —  нужна не палка, а оглобля. — Быстро окрутили мужиков. Околдовали бисовые девки!  —  ворочала Евдокия Ла-рина,  —   Мой-то тихоня! Смотрит на него цыганская малявка, и он расцвел.
— Кобелиную потеху устроили,  —  давилась гневом  Мария.
 Председатель коммуны  на это среагировал  и подал команду:
— Прекратить пустые разговоры!  —  А потом добавил:   — Налетели, гвалт подняли, в волосы вцепились,  словно мы собрались с табором уехать. Позор для коммунарок!  —  Ред-ко случалось, чтобы так Бондарев сердился.
— А табор-то укатил! Смотрите!  —  воскликнул Иголкин.
Все увидели, как  крытые конные кибитки  покидали поляну.
— Чёй-то они?  —  удивилась Анастасия.  —  Скоренько убрались.   
— Из-за моей Марии да Марины  —  скандал устроили,  — с возмущением  заявил Ан-тон, недоброжелательно  глядя на женщин, но они ему ничего не ответили.
— Ты хотел, цтобы они позыли?  — присвистнула Анна.
— Узе залезла  в разговор, Цибирева?  —  передразнил Антон Анну.
— Какая я тебе Цибирева?  —  с огорчением  спросила  она.  —  Я не Цибирева. 
— Ты скажи ему,  какая твоя фамилия,  —  улыбаясь во весь рот, подсказал ей кузнец, подмигнув  для всех при этом.
— Сам сказы!  —  рассердилась Чибирева.
— Сами  разбирайтесь в своих делах. Так им ответь,  —  выручила Анну Татьяна.
— Ведро моё стоит,  —  оповестила всех Марина, увидев на пути   ведёрко.  —   Миха-ил, принеси воды, умоются, кто на речке не ополоснулся.
Придя в  табор, все рассыпались по своим делам по поляне. Лукерья позвала  Антона:
— Антоша, подойди сюда.  У нас всё готово к  обеду. Звони.
С каким-то нерешительным  тоном в голосе отозвалась Татьяна:
— Луша, где хлеб у нас?
— Как где? На столе.  — Увидела пустой  стол, на котором не было и полотенец, ук-рывавших его  от мух, удивилась:  —  Куда он девался?
— Барсуки утащили!  — выдал предположение Антон.
Но подошедший  к ним Иголкин внёс ясность: 
— Хороши барсучки! Хлеб спёрли  и горячую уху утащили. Котлы почти  пустые.
— Ба-а!  —   воскликнула удивлённо Мария.  —    На  донышке  ухи.
— Цыганки похозяйничали,  — догадалась Марина.  —  Ведра им пригодились! Оста-вили нас с носом. Они-то пообедают.
— Я их догоню, догоню чертенят!  — вскипел Антон.
— Кого ты собрался догонять?  — спросила Мария, подходя к нему.
— Цыган,  — ответила за него Марина.  —   Они обворовали коммунаров.
Мария, не дослушав Марину, нагнулась к костру, схватила  головёшку за необгорев-ший конец,  и пригрозила Антону: 
— Только двинешься, всю башку  твою  обсмолю!
— Марья, успокойся. Один против всего табора? Смешно просто. Сиди на месте,
Антон, —   спокойно посоветовал ему старший брат.
 —Ты думал, тебе бесплатное представление дають? Який умный, только отруби не ешь. Позолотишь ручку  —   тогда  гадают,  —  рассудил Михаил.
— И милиция их не уличит в воровстве   —   краденое уже поели. Ничё у них нет,  — сделала вывод Ольга.
— Тилька завтра  разглядишь, чё в обед вкушали  —  може, кто рыбью косточку про-глотил,  — дополнил Ольгу Михаил.
— Дядя Антон!
— Чё, Яша?  Пойдём, племянник, хоть раков поедим.
—  Дядя, раков цыганята уворовали.
— Чё?
— Який обид проскакали!  —  хлопая по бокам руками, сокрушался Семён.


Глава двадцать первая

Сенокос и лягушки

Весь июнь жара не спадала. Дул постоянно афганец, иссушая крестьянские поля. Кре-стись или не крестись, а солнышко  на ясном небе каждый день пекло припекало.  Скрючива-лись   листочки у зерновых культур. Трещины шириной в два пальца появились на полях. На южные земли уезда налетела кобылка, пожирая всю зелень на своём пути, оставляя чёрные поля и голые,  как зимой,  деревья.
— Если эта летучая тварь доберётся до наших мест, придётся  зимой березовые чуроч-ки в чугуне варить,  —  сокрушался с болью в сердце Иван Болтов.  —   Столько трудов поло-жено… Неужели всё коту под хвост? Пропала наша затея? Никита Тимофеевич, наш предсе-датель коммуны  " Заря Любви ", когда пойдёт дождь? Скажи нам.
 — Я не пророк  — предугадать не могу,  —  ответил он.  —  Прислушиваться надо к старикам, что они говорят. Какое сегодня число? 
— 30 июня,   —  подсказал  Ракитянский,  —   День Макукла,  в народе говорят.
— Кто он такой?  Не знаете?  Если в этот день  на небе радуга  —  к хорошей погоде. Жара стоит. Но замечайте, радуги нет.
— Откуда она возьмётся, коли  дождя  не  было. У многих поля горят от солнечного пекла,  —  сокрушался Иван.  —  Такое сухое лето для меня впервые.
Никита продолжил разговор:
— Если сегодня багровая вечерняя заря, то  к сильному ветру и ненастью.
— Ветер Фёдору нужен, пусть мелет зерно, а мне бы  —   ненастье. Буду весь вечер, пока не стемнеет, зарю сторожить,  —  такое намерение высказал  Болтов.
Этот разговор произошёл при сооружении конюшни, которую строили Никита,  Иван и Фёдор. К ним после ночного выгула коней присоединялся Антон  —  не мог он допустить, чтобы без него готовили сооружение для любимых лошадок. Коммунары решили выстроить утеплённую конюшню, чему был рад Антон. Стены   —  из жердей. Между жердями забивали глину с соломой.  Чердак с отдушиной, посоветовал Ракитянский, заполнить сеном. Если вес-ной потребуется, то  скормят скоту, а зимой  послужит хорошим утеплителем.  Антон дово-лен, так как тёплое помещение необходимо для жеребят, да и для телят.
Стройка у коммунаров развернулась  Кузница, баня, пекарня  действовали уже в авгу-сте. По высокому  берегу Оми поставили избы  (кухня и комната) для Чибиревой, Мандрыги-ных, Жердева, Антона Бондарева, Панчишного и Желязо. Сразу за домом Фёдора прямо на север перпендикулярно к домам,  расположились  кузница и пекарня. За ними заложили фун-дамент для дома Иголкиных. Получалась своеобразная буква  " Г ". У четырёх изб были на-крыты дерном крыши и настланы полы внутри. Во всех домах вставлены остеклённые рамы и сложены печи. Кое-кто из коммунаров стал новосёлом.
Общий стол перестали устраивать. Каждая семья готовила  самостоятельно еду. В до-мах варили в русских печах, а кто жил в шалашах пользовались кострами. Коров  снова увели в свой  двор.  Хозяйки доили своих коров. Излишки молока перегоняли на центрифуге. Сме-тану били на масло. Для сохранности в летнее время перетапливали и употребляли  во время покоса и уборки урожая. Излишки молочной продукции шли в общий фонд и строго учитыва-лись:  от кого и сколько получено молока и куда израсходовано. Семье  Чибиревой ежедневно отпускали  три литра молока и килограмм творога.  Из  отделённых   частей молока, обрата, готовили простоквашу, часть поедалась, но и оставалось для изготовления творога, который тоже делили на две доли:  для еды и производства  сыра, умело изготовляемого  Мариной Иголкиной. Сыр мог долго сохраняться,  его, как и топлёное масло, берегли для уборки уро-жая, когда предстояло  выполнять нелёгкую работу весь световой день.  Масло, сыр и зерно  в Калачинске отоваривались, благодаря этим продуктам приобрели конные сенокосилку и граб-ли, мануфактуру и обувь для школьников. Подростки, которые учились в Куликово и жили на квартирах, в достатке получали не только хлеб, картошку и капусту, но и сметану, масло, сыр и даже домашнюю колбасу. Многие куликовские ребятишки им завидовали.
Коммуна приобрела  двух коров и бугая симментальской породы  благодаря доходам, полученным от полеводства, мельницы и кузницы.  Анна Чибирева была безумно рада, что на неё возложили попечительство  над общественным стадом, состоящим из трёх голов крупного рогатого скота.  Она не пустила племенной скот в общее стадо, сама его пасла со своими детьми, выбирая местечки, где не пожухла трава. Несколько мешков травы она с детьми гото-вила для коров на ночь. Весь световой день Анна кружилась с племенным скотом. Они сдела-лись ручными   — ходили за ней, как собаки-дворняжки.
Вырыли общий погреб. Туда свезли картошку и выдавали её по количеству  едоков в семье. К такому распределению картофеля  претензий у коммунаров не было, так как действо-вала взаимовыручка, своего рода  солидарность  —   маловато картофеля, рассчитаешься в следующую  осень, ибо для посадки  выдали столько семенного картофеля, сколько сможет обработать земельный участок семья. Никто не сократил посев картофеля,  почти полгектара поля засаживал  каждый двор. Он был необходим им не только для еды, но и для откорма сви-ней, бычков, коров, особенно после отёла. На огородах отводили участки для посева конопли для получения холста. Из семян конопли производили душистое конопляное масло. Это была   любимая еда детей, ели с картошкой, хлебом, особенно  ценилось яство с  солью. ( О какой-то марихуане в то время и слыхом  не слыхали. Мак дети ели горстями, несколько макушек мака  за один приём опрокидывали в рот. Для детворы это было лакомство. Цивилизация лишила  детей такого удовольствия, о чём приходится только сожалеть).
Вечером  всё мужское население уселось на поляне в ожидании зари, какая она ока-жется  —  все с нетерпением ждали дождя, хотели знать, что им скажет вечерний закат солн-ца. За спинами взрослых приютились малыши, но им не дал посидеть Антон Бондарев. Он сразу же обратился к детям:
— Чё вы тут расселись? Стариками стали? Не пора ли  размяться? Чё смотрите на ме-ня? Будем играть в лапту?   Говорите!
Дружно ответили:
— Будем!!
— Несите мяч.
Мячик не резиновый, а из коровьей шерсти.  Несколько штук их скатал Антон ещё вес-ной, когда  линяли коровы. В нём не было упругости, как у того, который  из  резины, очень крепок. Когда им ударяли сильно играющего, то на теле оставался синяк. Таким мячом селяне играли испокон веков.
— Дядя Антон, и вы с нами?
— Обязательно!
— У-у - у! Тогда ваша команда победит.
— А в чём дело? Вон сколько сидят! Выбирайте. Алексей, Борис, Пантелей, выручайте  ребят. Я с малышнёй против вас всех!
Огромное красное солнце не спешило прятаться за горизонт. Казалось, раскалённый  днём воздух не пускал  огненный шар к закату  —  уж очень плавно незаметно для глаза опус-кался он к горизонту.
— Хотя бы облачко или дымок появились  —  чисто, метлой старательно вымели  не-бо,  —  сетовал с беспокойством Иван Болтов.
— Подожди, ещё не село,  —  успокаивал его Фёдор Ракитянский.  —   Мне кажется, на западе небо шибко разукрашено краснотой.       
Никита молчал. У него такое нетерпение, что, казалось ему,  если он заговорит, то рас-калённое светило остановится на месте и не спрячется за небосклон. Коль молчал председа-тель коммуны, все ожидали, что он  скажет при  закате солнца.
Громадный огненный диск коснулся краешком  линии горизонта и медленно стал сползать вниз. Наполнился небосвод  кроваво–красным цветом. Багрянцем окрасилась  вся за-падная часть небосвода.
— Жди завтра ветреную погоду, потом пойдёт дождь,  —  тихо сказал Бондарев.
— Правда?  —  обрадовано спросил Болтов. Когда Никита кивнул головой, он задал риторический вопрос:  — Какому богу молиться?
— Погода нас не радует. В селе Куликово у коммуны  " Новый мир ", которую  воз-главляет Ефим Белозёров, по увалам сгорели посевы пшеницы. Объединились  бедняки и тер-пят невзгоду,  —  сообщил Бондарев.  —  Ожидается нынче у всех низкий урожай. Естествен-но, и соломы  не соберёшь столько, сколько надо.  Следует нажать на сенокос, чтобы обеспе-чить кормами лошадей и скот. Сено потребуется лошадям и  весной на  пахоту   —   вешняя  трава из-за засухи будет с трудом вылазить из земли, так что коней не накормишь на полянах,  —  сделал вывод председатель коммуны  " Заря Любви "  Никита Бондарев. 
—  Останется  фуражное зерно для подкормки лошадей? Кто знает? Вот вопрос. Если будет излишек, то сколько  —  только осенью будет известно, а нам сейчас надо составлять план на год. Природа, почему ты не беспокоишься о  нас? Дай нам дождичек, хотя бы не-большой. Чем мы тебя прогневали? Объехал я все сенокосные угодья, которые за нами закре-плены.  На поляны страшно смотреть  —  жёлтые стоят, лишь белёсая полынь торчит. У лесов кое-чё можно кошенуть, но только клочки возьмёшь,  —  с сожалением заключил  Болтов. 
— Станем косить везде  — мелкое сено  поедается скотом зимой полностью,  — выска-зал своё мнение Никита.
— Не махнуть ли нам на север?  —  предложил Михаил Иголкин.  —  Травы там море.
Но с ним не согласился Бондарев:
— Замучим лошадей. Зерна нет, чтобы их подкармливать. Предстоит подготовить поле под рожь, убрать её и посеять, надо пахать зябь. Большая тяжесть работ достанется лошадям.  С севера привезём возов 10 сена   — по качеству оно уступает нашему. Овчинка выделки не стоит. Серпами будем жать, но набрать надо нужное количество кормов. Не так ли? Или  кто-то предложит другой выход из положения?
В разговор вступил  Фёдор Ракитянский, выдвигая   веские доводы: 
—  На север ехать за сеном  —  затратно для нас.  Правильно, серпами надо жать. В Россее  всё лето с серпом ходят. В Сибири такое не принято, потому что косами накашивали сено. Но такого засушливого лета старожилы не помнят. Следовательно, надо использовать всё, чтобы быть с кормами. В Колундинской степи  скот пасут в озёрах и сено в них берут. У нас озерко под боком. Почему бы нам его не использовать?
— Правильно говорит Фёдор:   косить,  а  на  волокушах вытаскивать из озера и су-шить на берегу. Согласен тоже,  серпами жать, но корм добывать,  —  заговорил молчаливый Степан Ларин.  —  Чё ты на меня, Фёдор, смотришь? Не так сказал?
— Фу ты!  —  отозвался кузнец,  —  Красная девица? Сглажу тебя? Я о  делах   думаю, якри тебя, а он привязался. Хочу сказать, как   экономить корм.  Каждую осень мелкую кар-тошку даём коровам, бычкам, овцам, курицам. Пусть овцы и курицы не в счёт, а крупному  рогатому скоту картошку  скармливать только с соломой. Я сделаю соломорезку и сооружу барабан для резки картошки. Такую смесь коровам только подавай  —  за милую душу будут уплетать. Овечки хитрые, они начнут выборочно есть, к соломе почти не притронутся, а скот всё подряд языком в рот пихать станет. Через месяц бурёнки залоснятся и молока прибавят.   
— Какой ты ушлый, Федя,  —   в железках мастак и в кормах разбираешься. Учтём в дальнейшем,  —  похвалил его Болтов.  —  Умный, как утка.
— Только отруби не ест, —  иронически  поддакнул Иголкин.
Но кузнец не остался в долгу:
— Хлебай, Миша, мурцовку, а я  лучше  поем отруби с молоком.
На это Михаилу  нечего было сказать.
Утром  Иван Болтов, Семён Панчишный, Алексей Ларин, Ларион Жердев  и Анна  Чи-берева  с породистым скотом направились на подводе за озеро. Вечером Болтов стоял перед Бондаревым, и, напуская официальность, докладывал:
— Товарищ председатель коммуны " Заря Любви " на сенокосном стойбище выстрое-ны два больших балагана  —  для мужчин и женщин. Кругом обкошено, комаров жара съела. Столы для общественного питания  со скамейками оборудованы. Шалаш для кухни сделан. Разрешите приступить, товарищ председатель коммуны, к сенокосу. Готовность к приёму  ко-сарей полная!
Со всей серьёзностью Бондарев ответил:
— Разрешаю!
Болтов развернулся ко всем, кто присутствовал при сдаче рапорта,  и спросил:
— Слышали? Завтра в  шесть утра все, от  мала  до велика, отъезжаем за озеро. На мес-те остаются Ларин  и  Желязо со своими подручными. Заготовка кормов  —  ответственное  дело. Накосим сена  —  будем жить припеваючи зимой. Работа ежедневно с шести часов утра и до темноты. Отдых   —   с   двенадцати  до трёх часов дня. Понятно?
— Иван,  ты сдурел?  —  взорвалась Марина.  —  Надо же собраться!
— На это есть вечер и раннее утро,  —  не отступал Болтов от задуманного.
— И постирать!  — добавила Мария.
— Там есть колодец и озеро  —  воды сколько угодно. Стирайте на здоровье.
— У вас, у мужиков, всегда так:  своя работа на примете, а до домашней дела нет, при-соединилась  к возмущению женщин Ольга.
—  Нельзя, Ваня, относиться пренебрежительно  к женскому труду,  —    заметила Анастасия.
— Ещё не подошёл Петров день, чтоб сенокос начинать,  —  проворчала Евдокия.
Успокоить расшумевшихся женщин решил председатель коммуны:
 — Трава нынче скудно растёт, товарищи женщины, поэтому, пока она не сгорела вся, начнём покос до Петрова дня. Вы правы, требуется поделать дома все дела. В первый день се-нокоса не нужно  сгребать сено, поэтому даём вам день для домашних дел, а потом загрузим  основательно.
— Никита, нужно косить,  таскать из озера и разбрасывать на берегу. Как же без жен-щин?  —  заартачился  Болтов.
Но ему возразил председатель коммуны:
— Не шубутись, Иван. Очень просто обойдёмся:  в первый день в озеро не полезем  —  будем обкашивать края берега, там сухо.
— Торопыга ты, мой муженёк. Спешишь порой, а будет ли толк, не знаешь,  — заме-тила ему жена Евдокия.  —  Думать следует, прежде чем планировать.
Мужское население коммуны прибыло на место сенокоса утром, захватив с собой ко-сы, ручные грабли, конные сенокосилки и грабли. Вокруг выкосили, и трава за полдень высо-хла. Два обширных балагана плотно  накрыли  свежей травой. У берёзового лесочка в тени ус-тановили столы и скамейки. Зайдя в шалаш,  где предназначалось хранить продукты,  посуду и различную кухонную утварь, Бондарев  заметил:
— Кухарки на тебя, Иван,  в обиде не будут:  приготовил в шалаше лавочки, полочки. А навес рядом  для чего?
— Выдумка Семёна.
— Для диток,  — поспешил пояснить Панчишный,  —  Соньце палыть, а туточки  —   тень. Хай самы достраивають соби хибару.
— Кучу сырых берёз у навеса навалили. Для чего?
— Опять же дитям,  —  растолковывал  Семён председателю коммуны.  — Воны, як косые зайца, обгладають их  —  занятье им и сик любять. Забота Антона о малых.  Подывысь, Тимохвеич, яка в колодизе холодна водычка. Тут стоить и не согрилась.
— Да-а, колодец  —  наше спасение от жары.
— Скошенная трава высохла хорошо. Шуршит,  —  не успокоился Болтов, что нет женщин.  —  Вот и работа есть.
— Какой ты неупокойный, Иван! Много ли накошенного? Убери конными граблями  — на полчаса всего дел. 
Взялись за косы мужики. Выстроился  ряд белых холстяных рубах на озёрном берегу. Ряды скошенной травы уложены.  Пот валит с раскрасневшихся  лиц. Поточат косы брусоч-ками  —  вжиг-вжиг  — и опять валят траву. Уже больше часа машут мужики косами.
— Отдых!  — раздался  голос Болтова.  —  Все  —  на водопой!
Косари воткнули  черенки литовок в землю и гуськом пошли к колодцу  —  добро он рядом. На  срубе стоит ведро с водой.
— Заранее набрал ведро воды, чтобы чуточку нагрелась, а то простыть можно,  — до-вольный своей предусмотрительностью,  сообщает бригадир сенокосной бригады.
— В колодце дюже холодна,  —   соглашается с Болтовым Семён.
О чём могут рассуждать мужики на сенокосе, понятно о чём:  о траве, о сене.
— Камыш быстро по пояс вырос,  — начинает разговор Болтов.  —  Скот станет его поедать с охотой?  Как вы думаете?
— Возьми и поднеси его лошадям и узнаешь. Вон они в лесу стоят, изнывая от жары,  —  посоветовал ему Ракитянский.  —  Дай коровам и всё узнаешь.  При бескормице зимой бо-лотные кочки пускают на корм, а мы зелень косим.
— Почему же не будут?  —  удивился Антон.  —  Зайдут в озеро  и  едят, чики-брики. Так это ж лето, а зимой за милую душу пойдёт твой камышок.
— Жаль,  —  сокрушался Ракитянский,  —  нельзя сенокосилки пустить  —  кочки ме-шают, а то бы за день  всё бы выкосили на берегу.
— Бы-то всякий раз не пускает или не даёт,  —  пошутил Иголкин.
— К вечеру, Иван, как чуть спадёт жар, пускай по полянам сенокосилки. К обеду уб-рать накошенное, чтобы не пересохло оно.
К 12 часам дня  к косарям подъехал Афанасий Жердев. Он привёз им обед. Мужики в то время устилали балаган травой, чтобы отдохнуть после обеда.
— Благодать у вас. Можно позавидовать,  —   оценил Афанасий выбранное место для стойбища.  —  Вам обед в столовой выставлять?
—  Куда ещё?  — ответил ему Болтов.  —  Воду набирать собираешься?
— Обязательно, Не видишь, с бочкой приехал.
—  Пока из колодца воду берёшь, мы  отобедаем и отдадим тебе посуду. К семи часам вечера привози нам ужин. Длинён   день, три раза есть маловато. Перед сном ещё хочется пе-рекусить. Завтра  эту задачу надо  разрешить. Передай кухаркам,  Афанасий,  вот чё:  мы им припасли кучу хвороста. Только вари!
— Было бы чё, а сварить-то,  они сварят,  —  ответил ему Жердев.
Утром появился  обоз с поклажей  —  на покос прибыли коммунары. Следом  гнал Иван Мандрыгин  семь коров, молодняк крупного  рогатого скота разных возрастов в количе-стве тринадцати голов,  семь овец и девять ягнят. На основной базе коммуны следить за всем порядком оставили Жердева с женой Татьяной, Лукерью Бондареву и Анну Мандрыгину. По-считали, что должен остаться на месте  один подвижный мужчина, так как  не могут оторвать-ся  от мастерской Ларин,  от кузницы Желязо, поэтому жребий пал на Афанасия. В их обязан-ность входило: ухаживать за малолетними детьми,  варить еду, прополоть картофель, выса-женный на площади одной десятины, следить и ухаживать за тридцатью курицами и тремя квокухами с цыплятами, продолжать изготовление самана, готовить каждую субботу баню для всех коммунаров, так что работы достаточно. В их распоряжение оставили  одну лошадь. Если уход за курицами не требовал большого труда, то приготовление еды  —   сплошная му-ка, ибо требовалось, не имея  почти ничего, ежедневно всех накормить. Была картошка, но в малом количестве, так что даже сварённая в мундирах выставлялась не каждый день. Иногда на обед был только хлеб с квасом, готовили и мурцовку. Яйца от куриц  делили на всех ком-мунаров и отправляли их сенокосчикам. Они поставляли им молоко.  В большом количестве  лебеду, щавель, крапиву закладывали  в суп, который заправляли  сывороткой. Пекли пресные лепёшки, мешая пшеничную муку с шелухой от проса, которая оставалась после того, как по-толкли  зерно  в деревянной  ступе. Считали, что живут сносно, так как перепадал хлеб, кото-рым очень дорожили   —   берегли каждую крошечку, в бедных семьях в это время и сухой корочки не найдёшь, поэтому не все доживали до осени. Горевать некогда  —  полно работы.
За озером  обосновалась основная часть коллектива. На сенокосе каждый был при деле.  Косцы, стоя в воде, укладывали в ряды зелёную массу. Мандрыгины Василий и Иван вместе с женщинами вилами наваливали зелень на волокушу. Парни, управляя быком, отвозили на бе-рег, сбрасывали, а  женщины и подростки растряхивали её  для просушки на берегу. Марина и Мария  кухарничали. Анна Чибирева стала дояркой. В свободное время они, не занятые на се-нокосе,  помогали разбрасывать зелёнку на берегу, считая, что их помощь нужна..
3 июля особенно парило. Жаркий   южный ветер-афганец не приносил прохлады. Об-давая всё тело, он иссушал человека, угнетал жаждой. Овода, слепни с жадностью набрасыва-лись на всё живое. Прилипнет к телу и сразу же сосёт кровь.
К обеду нависла сизая туча.
Иголкин, когда остановились точить косы, а он шёл следом за Бондаревым, сказал:
— Дядько, твоё предсказание оправдывается. Видишь, какая бравая тучка подходит. Может,  перестанем  косить траву?
Но Никита возразил ему:
— Обложного дождя не ожидается  —  небо не всё перекрыто. Если польёт, высохнет сверху влага на траве, перевернём зелень,  низ подсохнет. Один дождь скошенной  травке вре-да не принесёт. Надо  косить.
И опять замелькали литовки. Чуть повеяло прохладой, косцы постоянно поглядывали на небо:  на них идёт туча или свёртывает в сторону, придёт ли к ним долгожданное спасение. Первые редкие, но тяжелые капли пузырьком булькнули на озёрной воде.
— Заканчиваем,  ребята!  —  провозгласил  Болтов.  —  Бежим к балаганам.
Застучал дождь  по воде и по головам и плечам косарей. Припустились  бегом  к бала-ганам. Грянул ливень.   Все в большом шалаше собрались.  Прибежали подростки, которые пасли скот, мокрые с головы до пят. Глянул,  как с них стекает вода, Ракитянский сказал им:
— Шли бы под свой навес. Мокрота одна от вас.
— Хай будуть тут. Вдарит гром, напужаются  диты,  —  заступился за них Семён.
— Федя, ты тоже не сухой, иди под навес. Чики-брики тебя забери. Помешали ему.
—  Хай слухают, чё мы гутарим,  —  одобрительно отозвался Иголкин.
Понятно, о чём вели речь коммунары в это время  —  о благодатном дожде.
— Надолго зарядил?  —  интересовало Ивана.
— Боишься, как бы дня два не лил?  — подтрунил над ним Антон.
— Неделю пусть хлещет  —  вреда не наделает, а только польза от него,  — заметил Ракитянский.  —  Пшеница  в трубку пойдёт.
— И для ржи хорош, и травка поправится,  —  отметил председатель коммуны.
— Хорошо поливает,  — восхищалась  Мария, стоя у входа в балаган.
— До вечера бы ливанул,  —  поддержала Марина.  —  Для грибочков бы пролил
— Груздочков бы  поел! Давненько я их не отведывал,  —  вспоминая прошлое, произ-нёс Антон и тут же спросил:   — Обедать сегодня будем?
— Иди, наливай  и ешь. Кто тебе не даёт?  —  ответила ему Мария.  —  Не толкайся. Скоро из шалаша на дождь выпихнешь.
— Задеть даже нельзя. Есть у вас отдельный балаган, шли бы туда  — там бы вас никто не тронул.
— Надо Ивана спросить, зачем он  два шалаша состряпал? Обещал  под одним одеялом всех уложить, а сам даже мужа от жены отделил. Как это назвать можно, Ваня?  —  пошутил Михаил, но произнёс серьёзным тоном.
— Ты ври, Миша, да не завирайся,  —  отозвался Болтов.  —  Кулацкую  брехню на свой лад не переделывай.
— Дождик перестал!  —  с огорчением воскликнула Марина.
— Да ну?!
— Правда?
Дождь неожиданно начался и внезапно кончился. Листья берёз, зелёный покров земли  —  в сверкающих каплях, переливающихся яркими самоцветами на солнце. И у коммунаров, сидящих за общим столом, бодрое настроение. Мария Бондарева торжественно с уважитель-ностью в голосе провозгласила
— Сегодня у нас большой праздник…
— Якый?!
— Помолчи,  Миша! Якый же ты, торопыга,  — одёрнула его Татьяна.
— Сегодня у коммуны " Заря Любви " очень большой праздник  —  на радость нам…  прошёл хороший дождь!
Коммунары дружно зарукоплескали.
— Фу, ты!  —  разворчался Антон. —  Який же, думаю, праздник (до Петрова ещё три дня)  —  еле дождался, чё скажет.
— Дождик тебе чё? Всех праздников праздник!  — заспорила с ним Анастасия.
Однако спор не разразился, Мария продолжала  объявлять:
— В честь большого  дорогого  нашего торжества  мы приготовили чудесный обед! На первое  —  царский суп!
Охнули женщины, сидящие за столом
— Царский суп заправлен свиными шкварками и зелёным луговым луком. Второе блюдо:  горячие драники с молоком!
Не выдержал и воскликнул Михаил:
— Якое совпадение! Сегодня их во сне видел. Люблю дранки!
Мария подождала, когда  успокоится Иголкин, и спокойно  сказала:
— На третье у нас самое необходимое для жаркой погоды:  душистый чай с клубнич-ными листочками и аппетитным пшеничным хлебом.
Снова заворчал нетерпеливый Антон:
— Уселся в конце стола, теперь не скоро  узнаю, какой  это царский суп. Сколько живу с ней, ни разу его не варила, а тут выдаёт первое блюдо. Новинку предлагает! Ну, и Маша!  Живёшь с женой годы и каждый день новую страничку её книги открываешь.
— За такой обед стану ночью выгонять коров пасти, будут больше молока давать, что-бы драники со сметаной есть. Правда, я их ещё ни разу не пробовал. Вкусны драники?  — вы-ложил Ваня Мандрыгин, что накопилось у него в душе, пока Мария расхваливала обед  — у бедного пастуха всегда было одно меню:  молоко, кусочек хлеба и три-четыре картошки. А в коммуне ему предлагают обед из трёх блюд!
После обеда  Никита спросил брата:
— Узнал, из чего царский суп получается?
— Не разобрал. Ольга рассказала  — никогда бы не догался. Не ожидал:  из крапивы можно сотворить такую вкуснятину. В чашке три ломтика картошки, три боба-фасоли да три шкварки, а хлебаешь  ложкой  до  дна  —  нарадоваться не можешь царской еде. Я добавочное попросил. Дали!  — рассуждал, медленно пережёвывая пищу, Антон.
 Знаешь, Антоша, сколько в ней, этой крапиве, полезных веществ!  Рой витаминов у неё! Подкармливай крапивкой скот  —  никогда не заболеет,  —   пояснил ему Ракитянский.   —  Жаль, что мы её отвергаем  —  считаем сорной травой, а это  —  ценнейший продукт. Помни.   
— Чё помнить?! Я её в это лето  насушу  для лошадок.
— Суши в тени, под берёзками, чтобы лучи солнца её не касались.
Приходя на обед, коммунары каждый раз интересовались, что им новенькое пригото-вили кухарки. Даже такой степенный Фёдор Ракитянский однажды спросил у поварих:
— Сегодня королевский суп?
Спрашивали до той поры, пока не произошёл один необыкновенный случай.
Анна Чибирева, довольно бойкая женщина, быстро освоилась в коллективе. Не серди-лась на шутки, отпускаемые мужчинами в её адрес из-за её говора и посвистывания  при раз-говоре. Будучи вдовой, не обижалась, если кто щипнёт её приподнятый зад или легонько шлёпнет по нему ладонью. Она только дёрнется своим коротким телом  и беззлобно скажет:  " Отвязысь!".  —   Ловко присвистнула при этом. Ей сразу в ответ:  "Отвязысь худая зызнь, привязысь другая". Не отстал от некоторых поклонников женского пола и Никита Бондарев. Он не мог пройти равнодушно мимо Анны:  то легонько толкнёт её локтем, то ковырнёт большим пальцем её в бок. Такое отношение к ней, бывшей жительицы с пензяцкой улицы,  со стороны председателя коммуны не ускользнуло от острого глаза Марины Иголкиной.  В душе осуждала его вольность в отсутствие жены, которая из-за своей хворобы не смогла вы-ехать в поле. День ото дня подозрения Марины усилились, но она не знала, как ей поступить. Сказать об этом Бондареву она не решилась, посчитав, что всё зависит от Чибиревой. Не будь Аньки, всё бы было спокойно. Наблюдения  за заигрыванием Никиты с Анной, хотя они не часто происходили, переросли у Марины в неприязнь к ней. Её стали раздражать походка Чьбиревой, покачивание пышного зада, её простецкий взгляд и говор, панибратское отноше-ние с мужчинами. Однако зацепиться к чему-либо  Марина не могла, ибо пензячка  никого из мужчин не выделяла, ко всем относилась ровно.
К своим обязанностям доярки Анна относилась с любовью, понимая, что ей доверяют. Доить коров ходила с вёдрами, предназначенными под молоко и под воду. Перед доением оботрёт бока корове, вымоет тёплой водой вымя,  тщательно досуха вытрет тряпочкой. Надо-ив полное ведро молока и истратив остатки воды из другого, шла с двумя вёдрами назад. За-тем процедура доения повторялась. Когда Ваня Мандрыгин помогал ей донести молоко, усердная доярка следила, чтобы он не выплеснул из ведра ни капли. Все её действия по дойке были зорко отслежены придирчивыми женщинами, и нареканий от них она не удосужилась.
Анна  не допускала скисания молока, поставляла его на стол всегда холодным. За что много раз получала похвалы  от сильного пола, на что всякий раз раздражались Мария и Ма-рина  —  они отрицательно относились к тому, что мужики среди всех выделяли Аньку, отме-чая все её старания. Раздражение Иголкиной переросло в ненависть. Она уверовала, что Чи-бирева  —  заноза в коммунарском теле.
Подвернулся случай, и им воспользовалась Марина, чтобы вылить накопившуюся злость,  отомстить за Лукерью, хотя в действительности между Бондаревым и Чибиревой со-вершенно ничего не было.
Сенокос в самом разгаре: все загружены делом с ранней утренней зари до темноты.  Две конные сенокосилки и косцы с литовками  до восхода солнца валят траву,  пока не припе-кала сильно жара. Росы нет, поэтому  с раннего утра конные и ручные грабли в работе. Поста-вили первые копны сена. В обед, к двенадцати часам, коммунары, занятые на сенокосе, разде-лялись на две  группы: одна группка шла обедать, другая  купались в прохладных водах Тар-буги, где невылазно обитала малышня, спасаясь от жгучего зноя.
Стол накрыт. На этот раз очень  он прост:  хлеб, нарезанный ломтями, и солёное сви-ное сало.  Для каждого  стояли пустые эмалированные синие кружки.
Весь рабочий люд за столом. Анна Чибирева наливала из крынки в каждую кружку молоко. Как только заполнила она  кружку Никиты,  он  отхлебнул глоток, сразу же похвалил старательную помощницу кухарок:
— У тебя, Аня, всегда холодное молоко. Не даёшь ему прокиснуть
Эти слова Никиты не проскользнули мимо ушей Марины. Её покоробило, что он на-звал её Аней, обычно для всех она  была Анькой. Опять выделил её. Внутри Марины всё ки-пело, и она продолжала  следить за молочницей. Выливая в кружку Антону  остатки молока из крынки, она её перевернула. Иголкина увидела,  что вместе с молоком в кружку что-то хлюп-нуло. Ни Анна, ни Антон   —  он в это время протянул руку, чтобы взять на столе из кучки нарезанный  хлеб  —  ничего не заметили. Из другой крынки она стала лить молоко в кружку Михаила, и снова  булькнуло в кружку. Он  никому не сказал ни слова, отставив кружку с мо-локом, быстро вылез из-за стола.
Антон взял в руку  кружку,  стал подносить её ко рту и увидел в молоке тарчащие на него неподвижные желтые глаза   серой лягушки. Он резко двинул  кружку от себя, чуть ли не бросив  на стол, и пулей выскочил из-за стола, зажав рот рукой, побежал в кусты, где  откры-лась у него с воем рвота.
— Ой, забыла вытасить холодец!  — просвистела Анна.
Марина решительно подошла к месту, где сидел её муж, увидела в молоке плавающую крупную квакушку, моментально резко выплеснула содержимое в лицо Чибиревой. Анна, не долго думая, плюнула ей в лицо. Марина взорвалась, сорвала с её головы платок и вцепилась ей в космы.  Анна тоже ухватила кухарку за волосы. С  криками они повалились на землю. Все онемели. К барахтающимся с визгом на траве подскочил Антон и, топая ногами, закричал:
— Марина! Души  лягушку! Мать её так! Дави свистунью!
Никита Бондарев и Михаил Иголки еле растащили  дерущихся женщин.
Анна, всхлипывая, вытирала платком с головы  окровавленное лицо и, плача горестно, оправдывалась, ища сочувствующих:
— Цё она поднялась? У нас в деревне специально в погребах  лягусек дерзат, цтоб опускать в молоко  — оно  не прокисает и всегда прохладное. Хотела как луцсе…  А она?!
— Ещё драки не хватало нам в коммуне,  — сердился председатель Бондарев.
Перестала  Анна Чибирева быть дояркой. С той поры женщины не допускали её ни к поварским делам, ни к раздаче на стол  —   чистоплотные сибирячки  чётко разграничивали посуду, предназначенную для людей и животных, а  квакушек считали поганью.


Глава двадцать вторая

Жатва.


  Осень стремительно  надвигалась. Уже в августе стали желтеть листья у берёз, и они поодиночке отлетали  от ветвей.  Осины  побагровели. Порыжели раньше времени луга. Лишь в лесах, где дольше сохраняется влага, ещё блаженствовала зелень трав, давая возможность  наедаться  скоту, которому приходилось всё дальше уходить от прежнего пастбища. Жаркая погода благотворно действовала на овец:  они успевали набить свои желудки в любом месте, а вода всегда близко. В знойный полдень овцы сбивались в кучу, опустив до земли головы, но они успевали утром и вечером насытиться. Ваня выгонял скот пастись на три часа в полночь,  что позволяло всему стаду наедаться.
Приход сухой осени  радовал и настораживал крестьян. Во-первых, при хорошей пого-де можно быстрее убрать хлеба и получить ядрёное зерно;  во-вторых, сухое лето могло по-влиять на качество зерна   —  кое-где  отставал в созревании колос  подгона , могли получить ущербное зерно; в-третьих,   тяжело поднимать зябь, так как  земля  растрескалась и делилась на отдельные куски-монолиты, которые недоступны  конному плугу.
Порадовал коммунаров урожай ржи. Её косовицу провели в основном конными жатка-ми   —   одна досталась от Ракитянского,  так называемая лобогрейка (на ней один управляет лошадьми, а второй  спешно сбрасывает вилами скошенные стебли  — пот с хлебороба всегда бежит ручьями);  другую жатку приобрели за зерно, на ней работал только  один, управлял лошадьми. Устроена жатка так, что с лафета без помощи человека сбрасываются скошенные стебли  — успевай только подбирай в поле и увязывай в снопы. После некоторой выдержки в снопах рожь обмолотили. Посчитали, что с гектара получили по 11, 9  центнеров  жита. Под урожай будущего года  расширили площадь посева ржи и сев провели 11 августа.
В августе  возводили дома для семей  Ракитянского, Болтова и Никиты Бондарева. Строения окнами на юг стояли параллельно южной улице, под углом  к избе Иголкина, кото-рый стоял севернее кузницы, но рядом с ней. На восточной стороне  против кузницы заложи-ли фундамент дома Ларина, оставив проход для ворот между домами  Анны и Степана. За  домом Ларина, чуть севернее, построили небольшую столярную мастерскую. За ней стояли амбары из плетня, обмазанные глиной, выделялось рубленое деревянное зернохранилище, со-оружённое из сараев Ракитянского.  Баня стояла на отшибе, ближе к речке  Тарбуге, и топи-лась по-чёрному. Поодаль жилых строений,  с  востока на запад, расположились конюшня, крытый скотный двор. За животноводческими помещениями в северной стороне отвели  про-сторное место для хранения сельскохозяйственной техники и огородили его плетнём. Боль-шой разрыв получился между животноводческими постройками и домом Никиты Бондарева стал выездом  в поле. Выглядело поселение  в виде подковы.
К уборке яровых зерновых культур коммунары подготовились заранее. Фёдор Желязо осмотрел жатки и смазал их. До жатвы  десять лошадей две недели не использовали в работе. Круглосуточно содержали их на пастбище, чтобы подкормились,  отдохнули и окрепли. Об-ходились в хозяйстве  одной лошадью для подвоза воды и поездки в Калачинск.
24 августа Панчишный и Жердев  с женщинами постригли овец, чтобы они до холодов обросли  шерстью. 25 августа выехали в поле. Стан расположился  у колодца. Опять временно объединили коров, чтобы никому не отрываться от жатвы.
— Сегодня Никитин день. Надо праздновать, а мы   —  на работу,  —  то ли шутя, то ли всерьёз  сказал Иголки.
— Сядешь вторым на лобогрейку, будет тебе хороший праздник,  —  предрекла ему работу его жена.  —  Лазаря запоёшь.
— Не бойсь  —  выдержу, не впервой.
Так и вышло:  на лобогрейку определили четверых:  Иголкина, Антона  и братьев Мандрыгиных,  на жатку  —  Никиту  Бондарева  и  Ракитянского для работы в две смены. Женщины  и все, кому исполнилось 16 лет,  направили на жатву с серпами и на вязку снопов туда, где работали конные жатки. Подросткам от 12 лет до 16 предстояло укладывать снопы в суслоны, но им определили 3 смены  — по 4 часа работы в поле. Все подростки хотели по-пасть в первую смену. Не мог   Болтов от них отбиться, но его выручил Антон:
— Не шуметь, чики-брики! Кому сказано  в первую смену   —  шагай в поле, осталь-ные  —  на речку. Поняли или нет? Можете помогать  Чибиревой пасти скот  —  узнаете, как лягушки скачут.   
—  Разве можно так, Антон?  —   остановил его Болтов и стал пояснять детворе полез-ность земноводного животного:  —  Мы живём на земле, вместе с нами обитает лягушка. Не было бы их, больше б стало комаров, мух.  Не вывелись бы из яиц журавли, аисты  —  они кормятся квакшами. Лягушка  — чистая тварь, и бояться их не надо, но охранять  следует. Во  Франции едят  лягушек, хвалят… Говорят, вкусны.
— Ваня, может, хватит?  —  взмолился Антон, у него уже рвота подкатила к горлу
— Берегите, ребятки, лягушек. Для  Антона…
— Ваня! 
— Молчу. Пособирайте,  детки, щавель, вон за тем леском его много.  —  Болтов пока-зал рукой,  —  Потом идите купаться. К тому времени солнце высоко поднимется и потеплеет. Выкупаетесь, приятно будет лежать на бережку. В догонялки поиграйте.
На совете коммуны решили убирать низкорослую и изреженную пшеницу только сер-пами. Чтобы ускорить жатву, пошли жать серпами на поле кузнеца Болтов, Ларин, Желязо  с жёнами.  Перед обедом к ним  подошла Анна Чибирева.
— Пока коровуски отдыхают, я позну,  —  сказала она мужикам.
Вечером  с серпами на ниву выходили Марина Иголкина и Мария Бондарева. Они при-хватывали с собой несколько девочек-подростков и учили их жать серпом. 
Снопы в суслонах простояли до конца жатвы, то есть до первых чисел октября.  Дети давно уже сели за парты в Потанино и  в   Куликово.  В воскресные дни они помогали взрос-лым во всех их делах.  Пасти скот снова стал Ваня Мандрыгин, перегоняя  стадо по полям. Коммунары разделились на  две бригады: основная  — строительная, возглавляемая Ракитян-ским, и  бригада по перевозке с полей снопов. Во вторую бригаду вошли Антон, Михаил, Ма-рия, Марина, Анастасия Ракитянская, Ольга, Евдокия Ларина, Татьяна и подростки во главе с ответственным  за полеводство Иваном Болтовым. Иголкин недоумевал,  почему его сорвали со строительства дома, но ему пояснил Болтов: 
— Знаю, Миша,  беспокоишься, но на строительстве  дельные мужики и твоему дому ума-разума дадут, а здесь ты нужнее. Тебе и Антону поручается  ответственное задание  —  уложить скирду снопов так, чтобы никакой дождь её не промочил  и  чтобы  никакая  буря  её  не  разворотила. Вы мастера по скирдованию и с блеском справитесь с этим делом. Совет коммуны выразил вам  доверие.
Для тока выбрали возвышенное место, наискосок от дома  Ракитянского, на северо-запад от поселения. Сняли со всей площади траву. На пяточке для молотьбы землю утрамбо-вали. Здесь уже обмолачивали снопы ржи.
Иголки и Бондарев решили ставить скирду со снопами к северу от места молотьбы. Оберегая зерно от порчи, выстлали под скирду ржаную  солому. Первый ряд укладывали так, чтобы колосья ложились на соседний сноп, не прикасаясь земли, вернее, соломенного дна сто-га. Выложив первый ряд, накладывали снопы крестами, создавая крепкую связь снопов. Рабо-та шла  споро:  уже к обеду с воза снопы коммунарки подавали вилами, вытянув руки с черен-ками   —  вырос стог.
К вечерней заре подъехал на ретивом рысаке, запряженном в двуколку, отец Антона, Тимофей. Рядом с ним на мягкой беседке сидел белоголовый внук Вася, четырёхлетний сын Емельяна. Мальчонка доволен:  сидит рядом с дедом, и рессорная таратайка при езде вежливо покачивает. Увидев сверху  подъехавших, Антон  зычно крикнул:
— Васёк-Василёк, к  боку  деда припёк! Добро пожаловать! Полезай к нам!
Вася встал на ноги в двуколке, ухватил деда за рубаху, глянул наверх, где стояли на снопах два мужика, мотнул головой: 
— Не-е! Не зализу.
— Тебя дед вилами подаст.
— Проколет!
— Сообразил соколёнок!  —   заметил Михаил.
— Приехал посмотреть, как вы мою науку используете,  —   заявил Тимофей Бондарев.  —  Не осрамили меня?
— Посмотри, тятя,  погляди. Чуть чего, подскажешь.
— Мы стараемся,  —  заверил Михаил
Старик объехал  стог из снопов,  внимательно оглядев его со всех сторон
— Умеете работать  —  не зря учил,  — высказал  похвалу Бондарев.  —  С севера угол, который на запад глядит,  немного просел, подложите на него больше снопов, чтоб потом за-род не выглядел косым.
— Спасибо, дида Тимоха,  —  поблагодарил его Михаил.
— Завершите острее  — дожди могут пойти проливные. Добротный хлеб вырастили. А я ведь вашу затею не одобрял. Слишком лихая она.
— Мы по количеству зерна переплюнули Колесника и Гаркушу, если их взять вместе. Постарались,  —  похвастался Иголкин.
— Но-но, Миша!
— Правда, тятя. В два раза больше будет хлеба, чем получали единолично двенадцать хозяев, которые сейчас состоят в коммуне.
— В следующем сезоне мы соберём столько зерна, сколько получат все хозяева высе-лок, если исполком добавит земли. Настрой у нас боевой, деда Тимофей.
— Не хвались, Михаил, тем, чего у тебя нет
— В ноябре 22-го года сам зайду к вам в избу и доложу.
— Прошу тебя:  не говори хоб, пока не перескочишь. Желаю вам успеха!  —  чуть ос-лабил вожжи  Бондарев,  выездной рысак рванулся к бегу, но старик натянул удила, и инохо-дец,  выбрасывая вперёд копыта, зашагал шагом. Когда отъехали,  Иголкин заметил: 
—  Не даёт коню бежать Тимоха  —  боится растрясти внука.
Подъехала пара лошадей  с возами снопов. На хлебном золоте восседали Марина и Мария. Остановив лошадей  рядом со стогом, Марина спросила: 
— Заждались? Издалека едем  —  с нашего поля берём снопы.
— Мы тут не скучали  —  дед Тимоха приезжал.
— Чё сказал свёкор?
— Похвалил, —  ответил ей Михаил.
— Ну, уж?!   —  удивилась Марина.  —  Со стороны, правда,  красиво смотрится.
Когда женщины отъезжали, Антон попросил их:
— Не затягивайте работу, мужики  —  мы в темноте не сможем укладывать снопы.
— Постараемся,  —  ответила Марина,  —  Последний раз едем.
Уложив снопы на стогу, Михаил сказал:
— Отдыхай,  Антоша! Немного полежим, друг на друга поглядим.
Вечерняя заря всё больше багровела, провожая огромный ярко-красный диск за безоб-лачный горизонт.  Тихое безветрие. Земля пропиталась теплом, Даже осенью вечерами душно, а пора уже морозам быть. В иной год в это время уже снег ложится, а тут припекает в пол-день, словно лето пришло.
— Спрошу у брата, какой день завтра ожидается. Смотри, Миш, как полыхает заря  —  краснота почти до нас по небу доходит,  —  рассуждал Антон,  лёжа на снопах.
— Правда, даёть, як пожар там. Не к войне ли?  —  задумался Михаил.
— Ещё чё придумал?! Может, раньше  так  же зоревала, как сейчас, но мы не обращали внимания на закат, а соединили коммуну с зарёй, теперь каждый вечер на неё любуемся. Хо-рошее ты подобрал название  —" Заря ".   
— Не просто   —  " Заря ", а  "Заря Любви". Хлебороба, пахаря к труду зовёт. Так ведь?  " Заря Любви " к новой жизни дорогу прокладывает, заставляет думать о будущем. Призывает к любви жизни. Так ведь, Антоша? Всем нравится имя коммуны, приковывает именем, просят каждый раз растолковать. Любо крепко  —  сердце  от радости горит, як энта  заря, Антоша.
— А ведь зажили! Хлеба на два года хватит.
— На два  —  вряд ли, а рокив на полтора    —  точно
— Думали мы об этом?
— Рассуждали всякий раз, но не знали,  як  подойти. Каждый плутал своей тропкой.  Надо, чтобы у всех жизнь устроилась. Бери Аньку. Ядрёна, вёртка, мимо её не пройдёшь  —  обязательно ковырнёшь. Думаешь, Васька  Мандрыгин её не видит  —  не решается ей ска-зать. Был женат, жинка умерла, Он и  закис. Постарше она его, но бой-баба.  Какую ещё ему нужно?  Мы  в скудности жили, дома храбры, а к новой жизни  боялись  шагнуть. Заскорлуз-лость какая-то в нас сидит. Василий понимает: следует ему быть женатым, а духу не хватает, чтобы сделать шаг к этому. Почему у нас той решимости нет, як у Никиты?
— Питер его обтесал. Посмотрел, как буржуям для обогащения не жалко ни снарядов, ни газов,  и понял:  самим нужно жизнь переделывать. Полыхнула в его душе негасимая заря свободной, раздольной жизни. Не о себе он беспокоился, а о нас.
—  Всё мы пережили. Говаривали:  " Кто мурцовки не едал, тот  и горя не видал ". С хлебом зажили.  Теперь и скот у нас пойдёт. Разведём табун добрых лошадок!
— Всё будет. С хлебом жить можно, без  хлеба  —   беда.
— О лучшей жизни бедняки всегда думали. За неё жизнь отдали Степан Разин и Емельян Пугачёв. Сколько жизней наш брат отдал в пятом году, никто не считал. Военно-полевые суды вешали нам столыпинские галстучки и приговаривали:  " Не умеете жить ".
— В гражданскую войну белякам стал мил и американец, и японец, и француз, и анг-личанин  —  всё готовы были им отдать, лишь бы вернули  награбленное и позволили бы про-должать грабить. Иди, мужик, и защищай их богатство. В Омске при отступлении  колчаков-цев тихие торгаши лезли в банки  —  ни солдат, ни рабочий не пошёл на разбой.
— Они умеют жить только хапужеством. Крестьянин, который недоедал каждый день, стремился к честной жизни, чтобы всё справедливо было. Не задумывался, Антоша, почему наших жён назвали Марина и Мария? Не догадывался?
— Нет. Разные имена.
— Напротив. Схожи они, обозначены одним словом  —  мечта.
— Да? Ты и я живём с мечтой?  Здорово сказано,  Миша! Восхитительно!
— Мне, Антон, откровенно скажи:  почему  ты свою Мечту лупцуешь? Мария скрыва-ет, но всякий раз, когда ты домой являешься пьяный, обязательно её колотишь.
— Я? Свою жену?
— Но-но, Антоша. Меня не  проведёшь. На людях, вроде, ты её боишься, а в семье ты настоящий изверг. Она 9 месяцев в себе твоё дитё колыхает, одновременно огород полет, воду на коромысле таскает, жнёт,  в три погибели согнувшись, а ты за это кулаком жену награжда-ешь. Совесть есть у тебя?
— Бабу надо, Миша,  —  не сдавался  Антон,  —  по праздникам лупцевать, чтобы она в будни лучше любила мужа.
— Кто тебе эту  дурь  впорол в голову? Счастье от себя отбиваешь.
— В коммуне я её пальцем не тронул.
— У нас и пьянки не бывает. Случится,  то  я  —   теперь почти рядом с тобой живу,  хоть ты мне и дядько, но я постарше тебя  —   исхлещу до смерти.
— Даю слово, Миша, твёрдое:  свою Мечту даже пальцем не трону. Произойдёт  —  убей меня. Понял? Поверь мне.
Но его исповедь прервал Иголкин:
— Вставай, Антон, хлеб едет.
На багровом зареве  маревом колыхались две пароконные подводы, груженые  снопа-ми. Белые платки Анастасии и Ольги,  Евдокии и Татьяны на возах в сгущающихся сумерках  отчётливо видно. Лошади, не понукаемые женщинами, спокойно вышагивали  по дороге. За ними, держа в руках черенки вил,   —  острые концы утоплены в снопы  —  терпеливо наблю-дали  с зарода Антон и Михаил.
— Смотри, Миша, позади подвод вдалеке два платочка маячат. Из стороны в сторону качаются. Это наши жёнушки едут.
— Много болтают  —  наверное, спорят. Досыта наговорятся.  —  Резонно отметил Бондарев:  — Мечты наши приближаются.
При вечерней заре Михаил и Антон завершили стог. Спустились на землю и полюбо-вались им  —  заострённым кирпичиком стоял он.


Глава двадцать  третья

Молотьба


В октябре утренники поздние, и сумерки начинаются раньше, чем летом.  У коммуна-ров сократился рабочий день, да и работы убавилось, не стало её неотложной, спешной. Од-нако коммунарский люд, как только заиграет заря на востоке, уже стоят у домов Никиты и Фёдора. Хотя не надо приходить сюда Ларину и Желязо, а также Чибиревой  —  у них есть постоянное место работы и известен объём дел, однако они одни из первых здесь  —  надо по-слушать, о чём будут говорить, что станут предлагать члены совета. Такова натура селян  —  быть в курсе всех событий, хотя никакого отношения к ним не имеют.
Появился Иван Болтов. Правой  рукой  он держал за ручку большой коричневого цвета кожаный  портфель, в котором хранились все коммунарские бумаги. Для чего  их оставлять дома, а вдруг пожар, и бумаги сгорят Портфель  в руках, и документы  всегда в сохранности.  С этим  представительным портфелем Болтов или Бондарев ездили в Калачинск. Главное  —  в нём бережно хранились печать и угловой штамп, с трудом добытые в бюрократической во-локите. Важно, что всегда под рукой, не потеряются. Столкнувшись с Иваном, Желязо сразу спросил:
— Скажи, Иван, когда начнёте молотить снопы?
— Мне это тоже интересно знать,  —  заявила Ольга.   
Молчит Болтов.
— Мышам на съедения оставили?  — задал  серьёзно  вопрос Ларин.  —   Не вперяй в меня глазища, Иван. Я дело говорю.
— Кошек туда таскайте. Они выловят мышей.
— Не шути, Иван,  —  вмещалась в разговор Татьяна.  —  Посмотри, погода стоит чуд-ная, Потом в клуне от пыли задохнёшься.
— Урожай собрали неплохой, а ума ему дать не можем,  —  поддакивала ей Марина.  —  Морозы скоро начнутся  нестерпимые.
Болтов понял, что разговор накаляется, и  решил всех успокоить: 
—  Сейчас выйдет председатель и всё объяснит. Вчера все вопросы ваши проработали   на совете коммуны. Не беспокойтесь, обмолотим снопы.
— Устали уже ждать,  —  ещё что-то хотела сказать Евдокия, но из дома вышел Ники-та. Он тепло одет:  в полушубке,  в валенках и шапке.
— Никита Тимофеевич,  —  обратился Болтов к Бондареву,  —  пошумливают на счёт молотьбы. Хотят знать, когда начнём.
Никита с теплотой глянул на своих  единомышленников и заговорил:
— Дорогие мои коммунары, сам готов взяться за цеп, но придётся ещё немного подож-дать. На совете  решили купить молотилку. Она на нефти работает. Такая штуковина всё пе-ремолотит  и соседям поможет.  Целы будут женские руки. Пусть они займутся ткачеством, вязанием, вышиванием  —  тоже нужным  делом. Сейчас я еду в Калачинск за получением кредита. Казначейский государственный банк  даёт деньги в долг под 5 процентов годовых.  Думаю, в должниках долго ходить не будем   —  обмолотим снопы и рассчитаемся с государ-ством. Зерно у нас есть. Лучше возьмём ещё кредит и для покупки породистых  коров. Можно и племенную кобылу.  Фёдор, соломорезку сделал?  Племенных животных думаем покупать.
— Есть соломорезка и картофелерезка,  —  ответил Желязо.
— Весной посеем вику  и другие травы. Переговори  с  Марией,  и выносите ваши предложения на совет. Федя, жмыхи   будут у нас?
— Готовим жом. Будет масло и жмых.
— Тыква хороша для коров,   — добавил Ракитянский.
— Кавунов можно ворох вырастить,  — подсказал к месту Иголкин.
— Все свои соображения  —  на совет. За зиму спланируем  —  по одёжке протянем ножки.
— Якие умные  хлопцы!  —   выразил удивление Панчишный.
— Чем займёмся сегодня, товарищ Болтов?  —  задал  вопрос Антон.
— Кто будет стелить полы Ларину и Чибиревой, знают.
— Мне пол не нузен. Я земляной  глинкой помазу.
— Помолчи, Анна. Ещё не хватало, чтобы у тебя в доме навозом пахло. Постелим и будешь драить пол голяком,  —  заявил ей Ракитянский.
Болтов продолжал разъяснять:
— Кто не занят в строительстве, едет в лес. Я с мужчинами   —  на валку берёз. Игол-кин вместе с женщинами вытаскивают хворост из леса и растаскивают его по полям.
— Во!  —  удивился  Михаил, —  сам предложил и сам себе грыжу нажил.
17 октября, можно сказать, рабочий день был беспокоен. К семи часам утра  спарили двое саней, положили на них сено и две пары полозов, чтобы прикрутить их цепями к колёсам молотилке и движку для скольжения. Запрягли в сани тройку лошадок. Сопровождать запряг-ли в кошёвку  с резвого конька. Во время сборов присутствовали все взрослые мужчины ком-муны. Каждый давал советы и наказы, от которых еле отбились Никита Бондарев и Фёдор Желязо. А Антон, которого не занарядили в поездку, решил  тоже ехать в Калачинск. Жена его, Мария, как только он засобирался,  возразила:
— Куда ты, Антон, собрался? Тебя просили? Нет. Верхом ты ездить мастер. Но там же железки!  Ты же колёсного скрипа боишься!
—  Сколько ты наговорила, Маруся,  —   страсть. Я за лошадей переживаю. Они коней надсадят, а мне их жалко  —  я же за них отвечаю. 
— Там же Никита!
— Его я и боюсь. Для него эти железяки дороже лошадей.  Ззмордуют, они не пожалу-ются, только грустно будут смотреть на меня. Если, чё хоть с одним  случится, я вместе с ним  в могилу лягу.
— Антон, ты сдурел?! Езжай и не наговаривай на себя и на коней.
Придя на конюшню, Антон уже застал в каптёрке  Желязо  —  из-за разговоров с Марьей потерял время. Он спросил у кузнеца:
— Фёдор, ты смотрел подковы у лошадей?
— Ещё вчера. Панчишный дежурил.
— У гнедого подкова правой задней мне не нравится.
— Я сменил её.      
Проводив "купцов" в Калачинск, мужики пошли завтракать, привезли на санках воду из Омки домой и через два часа собрались у восточной стенки дома Чибиревой. Вскоре к му-жикам подошла и хозяйка дома, одетая  по-зимнему: старенький мужской полушубок до пояса  прикрывался большой шалью, связанной вручную из шерсти чёрной овцы.
— Скоро подъедут,  — с надеждой в голосе заявил Иголкин.
— Не-е,  —  возразила ему Мандрыгина.  — Приедут после обеда.
— Чё  ты тогда стоишь?  —  со всей откровенностью поинтересовался Михаил.
— Зду.
— Сказал бы я словечко тебе, да   Ольга подошла. Пристроилась к Семёну с боку и
стоишь, ничё ему не говоришь.
Панчишный промолчал, только посмотрел сверху вниз на Анну.
— Анна, ты почему не взяла к себе в дом Семёна?  —  продолжил шутку Жердев.
— Тозе сказыс, Афоня, я музык или зених?
— Пришла бы и сказала:  " У тебя трое и у меня столько же, давай  жить вместе  — те-бе притулиться некуда, у меня  —  хата ",  —   добавил  Михаил.
— Я цё  дура  —  свататься бы посла.
— Как  бы пошла, если даже его фамилию выговорить не может, —   к шутливой затее мужчин примкнула и Ольга.
— Правда, не можешь выговорить?  — допекал  Анну Михаил.
— Запросто сказу.
— Говори. Чё молчишь? Как бы тебя прозывали? Не можешь произнести? Трудно?
— Пан-цисная,  —  ответила Анна.
— Неправильно говоришь. Ты бы стала Пани-цицная.
Всех рассмешила выдумка Михаила.
— Отодвигайся, Анька, от Семёна  —  Евдокия идёт,  — предупредила Анну Ольга и прыснула в руковицу.
— Сейчас разборка начнётся,  —  предугадал Иголкин.
— Держись, Анька!  —  поддержал Михаила Жердев.
— Авдотья  —  хоросая зенсина. Она ругаться не будет.
— И плохая  идёт. Смотри:  Марина шагает,  —  сообщил Иголкин.
— Музыки называются. Не дали постоять,  —  проворчала Чибирева и ушла домой.
— Не дали Анне подывыться,  —  с огорчением заметил Семён  и обратился к играю-щим ребятишкам:  — Хлопчики, ходытэ на Тарбу, як побачитэ наших, клыкнэтэ нас.
— Не дождалась меня  Цибирева?   —  спросила Марина, поняв, почему ушла Анна.  —  Чё вы тут с ней толковали?
Разговор оборвался, потому что дети радостно кричали:
— Едут!
— Наши едут!
Встречать две подводы высыпало всё население коммуны.  На  спаренных санях управлял тройкой лошадей Антон, рядом с ним сидел Вася Мандрыгин. Оба, завидев комму-наров, заулыбались во всё лицо. Привод молотилки лежал на санях, а сама молотилка и двига-тель, прибуксированные друг к другу, катились на колёсах за санями. С гордым видом  сидел в кошёвке Болтов, управлявший конём, восседая на облучке, а сзади него  —  Бондарев, Желя-зо и Ларин. По Тарбуге ехали сани, а коммунары шли  берегом. Лихо заявил Антон:
— Принимайте пополнение  —  чудо техники прибыло!
При въезде на берег металлические колёса врезались в снег. Кони остановились. Антон и Василий выпрыгнули из саней. Неугомонный младший Бондарев обратился к  людям:
— Подтолкнём?
Все уже спешили на помощь без всякой просьбы.
— Взяли!  —  скомандовал Ракитянский.
— Назмём!  —   бодро ответила Чиберева.
— Анька,  зми!  — передразнил её Иголкин и навалился плечом  на мотор.
Заскрипели на снегу  железные колёса,  и, к удивлению всех, техника легко преодолела береговой бугор.
— Мы молотилку без лошадей на ток доставим,  —   с радостью заметил Жердев.
Кони без напряжения потянули, ибо люди сзади подталкивали  груз. Заехали на ток. Трое приподняли привод, отъехали сани и привод опустили на землю. Нетерпеливый Иголкин спросил Бондарева:
 — Антоша, ты будешь командовать?
— Не-е,  —   ответил он.  —  Я коней не брошу. Ответственные здесь  —   Желязо и Мандрыгин. Я люблю живое, а не мёртвое.
— Федя, заводи! Послухаем, як она гугукает.
— Народ ждёт,  — обратил Болтов внимание Желязо на  собравшихся коммунаров.
— Чё ожидать? Надо же осмотреть  —  с дороги машина, смазать, залить нефть, подог-реть, тогда только запускать мотор. Воды нет. Снопы не подвезли. Игрушку нашли  —  всем посмотреть захотелось. Марш  —  обедать!
Но велико у всех было желание увидеть в работе молотилку, поэтому не разошлись
—Я поеду за снопами,  —  вызвался Иголкин.
— Я тозе.
— Ухнешь лёжа,  —  бросил реплику Михаил, вызывая общий смех у присутствую-щих. Сиял довольный и автор шутки
—  Я ещё  дюжей  буду работать,  — изъявил своё желание Ваня Мандрыгин.     
 — Я с Татьяной поеду,  —  заявила Ольга Желязо.
—  Со своим  Ленькой я справлюсь  —  подумаес, снопы,  — не отступила от желания поработать Чибирева, довольная, что нашла выход из положения.
— Сколько сразу охотников нашлось!  — восторгался Болтов.  —  Кто желает затари-вать зерно в мешки, отгребать солому, полову подходите ко мне.
Подошёл  с обеда Желязо, коммунары терпеливо его ожидали.  Василий Мандрыгин по поручению кузнеца ходил вокруг техники и смазывал трущиеся места. Подъехали на санях Иголкин, Ваня Мандрыгин и Болтов. Они привезли плоские весы. Вскоре подкатили две под-воды со снопами. На возах с цветущими лицами сидели Анна Чибирева с сыном, Желязо  Ольга и Татьна Жердева.
Василий залил в бак нефть, Фёдор зажёг факел и стал разогревать мотор. Все стояли молча в напряженном  состоянии, следя за кузнецом, терпеливо ожидали пуска  мотора моло-тилки. Забеспокоился председатель коммуны:
— Заработает мотор? Как ты думаешь, Иван?
— Новенький! Наш, российский  —  не должен подвести,  — уверенно заявил кузнец.
Нетерпение проявил Михаил:
— Возится-возится. Не дождёшься. Чё он копается в нём? Ума не даст?
Вдруг мотор чихнул и заработал:  " Тах-тах! " Кони испугались, дико рванули в сторо-ну. Стоявшие на санях Михаил, Иван, Ольга, Татьяна, Анна и Лёня  вылетели из саней и рас-пластались на снегу.  Кто засмеялся, кто сочувственно отнёсся к лежащим возчикам на снегу. Мальчишки  побежали догонять лошадей, а  Антон Бондарев  ворчал:
— Растелились  —  забыли  про  лошадей, их держать надо было. Они же непуганные. Поразинули рты  —  теперь валяются в снегу.
Михаил, вставая на ноги, выговорил Антону:
— Такой ты умный  —  всё знаешь, подошёл бы и подсказал, а после драки кулаками не надо махать.
— Я  и сам не знал, когда мотор затарахтит,  —  оправдывался  Антон.
— Зато поучать других любишь,  —  выговорила ему Ольга.
— Где снопы, якри вас?  —  громко спросил  Фёдор Желязо, развёл руками и заглушил мотор.  —  За простой надо с Иголкина спросить. Торопыга. Теперь вот жди, когда коней поймают.
К работающей молотилке подвозили снопы, держа под узцы лошадей. Кони фыркали, раздувая ноздри,  дрожали всем телом, беспрестанно  водили ушами, озирались, готовые в любую минуту рвануться подальше от грохочущего чудовища.
— Теперь сюда веялку подвезти, и пойдёт работа,  —  предложил Степан Ларин. —  Чё  ты на меня, Фёдор,  выпер  глазища?  Должен   тебе? Я дело говорю.
— Опять ты за  своё, Степан? Мы к мотору и веялку приспособим,  —  неожиданно для всех сообщил  Фёдор Желязо.
— Можно?  —  с какой-то внутренней радостью спросил его председатель коммуны.  —   Может мотор весь световой день  работать?
 — Потянет. Мы покумекаем с веялкой. Крутить её вручную   —   радости мало.
— Хорошо бы к мотору приставить двух пареньков. У тебя  —   кузница, её же не бро-сишь. Фёдор мельницей занят.
— Чё тут рассуждать? Ты, Никита, председатель  —  решай. Можно поставить Васю и   Ваню, пусть братья привыкают к технике.
Заработал ток в две смены. Доволен председатель коммуны. Радуются коммунары шу-му молотилки и веялки  —  чистое добротное зерно затаривали в амбар.
Слух о коммунарской технике  долетел до Потанинских выселок.  Подъехали на санях-розвальнях  Денисов,  Егоров и Савин. Они обратились за помощью к председателю коммуны.
— Помочь мы вам  поможем.  Кто побеспокоится о бедняках?  Кредиты  вы не берёте  —  знаете, что отдавать придётся:  можно же  и  лошади лишиться;  коммуны боитесь  —  соб-ственниками не станете. Влачите жалкую жизнь. Надеетесь на хороший урожай, ожидаете его, а наш  коллектив  с хлебом живёт. Молотилку за зерно приобрели.
— Моя причина, Тимофеевич, известна  —  рад бы в рай, да грехи не пускают.
—  О тебе, Дмитрий, что говорить? Другие ни гу-гу.
— Бабы у нас бунтуют  —  горе с ними,   — выдвинул причину Денисов.
— Много им прав дали,  —  попытался  оправдаться Савин.
— Всё зависит от того, как мужик себя в семье ведёт,  —   заявил   Никита,  —  Если  есть обоюдное согласие, раздор не появится.  Дима, ты бьёшь Настю?
— Нет,  —  уверенно он ответил,  —  пальцем не торгую. Дома сидит. Дети рады.
— А ведь во всём Анастасию обвиняли. Исправился хозяин, и улучшилось дело. Не буду, мужики, вам голову морочить  —  вы не слепые, сами своими глазами видите. Кончим обмолот у себя, тогда и вам поможем. Плата чисто символическая:   за работу двух работни-ков, стоимость нефти,  и то, что приходится за кредит платить за день, мизерная стоимость.  На совете решим,  Как с вами расчёт вести? Денег у вас нет, зерна мало. Ума не придам.  По-толкуйте  с   Болтовым, может, он найдёт выход, свои соображения  ему  выскажите. Прове-дайте нас. Не забывайте коммуну.
Вскоре появился у кузницы   на выездном буланом жеребце Гаркуша. Его лёгкая коше-вая, оббитая телячьей шкурой,  неслышно подкатила. В это время Желязо выбросил из кузни-цы в снег раскалённое железо. Жеребец храпнул, Фёдор вздрогнул. Герасим  вылез из кошевы и подал кузнецу руку. Желязо не стал снимать голицу и подал ему  локоть.
— Зайдём в кузницу?  —  предложил Гаркуша.
— Милости просим,  — ответил ему  вежливо Фёдор.
У потухающего горна первым заговорил  Герасим. Начал он издалека, не раскрывая причину своего появления на территории коммуны.
— Не болеешь, Федя?  —  такой первый вопрос задал приезжий.
— С чего бы?  Харчи  есть и неплохие.
— Это хорошо,  —  засвидетельствовал  визитёр.  — Чё куёшь, Фёдор?
— Тяпки. Народу прибавилось  —  каждому надо дать орудие труда. К лету  готовлю. Хотим побольше картошки посадить.
— Понятно. У Чибирихи ничего нет. У Мандрыгиных  —  тоже. Куй, Фёдя!
На это ничего не ответил Желязо
— Я к тебе по делу подъехал  — лошадь надо  подковать. Ты здесь подкуёшь или ко мне подъедешь? Как лучше?
— Ради чего бы я разъезжал? Делать нечего?  Овёс к лошади не ходит.
— Я заплачу и угощу.
— В плате ли дело? Дорог каждый час. Сюда  коня веди. Здесь подкуём.
— Интересно, сколько ты, Федя, за сезон заработал?  У меня  Ермолаев за лето два центнера пшеницы получил, и в обед я его кормил.
— Сходи Герасим к Болтову, он тебе покажет, сколько я зерна  получил  — пол амбара уже насыпано, и  ещё молотят. Хлеб  весь мой будет. Постой, чёй-то ты моим  заработком за-интересовался?  Не в коммуну ли захотел? У нас всем дорога открыта.
— Меня бешеная собака кусала?
— Ты, Гера, приехал к сумасшедшему коня подковать?
— Извини, Федя, не то слово вырвалось. Я хотел, чтобы ты ко мне на денёк приехал. Мы бы выпили, отдохнули  —  нельзя же каждый день в кузнице торчать. Надо и погулять. Не так ли, Федя?
— Если бы я выпивал, Герасим, смог бы я быть кузнецом?
— Знаю, ты мастер на все сто. Молотилку освоил и хлопцев научил ею управлять. Тебе цены нет. Золотой ты человек,  —  льстил Гаркуша кузнецу.  —   Боже мой, такого человека не принять? Гуляй неделю, месяц  —  30 четвертей поставлю. Обмолотишь мне  хлеб  —  мо-жешь до весны пьянствовать. Обмолот у Колесника  —  до урожая  гуляй.
— А здорово!  —  восхитился кузнец.  —  Гуди  —  знай  наших!
— Сможешь?
—  Скоро на выселках,  молотить начнём снопы. У мужиков  —  очередь 
— Чё  там  мужики!  Я в два раза больше всех их вместе заплачу!
— Так записывайся, пока не поздно,  очередь-то, Гера, растёт ежедневно,   —  хитро подзадоривал его   кузнец.
— У кого запись? 
— У председателя коммуны. Он  у нас в совете командир.
—  У Булки?!  Я лучше  татарину  …  поцелую.


Глава двадцать четвёртая

Булки и Ходячий Калач


Коммунары подводили итоги своего сельскохозяйственного года. Собрались все, кто принимал трудовое участие. С сообщением выступил председатель коммуны " Заря Любви"  Никита Тимофеевич Бондарев. Он кратко остановился на международном положении страны.  Пояснил, что военная угроза отодвинута: на западе капиталисты хорохорятся, но после миро-вой войны  не могут напасть на нашу страну, так как не готовы к агрессии, хотя враждебно относятся к Советской России;  на востоке создана советская Дальневосточная Республика   —   хороший заслон для  страны от японцев, американцев и прочих завоевателей. Усиленно стремятся к военному походу белогвардейцы как на западе, так и на востоке, упорно выпра-шивая поддержку  у буржуазии, устраивают провокации на граиице и внутри страны.
—  Положение внутри страны очень сложное,  —  сообщил Бондарев.  — Перенести ещё одну гражданскую войну мы не сможем  —  нас разорвут на куски империалисты, пре-вратят Россию в колонию. Мы стоим на пороге смерти:  промышленность разрушена, сель-ское хозяйство бедствует.  Поволжье, Казахстан охватил страшный голод  —  люди гибнут. Помощи из-за рубежа нет и не предвидится  —  капиталисты ждут, что мы сдадимся без боя, ожидают, когда мы протянем ноги, и они  легко смогут нас поработить.
Есть ли выход? Ленин утверждает, что есть. Нужен хлеб, чтобы остановить ужасный голод, накормить в городах рабочих, чтобы они оживили промышленность. Крестьяне долж-ны спасти Россию. Накормит мужик страну  —  будем жить. У государства нет хлеба, но зер-но у многих крестьян есть в тех местах, где не было засухи. Некоторые богатые  хозяева пря-чут   зерновые запасы, нисколько не беспокоясь о государстве.  Ожидая падения власти, отка-зываются выполнять продразвёрстку. Как быть?  Чужие не желают помогать, свои  прячут зерно. Кто спасёт русский народ?  Нам нужен гнёт иностранцев?
Откровенно скажу:   коммуна " Заря Любви " перевыполнила задание по продразвёрст-ке, по решению совета коммуны  голодающим Поволжья передано 4 центнера пшеницы,  2 центнера ржи и 1 центнер проса. Вы об этом знаете.
Коммуна произвела хлеба, зерновых и крупяных  культур, почти в два раза больше, чем все  единоличные хозяйства, входящие сейчас в коммуну, в прошлом сезоне. Коммунары получили с каждого гектара  11 центнеров ржи, 12,5 центнеров пшеницы, 10,5 овса, 10  проса и по 7 гречихи. Многие единоличники взяли с гектара вдвое меньше нашего. Кое-кто собрал только семена. Крестьяне живут на земле и голодают, теряют детей, у них пропадают лошади. Плохо то, что страна никак не может выбраться из этой пропасти.
Мы при страшной засухе выжили, стали на ноги. Наплюйте в глаза тому, кто скажет, что единоличник лучше  сработает  и получит больше сельхозпродукции, чем коллектив. Та-кое может утверждать только незнайка,  который  не жил в деревне и не пахал, или враг, кото-рому не дорога страна, или тот, кто ненавидит свой народ. Будущее за коллективными хозяй-ствами. Только коллективное производство сможет обеспечить страну продовольствием. Село должно стать индустриальным. Всё должны делать машины Этого ещё многие крестьяне не осознают, хотя трепещут в нищете, не могут вырваться из бедности, находясь в полуголодном состоянии.  Но это давно поняли монахи  —   монастырские земли давали много товарного хлеба.  Вся беда в том, что монахи не пускали прибыль на развитии сельхозпроизводства, продолжая  по старинке пахать лошадьми, жать серпами. Боялись трактора, как наши кони напуганы молотилкой.
Государство поможет поднять село. Мы  встали на ноги. Коммуна  имеет неплохой до-весок для  поощрения. Совет  решил награждать работников по итогам года, когда у нас кое-что появится после продажи зерна. А трудились многие во славу нового дела и поняли, что коммуна не сладость, но всем в радость. Очень трудное время пережили. Я рад, что теперь никого от коммуны не оторвёшь
Я закончил. Можете мне задавать вопросы, говорить, что мы не сумели сделать, упус-тили в работе. Помните:  в феврале год нашей работы, сменим председателя, как записано у нас в уставе, поэтому критикуйте так, чтобы будущему председателю было впрок. В целом  коллектив коммуны " Заря " неплохо потрудился.
— Только не молчите,  —  сразу же предупредил Болтов.  — Чё есть на душе, скажите. Всё на виду, друг друга знаете.
— Вот  и скажи, Иван, чё не сделали. Ты член совета, тебе видней,  —   предложил Ла-рин.  —  Чё, Ваня,  на меня смотришь. Выступай. Тебе слово.
— Даёшь, Степан! Уже собранием командуешь. Я скажу. Слушайте. В средине лета постно ели, потом о мурцовке совсем забыли, а зря. Надо летом  в поле раза два-три выдавать мурцовку, чтобы помнили, как жили. В Поволжье страшный голод, а мы сыты. Там  бы рады похлебать мурцовку, а её нет. Предлагаю отправить в Поволжье ещё 5 центнеров пшеницы, пятьсот килограммов гречневой крупы, 20 килограммов топлёного масла. Можно направить картошку, но она замёрзнет. Кто против этого, говорите.
— Я выступлю,  —   заявил Ларин,  —  Отправлять хлеб голодающим Поволжья нуж-но. Хорошо  мы помогли в обмолоте снопов Тимофею Бондареву. Правильно сделали, потому что они выручили нас семенами ржи  и семена овса нынешнего урожая получили от них. Чем рассчитались с коммуной за обмолот снопов Савины, Денисовы, Ермолаевы и другие бедня-ки? Им ещё крупу выдали. Если бы обмолотили снопы Колеснику, сколько бы зерна прибави-лось в амбаре! Думаете, бедняки, которым оказали помощь, в коммуну придут? Лошадь будет подыхать,  и  они с нею, а в  коммуну их не дозовёшься. Зачем, скажут, вступать? Коммунары помогут. Антон! Чё выпучил на меня  глаза?  Лягушку проглотил?
— Степа-ан!!  —  взревел Антон.
Все закатились дружным смехом. Вытирая кулаком на лице слёзы, Иголкин прогово-рил, продолжая смеяться: 
— Степан меня переиграл. Мою заготовку слямзил.
— Миша! И ты туда же?    
— Не, я  про  другое скажу. Мария и Анна, отелившимся коровам  при раздое давайте отруби,  чтоб хорошо доились. Мне кажется, коммуне надо иметь свинарник и птичник. На лето нет мяса. По дворам выращивать  — толку нет. Моя Дуня курицу бережёт, а она в год одно яйцо даёт, потому что стара. Ей её жалко  —  хохолок у неё красивый. Пять лет этому хохолку зерно скармливаем.
— Ври  больше!
— Правду говорю. Соберусь  курицу рубить, она тут как тут:  " Эта хохлатая, ноги мохнатые.  Мороза не боится ". Зарубил, а у неё внутри один жир, поэтому не несётся и не квокчет. Была бы общественная ферма, такого  бы не случилось.
— Я согласен с Михаилом,  —  заявил Ракитянский.  —  Не идут в коммуну бедняки  —  такова натура крестьян, но они признают нашу власть, но у власти нет пока сил, чтобы им помочь. Политическую линию они правильно ведут, а практическая линия у них отстаёт    —  цепляются за старину,  не  раскусили суть коллективного труда. Надо им объяснять и посто-янно разъяснять нашу тактику. Мы их материально поддерживаем,  этим самым сохраняем семьи бедняков. Их дети пойдут в армию и будут  нас эащищать. Кто от этого выигрывает? Наши коммунары поняли, что у коллектива большая сила, поэтому Иголкин предлагает созда-вать новые фермы, не надеяться на своё скудное хозяйство. В  этом я его тоже поддерживаю.  Уверен, что создадим со временем. 
— Хочу узнать, купим   племенную кобылу?  —  поставил вопрос Антон.   
— Жеребец есть.
— Михаил, я тебе не мешал выступать. Послушай меня. Никто слово не замолвил о лошадях. Вспоминаем о них, когда пахать едем. Хороши ли у нас кони, задумайтесь. Чтоб по-лучить корову, надо ждать 3-4 года. Вырастить лошадь требуется пять лет, а то и больше. Вы-ходит, 3-4 лошади я увижу глубоким стариком? Покупайте кобылу, не откладывайте на  по-том. Овёс и сено есть. Чё медлить?
— О чём говорят на выселках, коммунары знают, а оттуда идут пустяшные вести, зато  о положении в стране нам ничего неизвестно. Чё скажут на партийном собрании, то и мусо-лим целый месяц. Нужно выписать газету на коллектив,  — такую заявку сделал Болтов,  —  Надо развивать людей, сообщать им все события в стране и за рубежом.  Такого бы не сказал  на собрании  Степан, если бы читал газету.
— Я неграмотный.  Как я её прочитаю?
— Будут читать вслух для тебя.
— Для молодёжи тоже надо выписать газету. Тогда мы будем приносить вести на вы-селки, чтобы молодёжь не верила  слухам и сплетням. Я задаю этот вопрос от имени всех комсомольцев,  —  такую небольшую, но очень необходимую проблему для разрешения по-ставил перед коллективом Алексей Ларин. 
— О газетах своевременно заговорили,  —  подтвердил председатель коммуны.  —  Можно было бы уже получать газеты.  Езжай, Иван, в Калачинск и выпиши. Почему мы не привозим книги из библиотеки?  Иван и Алексей, это ваши заботы.
— Ни одна женщина не выступила,  —  с огорчением заметила  Мария,  —  а  помимо собрания много говорят. У меня такая забота и просьба. Сыворотку  после творога не всю раз-давать по домам. Кому она нужна и не нужна,  дают. Пусть берут те, кому требуется, остатки выпаивать телятам. В сыворотке много полезного для  молодняка.
— Прошу извинения у собрания, отпустите печь хлеб меня и Анну Мандрыгину  — печь готова, и опара подошла. Вы ещё поговорите здесь. От совета остаются здесь Иголкин и Болтов. Не возражаете? Нюра, посмотри опару и выгреби из печи жар. Я  приду скоро. 
  Проговорил Никита, сразу же встал, направляясь к выходу, и ещё сообщил:
— К весне у нас будет 15  дойных коров. Поэтому понятно беспокойство Марии. До-бейся, Маруся, чтобы отёл коров  был не в марте и апреле, а в августе и сентябре. Крепкие те-лята  будут рождаться. Кормов к осени достаточно бывает, и молока получим больше. У нас ведь как?  В марте отелилась корова, рады молочку, а кормов маловато, начинаем экономить, недокармливаем её.  В конце апреля и весь май коровушка полянку лижет  —  травка-то мала. Можно бурёнку раздоить? Пошёл травостой в конце лета, а прибавки молока нет, потому что после отёла при малых кормах не сумели её раздоить, и она  привыкла мало давать.  С теми же кормами, какие есть у нас, я считаю,  можно получать больше молока.
Скрипя  валенками по рыхлому снегу  и прихрамывая на правую ногу, шла  Анна из дома Ракитянского мимо избы  Иголкина. Солнце только всходило, от утренней зари, уже придавленной лучами восходящего светила, ещё остался розоватый цвет  на пышных облаках. Лёгкий морозец  румянил щёки девушки.     Она подошла к пекарне, её побелённые  снаружи стены сливались со снежным покровом. Казалось,  три окна выбиты на вывешенной белой простыне. У невысокого крыльца  расчищен утренний снежок  —  постарался Бондарев. Вече-ром он сказал Анюте, своей помощнице:  " Завтра будем печь хлеб.  Не приходи в темноте на пекарню, я всё сделаю сам. Поспи, пока молодая.  Встретимся на собрании ". Нюра открыла дверь пекарни. Тёплый воздух обдал лицо. В просторной комнате сверкали желтизной некра-шеные плахи. Полная чистота:  нигде  —  ни на столе, ни на полу  — не рассыпана  мука, нет ни единой соринки у печки  —  аккуратно поработал  руководитель пекарни. Это отметила про себя его помощница. В  небольшой  шкафчик она повесила баранью шубу, шаль, достала оттуда белый фартук и колпак. Надела их. Подобрала под белый колпачок русую косу.  Сняла белые валенки и осталась в белых шерстяных носках
Три окна с востока и три с юга хорошо освещали просторное помещение и большую русскую печь.  Яркие блики утреннего солнца  уже играли на полу и на длинном столе, кото-рый протянулся от восточных окон вглубь помещения. На южной стене в три ряда между окон прибиты полочки, гладко отстроганные, как пол и стол. Такие же и лавки,  некрашеные,  поставлены к южной и западной стене. Побелённые стены,  потолок  и печь подчёркивали чистоту, которую строго блюла здесь Анна Мандрыгина.
Первым делом она, вымыв руки под рукомойником, висевшим у двери, она открыла крышки двух многоведёрных кадушек, где благоухала опара. Взяв с полки весёлку, Анна ста-ла тщательно размешивать тягучую массу. Осадив опару в одной квашне, она то же самое проделала со второй. Отставила в сторону тяжёлую железную заслонку на шестке  и заглянула в печь. Горячий поток воздуха вырвался оттуда. Дрова прогорели, и раскалённые  угли подёр-нулись серовато-белым  пеплом, подрагивающим от дуновения жара.
В пекарню вошёл Никита. Закрыв дверь, тут же сказал:
— Нюра, я управлюсь с печкой сам. В квашнях мешала?  —  Анна кивнула головой.
Быстро сняв с себя верхнею одежду, главный пекарь  занялся печкой. Он кочергой вы-греб раскаленные угли на шесток и сбросал их в большой чугун, вытащенный им из-под печ-ки. Метлой подмёл под печи и  прикрыл заслонкой печное горло, чтоб сохранялся   жар. За-крыл чугун крышкой от  большой кастрюли. Закрыл вьюшку.
  Анна в это время щепоткой обсыпала стол мукой.  Запудрив мукой всю поверхность стола, она вымыла руки и вытерла их холщёвым полотенцем, висящим на гвозде над  руко-мойником. Никита тоже, засучив рукава рубахи, тщательно вымыл руки, облачился в белый халат, насадил  на голову высокий белоснежный колпак, который чуть ли не касался  потолка. В двух квашнях он сделал тугой замес. Уселись на скамейку пекари и стали ожидать, когда подойдёт тесто, чтобы вновь приняться за работу.   
— Подождём  —  всё же мы не под дождём. Тепло, светло, и мухи не кусают,  —  весе-ло сказал Бондарев.  —  Может, Нюра, споёшь? Быстрее время пройдёт.         
— Чё же спеть?
— На твоё усмотрение.
Раздался звонкий голосок девушки:
Ягодиночка  —  на льдиночке,
А я  —   на берегу.
Ягодиночка на льдиночке,
К тебе не подойду.

Наша реченька глубока,
На ней тоненький ледок.
Целовал меня  милёнок,
Губы сладки, как медок.
Ручьём лились частушки у девушки. Никита слушал и улыбался.
Подошло тесто, Бондарев вывали его на оба конца стола. Никита готовил булки, Анна  располагала их на столе и смазывала их верх конопляным маслом. Дождались, когда тесто вы-стояло. Главный пекарь посыпал на деревянную лопату муку и положил на неё подошедшее, на столе круглое тесто, развернулся и лопату сунул в печь, дёрнул резко на себя и выдернул её наружу. Закрыта заслонка, и пекари выжидают, когда подойдёт подовой хлеб с хрустящей ко-рочкой, которая высоко ценилась и была любима всеми. Время от времени  пекарь приоткры-вал заслонку и смотрел, как румянились булки, ещё более приподнявшиеся от жары
Два  захода  в печь, и румяные булки заняли все полки и подоконники. В русской печи после булок  пекли  большие коральки, светло-коричневые.  Место  отдыха им, побывавшим в печи,   —  на столе.
Завершилась выпечка. Главный пекарь поздравил помощницу:
— С новым хлебом, Нюра! Удался хлеб. Быть тебе отличным мастером! С душистыми  тебя булками и калачами, дочка! 
.— Благодарствую, Никита Тимофеевич! Учусь под вашим руководством.
Бондарев вынимает вышитое холщовое полотенце и  кладёт его на вытянутые руки Нюры. Выбирает из всех булок самую красивую подрумяненную и кладёт её на полотенце. Порозовели щёки девушки. Её серые  глазки блещут, излучая  искорки счастья   —  гордится: у почётного дела Анна, о котором она  и не мечтала ранее.
У пекарни  ждали новой выпечки  любители горячего хлеба: Всегда здесь Анастасия, Евдокия, Татьяна и Ольга. Безотлучно с ними  —   Иван Болтов. Никакая непогода их не удер-жит дома.
Распахивал Бондарев полностью дверь пекарни и пропускал на крыльцо Анну. Загля-денье девушка. Белый фартучек и русая коса на плече. Пухленькие её щёчки алеют. Стоит красавица на крыльце и улыбается счастливой улыбкой. Её вытянутые руки прикрыты выши-тым рушником, на котором красовалась поджаристая коричневатая хлебная буханочка. Не-ожиданно Нюра запела. Её серебристый голосок звонко раздался:

Коммунары хлеб пекут
   . При ранней утренней заре. 
Они радость  принесут
     В булке и пшеничном сухаре.

Поле, ты моё поле золотое!
Кто его весной вспахал,
Тот и с хлебом стал.
Полюби село родное!
— Анна, дорогая!  —   взорвался восторгом председатель коммуны  " Заря Любви",  —  Какая ты молодчина! Наша  сочинительница-песенница. Слов не нахожу на похвалы. Расце-лую я тебя, Нюра.   Расцветают у нас люди!  Одари, родная,  их ароматным хлебом!
Анна вынесла женщинам буханки.  Подошла  очередь Болтова.
— Опять идёшь, Ваня?
— Надо  — мы же коммунары.
— И куда  ты  направляешься?
— В Тарасино.
Запала в голову Ивана  задумка:  решил он показать, как коммунары живут. По его на-стоятельной просьбе  совет  коммуны  разрешил  после каждой хлебной выпечки выдавать ему  для агитации три булки и три калача. С сидорком за плечами  он шёл в населённый пункт. Кое-кто  из коммунаров пытался отговорить его от этой затеи, но Болтов каждый раз отвечал им словами Блока:  " Революционный держите шаг! ".  Свои походы он возобновил после уборки ржи, прерывал их, когда началась жаркая уборочная пора. Он  был уверен в пра-воте своего доброго дела. До этого Иван  несколько раз побывал в ближайших поселениях: на выселках, в Куликово, Архангелке, Архиповке, Георгиевке, Зотино, Потанино.
. Первый свой выход с хлебом, понятно, Болтов начал с Потанинских выселок, чтобы показать, как зажили коммунары. Входя в улицу, он снял со спины мешочек, развязал его,  достал  из него две  большие коральки,  один калач одел на правую руку, другой  —  на левую. Заплечный мешок  закинул  за спину и  гордо зашагал   с калачами на растопыренных  руках  —  дескать, смотрите: с хлебом живём.  Голодные дети, узнав его, окружили и загундели:
— Дядя Ваня, дай хлиба кусочек!
— И мне!
— Я тоже хочу
— У нас, дядя Ваня, в доме корочки не найдёшь. Дай чуточку!
Иван снял с руки калач, разломил его. Раздавая духовитый хлеб, приговаривал:
— Ешьте, милые, хлебец особенный  —  коммунарский.
Савина, женщина  лет тридцати, наблюдавшая за раздачей калача, с завистью сообщи-ла соседке, указывая пальцем на  Болтова:
— Зажили в коммунии  —  хлеб раздают, а я его и вкус позабыла.
— Бачу. Як люды живуть, мы ж мучаемся. Моёму о коммунии слово не кажи. Хай з ним, пусть болячками исходит. В ёго дурну  Демьянову голову ничёго не вбьешь   
Сельские ребятишки были  всегда рады его приходу.
—Глядь, Ходячий Калач идэ!
—И де Ходячий Калач?
—Уже раздае!
— Побегли к нёму!
Так и закрепилось за Иваном Болтовым кличка  —  Ходячий Калач, данная ему неопе-рившимися птенцами. Как его ещё назвать?! Метко определили  —  лучше не придумаешь!  Он не обижался, даже гордился прозвищем, так  как считал, что  Ходячего Калача из коммуны  " Заря  Любви"  должны знать все  — не зря  он  по воскресным дням раздаёт хлеб.
Стоило в тот день Болтову  шагнуть по улице села Георгиевки, как раздался громкий клич мальчишки:
— Хлопцы! Ходячий Калач прийшов!
Раздал один калач, перешёл на другую улицу. Так и шествовал он, сопровождаемый детьми. У озерка, у дома Коновалова, поделил третий калач, но не всех наделил. Полез в свою торбу за булкой. Вдруг кто-то шарахнул его по голове. " Больше я ничё не запомнил,  —   рас-сказывал потом Болтов.  —  Очнулся на лежаке у Денисихи. Голова трещит. Вся  морда  в си-няках. Хлеба со мной, разумеется, ни кусочка и торбочки нет ". Вернулся Иван в коммуну в сопровождении Дарьи Денисовой. Она и дополнила сообщение.
—  Я притащила его к себе, иначе замёрз бы на улице. Лежит без памяти. Обмыла, об-тёрла  его лицо, положила на ранки тряпочки, смочённые  в  травяной водичке. Открыл глаза и спрашивает, глядя на меня:  " Чёй-то ты здесь? Где я? ". Опамятствовал он. Говорю ему:  " Ночуй у меня ". Отвечает:  " Дома потеряют, перепугаются, Веди меня в коммуну ". Напоила Ваню чаем, отлежался он, и пошли за речку.  Это его братья Зайцевы отдубасили, ублажили коммунара за хлеб  —  кроме  них, никто  в селе не решится на такие грязные безобразия. Но кто насмелится   сказать про них правду?
— Як таперички,  Тёртый Калач, пидышь до хат?  —  спросил его Иголкин, коверкая русский язык, считая, что этим сам  заставит Ивана отказаться от хлебной затеи, а он же  свой человек, очень нужный для коммуны.
—Ходил  и  буду ходить.
— Упрямый ты, Иван,   —  упрекнул Болтова председатель коммуны.  —  Ещё бока намнут. Этого добиваешься?
Прослышали и в уезде о болтовских хождениях с калачами. Из уездного исполкома пришло письменное предписание: прекратить в голодный год дразнить хлебом.
В связи с этим или нет, но вскоре  от уездного исполкома и уездного комитета партии прибыл в коммуну уполномоченный. Ему предстояло разобраться, как коммуна справилась с продразвёрсткой. Прибыл хмурый и молчаливый представитель, который коротко отрекомен-довался:
— Чащин Григорий Тимофеевич. Буду  ревизировать документы по продразвёрстке и осмотрю ваши зерновые запасы. Начнём с зерна. У кого ключи?
Болтов пошёл домой за ключами. Встретив в ограде Антона, коротко ему сказал: 
     — Похоже, я отходил по сёлам с калачами  —  уполномоченный уедет от нас на жерё-бой  кобыле. Так и ни с чем коммуна останется.
Такое заключение Ивана об уполномоченном  ошеломило Бондарева и Иголкина.
— Он хочет нас опустошить?  В амбаре много зерна, Но если разделить его по семьям, то выйдут кучки.
Осматривая амбар, где хранилось зерно, Чащин спросил:
— Взвешивали зерно?
Получив утвердительный ответ, уполномоченный отметил:
— Зерно хранить умеете. Разделили его на посевной, фуражный и продовольственный. Посмотрим, как у вас по бумагам учёт.
Целый день Чашин вникал в журналы коммуны, считал на счётах, к вечеру заявил:
— Бумаги бухгалтерские правильно ведёте и в хозяйственных журналах порядок.   У меня претензий нет. Можно созывать совет коммуны и пригласить коммунистов.
— У нас три  коммуниста и трое в совете.
— Особых секретов нет  —  можно всех пригласить и провести собрание. Продразвёр-стку вы перекрыли. Было бы замечательно, если бы сдали ещё немного зерна  —  для ровного счета. Вы много от этого не потеряете, зато пополните закрома  Родины.
Председатель коммуны пояснил уполномоченному:
—Нас не стали облагать как бедняков, хотя из двенадцати хозяйств  —  9 бедняцкие и только трое середняки. Нас же обложили по первой категории как зажиточных крестьян, про-ще сказать, как кулаков. Мы справились успешно с заданием по поставке хлеба государству, даже перевыполнили  доведённое  до нас задание.
—Я не требую от вас большого количества хлеба, нам дорог  каждый килограмм  зерна  —  голод терзает. Вы знаете об этом. Я не приказываю, а прошу:  помогите стране.
— Сколько нужно зерна, чтобы был ровный счёт?   —   спросил Чащина Болтов.
—Вы выполнили задание по продналогу на 147 процентов. Доведите до ста пятидесяти и будете в числе лучших по уезду.
—Сущий пустяк,  —  заметил Болтов.
— Мы учтём ваш совет, Гаврил Тимофеевич,  —  заверил  Бондарев   уполномочен-
ного из уезда.  —  О стране мы беспокоимся. Будет сильное государство, и мы окрепнем.
Всё завершилось благополучно. Перестал ходить Болтов с хлебом по населённым пунктам. Но приклеилась к нему кличка,  данная ему малышнёй, и не отклеишь, сколько ни старайся   —   во всех  ближайших поселениях  знали  Ходячего  Калача   из коммуны  " Заря Любви ", а фамилии его не помнили.


Глава двадцать пятая

Беда


!922  год не совсем складывался благоприятно для коммуны  " Заря Любви ".  Про-изошли такие обстоятельства, из-за которых   всем коммунарам в эту годину  пришлось серь-ёзно поволноваться, достаточно сильно попереживать.
Печальное известие пришло из села Кабанье. В уезде действовала  банда Бурёнка. Воз-главлял  её бывший офицер колчаковской армии. Расположившись на юго-востоке уезда, в от-далении, бандиты действовали нагло. Они нападали на безоружные обозы с зерном, убивали активистов, грабили сельчан. Бандитов не могли выловить, так как они хорошо знали мест-ность и находили поддержку среди отдельных крестьян.
Коммунисты  Пётр Купин и Павел Стафеев создали  в селе Кабанье коммуну из бедня-ков. Банда Бурёнка решила расправиться с коммунарами. Бандиты тёмной ночью ворвались в село и, выражая злобу  на власть, убили председателя коммуны Петра Купина, его жену Аг-рафену, четырёхлетнюю дочь и члена исполкома сельсовета Григория Холодного. Грабили и убивали, чтобы запугать крестьян.
Узнав о трагедии в Кабанье, Никита Бондарев с печалью в голосе сказал:
—Жаль Петра и его семью.  Умного  человека  потеряло село. Договорился встретить-ся с ним  —  не пришлось, а мы многое хотели обсудить.
— Злобствуют,  —  заявил Болтов.  —  В ту ночь, когда погибла семья Купиных, был убит депутат сельского Совета Григорий Евлампиевич  Холодный. Сражён пулей секретарь партячейки коммуны  " Свет " Карлушин. Хотят вернуться к  прошлому  и убирают своих не-другов.
— Гражданская война  показала, что основная масса населения  против эксплуатато-ров, однако  кое-кто не хочет с этим считаться и не признаёт новую власть,  —  рассудил Ра-китянский.
— Безжалостно расстреливает власть убийц. Так им и надо,  —  высказал своё  мнение Антон.  —   Лошадь заболеет, переживаешь, а бандитам людей не жалко.
Однажды ранним утром  Никиту разбудил стук. Глянул в окно:  не слезая с седла, бил кнутовищем по стеклу  Емельян. Что-то случилось? Никита сунул ноги в валенки, набросил на плечи полушубок и выскочил наружу в нижнем белье. Морозный ветер обжёг лицо. Затре-петали его белокурые волосы.
— Что случилось?
— Брат, у нас увели породистую кобылу.
— Ту,  племенную? Подымай Антона. Я сейчас оденусь.
 В конюшне, когда Антон седлал самого резвого коня, Никита наказал братьям: 
— Будьте осторожны. По одному не ездите. Антоша, захвати берданку.
— По людям стрелять?
— Кто тебя заставляет палить из ружья? Для страховки. Человеку с оружием всегда подчинятся. Выстрел в воздух  —   вступает в действие полная воля конвоира. Будто ты, Ан-тон, в армии не служил, приходится тебе пояснять. Еэжайте, я поконюшую.
Уехали братья. Весь день Бондарев не находил себе места. Лелеет мужик лошадку, свою мечту, ухаживает за ней, а её раз и  —  нет. Злодей радуется, что чужой труд в его руки даром попал. Потерпевшему  что делать? Стреляться?  Мечта улетучилась. С чем остался?  Как жить ему дальше? Переживание под старость досталось отцу.
Много лет Тимофей Бондарев копил деньги, первоначально даже никому не разглашая свой замысел. Потом он открыл свою тайну сыну и жене. Смысл  её заключался в покупке по-родистого жеребца, какого в округе ни у кого нет. Крестьяне, желая иметь добрых коней, бу-дут приводить к нему своих кобыл. Но не так-то всё просто, задумал и сделал. Очень скупо прибавлялись деньги в мошне, ибо Тимофей мог продавать только  пшеницу и овёс, иногда продавал выделанные шкуры, другого товара у  него не было, да и излишек зерна не ахти ка-кой. Тогда он сказал снохе:  " Евдоха, готовь  холст к осенней ярмарке   —  жеребца  будем покупать". Евдокия сильно удивилась: " Жеребца?  Тятя, у меня нет даже платья для церкви".  —  "В холщовом сходишь",  —  ответил ей свёкор. Но и холст не выручил  —  подскочили це-ны на лошадей. Лишь с началом германской войны возросла потребность в зерне и цены на хлеб выросли. Занял Тимофей у старшего сына Ивана 20 рублей  —  добавил к накопленному ещё  и купил орловского рысака. Даже много богаче Тимофея Колесник и Гаркуша  не могли позволить себе такое приобретение  — всего полно у них, а денег, как у всех крестьян, мало-вато.
Любое богатство относительно. Иной крестьянин недоедал, недопивал, ходил в обнос-ках, держа деньги в кубышке. Пришлось потом екатерининками, как картинками, кованые сундуки обклеивать. Другой картошку в мундирах заставлял варить, не очищая её, ел толчён-ку на воде вместе с батраками. Зато радовался, что у него каждый год  —  новый конь. При отступлении колчаковцы зашли к нему во двор и забрали лошадей. Был богат, стал беднякам сват. Свирепствует голод из-за погодных засух. У крестьянина иного есть запаски хлеба, но он ни с кем не поделится, ест блины в масле и улыбается  —  доволен своим положением. Но мор всегда сопровождается эпидемиями. Налетел тиф, и слизала заразная болезнь всё семейство скопидома. Растащили после похорон моментально его подворье. Через год односельчане на небольшом кладбище не могли указать, где покоится прах прижимистого семейства.  Богатого мужика родственники  увезли хоронить на чужой погост, опасаясь, что в родном месте надру-гаются над его могилой   —   так он всем насолил, так всех обобрал при своей жизни, что род-ные не сомневались:  будут ему,  мёртвому, мстить. Знал я одного мужика в сороковых годах. Сторожил он ночами зерно на току, и никому не давал воровать  —  осознавал, как нужен хлеб государству  для фронта. За такую его неуступчивость кое-кто шёпотом обзывал его " кулаком ". Моё десятилетнее сознание такое прозвище не принимало, потому  что  я  знал, что все кулаки высланы из села. Позднее узнал, что этот крестьянин держал круглогодично батра-ков, имел лобогрейку, несколько коров и лошадей. В целом его хозяйство, по  тогдашним  по-нятиям, подходило  под категорию кулацкого хозяйства. И он был в списках, кто подлежал раскулачиванию. Когда на собрании поставили вопрос о его выселении, крестьяне дружно воспротивились. Сына его,  у которого намного было меньше хозяйство, чем у отца, раскула-чили  —  большинство проголосовало за его отправку в ссылку. Почему его отца  не сослали? Потому, что он, имея  крепкое хозяйство, был хлебосольным семьянином. Кто бы ни заехал к нему с ярмарки или проезжая мимо, в его доме  накормят, угостят чаем с сахаром  —  любого, будь это русский,  или татарин, или цыганка, без всяких различий потчевали. В трудное вре-мя, особенно в неурожайные годы,  проситель из бедняков не получал от него отказ  —  де-лился, чем мог. Батраков не обманывал, при добром урожае  награждал дополнительно, сверх  договорной  платы. Авторитет на селе у него был  большой по его делам и по отношению к людям. Уважали его за справедливость. Гуляют. Кончилось спиртное,  всем хочется  ещё вы-пить, а денег ни у кого нет. Иван скажет:  " Бери мою  шапку и беги в лавку ". Отказа никогда не было. Он вступил в колхоз. Своих лошадей и коров добровольно передал в сельхозартель, и сам работал в колхозе. До войны  в артелях ещё бытовали кулацкие лошади, но их не выде-ляли, однако на одну всегда показывали пальцем:  " Это Ивана лошадь ". Среди колхозников не возникали разговоры, что кого-то зря сослали или по ошибке выслали. Такие высказывания появились много позднее, особенно в бытность  правления Хрущёва, когда пытались  показать  " пагубность руководства "  Сталина, будто Никита Хрущёв  не был одним из важных участ-ников этих неприятных дел. Колхозники не вспоминали выселенных, они просто забыли их, как не вспоминают растаявший весной снег.
Для чего я привожу эти  примеры? Для того чтобы увязать течение мысли с современ-ностью. Ни государственные, ни административные органы не принимали  решений о выселе-нии. Такое устраивали сами крестьяне  на сельских сходах, на своих собраниях. Если кого-то ругать или обвинять за раскулачивание, то, на мой взгляд, нужно прежде всего этот грех воз-лагать на односельчан сосланных. Обычно на таких собраниях присутствовали и проводили это мероприятие  председатель сельского Совета и секретарь партячейки. Административные органы уже потом приступали к выполнению решений собрания села. Если кого-то обвинять в раскулачивании, то в первую очередь, видимо, винить надо односельчан кулаков. В крепких зажиточных хозяйствах  они не увидели идеальных хозяев, которые бы заботились не только о себе, но и о сельчанах. Такие хозяева большую часть прибавочной стоимости  забирали себе, потому попадали в разряд мироедов, крестьянских кровопийцев, которых ненавидели одно-сельчане, особенно бедняки, а они составляли большинство на селе. Беднота воспользовалась возможностью припомнить все невзгоды, которые они, как батраки, терпели длительное вре-мя, и  вынесла суровый приговор  —  высылка из села в необжитые края. Тот, кто считает, что эксплуатация чужого труда, не оставляет следа, сильно огибается. Из поколения в поколение передаются и закрепляются в сознании все моменты несправедливости. Это относится и к на-шему времени, хотя сейчас право на несправедливую собственность охраняется мировой  "элитой". Помнят и не забудут, когда коров вывозили из совхоза автобусом, когда громили животноводческие комплексы и фермы, пускали  бульдозер на кирпичный объект, чтобы не возродились совхозы,  колхозы, предприятия.
Процесс раскулачивания   —  это проявление "народной демократии ", а я называю её новгородской демократией (все вопросы рассматривает вече  —  народ):  проблемы разреша-ют люди по незримой воле других. Не так часто, но позднее в советское время  пользовались новгородской демократией. Такой пример. Секретарь райкома партии из-за личных огорчений точит зуб на директора совхоза, но дела в совхозе идут неплохо. Вытащить его на бюро рай-кома за такие просчёты и обсудить его проступок, но, ясно же, члены бюро проголосуют за лёгкий укольчик, так как хозяйство на подъёме. Вина его в том,  что он отправил на мясоком-бинат свою корову вместе с совхозными и получил за скотину средней упитанности  деньги из кассы совхоза. Сдал бы свою корову сам   —   но нет у него времени,  —   приняли бы по высшей упитанности, ибо  коровёнка не доилась,  и потому была упитанной. Кроме этого, на-косил сено, а за пользование механизмами хозяйству не заплатил. Партком совхоза вынес ему строгач, минуя первичную организацию, нарушив устав КПСС, партийную демократию. Сек-ретарь райкома недоволен. Поэтому персональное дело директора выносится на общее пар-тийное собрание совхоза. В разгар сезона  объявляют выходной. На собрании претензии к ди-ректору есть. Убрать его, считают рядовые члены партии, другого, лучше зтого, пришлют. Исключили директора из партии, лишили его должности. Попробуй на бюро проголосовать против воли народа и секретаря райкома!  С того времени в совхозе каждый год  —   новый директор, послушный, податливый, любое указание принимал без оговорок. И на партконфе-ренции не задавал каверзных вопросов. Сработала "народная демократия". 
Новгородской демократией воспользовался Горбачёв, чтобы развалить экономику страны,  ввёл выборы директоров предприятий. Мало ли может быть претензий к руководите-лю у подчинённых?!  Организаторы производства, знатоки отрасли, имевшие многолетний опыт,  были изгнаны,  предприятия лишились  " красных "  директоров, кое-кто из них  пере-лицевался, раскусив требования руководителей страны. Новые  " хозяева " поняли, что можно сократить выпуск продукции или вовсе остановить производство, ничего не поставлять смеж-никам  —  никто за это не спросит, и пошла болтовня, что всё старо, всё изношено, неконку-ретно. Зачем же  хапать  хлам? Скупали ваучеры, акции, чтобы захватить предприятия  с  " из-ношенным "  оборудованием. Тысячи заводов и фабрик пустили на металлолом, обеспечивая зарубежье металлом. Производить в стране стали только то, что покупала заграница. Могучая страна обанкротилась, миллионы людей стали нищими. Исчез огромный социальный слой  —  рабочий класс. От переделки политического и экономического строя выиграла не страна, а от-дельные лица, крепко обогатились заграничные магнаты за счёт развала нашего государства. Вот что дала стране и народу  " новгородская демократия ". В Великом Новгороде демокра-тию использовали во имя укрепления новгородской земли. В наше время в стране действуют наоборот. Но во имя чего? 
Тимофей Бондарев в 1929 году не попал под ломку  "новгородской демократии", хотя можно было наскрести,  чтобы его хозяйство подвести  под первую категорию, на основании которой предстояло бы рассмотреть  его выселение. Батраки у него работали, иногда нанимал их на сезон. Имел три лошади и три коровы. От жеребца  Тимофей 7 лет получал  дополниль-ный доход, что позволило ему  накрыть дом железной крышей. На выселках это был третий дом под железом. Были времена, когда располагал Бондарев табуном лошадей.  На выселках, да и в Потаниио  все уважительно относились к Тимофею Алексеевичу Бондареву, как и он ко всем. Не в крыше дело, а в характере. Небольшого роста   мужичок с насупленными седею-щими бровями, с большой проседью в бороде и усах, в любое время  суток откликался на зов крестьянина. Если в хозяйстве заболевала скотина, осмотрит  животное, подскажет, что делать с  настоем трав. Если рана у лошади или у коровы, то промоет больной очаг, оставит буты-лочку с целительным зельем для повторения  процедур. Снова зайдёт к хозяину и узнает, как идёт выздоровление животного. В страду он всё равно оторвётся от работы и окажет помощь, выразит сочувствие крестьянину. За такое ветеринарное обслуживание Тимофей не брал ни-какой платы, считая своим долгом  помочь землякам. К этому бескорыстию приобщил и сына Емельяна. С батраками у него  —   полный лад, никаких трений. Тимофей Бондарев вырастил сыновей-богатырей, которые настойчиво трудились и никому вред не причиняли.  Его многие родичи трудились в коммуне " Заря Любви ". Эти достоинства Тимофея Бондарева высоко це-нили бедняки, не желали его терять. В колхоз Емельян, его сын, вступил и стал ветеринарным санитаром, занимая должность ветфельдшера, пройдя обучение на курсах в Омске.
Вечернюю зарю, румянно-раздольную, Никита  Бондарев провожал во дворе коммуны, ожидая возвращения братьев. Играл багряным цветом  небосклон, а в душе  щемило. Вырас-тил отец  кобылицу от орловского рысака. Она уже подарила ему за последние три года  ко-былку и жеребчика,   вновь была жерёбой. Тимофей предполагал, что принесёт она двойню. "Отец,  —   рассуждал Никита,  —    переживает теперь  —  боль нестерпимая, утрата для него невосполнимая. Найдут кобылу братья? В прошлый раз, когда увели  со двора,  Емельян оты-скал её. Посчастливится сейчас? Кто знает?
Зацокали копыта. Подъехали два всадника. Заиндевели шапки, усы, брови. Морды ло-шадей, особенно их ноздри  и ресницы, иней облепил. Кони тяжело дышат, фыркают, пар ва-лит из их ноздрей,  но стоят спокойно   —  намаялись бедняги.
— Напрасный труд,  — с огорчением сообщил Антон брату. 
— След от подков прослеживается хорошо до Куликово, затем сворачивает на Юрьево. С  выходом на Московско-Сибирский тракт ни вправо, ни влево следа нет,  —    сообщает Емельян подробности расследования,
— Жулики обмотали ноги кобыле тряпками?  —  спросил Никита.
— Похоже так,  —  согласился  с братом Антон.
— Мы проехали километров 6-7  по тракту в одну сторону,  потом  —  в другую. Ду-мали, разорвутся обмотки  и увидим след   подков,  —  подробно пояснял Емельян
— Напрасно. Спрашивали у проезжающих, но никто  не видел  верховых.
— Вы точно опознали след кобылы?
— Среди десятка отпечатков следов Емеля легко отличал поковку Желязо.
— За Юрьевым находили, а на тракте следа  нет. Может быть, ожидали на тракте, уло-жили в сани и увезли
—Чужой, не  знакомый с местностью, не смог бы определить, где стоит кобылица. Кто-то знающий навёл,  —  рассуждал Бондарев.  —  Могли увести жеребца, но прицелились на его подругу
—  Чё тут толковать, чики-брики?  Известно им было, что она жерёба. Отец не скры-вал, что ожидает от неё двойню.  Вот и позарились на неё. Подсказать есть кому. Знаете, ка-кой сосед у отца,  — с раздражением заметил  Антон.
— Но как доказать?  —  с горечью в голосе заявил старший Бондарев и потом добавил:  — Антоша, съезди к отцу, и вдвоём успокойте родителей. Они вас заждались
Простыл след  кобылы. Чистая работа вора. Скрыть племенную кобылу от чужого взо-ра трудно. Будут утверждать, что на базаре купили  —  рынок любую  грязь  отмоет.
Но это было не последнее происшествие.
В январе на 5 часов вечера созывалось в Куликово волостное собрание коммунистов. Никита, зная, что приедет поздно вечером, наказал детям:
— Как сядет солнце, Нюра, вместе с Яшей подложите сено овечкам. В углу лежит. Ку-риц я накормлю перед отъездом.
— Накормим,  —   бойко ответила дочка.  —   С Яшей пойдём кататься с горки.
— Долго не задерживайтесь там  —  морозно сегодня.
Дети ушли. Лукерья, протерев полотенцем посуду после мытья, составила чашки и чайнушки в шкафик. Сняла с головы белую косынку, поправила гребёнкой волосы на голове и вновь накинула на неё косынку, завязав узелок под подбородком.
— Я, Никита, прилягу  —  почему-то поташнивает,    —  сообщила она мужу.
— Полежи  —  кто тебе не даёт? 
Не раздеваясь, Лукерья  легла на кухонный топчан, не раскрывая верхнее рядно. Ники-та подошёл к ней, сел на край постели и спросил:
— Луша, может быть, мне сегодня не ездить на собрание? Как ты себя чувствуешь? Не родишь без меня?  —  Никита погладил ладонью её живот. Лёг рядом с ней, сбросив с ног ва-ленки, продолжил разговор:  — Смотри, без меня не роди. Что-то у тебя ныне живот большой.
— Побольше вроде. Но не такой он уж с лишком. Может, привыкла?
— Шестые роды предстоят. Пора и приглядеться. Троих лишь сохранили. Хорошие ребята растут. Стёпу от учебников не оторвёшь. В этом году Яша пойдёт в школу. Не успеешь оглянуться, как вырастут. Быстро время бежит.
— Времечко спешит,  —  подтвердила Лукерья.  —  Чё-то я стала хуже себя чувство-вать. В поле  редко бывала  —  всё болела. Спасибо, коммунары берегли меня. Если бы в ком-муне не были, не знаю, как бы справились  с хозяйством.
— В коммуне у меня вроде силы прибавилось  —  молодым себя чувствую.
— Таким, как на свиданье ко мне бегал?  —  улыбнулась Луша полной улыбкой.
— Наверное, так. А к тебе я всегда рвался с той поры, как на ярмарке тебя высмотрел. Чуть чего, зашагал в Тургеневку, это почти 20  километров. Тятя лошади не даёт  —  берёг для поля её. Думал, зачем пешком ходить, когда можно по реке доплыть. Грёб против течения, приходилось на вёсла нажимать. Показалась Стародубка  —  близко, но кружит речка, Целый час прошёл, тогда только миновал Стародубку. Так и Калачинск объёзжал по  вертлявой  реч-ке, к Тургеневке  у реки  поворот за поворотом. Плыву и рассуждаю: буду искать свою нена-глядную, плохо, что в незнакомом месте надо оставлять лодку  — не уехал бы кто на ней. Глянул, а ты у воды стоишь. На тебе голубая косыночка и сарафан из отбельного холста раз-вивается на ветру. Как ты догадалась, что я приплыву? Я же тебе не говорил об этом. Смотрю:  стоит моя красавица!
— Я целый день была не своя:  чё-то нудит сердце, не даёт покоя. Решила сходить на речку  прохладиться. Плывёт лодка. Размечталась:  "Мой Никитушка взял бы и подплыл!" Чу-до по щучьему велению свершилось  — ты в лодке! Гребёшь и меня не видишь.
— Увидел, так чуть из лодки не выпрыгнул! Перестал грести, а течением назад пота-щило. Показалось, так долго грёб к тебе  —  сил уже нет. Ждёт меня моя коханочка.
— Славно мы тогда времечко провели!  —  вспоминая прошлое, восхитилась Луша.
— Досыта нацеловались  —  никто нам не мешал.
— Ты, Никитушка, любил целоваться.
— Я и сейчас тебя расцелую!  —  Он прижался к её губам.
— Никитушка, хватит. Ты бы уснул с часок. После ночного дежурства не ложился.
— Часок не мешало бы храпануть. Лушенька,  посмотри,  —  он показал на потолок, где в матку был вбит крюк,  —  на эту загагулину скоро   повесим люльку. В ней будет колы-хаться моё  дитё.  Пора  для ребёнка сделать заказ Степану.  Может, попросить Семёна спле-сти ажурную, такую красивую, вроде корзиночки?
—Успеется, Никитушка. Время ещё есть. Я после родов в горнице полежу, а  потом перейду в кухню.
—Бондарев повернулся на спину, закрыл глаза. Замаячил перед ним Ефим Белозёров из Куликово. Вспомнил, как проходило собрание в этом селе в конце декабря 19-го года. При-сутствовало 6 членов, 2 кандидата в члены партии и 21 член союза молодёжи, Михаила Игол-кина избрали председателем собрания. Надо на партийном собрании выбрать секретарём коммуниста, чтобы вести протокол, но оказалось, что из восьми никто не может писать. Обра-тились к молодым, и у них все неграмотные. Поручили секретарство ответорганизатору уезд-ного комитета комсомола Михаилу Смирнову  —  он только что создал с Ефимом комсомоль-скую ячейку.  Да и в коммуне грамотных  —  пшик. Надо учить читать.
Никита проспал больше часа. Оделся, поцеловал  Лукерью и ушёл. Она поставила  чу-гунок с неочищенной картошкой на плиту, вмонтированную в русскую печь, и подожгла дро-ва в печку. Дети с улицы ещё не появлялись.
Они вернулись домой в сумерках. На столе уже стояли капуста в чашке и крынка мо-лока. К ним поставила Лукерья на подставке чугунок с картошкой, от которой вверх подни-мался пар. Только открылась дверь, Лукерья спросила:
— Где вы пропадали так долго?
Нюра не ответила матери, а сама спросила:
— Мам, давала овечкам сено? Его в углу нет.
— Накормила. Им скоро ягниться, а вы их голодом морите. Где долго были? Замёрзли. Мойте руки и садитесь за стол
— На горке катались, мама.
—Я упал и разбил нос,  —   стал рассказывать Яша.  —  Мы его снегом замораживали, чтобы кровь не шла.
—Нюра, ты  спятила?  Могла ребёнка простудить. Домой бы скорее вела его.
—Чуть-чуть только держала.
—Нет, долго,  — возразил ей младший брат.  —  Нос замёрз, потом не кровь, а сопли побежали.   
  — Нехорошо, Нюра, обманывать. Матери надо говорить правду,   и тебе больше  дове-рия будет. Кто тебе ближе всего?  Мать и отец. Разве плохое они тебе желают? Никто тебя так не пожалеет, как твои родители. Быстро  к  рукомойнику  и —  за стол! Конопляное масло бу-дете есть?
— Будем!  —  разом, в один голос,  закричали сестра и брат.
После ужина Лукерья спросила детей:
— Наелись?  —  потом предложила:  — Лезьте на печку греться.
— Я  лягу в постель  —  спать хочу,  — сказала дочка и прошла в комнату.
Яков, захватив под мышку свои и сестры валенки,   полез на русскую печь. Быстро припекло ему правый бок, он отодвинулся от средины вглубь печи и перевернулся  на  левый бочок, спиной к лазу. Вскоре он крепко уснул  — иззяб на морозе.
У Лукерьи было пасмурное настроение:  она не ощущала никакой боли, но навалилась на неё вялость, тупая хандра  —  ничего не хотелось  делать, хотя знала, что домашней работы невпроворот:  надо  связать Стёпе шерстяные носки, Яше  — варежки  (уже истёр на горке прошлогодние), следует докончить вязку скатерти, чтоб не лежала в сундуке. Махнула на всё рукой и села на топчан. Не сходить ли к Марии? Она одна. К ней, наверное, собрались на по-сиделки.  Мужики  —  Иван, Михаил, Антон, два Фёдора, Степан, Василий, Алексей  —   уб-рались  на двух подводах в Куликово. Кому обязательно там надо  быть, а кто поехал просто поглазеть.
 Без мужчин у них, у женщин, на вечёрках  свои бабьи разговоры:  начнут тары-бары, как жилось с десятилетнего возраста и кончат сегодняшним днём. Расспросят, допытают и расположат любую к откровенному разговору. У них точная информация обо всём и обо всех.  Знают, у кого дети праздничные, послепраздничные,  кто зачат в пост. Любая из них могла бы быть свахой, которая бы дала правдивую характеристику любой невесте. Ещё только год ре-бёнку, а они уже знают, будет ли он работящим, или пронырливым, или вялым в жизни, или станет ленью  несусветной. Прогнозы их  безошибочные и чрезвычайно поучительны для дру-гих, кто ещё молод годами.
Если в доме посиделки и есть дети, мать позаботится о них: отправит вечером на ули-цу, чтобы наигрались на свежем морозном воздухе, набегались бы досыта, а потом после ап-петитного ужина улеглись бы спать и крепко  бы уснули, чтоб не слышали щепетильных тол-кований. Бывали случаи, когда пронырливая девчонка просыпалась и, ошарашенная   бабьими пикатными сообщениями, безотрывно до конца прослушивала их предсказания, наговоры и сплетни,  забыв  про  свой сон,  и не подавала утром вида, что не выспалась, что она что-то знает про многих женщин, зато  многое учла для себя на будущее.
— Почему у деда Тимофея такие мужики богатырские? Сам он сухенький, небольшого росточка, а сыновья как на заказ  —  один другого краше,  — начала разговор на вечёрке Ана-стасия Ракитянская.  — Ни одного из всех в великий пост не попытался сделать. Когда про-дукты в достатке, тогда и дед  хорош. Заботились они о продолжении рода.
— А  твой чем плох? Великан! Дураков не делает,  —  всполошилась  Мария, понимая, что к ней подбираются, ей придётся выкладывать подноготную  жизнь  — её очередь.
— Ты, Маруся, не уводи разговор в сторону  —  Настя о себе рассказывала уже,  —  заметила Евдокия,  —  Твой  черёд.
— Скажи  откровенно:  твой Антон как мужик силён?  —  настаивала Ольга.
— Говори-говори, не стесняйся,  — потребовала Марина. От неё Бондарева такого под-воха не ждала  —  дружили  давно крепко.
— Мы же всё выкладывали о себе,  —  поддержала Марину Евдокия.  —  Начинай.
— Чё о нём говорить?  —  наконец решилась Мария.  —  Знаете, под любое крылышко готов подкурнуть. Не зря же  дали ему кличку   —  Жеребец.
Все дружно засмеялись.
— Я бы ушла от него  —  больно драчлив, когда под мухой,  —  продолжала Мария,  —  но больно хорош в постели, не могу от него оторваться.
—Бьёт, а она его беспросветно любит,  —  подтвердила сказанное  Марией  Марина  и дополнила:   —  Мой муж,  Мишенька,  меня никогда даже пальцем не тронул.
Лукерья Бондарева не смогла уснуть  —  неспокойно себя чувствовала, малыш посто-янно толкался в её животе. Она встала с постели, натянула   платье, сунула босые ноги в ва-ленки и стала ходить по  кухне от стола к порогу входной двери и обратно. Почувствовала от-далённую боль в животе. " Скорее бы приехал муж,  —  подумала она.  —  Чё-то неладное  творится  со мной в этот раз.  Возможно, надорвалась, таская глину, когда обмазывала стены домов?  Но прошло более трёх месяцев, как бросили мазать. Чё делается? Не пойму ".  Налила в чугун  воды  и поставила его на плиту  —  потребуется  тёплая  водичка. Волнение, тревога  не покидали Лукерью, беспокойство одолевало её.
Яша крепко спал на русской  печке. Он, наверное,  не проснулся бы до утра, пока бы не рассвело, но громкий стон матери разбудил его. Не соображая  ничего (первоначально поду-мал, что   ещё  продолжается его сон, а в сновидении  орала толпа на горке), он лежал и при-слушивался, но стоны и горестные вскрики не  прекращались. Яша, в конце концов,  уразу-мел:  происходит в их доме что-то необычное и горестное. Вставать  побоялся, ждал;  когда заговорят, и он  поймёт, что произошло, но никто не разговаривал. Наконец разобрался:  по-стоянно всхлипывает и болезненно вскрикивает мать. Что с ней случилось?  Заболела?
Яша перевернулся на правый бок. Хотя на кухне не горела керосиновая лампа, поло-винная луна, полумраком освещая кухню, чётко отражала  свет от побелённого потолка на пол. Яше бросился в глаза крюк, вбитый в потолочную матку, на который была намотана ве-рёвка, спускающаяся вниз. Глянул на пол кухни и   обомлел   весь:  плашмя распластанной лежала мать на спине на голых  плахах. Ноги разбросаны в сторону, между  ними видны кро-шечные детские ножки. Выше кукольных  ступней  точёные голени дитя обмотаны бечевой, спущенной  с крючка  на  потолке. Мать изо всех сил кричит и, упираясь в пол двумя  руками,  прилагает усилия, пыжась оторваться от верёвки, и  двинуться вперёд. У её ног  огромная лоснящаяся при лунном свете лужа.  " Это кровь! "  —  стукнуло в детскую голову Яши  —  он весь съёжился от страха.  Очень громко,  дурным  голосом, стонет мать. Зажав  уши  и глаза ладонями,  семилетний ребёнок падает ниц на печи. Ему  многое непонятно. Где Нюра? Неу-жели она не слышит? Слез бы с печки и прошёл бы к ней, но там   —  кровавая лужа!   Жа-лобные материнские крики прдолжались непрерывно. Их не могли заглушть его ладошки
Чуть отнял пальцы  от ушей, ясно услышал Яша глубокий вздох и детский плач.  По-смотреть? Страшно и стыдно!  Хочется  зареветь, но мать услышит.  Запропастилась куда-то его  сестра. Позвать её, крикнув изо всех  сил, но громче матери, ему не суметь. Глянул на по-толок:  верёвка на крюке ослабла, повисла. Кого-то надо позвать. Как пройти? Неумолкаемый плач ребёнка. Сколько у него сил, что столько времени не умокает! Что же делать? И снова  нестерпимый материнский рёв   —  его невозможно слышать!  Кричит мать во всю мощь сво-их   сил. И ему, Яше, захотелось зареветь, что есть мочи.  Посмотрел на крюк в потолке  —   верёвочка  вновь  напряглась. Глянул вниз:  связаны малюсенькие ножки другого   дитёночка  —  мать вытягивает его из себя, отталкиваясь от пола руками.  Первый родившийся,  залива-ясь,  плачет. Ужас! Крик матери обрывается. Уже два   младенца кричат, лёжа на полу, снуют кулачками. Мать лежит недвижимо, раскинув в стороны руки. Стучит беспокойно сердечко у семилетнего наблюдателя.
Наружная дверь в доме широко распахнулась. Яша увидал клуб морозного пара и за-куржлевенную шапку отца. Он застыл в недоумении.
— Что такое? Что случилось?!  —  Пригляделся в сумерках.  — Луша родненькая, ты родила?!  Ты одна?   Бедненькая   моя!  Как такое случилось?
Рывком Никита сбросил с себя полушубок на пол, склонился над детьми.
— Верёвка?! Зачем?
Он положил детей на мать, подхватил жену руками под спину и понёс их на топчан. Лукерья чуть слышно стонала и тихим  голосом  сказала мужу: 
— Отрежь им пуповину.
Никита, перешагнул лужу крови, заскочил в горницу и принёс ножницы и одеяло, на-крыл  стёганным  Лукерью  с детьми.  Слабым голосом  она умоляла любимого мужа:
— Полежи со мной,  дорогой.
— Хочу позвать женщин.
—  Успеешь, Никитушка. Ложись
Он лёг поверх одеяла. Глаза Лукерьи блуждали  по потолку,  словно что-то  искали.  Взор  её  застыл  на  крюке с верёвкой. Она тихо попросила: его:
— Развяжи её и сожги  —  не хочу, чтобы люди видели.  —   Никита попытался встать, чтобы  немедленно выполнить желание жены, но Лукерья снова обратилась к нему:  —  Помо-ги мне  покормить детей.
Двойняшки,  пригретые теплом матери и одеяла, спали на её груди. Губы их притрону-лись к соску и  зачмокали. Лукерья, наклонив  голову, неотрывно смотрела на новорождён-ных.
— Дочь и сын,  — радостно сообщил ей Никита.  —   Пятеро у нас.
— Да,   —   слабым голосом, будто она передала все свои силы  родившимся, подтвер-дила сказанное Никитой  и задумалась.
Бондарев ножницами отрезал пуповины и сказал при этом: 
—Не успел заказать  Степану люльку-корзинку. Семён за день не управится. Пусть спит в дощатой. Правда, Лушенька?
Яша, не выдавая себя, что не спит, не проронил на печи ни звука. С приходом отца его колотила мелкая нервная дрожь и безудержно катились  слёзы из глаз. Он вытирал их  ладо-нью, но они, не останавливаясь, текли и текли.
Дети насосались молока и засопели. Никита принёс из сундука пелёнки  и бережно за-вернул в них каждого. Они, измученные, крепко спали.
— Приляг, мой любимый,  —  снова Лукерья позвала к себе мужа.
— Надо прибрать на кухне.
—  Ещё уберёшься. Хочу поговорить.
Никита лёг рядом с ней. По другую сторону от неё, накрытые одеялом, спала  двойня. Он заметил, что лицо жены ещё больше побелело, появилась синева под глазами.
— Я умру, мой милый. Изошла вся кровью.  Наверное, много её потеряла,  и силы ос-тавляют меня. Чувствую:  холодеют ноги и руки
— Что ты,  милая моя! Мы только начали жить по-настоящему. Поживём ещё с тобой.  Детей вырастим. Столько радостей нас ожидает!
— Нет, любезный  муженёк. Разлучимся мы.  Плохо мне. Я ухожу от  вас, моя любовь. Боли сильные. Слушай, мой любимый. Я жила с тобой как за каменной стеной   — не могла насмотреться на тебя. Перенесла все невзгоды, когда тебя не было дома. Ждала тебя, желан-ного. С  тобой жить   —  радостью было для меня.  —  Она прервала разговор, вздохнула и чуть слышно продолжила:  — Не могу говорить. Тяжело. Задыхаюсь. Береги детей,  Ники-тушка. Выучи их. Прощай, мой милый.
Лицо Лукерьи дёрнулось, голова повернулась к новорождённым и замерла.
— Лушенька!  Разве можно так?! Я тебе ничего не успел сказать.  Луша милая!  —  слёзы полились из глаз  —  не ожидал  Никита такого быстрого исхода.
Он снял верёвку с крюка, вытащил из печки несколько поленьев, приготовленных Лу-керьей для завтрашнего дня,   затолкал  в печку  злополучную бичёвку и поджёг под дровами берёсту. Накинул на себя полушубок и выскочил из избы.   
В доме воцарилась тишина.  Когда дрожь прекратилась, но слёзы ещё текли,  Яша ус-нул.  Вбежала Марина в расстёгнутой шубе,  голова непокрытая.  Она сразу  жалобно запри-читала:
— Горюшко-то  большое! Чё   приключилось с тобой,  Луша? Отлетела от нас наша ласточка. Почему ты нас,  бедненькая, покинула? Какое горюшко ты нам оставила! Своих де-тушек покинула,  беду несусветную им накликала. Вчера шла с посиделок, свет у тебя не го-рел  —  думала,  уже  спите, а ты в это время   мучилась.  Дура   я — не зашла. Не отвела беду. Голуба наша улетела от нас.  Ой, горькое горе прилетело. —  Марина в слезах упала со стоном на топчан.
Через сутки после смерти Лукерьи умерли двойняшки. Никто не мог сказать, почему наступила их смерть:  или от переохлаждения  —  простудились, или им не пошло впрок ко-ровье молоко, или от тяжёлых неправильных родов  —  истинную причину  не раскрыли. Не могли понять, почему Лукерья оказалась одна в доме. Может быть, она дошла до Иголкиных, но в избе спали одни дети  —  Марина  была на посиделках. Дальше ей, наверное, невмоготу  было идти. Почему она не разбудила своих детей, чтобы оповестили кого-либо? Стеснялась людям сказать и решила, что не первые роды,  сама справится? Всё уплыло в неизвестность.
  В горнице стояли на табуретках три гроба  —  один большой и два маленьких. Слева от покойницы сидели на лавке Никита, Яша, Нюра, Стёпа,  замыкала ряд Мария. Напротив лавку занимали поочерёдно женщины  —  посидят и другим уступали место. Мужчины стояли молча  сзади сидящих женщин.
— Последний раз я её видела, когда приходила на ферму за молоком,  —  негромко рассказывала Мария,  —  не жаловалась, весёлой была. И ночью случилось…
— Не ночью, а поздно вечером,  —  поправила её  Валентина.
Сзади подошёл к Никите Болтов и тихо произнёс: 
— Пора. Прощайтесь.
Никита встал, наклонился и поцеловал жену в лоб, проговорив при этом:
— Жили сладко  —  расставаться горестно. Люлька не потребовалась. Уходишь с детьми, оставляешь навсегда своих деток и меня. Полежала в горнице, теперь пройдёшь, до-рогая моя, в кухню,  — вспомнил он последний разговор с женой.
Женщины громко зарыдали, заголосили Мария, Марина и Евдокия Бондаревы. По-прощались дети. Подошли к изголовью Ракитянский  и   Панчишный, взялись за гроб,  с дру-гого конца  —   Василий и Иван Мандрыгины и понесли его.
На белоснежном  кладбище  Потанинских  выселок  вырос чёрный земляной холмик.  От него пролегла снежная тропа. По ней  9 дней ходили к могиле Никита с детьми и Антон с Марией. Порой к ним присоединялись Марина, или Татьяна, или Ольга. 
Весной, в один из апрельских дней,  когда сошел  снег   с  полей,  оттаяла  земля, и вздёрнулась ввысь на полянках щетинками зелень, Никита пошёл на кладбище пешком. Он  лопатой  соорудил плоский четырёхугольник  —   могилу жены и детей  —   и  с боков  обло-жил  дерном. Сходил в ближайший лесок, выкопал малюсенькую берёзку и посадил её с вос-точной стороны холмика. В начале мая на кладбище явился Яша с пустым ведром  в сопрово-ждении  друга, Коли Иголкина. Они положили на могилу подснежники. За кладбищем из лу-жи набрали ведром воды, обильно полили берёзку, у которой уже лопнули почки, и облили по периметру могилы дёрн. Сердце ёкало у Яши, когда он глядел на могилу  —  перед его глаза-ми возникал последний материнский вечер.
               

Глава  двадцать  шестая

Воровство


После смерти любимой жены Лукерьи  коммунары заметили, что их председатель стал угрюмым, редко разговаривал с ними, ходил хмурым   —  не мог он стряхнуть с души тяжесть постигшего горя.  Подведя  итогов на годичном собрании коммунаров, Бондарев сказал:
— Коммуне " Заря  Любви " сегодня ровно год. Я сделал  годовой отчёт. Анализируй-те, говорите, что могли бы сделать, а на что не хватило пороха. Сегодня, кроме отчёта, в пове-стке дня стоят  ещё  вопросы:  выборы председателя и советы коммуны. Помните, по нашему уставу через год избирается обязательно новый председатель коммуны,  —  Бондарев,  специ-ально сделал паузу, погладил  усы и продолжил:  — Я рад, что создали коммуну. Многие при-кипели к ней. Готовы все работать и жить в коммуне. Мы пережили самый трудный год:  пре-одолели голод, завершили новое поселение. В коллективе есть, кто может руководить комму-ной не хуже меня, даже лучше будет работать, чем я. Это я сказал для того, чтобы думали и мне вторично по этому поводу  не выступать.
Коммунары понимали, что у организатора  коммуны тяжелое внутреннее состояние, не может он забыть свою боль, поэтому не настаивали на изменении устава, не уговаривали, что-бы он остался еще на год. Раз так в уставе, то пусть будет так. Но было лишь  исключение  —  особое, своеобразное, мнение Анны Чибиревой.
— Товарис Бондарев, оставайся ессё на год. Антону купили кобылу…
— Тебе купим быка,  —  перебивая, подзадорил её Иголкин. Все засмеялись.
— Не суци,  —  и присвистнула  —  Миса-Михаил. Я хоцю, цтобы в стаде была ессё племенная корова.
— Не волнуйся, Анна, будет у тебя симменталка,  —  заверил её Ракитянский.

—О!  —  воскликнула Мария.  —  Анька  "чэ"  выговорила. Фёдор, купи ей две коровы  —  всё станет выговаривать!  —   Грохнули смехом.
— Правда, я сказала  "цэ?  —  Дружный хохот перекрыл Чибиреву.
Многие предлагали  избрать председателем коммуны Ивана Болтова, но воспротиви-лась Анастасия, жена  Ракитянского. Она выдвинула  серьёзные доводы:
— Иван  —  хозяйственный человек. Беспокоится о многом. К коммуне всем хребтом прирос. Я ничего плохого не хочу сказать о нём. Все будут его слушать. В этом я не сомнева-юсь. Приедет Болтов в уезд, спросят:  " Кто это?"  Ответят:  " Ходячий Калач".  — Все весело засмеялись.  —   " Это тот, который голодных детей хлебом дразнил? "
— Дида! Дай хлиба!  — пискнул Антон.
— Как будут  смотреть на нашего председателя? Говорили ему:  " Иван, не ходи с ко-томкой ". Погодим. Через год изберём председателем. К тому времени  забудут   про калачи.
— Дельное нам  сказала Настя,  —   поддержал  её кузнец.  — Давайте, изберём Игол-кина  Михаила. Посерьёзничает. Меньше станет шутить, а больше будет с нас спрашивать. В его годы у него уже пятеро детей.  Слышали когда-нибудь, чтобы он жаловался на своё жи-тьё? Появятся у него трудности, он потужит  с женой и переживёт их, а на людях  —  весёлый. Это  черта характера  доброго  человека. Нам нужен неунывающий руководитель, имеющий  хозяйский подход к делу. Там,  где трудился Михаил, всегда полный порядок. Скажите, чё Миша плохого сделал? Такого с ним не случается. Вот и думайте, уважаемые коммунары.
Собрание избрало председателем коммуны  Михаила Николаевича Иголкина. Членами совета коммуны остались по-прежнему  Михаил  Иголкин, Никита Бондарев и Иван Болтов. Ревизионную работу  поручили Фёдору Ракитянскому, Ольге Желязо и Степану Ларину
Отчётно-выборное собрание проходило в коммуне перед началом усиленной подго-товки к севу. А весну 1922 года коммунары ждали с нетерпением. Что она им принесёт? По-зволит  погода получить более высокий урожай, чем в прошлом сезоне, или снова жить в на-пряжении, ожидая благодатного дождика? Они понимали, что в земледелии многое зависит от их труда,  от  своевременного проведения полевых работ, от качества семян и других факто-ров, но ещё в большой зависимости находился крестьянин от погодных условий. Сухое лето выпало в  1919 году. На другой год ещё меньше выпало осадков. Зима 1921 года была мало-снежной, летом редко выпадали дожди, да и были они кратковременными  —  разразилась на-стоящая засуха. Не сумели многие  крестьяне заготовить сена столько, сколько  нужно  на зи-му скоту. К марту многие скормили скоту даже всю солому. На корм резали кочки в болотах.  Урожай зерновых культур был мизерный.  Кое-кто даже семян с полей не набрал. Сократи-лось поголовье лошадей, скота. Люди страдали от сильного голода. На полях не найдёшь ле-беды  —  всю её повыдергали и съели крестьяне. Чего только не ели в тот сезон? Засуха охва-тила огромную территорию страны, особенно тяжко пришлось  в Поволжье, где людские по-тери от голодной смерти считали тысячами
Поэтому коммунары знали, что после засушливого лета и малоснежной зимы, когда земля не получила осенью нужного количества осадков, самым важным является сохранение влаги  в пашне и расширение площадей под посевы зерновых культур, чтобы больше полу-чить хлеба. Болтов ежедневно бывал в поле и узнавал, готовы ли поля для боронования. Из-за сильно пересохшей почвы зяби вспахали меньше, чем в прошлом сезоне.  Решили летом в прошлом сезоне поднять несколько десятин целины  и посеять в августе рожь. И жито хорошо раскустилось осенью, вселив надежду на будущее.
Короче говоря, коммунары успешно справились с севом в новом сезоне. Уже 27 мая они завершили сев пшеницы. Пяти бедняцким хозяйствам помогли закончить посевную.
Перед началом посевной кампании, правда, произошло в коммуне чрезвычайное про-исшествие. Коммунары уверовали, что их никто не тронет, ибо они никому плохого не сдела-ли, наоборот, многим беднякам  выселок, Георгиевки, Потанино, Зотино оказывали помощь при вспашке полей, во время посева  зерновых культур, при обмолоте снопов. Но их доброта была не всем  по нраву.  Создав коммуну, коммунары вывели из рядов батраков более 30 че-ловек. Многих из них,  в прежние времена, зажиточный крестьянин мог в разгар сева, убороч-ных работ позвать  к себе, уверен был, что отказа не будет, хотя в своём хозяйстве у них короб работ. Бедняки знали, что, возможно, придётся потрудиться за  "спасибо" или за  мизерную  плату.  Но что можно было поделать? Когда туго приходилось, а середняк не мог им помочь, обращались  к крепкому хозяину. После создания объединения  " Заря Любви "   крестьянин чуть что,  устремлялся за помощью в коммуну и не годами отдавал  долг, а рассчитывался в тот же сезон, так как коммунары не драли с него три шкуры. 
Жители выселок в Потанино ходили через двор коммуны. Угрозой для прохожих были два волкодава Никиты Бондарева. Ему сказали:
— Привяжи, Тимофеич, собак  —  могут разорвать человека. 
 Бондарев внял совету и привязал собак:  Жёлтика  —  к конюшне, Серка  —   к амбару, где хранилось зерно. Антон  сделал для них просторные будки и зимой настилал  туда  соло-му. Младший Бондарев был неравнодушен к псам. Он, когда был свободен, отпускал собак с цепи.  Бегал с ними,  барахтался, как мальчонка. Мог часами с ними разговаривать. Обычно начинал так:
— Жёлтик, ты меня слышишь? А ты Серка? Не сидите. Ложитесь!  —  Собаки по-слушно укладывались на траве, положив мордочки на лапы, и устремив взгляд на Антона.  —   Будете приносить мне палку. Сначала побежит Жёлтик, потом  —  Серка. Поняли меня?
Он бросал палку. Собаки лежали в напряжённом ожидании. Антон  командовал:
— Бегом! Марш!
С места срывался Жёлтик и в зубах, махая от радости хостом, приносил палку и клал ее у ног повелителя. Потрепав его за шею, Антон говорил:
— Молодец! Хороший! Ты, Серка, тоже хорош  —  выдержал, не побежал,  —  Собаки, довольные похвалой, внимательно смотрели на него и постукивали по земле хвостами.
Антон снова брал палку и закидывал её. Собаки ждали команду.
— Серка!  —  кричал Антон, и Серка приносил ему палку.
Антон всегда вёл доверчивый разговор с собаками, находясь в ночном.
— Чё-то сивая кобылица отделилась от табуна. Травы ей мало? Серка, верни её к ло-шадям.  — При этом он не указывал на лошадь, а только спокойно говорил, и собака понимала его. Пёс подбегал к лошади и отчаянным лаям возвращал блудницу в табун. В другой раз Ан-тон замечал:
— Чё-то, чики-брики, не справляется Серка. Помоги ему, Жёлтик.
Собака  срывалась с места. Лаем с двух сторон они подгоняли лошадь к табуну, воз-вращались, идя к хозяину, повиливая хвостами, и ложились у его ног
Находясь в ночном с собаками, Антон не беспокоился о лошадях, зная, что его друзья не дадут им разойтись. Горе незнакомцу, если он ночью окажется у лошадей, собаки свалят его на землю и заставят неподвижно лежать, пока  к ним не подойдёт хозяин.
Жалея собак, Антон частенько отвязывал цепи, выпуская их на волю. Набегавшись, каждый ложился у своей будки. Нередко, видя собак на месте, Никита считал, что они на це-пи, так как не были пустобрёхами,  не срывались с лаем при появлении чужака во дворе ком-муны. Волкодавы, лёжа у своих будок, зорко следили за незнакомцем. Если он проходил спо-койно, они лежали на месте и не лаяли на него. Но если посторонний бросал в них  палку или камень, то лежать ему на земле  с разорванными штанами. От них не убежать  —  догонят и спустят штаны, однако в любом противоборстве с человеком они не кусали озорника. Один в злобе на собак, когда ему позволили подняться с земли, желчно заявил:
— Сожгу коммуну и собак отравлю.
Поэтому Никита нередко ворчал на брата за то, что он никак не угомонится с собака-ми, но большого любителя лошадей, собак и женщин утихомирить было трудно. Антону как защитнику собаки даже пришлось посидеть в тюрьме.
Событие, связанное с этим случаем, произошло ещё до ухода Антона в армию, то есть до первой мировой войны, когда Антон был неженатым парнем. В Потанинские  выселки на лёгком ходке с плетёной кошевой приехал сборщик налогов. У форсистого чиновника в синем бархатном кафтане, в фуражке с высокой тульей самодовольный вид. Это подчёркивали ры-женькие  усики и короткие бело-рыженькие бакенбардики.  Когда он подъехал к дому Тимо-фея Бондарева, огромный лохматый чёрный пёс учуял  раздражающий городской запах, рык-нул, рванул с силой цепь и вырвал её из гвоздей. Волоча за собой привязь, которая только что крепко его держала, кобель легко, одним махом, перескочил через плетень и мигом оказался за спиной налоговика.  Неприятный незнакомый запах сбесил любимца  Антона. Пёс схватил чиновника за шиворот, разорвав соболий воротник,  облегающий тонкой лентой. Чиновник оглянулся и увидел и увидел сверкающие злобой желтые собачьи глаза и оскал его клыков. Его зелёные глаза остекленели  —  не ожидал он такой встречи. На мгновение окаменел. При-дя  в себя, выхватил из кармана пистолет и выстрелил в собачью пасть. Барбос  завалился на бок. Служака сбросил с таратайки собаку и галопом погнал коня. 
В это время  Никита и Антон, усталые после работы на пашне,  верхом  возвращались домой. Вечерело. Уже начала заниматься заря. Лошади шли шагом. Им встретился Иван Бол-тов, он тоже ехал верхом на пегой кобыле  —  искал годовалого жеребёнка. Иван приостано-вил лошадь и спросил у встречных:
— Моего бегунка не видали?
— Пасётся у излучины реки,  —  ответил ему Никита и кнутом показал, в каком на-правлении  ему ехать.
Болтов не пошевелил лошадь, чтобы она тронулась с места, а, перегнувшись в седле, спокойно сообщил им:
— Ваш Барбос сорвался с цепи, и сборщик налогов его хряпнул.
— Убил?!  —  взъярился Антон и короткой плетью  сильно огрел   коня.
Галопом нёс Антона конь. Подъехав к дому, он бросил повод уздечки на плетень и устремился  в ограду, куда уже занёс отец мёртвую собаку. Упал перед ней на колени. При-поднял, голова не повалилась вниз  —  уже окоченела.  Взглянул на щуплого обескураженно-го отца и спросил  его: 
— Куда поехал?
— В Калачики.
Быстро встал на ноги, выбежал на улицу, вскочил на коня и устремился за ним в пого-ню. Нагнал. Заехал впереди  лошади  чиновника, остановил таратайку и, кипя злобой,  спро-сил налоговика:
— Собак приезжал бить, харя  приказная?! Получай за это! Мать твою раз так!  —  плеть кнута беспрерывно хлестала спину чиновника.  —  Терпи, ядрёна  вошь! Чики-брики видал?! Убийца проклятый!
Наверное, забил бы до смерти  служащего  —  такой разъярённый был, если бы не по-доспел  Никита. Антон, подъезжая к дому, увидел скачущего по улице  верхом на лошади Ан-тона, понял, что брат гонится  на  коне за  бедой,   и направил к нему   рысью свою кобылу. Никита, подъехав  к месту расправы, хлестнул плетью коня Антона и грозно сказал ему:
— Не дури!  Езжай домой! Господин, прости крестьянского сына  —  он сильно любил кобеля. Собака вас не укусила?
— Псина  меня не тронула. Парень страшнее  собаки.
Прошло  с десяток дней. Бондаревых никуда не вызывали  Можно было успокоиться.  Но не утихомирился  Антон,  он решил послать жалобу мировому судье, так как считал, что собака дороже всего и стрелять чиновник в населённом пункте не имел права. Уговоры отца, матери, брата не помогли  —  заупрямился  Антон. Письмо ушло в Омск. Через неделю при-шёл вызов мирового судьи.
В город решил ехать с сыном Тимофей. Мать,  провожая их, горько оплакивала сума-сбродность парня.
— Посадят они тебя,  сыночек,  —   твердила она.  —  Запрут в тюрьму.
Из Омска Тимофей вернулся  один.
— Где мой сынуля, отец?  — сразу же спросила его жена.   
— Как где? В тюрьме!
Три месяца тюрьмы и штраф присудили Антону  за избиение сборщика налогов. Вот и пожаловался! Терпеть  3 месяца позора Тимофей не мог. Собрал хозяин дома кое-что в хозяй-стве, прихватил с собой деньжат и поехал в Омск. Оттуда вернулся с сыном.
Бондаревские волкодавы хорошо знали коммунаров. При встрече, всегда приветство-вали их, крутя хвостами, преданно смотрели им  в глаза.  Приказания выполняли только с го-лоса Никиты и Антона. Разбирались умные псы и в характерах людей, умели разгадывать их мысли. Гаврила Чащина они сразу  приняли за своего человека   —  будто много лет знали его. Появление в кузнице Герасима Гаркуши Жёлтик  просигналил отрывочным басом, ему вторил Серка, хотя он не подходил к ним  и  собаки не видели его. Антон всякий раз озирался на коммунарский двор, когда видел, что у Жёлтика или у Серка поднималась на загривке шерсть   —  знал Антон,  что проходили через двор люди не с добрыми мыслями.
Дежурным  в ночное время Бондарев советовал брать на  всякий случай его берданку, однако сам обходился суковатой палкой. Однажды ночью, когда во время дежурства Никита прохаживался  по двору,  залаяли Жёлтик и Серка, лаем их поддержала дворовая мелюзга. Ему показалось, что кто-то подъехал верхом. Он окликнул:
— Кто приехал?  Чего надо?
Ответа не последовало. Никита лишь услышал топот копыт удаляющего коня. Быст-ренько отвязал Жёлтика и пустил его по следу. Через полчаса вернулся преследователь весь взмокший и виновато посмотрел на хозяина. " Поздновато я пустил тебя, Жёлтик, ты бы ста-щил его с седла, "  —  подумал он о  собаке.  Когда  утром  Никита рассказал об этом, Иван Болтов  —  предстояло ему дежурить  —  заявил:
— На ночь возьму  ружьё.
Иван на дежурство вышел с  берданкой. Весна. Тепло, и он устроил себе скрытую ле-жанку среди досок у мастерской. Лежал, не спал,  навострив    уши, прислушивался к каждому шороху и одновременно надеялся, что Серка подаст ему сигнал. Надо было такому случаю произойти:  залаяли собаки, и у конюшни раздался  выстрел. Болтов пальнул из ружья.
Из домов выскочили мужчины.  За ними  —  подростки и женщины. Обежали кругом  —   никого нет. Отвязали Жёлтика и Серка. Сделали  круг собаки и вернулись во двор. Но и сторожа не видно.
— Его убили!  —  со всей определённостью  заявила Анна Чибирева.
— Иван! Где ты?  —   громко прокричал  Антон.
— Почему не забеспокоилась  и не  вышла Лукерья?  —   удивился Никита.
— Пидэмте  к их хате,  —   предложил Семён.
Подошли к избе Болтовых. Все окна закрыты подушками.
Иголкин постучал пальцем по оконному стеклу и позвал жену Болтова:
— Дуня, отзовись! Выйди из хаты!
Были уверены, что Евдокия, находясь дома без мужа,  перепугалась и заставила окна пуховиками. Но все были ошеломлены, когда из избы раздался  голос  Ивана:   
— Не подходи  —  стрелять буду!!
— Вот тебе и убили!  —  с иронией в голосе произнесла Марина и косо посмотрела на Чибиреву.
— Иван! Выходи!  —  закричал ему Антон снова.
— Застрелю!  —  раздался голос из дома.
— Зарядил одну и ту же песню,  — проворчал Никита.
— У него в кухне створки не на шарнирах, а  на гвоздиках. Надавим   створку,  и от-кроется окно,  —  предложил  Ларин.
Сразу же взорвалась его жена  Евдокия:
— Ты с ума, Стёпа, сошёл?  Хочешь заряд  дроби получить? Думай головой, когда чё предлагаешь. Ты в окошко, а он тебя   —    в лепёшку.
— Оставим Болтова,  —   предложил Ракитянский.  —  Пусть до рассвета  лежит под кроватью с ружьём. Пойдём досыпать. Антоша, не привязывай собак.
— Они волю любят. Чужого близко не подпустят,  — похвалил псов Антон.
— Вообще надо их спускать с  цепи на ночь,  — посоветовал  Иголки.
Зорко берегли Желтки и Серка коммунарское добро. С мелкотой из своего семейства они не знались  —  всегда и везде вдвоём неразлучные друзья.  На рассвете прилетит сорока, сядет во дворе, вертит хвостом вверх, вниз и высматривает, чем бы поживиться около домов. Но не долго ей здесь быть  —  с места всегда соскакивали Жёлтик  и Серка, мчались к ней и без лая неотступно провожали  её до ближайшего леска.  Прибегут,  улягутся, тяжело дышат, длинные  красные  языки вываливаются из  пасти.
Сторожу с собаками веселей нести караульную службу  —  есть  надёжные друзья. Од-нако навалилась беда  —  заболели  собаки. Антон принёс им косточки с мясом, но  ни Жёл-тик, ни Серка к ним не притронулись. Не едят и не пьют, смотрят жалобно на хозяев  —  нет-нет да  вытечет крупная слеза  из глаза то у одного, то у другого  —  видно, сильные боли их  донимали. Целый день провозился с ними Никита с братом, отпаивая молоком, однако соба-кам становилось всё хуже и хуже. Смотрел на умирающих любимцев Антон, и по-человечьи ему жалко было их. Крупные, как горошины, горькие слёзы страдания падали на землю.
Хоронили собак Яша  Бондарев и Лёня Чибирев. На рядно положил их  Антон, сам от-вернулся и отошёл от мальчишек. Восьмилетки, захватив с собой каждый по штыковой лопа-те, напряглись и потащили  волоком в лесок хоронить.  За строениями коммуны решили от-дохнуть. Во время  передышки Лёня спросил товарища: 
— Почему их так звали?  Шариком,  Тузиком,  Дружком  можно было бы их кликать.
— Какой ты чудный! Маленького пушистого жёлтенького как назовёшь? Жёлтик. Дру-гой щенок  под  цвет ёжика  —  у  него чёрный волос с белым смешан. Он не серый, а слегка только серенький. Вот и назвали его Серка. Это всё выдумки дяди Антоши.
Выкопали яму.  Закопали собак. Лёня и говорит Яше:
— Поставим им крест?
— Это же не люди,  — возразил ему Яша.
Но Лёня выставил убедительные доводы: 
— Крест всегда отгоняет плохое. Хотят доброе дело сделать, перекрестятся. Они ж бы-ли добрыми собаками? Никого не искусали, чужих к нашему двору не подпускали.
— Ищи, Лёня, в хворосте  крест, а я могилку поправлю  —  выпрямлю её.
Дети остались довольны своей выдумкой и взрослым об этом ничего не сказали.
Без собак  ночью сторожить страшновато  —  некому предупредить, и  скучновато  — не с кем даже слово вымолвить. Оставалось только ходить и наслаждаться  свежим воздухом,  наполненным весенним ароматом. Лёгкий ветерок приносил то озёрную, то лесную испарину, то пахнёт приятной прелостью пашни. На востоке чуть начинало светлеть, но заря ещё не вы-рисовывалась в полную силу, а под поветями хозяйственных дворов  уже начинали возиться воробьи. В леску  прокричала  несколько раз сорока.  Она уже свила гнездо, но всё ещё одино-ка, потому по-сиротски вскрикивала. Это такое время, когда не светло и не темно — сумерки, в такую рань  можно  "проверять" все амбары и сараи, потому, что  —  подошла пора крепкого сна для всех домочадцев. Через час пройдёт по двору  с ведром тёплой воды к скотному двору Анна Чибирева, потом эту площадь пересекут Антон и Мария, к ним  присоединятся Иголкин, Болтов, Ракитянский. А пока все коммунары крепко спят.
Однажды в такие размытые светом сумерки, находясь  на дежурстве, уснул на  кры-лечке пекарни Алёша Ларин. Идя по двору, Анна Чибирева  обратила внимание, что дверь столярной мастерской  открыта настежь, увидела спящего паренька, подошла к нему.
— Алёса!  —  Дотошная до всего Анна потрясла его за плечо.  —   На дезурстве спать нельзя.  —  Алексей проснулся, протёр кулаком глаза и уставился на доярку с ведром.  —  Ты работал в мастерской и не закрыл дверь.
— Я там не был,  —  сгоняя с себя дремоту, ответил ей Ларин.
— Поцему дверь открыта?  —  Она указала рукой на мастерскую.  — Отец ессё спит.
— Не знаю. Она была заперта.
— Пойдём, посмотрим.
Когда они зашли в столярную мастерскую, Алексей понял, что её опустошили:  нет на месте рубанков,  полуфуганка, фуганка, ножовок, свёрл, стамесок и других  инструментов.
— Обокрали!  —  догадалась Анна.  —  Дазе молотки и ссипцы унесли! Стуци в рель-су! Подымай всех, мозет, далёко не усли.
По тревоге  все быстро собрались во дворе. Осмотрели мастерскую. Опечалился Сте-пан  —  без инструментов он как без рук. Ракитянский решил обследовать всё вокруг
— Якри тебя, в кузнице тоже побывали!  —  разочарованно провозгласил Желязо.
—  Рубанки, ножовки могут использовать. Но для чего им нужен кузнечный инстру-мент?  —  недоумевал председатель  коммуны Иголкин.  —  Чё такого плохого мы им сдела-ли? — никак не мог он успокоиться.
— Вражеская рука  поработала  —  пусть, дескать, без всего покукуют,  —  сделал вы-вод Никита.  —  Коммуна им, как бельмо в глазу.
Подошёл Ракитянский и сообщил: 
— На пашне чётко обозначены следы от сапог в сторону Тарбы.
Антон убеждённо заявил:
— С выселок приходили. У двух семей проверить их обувь и обнаружится вор.
— Думаешь, это они сделали?  —  не называя никого поимённо, спросил Антона Желя-зо.  —  Напрасно так рассуждаешь. Они  привыкли делать гадость чужими руками. Дали бу-тылку и отправили воровать
— Долго выслеживали,  —  заметил Никита,  — поняли, что при таких собаках им зло не совершить и отравили их. Для воровства выбрали  дежурство  Алексея. Парень молодой, побывал на гулянке в Потанино, прошёлся пешочком  —  под утро спать будет  крепко. И не ошиблись.
— Он в обед пришёл с пашни. Я ему говорю:  " Поспи. Тебе сегодня дежурить". Но где там! Не послушался отца,  —  откровенно, не оправдывая сына, рассказывал  Ларин. —  По-шёл в Потанино на вечёрку. Я за него на вахту заступил. Лексей, ты в Потанино говорил  о дежурстве?
— Сказал:  буду сторожить.
— Они и сделали тебя виновником кражи. Садись на коня  и проверь всю округу. Если пешком, то,  может быть, не добрели ещё  до  выселок.
Алексей и Пётр на неоседланных лошадях отправились на поиски.
— Съезди, Тимофеевич, в милицию и расскажи всё,  —  предложил Ракитянскмй.  —  Нельзя им прощать такое, иначе  сотворят  похлеще  этого.
 — Обязательно надо к этому делу привлечь милицию,  —  согласился с ним Иголкин.  —  Пусть отыщут вора.
После завтрака, который им приготовила Мария, Бондарев сказал Яше: 
— Пусть тебе, сынок, дядя Антоша оседлает коня и съезди на выселки. Может, заме-тишь там что-либо необычное. Понял меня, Яша?
— Ага, тятя.
— С коня не слезай,  близко этих (ты знаешь, о ком я  говорю)  к себе не подпускай,  —   напутствовала племянника Мария.
Антон  выбрал  племяшу  доброго коня:  резвый, но послушный, под седлом ходить обученный. Ехал Яша, как король, высоко подняв голову  —  впервые выезжал на самостоя-тельное задание.
С таким гонорком  он  въехал в выселки. Но только поравнялся с домом Ермолаевых, как навстречу ему с кнутом в руках выскочил конопатый Семён, парень лет семнадцати. Он, ни слова не говоря,  два раза   полоснул  бичом Яшу по спине, хлестнул коня и злобно крик-нул вдогонку:
— Убирайся  вон,  коммунарский ублюдок, иначе  убью!
Яша в недоумении:  " Почему такой злой? Недавно здесь жили, мимо их дворов ходили на речку купаться, никто никогда их не трогал. Откуда  такая  вредность? "  Хотя горела спина от удара длинной плетью, Яша решил до конца выполнить поручение отца. Он проехал до конца улицу, возвращался  по другой  уличной стороне. Когда миновал дома  Колесника, его заметил старик-хозяин. Выставив седую бороду, спросил: 
— Чего соглядаешь, сопляк, а?  —   вдогонку  добавил:  — Передай привет Никите.
Яша, по своему детскому соображению, понял, что в выселках  многие знают, что об-воровали коммуну, так  как, завидев Яшу, зажиточные крестьяне отворачивались, вроде бы и не заметили его.  Это сговор богатеньких  или просто ненавистна  им так  коммуна, что они не хотят видеть даже коммунарского ребёнка?
После обеда Бондарев привёз в коммуну милиционера. Выглядел он странно:  кепка и брюки  —  гражданские,  из военного обмундирования у него  —  защитного цвета гимнастёр-ка и хромовые сапоги.  Зайдя в дом Никиты, милиционер стал допрашивать членов коммуны по одному, составляя протокол.  Оформив бумаги, страж порядка заявил:
— Меня надо доставить в Калачинск.
— Як так?  —  удивился председатель коммуны.  —  Хотя бы кузню осмотреть. У нас ковать нечем. Следы есть на пашне.
— Товарищ председатель, кузницу и следы ваши я к протоколу не пришью.
Однако Иголкин настоял, чтобы следователь милиции осмотрел отпечатки сапог, кото-рые оставил вор на пашне. Милиционеру явно не хотелось мазать  свои сапоги, но под напо-ром коммунарских глаз прошёл по пахоте. Затем сказал:                               
— Следы я с собой взять не могу. Мне срочно надо быть в Калачинске  —  там меня ждут более важные  дела. Сюда я  приеду  потом и разберусь во всём.
Уехал милиционер. Следы коммунары закрыли ящиками, на ночь поставили сторожа.  Прошло три дня. Из милиции никто не появлялся в коммуне. Запряг Бондарев  лошадь и по-ехал узнавать, почему затягивается следствие. Ему пообещали, что  на  следующий день ко-мандируют сотрудника.  Напрасно  ожидали  целый день коммунары представителя милиции  —  никто не приехал. Ещё три раза пришлось Никите гонять коня, чтобы побывать в милиции. Каждый раз Бондарева убеждали, что все сотрудники  сильно перегружены  делами, но всякий раз обещали, что приедут, но не приезжали. Прошёл дождь. Пашню надо засевать, а из мили-ции никого нет. Поехал снова Никита в Калачинск. В коридоре милиции знакомый сотрудник милиции отозвал Бондарева в сторону и сказал ему: 
— Бесполезно, Никита Тимофеевич, сюда обращаться. Начальник из семьи кулаков. Он все дела такие, как ваши, тормозит и прикрывает. Недавно приезжал в милицию с топлё-ным маслом ваш Гаркуша, так что не трать зря время. Поговаривают, что снимают этого на-чальника. Пришлют нового, тогда и приезжай, Никита Тимофеевич.
Безрезультатными оказались хлопоты Бондарева. На это Ракитянский среагировал по-своему:   
— Придётся ехать в Омск за покупками.  Без инструментов  хозяйству  не обойтись  К  Мандрыгиным  в избу заехала семья Квасковых. Им надо строить дом.  Чем строгать доски для пола, для рам, дверей?   Где взять шарниры для створок рам, навесы для дверей?
— Будем жить и будем строить,  — заявил  оптимистически настроенный председатель коммуны  " Заря Любви ".  —   Езжай, Фёдор, и привози новые инструменты. Будем ставить новые дома  —  люди просятся в коммуну.
Иголкин не думал свёртывать строительство, поэтому  завёл с Жердевым разговор:
— Афанасий, нам нужен кирпич для фундаментов. Снова поедем в Тарасино? Прибу-дут  люди, им надо где-то жить.
— Зачем обращаться  через реку? Свой  кирпич  можно делать.
— Який ты умный, Афоня? Я располагал тебя к этому разговору, а ты разгадал мою задумку. Сможем?
— Сумеем. Многое зависит от глины. У Тарбы такая  же глина, как и в Тарасино. С Панчишным  соорудим печь, навесы. С Семёном можно строить многоэтажные дома  —  мно-гое  в его руках спорится. Где он только всему научился? После посевной  можно навалиться на производство кирпича, а пока  в помощь нам  направь трёх-четырёх женщин, и славно пой-дёт помаленьку у нас дело.
— Помаленьку, но  —  вперёд!  —  такой тезис выдвинул председатель коммуны    За-ря Любви ". Им и руководствовались.
            
 
Глава  двадцать  седьмая

Мария Бондарева.  Поджог

 
Весенне-летний сезон, да и осенний  были более благоприятными, чем в прошлые го-ды, для полевых работ. Равномерно, выпадали осадки. Правда, напоить иссушённую годами почву они не могли, но ветер-афганец не засушивал как прежде  растения. Коммунары оста-лись довольны  весенним севом, который провели до 27 мая. Сорняки обычно глушили зерно-вые культуры.  Приходилось всем коллективом оставлять   все другие работы и выходить не-сколько дней полоть пшеницу, овёс. При ручной прополке уничтожается часть сорняков, в основном та, которая поднялась над яровыми культурами. Сорная травка,  только что взо-шедшая,  оставалась не тронутой людьми. Сорняки  —   очень хитрые растения, когда поверх-ность  поле закрывается культурной зеленью, дикари не всходят, будто знают, что без солнеч-ного света им не осилить окультуренные злаки.   Преспокойно могут лежать годами и ждать своего звёздного часа  —  чуть замешкается хозяин с проведением полевых работ, они выска-кивают из почвы.
Коммунары, чтобы уменьшить сорность полей, перед всходами  пшеницы или овса,  пускали по полю бороны, чтобы они сшибли сорняки. Яровая культура на чистом поле быстро набирает силу  и зелёным  ковром закрывает земельную площадь  —  сорнякам  некуда просу-нуться,  и они не появляются.
Подходила пора сенокоса  —  июнь на исходе. Антон взял косу и пошёл за озеро. Ма-рия потеряла мужа  —  нигде его нет.
— Михаил, куда отправил мужа?
— Никуда. Сам пошёл.
— Куда пошёл?!  —  забеспокоилась Мария.
— Литовку на плечо и подался. Решил выполнить твой наказ  —  сено он косит за озе-ром для телят и ягнят.
— Какой сенокос  —  через два часа обед,  —  смягчилась  Бондарева  —  Решил го-лодным остаться? Воды не взял! Непутёвый у  меня  муженёк.
Через час Мария с литовкой на плече и с узелком в руке была уже за озером. Она не стала бранить мужа, что он ушёл, ничего не сказав ей,  посмотрела, как он широко косит, и, довольная им,  ласково улыбнулась.
— Антоша, иди сюда,  —  нежным голоском она позвала мужа,  —  Я тебе еду  принес-ла.  —  Тут же стала расстилать скатёрочку на траву.
Всегда, когда   близко муж  —  жена ворчит на него, угнетает его нравоучениями. Но  на часок отлучился он, она беспокоится:  не случилась  ли беда с ним, да и поворчать не на ко-го. Ей скучно без него. Командовать, хозяйничать в доме, наверное, досталось от  матриарха-та. Приходил муж пустой с охоты,  возлюбленная воспитывала его:  " Где пропадал?  Сосед давно пришёл, антилопу принёс. Мы её съели. Не можешь охотиться, сиди дома.  Сама пойду за дичью. Не козу рогатую, хоть бы крысу убил! Мужик, называется, в хижине живёт! Оста-вайся голодным, коль не думаешь о семье. Завтра  снова пустым  явишься?  Молчишь? Иди ко мне. Обниму тебя,  будто ты носорога мне принёс ".  С той поры, а это был матриархат, когда научились люди разговаривать, жёны с той поры перевоспитывают мужей. За многие века не смогли жёны  перекроить мужей на свой лад. Упрямы. Их поздно начинают переделывать.   
Выходит дева замуж паинькой. Слово лишнее не промолвит  —  у красавицы только одна любовь на языке.  Но становится женственной  —   откуда тогда у неё красноречие бе-рётся?  Не матриархатовский ли инстинкт у неё пробуждается? Только разлука, даже корот-кая, делает её притягательно ласковой. Живут супружеский век  и беспрерывно изучают, по-учая друг друга. Она вздыхает:  " Почему он не такой ласковый, как  тогда, когда был жени-хом?  " Он сожалеет: " Куда делась её чудная нежность? "   С  вопросами приходится жить.
— Иди, Антоша,  —  позвала нежным голоском жена.  —  Выпей кваску.
— От тебя, Маруся, не скроешься  —  везде найдёшь.
— А чё прятаться? Зачем изнурять себя?  Принесла тебе яиц, сальца, луку зелёненько-го. Ешь. Холодненьким квасом прихлёбывай. Полный туесок его. До вечера будешь пить. Нельзя себя изнурять. Подошло время обедать, а ты косу на плечо и подался. Как же я за то-бой не побегу? Мужа оставить голодным?
Строптивость мужа Мария всегда укрощала лаской. Она ни в чём не укорит, вроде то-го, что не сделал, не сходил, не принёс. Бывали срывы у Антона, но нежность побеждала, и он становился мягким и послушным, как ягнёнок.
Антон ел, аппетитно  пережёвывал пищу.  Мария любовалась им  —  много давно уз-нанных  чёрточек на лице, но есть и новое:  усы удлинились и больше повисли, более они  по-белели на солнце, нос укрупнился, и брови гуще стали. Каким красавчиком  в молодости был! Шутки,  прибаутки летели от него. До сей поры не остыл.  Антон предполагал, о чём размыш-ляла жена и гордился Марией, что она не такая, как все, специально не обращал в данный мо-мент на неё внимание, пусть насладится своими грёзами. Не зря же Мария  —  это мечта.
— С салом жить можно. Без сала жить нельзя,  —   проговорил Антон, держа во рту перо лука.  —   Вспомнил, как в голод,  ещё до коммуны, мечтали о еде. Успокаивали себя:  голод не тётка, коль есть мурцовка. Выхлёбывали полную чашку, а жрать ещё больше хоте-лось. Ею никогда не  насытишься!  Иван в полеводстве крепко кумекает  —  коммуне  с хле-бом быть. Многим беднякам  22-й год стал самым страшным  —  не могут никак  дождаться осенней поры, нового урожая.
— Запасы-то у многих  истекли. Хоть матку-репку пой,  хоть в петлю лезь. Всем не поможешь,  —  согласилась с ним Мария,  —  Мы проскочили, Антоша, голодное время? Как ты думаешь? Отмаялись?
— Для коммунаров прошло лихо. Будешь артельно жить, перестанешь тужить.
— Посмотри на  наших:  трудятся  дьявольски,  стараются изо всех сил.
— Раскусили, почём  фунт изюма,  —   сказал Антон, проглатывая последний кусочек сала.  —  Благодаря брату такую славную кашу заварили. Не мешали  бы  пакостники, ещё бы лучше зажили.
— Пообедал, Антоша? Отклепай  мне литовку. Я принесла молоток и бабку. Пока ты  занят, покошу твоей литовкой  — она очень хороша. Люблю косить!  Целый день бы не вы-пускала из рук черенок. Махнёшь косой, и ложится ряд  с травой. Это же молоко и мясо у твоих ног.  Здорово, правда, Антоша? Потом  с тобой покосим крапиву для телят и ягнят, что-бы не болели, чтобы  крепкими  росли. Её много  летось было за леском. Подсохнет она, я по-ложу её под крышу  —  не будет выцветать, зелёненькой останется.
— У тебя всё к делу. Голь на выдумки хитра  —  крапиву в корм, а ведь мимо её всегда проходили. Утверждают, ценнее её корма нет.
Не так часто сталкивались по совместной работе Антон и Мария. Но, когда они вместе, всё в их руках горело. На покосе с косами  Мария за Антоном. Говорливый муж молчал, когда  резким движением укладывал  зелёную травушку в ряд, оставляя после себя  низкую колючую стерню, зато постоянно слышны  звонкие голосовые  всплески  супруги.
— Антоша! Пятки береги!
Усиливал нажим Антон, пот лился ручьём с него, но снова возглас жены:
— Пошевеливайся, муж! Пяточки твои обрежу!  —  Коса в её руках  —  жиг-жиг.
Не давала Мария  расслабиться Антону. Одно спасение  —  перерыв для заточки кос. В руках косарей скользит брусок по металлу. Антон не говорит, что устал, а лишь складно при-говаривает:
— Коси коса, пока роса, роса долой, и мы домой!
— Рано, Антоша, оставлять работку  —  я  с тебя ещё не весь пот выжала.
Мария умела отличиться не только на сенокосе, но и во многих других крестьянских  делах была мастерицей. Ни от какой работы она не отлынивала. Как-то  братья Бондаревы  парой лошадей вспарывали плугом целину. Работа очень тяжёлая.  Лошади устают сильно. Мокрые все, словно их в речке купали. Один попашет, потом другой его сменял. В этот жар-кий августовский день е ним на поле принесла обед Мария.
— Устали,  мужички мои?  —  со всей нежностью обратилась она к пахарям и предло-жила: —   Прохладитесь квасом. Холодненький — из погреба достала.
Никита  не хвалил и не хаил  никогда золовку, сдержанно к ней относился, зная, что всё горит в её руках, за что возьмётся, сделает так, как надо.  Не перечил ей, когда  на людях она журила брата, чтобы он не выглядел идеальным, зато уверен был, что Мария безумно лю-бит Антона, и дома она  лаской сдерживает его бурные порывы, редко ворчит на него и пыта-ется меньше читать ему нравоучений за  его  неуклюжие действия.  Золовка для  Никиты  —  человек дела. Она и за мужем присмотрит, и детей  обиходит, так что они не хуже  других вы-глядят: дети у неё чисты, опрятны и всегда вовремя  накормлены.
Мария уважительно относилась к деверю не только потому, что для её мужа он    старший, но и потому, главным образом, что Никита  —   деловой мужчина, который в равной мере заботится о своей семье и о них, в душе он добр ко всем.  Хотя он вслух никогда не от-зывался о нраве снохи, она внутренне ощущала все его мысли о ней и потому гордилась им. Они без слов понимали друг друга.  После смерти Лукерьи  Никита не просил Марию позабо-титься о его семье. Она пришла и стала хозяйничать, ни о  чём его не спрашивая, найдя пол-ное безмолвное одобрение Никиты —  на радость его детям, считал он.
Мария расстелила на поляне скатерть и сказала уставшим пахарям: 
— Наслаждайтесь квасом, родимые труженики. Обедать пока рановато.
Никита промолчал, а Антон выразил полное согласие с ней:
— Есть не родить, можно и погодить.
— Вот и  полежите  —  денёк  больно жаркий. Пока отдыхаете, я попашу.
— Не выдумывай, Маруся,  —  предостерёг её муж.  —   Руки выворотишь. Посмотри на мои ладони  —  блестят, отполированными стали. Говорят:  не то лоснится, что часто снит-ся, а то дороже, отчего мозоли на коже.
— Пахать не женское дело,  — в унисон с братом заговорил Никита.  — Тяжело. Мо-жешь надорваться. Пусть лошади часа два отдохнут. Видишь, они понурые стоят.
— Я пару борозд пройду и дам отдых лошадям
— Ей одно говорят, а она своё тылдычит,  —  заворчал Антон.
— Не упорствуй, Мария. Не каждый мужик  за целину возьмётся.       
— Никита Тимофеевич (она впервые назвала его по отчеству), думаете, я пахать не умею? Глядите.
Мария обеими руками взяла сошники  и вожжи,  направила  лошадей к борозде, во-ткнула в травянистый слой почвы сошник и крикнула:
— Трогайте! Пошли!
Лошади, ногами упираясь в землю,  потащили плуг. Никита встал, чтобы увидеть па-хоту нового пахаря. Антон, сидя на траве, смотрел, как прокладывает борозду.
— Прямую  линию ведёт,  —  с гордостью заявил Никита.  —  Умеет плуг держать!
— Ей бы мужиком родиться  —  всё  делает,  —  восхищаясь женой, сказал Антон.
Кода Мария вернулась назад и поравнялась  с ними, Никита, жалея её, предложил:
— Отдавай  лошадей, работящая  золовушка. Я с полчаса попашу, потом сделаем большой перерыв  — кони и отдохнут
—  Нет, я ещё попашу,   —  заупрямилась Мария.  —  Никитушка и Антоша,  полежите на травке. Устали, бедненькие,  а мне в новинку.
Мария Бондарева и на уборке урожая зерновых культур отличилась.  Стояла золотая сентябрьская осень. На небе ни облачка   —  сплошная голубизна. По воздуху медленно плы-ли  длинные белые нити паутин. В небе клином летели на юг гуси, низко пронеслись, свистя крыльями, дикие утки. Вдруг над  овсяным полем делают круг, вытянув в струнку длинные шеи и лапы, журавли,  снижаются и, похлопав несколько раз крыльями, опускаются ниже, на-правив свои тонкие костыли  к земле. Несколько прыжков-пробежки, и любители болот на земной тверди спокойно складывают могучие крылья. Подняв вверх свои величественные го-ловы, осматривают поле.  Жнецы замерли с серпами в руках, боясь спугнуть небесное велико-лепие. Длинноногие птицы безбоязненно  с гордой осанкой  вышагивают по жёлтой стерне. Клюют мышей или подбирают колоски овса,  встречающие на их пути
Немало неповторимых созданий природы, при виде которых замирает сердце. Хочется смотреть на них бесконечно. К такой несравненной красоте относятся журавли. Их важная благородная походка, взмахи крепких крыльев при взлёте неповторимы.  Курлыканье в  небе заставляет любого остановиться  и проводить  в южные края  своим взглядом  птицу свободы.
Когда журавли приземлялись на поле,  Антон, работая на лобогрейке  с Василием Ман-дрыгиным (Василий правил лошадьми,  а Антон вилами снимал с лафета скошенные стебли  овёс),  попросил остановить лошадей:  хотел полюбоваться  грациозностью птиц,  боясь, что лошади могут напугать птиц. Василий, глядя на них с умилением,  воскликнул:
— Какая величавость расхаживает по полю! Разве можно в них  стрелять?   
— Их не бьют,  —  ответил Антон и вспомнил случай на охоте.
— Почему  —  спросил Вася.  —  Это же  —  дичь. Жалеют?
— Не из-за этого,  —  ответил он.  —  Они лягушек глотают.
Подошла Мария с узелком, остановилась и замерла, глядя на царственных птиц. Манд-рыгин продолжил разговор:
— Курица подряд всё клюёт:  разных букашек, червей, мы же обожаем её на столе.
— Но не лягушек!
— Попадись квакушка,  склюёт за милую душу.
— Брось о них говорить!  За милую душу! Курица расклюёт лягушку, а журавль прямо живьём её проглоатывает.
— Антон так змеи не боится, как этих квакшей  —  весь меняется в лице, увидев лягу-шек,  упомяни её за едой, его сразу потянет  на рвоту. Брезгает
— Нашли о чём рассуждать! Марусю не остановишь,  —  Антона  передёрнуло.
— Смотрите,  — обратила их внимание Мария,  —  бегут, машут крыльями и отталки-ваются от земли, Полетели!  — Она обратилась к мужчинам:  — Будете перекусывать или только попьёте? 
— Я  пить хочу,  —  ответил Василий и вытер рукавом пот с лица.
— Пей,  —  сказала  Мария и  подала Василию кружку и туесок с водой.  —  Затем по-велительно потребовала:  — Слазь с седёлки, Антоша, я  поработаю вилами  —  ты уже  нама-хался. Возьми у Васи туесок и кружку.
Муж послушно слез на землю. Мария решительно заняла место на седёлке.
— Трогай, Вася!
Антон смотрел им в след  —  любовался, как жена  сбрасывает вилами стебли овса, вроде мужик, ловко у неё получается.
Коммуна  завершила уборку хлебов  29 сентября. Коммунары возили из суслонов сно-пы и укладывали их в скирды  на  току. С октября заработала молотилка  —  обмолачивать стали снопы, которые поставили в суслоны в конце августа. Снопы из суслонов перевозили с полей на ток и укладывали их в скирду.  Две жатки выехали на выселки, чтобы помочь бед-няцким хозяйствам поскорее убрать хлеб
На токовой площадке лежал ворох обмолоченной и провеянной ржи. Её уже несколько раз перелопачивали, передвигая с одного места на другое, давая возможность зерну хорошо просушиться на солнце.  Погода благоприятсвоовала уборочным работам  — за время жатвы всего два раза  проходили небольшие дожди. Вскоре на  току  появились две высокие скирды снопов овса и пшеницы. У молотилки покоилась  большая куча  непровеяной пшеницы.  Каж-дый день её количество возрастало  —  молотилка и веялка  действовали в две смены. В се-верной части тока, у забора, возвышалась скирда ржаной сломы и ворох ржаной половы.  Ря-дом с ней ссыпали и пшеничные отходы.
Полным ходом шла молотьба. На лёгких дрожках, в которые был впряжён каурый ры-сак,  подъехал  на ток Герасим Гаркуша. В тёплый день обдачился он в светлую  холщовую рубашку с глухим воротом, на голову напялил  до самых  бровей тёмный картуз. Герасим  ос-тановил лошадь у самой молотилки, но шум механизмов напугал  коня, и жеребец, несмотря  на  натянутые вожжи, развернул таратайку в  сторону, где женщины  ссыпали с носилок зерно.
— Тпру-у, родимый! Трусливый який! Бог в помощь, бабёночки!  — обратился он к работающим на току. 
— Благодарим,  —  ответила вежливо ему Анастасия.
— О! Герасим!  — отозвался Никита у молотилки и подошёл к нему.  —    Яким вит-ром тэбэ сюды занэсло?
— Ихал в Потанино. Дай, думаю, загляну.
— Не к дождю ли?  —  откликнулся Иголкин, подходя к ним.
— Ни-и, дождю нэ будэ. В Библии писано…
— Библию оставь, Гера,  —  ты её не читал, — оборвал  его Бондарев.  —  Зачем прие-хал? Говори.
—Побачить нельзя?  Хатки малэньки… Молотилка мне трэба. Поставь ейную ко мне дней на пьять, Мыкыта.  Добре заплачу.
Бондарев  прямолинейно ему ответил:
— Молотилка не моя, и я здесь не хозяин.
— А хто?
— Михаил Николаевич руководит коммуной.
— Миха спихнул Мыкыту? Выручай, друг-товарищ.
— Гусь свинье не товарищ, уважаемый  Гаркуша. Чё-то ты запознився  —  молотилка освободится только в третьей декаде  декабря.
— Фю-ють,  —   присвистнул Герасим.  —  Но яка их плата? Я же не на бедность бро-шу гроши!
— Очередь  —  ничего не поделаешь.
— С вамы каши не сварить.
Иголкин ему спокойно посоветовал:
— Заходи в коммуну, первым будешь. Все блага тебе предоставим.
— Як?! Чё я слухаю?  Який я? И тилько  слава, шо в штанах? Минэ гадючка ешэ не шкварбнула. —  Гаркуша потянул за правую вожжу, и рысак рванулся вскачь прочь от страш-но орущего места   
— Не было печали, так черти накачали. Жди подлючку,  — такой вывод сделал Антон.  — Вредность у него в печёнке сидит.
Помрачение от визитёра рассеял Тимофей Бондарев, явившийся к коммунарам на сво-ей двуколке  —  он привёз им долгожданное известие.
— Не с руганью  был здесь Герасим?  — спросил Тимофей Алексеевич.
— Молотилку просил.
.— А чё он такой свирепый поехал? Не поздоровался, только буркнул:  " Они ещё при-дут ко мне ". Я приехал вам сказать:  дня через четыре ждите ненастье. Приберите зерно. По-беспокойтесь о семенах.
— Не знаю, как и благодарить, Тимофей Алексеевич за такое сообщение. А мы тут развернули молотьбу  —  погодка-то чудная стоит.
— Всему есть предел. В снопах хлеб не пропадёт, с площадок зерно уберите
Два дня упорно коммунары вели обмолот. Убрали с тока просушенную рожь, воспри-имчивую к влаге, и обмолоченную пшеницу. Все стога остроконечно заскирдовали. На третий день приступили к обмолоту гороха  — его целый ворох лежал на току, как-то всё до него не доходили руки:  то на жатве все заняты, то в первую очередь занялись пшеницей, самым цен-ным продуктом. Горох хорошо просох и легко обмолачивался.  Горошины, с трескотнёй от-скакивали от железа молотилки.
Болтов,  разглядывая  на  своей  ладони горошины, сказал:
— Крепки, ядрёна их шишка, но оставь под дождём в момент разбухнут.
— Сегодня, пока не обмолотим горох, молотилку не остановим,  —  заверил Болтова Василий Мандрыгин.
Ночь выдалась звёздная, тихая. Не шелохнётся на берёзе ни один листочек. Так бывает всегда, когда природа напрягается, чтобы встретить ненастье. Полнолуние, но ночь абсолютно тёмная, потому что месяц поялялся днём и прятался за горизонт до наступления сумерок
Перед  полуночью коммунары, жившие на берегу Оми, услышали крик:
—Коммунары!  Вы горите!  Вставайте!  У вас пожар! Пожар!!  —  Это  Бурак, люби-тель рыбной ловли, рыбачил ночью,  заметил огненное пламя и разбудил коммунаров.
Выскочили из изб коммунары.  Стремглав побежали к огню в нижней одежде  —  в чём спали, в том и выскочили на пожар. Но каждый спешил на ток, где бушевал "красный пе-тух", с ведром, с лопатой или с вилами, несли одеяла и простыни. Замелькали нижние холщё-вые рубахи мужчин и женщин. От огня все рванулись  с вёдрами к Тарбуге за водой. Никита  Бондарев скомандовал:
— Цепочкой становись!  Передавай друг другу ведёрки!
Иголкин запряг лошадь, не отправленную в поле, в телегу с бочкой. Вилами стягивали  со скирды  горящие снопы  Ракитянский и Болтов.  Желязо и Панчишный лопатами сбивали пламя с гороховой соломы. Семён прямо лез  в бушующий огонь. Его за рубаху схватил Фё-дор, оттащил назад и прокричал ему:
— Семён, ты с ума сошёл, якри тебя?!  Зачем прёшься в огонь?!
— Я виновник!  Из-за мэнэ пожар!
— Зажариться захотел? Сбивай пламя!
Скирду обливали водой из вёдер. Подскочили из ночного на неоседланных лошадях Антон, подростки и малышня. Ещё две телеги с бочками подвозили воду.  Потушив огонь на гороховой соломе, Желязо и Панчишный  бросились тушить огонь на скирде. В одно мгнове-ние Семён уже был на пылающем зароде. Оттуда с высоты он, объятый пламенем, кричал:
— Пиддай мэнэ сюды водычкы!!
— Семён! Ошалел?!   —  заорал на  него  встревоженный невероятно Никита.  —  Дер-жи черенок!!  — подал ему вилы, но, видя, что тот медлит, повелительно приказал ему:  — Слазь, мать твою так!! Быстро!
Панчишный, как чёрт, перемазанный сажей, держась за черенок вил   сполз со скирды. Вытирая  пот рукавом рубахи, размазал сажу по лицу, ещё более стал убугленно-чёрным, лишь мелькали белки его глаз.
— Бяды надилал супостат! Сжичь его живьём!  —  Его трясло, как в лихорадке.
— Ты, Сеня, забыл о своих детях?  —  сердито, даже грозно упрекал его Никита Бон-дарев.  —  Хлеб горит, да ещё нам покойника не хватает.
Отчаянно бились коммунары с огнём. Самоотверженность проявляли все, близко к сердцу  воспринимая беду, понимая, что это смерть или жизнь их мечты. Не говоря о мужчи-нах, которые стойко сражались с огнём и тушили его, самоотверженно боролись с пожаром и женщины. У Марины, Марии, Анны, Лукерьи и Ольги были прожжённы ночные рубашки и сильно опалены волосы на голове. Подростков к пожарищу не допускали.
Коммунары справились с огнём, в большом количестве отстояли, уберегли, хлеб, не дали пожару уничтожить всё, что находилось  на  току. Промедли они 15-20  минут, остались бы ни с чем. Они  не глазели на полыхающее пламя, не охали, стоя перед ним, а сразу броси-лись к речке. Умело Бондарев и Иголкин расставили людей на пожарище.
     В эту трагическую ночь члены  коммуны  " Заря Любви "  не расходились  —  тут, на пепелище, обсуждали случившееся, вспоминая  жутки моменты, как не дали " красному пе-туху" полностью уничтожить их трудовые достижения. Они не корили Семёна за то, что он прокараулил поджигателей, уснув на гороховой соломе, да и сам чуть с нею не сгорел. Как винить его? Мог  спокойно мужик дома днём спать, готовясь к караулу,  все ожидали дождь, поэтому спешно  убирали зерно с тока. Решил помочь им и Панчишный.  Наработался и уснул ночью. Сетовали коммунары, что убрали второго сторожа с ночного дежурства  —  требова-лись рабочие руки для уборки урожая.
— Подсекли нас крепко,  —  с болью произнёс председатель коммуны Михаил Игол-кин.  —   В самое сердце целились.
— Но не удалось им нас сломить,  —  твёрдо заявил Никита Бондарев.  —  Проживём. Есть хлеб в амбарах, и суслоны ещё стоят в поле.
— Будем зыть, Миса? Не распустим коммуну?
— Не беспокойся, Анна,  —  сказал ей доброжелательно Иголкин,  —  Хуже жили, од-нако не разбежались. Теперь хлебушек есть. Правда, туговато придётся после расчёта с прод-налогом. Придётся крепко экономить.
 —Не было печали, так черти  накачали,  —   заявил  раздосадованный  Антон.  —  Нужна хорошая собака, Михаил. Где её взять?
— Найдём,  —  успокоил его  Ракитянский.
— Мне щенок нужен. Я его обучу  —  корм будет брать только из моих рук. Пущу  его через двор по проволоке  —  пусть обходят коммуну.
— Собака необходима. От пустолаек толку мало,  —  сообщил своё мнение Желязо.  —  Нам пустили " петуха ". Хотели погубить коммуну. А если я начну подковывать лошадей, и они станут хромать, чё на это скажут, якри их?
— Убьют тебя, вот и все чики-брики будут  Винтовку просить у милиции, чтоб всадить им в мягкое место не соль и не дробь, а пулю.
— Лучше уж пулемёт. Косить, так разом всех,  — предложил кузнец.
 — А чё? Неплохо. Вышку поставим. Правда, Стёпа? Чё улыбаетесь? Придут за коня-ми, так я готов из пушки по ним пальнуть. Двоих дежурить на ночь поставьте, чтоб один с берданкой ходил, а другой  —   с пустобрёшкой. Я сегодня на дом Чибиревой обязательно плакат повешу  " Проход через двор разрешён только ворам".
— Как же тогда Настя?  —  пошутил Болтов.
— Настя, чики-брики  вас, читать не умеет, а жулики все грамотные.
— Разговор разговором, а ты, Никита Тимофеевич, езжай в Калачики и сообщи уис-полкому и милиции. Пусть приезжают и наводят порядок,  —  предложил председатель ком-муны.  —  Дело очень серьёзное  Новое под корень рубят.
К 10 часам утра Бондарев прибыл в коммуну с комиссией. В неё входили представите-ли от уездного комитета партии, уисполкома,  земотдела и милиции. Они внимательно осмот-рели территорию тока, посчитали, какой ущерб нанесён  коммуне и составили  протокол. Ни-кита Алексеевич Долгих, агроном  земотдела,  сообщил ответственному секретарю уездного комитета партии Кутузову:
— Иван Иванович, коммуна  " Заря Любви " нас не докучает. За  1921 год хоэяйство выполнило задание по продразвёрстке на 150 и  8 десятых процента.  В  кредитном товарище-стве дважды взят кредит краткосрочный. Ссуда с процентами погашена   полностью.  В дан-ном случае, если коммуна рассчитается по продналогу за  1922  год, то сеять ей будет нечем. Это беда для них. Заготовили зерна на два года, кое-кого это и сбесило.
– Надо помочь коммуне. Но как?  — задумался секретарь укома партии.    —  Если с хозяйства снимут продналог, сможете вы, товарищи Бондарев и Иголкин, не уронить честь коммуны?  Задумывались над этим?
Председатель коммуны ответил:
— Мы бы благодарили за такую помощь
Иван Иванович продолжил разговор:
 — Меня заитересовало романтическое название коммуны.  Люди у вас воодушевлён-ные, несмотря на несчастье. С удовольствием рассказывают, как хотят устроить жизнь.  Мы  рассмотрим этот  поджог на  заседании уездного исполнительного  комитета. Можно ли до-пустить, чтобы хозяйство, которое материально поддерживало страну, вдруг распалось? Мы докажем, что пожары нас не испугают.
Проводя уборку с коллективом тщательную уборку тока, председатель коммуны, во-одушевлённый обещанной заботой  уезда, сказал Ракитянскому:
—Фёдор, який ты смыкалыстый! Купил трёх свиней. Я думал, зачем нам три? Нам двух хватит.  Поджаренное зерно не выбросим, а пустим на корм свиньям, да и у  коммунаров есть порося. 
—Супоросным свиньям дают древесный уголь. У них большая потребность в калии.
— Який калий, нам сало трэба! Як это мы не все снопы с полей свезли?
— Они нас выручат,  —   резонно заметил Ракитянский и добавил к их разговору: — Ревизионной комиссии предстоит основательно поработать — необходимо всё подсчитать: чё потеряли и чё осталось.
Подошёл к ним Болтов и сразу задал самый трепещущий вопрос:
— Михаил, как ты думаешь, сбавят коммуне продналог?
— Кто у нас в церкви ходит? Пусть молится. Бог даст, убавят.
Через неделю  из  Калачинска пришло письмо:  решением Калачинского уездного ис-полнительного комитета:   коммуна  " Заря Любви " освобождалась от продовольственного налога в 1922  и  1923  годах.  Иголкин, Бондарев и Болтов чуть ли не плясали на месте от ра-дости, да и коммунары от такой вести были не менее в восторге от проявленной заботы

       

        Глава   двадцать   восьмая

    Общественные дела.  Пионеры  


В начале февраля 1923 года приехал в коммуну  " Заря Любви " ответственный секре-тарь Калачинского уездного комитета партии Иван Иванович Кутузов. Тот самый, который проводил первое собрание коммунистов уезда  в январе  1920   году, и   был в коммуне после пожара в октябре 1922 году. Молодой человек 23-х лет вряд ли чем, наверное,  отличался от парней его возраста:  строен, подтянут, имел чисто русские черты лица. Чёрный чуб густых волос всегда опрятно зачёсан назад. Сам он из крестьян. В Омск прибыл, чтобы продолжить образование, но нагрянули  события февраля 1917 года,  и он ушёл полностью в политику. В марте  17-го он уже связан с группой большевиков-железнодорожников, проводивших агита-цию среди рабочих. В период  колчаковщины находился в подполье, занимался агитацией.   В 1919  году вступил в компартию большевиков.
Иван Кутузов был знаком с Никитой Бондаревым, поэтому, когда они сели за стол для разговора, ответсекретарь  укома партии сразу раскрыл цель своего приезда: 
— Хочу знать, как чувствуют себя люди в коммуне. Посмотрим ваше хозяйство и од-новременно поговорим. Мне надо знать,  в чём вы нуждаетесь.
Осмотр начали с животноводства. У конюшни на снежной поляне двора коммуны, ис-пользуя длинный повод, Антон гонял лошадь по кругу.
— Чудесный конь! Какая выправка! Откуда у вас такой?   — ещё издалека  залюбовал-ся  им Иван Иванович.  —  За месяц я проехал десятка полтора  деревень, такого красавца не встречал. Доморощенный?
— Нет, купили. Сейчас за хлеб можно всё приобрести.  Это кобылица орловской поро-ды. Жерёбая.
— И жеребец есть?
— Нету. Отец  имеет производителя, жеребца. Тоже орловской породы.  С кобылицей возится конюх, мой брат Антон.
Когда они подходили к конюшне, Антон остановил бегавшую по кругу на верёвке ко-былу и стал рассматривать  идущего, одетого в длинную солдатскую шинель, на голове, чуть на бок вправо,  —  папаха.
— Доброго здоровья, Антон Тимофеевич!  Я секретарь уездного комитета партии  —  Кутузов.  —  Подал конюху руку.
— Здравствуйте!  —  вежливо ответил Антон.  —   Откуда меня знаете?
— На пожаре был у вас.
— А-а. Я думал меня уже в Москве прознали. Любуетесь  красавицей?
— Хороша лошадка! Сколько ей лет?
— Пятый год идёт.  —  Антон преподнёс на ладони лошади кусочек сахара,  бархат-ными губами она захватила его и захрумкала.
— Сам не съест, а её угостит,   —   заметил Никита, глядя на Антона.
Взирая на лошадей, которые стояли  в загоне,  Кутузов спросил:
— Сколько всего?  Сена хватит?
— Здесь двенадцать, да у Антона одна. Всего чёртова дюжина. Маловато корма. Ло-шадей пасём до той поры, пока снега по колено не навалит.
— Где коровы?
— У каждого коммунара во дворе, — ответил ему спокойно Бондарев
— Считают, что в коммуне живут без личной собственности. У вас, я знаю, крупный рогатый  скот и птица  в личном подворье. Как так, Никита Тимофеевич?
— Так решил коллектив,   —   ответил ему Бондарев.  —  Появится и у коммуны коро-вы, свиньи и птица, но будем содержать более  продуктивных животных, чем сейчас у кресть-янина.  Зачем коммуне такая корова, если при хорошем травостое  она даёт за день пять лит-ров молока? Хозяин держит, ибо он не учитывает свои доходы и расходы. Доволен тем, что есть у него. Коровёнка. Завелась — он счастлив. Общественная собственность должна давать не скудную, а высокую отдачу. Решили иметь племенных  коров, иокширских свиней, тогда и на личном подворье  скот будет породистым.
— Прицел неплохой,  — согласился с председателем коммуны  Кутузов.  —  Пока  в общую собственность вошли только лошади?
Бондарев  возразил секретарю укома партии:      
— У нас много общей собственности. Коммуне принадлежит зерно, сенокосные и убо-рочные механизмы, плуги, бороны, молотилка, веялка, картофель в общем погребе. Есть куз-ница, ветряная мельница, амбары, скотный двор, ток. Трое саней, телегу и две брички соору-дили уже в коммуне. Года через два  объединённая личная собственность уже почти исчезнет.
В беседе с кузнецом Кутузов на интересующий его вопрос получил исчерпывающий ответ.
— Тут моего ничего нет.  Одна только наковальня. Стены сообща соорудили, так что кузня чисто коммунарская. Тимофеевич не спешит всё объединять, по-разумному подходит. В сенокос и при уборке урожая молоко идёт в общий котёл  —  хозяйкам некогда возиться с ко-ровёнками, поэтому тут же, где косят, и стадо пасётся. Молоко идёт в общий котёл. Но учи-тывается молоко от каждой коровы. В сенокосную и уборочную страду у нас общий стол. Все довольны. Особенно радуется общему делу моя жена. Раньше было так:  я на кузне, а ей при-ходилось и дома и на поле одной заниматься. Батраков  я не мог нанимать. Она готова сейчас коммуне отдать корову, потому что некогда с ней возиться. Кроме коммунарской, у женщины полно домашней работы. Надо всех одеть. На покупку денег нет, поэтому приходится ей мно-го времени проводить за ткацким станком. Одеть семью  —  забота женщины. Знаете, сколько надо переделать, чтобы получить суровую и шерстяную нитки?
— Известно мне  —  мать занималась этим круглый год, чтобы холст соткать.
— Совершенно верно. Сможете догадаться,  о чём мечтают коммунарки? А?
— Трудно сказать. Проблем много. Но если говорить о производстве холста, то самая трудоёмкая работа  —  мялка льна и конопли.
— Во! Истинный крестьянин! В точку попал. О мяльной машине мечтают наши жен-щины!  Будь в коммуне такая машина, одели бы всех и завалили бы кооперацию холстом. Прожёг фартук, надо бы заменить, но целую холстину жалко. Обойдусь, думаю. Продырявлю штаны, тогда вся моя экономия ко всем чертям полетит. Пока коммуна не может мне дать ни штаны, ни новый фартук. Но скоро разбогатеем. Завидовать нам будут.
Отойдя от кузницы, секретарь укома партии тепло отозвался о кузнице:
— Разговорчивый мужик. Но заметь, Никита Тимофеевич, говорил, но работы не пре-рвал. Всё время  продолжал ковать тележную ось.
— Его от работы не оторвёшь, —  с добротой отозвался о нём Бондарев. —  Будет и ночью ковать, если срочный ремонт.
Беседа  продолжилась в горнице Бондарева. Никита Тимофеевич понял, что секретарь, расспрашивая обо всём,   советуя, одновременно давал оценку тому, о чём узнавал из жизни коммунаров, пополнял свои знания о новом укладе крестьян. Это особенно лестно было для Бондарева  —  не зря он  затеял важное дело.
— Если подводить итог увиденному и услышанному, то я доволен работой коммуны. Вы умеете ухаживать за лошадьми, зерно сохраняете, уже готовитесь к севу, справились с продразвёрсткой. Неплохо  завершили переселение на новое место. Умеете хозяйствовать. Нам бы больше таких коммун. Есть ли у вас вопросы к уездным органам?  —  спросил под ко-нец беседы Кутузов.
Бондарев погладил усы, почесал затылок и сказал:
— Особенных просьб нет, кроме одной. Члены коммуны из двух поселений  —  из По-танинских выселок и Потанино. Соответственно и поля разорваны на две части, да и земель-ные паи, если  по правде говорить,  отделены. На  клочках приходится трудиться  —  нет об-щего клина. Выходит, работаем по-новому  на землях, которые нарезаны ещё до революции. Если уезд выделит нам  дополнительно посевную площадь, мы её займём. 
— Солидный вопрос, Никита Тимофеевич, многоплановый.  Крестьяне  крепких хо-зяйств под разными предлогами сокращают площади посевов, чтобы меньше поставлять зерна государству. Раньше они свои земельные паи засевали  и. арендовали ещё участки, теперь от аренды отказываются   —   дескать, нет сил. Поэтому коммуне посевной клин обязательно расширим. В конце марта или в начале апреля к вам приедет  от земотдела агроном Долгих, и вы порешаете с ним земельные проблемы. Я записываю себе в блокнот для контроля.
— Всё хорошо, что быстро разрешается.
— Никита Тимофеевич, перед поездкой к вам, я прочёл ваш устав и был удивлён, по-чему коммунары избирают председателя на год и не имеют права избрать его вторично?
— Для того вписали, чтобы не зазнавался. Год поруководил, дай другим покомандо-вать. Пусть каждый председатель готовит смену, если не хочет, чтобы хозяйство развалилось. В коммуне есть люди, способные достойно налаживать производство.
— Всё же, Никита Тимофеевич,  ты беспокоился, создал коммуну и отходишь от неё.
— Иван Иванович, в стороне не буду, я же в коммуне.
— Дело, конечно,  ваше, но, мне кажется, годика два надо быть коренным в упряжке.
Председателем коммуны  в  1922 году избрали Михаила Иголкина, через год  —  Фё-дора  Ракитянского, потом Ивана Болтова, эа тем выбрали Михаила Иголкина. В 1925  году изменили устав. Бессменным председателем коммуны  " Заря  Любви"  стал Никита Тимофее-вич Бондарев.
Беседа  секретаря укома партии с Бондаревым продолжалась больше часа…
— Самостоятельно хозяйствовать вы умеете,  —  заметил  Кутузов,  —  Но почему вы общественные дела пустили  на самотёк? Вы бываете на собраниях первички в Потанино, ез-дите на собрания коммунистов в волость. Почему до сего времени  не создали в коммуне партячейку?  У вас же три  коммуниста. Действуйте по уставу и не ждите указаний укома,  где работают  три освобождённых работника. Есть волостной комитет. С ним и держите связь.
Секретарём партячейки избрали  Ивана Болтова. Два раза в месяц они проводили от-крытые партийные собрания. Архив хранит их протоколы. Ячейка стремилась быть в курсе событий страны. По-деловому обсуждали на собрании  новую  экономическую политику (НЭП), проводимую в стране.  Чтобы не докучать читателя  партийной прозой, назову лишь повестки двух партийных собраний.
В 1923  году состоялось общее собрание ячеек РКП (б)  и  РКСМ. На нём рассмотрели два опроса:  1. Выборы делегатов на волостную конференцию и 2. О назначении партийного дня. Делегатами на волостную конференцию комсомола избрали Михаила Иголкина и Алек-сея Ларина. Решили:   для коммуны воскресенье  —  партийный  день для  проведения  агита-ционно-массовых мероприятий. 1 апреля  1923  года на повестке дня  —  три вопроса: 1. Ис-тория   революционного   движения в России;  2. История красного флота;  3. О вступлении в партию. Следует отметить, что все собрания проходили  без представителей укома или волко-ма партии  —  сами справлялись. В этот раз приняли в партию вожака молодёжи  —  Алексея Ларина. В ячейке стало  4 коммуниста.
В то время  не настаивали на бурном росте партийных рядов. Вступали в партию по желанию и по убеждению.  Позднее, в послевоенное время, в 60-70  годах  взялись за рост ря-дов, создав огромный аппарат в центре и на местах. Секретарь парторганизации хоть умирай, но в партию принимай рабочих. Шли в партию не по желанию, а по разнарядке райкома. По-рой тех, кто хотел стать коммунистом и желал активно работать, не принимали в партию. Сек-ретарь первичной организации ни шагу не делал без указаний райкома, райком ждал директи-вы обкома, а обком  —  ЦК. На любое мероприятие ждали представителя, которого надо было ублажить. В результате послушная миллионная армия, приученная не проявлять инициативы, сдалась проходимцам  безмолвно, без боя. Рядовые члены партии ожидали команду, но, ока-залось, напрасно ждали.  Верхушка предала партию. Укрепление предательской власти за-вершилось танковым расстрелом. В этом её  "легитимность".
Бедняки, испытывая жёсткий эксплуататорский гнёт, разумеется,   с восторгом встре-тили 17-й год и поддержали приход Красной Армии в ноябре 1919 году. Сразу же после  из-гнания колчаковской армии 25 ноября 1919 года создаются партячейки в сёлах Куликово, По-танино, Юрьево. Организационную работу  в Калачинском уезде проводили тогда петроград-ские рабочие, участвовавшие в революционных и подпольных делах.
Так, в селах создавал партячейку Василий Филиппович Кульков, рабочий-слесарь, со-стоявший в профсоюзе металлистов Выборского района. Из Петрограда двадцатилетний  юноша прибыл в апреле 1918 года. В Красной гвардии состоял с 1917 года.  В партии до Ок-тября  и после октябрьских событий проводил организационную, агитационную и пропаган-дистскую работу, ею занимался и в Сибири,  находясь в подполье в 1918-1919 годах. В его се-мье, кроме него, были мать и 16-летний  брат. Проживали они в землянке. Из собственности у него ничего не было.  Мать имела одну лошадь и в 1919 году засевала одну десятину пашни.
Васильев Николай Степанович, рабочий-печатник, родился в Петрограде. В жестокие 1918-1919  годы партизанил. В возрасте 21 года создавал в Калачинском уезде комсомольские и партийные ячейки, ревкомы. Окончил высшее начальное училище. Был предан делу партии. По её заданию выехал в  Сибирь для установления советской  власти. В возрасте 24-х лет он участвовал в создании в уезде сельских и волостных ревкомов, партячеек.
 Василий Филиппович Кульков избирался ответственным секретарём Калачинского укома партии.  Его брат, Иван, в 17 лет стал ответсекретарём укома комсомола. Николай Сте-панович Васильев возглавлял уездный исполнительный комитет Совета, затем работал заве-дующим организационным отделом и ответсекретарём укома партии. Рабочий Николай Ва-сильевич Иванов избирался  председателем уездного исполнительного комитета. По возрасту он бал старше всех уездных руководителей  —  ему было 35 лет.   
Партячейку в Куликово создавал Кучер Фёдор Михайлович, выполнявший обязанно-сти заведующего орготдела укома.  Первоначально определяли, кто в селе сочувствовал пар-тии.  В Куликово таких крестьян оказалось  51 человек. С ноября 1919 года по август 1920 го-да провели 41 собрание и  13 бесед. После регистрации 28 августа  1920  года определили, что могут быть коммунистами  18 человек и двое кандидатами.
Такую работу проводили повсеместно. Примерно в таком же плане организовывались комсомольские ячейки. Осенью 1920  года Степан Бондарев прибыл из Куликово и объявил дома:
— В профтехшколе я вступил в комсомол.
— Правильно сделал,  — одобрил его поступок отец.  —  Агитируй других.
Алексея Ларина принимали в комсомол на собрании в Потанино. Затем на выселках создали комсомольскую ячейку. Секретарём первички был избран Степан  Бондарев.  После переезда  коммунаров к  речке  Тарбуге  стала действовать  ячейка  комсомола  коммуны " За-ря Любви ". Ею руководил  Стёпа  Бондарев, а потом  —  Алёша Ларин. 
Обычно комсомольцы коммуны проводили открытые собрания.  На них приходила не только молодёжь, не  состоящая в их рядах, но и взрослые. На одном из собраний стоял во-прос о  новой экономической политике страны. Бондарев и Ларин  долго спорили.  Степан ут-верждал, что НЭП  —  это временное отступление, чтобы  поднять экономику  России. Алек-сей был прямолинеен:
— Революцию совершали, чтобы  освободиться от эксплуатации. Сейчас правительст-во поддерживает угнетателей. Куда мы идём? Сегодня он середняк, завтра  —  кулак, который живёт чужим трудом.  Даём ему  возможность поднять хозяйство  и  даже приветствуем  его   —   культурный хозяин! Кто тогда коммунары?
Не смог Степан Бондарев убедить нетерпеливого Алексея, только и сказал ему:
— Жизнь нас рассудит, узнаем тогда,  кто был прав.
Комсомольцы всегда откликались на просьбы взрослых. Они помогали  убирать ком-мунарский двор, заготавливать ягоды, грибы, оказывали ощутимую помощь во время сева, се-нокоса, при уборке урожая. В первую весну существования коммуны Антон обратился  к Стё-пе:
— Собирай, племянник,  своих молодцов  —  оборудуем место, где будут проходить игры, вечёрки и наши  гулянья.
За домами Никиты Бондарева и Фёдора Ракитянского  расчистили площадку и устано-вили две качели для взрослых и маленьких. На них раскачивались каждый вечер в летнее вре-мя допоздна. Установили лавочки. В первый вечер сюда с гармошками пришли Алёша Ларин и Вася Мандрыгин, заиграл на балалайке Никита Бондарев.  Под залихватскую мелодию пус-тились в пляс молодые и взрослые. Мастерски выплясывал, похлопывая ладонями, Понтелей-мон Жердев, Валентин и Пётр Ларины, Ваня  Мандрыгин, Андрюша Ракитянский, не отстава-ла  от парней и девушек Анна Чибирева, Евдокия Ларина, Марина Иголкина, Ольга Желязо, Мария Бондарева. Песенники под аккомпанемент гармошек и балалайки запели частушки. Первую выдал Алёша Ларин:
Эх, канава, ты канава!
Какой чёрт тебя копал?
Я намедни шёл к обедне
Головой туда попал.
Его  поддержала Анюта Мандрыгина:
Милый чё, да, милый, чё?
Али сердишься на чё?
Ей ответил Петя Ларин:
А я,  милочка, ничё  — 
Я влюбился горячо!
Запела Валя Ларина:
Голубые глазки злые,
Карие лукавые.
У моего милёнка чёрненьки  — 
Завегда весёленьки.
Неожиданно для всех пропела частушку  Маша Ракитянская:
Меня зарёй не зарумянить
И росой не забелить  — 
Я девчонка боевая
. И в коммуне буду жить!
— Вот так Маша  —  радость наша,   —   восхитился Болтов, но уже пела Анюта:
Не жила я, маялась
И ленивой славилась.
А в коммуне от меня
Всё горит, как от огня!
— В ногу с жизнью идут наши девчушки,  —  одобрительно отозвался, глядя на их цветушие лица, председатель коммуны.
Частушечников перебили Антон Бондарев и Фёдор Желязо, тенор и бас. Первый выда-вал строчку, бас подхватывал другую:
Где это было видано,
Где это было слыхано,  —  гудел Желязо.  — 
Чтобы курочка бычка принесла,
Поросёночек яичко снёс,
А  безрукий  то  яичко украл,
Голопузому  за пазуху заклал.
Где это было видано?
Где это было слыхано?

 Резво играли в городки две команды:  взрослые  —   Ларин, Ракитянсий,  Панчишный, Жердев, и юноши  —  Андрюша Ракитянский. Стёпа Бондарев, Шура  Болтов, Петя Ларин.  Болели за команды  Анастасия Ракитянская,  Евдокияя Болтова, Евдокия Ларина  и вся ком-мунарская мелюзга. Они с волнением  переживали поражение  той или другой команды. Игра у состязающихся всё время шла с переменным успехом
Много хлопот доставалось секретарю комсомольской ячейки. Стёпа учился в Куликов-ском профтехучилище.  Полдня в субботу и всё воскресенье он отдавал комсомольским делам в коммуне, да ещё приходилось бывать в Калачинске. Если вызов райкома комсомола был среди недели, то надо было нагонять пропущенное в школе, чтобы не отстать от товарищей.
!5  февраля 19 23  года в Калачинске созывался 3-й съезд Советов рабочих, крестьян-ских, красноармейских  и киргизских депутатов. На него пригласили Стёпу Бондарева как сек-ретаря ячейки комсомола коммуны. Из Куликово  он поехал с Ефимом Белозёровым. После съезда Белозёрова оставили на совещание. Степан решил идти пешком. Вышел за Калачинск. Дорога переметена. Приходилось преодолевать упругие сугробы. Пронзительный ветер дул навстречу. Ледышкой вернулся домой  —  не мог отогреться. Отец укоризненно сказал сыну:
— Надо говорить, Стёпа, куда пошёл зимой. В холод можно и до дома не дойти.  Наши ездили на воскресный базар, но они не знали, что ты в Калачиках. Себе хуже сделал, что не дождался Белозёрова.
В архиве сохранился листок пожёлтевшей бумажки со штампом коммуны  " Заря Люб-ви " 9 сентября 1922 года:  " Предъявитель сего  действительно член Союза Молодёжи Р.К.С.М. (орфография и пунктуация не изменены) тов. Алексей Ларин. Командируется от коммуны  Заря Любви в г. Калачинск делегатом, а  потому оказывать ему всяческие содейст-вия выдать ему подводы, что и удостоверяется. Председатель совета коммуны М. Иголкин. Секретарь пр. Болтов ". 
Секретарём укома комсомола намечали  избрать Ивана Филипповича  Иматова, поэто-му   срочно созывался комсомольский актив. В коммуне лошади заняты на уборке урожая. А в других хозяйствах не убирали хлеб? Поэтому пришлось Алёше идти пешком, хотя имел ман-дат. Ясно, что он, недовольный, высказал претензии укому комсомола и предъявил удостове-рение. Так документ коммуны  " Заря Любви " попал в архив. (Следует почтить память Ивана Филипповича Иматова. Библиотекарь, комсомольский работник Иван  Ишматов геройски сражался на фронтах Великой Отечественной войны и погиб, защищая Родину).
 Взрослые коммуны с особой теплотой и вниманием относились к молодой поросли. Стёпу  Бондарева  после окончания профтехшколы в Куликово избрали секретарём Корми-ловского райкома ВЛКСМ. Затем его перевели инструктором  в Омский окружной комитет комсомола. С каким нетерпением ждали все коммунары возвращения Степана из Москвы с VII  съезда ВЛКСМ. Когда он приехал, они собрались у их дома. Секретарь ячейки Алёша Ла-рин открыл собрание. Все, затаив дыхание, слушали рассказ делегата съезда (как же, посланец сибиряков, коммунар прибыл из Москвы!). Стёпа  сообщил, что все дни съезда комсомола  находились в президиуме  Михаил Иванович Калинин, Надежда Константиновна Крупская и Семён Михайлович Будёный. Председатель Президиума Верховного Совета СССР  Михаил Иванович Калинин выступил перед делегатами с большой речью и поставил перед ними зада-чи. В заключение своего рассказа  Степан сказал:
— На съезде я понял, как важно для страны учёба молодёжи, и решил, что и мне надо продолжить образование. Учиться надо всем.  В коммуне не должно быть неграмотных. Пора навсегда расстаться с прошлым.
(Старший сын Никиты, Степан,  окончил в Омске  рабфак и получил  направление  на  учёбу  в Саратовский  университет  на  агротехнический факультет.  Степан  Никитич Бонда-рев  долгое  время  отвечал как секретарь за  сельское хозяйство в Рязанском  обкоме  КПСС).   
Отеческую заботу проявляли коммунары о детях. Загруженные огромной тяжёлой фи-зической работой,  родители в любое время знали,  где их маленькие отпрыски и чем они за-няты. В коммуне Михаил проявлял  заботу обо  всех детях  коммунаров. На совете или на со-брании он первым поднимал вопрос, что нужно приобрести малышам, что необходимо купить им для школы. Особую любовь к подрастающему поколению выражал Семён Панчишный. Где бы он ни появлялся  —  вокруг него всегда дети.
На берегу речки  Тарбуги он плёл корзины, разложив тальниковые прутики. Каждому мальчику и каждой девочке предоставлял возможность поплести. Много он не разговаривал. Не потому ли, что его речь нвсыщена украинским говором в смеси с русским? Иной раз не знал, как ему лучше выразить свою мысль.
— У тэбэ гарно выходыть, плэты сам,  —  кратким изречением одобрял работу.
Другой раз скажет:
— Слухайтэ, хлопчики, чёго я кажу вам.  —  Погладит свои жидкие жёлтые усы, по-правит войлочную шляпу на голове и  продолжит разговор: —  Быв я парубком на Днипри, с батёй работал. Гарная река, широка и глубока. А Чёрное море! Чудо! Блестить и плещить волнами, як в люльке качае. А пароходы! Знаетэ, хлопцы, шо такэ пароход? Энто здоровая плывуча казарма, била-била. Сама идэть. Едэть, пыхтить, гудить. На ний тысячи огнив. А кру-гом порхають птицы. Кружат и кружат, а сзади зверьё плывёть. —  воны всю дорогу ныряють. А скилько на тих пароходих богатства, як бишь в том громадним Кыеве. 
Слушают дети, разинув рты.  Они, кроме небольших катеров, плавающих по Оми, ни-чего больше из плавсредств не видели
— Кликайтэ всих дитэк. Пидэм  щавель брать. Люблю суп с кислицею
Можно было наблюдать такую картину:  шёл по поляне, немного согнувшись, длинно-ногий журавль, улыбаясь во всё лицо, так что повыгоревшие на солнце его рыжеватые повис-шие усы становились ещё  длиннее. За  ним дети еле успевали, неся  корзиночки. Малышня беспрерывно разговаривала, словно телепали к воде утята и гусята. Полные корзины зелени приносили, так что женщины  готовили на всех общий суп.
В начале пионерского движения комсомольцы  решили, что никто, кроме дяди Семё-на, не организует детей так, как он, и обратились к нему с просьбой: стать отрядным вожатым. Он согласился и со всей серьёзностью отнёсся к поручению, не менее удивив всех.
Пантишный поделил детей по возрасту на группы, в каждой   выбрали звеньевого. Де-ти должны были  готовиться   к вступлению в пионеры и  к состязанию в лапту с командами выселок и Потанино. Ребята  загорелись новинками дяди Сени. Побывали они на выселках и в селе. Мальчишки  Потанино уверенно заявили: "Мы всё равно переиграем коммунаров". Это ещё больше разожгло ребят, они целыми днями играли в лапту, выбирая самых ловких   
Панчишный побывал в райкоме комсомола и удивил там всех своими замыслами. Ин-стуктор пионеров  Галина Розина  восхищённо провозгласила:
—  Откуда взялся, дядя Семён?! Ценная находка  для пионеров! Повезло коммуне! Обязательно приду к вам вместе с Мишей Смирновым  —  он сейчас на учебных каникулах.
Семён с головой ушёл в подготовку пионерского праздника  —  у него  уйма  дел:  научить их маршировать, отвечать на приветствие, нужны пионерские галстуки и многое дру-гое.  Антон, встретив Панчишного, шутливо ему сказал:
— Тебе, Сеня, надо штанишки выше колен отрезать.
Пантишный не полез в карман за словом, тут же парировал ему:
— Будешь моим замисником, в трусах забигаешь
Воскресное утро выпало удачным:  огромный багряный  шар на востоке перекрыл за-рю, медленно поднимаясь ввысь, заполнил светом всё небесное пространство. Горихвостки, овсянки, мухоловки, серые славки, белые трясогузки уже обследовали поляну за домами Бон-дарева и Ракитянского. Когда поднялось солнце над лесом,  на площадку  высыпали мальчиш-ки коммуны. Сюда вывел из конюшни выгуливать породистую кобылу Антон. Пантелей Жер-дев заметил ему:
— Дядя Антон, здесь сорить нельзя. Мы тут бегать будем.
— А ты кто такой?
— Я звеньевой пионеров.
—  Ещё тебя в пионеры не приняли, а ты уже командуешь.  Каким  потом станешь? Побежишь, на мягкое упадёшь, а не на твёрдую землю. Я  шутю, Пан-тюха. Кобыла  —  умная лошадь, вам праздник не испортит  —  она в конюшне опросталась.
Подошли девочки. Антон обратил внимание:  они в белых кофточках,  мальчуганы в белых рубашках.  " И в этом преуспел Семён! "  —  подумал про себя Антон.
— С выселок показались!  —  закричала Анюта Бондарева.  —   Идём встречать!
Лёня Чибирев с берёзы  сообщил:
— Потанинцы показались! Принимай, Пантюха!
При встрече мальчики здоровались, пожимая друг другу  руки, как делают обычно мужчины. Девочки мило улыбались сверстницам. К 10 часам утра на поляну  подошли шуст-рая востроглазая девушка с красным галстуком на шее и юноша-брунет  с горном в руках. Это были представители райкома комсомола  —  Галя  Розина и Миша Смирнов.
Заиграл горн. Все дети встали на ноги. Взрослые коммунары  заспешили к лужайке, где шло построение ребят, чтобы увидеть торжество. Построены  дети в линейку. Их белые рубашечки и белые блузочки создавали праздничную торжественность. Правофланговым сто-ит Семён Панчишный. Ему первому Галина повязывает красный галстук. Зрители бурно ап-лодируют Семёну. Он выпрямился,  и приветливая улыбка не сходит с его лица. Каждый ре-бёнок восхищён, что он пионер с красным галстуком.
— Через две недели, —  объявила  перед строем Галина Розина,  —  мы на этой полян-ке проведём приём  в пионеры всех желающих.
Так, отряд Семёна Панчишного  позднее  насчитывал  78 пионеров.
В тот день играли в лапту 4 смешанные (мальчики и девочки вместе) команды, Судья-ми были Михаил Смирнов и Антон  Бондарев. Азарта было, хоть отбавляй. Судьям приходи-лось успокаивать не только игроков, но и зрителей. О результатах игр в лапту сообщил Миха-ил Смирнов:
— В результате упорной,  отчаянной  игры  в  лапту  на этой полянке победила   ко-манда   коммуны  " Заря Любви "!  —  Раздались одобрительные хлопки и возгласы болель-щиков.  —   Второе место присудили  первой команде села Потанино, третье место  присуж-дается команде выселок и четвёртое место заняла вторая  команда из села.
Потанинцы ворчали, что разъединили силы на две команды.
— Была бы одна, мы бы победили.  —  Однако в следующий раз играть  в лапту  от них прибыло три команды  —  оказалось много желающих.
В тот раз был ярко пылающий пионерский костёр! Пекли картошку,  Марина на коро-мысле принесла два ведра молока. Коммунарских кружек хватило на всех. Никита принёс 4 булки свежеиспечённого хлеба, Анна 5 больших калачей передала Семёну. Восхищены были все дети  приёмом коммунаров. Накатались на качелях и поиграли в городки, а главное  —  им понравилась пионерская песня, которую разучили с ними Галя и Миша. Когда возвращались дети в свои поселения, то распевали:  " Взвейтесь кострами, синие ночи. Мы пионеры…" 
Негласным вожатым, поводырем мальчишек являлся  Антон Бондарев. От желающих  ехать в ночное с дядей  Антошей не было отбоя    —   ни одна лошадь не оказывалась без се-дока. Приходилось ему устанавливать очередь. Стремились  в поле  мальчишки не потому, что нравилась им ночная романтика: можно всю звёздную ночь не спать или уснуть беззабот-но на траве, продуваемым ветерком, а соль заключалась в том, что дядя Антоша был занима-тельным шутником, рассказчиком, вобравший в себя  поэтику народного творчества. Ему нра-вилось канителиться с детьми, и был он им большим  другом. Ничто не могло его остановить  —  он всегда выбирал моменты, чтобы быть с ними, с детьми, подростками.
— Далёко собираешься, Антоша?  —  спрашивала его Мария.  —  Очередь не твоя.
— Знаю. Посмотри, Маруся, какая сегодня тёплая ночь предстоит. Я хочу побыть с ма-лышами. Надо же ими  когда-то заняться.    
  Во всём у Антона  с детьми порядок, не обижаются они на его замечания, шутки.
— Едем в поле шагом  —  кони устали, наработались. Утром им можно пробежаться после ночного, чтобы дрёму стряхнуть.
Проехав определённое расстояние,  он командовал:
— Стоп! Спрыгиваем здесь. Травостой хороший. Несите хворост.
Дети ушли в лес, а Антон в это время  путал ту лошадь, которая всегда верховодила табуном, поэтому и  не давал он ей возможность далеко увести  коней.  Присел на пенёк. Вскоре большая куча валёжника возвышалась около него.
— Посмотрите, есть ли потные лошади. Поить вспотевшего коня нельзя,  особенно зи-мой  — может заболеть. Ему хочется утолить жажду, пьёт досыта  — ведь под носом  у него не всегда есть вода,  так  охладит себя, что задрожит. Дашь ему сено или овса, остепенится. За конём  нужен глаз да глаз.
Напоили, накупали лошадей, сами наплескались  в воде и  уселись вокруг  костра   
— Начнём сегодня с загадок.  Любое дело, за которое принимаешься,  надо знать, как свои пять пальцев. А знаете, как называют каждый ваш палец на руке? Назовите.
В разнобой, но,  в конце концов, определяют наименование каждого  из пяти.
— Если я уберу два пальца  —   мизинец и безымянный,  — Антон показывает сред-ний,  большой и указательный пальцы.  —  Какой палец назовём средним?
Некоторое замешательство  —  гадают, нет ли подвоха. Поспешил Яша: 
—Указательный станет средним!
—Нет,  —  возражает Лёня Чибирев,  —  средний остаётся средним  —  это его имя. Так, дядя Антоша?
— Кто его знает?  —  неуверенно заявляет Коля Ларин.
— Наверное, всё-таки средний,  — размышляет  Коля Иголкин.
Антон сворачивает пальцы и показывает им фигу.
— Какой палец средний?!
Все смеются  —  опять обвёл их дядя Антоша.
— Один идёт, четверых за собой ведёт, а пятый сидит, в оба глаза глядит. Думаем. Я загадываю загадки, а вы мне на ухо отгадки шепчете. Кто все отгадает,  будет победителем. Слушаем и запоминаем. Сутуленький, маленький, горбатенький по полю рыщет, а домой при-бежит  —  всю зиму лежит. С этой штуковиной каждый день встречаетесь. Третья загадка.  Ни кожи, ни  рожи,  лежит и дышит.
Антон занялся костром. Разгрёб его и в горячую золу  положил картошку. Мальчики бьются над отгадками. Подходят к предводителю детворы, шепчут ему на ухо  —  не могут все загадки отгадать. Антон упорно не даёт ответы.
— Нет победителя: не все разгадали. В запасе  —  ночь, не отгадаете, дома спросите у родителей. Даю для вас два лёгких вопроса. Отчего у гуся лапы красные? Отчего утки плава-ют? Можно ли с Алёной огурец перебросить через избу?  — При этом  сливает предлог с име-нем, окончание как бы проглатывается, слышится,  что речь идёт  о солёном огурце.
Стремился Антон развить детскую сообразительность, расширял им знания о Руси, раскрывал им смекалку простых людей, народное стремление довести начатое дело до конца. Поведал  он в летние вечера отпрыскам о былинных богатырях  —   об Илье Муромце, Доб-рыне Никитиче, Алёше Поповиче. Рассказал им о народных героях  —   о  Степане Разине, Емельяне Пугачёве, об атамане Ермаке. Много песен  в ночном перепел он им. Сказки, сказа-ния неисчерпаемо лились из его души. Из ёмкого золотого источника  духовного  народного наследия черпал он русскую поэзию.
— Пропою я вам, ребята, про даурских казаков, как они крепость ставили, осваивали  дальний край.
Антон снял кепку, обнажил белокурую голову, глядя, чуть прищурив глаза, в высь, в поднебесье ночное,  запел в полный голос:
Во  сибирской  во Украине,
Во  Даурской стороне,
В  Даурской стороне,
А на славной на Амуре-реке.
На устье Комары-реке
Казаки царя белого
Тогда острог поставили,
Острог поставили.
Такой кирпичный форпост  казаки соорудили, что  не одолело  их  войско кочевника. Антон завершил сказ: 
На  славной  Амур-реке
Крепость поставлена,
А и крепость поставлена крепкая.
И сделан гостиный двор
И лавки  каменны.
Старинная мелодия, очень плавная, завораживала ребятишек, уводила  в глубину ве-ков. Им хотелось быть храбрыми, как Илья Муромец, благородными, как Добрыня Никитич, отважными, как Ермак. Эти черты характера песенно-былинных богатырей они находили в делах Никиты Тимофеевича, который несгибаемо шёл по целине жизни, поэтому с упоением слушали пение дяди Антоши.
— Раздумываю я, мои юные друзья, где вам чудную сказку рассказать:  здесь, в поле, или в коммуне, чтобы все послушали.
— Дядя Антоша,   нам  расскажите, а потом в коммуне всем,  —  запросил Яша.
— О чём сказочка, дядя?  —  заинтересовался Лёня Чибирев.
— Про современные чудеса, как дед в столице в небесах летал на птице.
— Хотим послушать!  — взмолился сын Боря.  —  Ты дома не рассказывал.
Улыбается Антон, глядя на окруживших его мальчишек, горящих нетерпением его по-слушать, и известил их:
— Только чуть начну, а вы всем сообщите.
И сбылось, что дед хотел,
И Пахом наш полетел.
Птица кружится и вьётся,
У Пахома сердце бьётся.
Птица  выше забирает  —
Сладко сердце замирает…
Хитро горят его глаза.
— Спать не будем! Расскажи сказочку про Пахома, дядя Антоша!
Иногда ночное  начиналось с пряток. Антон любил спрятаться так, чтобы его долго и неотступно искали. Однажды его не мог найти не только  тот, кто голил, но и все играющие. ребята убились в поиске  —  пропал их затейник.  Присели разочарованные  у костра и видят:   дядя Антон и не думал от них прятаться   —  на ровном месте пасутся лошади, он сидит вер-хом на коне и смеётся над ними. Если ему удавалось прибежать первым, он по-детски радост-но провозглашал:  " Я первый застукался!". С детьми он сам становился ребёнком и не стес-нялся этого. Детям приятно и весело быть с дядей Антошей.
Придумал Антон службу дозорного в ночном. Доставили детскую люльку. Её привя-зывали к стволу почти у макушки берёзы. В люльке можно было только сидеть, да и как мож-но спать, если мальчугану доверили сторожить табун, чтобы лошади не разбрелись и если появится посторонний  —   надо подать сигнал. Почётно быть в люльке дозорным. Обзор ши-рокий, словно на вышке дежурство.   Требовалось оправдать доверие  —   ты на службе  и на-до  с честью выполнить воинский долг. Придуманная  Антоном детская забава позднее сыгра-ла неоценимую роль в спасении хлеба.
В ту  тихую звёздную ночь в дозоре был Коля Панчишный, пятнадцатилетний мальчу-ган. Понятно, что он не спал. После полуночи  он увидел зарево над  коммуной, и во всю мощь своего голоса, сколько было у него сил, дико закричал:
— Ребята! Дядя Антон!! Горим!!! Пожар!!!  Коммуна   пылает!!
Лошади, так необходимые  для тушения  огня, вскоре были на месте пожара.


     Глава   двадцать  девятая

Газета уезда.  Ликвидация неграмотности

 
Иван Болтов договорился  с кустарём, что в среду привезёт ему в Калачинске сырые шкуры, он выдаст ему выделанные кожи и произведут расчёт. Болтову выговорил Никита:
— Неудачный день ты, Ваня, выбрал. В базарный  кто-нибудь  бы с тобой поехал, а так  из-за одного приходится  лошадь гонять. В укоме тоже сегодня пусто  —  вчера провели де-монстрацию, а сегодня отдыхают.
— Не подумал,  —   ответил ему Иван.  —  Он мне сказал:  приезжай в среду, я и со-гласился. Даже в голову мне не тукнуло, что среда  —  это  8 ноября. Кустарь, хороший му-жик, нас не обижает, придётся ехать  —  он ожидает сегодня.
Но вернулся Болтов из Калачинска рано, сразу же после полудня, и, не заезжая домой, подъехал к дому Ракитянского, зная,  что в праздничные дни  после обеда у него собираются коммунары. В шапке, в шубе, даже с пимов не обмёл снег, ввалился в горенку. Ларин спросил: 
— Чё случилось, Ваня?
С некоторой  обидой ответил ему Болтов:   
 — Чуть чего, так беду ждёте. Не можете без неё жить? Я с радостью приехал! Отга-дайте, каким благом  я хочу в праздничный день вас, товарищи коммунары,  одарить?
— Вместо сыромятины, якри его, хром привёз?  —  хитро прищуривая  свои угольные глаза, спросил Фёдор Желязо.
— У кого чё болит, тот про то и говорит. Хочет Федя иметь хромовые штаны, чтоб своё хозяйство не прижигать.
— Алёшке невесту привёз?
— Попал, Антоша, пальцем в небо!
— Так чё всё же, чики-брики?
— Неужели трактор?  —  спросила Марина.
— От такого катка я бы скакал до потолка!  Не буду мучить, потому, что не отгадаете. Товарищи коммунары!  Вчера, 7 ноября 1922 года,  в Калачинске вышел первый номер уезд-ной газеты! Вот она!  —  Болтов запихнул руку за пазуху и вытащил газету с красными бук-вами.  —  Антоша, будь добрый, отведи лошадь на конюшню.
— Ага! Вы будете газету читать, а мне на конюшне пропадать? Пусть постоит, отдох-нёт, чики-брики забери её. Ты же мне одному читать не будешь.
— Иван, раздевайся, показывай газету,  — повелительно ему сказала Анастасия Раки-тянская.  — Не морочь нам голову.
Болтов сел за стол. Его сзади плотно окружили. Он приподнял перед собой газету.
— " Красные Огни ",  — медленно, но чётко прочитал название газеты  Никита.
— Посмотрели? Рассаживайтесь,  —  предложил Иван Болтов.  —   Зашёл в уком. Ду-маю, никого нет, а в укоме  полно людей. Собрались  и читают, обсуждают новую газету.     Выписал  я " Красные Огни ". Почта,  мимо проезжая,  завезёт нам.
— Правильно сделал,  — одобрил  инициативу председатель коммуны Иголкин.
— С нового года  придут к нам ещё две газеты  —   " Рабочий путь " и " Набат молодё-жи ". Я  уездную газету   от начала до конца  в  Калачиках прочёл. Читать или пересказывать?
— Лучше пересказывай  —  понятнее будет,  — предложил Никита Бондарев.  —  А кто редактор уездной газеты?   
— Как вы думаете? Кто? Товарищ Рыбкин.
— Молодец Василий Алексеевич! Действует заведующий прополитом  укома партии. Замечательный подарок сделал к 5-й годовщине Октября и  3-й годовщине Советской власти в Сибири.
— Угадал Тимофеич  —  об этом так и напечатано  —  С подъёмом написано:  " Пусть же льются благотворные лучи  " Красных Огней " по всем деревням и сёлам Калачинского уезда, проникая в каждую крестьянскую избушку, в каждый рабочий уголок".
— К нам  в коммуну уже привёз Иван лучик,  —  дополнила Ольга.
— Есть обращение к нам,  —  продолжал Иван и зачитал:  " Рабочие и крестьяне долж-ны обязательно корреспондировать свою газету самым аккуратным образом ". Кто у нас смо-жет писать?   
— Как кто?  — встрепенулся Ракитянский.  —  Ты и Стёпа Бондарев.
— Умел бы писать, я бы, чики-брики, такое начирикал, охнули бы.
— Не стал в школу ходить  —  лошадей захотел пасти, а теперь сидишь и выдумыва-ешь,  —  упрекнул брата Никита.
— Мы можем попасть в газету,  —  сообщил Болтов.
— Это как же?   —  искренне поинтересовалась Татьяна.
Болтов, довольный своим сообщением, сказал:
— В газете есть красная Доска почёта. На неё занесены  за выполнение продовольст-венного налога  на 100 процентов граждане деревень Архиповки, Зотиной, Георгиевки, Ар-хангелки Куликовской волости. Если мы справимся с продналогом, коммуну  " Заря Любви " занесут на красную Доску почёта.
— Нам 4  центнера  зерна  осталось сдать. Выполним,  —  заверил Иголкин.
От первой до последней строки обсудили коммунары в  газете " Красные Огни ". Бон-дарев заметил в конце разговора: 
— Чтецов-то  у нас с гулькин нос   —  раз, два и обчёлся. Пусть совет задумается.   
Требовалось ликвидировать неграмотность. Но как? Вечно в работе. Сводного времени нет. Но подвернулся случай, который всколыхнул коммунарский коллектив. 
Однажды  в зимнюю пору  в дом  к Ракитнским явился молодой человек. Одет он был не по-зимнему:  на ногах зашнурованные летние ботинки, кепка  и старенькое демисезонное  пальто  —  одет не по сезону. Стоял сорокаградусный мороз. Анастасия удивилась, когда уви-дела посиневшего  юношу. Его скованные холодом губы еле пролепетали:
— Здравствуйте. Мне сказали, у вас можно остановиться.
— Добрый день, дорогой!   —  Не спрашивая больше его ни о чём, приказала:  — Раз-девайся и лезь на печку  —  ты же весь иззяб. Разве можно в такой одежонке зимой пускаться в дорогу?  Как  не превратился в ледышку? Надевай тёплые носки, грейся
— Меня от разъезда Осокино до Георгиевки подвезли. Я всё время бежал за санями.
— Как звать тебя? Уши не отморозил?  — допытывалась Анастасия.
— Я их всё время оттирал руками. Борис Ласкан  я. Студент. Меня комсомол послал к вам ликвидировать неграмотность.
— Что же, комсомол тебе одежды не дал?  —  заметила Ракитянская.
— Комсомол одежды не выдаёт.
Вечером в горницу набилось полно  людей   —  всем интересно знать, как студент нач-нёт ликвидировать неграмотность. Неужели научит читать?
У улыбающего студента из карманчика плотноприлегающего серого костюма торчал толстый чёрный карандаш. Приветливый взгляд его серых глаз настраивал на внимание.
— Меня зовут Борей, представился он.  —  Учусь на втором курсе художественного училища в Омске. Приехал обучать вас грамоте. Это не так сложно. Немало случаев, когда желающий читать книги овладевал самостоятельно азбукой и техникой чтения.  Легче нау-читься читать, если кто-то помогает, У вас дети ходят в школу. Я удивляюсь, почему вы от них ничего не позаимствовали. Я уеду, а они, дети ваши, продолжат обучение. Мы с ними, думаю,  договоримся. Это небольшое моё вступление к уроку. Сразу берём козла за рога.
Борис прикрепил к стене  большой белый лист.
— Следите, пожалуйста, внимательно  за моей рукой.
Коммунары увидели, как студент  быстро накладывает карандашом на лист  чёрные линии. Появилось очертание согнутого человека. Сделал  ещё несколько штрихов к рисунку и, с любопытством вглядываясь  в  сидящих коммунаров, спросил:
— Что я нарисовал?
— Мужика с сохой,  —  тут же ответил Желязо.
— Не мужик, а Семён с сохой  —  вон как согнулся, —  вставил Бондарев младший.
— Правильно прочитан рисунок,  —  под улыбки коммунаров оценил ответы худож-ник.  —  Похвально. Не с плугом, а с сохой мужик. Верно заметили товарищи. Вот так быстро вы будете читать печатный текст.
— Да ну?!  —  обрадовано воскликнул Ваня  Мандрыгин.
— Комсомол надеется, что вы  овладеете грамотой.  Так, товарищи?   
— Толковый парень,  —  похвалил студента  Иван Болтов. Он, Никита Бондарев Ми-хаил Иголкин и Фёдор Ракитянский сели сзади всех, решив посмотреть, как пойдёт обучение коммунаров, и внимательно следили за бучением.
— Начнём познавать азбуку. Что я начертил на листе?
— Две палки с перекладиной!  —  сразу же выпалила Нюра Мандрыгина.
— Палки-то палками…  А чем землю мерят? Вспоминаем!
— Аршином,  —  подсказал Афанасий. 
 — Точно. В азбуке  — это буква "а".  С этой буквы "а" начинаются  слова: аршин, ар-мяк, аркан арбуз, алый, агитация, автомобиль, аэроплан, амбар, артист,  Алексей, Антон.
— Меня не забыли.
— Не мешай, Антоша,  —  одёрнула его Марина.
— Все слова, которые я назвал, начинаются со звука  "а". Когда вы что-то недослыша-ли, то спрашиваете: "А? ". Вспомнив хорошее, невольно восторгаетесь: "А-а-а!". Все знаете, как ребёнок плачет:  "А-а-а…". Запомнили букву "а"? Хорошо. Я рисую другую букву. Это  —  "бэ ",  звук  —   "б". С этой буквы начинаются слова:  "барин", "буржуй". Смотрите: брюхо большое (два слова, сказанные мною, с буквы "бэ"). Запоминаем её. Вырезаю буковки. Какая у меня в руках буква? Назовите.
— Бэ,  —  поспешил сказать Ваня.
— Забэкал Ванюша. Это же сажень. Как её? Аршин, армяк… Буква "а",  —  обрадовано сообщила Нюра Мандрыгина.
— А эту как зовут?
— Буква "бэ"!  —  поспешила сказать Анна Чибирева.  —  Берёза, баран, боров, бугай!
— Налету схвачено. Замечательно. Я рисую рядом две буквы, произнесём их вместе. Сумеем? Слитно читаем.
— Аб!  —  разом сказали.
— Я переставляю на листе эти две буквы. Читаем.
— Ба!  —  хоровой ответ.
— На листе четыре буквы. Кто прочитает?
Изъявила желание Мария.
— Я попытаюсь! Ба... Ба... Баба! Это я?
Всю неделю  коммунары пыхтели над буквами.
— Мне легче коня подковать, чем одну букву запомнить,  —  ворчал кузнец.
— Я бы лучше десять коров подоила, чем тут бэкать да мэкать.
— Терпи, Анька. Это цветочки, ягодки будут впереди, как подойдём к твоим родным буквам  —  "цэ"  да "чэ". Вдоволь насмеёмся.
— Будто ты, Антоса, все буквы выговариваес?  —  попыталась выгородить себя Чиби-рева, посчитав, что она дала Антону достойную отповедь,  —  Сам-то уцился одну зиму кое-как и ницему не науцился. Цитать не мозес. Лосади умнее тебя.
— Ты лошадок, Анька, не тронь. Они своё дело знают. Как вот ты прочтёшь два слова::  "яйцо" и "ещё".
— Буду знать все буквы и прочитаю,  —  ответила Антону Анна.
— Ты без чтения скажи,  —   не отступал от неё Антон.
— И сказу! Цё тут слозного? Яйцо и исцо.
— Два яйца  снесла! Во ученица! В курятник её!  —  все смехом поддержали шутника.
В конце недели договорились, что обучение продолжит учительница из Потанино.
— К вам приеду летом писать этюды и послушаю, как вы читаете,  — сказал на про-щанье весело студент. —  Пусть вам дети помогают читать.
Коммунары проводили радушно ликвидатора неграмотности:  подарили ему пимы, шубную безрукавку под пальто, вязанный из овечьей шерсти шарф и шубные рукавицы. От шапки Гена отказался  —  не помогли никакие уговоры  добросердечных женщин.
— Уши художнику не нужны. Замёрзнут, ототру. Отпадут, пусть  —  голове легче ста-нет. Для художника важно иметь глаза и руки. Не поминайте меня лихом!  —  сказал и пома-хал на прощание шубной рукавицей,  сидя в тулупе в кошёвке рядом с Антоном.
Коммунары выполнили наказ студента: два раза в неделю  Антон ездил в Потанино за учительницей. Займутся грамотой, а потом дружно попоют. Стремление научиться читать у  коммунаров была большое, и они не жалели на учёбу своего драгоценного времени. Уже через месяц  многие  читали по слогам, доступны  стали им заголовки статей в газетах. Анна Чиби-рева, придя из фермы, где она заботливо ухаживала за коровами-симменталами, бугаём и двумя телятами, проверяла дома целостность своих письменных принадлежностей.
 — Кто мою руцьку брал? Яска? Поломаес рондо.  —   Повернётся к печке, откроет горшок с молоком и строго проговорит:  — Кто пенку снял?
— Яшка,  —   тут же подсказал малолетний Пашка.
— Вот гадёныс!  —  хвала скалку, пасынок получал удар по голове.
Никита взял в жёны Чибиреву. Не сразу Бондарев решился на такой шаг.  Болтов ви-дел, как бьётся в хлопотах  он на работе и дома. Неоднократно говорил ему:
  — Маешься сам, и Мария замучилась  —  забота у неё на два дома. Прошло полгода, Женись. Без бабы не обойдёшься, как без поганого ведра. Бери в дом  Аньку. Думаю, она со-гласится. Баба ядрёная. У неё трое и у тебя столько же  —  уживётесь.
И Анна Чиберева стала женой Никиты Бондарева. Она  родила, как и жена  Емельяна, Евдокия, 12 детей.  В доме Анна  блюла порядок, но с приёмными детьми не нашла контакта. Она не  Евдокия Панчишная, которая сумела осчастливить своего и чужих детей, и дружно жила с Семёном, заботливым мужиком. Дети Никиты  —   Стёпа, Нюра и Яша  —     находили покой и радость в школе, их уважали за прилежность и дисциплинированность.
Неграмотная  Анна хотела, чтобы дети учились, не перечила им в учёбе, даже своеоб-разно помогала им. Когда у её подопечных не получалось с решением  арифметических задач, они обращались к ней. Узнав содержание задачи, Чибирева решала устно  мгновенно, но ка-кие действия произвела, чтобы получить результат, не могла пояснить. Ответ решения есть, а как его найти, приходилось им думать самим.
Яша не мог никак дождаться первого  школьного звонка. Накануне попросил отца:
— Тятя, разбуди меня пораньше  —  завтра 1-е сентября.
— Ты встаёшь вместе с солнцем, не опоздаешь.


Глава тридцатая

Одухотворение


У коллектива коммуны " Заря Любви " завязалась крепкая дружба с учительницей  По-танинской начальной школы Матрёной Григорьевной  —  все  дети коммунаров прошли через  ступеньки этой двуклассной школы, где она работала. В первый год создания  коммуны ком-мунары, несмотря на загруженность строительством и полевыми работами, перед  августом подъехали к школьному двору на пяти подводах  и сделали мелкий ремонт помещения: под-мазали глиной внутри, побелили стены и потолок, выскребли и вымыли всё, а через день по-красили пол и парты. В  дни их работы школа благоухала песнями, идущими от сердца кре-стьянской души. Начинал запевать Антон, подхватывал вторую строку Фёдор Желязо, и  вли-вались к ним голосистые  певуньи.
Ах  ты доля, моя доля,
Доля  горькая моя!
Ах, зачем  ты, доля злая,
До Сибири довела!
Стояла учительница в проёме двери, опершись на косяк, в такт песне покачивала голо-вой. Восхищённо горели её карие глаза.  " Какая гармония!  —  шептала она.  — Русская свя-тыня пришла в школу". А хор, сотрясая школьные стены, гремел:
Не за пьянство и буянство,
И не  за ночной разбой
Стороны родной лишился
За крестьянский мир честной!
Завершилась песня, но только на минуту установилась тишина, как дуэт Марии Бонда-ревой и Анны Мандрыгиной начал протяжную песенную повесть:
По бурным волнам Черноморья
Чуть видно темнее  вдали…
Смолкли женские голоса, раздалась мужская сила мелодии, бьющаяся в сердце: 
То гордый и сильный  " Потёмкин ",
Он к центру Одессы  валит.
Заслушалась Матрёна Григорьевна. На глазах её навернулись слёзы  радости и гордо-сти за простых людей, умеющих преподнести песенную красоту. Какая сила воли у русских людей. Просты на вид, а поют артистично, раскрывая  красоту музыкальности мелодии.
Когда прошёл небольшой тёплый дождик, Матрёна Григорьевна решила побывать в коммуне  —  очаровали её песенники. Приятно было ей  идти по мокрой траве. Испарина под-нималась с пашни и лугов. Прежде чем войти  в коммунарский двор, учительница походила по мокрой траве, обмывая босые ноги, и обула туфли на низком каблуке.
— Матрёна Григорьевна! Здравствуйте! По какому случаю вы сюда пришли?  —  вос-кликнула Мария. Их окружили женщины.
— Проходите в избу, Матрёна Григорьевна,  —  ласково позвала её  Лукерья Бондаре-ва.  —  Я вас чаем угощу.
Стол, как большая ромашка, облеплен женскими головками в белых платочках. Держа в руке блюдце с  чаем, Матрёна Григорьевна сказала всем:
— Я к вам по делу. 
— Слушаем вас, Матрёна Григорьевна,  —  за всех ответила Мария.
— У вас такие голоса!  — продолжала учительница.  —  Они не дают мне покоя.  Вы все дружные. Я думаю, в коммуне  можно создать художественную самодеятельность.
— А вы нам поможете?  —  встрепенулась Лукерья.  —  Неполучив ответ, сказала де-тям:  — Нюра, Яша зовите сюда всех. Скажите, учительница пришла. Мужиков позовите.
Вскоре все собрались. С нескрываемым любопытством смотрели они на учительницу.
Матрёна Григорьевна тёплым взглядом обвела  коммунаров и предложила:
— Присядем на дрова, они уже после дождя обсохли, мне удобнее будет с вами разго-варивать. Не возражаете?
— Никита и Фёдор столько берёз понавезли, что всем место будет,  —  заметил Антон.  —  На две зимы наготовили.
Расселись на берёзовых стволах коммунары в полном ожидании необычного.
— Ваше пение в школе очаровало меня.  Надо, чтобы другие люди вас услышали. По-ёте вы прекрасно. Можете сплясать, сыграть на гармошке, на балалайке?
— Есть у нас мастера,  —  хвастнул  Болтов.  —  Тимофеевич  у нас любит играть на балалайке. Яша, принеси отцу трёхструнку. Алёша, Вася идите за гармошками.  Стёпа  на ги-таре романсы поёт. У кого гитара?
— Валюша наша  каждый вечер на ней играет,  —  сообщила Дуня Ларина.
— Вот уже сколько номеров можем со сцены дать!  И стихи читаете?
Круглое лицо Татьяны сделалось серьёзным, и она начала декламировать:
Я с копейкой трудовою
В церковь божию пойду
И поставлю восковую
  Пред иконую свечу.
Запылает восковая,
Ярким пламенем горя.
Ну-ка, грянемте,  ребята:
Ура! Ура! Ура! Ура!
Ах, ты воля, моя воля,
Воля светлая моя.
Воля  —  сокол поднебесный,
Воля  —  светлая заря.
Не с росою ты проснулась,
Не во сне ли вижу я  — 
Знать далёкая молитва
Долетела до царя.
Татьяна смолкла. Никто не проронил ни слова  —  воцарилась тишина. Но Болтов, не выдержал и  проговорил:
— Татьяна! Ты соображаешь, какую контру нам преподнесла? Такую волю царь дал,  —   нищих не стало. Зажил мужик! Здорово! Ты веришь этому?
— Иван прав,  —  серьёзно заметил председатель коммуны.  —  Эти стишки  рассчита-ны  на простаков.  Их такая заря не нужна нам   —  у нас своя. Послушайте  другое:
Мы от господ не знали житья!
Правду скажу:
Когда были господские,
Ровна корова.
Бают, неволю снова
Вернуть хотят господа?
Барыня, да?
Гляди: будет большая беда!
Что говорить  — 
Больше не будем
С барскими свиньями
Есть из корыта!
Сыты!
— Питерские строчки ближе к нам,  —  спокойно отметил Иголкин.
— Нужно весёлое, чтоб за сердце  хватало, чтоб оно бодрость душе придавало,  —  за-петушился Антон. Такое слыхали?
Дайте бокалы!
Дайте вина!
Радость  —  мгновение.
Пейте до дна!
Громкие песни
Гряньте,  друзья!
Нынче пируем  —
Юность на час,  —
Нынче веселье,
Радость у нас!
Завтра чё будет,
Знаю ль, друзья?
Пусть нас весёлых
Видит заря!
Шумно, разгульно
Пойте, друзья!
Лейте в бокалы
Больше вина!
Нуте все разом
Выпьем до дна!
Пусть нас весёлых
Видит заря!
— Славные стихи, Антоша!  — восторгалась шуриным Лукерья.
— Где ты их выкопал?!  —  с радостью воскликнул Михаил.  —  И заря наша там!
Пусть нас весёлых
Видит заря!
Это же про нас, товарищи!  —  не унимался Михаил.
— Ты меня, Миш, послушай!  —  Встал во весь свой могучий рост Желязо и пригото-вился к чтению, одёргивая  подол холщовой рубахи, выкрашенной в красный цвет.
— Давай, Федя!  —  поддержала его Ольга.  —  Докажи всем кузнец-молодец!
Сверкнул огненно-угольными очами и забасил кузнец Желязо:
Край, ты мой, родимый край
Конский бег на воле,
В небе крик орлиных стай,
Волчий голос в поле!
Гей, ты, родина моя,
Гей, ты бор дремучий! 
Свист полночный соловья,
Ветер, степь да тучи!
Женщины  заслушались чтением и зааплодировали кузницу.
— Энто бас!  —  восторженно воскликнул  Семён.  —  Гарно, Хведя. Добрэ! 
— Где он отыскал забирающиеся в душу стихи?  —  удивился Михаил.  —  Вместе жи-вём, а такое великолепие слышу впервые.
— На лицо готовый концерт! Какие вы одухотворённые!  —  дала высокую оценку их выступлениям Матрёна Григорьевна. Радостью светились её глаза.  —  Клад я отыскала.
Уже гремела балалайка в руках Никиты. С задором выдавала частушку Нюра Мандры-гина:
Ты, подружка, дроби бей,
Отбивай и не жалей!
Мы с тобой фартовые  —
Нас полюбят новые.
Поддержала девушку  Валя Ларина:
Гармошка стальна,
Переборка медная!
Завлекаю богача
Я девчонка бедная!
— Звонкие у вас голоса, девчата,  —  отозвалась о их припевках учительница.  —  Только частушки подберите сегодняшнего дня.
Тут же сообщила Матрёне Григорьевне Нюра:
— Есть у нас даже коммунарские частушки. Ещё сочиним.
Так зародилась в коммуне художественная самодеятельность. Самыми активными бы-ли в этих делах комсомольцы. Они всегда тормашили взрослых, чтобы завершали хозяйствен-ные дела и спешили на репетицию. Выезжали коммунары с большими концертами в соседние поселения. Как-то после выступления в Потанино к самодеятельным артистам подошёл нахо-дящийся в командировке здесь, Егор Морозкин, секретарь Калачинского райкома комсомола, Он восхитился художественной  самодеятельностью коммунаров. Пожимая каждому руку, он приговаривал:
— Удивительный народ  —  коммунары! С успехом выступили. Ждём вас в Калачин-ске. Рады вашему выступлению в деревеньках и сёлах, но вас тепло встретят и в райцентре. В Калачинске должны знать ваше творчество. Обязательно приезжайте.
После приезда в коммуну студента по ликвидации неграмотности коммунары полно-стью загрузили своё свободное время: обучались грамоте и проводили репетиции с учитель-ницей.  Замахнулись на пьесу и одолели даже ни одну.  Яше гордился отцом, когда он со  сце-ны провозглашал: " Вы землю просили  —  я землю вам дал, а волю на небе найдёте".  Его терзала мысль:  как он пропустил, кому и когда отец раздавал землю.  Сожалел, что умерла мать  — она бы всё ему объяснила. Лишь став взрослым, понял, кому предназначалось злове-щее назидание.
Вскоре от райкома комсомола прибыла в коммуну агитбригада. С большой теплотой её встретили коммунары. Вместе пели. Произошёл своеобразный обмен опытом худколлективов.
 Деревенские жители никогда не расставались с песнями. С ними жили всю жизнь. Их голоса, взрослых и молодых, звенели на вечёрках, на посиделках, в поле при уборке урожая и на покосе  —  при любой работе. Летом идут женщины на луг доить коров и обязательно по-ют, не прекращают пение и по время дойки коров. Когда работают совместно, вместе с жен-щинами поют и мужчины. Все знали запевал и голосистых певцов. В праздники, во время за-столья гремело голосистое протяжное русское пение. Песня помогала жить, встречать радости и переживать горести, высмеивать недостатки и пороки людей. Высоко ценили люди гармо-нистов и балалаечников  —  сейчас бы сказали:  престижное у них было занятие.
Коммунарская молодёжь посещала  вечёрки  на выселки и в Потанино. Нередко воз-вращались парни домой с синяками и порванными рубахами. Стоило коммунарскому вожаку молодёжи Алёше появиться в любом из этих поселений, как вылетала частушка,  сопровож-даемая балалайкой или гармошкой:
    Распрекрасный мил родился  —
Никому не надоел.
В комсомольцы записался  —
Сразу всем осточертел.
Приходилось им разбираться с ненавистниками новой жизни. Но в другой раз снова встречала частушка с другим содержанием:
Коммунист, коммунист,
Красные сапожки.
Не тебя ли,  коммунист,
Ободрали кошки.
Особенно такое пение раздражало  Алексея. Он отбирал балалайку или гармошку, на-чиналась потасовка. Нередко ребята Ларины, Болтовы, Желязо, Панчишные, Квасковы, Бон-даревы приходили с вечеринок с синяками.
На вечёрке Павел Гаркуша, сын Герасима, пригрозил коммунарским паренькам, когда ему не удалась драка.  " Держитесь, подпустим "красного петушка" коммуне".
На угрозы прореагировал  секретарь партячейки. Он посоветовал Алексею:
— Организуй отдых молодёжи в коммуне, как это сделали пионеры. Попоют и попля-шут, ликвидацией неграмотностью займутся. Придут девчата, а за ними и парни потянутся. Прояви по-комсомольски доброжелательность.
Отдых молодёжи в коммуне проходил без драк. До позднего вечера гремели песни, иг-рали гармони, не переставая, скрипели качели. Пополнился состав коммунарского коллектива художественной самодеятельности. Райкому комсомола Алексей Ларин доложил:
— Молодёжь Потанино и выселок овладевал  грамотой и активно занимались художе-ственной самодеятельностью

Глава   тридцать  первая

ШКМ


К августу 1926 года коммунары завершили сенокос и готовились к жатве ржи. А у Яши Бондарева, который окончил  учёбу в Потанинской начальной школе, свои заботы:  надо запи-саться в новую школу. Он уже несколько раз говорил  об этом отцу, но ему каждый день неко-гда  —  у  него всегда неотложные дела.
— Тятя, когда поедем в Куликово?  —  донимал  сын отца.  —  Опоздаем, и места зай-мут. Дома придётся сидеть? Поехали в школу.
Преобразованная школа в Куликово притягивала к себе детей. В сентябре  1924  года по инициативе  райкомов партии и комсомола  профессионально-техническую училище в Ку-ликово преобразовали в школу крестьянской молодёжи (ШКМ). В ней могли учиться все не-зависимо от возраста после окончания начальной школы и получали неполное среднее обра-зование. В тот год, 1926-й,  в ШКМ учились 73 ученика  —  59 юношей  и 14 девочек. По со-циальному положению был такой состав:  из семей батраков  —  1,  бедняков  —  19,  серед-няков  —  28,  рабочих  —  1,  служащих  —  4, коммерсантов  — 11, было из детдома  —  4, вольнослушателей  —  5.  Состояли в комсомоле 32, в пионерах  18 учащихся. При школе имелось небольшое общежитие на 6 человек, в нём жили детдомовцы и батрак   —  3 юноши и 3 девочки. В школе действовало самоуправление. Староста имел решающий голос при реше-нии вопросов на педагогическом совете. Для обучения  школа имела оборудованную столяр-ную мастерскую и кузницу. Проживание в общежитии бесплатное, нуждающимся учащимся выдавали стипендии. В собственности школы находились мельница и лошадь. Двигатель в  18 лошадиных сил  обеспечивал работу мельницы и освещал школу и детский дом.
В тот день, когда Никита Бондарев приехал записывать сына в школу, подошли четве-ро мальчиков. Когда он привязывал к коновязи лошадь, на крыльцо вышла молоденькая учи-тельница и спросила подошедших ребят: 
— Мальчики, вы пришли записаться в школу? Рано ещё. Запись начнётся только с 25 августа, то есть через 25 дней.  — Повернулась и ушла.
Услышав это, Никита упрекнул  сына:
—Егозил раньше времени.
Четверо мальчиков стояли в недоумении. Босоногий даже присел на землю, когда ус-лышал такое известие. Вышел на крыльцо  молодой паренёк без головного убора, в чёрном костюме и белой рубашке, на ногах  — чёрные ботинки. Он подошёл к мальчуганам.
— Вы откуда, такие загорелые?
— С Черлака,  —  ответил босой, сидевший на земле.
— Ничего себе!  150  —  сюда, столько же обратно, к первому сентября опять километ-ры пешком мерить! Это какую кожу надо иметь на пятках?   Что же с вами делать? Заходите в школу.  —  Заметил у коновязи Бондарева и воскликнул:  — Никита Тимофеевич! Моё почте-ние!  —  Подошёл к нему.
— Какими судьбами оказались здесь, Михаил Мартынович?  —  спросил Никита, по-жимая ему руку.  —  Вы же заведующий АППО райкома партии.
— Я без году неделя как в ШКМ.  Заместитель заведующего ШКМ. Вам на помощь направлен. Пройдёмте в школу.
Зайдя в просторный коридор, Михаил Мартынович обратился к учительнице:
— Маргарита Григорьевна, проверьте, пожалуйста, знания   ребят.
— Михаил Мартынович, ещё же нет приёма в школу.
— Я говорил, Маргарита Григорьевна,  о зачислении? Вы  меня не поняли?
В учительской Смирнов и Бондарев откровенно поговорили.
— Где, Миша, ты  затерялся, неслышно  было о тебе?
— После окончания совпартшколы в Омске работал в Тюкалинске. Тянуло всё время в Калачинск  —  привык, друзья, товарищи здесь. Немного пробыл заведующим агитационно-пропагандистским  и просветительским отделом  Калачинского райкома партии. Стал про-ситься направить  в деревню  —  бумажная работа не по мне, а здесь накал борьбы. Как у вас? Идут крестьяне в коммуну?
— Очень медленно. Бедствует мужик, а изменить свою жизнь не решается. Чего хотят, непонятно. Зато тот, кто пожил в коммуне, поработал в ней, в единоличную жизнь никаким калачом не заманишь. С государством коммуна в расчёте, держим симментальских коров, раз-водим  лошадей орловской породы.  Перебоев с хлебом не бывает. Люди довольны.
— Настроение людей  —  самое главное. Я думаю организовать при школе художест-венную самодеятельность, чтобы активнее вести агитацию. Побываем и у вас.
— Только свистните, сразу лошадей пришлём.  У нас коммунарский хор есть. Песен-ников много. Поём. Мы уже выступали в других деревнях и в Куликово ещё побываем.
— Замечательно!  —  воскликнул Смирнов.  —  Закончите жатву, приезжайте.
В учительскую зашла учительница, она подала  Смирнову листочки и сказала:
— Подготовлены для пятого класса двое:  Гриша Гребень и Яша Бондарев. Трое только буквы знают, устно считают быстро.
— Пригласи, пожалуйста, Маргарита Григорьевна, их сюда.
Зашли мальчики в учительскую, стали у порога и опустили вниз головы. Заговорил Михаил Мартынович весело и непринуждённо:
—Яша Бондарев  — белый сбитень, поздравляю тебя с новой школой, будешь учиться в школе крестьянской молодёжи! Коммунары нам нужны. Пионер?
— Да,   — тихо ответил меньший Бондарев.
— Смелей, Яша, отвечай. Пионер означает первый. Кто впереди, должен быть смелым. С вами что делать, черлакцы? Вы храбро проделали путь к школе, но рановато пришли. НЕ подумали ваши родители и отпустили вас в дальнюю дорогу.
— Мы сами решили. Наши родители умерли в 21-м году,  —   ответил крепыш.
— Как звать тебя?
— Меня? Я Гриша Гребень.
— Вы крепче родителей  оказались? Как ты жил в деревне, Гриша?
— Пастушил,  —  ответил он кратко.
— А они? Тоже пасли скот?
Трое кивнули головами и потупились. Смирнов задумался.
— Как же  поступить? Коль пришли, то тяга к учёбе большая. Не гоже с вами расста-ваться  —  вы  отчаянно шагали не куда-нибудь, а в школу.
— Не беспокойтесь, Михаил Мартынович, я заберу их в коммуну. Первого сентября привезу в Куликово.
— Правда?  —  обрадовался заместитель заведующего ШКМ.  —  Гриша, ты будешь учиться в 5-м  классе. За месяц научи товарищей своих читать. Двоих в сентябре определим в детдом, а ты будешь жить на квартире и учиться.
Рад был Гриша неописуемо: он ученик  школы крестьянской молодёжи.  Ему Михаил Мартынович определил ежемесячную стипендию  —  13 рублей. 7 рублей он отдавал хозяйке за квартиру и питание. На оставшиеся деньги приобретал  себе одежду.
Григорий Гребень окончил  ШКМ  и стал профессиональным  военным. В Великую Отечественную войну в полку, в котором начальником штаба был Григорий Гребень,  совер-шил величайший подвиг  Александр Матросов, закрывший амбразуру вражеского дзота своим телом. Благодаря его подвигу Александра бойцы  поднялись в атаку и разгромили фашистов. После войны полковник Григорий Гребень в Омске был заместителем облвоенкома.
Яше нравилось учиться в ШКМ. Увлекался уроками и старательно их выполнял. Запи-сался в сельскохозяйственный и стрелковый кружки.  Под руководством Михаила Мартыно-вича Смирнова участвовал в художественной самодеятельности, выпуске стенгазеты, которая пользовалась популярностью на селе. В школе Якова приняли в комсомол.
В ШКМ проводили социологическое обследование по социально-экономическому по-ложению крестьян. Получил задание и Яша Бондарев:  ему предстояло описать хозяйство де-сяти дворов и выяснить семейное положение и умение хозяйствовать. В девяти хозяйствах он без запинки провёл опрос. На десятом споткнулся. Во  дворе Самойловых его встретил сам хозяин, Яков. Рвались на цепи отчаянно два огромных пса. Когда Яша объяснил цель своего прихода, огромный детина побагровел и, глядя  свысока на малыша, рявкнул в гневе:
— Это ещё зачем?! Выдумки вашего ублюдка? Чё придумал! Захотел узнать, чё у меня есть! Вон со двора!  Я собак спущу на пособника коммуниста!
Весь зарёванный пришёл Яша в дом, где квартировал. К нему сочувственно отнеслись ребята  —  Коля Иголкин, Лёня Чибирев,  —   с ними  он  вместе жил.
— Погонит на водопой, мы у него весь скот пересчитаем,   —  решительно заявил его друг Коля.
— Да, посчитаешь!  —  возразил ему Яша.   —  Телят и куриц к речке не гоняет. С чем я приду к обществоведу?
Всё разрешила хозяйка дома, добродушная Василиса Ивановна:
— О таком говне, Яков, плакать? Самодур,  известный всем! Садись и записывай:  я скажу тебе, чё у него есть  —  на селе друг от друга  не скроешь. Пиши:  37 куриц и  два пету-ха с мясистыми гребнями, 4 батрака и батрачка,  — всё, до мелочи, поведала Яше хозяйка квартиры. Такое не сказал бы сам Яков Самойлов  —  она знала, сколько и в каком ларе хра-нится муки простого размола  и сколько крупчатки, где лежит овёс и сколько скармливает он его лошадям за день, назвала даже сумму денег, спрятанную за икону на кухне. За обследова-ние дворов Михаил Мартынович поставил оценку  "отлично" и в табеле в строке "Участие в общественной работе" вписал одно слово   —  "активное"
Из посещения  Самойлова Яша Бондарев понял, что не все радушно, доброжелательно относятся к Смирнову. Даже на то, что ученики  очистили улицы от мусора, кое-кто фыркал. А что в этом было плохого? Но это же сделано под руководством Смирнова, который не уст-раивал зажиточных  крестьян. Слышал Яша из разговоров, что даже угрожают Михаилу Мар-тыновичу. А он, несмотря на злобные шепотки,  действовал напористо.
Интересно рассказывали старшеклассники, которым было по 18 и более лет, а такие великовозрастные учились в школе, о том, как они участвовали в сельском сходе по выборам председателя сельского Совета. Их пытались выдворить с собрания граждан, обзывали, но юноши выдержали и поддержали кандидатуру партячейки  —  председателем Куликовского сельского Совета избрали бедняка из бедняков Родиона Яковлевича Маслакова. Провёл эту работу секретарь  партячейки  Смирнов, их уважаемый учитель.
— Яш, ты не боишься быть в лесу ночью?  —  спросил Коля Иголкин.
— А чё?
— Самойлов грузит мешки и по темноте куда-то увозит. Подводы быстро возвращают-ся  —  видимо, недалеко возят. Хотим проследить, куда он прячет хлеб.
— Пойду с вами. Но нам не угнаться за лошадьми.
— Чудак! Гружёная подвода быстро не едет.
Тёмной октябрьской ночью, идя  рядом с дорогой,  углубились ребята  в лес. Ещё страшнее стало, но они упорно не отставали  от  нагруженных телег. Остановились лошади, замерли подростки. Слышат: ссыпают зерно из мешков. Терпеливо ждут отъезда укрывателей.  Послышался стукоток колёс  облегчённых телег. Но ребята продолжали сидеть в засаде, не решаясь сдвинуться с места.
— Посмотрим?  — наконец прошептал Яша.
— Вдруг караулят,  — предостерёг Лёня.
— Крадучись подойдём,  —  предложил  Коля.
Край поля подходил к  берёзовому  околочку. Ровное место, никаких признаков, что здесь что-то делали. Подростки задумались.
— Может, ничего не привозили,  —  с сомнением задал всем вопрос Лёня.
— Как же,  — возразил  сразу ему Яша.  —  Прокатились в темноте и уехали?
Утром о своём  секретном сыске  они рассказали Михаилу Мартыновичу. Его карие глаза  округлились  от такого сообщения.   
— Вы ночью выслеживали в лесу? С ума сошли! Знаете, что случилось бы, если бы обнаружили вас?
— Убили бы,  —  ответил Коля.
— Каково было бы школе? Задумывались, милые мои? Сюда вы пришли учиться, а не хлеб выслеживать, Я запрещаю вам  заниматься такой самодеятельностью.  —   Прозвенел звонок на первый урок.  — Идите в класс.
— А как же зерно в лесу?   —  нерешительно и тихо спросил Яша.
— После уроков разберёмся. Обо всём молчите,  —  предупредил их учитель,  —  Ни слова никому, мальчики!
Утомительно долго тянулись уроки. И вот  школьная  Ласточка, которая возила их  с художественной самодеятельностью  в другие сёла, теперь везла в лес.
— Хорошо запомнили место?  —  спросил детей Михаил Мартынович.
— Знаем,  —  бойко ответил Коля.  —  Сворачивайте направо.
Стоптана стерня, но ровное место. Нет никаких признаков, что копали яму.
— Если тут прятали зерно вчера, то сегодня побывали  и хорошо замаскировали. Со-бираем, ребята, валёжник. Мы ездили в лес за хворостом,  —  загадочно сказал Смирнов.
Через несколько дней после поездки в лес Яша спросил Михаила Мартыновича:
— Нашли зерно?
— Обнаружили. Более пятисот пудов пшеницы из ямы выгребли. Отличились вы то-гда. Сколько людей накормили! Но вы никому об этом не говорите  —  могут отомстить.
Повзрослели бывшие пятиклассники, ещё больше посерьёзничали. Былые школьные дни остались в памяти навсегда.  Помнил Яков,  как он столкнулся  впервые с необыкновен-ным большим чёрным "ящиком со ступенькой ". Подошла к "Ящику" Антонина Павловна, по-ставила рядом стул, открыла крышку, и увидел он плоские белые клавиши. Её тонкие пальцы коснулись этих пластинок, и вырвалась такая небесно-чудная мелодия, словно десятки музы-кантов заиграли. От восхищения необычайными звуками у Яши закружилась голова. Заслу-шался он, очарованный, необыкновенной музыкой, идущей по воле рук учительницы.
Уроки литературы Антонины Павловны Ивлевой блистали богатством  волшебства:  то при мёртвой тишине в классе между парт разгуливал вдохновенный Пушкин, то являлся весё-лый и одновременно бичующий остротами Гоголь, то возникал Некрасов с крестьянской бо-лью. Литературные идеи, помослы героев книг впитывали в себя, как с молоком матери оста-ются навечно в памяти её колыбельные убаюкивающие звуки, так уроки Антонины Павловны  вошли  в сознание на всю жизнь.
Забота о детях, бескорыстная помощь им в учёбе  —  традиции куликовских учителей. Помнили в ШКМ, каким благородством, интеллигентской степенностью отличались супруги Иван Иванович  и Нина Иннокентьевна Предит, от души преданные учащимся бескорыстные учителя. Они всегда с большим тактом   помогали любому в учёбе. Грянула февральская ре-волюция, и Иван Иванович по зову своего сердца прошёл по классам и снял портреты  царя и членов его семейства. Позднее, при белом режиме,  дважды арестовывали учителя. Доносил куликовский богач Рожков на Ивана Предит за дружбу и связь с председателем уездного ис-полнительного комитета  Советов рабочих и солдатских депутатов Яковым Мартыновичем Калниным, за  пропаганду демократических идей. После второго ареста Иван Иванович ре-шил не оставаться в Куликово и переехал во Львовку в этом же уезде.  В советское время, ко-гда  в какой-либо школе не оказывалось учителей, выручали супруги Предит. Работали они в Тургеневке, в Калачинске и в других местах. Но связь с куликовцами не теряли, где началась их трудовая молодость, где с годами их не забывали. Многолетний образцовый педагогиче-ский труд  супругов Предит на калачинской земле был  высоко оценён  —  Ивана Ивановича и Нину Иннокентьеву  наградили орденами Ленина, высшим орденом страны.
В  ШКМ дружный коллектив. И Михаил Смирнов становится вожаком всех добрых дел учителей и учащихся. Он организовал при школе комсомольскою ячейку.  Стало две ячей-ки на селе. Оживил пионерскую работу. Коммунарские мальчики  входили в отряд имени Ва-силия Ивановича Чапаева под руководством отрядного вожатого Николая Смирнова, брата Михаила. Девочки были в отряде имени Надежды Константиновны Крупской. Сборы прово-дили 3 раза в месяц. Повзрослев, пионеры  вступили в комсомол. Ячейкой комсомола руково-дил Ваня Бедных. Все школьные вопросы умело разрешал староста школы Ваня Туманов. Он руководил работой мельницы и нефтяного движка.  Будучи заместителем заведующего, Ми-хаил добился,  и райисполком выделил деньги на ремонт электродвигателя и мельницы. Вся  школа вечером заливалась электросветом. Ученики обслуживали движок и мельницу.
Как-то подбегает Коля Иголкин к Яше на большой перемене  и таинственно с радостью сообщает:
— У Ванюшки Акулиничева ящичек  говорит!   
Плотно окружили Ваню ученики  —  не пролезть к нему, а хочется  увидеть чудесную  невидаль, чтобы узнать,  что такое у Вани?
— Говорит радиостанция РВ-49…
— Как это  —  Омск слышно?  —  озадачился Лёня  Чибирев.
— По волнам передают,  —  поясняет всем Ваня Туманов.
— По речке?  —  догадался Яша
— По радиоволнам. Есть такие,  —  пытался пояснить им Туманов  —  Будешь изучать  физику, тогда о них расскажет учитель.
От Ивана не отходили ребята, пытаясь проникнуть в тайну волшебной шкатулочки.
— Ваня, покажи, чё там внутри.
— Провода,  —  спокойно и уверенно  отвечает Акулиничев.
— Не ври, Ваня,  —  не верил ему Ваня Давыдов.
— Открой ящичек и покажи содержимое его,  —   добивался Миша Якуб.
— Отстань от него,  —  одёрнула их Ксеня Семиренко.  —   Давай, Ваня, Москву   —  хочу столичные песни послушать.
— Москву услышим?   —  удивилась Ксеня Чащина.
С радио Иван Тимофеевич Акулиничев не расставался всю жизнь. Завершив учёбу в ШКМ, работал в Кормиловке заведующим клубом и продолжал  заниматься радиоделом. Окончил рабфак и поступил учиться в Омский медицинский институт. В своей медицинской практике  Акулиничев  широко использовал радиоэлектронику, делая научные открытия.  Его научные труды  оценили по  достоинству  —  без защиты диссертации ему присвоили учёную степень  доктора медицинских  наук. Иван Тимофеевич готовил к космическим полётам Юрия Гагарина и Германа Титова. В нашей стране только двое награждены международной золотой медалью за дальность гуманитарных связей   — первый  в мире космонавт Ю. А. Гагарин  и  И. Т. Акулиничев.  Вот только краткий перечень научных званий выпускника Куликовской ШКМ:  Заслуженный деятель науки и техники РСФСР, действительный член  Международной Астронавтики, Лауреат приза Колумба. Иван Тимофеевич долгое время  был членом редкол-легии всесоюзного журнала" Радио ".
Никита Бондарев и Тимофей Акулиничев дружили. Они познали друг друга в молодо-сти после кулачного боя, который проходил на льду реки Оми между парнями Георгиевки и Потанино.  Тогда и разобрались они, что их предки из-под Старого Оскола. Нередко комму-нары подвозили Ванюшу и Павлушу Акулиничевых в школу или везли их из школы домой. 
14 апреля 1928 года к  Михаил Николаевич  Иголкин приехал к вечеру в Куликово, чтобы увезти детей на летние каникулы  —  надвигалась посевная кампания, и для крестьян-ских детей, которые необходимы были в хозяйстве, перед  Пасхой завершался учебный год.  Однако коммунарские дети не захотели ехать домой.
— Дядя Миша останься   —  у нас сегодня большой интересный вечер, мы заняты в нём. Уедете, нам завтра придётся идти пешком. Сами посмотрите, как мы веселимся.
— Мы очень просим, дядя Миша,  —  чуть ли не хныча, вторил ему Боря Бондарев.
Не устоял Иголкин перед молодой порослью и остался на вечер в Куликово. Побыл  около лошади, пока она не обсохла, задал ей сена и направился в школу. Окна уже светились электрическим светом. В большом классе на скамейках уже почти все места заняты. Малышня сидела впереди на полу. Вскоре класс был заполнен взрослыми. Стали хлопать в ладоши, что-бы начинали праздничный вечер. Взоры всех устремлены  на занавес.
Вышли 10 пионеров в красных галтуках и белых рубашках и белых кофточках. Маль-чик в центре начал декламировать:
.       Пионеры, дети нашей эры,
Где же ваша пасха?
Десять пионеров хором  ответили:
Наша пасха — выдуманная сказка.
     Вот где наша пасха!
Пионеры скрылись за занавесом. Вышел перед всеми Михаил Мартынович.
— Вот так мы начали с вами антирелигиозный вечер. Я вам расскажу о Пасхе.
Что говорил о Пасхе  Смирнов, коммунарские дети не слышали  —  они находились в соседнем классе и намалёвывали себе лица, готовясь к спетаклю. Мальчики нарисовали  себе на лице чёрные усы, У Бори Бондарева  красовались бородка и бакенбарды. Девочки нарумя-нили щечки, подкрасили губки, накрыли головы тёмными платками. Глядя  друг на друга, разукрашенных, размалёванных гримом, смеялись так, что кое-кто катался по полу. Участвуя в пьесе в массовых сценах, подростки не видели игру в пьесе старшеклассников, лишь слыша-ли,  как зрители отчаянно смеялись, порой взрываясь смехом. Массовикам  драмы, участво-вавшим в сценах, пришлось три раза выйти на сцену  и стоять, потупив головы, перед дьячком в лице Вани Туманова и беэропотно выслушивать его нравоучения.
Когда закончилась пьеса, участники массовых сцен уселись на пол перед выступаю-щими артистами. От души смеялись над сценкой,  когда девочки дуэтом пели:  " Во саду ли, в огороде ли барыня гуляла. Увидала комара, в обморок упала ", как расфуфыренная барыня от-бивается от комара.
Вышел с гитарой Михаил Мартынович и задушевно запел, подыгрывая себе: 
На посту стоял товарищ,
Наш товарищ дорогой…
Его пению благодарственно хлопали. Вот он читает басню Демьяна Бедного. Вслух зрители комментируют каждую строчку, выданную чтецом.
А если пёс нагадит,
То убирать за ним,
Обязан был Аким.
И это дело
Акиму надоело.
— Правильно!  —  крик из зала.
— Гони его в шею!
   Вечер затянулся. Несмотря на то, что каждый номер воспринимался  восторженно и бурно хлопали.  Самые маленькие зрители спали  на полу крепким сном. Перенасытил вечер Смирнов концертными номерами, но он был доволен  —  никто из школы не пошёл святить куличи. Завершился празлник в школе, и служба в церкви уже заканчивалась.
Святая наивность!  Думали, что чем больше концертов, тем меньше людей в церковь ходить будут.  Началась  Великая Отечественная война.  Волнений, переживаний, горя  — мо-ре. Многие вспомнили Бога, церковь.  В ХХ веке в  90-е годы свершилась перетрубация стра-ны.  Бедствие, несчастье охватили миллионы людей   —   число верующих возросло. Как вши на умирающем, попозли сектанты. Нашлись такие, кто воспользовался горестной жизнью, чтобы пополнять свой карман. Неужели надо жить плохо, чтобы было больше верующих?
Когда дети уселись на телегу, Михаил Николаевич  спросил их:
— Понравилось?
— Да!  — в один голос ответили они.
Михаил иронически заметил:
— В страстную субботу веселились. Из-за Якова Никитича всю ночь не спали. Не зря  дед Тимофей его нехристем зовёт.
— Меня тётя Поля  тайно  от отца крестила.  Мамка мне говорила.  Только дедушка не верит этому. 
Подъехали к переправе через реку.  Лёд уже по-весеннему потемнел. Раздался хлопок  вдалеке. Иголкин оглянулся и проговорил: 
— Кто-то перед рассветом уже охотится. Так рано?
В коммуне готовились к севу. После раннего завтрака выехали юноши во главе с Ваней Мандрыгиным. на боронование пашни. Анна Чибирева выгнала на прогулку 8 коров-симменталок, 3 первотёлки и более десятка  молодняка скота разных возрастов. По хозяйст-венным делам поехал в Калачинск в лёгких дрожках  Фёдор Ракитянский. Но он вскоре вер-нулся назад на взмыленной лошади  —  это не осталось не замеченным для Иголкина.
— Чё-то забыл, Федя? Як же ты устряпал коня  —  пена с него аж слетает!
Ничего не ответил на замечания Фёдор, только спросил его:
— Где Никита?
— Он у сеялок.
— Пошли к нему.
Никита Бондарев и Иван Болтов смазывали сеялки. Подошли к ним Фёдор и Михаил и не решались заговорить.
— Что-то хотели сказать?  —  обратился к ним Бондарев.
Замешкался Фёдор, но потом проговорил: 
— По дороге в Калачики  догнал Кулаковского мужика. Он сообщил печальную весть:  у них сегодня учителя убили.
— Секретаря ячйки? Михаила Мартыновича?  —  ужаснулся Бондарев.
— Да,  —  подтвердил  Фёдор.
В Куликово поехали Никита Бондарев, Иван Болтов, Михаил  Иголкин и Алексей Ла-рин. Вернулись они под вечер. Их ожидали коммунары. Не успели мужики соскочить с дро-жек, как им задал вопрос Желязо
— Чё произошло в там?
— Убили Смирнова Михаила  Мартновича. Пришёл он перед утром с вечера на квар-тиру к себе, и  прозвучал выстрел.
— Не этот ли выстрел слышал я, когда с ребятишками подъезжал к реке?
— Поймали убийцу?  —  задала интересующий всех вопрос Марина.
— Нет. Ищут,   —  пояснял всем Бондарев.  —  В дом  Якова Волошина, где он кварти-ровал с братом, милиционер никого не пускает  —  следствие ведут. Как нам уезжать, приехал сотрудник ОГПУ.  Секретарь райкома комсомола  Егор Морозкин  —  он там был  —  сказал,  что улики есть.
Проводить в последний путь  Смирнова Михаила Мартыновича, о котором много доб-рого рассказывали родителям ученики, пожелали  многие коммунары. Оставили на месте только одну лошадь  под присмотром Жердева. Взяли  с собой лишь выпускников школы. Де-тям Болтов сказал:
— Мы бережём вас от такой печали.
Уехали на похороны. Яша Бондарев  всё время не находил себе места  —  тревожно было у него на сердце, о своём беспокойстве он рассказал другу Коле.
— Щемит сердце. Давай, дружище, сбегаем и проводим. Думаю, мы  не опоздаем.
—  Надо попрощаться  — много мы потеряли,  —  согласился с ним Николай.
И в путь отправились Яша, Коля Иголкин, Боря Бондарев и Игорь Панчишный. Вече-ром Яша спросил отца:
— Гроб с телом Михаила Мартыновича  несли 8  километров на руках до Калачиков?
— Да. Митинг был. Многие плакали. Таких учителей, как Миша,  побольше  бы.  По-хоронили его  в братской могиле  на площади в Калачинске.   
Через пять дней поле смерти Смирнова, Болтов известил коммунаров:
— Газета  " Рабочий путь " напечатала некролог Смирнову.
В послеобеденное время все коммунары уселись на лужайке, чтобы послушать чтение Болтова. Он  развернул газету, стоя, стал читать:
—Крупным чёрным шрифтом на 1-й странице  " Рабочий путь" извещает:  " Убит ак-тивный сельский коммунист, большой общественный работник и селькор Михаил Смирнов, деятельно проводивший в жизнь решения ХV  партсъезда  о коллективизации и просвещении деревни ". Чуть ниже  дополнено:  "В убийстве  подразумеваются кулаки. Ведётся следствие ". Товарищи Пантилеев, Разиновскийи Горбенко подписали некролог. Я зачитаю его.
" Пал жертвой кулацкой  расправы преподаватель обществоведения в Куликовской школе крестьянской молодёжи,  секретарь ячейки ВКП (б)  М. Смирнов. Он возвращался с ан-тирелигиозного вечера, проводимого в связи с пасхой, и убит из ружья.
Тов. Смирнов являлся комсомольским работником с 20-го года. Был уполиторганиза-тором, уинструктором, членом президиума Калачинского и Тюкалинского укомов ВЛКСМ. После ухода с комсомольской работы он выполнял обязанности  зав. АППО  Калачинского райкома ВКП (б), а последние два года работал преподавателем Куликовской ШКМ. Михаил не был замкнутым, обособленным человеком, с головой уходил он в работу. Занимаясь в ШКМ, заваленный заботой о школе, он вникал в общественную жизнь села. Все компании, мероприятия Советской власти проходили при теснейшем участии тов. Смирнова. Истинный коммунист тов. Смирнов проникал во все поры общественно-политической жизни села. Лю-бил он школу всей душой, болел за её недостатки, старался отдать все свои собственные силы на укрепление её. Ученики любили его. Тактично, вежливо он умел подойти к запросам школьной аудитории…
… Смирнову было всего 23 гола.  Имя  Михаила будет долго жить среди той массы, в которой он вращался и работал ".
— Правдиво написано,  —  хмурясь, задумчиво заметил Никита.
— Найдут убийцу?  — поставила перед всеми вопрос Ольга.  —  Погиб защитник бед-няков. Неужели не раскроют преступление?
— Найдут. Я в этом уверен,  —  твёрдо заявил Ракитянский.
— Я тоже так думаю,  —  согласился с ним Болтов.


Глава  тридцать  вторая

Судят  убийц

Несколько дней с тревогой ожидали коммунары  известий из Куликово. Новые сооб-щения привёз Иголкин,  отвозивший детей в школу.
— Оказывается, сразу нашли пыж в  доме Якова Волошина. Пыж этот сделали из об-ложки розовой корочки ученической тетрадки. Подозрение пало на Глубоковских. Отца и сы-на  ни в Куликово, ни на их заимке  не нашли.  Сделали обыск в избе Глубоковских. Его дочь-училась в школе. Нашли тетрадь с разорванной корочкой, розовой по цвету. Бумага пыжа и корочка разорванная совпали. Установили караулы. В селе жили секретарь райкома комсомо-ла Егор Морозкин и сотрудник ОГПУ. Выследили:  Димка-младший пришёл ночью за про-дуктами,  его и поймали. Ищут Ивана, отца. В бега пустился  подлец.
Новую  весть сообщил Михаил Николаевич в следующий раз: 
— Выловили в Омске Ивана Глубоковского  —  не удалось ему скрыться. Будут судить отца и сына.
Когда же состоится суд над Глубоковскими?  Этот вопрос занимал внимание коммуна-ров всё лето и почти всю осень. Наконец узнали:  судить будут 23 ноября.
— А Михаил родился  21 ноября,  —  отреагировал на сообщение председатель комму-ны Никита Бондарев.
— В Михайлов день,  —  заметил Жердей.  — Ему бы исполнилось 24 года.
— Мало пожил. Какую смерть принял!  —  опечалилась Татьяна.  — Жаль парня.
— Многих куликовцев вызвали на суд свидетелями,  —  добавил Михаил Николаевич.
— Расстрелять надо убийц,  —  со всей определённостью заявил Желязо.  —  Каждую осень у куликовцев пылали поля. Только начнёт мужик подниматься, его обязательно подка-раулит  "петух". Увидите, не будет Ивана Глубоковского  и пожары исчезнут.
— Травит людей самогоном. Судили, но ему всё неймётся,  —  добавил Болтов.
— " Рабочий путь" напечатает о суде?  —  озадачилась Марина.
— Должен.  Глубоковские пошли не только против Смирнова, они на власть замахну-лись. Михаил был секретарём партячейки и членом сельиспокома. Лишился председатель сельсовета Родион Яковлевич Маслаков правой руки,  —  как бы подвёл итог  всему секретарь партячейки Иван Болтов. 
Подошла средина последней недели ноября  1928  года, и Иван Болтов известил:
— " Рабочий путь "  дал большую статью  " Из зала суда ".
— Устроим громкую читку  —  всем  интересно знать, как среагировал суд на убийст-во учителя и секретаря ячейки,  —  предложил председатель коммуны Никита  Бондарев.
Горница Ракитянского заполнена людьми до отказа. Стоя перед ними с газетой в руках, Иван Болтов начал громко читать:
— " Убийцы учителя тов. Смирнова кулаки Глубоковские  приговорены к расстрелу "  Дано в газете на  странице большими жирными буквами. Ниже напечатано 2-ое предложение: " Судом с неоспоримой ясностью установлено, что это убийство является террористическим актом кулацкой мести коммунисту, селькору и общественному работнику ". 
— Кое-кому из куликовцев Миша много попортил крови,  —  вставил свою реплику кузнец Желязо  —  Мне рассказывали мужики, когда приезжали ко мне в кузню.  До конца стоял за справедливость. Через газеты добивался правды.
Болтов продолжал:
—  Под чертой  —  вот посмотрите  —  снова  жирными буквами:  " Приговор встречен трудящимися с чувством глубокого удовлетворения ".
Далее идёт текст. " Убийцы общественника, учителя тов. Смирнова кулаки Иван и Дмитрий Глубоковские (отец и сын)  приговорены окрсудом к высшей мере наказания  —  расстрелу.
С чувством глубокого удовлетворения встретили трудящиеся  Омска этот приговор. Следственный материал, свидетельские показания с неоспоримой ясностью показали, что это убийство является актом политической мести.
Потребовалось немного слов, документов, чтобы  перед судом во весь  рост  встала не-забываемая  фигура человека и неутомимого  общественного работника тов. Смирнова.
Учитель, секретарь ячейки, селькор тов. Смирнов  с 1926  года с неослабеваемой энер-гией проводил в глухой деревне Куликово (Чуть приуменьшили:  Куликово  —  село, доволь-но большое, волость там  была, сейчас  —  сельсовет,  —  заметил Болтов)  Калачинского рай-она  все мероприятия Советской власти и партии. Не было такого случая,  чтобы он отступил от правильного пути. Он выступал как руководитель бедноты. Под руководством Смирнова они настойчиво выступали за свои интересы. К нему приходили за советом, за поддержкой бедняки всех окрестных деревень. И были важные доводы, и многочисленные показания сви-детелей с исчерпывающей полнотой показали лицо Ивана и Дмитрия Глубоковских, классо-вое лицо непримиримых и хитрых врагов Советской власти.
Иван Глубоковский  —  зажиточный, нечестный на руку крестьянин. Ещё в царское время он пользовался наёмным трудом, и находился под следствием за поджог. Суд над ним тогда не состоялся только потому, что грянула революция. При Советской власти Иван Глу-боковский также был под судом и сидел в исправтруддоме за самогоноварение.
Такое прошлое не помешало, однако, изворотливому кулаку пролезть в  ряды комму-нистической партии и пробыть в ней три года ".
— Вот  Ванька нагородил!  —  не выдержал Иголкин.  —  Ввёл в заблуждение следст-вие и суд. Когда он находился в партии, Никита?
— Не был,  —  уверенно ответил Бондарев.  —  Приходил на собрания, начинал бу-зить, его выгоняли.
—  В 20-м  толкался в сочувствующих, но его быстро отшили,  —  не успокаивался Михаил.  —  Хиба мы Ваньку не знаем!  Всю жизнь торговал  самогоном  —   в партии бы его три года держали. Варлаков сразу его из сочувствующих выпер.  Подпольщик  с проходимцем вместе не усидят никогда.
— Ты прав, Миша,  —  поддержал его Болтов.  —  Я читаю дальше.  —  Слушайте.
" Проникнув в партию, Иван Глубоковский занимал должность члена правления в по-требобществе и кредитном товариществе".
—  Там он был,  —  подтвердил Иголкин.
" — Он был у нас в это время  царём и богом. Все боялись Глубоковского,  —  заявля-ли  суду свидетели".
— Из правления потребобщества и кредитного товарищества его и вывели благодаря настойчивости  Смирнова и Маслакова. Свирепел Ванька тогда. Ожили пайщики.
— " Глубоковский Дмитрий  —  достойный сын своего отца,  —  читал секретарь парт-ячейки коммуны.  —  Он тоже втёрся в ВЛКСМ, и был не только ширмой, но и деятельным помощником во всех кулацких махинациях отца".
—  Верно написано в газете,  —  подтвердил Алёша Ларин.  —  Просмотрели комсо-мольцы паразита.
— " Глубоковским  поперёк дороги вставал тов. Смирнов. Он не давал в обиду бедня-ков. Он сколачивал бедняцко-середняцкий  блок и звал в наступление на захребетников-кулаков".
— Все батраки в Куликово работали по найму с договорами. Добился этого Смирнов вместе с батраками.  Об этом рассказывали мне они,  —  перебил Болтова Желязо.
— "У Глубоковских было достаточно причин ненавидеть тов. Смирнова. Глубоковско-го лишали избирательного права, отняли незаконно присвоенную землю, крепко самообложи-ли, у сестры Глубоковского муниципализировали дом.
И в пасхальную ночь, С 15 на 16 апреля  (ошиблись газетчики: с 14 на 15 произошло  —  Пасха попала на 15 апреля,  —  уточнил Болтов), раздался выстрел из обреза. Тов. Смир-нов стал жертвой кулацкой расправы.
Захватить убийцу на месте преступления не удалось. И, может быть, много потребова-лось бы труда, времени, разыскать преступников. Но Глубоковские допустили небольшую оп-лошность. Пыж от выстрела  —  клочок розовой бумаги  —  остался в комнате убитого, а уче-ническая тетрадка, из которой были вырваны розовые листки, оказалась в доме Глубоковских.
Дмитрий Глубоковский, прижатый к стене неотразимыми уликами, сознался в престу-плении. Но долго путал с причинами, побудившими его убить Смирнова.
— Я убил его на почве любовной интриги,  —  заявил Д. Глубоковский и добавил:  — Он оскорбил меня на вечере в клубе, а потом  при встрече на улице хотел меня ударить кула-ком…
Хитрость, шитая белыми нитками. Свидетели категорически опровергали весь этот ле-пет.
За несколько дней перед убийством Иван Глубоковский спешно собрался  и уехал в Омск.  Продавать сметану и яйца",  —   так заявил он сначала, а на вторичном допросе:    "Со-брать долги и получить заказы на самогон".
— Самогоном решил прикрыться, чтоб меньший срок получить. Ловкий хитрюга,  — заметил Антон.
— "Не успел возвратиться из этой поездки, как снова очутился в Омске с двумя ведра-ми самогона,  —  продолжал читать секретарь партийной ячейки.
— Кому вы продали самогон?
— Одной женщине,  —  говорит  Глубоковский, а через некоторое время передумыва-ет:  — Нет, железнодорожникам в Игнатовке.  —   Даже в таких, сравнительно,  мелочах  Иван Глубоковский не мог свести концы с концами.
Продав самогон, Глубоковскиё не спешит домой, а верхом на лошади мечется от зна-комого к знакомому. Не пьёт, не закусывает. И не может найти себе места.
В это время его сын убивает тов. Смирнова.
При допросе у И. Глубоковского неудачно проскользнули слова:
— Об убийстве  Смирнова я услышал в Омске.
В городе же в этот момент ещё никто не  подозревал, что произошло за 60 вёрст в де-ревне Куликово.
Суд установил, что убийство является делом рук  Глубоковского на почве не личных счётов, а террористическим, провокационным актом мести коммунисту-общественнику  за его общественно-политическую деятельность. Вполне установлено также, что И. Глубоковский был идейным  руководителем преступления, а сын далеко не слепым орудием в руках отца. И  отец  и сын  Глубоковские предстали перед судом во всей зверской кулацкой наготе.   
— Расстрел   —  единственная мера социальной защиты по отношению к таким непри-миримым и неприкрытым врагам Советской власти. Такого приговора ждала беднота района деятельности тов. Смирнова, и иного  —  более мягкого  — не могла бы понять,  — так заяв-ляли свидетели после окончания  процесса.
Окружной суд разбирал дело об убийстве  тов. Смирнова два дня  —  23 и 24 ноября. Председательствовал тов. Алифанов. Общественным обвинителем выступал Виноградов, за-щищал член коллегии адвокатов тов. Горшович".
Так проходил судебный процесс,  —  сделал заключение Болтов.
— Суд вынес справедливое решение. Тот, кто посягает на жизнь человека, не достоин, жить в обществе,   —  такое своё мнение высказал кузнец.
—Пусть   знают:  пощады никому не будет,  —  со всей горячностью заявила Мария.
—Глубоковские убили Михаила  Мартыновича, чтобы снова верховодить в селе. Глу-боко ошиблись, На место Смирнова направили секретаря райкома комсомола Морозкина Ге-оргия Семёновича. Он и Маслаков оживили  работу  сельпо  —  пайщики довольны. Сейчас они с бедняками взяли прицел на создание в селе Куликово колхоза. Беднота их поддержива-ет,  —  такую информацию сообщил вожак комсмольцев  коммуны  Алесей Ларин..
— Нам следует ещё лучше трудиться, чтобы быть примером для других,  —  призвал коммунаров Никита Бондарев.  —  Скоро на помощь крестьянам придут трактора.
В коммуне всё шло своим чередом. Коммунары  вжились в коллективный труд  —  ка-ждому определили дело, за которое он  отвечал. Их радовало, что  коммуна  заимела племен-ных  коров и лошадей. В небольшом свинарнике  откармливали 8 свиноматок йоркширской породы и 130 отборных куриц и  5 петухов.  Уют и кормление скоту коммунары обеспечивали  надлежащий. Однако и каждая семья держала небольшое  личное хозяйство. При каждом доме имелась корова с молодняком, один или два поросёнка, курицы. Овцы были не у каждого хо-зяина, но делились  шерстью и мясом, иногда проводили обмен на необходимое  для них, в чём нуждались  Картофель и овощи выращивали сообща. Никто нужды в них не испытывал, реализовать огородную продукцию как товар  не представлялось такая возможность. Излишки молочной и мясной продукции передавались в общий фонд и  получали определённое возна-граждение за квартал. Точный учёт вели всему.
Никита Бондарев предполагал,  что последуют  их примеру   и начнут создаваться  в других населённых пунктах. Однако руководители района, не имея директивы сверху, помал-кивали. Приедут представители района в коммуну  " Заря Любви ", похвалят, чем-то восхитят-ся и уедут. ТОЗы, сельхозартели, коммуны возникали стихийно. Когда объединения распада-лись, это особо никого не волновало в районе.  За 3 последних года в коммуне никто из рай-онных работников  не побывал  и обстоятельно не побеседовал  —  идут дела у коммунаров, чего ещё надо. Главное звено район упускал из вида, поэтому,  не зная сути, пренебрегли ре-комендации экономиста Чаянова:  при объединении хозяйств  идти от простого к более слож-ному. При проведении сплошной коллективизации стали создавать не колхозы, а начали ле-пить коммуны, чтобы быстрее достичь вершин коммунизма. Пришлось калачинцев поправ-лять и наказывать за такие дела.
В конце 1925 года  Никиту Бондарева  секретарь райкома  пригласил для беседы. То, что в коммуне ежегодно происходит ротация руководителей, он даже и не знал, коль Бондарев  часто в райцентре представлял интересы коммунаров, значит он и председатель. Но не об эко-номике  хозяйства, а совершенно о  другом  повёл секретарь разговор.
— К коммуне у райкома  претензий нет. По сводкам вы выглядите неплохо. Взять то-варища Бондарева, то это  —  представительный человек. Выступать умеет. У него всегда де-ловые предложения. Авторитет в активе большой у него. Меня удивляет, почему такой пред-ставительный товарищ возглавляет  коммуну с таким названием  —  " Заря  Любви"? Можешь объяснить, товарищ Бондарев?
Никита молчал.
— Серьёзное хозяйство или это   —  ночной клуб, кабаре  —  " Заря Любви"?
— Такое имя дало общее собрание. Всем нравится,  —  попытался убедить секретаря Бондарев.  —  Единогласно проголосовали.
— В их числе был товарищ Бондарев. Так? Меня не надо уговаривать, разъяснять, что хорошо, что плохо. Каково мне читать в докладе о " Заре Любви "? Ставлю условие: переиме-новываете или бюро райкома ходатайствует  о расформировании коммуны.
— Под корень рубите, товарищ Жиляев? А если коммунары не согласятся?
— С мнением бюро райкома? Какие они тогда коммунары? Мы ведём революционные преобразования, товарищ Бондарев, а  не в любовь играем, товарищ дорогой.
— Для вас, выходит, не важно, как мы делаем, а важнее всего, как называем.
— Эквилибристикой нам некогда заниматься.  Да или нет  —  жить коммуне или мы её распускаем?
— Какое бы вы, Сергей Васильевич, дали имя коммуне?
— Любое можно. Путь…  Самое простое  —  "Юный хлебороб".
Когда на собрании такое известие услышал от  Бондарева Михаил Иголкин, он был по-ражён:
— Чё-чё?! Який я юный? Могу любого райкомовца поучить пахать!  —  Он явно силь-но расстроился.   —  Нашли  юных хлеборобов!
Несмотря на переименование, коммунары трудились от души. Позднее  коммуну у реч-ки Тарбуги  назвали просто " Хлебороб ".
Был разговор о коммуне с бившим агрономом земотдела Никитой Алексеевичем Дол-гих в 70-х годах прошлого века. Никита Алексеевич нахмурился, напрягая память, вспомнил коммуну  " Хлебороб " и сказал:  "  Её ещё именовали  " Юный хлебороб " и  " Заря Любви ".  Коммуна у речки Тарбуги  не сидела на шее государства, как некоторые другие объединения. Вовремя рассчитывалась с государством по хлебу, мясу, шкурам и по кредитам. Земотдел коммуна не докучала  просьбами. Знатоки пашни там трудились ".
В коллективе не прижились оба названия  —  ни " Юный хлебороб ", ни "Хлебороб", навязанные им. Когда коммунаров спрашивали:  " Откуда вы?"  Они всегда отвечали:  " Мы из коммуны  " Заря Любви ".  —  " Где она находится? "  —  " У речки Тарбуги "


Э П И Л О Г


Секретарь партийной ячейки Иван Болтов  соблюдал партийный день, который прово-дился в воскресенье. К нему он готовился, чтобы заинтересовать коммунаров. Сам выступал с сообщениями и другим поручал раскрыть определённые темы. О  событиях в  стране, в зару-бежных странах, местного порядка знакомили коммунаров коммуны " Заря Любви ".
 Так,  в 1923 году по ценообразованию перед коммунарами выступил  Ракитянский.
— Ножницы цен на сельскохозяйственную  и промышленную продукции тормозят развитие хозяйства в стране, создают немалые трудности на местах,  —   заявил он.  —  Пуд пшеницы покупают за 1 рубль 13 копеек, лошадь  —  за 36-41 рубль. Почти за 7 копеек прода-ётся килограмм зерна. За 6 центнеров пшеницы можно купить хорошую лошадь. Возьмите промтовары. Цена одного аршина ситца  —   48 копеек. Надо продать почти полпуда пшени-цы, чтобы приобрести аршин ситца. Юрок ниток  —  44 копейки. Куда это годно? Цена одной конной сенокосилки 185 рублей. Чтобы её заиметь, надо продать 4-5 лошадей. Соотношение цен в сравнении  с 1913 годом   разительны.  Какой же выход, уважаемые коммунары? А он есть. Большой спрос на холст, ценится высоко. Следует нам расширить посевы конопли и за-няться льном. Чтобы облегчить труд женщин, купим в кредит льномялку. Государство даёт ссуду под небольшие проценты. Нам они под силу.
Прозвучала информация, и сделали коммунары вывод
В один из воскресных дней секретарь ячейки внёс дом  Ракитянским увесистые пакеты, обёрнутые в бумагу. Поставил их на стол в горнице и спрашивает:
В 1924 году шло преобразование уездов в районы, и Иван проинформировал об зтом.
— Мы жили в уезде, теперь  — в районе, —  так начал он сообщение.  —  От Крести-ков на север до Еланки  —  всё уезд. Район в два раза меньше. Местным властям будет легче добираться до деревенек. С 1925 года начнёт действовать в полно мере районный бюджет.
Наш район занял территорию 2466 тысячи квадратных километров. 120 поселений на его территории. В том числе и коммуна  " Заря Любви ".
Пахотнопригодных земель  —  135918 гектаров, что составляет 55,2 процента от общей площади района. Яровые культуры занимают 65609 гектара. Пшеница как основная продо-вольственная культура размещена на 44028 га. Картофель выращивают на  2313 гектарах. Под сенокосы и пастбища отведена площадь в размере 47743 гектара.
Численность скота составляла в 1922 году 360050 всего скота. Через год количество скота уменьшилось на 39490. Засуха подействовала на уменьшение поголовья. Всего в районе сейчас 39500 коров. В 12100 дворах содержится одна корова. От каждой получают за год в среднем по 35 пудов молока, или по 514 килограммов. В нашей коммуне надаивают за год в 5 раз больше. Подсчитали, что произвели  молока 1383 тысячи пуда, а переработали 712 тысяч, то есть мало надаивают и мало перерабатывают.
Вот такие данные сообщили нам в районе, и я вас с ними ознакомил.
В 1926 году перед коммунарами выступил председатель коммуны Никита Бондарев.
— Я хочу рассказать вам о нашей безопасности,  —  сказал он.  —  В данное время ук-репили милицию кадрами. Её сотрудники стали оперативно работать.
Вам известно, что были разбойные нападения, воровство. Находились люди, злобст-вующие на власть. Трагически обрывалась жизнь советских активистов.
За 8 пудов ржи и 4 тысячи рублей наняли убийцу, и он убил секретаря партячейки коммуны " Свет"  Карлушина. Погиб активный коммунар. Особенно много вреда от банды Бурёнка. Местные бандиты долгое время прятались от преследователей.
Вы знаете, что они расправились в селе Кабанье с председателем коммуны Петром Ку-чиным и членом исполкома сельсовета  Григорием Холодным. Убили жену Петра, Аграфену, и четырёхлетнею дочь. Ни пред чем не останавливались озверелые разбойники.
Несколько раз бандиты грабили деревню Львовку. В конце 1920 года ворвались на де-ревенский сход. Захватили двух красноармейцев и инструктора губпродкома. Двое исчезли бесследно, а третьего нашли израненным в колодце.
Осенью 1921 года, в голодную годину банда Бурёнка в Крестинской, Камышинской и Покровской волостях совершила 15 налётов на хлебные обозы, грабили крестьян, убивали ак-тивистов. Весь юг уезда Бурёнок держал в напряжении.
3 декабря 1922 года крестьяне Семён Михайлюк и Давид Слепченко  из села Васильев-ки Андреевской волости везли продукцию, чтобы рассчитаться с продналогом. Ехали они по павловской дороге. Не доезжая семи вёрст до Калачинска, услышали крик, идущий из  околка: " Стой! Ни с места! " Раздались выстрелы. Давида убили, а Семёна ранили. Бандиты забрали зерно, масло, кожи и скрылись. Погиб добросовестный крестьянин.
Калачинские милиционеры искали бандитов, неоднократно их  преследовали, но им, хорошо знающим местность, удавалось скрыться. Запуганные многолетними грабежами, кре-стьяне не выдавали их, не раскрывали их расположение
Для  ликвидации банды Бурёнка в Калачинск были направлены бойцы ЧОН (части осо-бого назначения). Чоновцы стремились установить контакт с крестьянами, чтобы знать распо-ложение бандитов.  Запуганные многолетним разбоем жители  упорно молчали, так как счита-ли, что Бурёнок везде  имеет  сообщников. Постепенно, войдя в доверие, чоновцы наладили связь  населением. Завоевал у них авторитет командир взвода Тихонов с бойцами ЧОН. Поня-ли крестьяне, что есть сила, способная ликвидировать банду и оградить их от грабежа.
   Вечером 23 сентября в Калачинске командир  роты ЧОН  Усачёв срочно вызвал к се-бе  командира взвода Алексея Яковлевича Тихонова. Он сообщил ему:  " Получили достовер-ные сведенья:  Бурёнок решил с 24 на 25 сентября заночевать на заимке Ульянова. Есть воз-можность его арестовать. Действуйте! "
Был разработан план задержания бандита. 24 сентября взвод чоновцев  под командова-нием Алексея Тихонова прибыл в село Крестики. Зная, что подручные Бурёнка сообщат о по-явлении чоновцев в селе, Тихонов направил  взвод в противоположную сторону, в степь. Сам же командир взвода поехал верхом к заимке Ульянова. На пути, как договорились, к нему присоединились чоновцы  Коротков, Бахмутский и Речник, прятавшиеся до этого в лесу.
Поздно вечером они подъехали к заимке. Собаки нет. Тишина. Под навесом стоит оседланный конь. " Не зря утверждали крестьяне,  —   подумал Алексей,  —  Бурёнок спит, а конь под седлом стоит". 
Чоновцы предположили, что в землянке находятся хозяин, его батраки и вожак шайки. Подошли к дверям. Услышали храп одного спящего. Командир взвода направил  Бахмутского к окну, Короткова и Резника оставил у двери. Тихонов толкнул рукой дверь и решительно во-шёл в землянку. Темнота. " Ульянов,  зажги огонь! "  —  приказал Тихонов хозяину. Ответа не последовало, но кто-то проснулся и заворочался на нарах. " Резник,  —  позвал Алексей това-рища,  —  заходи сюда с огнём ".  Зажглась спичка, осветив небольшое пространство около Тихонова. Раздался выстрел. Пуля пролетела над головами. Снова темно. Резник выскочил из землянки, Командир взвода отскочил в сторону. Четыре раза он нажимал на курок нагана, че-тырежды  —  осечка. Три выстрела раздались из угла. Тихонов ранен в руку, в ухо и в грудь. Тело его медленно оседало вниз, на земляной пол. 
Бурёнок рванулся к двери. Но, собрав все свои силы, Тихонов преградил ему выход из землянки. Бандит в упор выстрелил несколько раз в чоновца, выскочил наружу и  исчез.
Со всеми воинскими почестями похоронили командира взвода ЧОН  Алексея Яковле-вича Тихонова. Прах его покоится в братской могиле на центральной площади Калачинска.
— Как же выловили  негодяя?  —  задал вопрос Фёдор Желязо Бондареву.
— Считали, что Бурёнок неуловим. Тихонов впервые устроил ему засаду. Грабители поняли, что их всё равно поймают, расплата придёт неминуемо,  и они стали покидать шайку. Бурёнок ещё некоторое время разъезжал по юго-восточным окраинам уезда,  опустошал кре-стьянские хозяйства. Осенью 1926 года он был убит крестьянами Алексеем Грушиным и Ни-конором Семилетовым  — постоянные унижения и поборы разбойника им стали невмоготу.   
В один из воскресных дней секретарь партячейки заявил:
— Сегодня слушать сообщения не будете,  —  сами начнёте работать.
Он поставил на стол мешок и стал доставать из него книги.
— Библиотека предоставила коммуне литературу. Читайте.
— Ого сколько!  — восхитился Антон.  —  Пушкин есть? Хочу  знать сказку про Рус
лана и Люмилу, а ещё, говорят, есть чудная сказочка. Начинается она  так: "Румяной зарёю покрылся восток…"
— Я возьму вечерка на три Чаянова,  —  сообщил Ракитянский.
— Мне бы  Демьяна Бедного, мужика  вредного  —  рассматривая книги,  —  сказал Желязо.  —  Вот они, стихи и басни!
— Я бы почитала Кольцова…—  выразила своё желание Татьяна.
— Иван, Троцкого зачем припёр? Баломута ещё здесь не хватало. Из политики что?
Весь вечер коммунары рассматривали книги и разобрали их по домам.
С обширным сообщением перед коммунарами  в начале 1929 год выступил Никита Тимофеевич  —  вожак коммуны.
— Я хочу сегодня  —  заявил он,  —  остановиться на коллективном труде. Мы пере-жили трудные годы. С 21-го  по 23-ий годы в засуху по уезду получили по 4,5 центнера зерна с гектара. Некоторые крестьяне с полей  семян не наскребали. Многие в те годы разорились. Коммуна такого бедствия не испытала, потому что у нас были пары, вовремя пахали зябь, поднимали целину, залежь, соблюдали агротехнику. В 1927 году зерновые культуры посеяли на площади 62055 га. В среднем по уезду получили с гектара по 8,8 центнера зерна. Через год площадь под зерновыми уменьшилась на 4461 гектар. У нас ежегодно неплохой урожай. С гектара получаем  18-19 центнеров зерна, хотя неурожайные сезоны повторяются через 2-3 года. Не бедствуем. Расширяем площади посева, разводим скот. Хлеб у нас всегда в достатке.
Кое-кто из зажиточных крестьян считает, что если меньше засеет, то ему уменьшат продналог. А то, что страна получит меньше хлеба, его не волнует. Как быть государств?
Я приведу вам интересный факт. Посевная площадь в 1928 году уменьшилась, а вало-вой сбор зерна  возрос на 29635 тонн. В чём секрет? Возросла урожайность зерновых культур. На круг вышло 9,5 центнера. Секрет раскрывается просто: стало больше Тазов, коммун, арте-лей, кооперативов. Поставляют сейчас товарное зерно в основном коллективные хозяйства. Вывод только один:  при коллективных усилиях повышается культура земледелия. Поэтому партия считает для процветания деревни необходимо от единоличных  переходить к  коллек-тивным хозяйствам. В этом спасение деревни и самих крестьян. При поддержке государства коллективные артели преобразят жизнь деревни, поднимут благосостояние крестьян.
Отрадно, что коммуна " Заря Любви "  стала одной из первых в большом государст-венном аграрном строительстве. Зачин сделали куликовские комсомольцы. Они в 1920 году создали коммуну  " Юный пахарь ". Теперь это коммуна имени Крупской. В данное время  коммуна  —  огромнейший энергетический центр в области. У них есть десятки тракторов, комбайнов, работают мастерские, оборудовали животноводческий корпус. Бывшие безлошад-ные крестьяне оказывают помощь многим соседним хозяйствам и единоличникам.  Дела  ком-муны известны не только в области,  но и  во всей стране.
Через год  после  создания " Юного пахаря "  родилась коммуна " Заря Любви ". Кто из вас хотел бы перейти в единоличники? Свободу получите:  когда хочу  —  пашу, а захочу и дома посижу.  Говорите. Обеспечим всем необходимым.
Бондарев сделал паузу, разгладил усы  и глянул на коммунаров. Первым подал голос
Василий Мандрыгин:
— Вы серьёзно, говорите, Никита Тимофеевич?
— Вполне. Выделим тебе лошадь, корову  —  хозяинуй.
— Мы чё белены объелись?  — ответил за брата Иван.  —  Поголодать захотелось?
— Из коммуны выходи и гроб себе колоти,   —  заявил Степан Ларин.
— Правильно думаете,  —  заметил Никита Тимофеевич.  —  Мы пример для других при их вступлении в объединённое хозяйство. Нашей коммуне пора расширяться. Мужики просятся к нам в коллектив, осознали, что в одиночку будут вечно бедствовать. Требуется жи-льё. Надо строить избы. Жердев и Панчишный  освоили кирпичное производство. В Царицы-но открыли курсы печников. Не послать ли нам на учёбу Алёшу Ларина? Добротные камен-ные дома начнём ставить.
— Избы из кирпича?  —  с удивлением спросила Марина, задав риторический вопрос.
— А я всё время думала:  куда столько кирпича Тимофеевич наготовил? Считала, для продажи. А то, что кирпич для домов, в голову мне не приходило. Чудную задумку  выдал нам Никита Тимофеевич. Каменщики и печники нам нужны. Будем строить дома и принимать в коммуну новосёлов,  —  уверенно заявила Ольга Желязо.
— Вы представляете на берегу реки Оми  белокаменную  " Зарю Любви "?!  —  восхи-тился  Фёдор Ракитянский.  —  Разумное предложение у тебя, Никита Тимофеевич.
— Великую затаённую мечту преподнёс нам председатель коммуны!  —  радостно произнёс кузнец Фёдор Желязо.  —  Такое большое дело нам под силу. 
Но 1929  год особенный  —  год  сплошной коллективизации деревни. Появились  и  в окрестных населённых пунктах коммуны, колхозы, небольшие кооперативы. Правда, комму-нарам из коммуны  " Заря Любви " не пришлось  участвовать в бурных собраниях по раскула-чиванию, ибо жили они обособленно от других населенных  пунктов, классового расслоения в их среде не происходило.
Однако гроза, которую никто из коммунаров не предполагал, не ожидал, надвигалась. Это было время коренных переломов и многих перегибов.
Калачинский район, как и другие районы Омской области, усиленно  поторапливаемые  Западно-Сибирским крайкомом партии в лице будущих оппозиционеров Сырцова и Эйхе,  по-спешно создавали вместо колхозов коммуны, ликвидируя личное подсобное хозяйство кре-стьян. Есть версия:  оппозиционеры считали, что ускоренное проведение коллективизации вы-зовет недовольство и возмущение крестьян, что позволит оппозиции заявить о провале внут-ренней экономической политики, а это позволит им потребовать от правительства  уйти в от-ставку, отойти от руководства страной.
В марте и апреле 1930  года газета  "Правда " для всенародного ознакомления опубли-ковала две статьи товарища  Сталина  " Головокружение от успехов" и  " Ответ товарищам колхозникам ". В этих статьях Сталин приветствует переход деревни на социалистический лад, но резко критикует за  нарушение принципа добровольности при вступлении в колхоз, допускаемые местными властями, которые поспешно вместо колхозов создавали коммуны, принуждая крестьян отдавать личный крупный и мелкий рогатый скот, птицу в общественное хозяйство. В отдельных случаях крестьянина лишали даже приусадьбенных участков. После двух выступлений Сталина в газете  " Правда" началось исправление ошибок в проведении коллективизации в деревне
В Калачинском районе начали преобразовывать коммуны в колхозы, отдавая крестья-нам коров, мелкий скот и птицу. Дело дошло и до коммуны  "Хлебороб ". Представитель рай-кома  партии поразился, что коммунары на собрании отстаивали  свои дела.
Со всей откровенностью Болтов заявил: 
— Мы не нарушали добровольность. Спросите любого  об этом, и каждый подтвердит. Все шли с желанием работать по-новому. И мы сплотились, стали жить лучше, чем жили  единолично. Не к этому ли нас всё время призывали? 
— Вы, уважаемый секретарь партячейки, не читали статьи товарища Сталина. Вы по-торопились, шагнув через ступеньку,  создав коммуну. Вы левый загибщик, как назвал вас то-варищ Сталин, —  попытался  осадить Болтова  работник райкома.
— С чего это  Иван у нас стал левым загибщиком?  —  выступил в защиту секретаря партячейки Никита Бондарев.  —  Мы создавали коммуну  в трудный голодный 1921-й год, чтобы выжить, и выжили и давали хлеб государству, помогали голодающим Поволжья. Не было бы коммуны, кое-кто не сидел бы на этом собрании. Коммунары высоко ценят коллек-тивный труд и научились в коллективе работать. Спросите, кто желает покинуть коммуну  —  ни один  не выразит такое желание. Разве это плохо?  Коммунары внимательно ознакомились со статьями товарища  Сталина и пришли к выводу, что загибщики засели в райцентре. Ком-муна  " Заря Любви "  создавалась на  добровольных началах. Каждая семья имеет личное подсобное хозяйство. В чём у нас левацкий загиб? В том, что живём дружно?
— Я держу корову, нетель, кормлю двух поросят, содержу 22 курицы. Для моих сил достаточно. Почему нас обвиняют в том, чего мы не совершали?  —  заявил Желязо.
— Не пойму, почему коммуна попала в немилость?  —  спросил Иголкин.  —  Было всё хорошо, и вдруг погода испортилась. В чём дело? 
— Жили  коммуной, и будем  продолжать жить коллективно. Я говорю от имени всех,  —  сказала, как отрубила, Мария.  —  Кто больше нас получает с гектара зерна? Молчите? И мы оказались  плохими? Так выходит? Страна не нуждается хлебом, коль мы не нужны.
— Кем я была до коммуны? Анькой с тремя голопупыми. Сейчас наши дети сыты, оде-ты и в сколу ходят. Кто луцсе кормит детей? Ни один из самых богатых так не ест, как насы  ребята в Куликово.
В защиту коммуны выступил и Ракитянский:
— Мы теперь говорим:  коммуна не сладость, но труду  — радость. Нас от неё можно только силой оторвать. Главная мечта крестьянина  —  иметь лошадь. С ней он жил годами. Как же ему, бедненькому, расстаться? Лишиться своей мечты? Думаете, я без боли в сердце  отдал своих лошадок в коммуну? Всё время на них поглядывал. Спасибо Антону  —  он их, как родных, лелеял. Сейчас в коммуне кони, лучше выглядят, чем у меня во дворе. Мужики видели, как живут и работают в коммуне, и пошли в колхоз. Поняли, быть единоличником трудно. Богатство приносит наёмный труд. Простые люди отвергают эксплуатацию. Спасение только в коллективе. Хочешь жить лучше  —  объединяйся, создавай кооперативы!
— Давайте,  —  предложила Евдокия,  —  голосовать. Остаёмся при своём мнении.
Уехал ни с чем представитель райкома  —  не удалось ему прикрыть коммуну. Но гро-за не миновала. Это был предгрозовой порыв ветра.  Постановлением бюро Омского окружно-го комитета партии  бюро Калачинского райкома партии в полном составе распускалось, ос-вобождался от работы и секретарь райкома партии Николай Лебедев за перегибы при прове-дении коллективизации. Новому составу бюро райкома партии предстояло исправить положе-ние дел в районе  —  коммуны перевести в колхозы, вернуть крестьянам мелкий скот и птицу.
Созданные в районе 72 коммуны преобразовывали в колхозы. Большую роль в укреп-лении хозяйств сыграла  Калачинская МТС, созданная в 1929 году. Использование тракторов на полях показали, что колхозы  — продуктивные хозяйства, способные резко увеличить про-изводство товарного зерна, мяса и молока.
 На очереди встало преобразование коммуны  "Хлебороб", так называемой коммуны    " Заря Любви ".  Члены коммуны не желали переделывать своё хозяйство. Об этом прямо зая-вил председатель коммуны Никита Тимофеевич на собрании коммунаров:
— Нас не надо перелицовывать, ибо у нас всё сложилось и утряслось. Коммунары со-гласны  работать, как и раньше. Оплату  труда они сами определяют, чисто по народному пра-вилу: как потопают, так и полопают. Такая жизнь и работа им по нраву. Потушить такую ини-циативу  —  подло поступить. Я, не утаивая ничего в душе, открыто говорю. Трудно было соз-давать коммуну. Простые мужики, в конце концов,  поняли её смысл, а до вас не доходит, по-тому что вами двигает вперёд не разумное, а директива. Вам обязательно нужно, чтобы было чисто, правильно не в жизни, а на бумажном листе. Войдите в наше положение: легко ли нам расстаться с коммуной? Мы жили на острие ножа. Нас обворовывали, Били по самому боль-ному, чтобы не было столярки, кузницы. Воровали самое дорогое для нас. Украли корову-семминталку. Летом коровы в обед на длительном отдыхе. Пока пастух обедал, воры увели бурёнку. Не увели, а увезли на паре лошадей. У нас украли трёх телят. Собак отравили, чтобы сотворить пожар на току. Нашим коммунарам постоянно  открыто или скрытно угрожали. Ку-лаки не дремали, они всё время точили зуб на нас и делали подлые дела. Вырастит хлеб, раду-ет созревающий урожай, а его в поле жгли.
Сколько человек  погибло в битве за объединённый труд! Уничтожали в первую оче-редь организаторов. Возьмите  происшествия в прошлом году. В майские праздники 29-го го-да убили бандиты в деревне Макаркино председателя коммуны имени 3-го Интернационала Ивана Ортнера. Этого им показалось мало. Подожгли дом Ивана. Сгорела его малолетняя дочь. В августе этого же года смертельно  ранили поздним вечером в селе Медвежья Грива председателя коммуны  " Рабочиё путь"  Никандра Прошлецова. Убийц и поджигателей до сей поры не выловили. При выезде из  коммуны я обязательно беру с собой берданку. Знают, кто на меня зуб грызёт, что я езжу с ружьём. Не пожалели юношу в рассвете сил  —  распра-вились со Смирновым. Михаил Мартынович хотел учиться в университете имени Свердлова, чтобы стать философом. Мечтал он и об артистической деятельности. Загубили талант, не да-ли орлу выпорхнуть из крестьянского  села. Михаил ратовал за объединённый труд  —  это злило зажиточных мужиков, потому что уменьшалось число батраков, да и платить им прихо-дилось больше, чем в своевольные времена. Хорошо, что помнят Михаила Смирнова  —  его имя носит ШКМ. Кому же теперь мешает коммуна? Не в названии суть, а в деле. Мы не со-вершили перегибов. Этого не хотят понять. За одну-две коммуны не растерзают руководите-лей района. Чего они боятся?
Мы горды, что освободились от пут частной собственности, которая не объединяет людей, а делит их на богатых  и бедных. Собственность порождает злобу, воровство, грабёж, убийство, несёт большинству  населения несчастья. Мы своим примером показали всем: хо-чешь жить нормально в деревне, объединяйся.   
Но руководители советских и партийных органов района остались непреклонными, они не прислушались к просьбам коммунаров. Опасаясь гнева областного начальства, чинов-ники не могли допустить появления в сводках и документах слова "коммуна"  —  обожглись на кипятке, дули на холодную воду. Переименовать коммуну в колхоз, но коллектив, по их мнению,  всё равно будет жить коммуной, а если это дойдёт до области, то скажут:  "Скрытно держат коммуну ". Кто  ответит? Исполком райсовета принял решение  о перепланировке зе-мель в связи с работой тракторов Калачинской  МТС.
Хотя и бурное было ещё раз собрание в коммуне, но ничего не поделаешь  —   на ком-мунарских делянах, утверждал представитель района,  трактору, не развернуться.  Коммуна-рам предложили вступить в колхозы сёл  Куликово или Потанино. Следует заметить, что трактора заработали на полях колхоза "Труд" в Потанино лишь осенью 1932 года, когда соз-дали  МТС в селе Воскресенке. В 1930 году в районе не было ни одной коммуны, хотя по сво-ей  структуре  коммуна  " Заря Любви" (Хлебороб") в последние годы её существования ничем не отличалась от сельхозартели. Правда, в этой коммуне было больше демократии, чем  в Примерном уставе колхозов.
—Надо  отстаивать нашу коммуну " Заря Любви ",  —  напористо наседал на Бондаре-ва Иголкин. Председатель коммуны ответил ему коротко:
—Никуда и не напишешь  —  после критики товарища Сталина не только написать, а произнести слово "коммуна" боятся. Нашу  землю передали соседним сельхозартелям, а без неё мы ничто, да и идти против власти нам не с руки  —  она же наша, так что будем трудить-ся в колхозах. Скоро  крестьяне станут  зажиточными, как только укрепятся сельхозартели.  Люди забудут, что такое голод. Коллективный труд на пользу всех  —  это огромнейшая мощь страны. Мы не можем выступать против общих усилий. Все идут в ногу, и мы  должны пере-строиться.
— Кто, Фёдор,  —  спросил кузнеца Антон,  —   предлагал:  по выходе из коммуны ни-чего не давать? Чики-брики, с чем бы ушёл?
Все коммунары  получили  по корове, в том числе и прибывшие. Лошадей,  орудия труда за символическую сумму денег передали в колхоз.  Многие в этот же год решили пере-селиться:  надо детей доставлять в школу, да и вообще заново устраивать свою жизнь.
Никита Тимофеевич  Бондарев в октябре 1930 года стоял на высоком берегу реки Оми и смотрел на вечерний закат, где  на багровые сполохи зари  надвигалась  сизая туча  — быть непогоде, да и пора, ибо уже средина осени  подошла. Вербы наклонили ветки к воде, сбрасы-вая последние, уже примороженные зелёные листочки. Берёзы и осины уже стояли голые. Си-ротками смотрелись лесные осколочки на берегу реки, убрав землю жёлтым  ковром из листь-ев. Глядя на меркнувший горизонт, Никита закусил зубами губу  —  даже находясь в одиноче-стве, он не хотел внешне проявить тревогу и озабоченность. В его голову неотступно вплыва-ли мелодия и слова песни:  " Там,  вдали за рекой, загорались огни, в небе ясном  заря догора-ла…". Она влетала в голову рефреном неотступно.
Ни в Куликово, ни в Потанино Никита решил не переезжать. Он перебрался с семьёй через речку,  в село Георгиевку, в колхоз  " Путь социализма ". Там его радушно встретили и предоставили в его распоряжение колхозную пекарню.  Великолепные душистые булки выпе-кал Никита. Прозвище, данное ему на выселках, здесь, в Георгиевке, к нему не прилипло. За-тем он пекарню сменил  в Георгиеве на сад колхоза. Удивлял Никита Тимофеевич колхозни-ков урожаем яблок, садовых ягод  и различных овощей. Выращивал даже арбузы и дыни. Об-ластная газета " Омская правда" на своей странице поместила большую корреспонденцию о георгиевском мичуринце. Большую колхозную пасеку  развёл Тимофеевич. Мёд как лекарство в войну выручал колхозников вовремя болезни, помогал раненым бойцам в госпиталях зале-чивать раны.
Переехали с семьями сюда же Болтовы, Ракитянские, Жердевы. Ларины, Панчишные, Квасковы и другие. Степан Ларин столярничал в колхозе "Социалистический путь". Ему по-могал его смышлёный сын Пётр. Вскоре Петю Ларина утвердили инструктором Кормиловско-го райкома ВЛКСМ. Его призвали в армию, и он стал профессиональным военным. В Вели-кую Отечественную войну  политрук Пётр Степанович Ларин храбро сражался на фронте. По-сле войны подполковник Пётр Степанович Ларин проживал в городе. Советске  Калининград-ской области. Вскоре из Георгиевки семья Болтовых переехала в совхоз №31 Омской области. В это  же хозяйство вскоре прибыл работать и Алексей Ларин.
Леонид Чибирев  учительствовал в Кормиловской школе. Яша Бондарев после  ШКМ поступил учиться в ремесленное училище водников. Рассказами о кораблях, пароходах, о Чёр-ном море его в детстве  пленил дядя  Семён.   " Дивный Днипро! Плывуть по ёму пароходи билы-билы…  Море! Кораблики, як в сказке ",   — часами рассказывал ребятам отрядный во-жатый.  И вот Яков принят в речное училище. Комсомол взял  шефство над военно-морским флотом. 18-летний Яков Бондарев по комсомольскому набору идёт служить на флот. Окончил высшее Тихоокеанское военно-морское училище. В 1945 году участвовал в разгроме милита-ристской Японии. Последние годы перед отставкой Яков Никитич Бондарев в Москве служил  в Генеральном штабе Советской Армии. У него   —  14 правительственных наград, в их числе  —   ордена Красного Знамени и Красной Звезды.
В Потанино переехали с семьями Михаил Иголкин, Антон Бондарев, Мандрыгины и другие. Михаил Иголкин в потанинском колхозе  " Труд" сапожничал и шорничал. Уйдя на пенсию, жил у дочери в Омске. Антон Бондарев завербовался на лов рыбы и уехал с семьёй на Дальний Восток.
Многочисленное семейство Еиельяна Тимофеевича Бондарева тоже перебралось в По-танино, поближе к родне. Четыре сына Емельяна отважно  защищали Родину в Вкликую Оте-чественную войну. Павел Емельянович геройски погиб на фронте. Старший сын Емельяна до войны после службы в армии работал инструктором военного отдела Нижнеамурского обкома партии. В июле 1941 года он  —  политрук батальона в городе Николаевске-на-Амуре. Окон-чил офицерские курсы и воевал на Ленинградском фронте. Под Выборгом Николай Бондарев был ранен в ногу. Николай Емелянович участвовал в осбождении Белоруссии, Эстонии, Польши. Вместе с бойцами офицер Бондарев брал штурмом Кёнигсберг. До 1948 года Нико-лай Емельянович  Бондарев служил в рядах Советской Армии.  За боевые действия награждён орденами  " Отечественной войны первой степени ", Красной Звезды, фронтовыми медалями  " За отвагу ",  " За взятие Кёнигсберга ". Его брат, Василий Емельянович Бондарев, был на фронте тяжело ранен,  7 месяцев находился в госпитале на излечении, лишь  в 1944 году  вер-нулся в Потанино. Его жена, Фаина Наумовна, бережно хранит его боевые награды  —  орден  " Отечественной войны второй степени" и медали. Фронтовик Виктор Емельянович долгое время работал военным прокурором в Санкт-Петербурге
Не всем коммунарам  удалось дожить  из-за войны до старости. Погибли геройски на фронте Великой Отечественной войны  Леонид  Чибирев  и  комсомольский  вожак коммуны  " Заря Любви" Алексей Ларин. Отдал жизнь за Родину,  храбро защищая Сталинград, Семён Панчишный. Их считали коммунары  самыми трудолюбивыми и доброжелательными.
С большой теплотой отзывался о коммуне " Заря Любви " Яков Никитич Бондарев, уже будучи в преклонных годах, имея чин подполковника в отставке, говорил:
—  Знаете, за свою жизнь все коммунары  замечательно трудились в народном хозяй-стве. Из нашей среды не было ни предателей,   ни уголовно наказуемых. Коммунары любили свою Родину  и ей, родимой, отдали сполна свою доброту и  все свои силы и знания. Счастли-вая жизнь они прожили. Заря любви к народу своему не покидала их.


               



































ФОТОИЛЛЮСТРАЦИИ









               


















 







































































































































С О Д Е Р Ж А Н И Е
______ :               



Предисловие И. Т  Акулиничева  …………………………….  стр.     4
От автора  ………………………………………………………  стр.    6
Глава   1.  Из Петрограда  —  домой  …………………             стр.    9 .
Глава   2.  Встрча с родными   ………………………………     стр.  17
Глава   3.  Новые органы власти  ……………………………… стр.  21
Глава   4.  Причуды Антона  ……………………………………стр.  27
Глава   5.  Быть объединению?  ………………………………   стр.  31
Глава   6.  Весенняя страда. Мятеж  …………………………... стр.  35
Глава   7.  Мобилизация. Трагедия  ………………………        стр.   44
Глава   8.  Подпольщики  ………………………………………. стр.  48
Глава   9.  Каратели и мстители  ……………………………….  стр.  53
Глава 10.  Партизаны  …………………………………………..  стр.  63
Глава 11.  Восстановление власти  …………………………       стр.  70
Глава 12.  Голод. Есть выход?  ………………………………… стр.   75
Глава 13.  Разговор о коммуне  ………… ………………………стр.   81
Глава 14.  Выборы    …………………………….  ………………стр.   87
Глава 15.  Подготовка к празднику  ………………………         стр.   97
Глава 16.  Первомай  ……………………………………………. стр.  101
Глава 17.  Проделки Насти  …………………………………….. стр. 107
Глава 18.  Пополнение  …………………………………………. стр. 115
Глава 19.  Родниковая вода. Случай на охоте  ……………        стр.  121
Глава 20.  Стройка. Обвели цыгане  …………………………… стр.  127
Глава 21.  Сенокос и лягушки  ………………………………….. стр. 133
Глава 22.  Жатва  ………………………………………………… стр. 141
Глава 23.  Молотьба  …………………………………………….   стр. 145
Глава 24.  Булки и Ходячий Калач  …………………………….   стр.  150
Глава 25.  Беда  …………………………………………………...  стр.  156
Глава 26.  Воровство  …………………………………………       стр.  165
Глава 27.  Мария Бондарева.  Поджог  …………………………   стр.  172
Глава 28.  Общественные дела.  Пионеры  …………………….    стр.  179
Глава 29.  Уездная газета. Ликвидация неграмотности  ……       стр.   188
Глава 30.  Одухотворение…………………….. …………..           стр.    192
Глава 31   ШКМ    ……………………………………………….    стр.   196
Глава 32.  Судят убийц  …………………………………………    стр.   203
Эпилог  …………………………………………………………       стр.   207
Фотоиллюстрации    …………………………………………          стр.   212
Содержание   …………………………………………………          стр.   218










ФОТОИЛЛЮСТРАЦИИ (ПОРЯДОК РАСПОЛОЖЕНИЯ ФОТОГРАФИЙ)
1.  Никита Тимофеевич Бондарев  —  организатор коммуны  " Заря Любви "  в 1921 го-ду, первый её председатель.
2. Садовод и пчёловод колхоза  " Путь социализма "  Кормиловского района  —  Ники-та Тимофеевич Бондарев.
3.  Яков Мартынович Калнин  —  первый председатель исполнительного комитета Ка-лачинского уездного Совета рабочих и крестьянских депутатов в 1918 году
4.  Янис Петрович Кродер  —  председатель Калачинского военно-революционного комитета в 1918-1930 годах.
5.  Иван Иванович Кутузов  —  ответственный секретарь Калачинского уездного коми-тета РКП (б) в 1922 году.
8.  Иван Иванович и Нина Иннокентьевна Предит  —  дружные семьянины, калачин-ские просветители. До 1919 года работали в Куликовском профтехучилище. За многолетний и добросовестный труд на ниве просвещения награждены орденами Ленина.
12.  Неразлучные супруги, активнейшие коммунары коммуны  " Заря Любви " Михаил и Евдокия Иголкины.
6.  Вид на Куликовскую ШКМ в 20-х годах ХХ века.
7.  Михаил Мартынович Смирнов  —  секретарь партийной ячейки села Куликово, об-ществовед ШКМ в 1925-1928 годах.
9. В этом доме квартировал М.М. Смирнов, когда работал 1926 году заведующим АП-ПО Калачинского райкома  ВКП (б).
10. Георгий Семёнович Морозкин  —  секретарь Куликовской партячейки, общество-вед ШКМ в 1928-1929 годах.
13. Никита Алексеевич Долгих  —  агроном с 1921 года Калачинского земельного от-дела. За высокий урожай зерновых культур в 1942 году награждён орденом Ленина. Заслу-женный агроном РСФСР.
11. Коммунар, секретарь Кормиловского райкома ВЛКСМ, будущий секретарь Рязан-ского обкома КПСС  —  Степан Никитич Бондарев.
14. Выпускник ШКМ  Иван Тимофеевич Акулиничев  —  главный научный сотрудник Научно-исследовательского института интроскопии, член редакционной коллегии журнала "Радио", профессор, доктор медицинских наук, заслуженный деятель науки и техники РСФСР. (Фотоснимок 1989 г.).
15. Алексей Яковлевич Тихонов  —  командир взвода ЧОН в 1924 году. Рисунок
Г.П. Плещакова.
16. Ленинградец, военный прокурор  Виктор Емельянович Бондарев и коммунар ком-муны  " Заря Любви ", москвич, подполковник в отставке  Яков Никитич Бондарев в гостях в Калачинске у  Фаины Наумовны Бондаревой, жены Василия Емельяновича,  в 1982 году.
17. Снимок в Калачинске:  только часть потомков Емельяна Бондарева и Фёдора Желя-зо.
18. Старший сын Емельяна Бондарева Николай в годы Великой Отечественной войны.
19. Пенсионер Николай Емельянович Бондарев.
20. Василий Емельнович  Бондарев провожает в Москву сродного  брата  Якова Ники-тича Бондарева в 1982 году.