Мария Дмитриевна

В. МОТОВИЛОВ


М А Р И Я   Д М И Т Р И Е В Н А

Жизнь русской женщины


В маленькой повести В. Мотовилова рассказывается о судьбе русской женщины, судьба которой уготовила немало невзгод.  Как она их преодолевала, предстоит узнать читателю. Книга читается легко и интересно.

МАРИЯ    ДМИТРИЕВНА

Жизнь русской женщины





С л о в о   о   ж е н щ и н е


Перед вами, уважаемые читатели, книга В. Мотовилова, посвящённая Марии Дмитриевне Головачёвой. Многим калачинцам знакомо и дорого это имя. Кто-то в разные годы работал с ней, кто-то дружил или просто знал её, как сторожила нашего города. Знал, но не совсем…
Удивительна судьба человеческая! Если задуматься, то, пожалуй, жизнь каждого человека стоило бы запечатлеть в книге — настолько замысловаты порой бывают повороты жизненного пути. Вот и на долю Марии Дмитриевны выпали самые необычные события, тяжкие и трагические, не обратить внимания на загадочный рисунок которых не мог пытливый местный краевед Владимир Андрианович Мотовилов.
Его перу многое подвластно. Его пристальный взгляд в прошлое помогают читателю оглянуться и самому, словно под увеличительным стеклом, разглядеть всё самое скрытное и незаметное для глаза. О чём (скорее о ком) бы ни писал В. Мотовилов, это всегда повествование о человеке на фоне истории нашего Отечества.      
Не стало исключением и новое произведение автора. Повесть о М. Д. Головачёвой — это слово о русской женщине, в чью судьбу вмешались безжалостные события российской действительности. Описал в повести конкретное лицо, а в итоге сложился образ русской женщины с твёрдым характером,  каких у нас на Руси миллионы.
Вам, читатель, предстоит удивительное чтение. И пусть эта книга станет вам огоньком свечи, зажженной в честь светлой памяти Марии Дмитриевны Головачёвой.

Нина Чернова.
г. Калачинск.   







Марию Дмитриевну не прировняешь с женщинами, окружавших её. Свою личную жизнь она не держала нарастопашку. Обо всех расспросит, про всех узнает, а о себе ничего не расскажет. Спроси про неё, сразу же ответит: 
— Для чего мне про себя говорить? Хожу, значит, живу. У всех на виду, так что нечего мне рассказывать. По правде сказать, не приходится о себе беспокоиться — у меня всё есть.
Если кому-то помочь, то она сразу встрепенётся: 
— Надо. Человек этот достоин, чтобы о нём позаботились.      
И тут же проявит инициативу:  наметит, к кому потребуется обратиться, организует людей  для разрешения проблемы, пусть даже небольшой. В таких делах она в своей тарелке, заняться помощью — её хлебом не корми. Побеспокоится и доведёт дело до конца. Такова Мария Дмитриевна в повседневной жизни.
В последнее пятилетие своего проживания она редко покидала свою квартиру. Лишь ненадолго выходила во двор, чтобы посидеть на лавочке с говорливыми соседями, чтобы посудачить с ними о текущих днях, узнать новости их городка. В гости ни к кому не ходила, даже в поликлинике  не любила бывать.
— Зачем туда ходить и надоедать врачам? Кто может отремонтировать старого человека? Болит у меня в коленке сустав. Советовали несколько мазей. Натирала ими ногу, но она как болела, так и болит. Инвалидскую группу мне не дадут, потому что, когда надо, я добредаю до магазина, благо он близко, рядом с ним и аптека. Плохо мне станет, вызову скорую помощь, приедут и скажут, что надо делать, — так рассуждала старушка-домоседка, проживавшая в одиночестве.
Больше всего она любила проводить время на своём балконе, со  второго этажа которого хорошо видна широкая улица, асфальтом уходящая к югу и раздваивающаяся на восток и на запад, скрываясь за многоэтажными зданиями. Перед её трёхэтажным домом, на противоположной стороне улицы,  стоит четырёхэтажный жилой дом, построенный железнодорожниками. Они придали  ему неповторимую архитектурную оригинальность, а потому он отличен от других своих собратьев. Слева от него, если смотреть с запада, с её балкона, расположился банк — РКЦ. Новые хозяева  постарались отделать это здание светлым сайдинком и водрузили на его крыше спутниковую тарелку-антенну, а над крыльцом — трёхцветный флаг. Левее этого предприятия пригорюнился старенький домик в ожидании капитального ремонта. Это её, старушки, родной очаг, в котором она прожила 40 славных лет. С этим домишком связаны счастливые и трагические мгновения её молодости, с радостью и печалью, с невообразимой тоской. 
Сидя на балконе, бабуся любила смотреть и доверчиво разговаривать с этими безмолвными строениями, выкладывая им со всей откровенностью  всё, что было у неё на  душе. А внизу по тротуару между домами и стройными  елями, посаженные в ряд лет десять назад, спешат на вокзал и с вокзала люди. Они всегда замечали обращённое к ним полное доброжелательности лицо, поэтому обменивались взаимными приветствиями.
— Мария Дмитриевна, здравствуйте! Как ваше здоровье?
— Всё хорошо, дорогая! Ни на что не жалуюсь. У меня  порядок, — улыбалась она  в ответ. Её некогда голубые глаза, поблекшие от времени, светились добротой при разговоре, а  от улыбки расправлялись редкие морщинки у 90-летней женщины.   
— Я на днях забегу к вам — есть что рассказать, — сообщала ей знакомая с тротуара. — А сейчас спешу с электрички домой. Ездила на обследование в областную Больницу. Через два дня опять туда же.
— Заходи. Буду рада. Мне ребята  звонили из Москвы, так что и у меня имеются новости, —  откликалась доверительно старушка.
Схлынывал поток пешеходов и задумывалась Мария Дмитриевна на балконе, глядя на растущие рядом с тротуаром остороконечные ели, устремившиеся  ввысь, поднявшиеся быстро выше второго этажа. А вспомнить есть что: 70 лет она прожила  в Калачинске, который из малого посёлка вырос в небольшой городок с множеством предприятий, школ, детских садов и культурных центров. Очень привыкла она к компактным улочкам, они ей  дороги и милы, ибо, считай, почти вся её плодотворная работа прошла здесь, в городке.
Ещё до войны Мария Дмитриевна прибыла сюда, знала почти всех жителей, начиная от малышей и кончая  великовозрастными, — известны все ей наперечёт, со многими из них лично знакома. Но если спросить  старожил о её жизни, скажут, что она доброжелательна в общении, активистка, справедливая в делах, но не раскроют страницу за страницей  её жизнь, промолчат, потому что не знают  детально её житьё-бытьё.  Лишь кое-кому она скупо рассказывала о себе.  Одна Мария Дмитриевна знала о себе всё: и горе, и радость, и чуткое отношение к ней многих людей. Вспоминая свою жизнь, улыбалась, порой плакала, но никому не раскрывала свою печаль, тем более своё беспросветное горе.    
Хорошо помнила она, как шустрая девочка Маруся бегала в 1935 году по уличным сугробам Омска в поисках  работы. Надо жить, а это означало: иметь постоянную бесконечно жгучую потребность в еде, одежде, а ничего нет, к тому же, на её попечении младший брат, который вместе с ней голодал. У неё никого нет, кто бы мог ей помочь. Приходила Маруся на предприятие. В приёмной кабинета снимала заплатанное пальтишко, вешала его на вешалку, пальцами запихивала под серенький беретик чисто льняные кудряшки и шла к руководителю производства. Понимал он со своей колокольни, что девочке нужно помочь, она уже выросла из  своей одежды: коротка на ней серая юбчонка, белая кофточка уже не залазила в юбку, руки оголены  почти до локтей, а на ногах стоптанные пимишки, давно потерявшие свою форму.  Начальник предприятия глядел на взъерошенную белокурую головку в беретике с остренькими голубыми глазками, на редкие брови, уже подкрашенные, мило улыбался посетительнице, но принять на работу не решался — очень  мала на вид,  по своему росту — пигалица. Что предпринять Марусе? Какой найти выход? Протягивать с голоду ноги? А братик, съедающий её голодненькими глазками?
Наткнулась она на объявление. В Ленинске-Омске областной учебный учётно-экономический комбинат филиал  Всесоюзного государственного объединения  "Союзоргучёт" проводит набор учащихся на курсы. Подала без раздумий туда заявление — дают стипендию, можно прожить с братом на хлебе, а это уже не голод. Учиться  — это хорошо. Возможно,  и работа подберётся. Так, успокоив себя, решила девочка.   
Начались занятия на  курсах, и Маруся только тогда поняла, что готовят продавцов.  Не совсем по нраву профессия, но к учёбе отнеслась со всей серьёзностью. За три с половиной месяца  девочка прослушала лекции по обществоведению, советской торговле (по 20 часов отводили на каждый предмет). Оценку "хорошо" ей поставили по учёту в магазине, по организации торговли и по практике. Знания по предмету "Товароведение" (100 часов) оценили только на "посредственно". Сдала она итоговые экзамены успешно: русский язык (120 часов) — "отлично", по хозяйственному вычислению — "хорошо". Она освоила  счёты, выполняла на них все арифметические действия. Ей вручили  документ о присвоении квалификации —  она "продавец третьей руки". Уже в апреле  1937 года Мария Сорокина работала продавцом в  Омском  продовольственном магазине.
Торговля — дело канительное. Но Маруся всегда ладила с покупателями. Никогда их не обсчитывала, не обвешивала. Работала она напористо. Чистота в магазине, порядок с товарами для неё стояли на первом месте. К удивлению других работников, проворная девочка быстро и умело считала на счётах. Однако недовольны были ею продавцы, работавшие с ней. Переговаривались шёпотом: "Уж очень честная". — "Да-да, ни на  одну копейку не обсчитает, взвешивает продукты точно". — "Домой крошечку не берёт. Видела я, как комсомолочка сиротинку пожалела — сунула ему пряничек". — "Она нам не с руки". И посоветовали продавцы Марусе покинуть магазин, пока на неё недостачу не повесили. Прищурила голубые глаза  девчушечка, заплакала, ничего им не сказала, а как бороться с нерадивостью, комсомолка тогда не знала. Пришлось ей снова начать поиски работы. Обиделась она не на продавцов, а на торговлю, которой честные работники не нужны, поэтому и не заходила в магазины, чтобы узнать, не требуются ли продавцы 
Девочка ещё малолетняя. Но она смело стала спрашивать про работу, когда решила попытать своё счастье в Омском районном транспортном потребительском обществе, которое в сокращенном виде имело корявистое наименование  "Омрайтво". Это общество на окраине города по улице Труда владело заводом-пекарней. Туда и направилась Мария.  В кабинете директора  она  со всей откровенностью заявила:               
—  У меня родители умерли. Просить милостыню, воровать я не хочу. Уже прошло полдня, а у меня во рту ещё макового зёрнышка не побывало. Вы, как мать, могли бы оставить в такой беде свою дочь?  Есть свидетельство об окончании курсов продавцов. 
Тучная женщина, сидящая за канцелярским столом, на котором лежали кипами и вразброс бумаги, на время онемела. Цыпушечка (такой она её видела) поставила её в тупик: отказать ей — нарушение закона о трудоустройстве сирот, прими на работу — при первой проверке заметят малолетнею пичужку и спросят: "Почему используете детский труд?". Взъверошилась вся. "Вот так цацочка в белой кофточке перед ней", — мелькнуло в её голове. Она поёрзала своё туловище на стуле, глянула на девочку  и решила уточнить:
— Сколько тебе лет, малюточка?
— Скоро будет 17, — ответила смело девочка. Лицо  посерьёзничало, будто в миг она стала взрослой. 
— Не летом, так зимой?  Ещё где была?
— У многих просилась на работу.
— И что они тебе говорили?
— Я умолчала, что я сирота, — схитрила Маруся и заморгала белёсыми ресницами.
— А меня решила подсечь? — проворчала грузная начальница, понимая, что из невыгодного положения ей необходимо выбираться. — Что же ты умеешь делать?
— Ничего! — бойко ответила птичка-невеличка. — Но я хочу работать!
— Неумека — нам потеха: учить трудиться придётся, — говорила и одновременно соображала директор хлебозавода, что же ей предпринять.
Но кончилось нетерпение у стоящей перед столом  просительницы.
—  Я владею счётами. У вас тут такой хлебный дух, что стоять нет никакой возможности — не успеваю слюни глотать, — откровенно заявила юное создание, пронизывая молитвенным взглядом  размышлявшую руководительницу.
— Ты и впрямь голодна. Но у нас не столовая, а завод — похлебать нечего. Чем же ты насытишься, доченька?
— У вас в лотках — по ним булки из пекарни выпихивают — столько крошек, что с водой можно по горло насытиться.
— Голодна действительно. Берём тебя на работу. Но с условием: через месяц представишь документ о своём возрасте.
 Директор комбината нажала кнопку под крышкой стола. В приёмной раздался резкий звонок. В кабинет вошла девушка с причёской "бабочка" и в туфельках на  высоких каблучках, внося в комнату нежный запах духов марки "резида", девица стала ждать указаний.
— Позови ко мне Семёна.   
Вышла секретарь директора, и Маруся мгновенно откликнулась: 
— Спасибо вам! Я низко кланяюсь вашему великодушию и вниманию.
— Прекрати, пожалуйста! У нас потребобщество, а не частная лавочка.
В кабинет вошёл в белом халате и в белом стоячем на голове колпаке длинный худой парень — верба, выросшая в густом ельнике. Он поправил тонкими пальцами белый колпак, одёрнул руками халат и, шагая к столу, спросил:
— Вы меня звали? 
— Принимай кадру.
—Из детсада? Ещё бы десяток таких! Хоровод водили бы вокруг квашни, можно из  таких малюток соорудить поточную линию по выгрузке булок из печей.
— Не балагурь, Семён Никонович, ты на работе, а не в цирковом балагане. Рабочие кадры на дороге не валяются. Их вырастить надо. За девчушку отвечаешь головой. Её  оформи в кадрах. Прежде накорми, а потом расскажи, что ей делать.
 —Чем кормить?
— Своё спецмолоко пожалел?
— Да не в этом дело, товарищ директор, — мне мешки некому таскать.
— Пускай настоящую поточную линию. Ты же начальник цеха. На физический труд пора престать надеяться. Думаешь,  в цех  для тебя будем работников добавлять? 
— А всё же, товарищ директор, кем её в кадрах записать?
— Какие свободные места у нас есть? — задумалась директриса завода.
— Грузчики, товарищ директор, — подсказал ей начальник цеха. 
Маруся таращила глазёнки то на директора, то на высокого парня, начальника цеха. Она поняла, что Семён Никонович не боится директорских команд, но особо  не перечет начальству. Вес   имеет, с ним считается руководительница предприятия.
Не обращая внимания на реплику начальника цеха, руководитель завода твёрдо заявила:
— Поставь девчушку счётчиком-кладовщиком.
— Это что за профессия?
— Она тебе булки не пересчитает: сколько испекли и сколько выдали? Пойдёт домой и унесёт с собой мешок муки и пустую квашню? Учёт имущества у тебя плохо поставлен. Ждешь контроля? Не балагурь, Семён Никонович, а наведи порядок в учёте.
Мария осталась довольна работой. Главная обязанность её — укладывать горячие булки хлеба на полки с тележек, которые неотступно поступали от печей. 3-4 буханки взять сразу, как раз ей под силу. И Маруся старалась. Не только кофточку, даже белый халат, фартучек, обтягивавший её комариную талию, пропитывал пот, который из-за непрерывной работы в горячем цехе крупными каплями появлялся на теле, непрерывно облеплял её раскрасневшее лицо.  То и дело пекари вытаскивали из печей чёрные железные листы с румяными булками. Гора их в тележке быстро росла. Требовалось, чтобы поджаренные кругляши не потеряли форму, мгновенно разложить их по полкам, а зычный женский голос уже давал ей новое задание:
— Маруся Сорокина! Подъехала подвода.  Загружай булками!
Сноровистые ручки девочки проталкивали по лотку ещё тёплые буханки для погрузки в повозку, а они, эти крытые и некрытые подводы, подъезжали к лоткам пекарни непрерывно целый день. То в одном месте приходилось разворачиваться ей, то в другом. 
— Марусенька, при выдаче хлеба хорошо считай!
— Обязательно! — отвечала она.
— Сорокина! Четыре вагонетки с булками ожидают тебя! Две подводы у лотка!
Целый день, точно бабочка-капустница, юрко порхала в белом халате девочка по цеху. Среди всей белизны работниц и мешков с мукой она отличалась своим разгоревшимся багряным личиком с вздёрнутым носиком, на нём всегда мелкие потные капельки. Старалась девочка изо всех сил, чтобы не было нареканий. Пот постоянно одолевал лицо, но шустрые глазёнки Маруси, отливаясь яркой голубизной, не выдавали её усталость. Считала и пересчитывала она хлебные булки и успевала  записать результат в журнал. Работницы приметили её хлопотливость — старается девочка. Частенько поглядывал на неё начальник цеха. Женщины отмечали: "Следит Семён, чтобы новенькая не лодырничала". — "А как же? — утверждали другие.  — На то он у нас начальник цеха, чтобы за порядком смотреть, чтобы дело было, и безопасность в горячем цехе блюлась". Всё бы так и шло колесом — один день походил бы на другой: бесконечно бы вертела булками Маруся. 
Но однажды собрал в  рабочее время начальник цеха Семён Никонович Головачёв цеховой коллектив в Красном уголке. "Чего надумал наш руководитель, остановил работу.  Для чего?" — недоумевали женщины, разгадывая причину неожиданного сбора. Худощавый начальник цеха, глядя им в глаза со своей высоты, насупил брови, припудренные мукой, и с улыбкой  сказал:
— Товарищи женщины!  Вы собрались, чтобы проститься со мной — завтра утром я ухожу в армию. Мы дружно работали, продолжайте так и дальше трудиться.
Варя, подруга Маруси, заметив, что нет её рядом, решила отыскать непокойную работницу и тихонько вышла из Красного  уголка. Она увидела её  у большого чана.
— Маруся, пойдём в Красный уголок — там Семёна в армию провожают!
—Я в чан муку насыпаю. Бросить опару? Не могу. Послушай и мне  расскажешь.
После наказов призывнику служить достойно и после дружных прощальных сердечных аплодисментов Семён Никонович Головачёв обратился к коллективу:
— У меня есть к вам одна личная просьба: сохраните для меня девочку, товарищи женщины. Она сейчас в цехе. Вернусь из армии, я женюсь на ней.
Словоохотливые работницы пекарни прикусили язык  и  ничего не сказали Марусе о просьбе их начальника, видимо, не захотели запятнать его любовь — они уважали  Семёна Никоновича  за добросовестность в деле, за заботу и внимание к ним:  запустил поточную линию, но штат работниц не сократил, зато выпечка хлеба в пекарне возросла.  О его просьбе промолчала и Варюша. Через полгода она спросила свою подругу: 
— Маша, тебе пишет Сеня?
— С чего ты взяла, что он должен мне писать?
— Придёт из армии и женится на тебе.
— Может, он тебя замуж возьмёт? — отрезала ей бойко Маша.
На этом и окончился их разговор,  и скоро они совсем забыли эту тему.
Маруся не только освоила многие дела в пекарне, но прослыла в коллективе активной комсомолкой. Она занялась на хлебозаводе выпуском "Молний", "Боевых листков". Вместе с Варей организовала молодёжь, и  в воскресное время на свой вкус оформили Красный уголок завода. В нём после работы проводили беседы, разучивали новые песни, ставили перед праздниками небольшие концерты  для своего коллектива.   
— Райком комсомола, — однажды обратилась к ней  партгрупорг предприятия, — просит направить пионервожатой комсомолку из рабочей среды. Мы посоветовались и решили рекомендовать тебя, Мария, пионервожатой в школу. Ты у нас шустрая, быстро  освоишься с ребятками, тебя полюбят дети.
— Из меня выйдет вожатая? — удивлённо спросила Сорокина и шмыгнула носиком, выражая своё сомнение. — Других нет? У меня не выйдет!
— Получится. Ты у нас с огоньком — таких дети любят. Мы надеемся на тебя.
"Детдомовкой считают меня, коль я сирота, — подумала она. — Поверили моей сказке. Выталкивают из-за малолетства на новое дело — берись за пионерскую работу. А как встретят в школе?". 
 В железнодорожной средней школе №2 станции Омск Маша начала осваивать пионерские азы.  В играх с детьми она  нашла с ними контакт. Весь световой день находилась с ними. Как организовывать мероприятия,  подсказывали ей учителя. Молодые классные руководители работали вместе с ней на переменах и после уроков. Никто из них не разграничивал, где пионерские дела, а где классные мероприятия. Во время краткого пребывания в детдоме запомнила массовые игры с детьми. В школе с   учениками-пионерами она была в своей тарелке — могла без устали заниматься с ними.
В  летнее время пионервожатые всегда работали в лагере, организуя  отдых детей. И  Марию определили  на лето в пионерский лагерь старшей пионервожатой. Простор большой — развернулась она во всю. Особенно ей нравились походы на природу, пионерские костры. И дети обожали суетливую, расторопную пионервожатую. Подходил к концу третий заезд детей в лагерь. Не хотела Маруся расставаться с весёлой ребятнёй. 
Однажды от игры с пионерами на полянке её оторвала воспитательница  лагеря.   
— Маша, к тебе муж приехал. Он у директора в кабинете ждёт тебя.
— Какой муж?! Смеётесь? Я не замужем. Надо же такую шутку придумать!
— Иди-иди, Маша. Он ожидает тебя. — Когда она ушла, девушка проговорила вслух: — Вот тебе и скромная Сорокина! Замужем, а молчала.
Зашла Мария в кабинет директора и ахнула: перед ней предстал в военной форме стройный, широкий в плечах,  высокий  военный, и не кто-нибудь, а  — Семён Головачев!
— Маруся, я приехал за тобой, — с ходу заговорил он. — Выходи за меня замуж, очень прошу тебя.
"Что это такое? — личико пионервожатой зарделось, носик ещё больше заострился,
она опустила голову. — Сказать ему, что я ему не пара? Ты же, Сеня, не знаешь, кто я такая.  Беду себе накликаешь, Возмужал Семён Никонович. Отменным красавцем стал. Но я же для тебя не подхожу". Мария молчала, не отрывая голову от груди, так что  льняные  кудряшки закрыли её плечи. Замкнулась в себе, только мяла пальцами концы пионерского галстука на груди, а в глазах её рдел райский огонёк — видела она начальника цеха всегда   энергичным, решительным, обаятельным, но чтобы он сблизился с ней, об этом никогда у неё мысль не возникала.  Не приходилось девочке прочувствовать к ней нежное внимание, познать обаятельность другого человека. Для Семёна Мария — пышненькая  ромашечка, которая предназначенная ему. Он не спускал влюблённых глаз с пионерочки в красном галстуке. Повзрослела, подросла без него. Стала ещё более привлекательной девушкой.
Необычное сватовство  в кабинете директора пионерского лагеря всё-таки состоялось.  Всего за несколько деньков до окончания летнего лагерного сезона, перед самым закрытием, лагерь остался без старшего пионерского вожатого.
— Будем жить мы, моя дорогая, в Калачинске — меня направили туда на работу,
— сообщил ей супруг. — Это недалеко от Омска — поездом ехать на восток каких-то  80 километров. Там моя мама живёт одна в доме. Ей уже 61-й год идёт. Работала в колхозе, а сейчас в помощи нуждается — не расстаётся же ей с коровой, огородом.  Беспокоятся о матушке брат и три сестры — они проживают в Калачинске. Но у ни уже  семьи!
— Ты, Сеня, самый младший?
— Да. Меня она в 37 лет родила. Отец в германскую погиб. Он меня не видел.
Хозяйка дома, Ефимья Андреевна Головачёва, побывав на базаре, подошла к дому и была удивлена:  нет замка,  дверь в дом полуоткрыта. Такого никогда не случалась. "Сын приехал — только он знает, куда я ключ прячу", — подумала пожилая женщина и с радостью прошла в кухню. Там никого не оказалось. Она негромко окликнула:
— Сеня!
Но сын не отозвался. Открыла дверь в комнату и удивлённо замерла: на кровати, укрывшись одеялом, спала девушка. Её чистобелые волосы рассыпались на полушке. Подёргала её за ногу и, когда она открыла свои синеокие глаза, беспрестанно заморгала белёсыми ресницами, спросила старушка её:
— Как ты тут оказалась? Ты чья?
— Ваша, — спокойно ответила блондинка. — Я жена Семёна.
— Жена?! Жена, — так жена, — опешила она. — Тогда лежи. Кто привёл сюда? 
— Муж.
— Он же в армии!
— Нет.  Сеня в милиции.
— За что?
— Он на работу устраивается в банк инкассатором. 
— Боже мой! — обрадовано воскликнула Ефимья Андреевна. — Я не переживу сегодняшний день. Какое счастье — сын прибыл! И не один!  Так произошло знакомство свекрови с невесткой. Вечером их навестила многочисленная говорливая  родня. Невестка Ефимьи Андреевны сидела молча и слушала. Она не знала, что говорить. К удовольствию Марии, родня в доме долго не задержалась — их ожидали домашние дела в летнюю пору. 
Мать Семёна и молодая невестка подружились. Утрами у русской печки они шептались, раскрывая женские премудрости. У женщин всё шло ладом, так как не перечили друг другу ни в чём, вовремя уступала то одна, то другая. Ефимья Андреевна поделила свою  сыновью любовь на двоих. Тихо, мирно зажили молодожёны с матерью  по улице Советской, 14  (другую половину дома, с окнами на восток, занимали другие жильцы). Мама Сима большую часть времени проводила на кухне и на небольшом огородике у дома. Она старалась всё делать так, чтобы было приятно и сыну и снохе. Молодожёны ощущали материнскую заботу и ценили её. Нередко Семён предостерегал:
— Мама, это сделаю я!
— Это моя работа, мама, — отзывалась невестка.
Нередко Мария говорила свекрови:
— Мама, сходим на базар?
Постоянно Мария делала всё, чтобы у Ефимьи Андреевны уменьшались  дела.
— На огород идёшь, мама? Я с тобой.
Прибыв в Калачинск, Мария решила, что и здесь она попытается устроиться на работу в школу пионервожатой — по нраву ей пионерская деятельность. С пионерами она как бы видела себя: у самой не сложилось аккуратно подростковое время, трудно ей приходилось — нередко голодала, так надо добротой ответить детям. Быть с детворой — её призвание.  Так она решила. Занимаясь в школе с пионерами, она впитывала то, что не ухватила для себя в своё время.
Первый выход по Калачинску  она совершила, направляясь в районный отдел народного образования, который находился недалеко от её нового места жительства. Перешла несколько железнодорожных линий, и перед ней среди нескольких домиков предстал деревянный двухэтажный особнячок, выделявшийся среди других строений. За его такую "высоту" калачинцы прозвали "скворечником". 
С Марией побеседовал заведующий районо Владимир Фёдорович Тимофеев — интеллигентный человек. Выглядел он симпатично в сером отглаженном костюме со  светлым галстуком, пересекаемый четырьмя чёрными полосками, на белой сорочке. Таким она его и представляла, идя сюда. Говорил он спокойно, размеренно, внимательно рассматривал посетительницу.
— Что вас интересует?
— Я бы хотела работать пионервожатой, — ответила ему Мария и подала листок.
Это была характеристика старшей пионервожатой с прежнего места работы, заверенный печатью Ленинского райкома  ВЛКСМ и подписанный секретарём комитета комсомола железнодорожной средней школы №2  С. Поповым и секретарём райкома ВЛКСМ  Горковенко. В. Ф. Тимофеев внимательно вчитывался в строчки, которые утверждали, что  Сорокина Мария, работая старшей пионервожатой, в течение учебного года "показала образцы хорошей работы", которые ярко проявились в делах пионерских отрядов, в подготовке пионерского актива, она "всегда активно участвовала во всех школьных мероприятиях и среди учащихся пользовалась большим  авторитетом".
— Характеристика — это хорошо, — спокойным тоном отметил заведующий районо. — Куда же вас направить старшей вожатой?
— Только я сейчас не Сорокина, а Головачёва, — уточнила Мария. 
 Комсомолка Головачёва получила назначение на работу  старшей пионервожатой в Калачинскую школу №2, в ту школу, которую жители именовали РКШ, но произносили так: эркашэ, а не эркаша. В здании, представленной в виде буквы "П", первоначально работала  школа по ликвидации неграмотности. Понятно,  что её посещали местные жители: из числа рабочих-железнодорожников и местных крестьян, отсюда и название: РКШ. Затем, когда поток неграмотных в школу резко сократился,  в этом здании  разместили для обучения детей в начальных  классах.  Однако название школы в народе осталось. Классы заполнялись  до отказа, занятия вели в две смены — по всей стране осуществлялось всеобщее начальное обучение.  По значимости это было второе крупное учебное заведение в рабочем посёлке, а потому и была школа под номером два, и находилась она недалеко от дома Головачёвых. Мария с головой ушла в пионерские дела. Все мероприятия проводились после уроков, это означало, что  внеклассным  делам предназначался, в основном,   вечер. Когда Мария задерживалась долго в школе, а матушка любила уходить вечерами к соседям побеседовать, картошку в мундирах в небольшой эмалированной кастрюльке ставил варить на плиту муж и с  нетерпением ожидал приход супруги.
Впархивала в кухню молодая хозяйка, быстрым взором  осматривала и тараторила:
— Сенечка, ты картошку варишь? Какой ты молодчина у меня! Всегда помогаешь маме. А я успела сбегать днём на базар и купила конопляное масло. Душистое!  Где мама? Наверное, к соседке ушла? Ужинаем вдвоём?
Снимая с картофелины "мундир",  Мария рассказывала мужу про  школьные дела.
— Знаешь, Сеня, чем больше делаем, тем больше ученики предлагают провести мероприятий. Два класса совершили экскурсию на реку Омь, побывали на насосной станции, что качает воду к вокзалу для локомотивов и для посёлка. Юра из четвёртого "В" класса предложил: "Давайте, Маша, сходим под Орловку, там посмотрим другие насосные  двигатели, которые подаёт воду для паровозов на стацию Колония. Я знаю на берегу реки Оми место, где лежат кости мамонта".       
— Какие ещё кости мамонта? Откуда они взялись? — удивился Головачёв.
— В древности здесь шумели могучие леса, на обширных лугах росли высокие травы. Диковинные животные водились в этих  дебрях.
— Когда вы идёте?
— В субботу, после уроков.
— Пешком?
— Коней у нас нет, Сеня.
— Я иду с вами. С пятницы на субботу у меня ночное дежурство. Успею отдохнуть на реке и побываю с вами в походе. Вы же кости мамонта не донесёте.
— Расчудесный у меня муженёк — куда ниточка, туда и иголочка за ней! Ехала деревня мимо мужика! Я так рада!  Я и Лидия Алексеевна Плеханова переживали, как же перебудим ночью в лесу. Думали заночевать в Крутых Луках. Теперь  можно в любом месте поспать. Как обрадуется Лида, что с нами надёжная охрана идёт!
Семён Головачёв по выходным дням помогал старшей пионерской вожатой в работе с детьми: то проводил беседу о чекистах, то организовывал с пионерами на природе военную игру, то зимой на лыжах совершал с учащимися поход до ближайших населённых пунктов. Побывали лыжники на разъезде  Осокино, в деревнях Архангелка, Архиповка. Не отставала от мужа и старшая пионервожатая. Родители учащихся и Семён помогли Марии красочно оформить пионерскую комнату. Деятельную вожатую заметили в Калачинском райкоме комсомола, её перевели уже в этом году, в декабре,  из школы, РКШ, на работу в аппарат  райкома ВЛКСМ. Здесь она ознакомилась с постановкой пионерского движения  в районе. Учила, организовывала вожатых и пионерский актив школ района, да и сама у них многое перенимала.
Но всем сердцем Мария рвалась в школу, чтобы быть с детьми — не улетучился у неё  пыл: быть всегда в ребячьей круговерти, в тесной дружбе и общении со всеми в школе. И она воспользовалась малейшей возможностью: добилась от райкома комсомола, чтобы её  перевели старшей пионервожатой в Калачинскую неполную среднюю  школу, где оказалась вакансия.  Эту школу соорудили из строений, привезённых из деревни Нива. И новое здание калачинцы называли Нивинской школой. Комсомольцы были уверены, что на новом поприще Маша Головачёва не подведёт, справится с большим ученическим коллективом.
— Сеня, помогай — работы много, — обратилась она к мужу.
— Я тебе делаю услугу за услугой. Почти весь коллектив банка  задействовал, немало родителей тебе оказывают шефскую помощь, а ты всё равно не бываешь дома — по 13-15 часов в школе. В воскресные дни тоже там, — без упрёка, но со всей мужской серьёзностью сказал ей Головачёв. — Скоро два года пройдёт, как мы вместе, а мы всё ещё вдвоём.  Нашего первенца унесла от нас скарлатина. Печально, но не век же нам одним коротать? Будут у нас дети, милая? Не молчи, скажи. Или тебя не оторвать от пионерского огненного вихря — ты вся в нём?
— Сенечка, дорогой, надо сдвинуть в школе ребят с места. Не терплю я инертности. А то, что мы пока вдвоём…  Я не знаю, почему. Мне чуть больше двадцати лет. Как думаешь, Сеня, наверстаем? Дорогой мой, успеем! Всё впереди.  Не волнуйся.
Заботой о школе наполнилась жизнь Марии. Она даже дома вырезала, кроила из бумаги, писала плакаты, призывы — не было у неё ни минуты свободной, не успевала посетить добрых людей, попроведать их — вечно занята. Правда, она сильно и не стремилась, чтобы оторваться от дома, а из школы её не вырвешь, не уходила домой, пока там всё не сделает, пока она не подготовит всё к завтрашнему дню. К ней явилась новая забота — тимуровское движение. Многие пионеры в школе стали тимуровцами. Они  отыскали инвалидов Гражданской войны, нашли  участников сражений с японцами у озёр Хасан и Зайсан. Финская война прибавила им работы: дети учли не только раненых, но и помогали тем семьям, которые потеряли отцов или сыновей. Особенно оживились тимуровцы летом. Для них стало честью — сделать людям добро незаметно. Пока взрослые спят, натаскают воду в огород или без хозяйки польют грядки. На пленуме райкома комсомола работу вожатой Марии Головачёвой не только положительно отмечали, но и ставили её в пример другим.
Тёплый безветренный вечер выдался 21 июня 1941 года. Супруги Головачёвы к субботнему  сумерку на редкость оказались дома. Полили грядки в небольшом огородце и уселись передохнуть на лавочке у крыльца. Ефимья Андреевн продолжала полоть морковную грядку. Мария вытерла платочком пот на лице, взглянула на мужа и заметила в его взоре необычную загадочность, тут же спросила его:
— Сеня, скажи, почему ты задумался?
— Марусенька, без твоего взора даже подумать нельзя, ничего от тебя не скроешь — ответил он, и его глаза ласково сверкнули ей.
— Не таись. Раскрывайся.
— Ты свободна завтра?
— В выходной? Да. В воскресенье   начинается мой очередной отпуск.
— Прекрасно! — отметил он. — И у меня выходной день. Завтра, дорогая моя, в берёзовой роще — народное гулянье.  Побываем там?
— Ниточка за иголочкой. Ой, давно мы не танцевали!
Утро ясное — на небе ни облачка. С южной стороны дома в два окна солнце бросило на крашеный пол светлые переливающиеся ковры, которые медленно передвигали свои узоры и постепенно   дотянулись до самой кровати, на которой лежала Мария. Семён неслышно подошёл к лежанке, пальцами отбросил со лба прядь её белокурых волос и нежно поцеловал.  Мария открыла глаза и еле слышно проговорила:
— Сеня… Я заспалась?
— Скоро мама с базара придёт. Уже девятый час, моя дорогая.
— Правда? — удивлённо спросила она и в оправдание добавила: — Все школьные заботы с меня сплыли, и сон поглотил меня. Крепко спала. На зарядку, Сеня, становись!
— Я уже, Маруся, зарядился: полил огурцы и воду в бочки наносил. Верещага тебя, моя голубка, ждёт на столе.
— Какой золотой у меня муженёк! Жена спит, а он по дому хозяйничает.10 минут, и я  буду, готова, чтобы с тобой, мой дорогой, позавтракать.
Вереницей шли калачинцы за посёлок к берёзовой роще. Многие родители с собой прихватили детей. Самых маленьких несли на руках. Не доходя до рощи, супруги Головачёвы услышали плавную музыку духового оркестра.
— "Амурские волны", Сеня? Мы сразу — в круг?
И они ускорили шаг. На музыкальной волне  задорно, вихрем закружились в вальсе Головачёвы. Белокурые волосы Марии плавно развевались от стремительного вращения. Когда смолкла музыка, к ним подошла Лида Плеханова. Её ситцевое платьице в горошек, плотно облегавшее девичью фигуру, сделало Лидию воздушной, словно она спустилась с небес. Это сразу отметил Семён. 
— Лидочка, ты сегодня прекрасна! Прямо ангелочек на нашей земле.
— Правда, Лида, прав Сеня — тебе идёт это платье. Ты — бабочка, которая слетела с цветочка. Надо же, платье украсило девушку невероятно. 
— Может, Маруся, наоборот? Лида сделала  платье чудесным!
— Лидочка у нас красавица! Ей любое платье подойдёт. 
— Маняша, разве можно говорить человеку об этом прямо в глаза? Я накажу тебя.
— Как же вы сумеете, Лидия Алексеевна? — преображаясь на деловой лад, спросила её Мария.   
— Следующий танец я танцую с Семёном  Никоновичем. Нравится, Манечка, тебе мой вызов? Прими от меня маленькое замечание: на праздник можно прийти без красного галстука, товарищ старшая пионервожатая. 
— Учителя без замечаний не живут, — резко отрезала Мария. — Уступаю кавалера, дорогая Лидия Алексеевна. Но на время!    
Заиграл баян бравую мелодию "Загудели, заиграли провода — мы такого не слыхали никогда". Пальцы баяниста беспрестанно заскользили по пуговичкам-кнопочкам баяна. К ним склонилась его голова. Семён и Лида влились в общий хоровод. Вдруг неожиданно баян смолк, резко оборвав мелодию.  Танцующие пары в недоумении остановились, обратив свои взоры на баяниста.
— Война!
— Фашисты напали на нас!
— Война началась! — Раздавались возгласы со всех сторон.
Семён, подойдя к жене  с Лидой, сказал:
— Идите на митинг к райкому партии. Я побегу в райотдел милиции.
Только поздно вечером появился супруг  в доме. Матушка его уже спала на кухне.
— Что такое делается, Сеня? Надолго война? — с тревогой в голосе спросила его супруга. На глазах у неё заблестели слёзы. — Еле дождалась тебя.
— Надолго, дорогая. Коварный враг тщательно готовился к нападению. Заключил договор о дружбе и ненападении с нами, а на деле вынашивал зловещие планы войны.
До полночи, уже лёжа в постели, Головачёвы разговаривали о неожиданном безумном вероломстве фашистов.
—У меня к немцам большие счёты — надо им припомнить, — в темноте Семён нахмурил брови и сжал кулаки
— Ты, Сеня, хочешь им отомстить?
— На фронт бы, но нам приказано всем оставаться на своих местах и повысить бдительность. Мы, хотя полувоенные, готовы по первому приказу сражаться за Родину.
— Как я не хочу расставаться с тобой, мой любимый!
— Мы ещё не расстаёмся, Марусенька моя. 
— Но всё же…
—Будь готова ко всему,  заранее слёзы не лей. Подари мне сыночка — это главная твоя заботушка, моя жёнушка.
Мария страстно желала высказаться, рассказать обо всём, что накипело у неё на душе, всё ею невысказанное, но сдержала себя — скажи сейчас ему обо всём,  доложит начальству и выпроводят его с работы. Куда? За решётку или на фронт за сокрытие семейной тайны? Не поверят, что он ничего не знал. Где его гражданская бдительность? — "Нет уж, лучше буду молчать, но один, очень важный для нас секрет, я ему скоро скажу, - решила она и насупилась. — При удобном случае скажу".
— Замолчала что-то, Маруся? Уснула?
— Я, Сенечка, не смыкала ещё глаз, но тебе, дорогой мой, надо поспать — скоро вставать, утро уже близко.
Утренней порой, в 6 часов, когда начинало вещание Омское радио РВ – 49, Головачёвы каждый раз стояли у висящей на стене чёрной тарелки-радиорепродуктора, желая узнать фронтовые новости, сообщаемые из Москвы. Известия не  радовали — Красная Армия наносила удары по врагу, но немецко-фашистсткие войска продолжали наступать. Это их сильно огорчало, беспокоило.
Быстро позавтракав, с неутешительными вестями уходил Семён на работу. Он спешил к инкассаторским делам. На лошадке надо объехать торговые точки, к вечеру забрать денежную выручку в железнодорожной кассе, у МТС, побывать на других предприятиях Калачинска.
Мария была уверена, что все учителя и директор Григорий Николаевич Векленко придут в школу. Подойдут и дети. Надо что-то делать. И она направилась утром в школу и почти целый день пробыла там. Директор школы  дал ей задание:
— Маша, собери пионеров и комсомольцев — надо им  всё пояснить.
    Нередко Головачёву приходилось помогать милиции.  Он патрулировал на железнодорожной станции, где паровозы заполняли свои тендеры водой, чтобы везти грузы на запад и на восток.  Изредка они отцеплялись от состава, чтобы наполниться углём. В обязанность Семёна Головачёва как патрульного входило обеспечение порядка на станции. Особых случаев, каких-то происшествий не происходило, не было ни воровства, ни грабежа.
Каждый раз в утренние часы осенью1941 года, прослушав радио, Мария с тревогой спрашивала Семёна:
— Далеко пробрались фашисты?
— Бои идут под Смоленском.
— На моей родине, в Великих Луках, властвуют оккупанты. Зверьё грабит Псков, Новгород, рвётся к Ленинграду, —  с горечью в душе говорила она. — Сколько горя принесли фашисты людям! Их остановят, Сеня? Как ты думаешь? Я считаю, что придёт  возмездие. Русские всё равно их разобьют.
Вечером Мария заметила, что муж пришёл со службы очень хмурым.
— Что-то на работе? — осторожно спросила она его.
— Нет. Хотел ещё в обед тебе, Маруся, сообщить, да не решился.
— Я тоже в полдень думала сказать тебе что-то интересненькое, но решила, что лучше ты узнаешь об этом вечером.
— Говори. Я слушаю тебя, Марусенька.
— Почему я первая? Ты же начал, Сеня.         
Они несколько раз перепирались, но Мария уступила и заговорила:
— Сенечка, хочу тебя обрадовать: я — в положении.
— Правда, родненькая?

— Наконец-то! Дай я тебя, Марусенька, расцелую! У меня будет наследник! — Он прижал её к своей груди и несколько раз крепко поцеловал в губы и щёки. 
— Это ещё неизвестно. После родов узнаем, кто у нас появится.
— Нет, только сын! — Семён ещё сильнее прижал к себе Марию. — Ты подаришь мне сыночка! Хорошо, моя незабвенная? Ласточка, ты моя! — Беспрестанно Семён дарил ей ласковые слова: — Как я рад, моя красавица! Сыночка, моя милая, буду ждать!
— Как ты возбуждён, мой дорогой! А ты, Сенечка, что хотел мне  сказать?
Семён сразу же разжал руки, выпустил из объятия жену и, потупив голову, тихо, глядя ей в глаза, произнёс: 
— Родненькая  моя, моё сообщение тебя не обрадует. Как тебе сказать? В кармане у меня лежит повестка: завтра с вещами явиться в военкомат в 8 часов утра.
— Ой, Сенечка дорогой, оставляешь меня? — воскликнула жена, и крупные слёзы шариками покатились из её глаз по лицу. Крупная слеза выкатилась на щеку и у Семёна. — Покидаешь нас двоих? Кому доставляют из военкомата повестку, домой тот не возвращается. Ты так ждал, чтобы был у нас ребёночек! И вот тебе! Сказала тебе, и расстаёмся, милый.
— Что поделаешь, моя дорогая, — война. Фашисты разрушили все наши планы. Не дали нам спокойно пожить. Пришла и моя очередь воевать.
— Будешь мстить им за отца?
— В бою я жалеть их не буду.
— Береги себя, мой славный муженёк! Береги себя. Будем ждать тебя день и ночь.
Как ни отговаривал Семён Головачёв, чтобы Мария не ехала с ним в облвоенкомат, она не послушала его.
— Пока есть возможность, я буду с тобой, — твёрдо заявила влюблённая в него супруга. — Больше она ему ничего не могла сказать. Лишь крупные капли слёз катились беспрерывно по её лицу. 
В Омске, пока Головачёв снова проходил медицинскую комиссию, пока военные определяли, в какой род войск его определить, Мария ни на минутку расставалась с супругом. Лишь в  этом она находила успокоение, хотя глаза её не просыхали от слёз.
— Не склоняй голову, ромашечка моя. Наберись терпения   
Рассталась она с Семёном тогда, когда тронулся с места эшелон, и задвигалась со скрежетом дверка товарного вагона, последовал последний поцелуй в губы, высунул Семён голову в дверную щель вагона, потом лишь рука  его долго из этой расщелины махала ей. Стояла Мария, глядела  на уходящий состав, заливаясь слезами, и недоумевала, почему поезд двинулся  не на запад, а на восток — она считала, что все, призванные в армию, уезжают на закат солнца, где бушует война.   
Через неделю она получила письмо от мужа, в котором он сообщил, что он в    военном лагере под Новосибирском.  Но это  их  временное пребывание. Где  будет вскоре  находиться  его воинская часть, неизвестно. "Почему Семён не узнал, где  их часть расположится — я бы взяла  отпуск, и обязательно бы приехала". В сентябре пришло от него по почте письмо-треугольничек с  обратным адресом.  Семён не звал  жену, чтобы она  приехала к нему, но сообщил, как можно его отыскать в Новосибирске.
— Это же близко! — обрадовалась Мария. — Одну ночь поспишь в вагоне, и поезд доставит тебя. Я сейчас же поеду к Сенечке!
С мыслью, что она отпросится с работы для поездки к мужу,  пионервожатая шла утром в школу. Только она переступила школьный порог, как  дежурная по школе учительница, поприветствовав её, сказал ей: 
— Маруся, тебя ждёт директор школы. 
С письмом-треугольничком в руках она бодро вошла в небольшой кабинет директора. Григорий Николаевич Векленко сидел за миниатюрным столом — большой канцелярский стол не вошёл бы в комнатку — и что-то писал на ученическом листе, разлинованном в косую. Мария решила выдать ему свою радость, накопившуюся в душе, но он взглянул на неё, насупив густые чёрные брови, не приветствуя её, произнёс:
— Мария Дмитриевна, вам ответственное фронтовое задание: по распоряжение райисполкома вы направляетесь в Глуховку на уборку урожая. Фронту нужен хлеб.
У Марии опустились руки. Она сжала в кулачке письмо мужа. В расстеренности спросила директора, забыв всё, что хотела ему до этого сказать:
— Надолго, Григорий Николаевич?
— До конца уборки. Через полчаса вас будет ожидать подвода у райисполкома. Пионерские дела передайте завучу.
— Григорий Николаевич, я хотела, — со всей осторожностью проговорила она, — съездить в Новосибирск. Скоро Головачёв уедет на фронт. Я только на три дня.
— Мария Дмитриевна, война! Никаких разъездов. Хлеб нужен фронту!
Мария вышла из кабинета директора и прижала свои ладони к глазам. Лидия Андреевна в коридоре заметила её, загрустившую, и не прошла мимо.
— Что случилось, Маруся?
Головачёва отняла руки от влажных век и ответила:
— Ничего особенного. Всё прошло уже. Мы же плаксивые — чуть чего — сразу в слёзы. Ты не беспокойся, Лидочка.
"Вот и побывала у мужа, — в сердцах рассуждала Мария, идя спешно домой, чтобы переодеться и захватить нужные вещи в дорогу. — Вечно мне не везёт. Как хотелось встретиться с миленьким! Приеду из колхоза, а его уже, наверное, на фронт отправят. Невезучая я в жизни. Неужели я Сеню никогда больше не повидаю?!"
В колхозной конторе приезжим, прибывшим  на конных подводах, сказали, что всех ожидает работа на зернотоку — надо не допустить, чтобы загорелось зерно, и развезли по избам на квартиры, в которых им предстояло жить. Мария поселилась в доме дяди Миши вместе с бывшей её пионеркой Верой Жуковой, которая уже работала в госбанке, хотя ей не исполнилось ещё 17 лет. Их встретил  в доме мужчина, сидевший посреди кухни на табурете. Его  гимнастёрка  без поясного ремня  не была заправлена за пояс. Правая штанина галифе подвязана верёвочкой к обрубку ноги, левая нога выставлена вперёд, вроде она мешала ему. Он, покрутив пальцами свои седеющие усы,  сказал вошедшим квартиранткам:
— Знаю про вас, — сообщил инвалид-фронтовик. — Мне сообщили, что до конца уборки вы будете жить у нас. Занимайте комнату. Я с хозяйкой обойдусь кухней. Звать меня дядя Миша
— Я — Вера. Её звать Мария, — объявила за Головачёву Жукова, взяла свой узелок и котомку Головачёвой и прошла в комнату. Но Мария продолжала стоять у порога и пристально смотрела на пустую подвязанную штанину. "Хотя бы таким мой вернулся", — промелькнуло у неё в голове
— Вера и Маша — квартиранты, значит, наши. Чё же ты, горожаночка, стоишь? Проходи, занимай нашу койку.
Не отрывая глаз от его куцей ноги, она заговорила:
— Дядя Миша, вы с фронта приехали?
— Неделю назад вернулся из госпиталя, — и скрытой улыбкой спросил: — А чё? Заметно? Миной перебило.
В это время за окном раздался зычный голос:
— Девчата! Ток ожидает вас! Быстрее собирайтесь! Погодка стоит хорошая. 
— Вот уже до вас, девочки, колхозный бригадир добрался —  кличет на работу. Вы молока попейте, — предложил он приезжим квартирантам. — Правда, хлеба в доме нет.
— Дядя Миша, мы не голодные — дома поели, — затараторила  Маша, а сама опять подумала: "Хоть бы мой возвратился, как дядя Миша! Я бы его обласкала".
Услышал за окном бригадир, что пригласил хозяин дома отведать молока, громко на это  отозвался:
— Дядя Миша, не задерживай девчат. Я для приезжих две фляги молока и хлеба уже привёз. Велено их три раза кормить, — прозвучало сообщение за окном.
— Чё ты, Серёга, понимаешь — пацан ещё. Наше молоко с колхозным не сравнить.
—У вас корова, месяц прошёл, как отелилась, так что молочко у артели пожирнее вашего, дядь Миш! 
Зерноток располагался недалеко от деревни Глуховки. Ровная площадка с двумя скатами, обеспечивавших сток дождевых потоков, с утрамбованным бугром. Рядом — соломенный навес с небольшой сушилкой, отапливаемой дровами. Обмолоченное зерно лежало под навесом и на открытой площадке. У топившейся печи сидели на земле в белых платочках восемь колхозниц. Тут же стояли две фляги с молоком.  Доска,  положенная на две  чурки, на ней — нарезанный большими ломтями пшеничный хлеб и множество пустых зелёных  эмалированных кружечек. Подошли ещё четыре калачинские женщины и Мария с Верой. Подъехали две брички-бестарки, запряжённые парами быков. Ими тоже управлял слабый пол с суровыми лицами.  Подходили они к сушилке и рядом со всеми женщинами усаживались на земле. Поднялась как бы нехотя одна из всех, приговаривая при этом:
— Рассердилась Матрёна — задница ядрёна,  не может подняться, родимая. — Встала, отряхнула пыль с тёмной юбки, поправила на голове светлую косынку, натянутую до самых бровей, одёрнула подол белой  с горошком кофточки, — и продолжила:  — Я — заведующая током. Мы тут с бабёнками замаялись. Как узнали, что прибудет к нам подкрепление, пятерых я отпустила поспать домой да посмотреть за ребятишками. Трое у сушилки спят здесь поочерёдно. К ним на помощь ещё двоих нужно. Те, что управляют быками, спят в дороге. Им бессменно трудиться, пока не перевезём всё зерно на элеватор. Семена тоже туда доставим. Говорят, что на элеваторе надёжнее сохранится. Сюда бы двоих мужиков, чтобы мешки в телегу грузить да дрова поколоть, а их нет
— А что? В деревне даже плохенькие мужички перевелись? — спросила одна из сидящих на земле женщин из Калачинска.
— Есть ещё мужики  и старички, но все у дела. По двое на комбайне работают, а зерноуборочных машин три. Четыре лобогрейки убирают яровые культуры. Там тоже по двое заняты. Тракторист  и прицепщик зябь поднимают. Война к весне не кончится, так что фронту хлеб нужен будет. Они и готовят поле к весеннему севу.  Десять колхозниц вяжут в поле снопы. К ним на помощь приходят доярки, телятницы и свинарки. Девчушки с матерями в поле. Двенадцать работниц из Калачинска направили снопы вязать. Шестеро старичков скирдуют снопы в стога. А ещё требуется отвозить хлеб от комбайнов, подвозить механизаторам воду и горючку — мало ли чего требуется.  Подростки нас очень выручают. На лошадях ездят только бригадиры с учётчиками да председатель колхоза. Все колхозники — в работе. Хорошо, что не всех мужиков под ружьё поставили, да и дождя нет.  А будет то и другое. Немец прёт к столице. Удержу нет. Уберём хлеб, наших последних благоверных призовут защищать страну. С уборкой надо спешить. Уже ливни идут на Урале, а это недалеко — дня через три-четыре могут и у нас хлестануть. Вот тогда придётся помыкаться. Но зерну не дадим загореться. Спасибо, военкомат пока держит в колхозе наших мужичков, хотя немец у Москвы и Ленинграда.  Так что работать нам, бабоньки, надо по-ударному. — Она обвела всех взглядом и объявила:  — Всем выпить по кружке молока и по ломтю хлеба.  Сегодня наш председатель расщедрился. А мы на работе и темноту прихватим.
Матрёна двумя руками потянула концы косынки, чтобы узел туже сковал её голову, всем улыбнулась и сказала:
— За райкомовца провела политинформацию. Ко мне вопросы есть? Нет? За работу, бабоньки, за работу!
Мария и Вера ворошили зерно деревянными лопатами на площадке вместе с женщинами из Калачинска Непросушенному зерну нельзя залёживаться — давать ему нужно возможность на воздухе освобождаться от влажности. К вечеру они сгрудили пшеницу в два бунта и метёлками  подмели площадку.
— Тётя Матрёна, бунт дождь не промочит?
— Сверху вниз будет скатываться вода, — пояснила ей заведующая током. — Неделю при ливне ему ничего не сделается.
— Значит, мы сохраним хлеб, — сделала вывод Вера Жукова.
— Верунька, посмотри на закат, — шепнула ей на ухо Мария.
Жукова взглянула на горизонт и всплеснула руками. 
— Багряная заря! Какая красотища!
— Река, обрамлённая изумрудом берёз, поблескивает пурпуром.  Великолепие неповторимое! — Озарился  взгляд Марии от восхищения. —  Слышишь, Верочка, клики?
— Что это? — спросила она.
— Журавли, моя дорогая! Клином летят с северного края.
— Сколько их много, Маша! Один, два, три … 
— Не надо считать, Вера, — перебила её Мария. — Пусть все долетят до юга и весной вернутся снова к нам.
— Подруга права, — поддержала её заведующая током, — считают, что пересчёт навредит птицам.
— А я не знала, тётя Матрёна, — оправдалась Жукова.
— Вы многое ещё не знаете, — спокойно заметила Матрёна. — Видите у соединения земли с небом маленькое лёгкое облачко? Завтра к вечеру может быть небольшой дождик. Надо эти два бунта переместить под навес.
— Мешками будем перетаскивать? — спросила Мария. — Очень много. 
— Лопатами, девоньки. Лопатами! Зерну надо высохнуть, чем  больше ворошишь, тем суше становится пшеница. Дадим фронту много хлеба — быстрее наши мужички домой возвратятся. 
Отошла от них заведующая током, и метёлки Марии и Веры заработали, не оставляя на земле ни единого зёрнышка,
— Маруся, — позвала её Вера радостным голосом, — погляди на небо: ещё клин двинулся на юг. Журавли?
— Они, Вера, — откликнулась Мария и подумала: "Вот бы Сенечка мой на крылышках прилетел ко мне!". — Тут её будто всколыхнуло, и она торопливо заговорила: — Ой, Веронька,  чуть не забыла: сегодня ночью я дежурю в райкоме комсомола.
— Ты пойдёшь, Маша, пешком в темноте в Калачинск? — отозвалась с недоумением Вера, пристально посмотрев на Марию.
— А как же? В военное время в райкоме комсомола постоянно должен быть кто-то. Семь километров я за полчаса пробегу. Завтра, утром, вовремя успею на работу. Эта неделя у меня насыщенная. Через два дня — сбор дружины. Будем принимать ребят в пионеры. Через день — школьники выступают перед моряками. Ты же знаешь, Вера, в Калачинске формируется 70-я морская бригада. Скоро им на фронт. Надо нашим воинам  приятное сделать. У многих дома остались дети — они всегда рады повстречаться с подростками. 
— Тебе, Маша, не до работы в колхозе.   
— Я ночами отработаю. Об этом знает тётя Матрёна.
За десять дней пребывания в Глуховке Мария написала мужу три письма. Как-то в обеденный перерыв  к току подъехал колхозный бригадир. Сергей, держа руку с письмом-треугольничком над головой, весело провозгласил:
— Письмо с фронта Марии от Семёна Головачёва! Маша, пляши!
— Ой! — воскликнула Головачёва и медленно опустилась на ворох пшеницы: "Я хотела к нему съездить, а он уже на фронте!" — сразу же сообразила Мария.
— Пляши, Маша, иначе письмо не отдам! — не отступал от своей затеи Сергей 
— Серёжа, разве можно так шутить? — заступилась Жукова за Головачёву. — Откуда тебе известно, что её муж на фронте? Отдай письмо Марусе — я за неё спляшу. Видишь, как она побледнела! Передай письмо.  Нашёл шутку!
И завальсировала Вера по кругу. Мария быстро пробежала взглядом строчки письма и обрадовано сообщила всем:
— Нет, мой муж ещё не на фронте!
— Понял, Серёженька, что ты сморозил? — упрекнула бригадира Вера. 
Мария внимательно перечитывала послание мужа. В нём он внушал, что к нему не надо приезжать, так как его пребывание постоянно неопределённо, и в данное  время ожидается перемещение в Барнаул. И ещё он сообщал, что оформили документы на присвоение ему офицерского звания. Но больше всего его беспокоило состояние здоровья любимой супруги, и этому он посвятил  большую часть письма, награждая её ласковыми словами. При чтении Мария несколько раз целовала письмо, подолгу не отрывая его от губ. Трижды она перечитывала нежные строчки, обращённые к ней.      
На каждое послание Семёна, она отвечала ему дважды, проявляя к нему всю свою  любовь, называя его "котёночком", "воробышком", "солнышком", "зоренькой". В каждую строчку письма она вкладывала свою обильную  страсть, свою неповторимую нежность — она безмерно тосковала о нём.  И рада была, что её любимый Сенечка всегда с ней, ибо он  проявится скоро сыночком или дочкой.
Мария провела с пионерами октябрьские праздники и стала усердно готовить их к новогодним утренникам. Немало времени занимали у неё подарки бойцам на фронт. Дети приносили в школу вышитые ими носовые платочки, кисеты, вязанные из овечьей шерсти трёхпалые рукавицы, носки, шарфы. Каждую вещь она записывала с указанием от кого получено и передавала в отдел народного образования. В каждый подарочек дети втискивали свои писульки, постоянно спрашивая её перед этим, так ли написано.  С большим ликованием бежали к ней ученики, чтобы сообщить, что получили весточку от фронтового бойца. Вместе с ними она разделяла их радость.  С пионерами Мария навещала госпиталь. Выступали там с концертами.  Мария смотрела на перебинтованных раненых и страдала — не могла успокоить её боль бойцов. Старшая вожатая целые  дни проводила с детьми. Этим Маруся заполняла свою тоску, отодвигая её на вечер и на ночь
Под новый год учительница Лидия Алексеевна Плеханова, увидев у ёлки бодро кружившуюся с детьми  белоголовую старшую пионервожатую, подозвала её и  спросила:
— Маруся, когда идёшь в декретный отпуск?
— А зачем? Дома сидеть? — ответила ей она.
— Чудачка ты, Машенька! Бывают стычки у ребят, ты не пройдёшь мимо. Ребёнку всё это вредно, как ты не понимаешь.
— Я всегда успокою детей, но сама не разволнуюсь. Школа для меня — отдых.
— Неправда, Маша. Что-то на сердце всё равно останется, а твоему ребёнку нужен полный покой. Для этого и даётся дородовый отпуск. Ты давно была у врача? 
— Не помню.
— Что?! С тобой не соскучишься, Марусенька. Немедленно — к врачу, иначе я с тобой поссорюсь. Директору и завучу скажу, как ты к себе относишься.
— Но ведь некогда, Лидочка!  Закончатся новогодние утренники, и второго января схожу в поликлинику. Даю слово.
— Не второго, а завтра, — настаивала учительница.
— Завтра в школе последний праздник. Оставить четвероклассников без вожатой?
— Проведёшь утренник и сходишь в поликлинику. Странно ты к себе относишься!
— Схожу, Лидочка. Вечером первого января я приду к тебе, и поговорим обо всём.
30 декабря всё пошло у старшей пионервожатой наперекосяк. Намеченные планы начали рушиться с утра, как появился в доме из Глуховки дядя Миша. Мария закрыла вьюшки труб у протопившихся печей и собиралась надеть пальто, когда клуб морозного пара ворвался в кухню, и  решительно вошёл мужчина. Воротник полушубка, шапка и усы у него были полностью закуржлевлены. Вошедший человек, держа под мышкой мешочек, крякнул, снял рукавицы с рук и пальцами стал стягивать с усов сосульки.
— Дядя Миша, вы?! — восторженно воскликнула Мария. — Здравствуйте! С новым годом вас! Как я рада вашему приходу! Совсем не ожидала.
— Здравствуй, доченька, и тебя с новым годом! Правление нашего колхоза решило  отблагодарить калачинцев за спасение осенью урожая и выделило  по два килограмма первосортной пшеничной муки к новогоднему празднику. Принимай, Марусенька, кулёк.
— Большое вам спасибо, дядя Миша! И Вере тоже?
— Я уже завёз ей подарочек.
— Но Вера же на работе в госбанке.
— Матери отдал.
— Верочка сильно обрадуется. — Мария представила миловидное личико Веры с нежной улыбкой.— Дядя Миша, проходите. Чайку попьём.— Правда, она не сказала, что к чайку у неё ничего нет.
— Некогда, Машенька. Мне ещё за линию подарки отвезти. Уж в другой раз.
— Передавайте привет от нас тёте Матрёне и бригадиру Серёже! 
После этих слов Михаил остановился у двери и, обернувшись к Марии, сказал: 
— Передам. А Сергей уже на фронте. Медаль "За боевые заслуги "  получил.
— Да? Молодец!
— Теперь я за него командую в колхозе.
— Освоили, дядя Миша, ходьбу? — полюбопытствовала Мария.
— Протез выручает, Маруся. Только мне кажется, что в пиме на морозе пальцы мёрзнут у моей деревяшки. Ноги нет, а холод вроде ощущаю.
Ушёл колхозный бригадир,  и раздался стук.
— Да-да, — отозвалась Мария и распахнула дверь. В дверном проёме стояла женщина-почтальон, закутанная в тёмную шаль, с серой брезентовой сумкой на груди.
— Быстрее закрывайте дверь — морозно сегодня, — сообщила заботливая сотрудница почты. — Вам — письмо и почтовый перевод.
— Мне плясать? — улыбаясь, сияя всем лицом, спросила Мария.
Она взглянула на её женскую полноту и, улыбаясь, сказала: 
— Этого делать вам не стоит — можете рассыпаться. Расписывайтесь, и я побегу — сегодня полно разноски, многие фронтовики поздравляют своих жён и подруг.
Ставя свою подпись в почтовом бланке, Мария проговорила:
— Перевод от мужа, знаю, — больше обо мне некому позаботиться.
Закрылась дверь за почтальоном, и Мария стала читать письмо, ибо для неё важнее всего — быстрее уловить его нежные слова к ней.  "Дорогая моя, на днях я тебе и моему сыночку послал денежный перевод". — Перестала читать и задумалась. "Ещё не родила ему, а он деньги шлёт.  А если девочка?" Далее она прочла: "Я теперь лейтенант. Мне, как офицеру, положена зарплата, поэтому скоро вышлю вам аттестат".
— Вот ещё! — произнесла она вслух. — Будто бы мы совсем бедные. — Уловила, что она тоже называет множественное число. — Видно, скоро рожать мне.
"Родненькая моя Марусенька, с новым годом! Представляешь, я нахожусь близко от тебя, в Барабинске, учимся стрелять из противотанковых орудий. Как только появится свободный денёк, я приеду к вам обязательно. 1 января у нашей части праздничный день, но я, как командир взвода, не могу отлучиться от своих бойцов. А так мне хотелось встретиться, дорогая моя".
— Во! Сеня в Барабинске! Это так рядом! Когда он написал письмо? Не поставил дату. Почему? Спешил?  На конверте барабинского штампа нет, только калачинский: 30 декабря.1941 года. Догадалась! Сеня хотел сообщить мне, что в новый год у них нет учения. Он мечтает встретиться со мной, поэтому  вчера опустил письмо в почтовый ящик багажного поезда, чтоб я быстрее получила от него весточку. — Мысли вслух вылетали у неё из  головы одна за другой. — Всё!  Решено: я еду к нему! — уверенно заявила Мария.
  После школьного утренника старшая вожатая  дома затопила русскую печь, чтобы осуществить свою затею. Благо ей никто не мешал — свекровь под новый год ушла к родственникам.  О корове не надо беспокоиться — она в запуске. Сено она ей задала. Мария  достала из шкафчика коробочку, в ней хранились остатки соли и питьевой соды.
— Всё есть у меня. Яйца, молоко, мука. Ещё бы сахарку, испекла бы отличное печенье. Но сахара нет.  Добро, что Сеня  несладкоежка, — разговаривала она  с собой, начиная замешивать тесто.
Ворчала: медленно нагревается печь, быстро передвигаются стрелки будильника. Переживала, что до захода солнца она не управится со стряпнёй. Но к вечеру у неё был ворох печенья. Она присела у стола и с молоком съела, не заметила даже, 8-9 печенюжек. Стряпанное изделье поделила: 10 печений оставила Лиде, 10 — свекрови, а Семёну — остальные, ему большую часть. К печеньям приложила пяток варёных яиц, завернула всё в новое полотенце — мужу пригодится — и засунула узелок в сетку-авоську.
Вечером Мария пришла на вокзал. Постучала в окошечко кассы. Открылась дверка,  она  увидела серьёзную женщину  с зачёсанными гладко на затылок волосами, в тёмной железнодорожной форме.
— Мне бы билет, — нерешительно проговорила Мария, подавая червонец.
— Пропуск! — чётко отчеканила хозяйка кассы.
— Что? — с недоумением спросила она кассиршу.
— В военное время все поезда перегружены. Билеты мы продаём по пропускам только военным  или по особому разрешению военного комиссара военкомата. …..
— Мне недалёко, близко, только до Барабинска, гражданка.
— Я не гражданка, я — кассир. Гражданским лицам не продаём билеты и на ближнее расстояние.
— Товарищ кассир, войдите в моё положение: мой муж из Барабинска едет на фронт, а я в положении, скоро должна родить, — не отступала от кассира Мария.
— На фронт беременных возят? Что вы мне голову морочите?! У вас есть справка от врача? Молчите? Есть справка? Говорите — я жду.
— Нету. Мне бы только повидаться.  Продайте, пожалуйста, билет до Барабинска.
— Сотни женщин хотят повидаться с мужьями.  На всё они ухитряются. Как я приложу к отчёту вашу беременность?  Слово к делу не пришьёшь. Если нет справки, разговор окончен. — Дверка окошечка кассы захлопнулась.
Угнетённая несговорчивостью кассира, Мария с авоськой отошла от кассы.  "Балда, — подумала она про себя, — не послушала Лиду. — Была бы справочка врача, и уехала бы".  Вышла на небольшую привокзальную площадку у перрона. В это время на третьем пути, скрежеща тормозами, остановился санитарный пассажирский поезд. Из каждого вагона выскочили в белых халатах санитары без головных уборов, с пустыми вёдрами,  и побежали к водогрейке за кипятком. Трое раненых с поезда, в шинелях, с перевязанными на горле верёвочками шапок-ушанок и валенках, подошли к зданию вокзала. Один шёл, прихрамывая, другой опирался на костыль, третий шагал с тростью. "Обезножили ребят. С девочками им не придётся танцевать", — пожалела Мария медленно идущих молодых парней.
— Открыт вокзал? — спросил у неё один из троих прибывших поездом.
— Да, — ответила она. — С благополучным возвращением вас в Калачинск!
— Спасибо! Перекурим, ребята, в вокзале и двинем на ночёвку ко мне — к ночи вы до деревни не доковыляете. Завтра из военкомата вызовем подводу, — предложил раненый калачинец своим спутникам.
"Раненые вышли из вагона, значит, там места есть, — подумала Мария. — Может быть, меня довезут? Мне же недалёко!" Она подошла к вагону, у подножки которого стоял боец в шинели и шапке-ушанке, и обратилась к нему:
— Товарищ дежурный, можно мне доехать с вами до Барабинска? Это два перегона.
— Нам категорически запрещено перевозить посторонних! — ответил ей боец.  
  —Здесь, родименький, особый случай: я беременная, муж на фронт уезжает. Можно мне, в положении, доехать? 
       — Не могу знать! Это в мою обязанность не входит
В это время из вагона в вагон через тамбуры проходила в накинутой на плечи шинели, из полы которой выглядывал белый халат, женщина.  К ней обратился часовой:
— Товарищ младший лейтенант! Тут женщина в интересном положении!
Она высунула голову из тамбура, не вставая на ступеньки вагона, спросила:
— Что случилось?
— Женщина просится доехать до Барабинска.
—Об этом не может быть и речи. Я здесь, как старшая медицинская сестра эвакогоспиталя, запрещаю!
Пионервожатая поняла, что эта девушка — её последняя возможность  попасть в вагон. Такой шанс нельзя было упускать — от одного слова этого младшего лейтенанта  зависело, увидится она с мужем или нет. Мария заныла:
— Миленькая, я беременна, скоро  роды, а муж вот-вот уедет на фронт. Можно мне с ним повидаться? До Барабинска всего несколько часов. Я ему сына везу. Пожалуйста, помоги,  дорогая сестричка Ты же, младший лейтенант, — женщина!
— Стоп! — воскликнула старшая медицинская сестра — последние слова задели её самолюбие. — У нас не родишь? 
— Нет, любезная, ещё похожу. Я ещё декретный отпуск не брала.
— Пропусти её, — приказала старшая медицинская сестра бойцу. — Главврач спит. Помоги ей в вагон подняться. За живот не хватай! За зад подпихни.
— Я сама залезу. Ещё не скоро рожать, — вставая  с кряхтеньем  на ступеньки вагона, объявила с радостью новоявленная пассажирка. — Спасибо вам!  В ноги упаду с большой  благодарностью за всё! Какой новогодний подарочек я муженьку привезу, вы бы только знали! Не могу даже отдышаться от радости. Какие хорошие люди есть на свете!
—Проводи её в моё купе. Я пройду во второй вагон — там раненый матрос расшумелся: не даёт перевязывать раны.
В первом купе вагона, куда провёл боец Марию, всего две полки, нижняя и верхняя. На окне — зановесочка, верхняя полка задёрнута чистой простыней, прибрано так, что не придерёшься. Мария присела на край постели, свою авоську с узелком положила под столик. Через пять минут появилась хозяйка купе.
— Меня Машей зовут. А вас? — решила начать разговор Мария.
— Я Зина. Тебе сколько лет?
— Завтра по паспорту  22 стукнет.
— 1-го  января родилась? Через четыре часа день рождения, сестричка! Мы погодки,  значит, сёстры? Будем всю ночь чаёк попивать. А почему по паспорту 22?
— Прибавила год.
— Чтобы замуж выйти, Маша?
— Малолетку  на работу не принимали. Надо было иметь 16 лет, Зиночка.
— Снимай пальто. Посиди без меня, сестра, а я за чайком схожу.
— Не надо никакого чая. Я так благодарна тебе, Зина. Дома пряников с молоком наелась, так что не хочу ничего. Спасибо, Зиночка. Сожалею только, что молоко не вскипятила, поэтому, наверное, побаливает живот.   
— Живот? — встрепенулась Зинаида. — Смотри у меня, сестричка! Тебе скоро выходить, а ты вздумаешь рожать?  Успокоим твой животик чайком. Помни: чай помехой не бывает, он душу согревает.
Дверь в купе отодвинулась, и предстал боец  с очками в жёлтой оправе на носу
— Товарищ младший …
Его перебила Зинаида:
— Товарищ  санинструктор, почему входите без стука, тем более к женщинам?
— Виноват, товарищ младший лейтенант медицинской службы!
— Два наряда вне очереди за проявленное нахальство и незнание воинского устава!
— Есть два наряда вне очереди! 
Старшая медсестра госпиталя посмотрела на вытянувшегося перед ними бойца,  а 
он снова заговорил:
— Товарищ младший лейтенант медицинской службы! Разрешите обратиться?
— Докладывай!      
— Раненый матрос Петухов бушует! Не даёт сёстрам до конца перевязывать ноги. Требует вас к себе!
Старшая медсестра госпиталя встала, застегнула белый халат на все пуговицы и спокойно заявила:
— Так прямо — требует. Я же не лекарь. Какие ноги? Их у него нет. Запсихуешь, если  в двадцать лет тебе две ноги отрежут. Ему, бедняге, кажется, что я лучше всех перевязываю раны. Пусть думает — лишь бы не волновался. Я готова сидеть около него день и ночь, ибо матрос, наш защитник Родины, это заслужил своей кровью. Маша, наш эшелон ползёт по-черепашьи — поезда со срочным грузом пропускает, так что не скоро доберётся до Барабинска. Мы посидим ещё с тобой, сестричка
Долго пришлось пробыть старшей сестре Зинаиде у тяжелораненого матроса. Когда она уже завязывала последний узелок бинта, прибежал санитар и доложил ей:
— За дверью, в купе,  женщина кричит, товарищ младший лейтенант медслужбы!
— Рожает?! — встрепенулась старшая сестра в звании младшего лейтенанта.
— Так точно!
— Ты видел?
— Никак нет, това…
— Чего тогда, — перебила его старшая по званию, — мелешь. Зови ко мне медсестёр!  — приказала и побежала по коридору вагона.
Поднялся раненый с нижней полки, взгромоздился на два костыля и сказал всем:
— Пойду, послушаю, как баба при родах стонет. — Двинул вперёд правый костыль и проговорил: — Никогда в жизни не приходилось мне слышать.
— Куда корячишься? — попытался угомонить его боец с перевязанной головой, лежавший на средней боковой полке. — Женские муки  и потуги усладят тебя?
— Не совсем прилично, — согласился с ним раненый боец, — но мне интересно.
— Нашёл развлечение. Деревня!
Он, переставляя костыли, еле-еле добрался до купейного вагона. Его остановил дежуривший в  коридоре санитар:
— Куда направился, братец?
— Никуда, — ответил раненый, освобождаясь от костылей и присаживаясь на откидное сидение. — Сюда шёл послушать.
— Вот абориген! Музыкальный слух у тебя?  У вас в деревне через день рожают. Ты не наслышался в детстве дикого бабьего воя?
— Нас от дома, где роды проходили, подальше отгоняли. Она так орёт?! Ого! Ничего себе! Шибче поросёнка, когда его режут. Хоть уши затыкай. А если дверь открыть? Сколько есть духу, ревёт! Трудно ей роды даются. Был бы я женщиной, ни за что бы замуж не пошёл. Как её раэдирает! Достаётся бедняжке.
Вошёл из другого вагона майор  и сразу же спросил:
— Что произошло? Никогда поспать, как следует, не дадут.
  —Товарищ главный врач госпиталя! В купе у старшей сестры рожает! — отрапортовал санинструктор.
— Не может быть! У меня беременных нет. Хорошо знаю. Её поезд зарезал?
— Никак нет, товарищ майор! Чужая рожает.
— Где они её взяли? По крику походит на роды. Отрезал руки, ноги, а с роженицами не приходилось возиться. Пойду, посмотрю.
Майор рывком отодвинул дверь купе,  и неимоверный стон оборвался.
— Товарищ майор! — громко закричала медицинская сестра, держа двумя руками перед собой красный комочек, — в нашем полку прибыло — боец  родился!
— Главврач спит,  а пополнение прибавляется! — такой вывод выдала старшая медсестра  госпиталя.
— Сами справились и врачей не звали?
— А когда было нам, Геннадий  Васильевич? Всё шло мгновенно, неожиданно!  — доложила Зинаида. 
  — Хвалю за оперативно проведённую операцию! Приказываю: обеспечить всем необходимым, медикаментами и продуктами, в достатке мать и сына! — Посмотрел главврач на свои ручные часы и восторженно произнёс. —  06 минут 1 января 1942 года!  С новым годом, товарищи! Где мензурки со спиртом? Оплошали мои девчата. Минуту назад в новом году родился первый сибиряк и не где-нибудь, а в нашем эвакогоспитале! Ведь это замечательно, девочки мои! Приказываю:  всем смотреть на малыша, на нашего дорогого пациента! Как назовём? — Держа стакан со спиртом, провозгласил:  — Расти, сынок наш, Гена, умницей!  Быть тебе большим человеком на русской земле!
  Бледная Мария лежала с полуоткрытыми глазами, сдерживая свою улыбку — такого исхода она не ожидала. Сердце её бойко колотилось. "Видел бы это всё Семён! — проскочило у неё в голове. — Сын у Сени родился — мечта его сбылась!"
Неповторимой заботой окружили медики госпиталя  Марию и крошку-сынульку. У каждого медика дружного боевого женского коллектива пробудилось материнское чувство — им бы всем трудиться в роддоме, хлопотать бы дома у детской колыбели. А в это время  под Москвой ежеминутно вздымалась, создавая тьму, земля от  тысяч взрывавшихся  снарядов и бомб. Под непрерывным ружейным и артиллерийским огнём, укрываясь от оглушавших вражеских  взрывов, в жгучий мороз медицинские сёстры и санитарки ползком, напрягая все свои силы, на себе или волоком, на плащ-палатках, на санках тянули, тащили сотни тысяч полуживых искалеченных  израненных бойцов, защитников родной земли,  к полевым госпиталям, чтобы отвоевавшихся бойцов  быстрее увезли в безопасный тыл. Им, этим героическим женщинам, было не до роддомов, остаться самим живыми и добраться до родных мест — вот тогдашняя мечта героинь военного времени.
 Поезд-эвакогоспиталь, постукивая и покачиваясь, спешил на восток, уходя всё дальше в спокойные сибирские просторы.
Вечером 1 января Мария не появилась на квартире у Плехановой. Забеспокоилась Лидия Алексеевна: что-то произошло, ибо чудачеств у пионервожатой достаточно — хочет всё на свой манер сделать. Рано утром она поспешила к ней. На дверях висел замок.
  "В больнице она, и свекрови нет. Ушла узнавать Ефимья Андреевна", — подумала учительница. Ближайший телефон — на вокзале. Спросив разрешение позвонить по телефону у дежурной по станции, дозвонилась до больницы. Ей ответили, что ни под новый год, ни сегодня больные в родильное отделение не поступали. Лида устремилась к дому Марии. Свекровь в недоумении:
— Я решила, что невестка под новый год у тебя, Лида.  Говоришь, в больнице нет её. — Затем Ефимья Андреевна со всей определённостью заявила: — На столе она оставила письмо от Семёна. Он в Барабинске.  Не нужно, милая, и к гадалке ходить: моя беспокойная сношенька к сыну улепетнула.
— В таком положении?! Она не знает ни о каких своих сроках!   Надо быть такой отчаянной! — тревожилась учительница.
— Не переживай, доченька, — такова наша Маруся. Ничего не поделаешь —  детдомовка. Чё в голову сбредёт, колом  не вышибешь. Говори, не говори — молча, но всё равно по-своему сделает.  Я с ней не ругаюсь, мирно живём. Крепко связана она с моим  сыном. Их любовь никакой водой не разольёшь, будто всё у них медовый месяц. Глядя  на них, ворчу порой, а чаще любуюсь ими. Они, как голубки, милы и доверчивы.
— Правда, они очень любят друг друга. Что будем делать? Обратимся в милицию?
— Ни в коем случае, — запротестовала мать Семёна. — А чё, если они вдруг там  вместе? Как посмотрят в части на Семёна?
— Придётся ждать? — спросила Лидия. — Сколько  хватит у нас терпения?
— Чё остаётся делать? Я поставила картошку варить в мундире. В доме больше   
есть нечего. Всего 20 пряников. Откуда она их взяла? Я схожу в магазин и получу 400 граммов хлеба на свою хлебную карточку.
— Идите, — в знак согласия  закивала головой Лидия Алексеевна. — Я подожду вас. Всё-таки я поеду в Барабинск. Маруся не в воинской части, а в барабинском роддоме.
— Лидуша, как же ты поедешь? Сейчас билеты никому не продают. Зимой на подножке не выдержишь, дорогая.
— Ваша невестка сумела уехать!
— Моя сноха хоть куда уедет!   
— Не беспокойтесь, тётя Сима. В милицию напишу заявление и приобрету билет.
  Распахнулась дверь, и перед ними явилась с большим свёртком на руках и авоськой Мария. Свекровь и Лидия онемели.
После продолжительной паузы у Ефимьи Андреевны вырвалось:
— Откуда ты, сношенька? Чё у тебя в руках?
— Мамочка, у меня сын! Как вы думали? Бабушка принимай внука!       
— Боже! Чё такое деется? Давай мне его! — Свекровь приняла на руки от снохи укутанный свёрток — Где ты, Мария, была?   
Ефимья Андреевна и Лидия Алексеевна стали разбираться с приключениями Марии.
— Откуда ты сейчас, Маруся, явилась? — допытывалась у неё Лида.
— В Татарске меня на поезд посадили, я и приехала.  К Семёну ехала, да в дороге родила. Не повезло мне.
— Ты же, Маруся, голодная! Я тебе горячей картошечки принесу.
— Не беспокойся, мама, — сыта по горло. В санитарном поезде всего надавали: и консервы рыбные, и тушёнка есть, сахар и сало положили, и пять коробочек спичек, и даже соль в авоське. Половина продуктов в поезде раздала — всё легче нести. Выкладывайте и пробуйте. Заболтались мы тут — надо Гену покормить.
— Раздевайся и ложись на кровать, — забеспокоилась Лидия Алексеевна.
— Ты внука Геной назвала? — спросила свекровь, передавая снохе на кровать завёрнутый в байковое одеяло клубок. 
— Гена у нас, мама. Он главврачом будет!
Мария лежала на кровати и кормила грудью сыночка. Крошка, зажмурив глазки, усердно сосал сосок.
— Проголодался, — отметила Лидия Алексеевна. Она и бабушка сидели на табуретках у кровати, на которой лежала Мария, устремив внимание  на новорождённого. 
— Внучек цепко ухватил грудь — крепким  мужиком вырастет, — с нежностью отозвалась о внуке бабушка.
Вскоре крошка Гена уснул. Мария продолжала лежать, боясь пошевелиться, чтобы  не потревожить сыночка.  А в голове у неё витала одна мысль: не добралась до мужа и не раскрыла ему свою тайну. Очень хотелось ей ему рассказать о себе! Когда она теперь встретится с ним! Сможет ли Семён, хотя бы на денёк, хотя бы на часок приехать к ней? 
Головачёв не встретился ни с женой, ни с сыном, ни с матерью. С дороги на фронт он написал в письме домой, что всё время надеялся, что их эшелон сделает остановку в Калачинске, и он на  минутку забежит к родным — дом-то  рядом со станцией. Но не получилось: их эшелону по всей линии дали зелёный свет — фронт срочно потребовал от тыла противотанковые орудия, поэтому поезд не останавливался даже не на всех больших станциях. Чаще всего остановки делал для смены паровозов.  "Кто из нас невезучий? Я или Сеня? Все поезда делают остановки на станции. Калачинская, а его состав проскочил.  Не улыбнулось мне счастье встретиться с любимым человеком", — с горечью в душе рассуждала Мария, обильно обливая письмо слезами. Теперь она каждый денёчек ждала весточку с фронта от мужа, чтобы знать, что он жив и невредим.    
Не заметила Мария, как быстро завершился у неё послеродовой отпуск, снова она окунулась в пионерскую работу. Но каждые два часа проведывала сынульку — благо, что школа близко от дома, но даже вечерами, когда её с нетерпением ждали свекровь и сынок, она частенько задерживалась в школе.
— Мама, мне предлагают перейти на работу в районо, — сообщила свекрови невестка. —  Заведующий народным образованием Владимир Фёдорович настаивает на  этом, а директор школы Григорий Николаевич отговаривает — командировки по сёлам, что не совсем подручно матери с малым ребёнком. Как быть мне, мама? Велели в районо подумать. Я не знаю, мама, какой ответ им дать.  Гена ещё очень мал. 
Посудили-порядили невестка со свекровью и решили, что ей надо переходить в районо — не стоит перечить начальству.
— Сейчас мне много будет легче, чем раньше: внуку идёт год и третий месяц, уже ходить начал.  Корова отелилась, Гена молочко любит. Всё же трудно будет тебе, Маруся, — командировки пойдут. Но зато в районо лошадка есть, подмогут сено для коровы подвезти. Колхоз и районо выручат. — Так рассудила Ефимья Андреевна.
— Придётся расстаться с Нивинской школой, — заключила разговор сноха.
С 23 марта 1943 года  Головачёву стали звать не  Марусей или Машей, а Марией Дмитриевной — она штатная единица  в "скворечнике". До самой смерти только так её и звали — Мария Дмитриевна.
Заведующий Калачинским районо В. Ф. Тимофеев кратко пояснил новому  инспектору её объём работы.
— В школах введён новый предмет — военное дело. В нынешнее время без него не обойтись — готовить ребят для армии надо с детства. Специально для такого предмета у нас учителей нет. Раненые мужчины — нарасхват. Ваша главная задача — из среды раненых, прибывших из военных госпиталей, подобрать для школ военруков и организовать  их обучение.
Но уже в июне заведующий районо выдал ей новое наставление.
— Мария Дмитриевна, перевожу вас на экстренное дело —  инспектором по детским домам. В район прибыло много эвакуированных детей из прифронтовой полосы. Очень сложно со здоровьем у ленинградцев. Они перенесли страшный голод. И еще будут прибывать эвакуированные дети. Ваши главные задачи:  организовать приём детей с эшелонов, приютить, накормить и наладить им сытое  житьё.  Вместе будем думать, в каких деревнях и сёлах станем размещать детский контингент.
— Владимир Фёдорович, я же отвечаю за военное дело и физкультуру, — напомнила ему она.
— Забота о военном деле я с вас не снимаю, — ответил ей заврайоно. — Многое уже  сделано. Надо тянуть и эту лямку. Мы же, Мария Дмитриевна,  не американцы — будем работать на два фронта.
Кроме организации работы детдомов, М. Д. Головачёвой поручили ещё опеку  и патронаж детей-сирот. Она сразу же вся с головой ушла в разрешение детских проблем. Пешком, на попутной подводе или в кошёвке, запряженной районовским конём, она  добиралась до сёл. Прежде  она побывала в Куликовском детдоме, который основательно был переполнен —  даже по трое спали дети на одной кровати. Как быть? Как разрешить эту проблему? Инспектор заметила в детском доме миловидную чернявую девочку, которая сторонилась взрослых.
— Вы в детдоме работаете? — спросила Мария Дмитриевна её, заметив,  что девочка ежедневно с детьми кружилась на полянке, но от вопроса инспектора она вздрогнула.
— Да, здесь работаю.
— Сколько вам лет?
— В октябре исполнится 15. Нужны ещё воспитатели. Не могут никого найти. Меня хорошо здесь все знают. Я сирота и содержу племянницу-сиротку. Вот и попросили меня поработать в детдоме.
— Как вас зовут? — спросила молоденькую воспитательницу инспектор. "Какая длинненькая и худенькая девчоночка. Она бедствует, как я когда-то", — подумала она.   
— Мухина я. Зовут меня теперь Лидией Григорьевной, а дети по-прежнему кличут меня Лидой. Я их не поправляю.
— Тесно в детдоме?
— Очень. Во время дождя так сгрудятся в комнате, что яблоку негде упасть. 
— Вы, Лидия Григорьевна, коренная жительница. Не знаете, найдётся ли в селе ещё  помещение для размещения эвакуированных детей? — продолжила инспектор разговор  с юной воспитательницей.
— Больших строений в селе нет. Есть клуб и школа, но без них не обойтись — очень они нужны людям    
— Правильно рассуждаете, Лидия Григорьевна. Школу и клуб занимать нельзя.
— Школа имеет интернат, —  оживилась осмелевшая воспитательница. — Дети колхозников могли бы пожить на квартирах, а детдомовцам там было бы хорошо.
— Спасибо, Лидия Григорьевна, за сообщение. Я посмотрю школьный интернат.
Работай! Осенью поступай учиться заочно в педучилище, Лидия Григорьевна.
Посмотрела Лида в след уходящему инспектору районо: не броско одета, но одежда на ней ладненько сидит, не придерёшься ни к чему, очень деловитая.
  В селе Тургеневке Мария Дмитриевна решительно преодолела столкновение руководителей колхоза и сельского Совета. Морозным зимним вечером в санях  лошади привезли в село детей, эвакуированных  из блокадного Ленинграда. Чтобы в ужин и в завтрак накормить всех детей, продуктов не оказалось. Вместе с детьми приехала и Головачёва, инспектор районо по детдомам. В колхозной конторе она застала председателей правления колхоза и  исполкома сельского  Совета. Мария Дмитриевна начала пояснять им сложившееся обстоятельство.
— Прибыли дети, а накормить всех нет возможностей. Требуется в небольшом количестве молоко, мясо и мука.
— Все необходимые продукты по распоряжения райисполкома выданы утром. На каком основании я должен ещё дать? — заявил седовласый председатель колхоза.
— Что?! Дети прибыли из Ленинграда! Вы представляете ленинградскую блокаду? Там они не видели хлеба.  Здесь их тоже морить? Каждому ребёнку, чтобы восстановить его желудок, выдают на три раза маленькую коралечку. Им нужна пища каждые два часа.  Их не кормить 15 часов?
— Но сейчас вечер, все ушли с работы, — попытался поддержать председатель сельсовета коллегу. 
— Нельзя никого вызвать из дома? Вы можете не ужинать и завтракать, а свою еду пережать детям. Но это только на 20 ребят хватит. Чем кормить ещё десятерых? Утром ждать обед и ужин? Я от вас не отойду, пока не решу вопрос с питанием детей. Вы, уважаемый председатель сельсовета, доставьте через час в детдом 10 кроватей.  Можно  деревянные топчаны. Если вы не выполните  мою просьбу, я подниму ночью все руководство района и потребую вас арестовать за халатное  отношение к ленинградским детям! — И, наконец, инспектор закончила примирительно: — Мужики, вы уже седые. Зачем бочку на себя катите? Их отцы на фронте жизнь за нас отдают, а вы их детей не можете накормить.
— Бой-баба! — только и сказал на доводы инспектора роно председатель колхоза.
Большое внимание со стороны государства в трудное военное время получали дети  детдомов Калачинского района в сёлах Сорочино, Ивановки, Крутых Луках. На страже их интересов неотступно стояла Мария Дмитриевна Головачёва. В характеристике инспектора, подписанной им за заведующего районо  Г. А. Ивонинским, тепло сказано о М. Д. Головачёвой: "Характерной особенностью её работы является  проявление инициативности и искреннего желания принести своим трудом возможно больше пользы". Так отозвался о ней Заслуженный учитель школы РСФСР, указав ещё такие положительные её черты, как исполнительность и дисциплинированность. До декабря 1950 года она проработала инспектором районо по детским домам, то есть до того времени, когда сеть детдомов стали сокращать — страна залечивала военные раны. Благодаря заботе тысяч таких женщин, как Мария Дмитриевна, был сохранён кадровый потенциал страны — самый ценный  капитал Отчизны.
А домашней работы всегда невпроворот. Вся её тяжесть перекладывалась на Ефимью Андреевну. У снохи бывают командировки, так что и в обед её нет дома, порой из-за  неотложных дел и заночует в селе — 50-70  километров селение от райцентра, поэтому не наездишься туда и обратно на лошадке. Добром откликалось то, что Мария Дмитриевна сколотила из учителей на общественных началах инспекторов по патронажу и опеке  в каждой школе. При любых случайностях без внимания не оставался ни один ребёнок. Нередко внештатные инспектора-учителя на месте самостоятельно решали оперативно все вопросы, связанные с дальнейшей судьбой ребёнка, так как получили  знания на семинарах, при инструктаже, проводимых  инспектором Головачёвой. Никаких трений, спорных вопросов по патронажу и опеке в районе не возникало.
Свекрови Ефимье Андреевне доставалось. Неразлучно с бабушкой маленький внучек. Добро, что некапризный ребёнок и не крикун. Растёт здоровеньким. Ефимья Андреевна  накормит его, он и молчит, а больше спит, по-детски посапывает. Будучи дома, нередко Мария спрашивала свекровь:
— Мама, почему Гена всё время спит?
— Здоров и сыт внук, потому и не кричит. Во сне он растёт. Придёт время, и он  забалуется.
Другой раз опять у Марии вопрос к свекрови:
— Не заболел ли Гена? Молчит и молчит.
— Ты же, Маруся, только накормила его. С чего бы ему кричать? Он неручной у нас — привык к одиночеству. Я его не балую — некогда мне
— Пойду в отпуск, — говорила Маруся, — нагуляюсь с сыночком  летом  вволю.
Кроме забот о внуке, у  Ефимьи Андреевны полно домашней работы. Её забота — корова с телёнком, две печи, которые она топит дровами и каменным углём. Ей надо днём сходить в магазин за хлебом.  Хождение в магазин очень канительное: дело — предстояло ежедневно отстоять в очереди, приходилось несколько раз прибегать домой, чтобы попроведовать оставленного  без присмотра внука. В очереди обязательно надо выстоить. Если запаздывала, то и без хлеба приходила домой — всем порой в магазине хлеба не хватало.  На следующий день очередь возрастала, потому что опасались, что не всем отоварят хлебную карточку. Успевай  во время,  Ефимья Андреевна, а у неё и возраст подходящий. В магазине женщины не смотрели на её года, не верили, что грудной ребёнок дома один — всем хотелось уйти с хлебом. На другой день талончик хлебной карточки уже пропадал, был недействителен. Когда по карточкам выдавали продукты, то людей столько в магазине, что все не могли в нём поместиться, и выстраивались люди в очередь на улице. Только тем хорошо в очереди, что узнавали все новости:  фронтовые и местные. 
 От домашних дел Мария не отстранялась. Вставала она рано, приносила воду из колодца в ведрах, поила корову и тёлку, задавала им сено, помогала свекрови приготовить завтрак. Вечером вычищала стайку от навоза. В субботний вечерок, когда уходила Ефимья Андреевна в баню, прибирала в доме, мыла пол. 
Одна отрада у Марии Дмитриевны  — сыночек. Не налюбуется она на  родненькую беляночку. Волосы, как у матери, цвета отбельного холста, светленький мальчик, а всем лицом, телом похож на отца. Сделал один шаг,  второй и — заковылял Гена. Мать восхитилась. Взяла его на руки, обняла, поцеловала.
— Геночка, мой миленький, пошёл! Скоро на лужайке будем топать.  Мы сейчас же об этом напишем папе.
Письма на фронт Мария  часто отсылала. Получала  от Семёна весточку и в ответ ему — два-три  письма. Сказал Гена-сынок первые слова: "мама", "баба" — отцу она сразу же отсылала  треугольничек. Разыгрался сын и стащил со стола скатерть, и об этом сообщала она мужу.  Каждый шаг, любое движение сына было известно Семёну Никоновичу.
Мария всегда с нетерпением  и с болью в сердце ждала почтальона. Когда ей вручался драгоценный  треугольничек, она счастливо возбуждалась и сразу же садилась за стол писать ответ своему любимому мужу.
Редкое затишье бывало во фронтовом белорусском лесу. 3 часа назад артиллеристы и пехотинцы отбили яростную танковую атаку фашистов. Враг попятился, отступил, но,   огрызаясь, не хотел признавать своё поражение. Бойцы выставили посты, секреты, чтобы оккупанты не застали их врасплох. Артеллиристы, вычистив противотанковые орудия,   поставили около снарядов и пушек караулы, остальные разошлись по землянкам. Фронтовой почтальон доставил полевую почту. Старший лейтенант Семён Головачёв, получив письмо от любимой жены, вышел из землянки, чтобы на свету,  находясь в одиночестве, прочесть драгоценные желанные строки. Он сел на ствол поваленной сосны и осторожно развернул треугольничек. С улыбкой прочитывал нежные слова, посланные ему на фронт Марусей — такая она у него заботливая, искренне любезная. Даже вздохнул глубоко, что  нет её, любимой, рядом. Как в фильме титры, бежали чётко написанные  строки: "Мой дорогой, через полмесяца  сынишке Гене исполнится два года. Сегодня он  от стола  в комнате прибежал на кухню и не  запнулся о порог, как часто у него бывает…"  Неожиданно Головачёв, откинув руку  с письмом в сторону,  завалился за ствол  сосны. Бойцы подбежали к нему.
— Старший лейтенант погиб!
— Убили командира!
— Фашистского снайпера работа — в лоб выстрелил, — заявил старший сержант.
Идя из районо в морозный день, Мария Дмитриевна с улицы Почтовой подошла к улице Советской; повернув к дому,  заметила идущего почтальона. Она не видела её лицо из-за пара, шедшего из её рта — январский мороз был очень жгуч, но разглядела отчётливо  в её руке четырёхугольный конверт. "Это письмо не с фронта, — сразу подумала Головачёва. — Такие письма боятся получать женщины. Она идёт ко мне?!" — и залилась слезами, завыв громко на всю улицу. Она смогла только рассмотреть почтовую сумку и протянутый ей конверт и услышала краткое изречение:
— Вам письмо из военкомата.
— Ой, Сенечка! Что же случилось!? — вырвался из груди женский рёв. — Неужели я не дождалась тебя? Миленький, родненький, зачем ты нас покинул? Сенечка, дорогой мой, ты же ещё не повидал своего сыночка! Он у нас такой хороший! Немцы загубили отца и дедушку! За что обиделась ты на меня, моя судьбинушка!  За что мне такое горе? 
— Мария Дмитриевна, — обратилась к ней женщина-почтальон, обхватив её за талию, а у самой лились слёзы ручьём, — пойдём домой, иначе застынешь на морозе.
Тут только заметила Мария, что у почтальона тоже слёзы текут по лицу, падают вниз и застывают на серой сумке. Машинально сказала ей, всхлипывая:
— Я сама дойду.
— Нет уж, я провожу.
Дверь открылась с диким криком убитой горем вдовы фронтовика:
— Мамочка! Сени нет на свете!
Взвыла мать! Три женщины, обхватив друг друга, прижав головы лбами, по-волчьи  выли на всю избу. Никакая сила, казалось, не могла остановить женский нескончаемый горький плач.
— А-а-а!!! — раздался плачевно-испуганный голос ребёнка.   
Мария схватила сына на руки и прижала его к груди.
— Мы тебя перепугали, сиротиночка моя!
Бабушка подошла к ним и нежно поцеловала внука в щёчку внука.
— Дай я, — обратилась Ефимья Андреевна к невестке, — распечатаю письмо, — и взяла у неё конверт.
— Мама Сима! Не трогай его! Там — смерть! — резко воскликнула сноха.
— Два-три таких конверта я ежедневно приношу в семьи, — промолвила тихо почтальон. Повернулась и молча вышла из дома. 
До вечера лежало на столе никем  не распечатанное  послание из районного военкомата, пока не зашла к ним случайно подруга Марии.
— Галина, распечатай нам письмо. Мы боимся к нему притронуться — там наверняка печальная весть о нашем родном Семёне.
В конверте действительно была "похоронка" — документ о гибели на фронте старшего лейтенанта Семёна Никоновича Головачёва. Снова мать и невестка принялись обливать слезами небольшую бумажку, зафиксировавшую трагическую судьбу сына, мужа и отца.  Гену Мария уложила спать. Но невестка и мать в этот вечер долго сидели, обняв друг друга, и проливали слёзы.
Мария Дмитриевна теперь вместо мужненного аттестата получала на сына денежную поддержку от государства. Каждый раз, когда она держала эти деньги — государственное пособие заливалась горькими слезами: перед её глазами всякий раз вырисовывался образ её любимого мужа Семёна Никоновича. Забыть его, вычеркнуть из памяти она ни на минуту никак не могла. Ложилась спать, а ей мерещился улыбающийся жизнерадостный  Семён. Вроде она с ним на фронте: то он пробирался по болоту, то в лесу суши на дубу своё обмундирование. Всякий раз он представлялся ей вымокшим, но всегда улыбающийся ей, и она всегда с ним.  Где эти болота, о которых он писал?  И она уверовала, что её муж участвовал в прорыве блокады Ленинграда, потому что в тех местах множество озёр, топких болот, вязких дорог. "Как бы найти, где  его захоронили, его могилку, — рассуждала в уме Мария, — я бы её прибрала, посадила бы цветы и горстку могильной земли взяла бы с собой как память о нашей верной любви".
9 мая 1945 года, когда объявили по Всесоюзному радио о Великой Победе. Выпал  тихий солнечный день. На всю страну сияло ясное солнце. Калачинцы устремились к вокзалу, где на железнодорожных путях стояли эшелоны с бойцами, едущими на Дальний Восток. Мария Дмитриевна вместе со всеми  устремилась к железнодорожной станции —  было страстное желание увидеть победителей, может быть, повстречает она бойца,  воевавшего с Сёмёном Головачёвым. На стальных рельсах стояли три состава эшелонов с бойцами. Вся  привокзальная  площадь заполнена  калачинцами и военными, на груди которых сверкали   ордена и медали. Женщины возбуждены: обнимаются, целуются с бойцами. Развернув  трофейные аккордеоны, два солдата на небольшой привокзальной площадке играли вальс. Сверкая счастливыми лицами, девушки кружились с бойцами. Всем весело, радостно, у всех счастливые лица — пришло долгожданное мирное время. Но солдаты ещё в строю —  они едут на Дальний Восток бить самураев, которые неоднократно лезли к нам, чтобы отхватить кусок  нашей земли. Стоит на перроне Мария Дмитриевна и наблюдает за  праздничным  оживлением — немалую гордость, жизнеутверждающую силу вселила славная победа над фашистами. Её сердце бойко и горделиво стучит, но   и одновременно горестно иногда постукивает, а  она  обливается горькими слезами. "У кого можно узнать о моём Семёне?  Сотни военных, а спросить не у кого. Так бы и мой Семён победителем появился на перроне, — размышляла Мария Дмитриевна. — Где ты лежишь, дорогой?  Кто сорвёт травинку на твоей могиле, если там, где побывал оккупант, всё  опустошено и разграблено? Как мне побеспокоиться о тебе, мой милый, дорогой?"
В конце того победного мая, когда у каждого душа была переполнена искренними  патриотическими  чувствами, Мария Дмитриевна поделилась с подругой Галей, тоже с молодой вдовой, о своей задумке, которую она вынашивала весь весенний месяц, заполненный торжеством, гордостью Великой Победы.
 — Галя, поедем в Ленинград, отыщем там могилы своих мужей. Саня писал о непролазной грязи. Это под Ленинградом знаю:  там болото на болоте. Обязательно найдём могилы мужей! Ленинградцы — добрые люди. Они помогут нам. По-вдовьи поклонимся своим мужьям, расскажем им о своём горе, да и позаботимся об их могилах. Дома мы ничего не высидим.
Подругу тоже мучила совесть:  где-то есть могила мужа, а она её не видела и не представляет даже, какая она. Знала Алина  только одно:  написал он ей в письме: "Скоро буду в Ленинграде". Поэтому без лишних слов согласилась ехать.
Стоило Марии и Галине проехать от Москвы несколько километров по Октябрьской железной дороге, как весь спальный вагон знал, что две вдовы из Сибири  едут в Ленинград искать могилы своих мужей. Вокруг их сразу образовалась группа, заинтересованных лиц.
— Где вы решили, дамочки, по приезду остановиться? — спросила пожилая женщина.
— Не знаем, — ответила Мария. 
— Скажите,  пожалуйста, с какого района города вы намерены начать поиски? — сразу же задала им вопрос другая ленинградка.
— Не имеем представления, — опять проговорила Мария. — Ничего мы не знаем.  Собрались и поехали.
— Отчаянно поступили, гражданочки. Братских могил в Ленинграде и под Ленинградом много. За  4-5 дней все не осмотришь.
— Минуточку! — вмешался в разговор с сединами на голове мужчина, на пиджаке которого с левой стороны расположились в четыре ряда орденские колодки. — Бабушки, не пугайте милых женщин. Вдовам, ищущим могилы мужей, мы поможем. 
— Обязательно! Сибирячки достойны этого. Летом  44-го я ездила в Сибирь за детьми. Двоих забирала из детдома. При расставании обревелись воспитатели, нянечки, дети и я с ними. Доброй души сибирячки. Будете жить у меня, девушки, на Васильевском острове. У нас трёхкомнатная квартира, а нас всего четверо. Это центр города — хоть куда можно попасть, мои дорогие.
— Я рядом с Надеждой Ивановной живу. Тортик для вас приготовлю. Сейчас сладостью не пошикуешь — война всё подчистила. 
— В Ленинграде много наших   воспитанников детдомов живут, — сообщила Мария Дмитриевна. — В нашем районе я их всех знала.
— Тем более! — влилась в разговор молодая пассажирка.  —  Весь Ленинград на ноги подымим. Отыщем! Остановитесь у меня. Две комнаты. Живу одна. Все мои родные умерли во время блокады.
— Нет, только ко мне! Я первая пригласила. Как обрадуются мои дети, когда узнают, что в гостях сибирячки. Ни к кому другому я вас, девочки мои, не отпущу, так и знайте.
— Вы мне дадите отправные данные, я свяжусь с областным военкоматом и помогу вам ускорить поиск, — заявил седовласый ветеран войны.
Такого радушия сибирячки не ожидали. Потом в Калачинске Мария Дмитриевна рассказывала: "Я предполагала побывать на кладбищах, посетить все братские могилы и найти своих. Оказывается, в Ленинграде и за городом тысячи групповых захоронений. Месяца не хватит, чтобы везде побывать. Столько погибло наших бойцов! Три дня ездили и ходили с нами ленинградки. Но всё безуспешно. Я и Галя возложили цветы  на братскую могилу и решили возвращаться домой. Как ни просили наши по поезду знакомые остаться, но мы решили ехать домой. Ленинградки сложились и купили нам билеты до Калачинска. Наши отчаянные протесты они не приняли. Женщины пришли на вокзал и проводили нас. Столько доброты у ленинградок, что трудно оценить их заботу".
Стоит кое-что уточнить. После войны пассажирские поезда заполнялись под завязку. Людское движение было огромным. Возвращались к родным очагам многие беженцы, демобилизованные воины, пленные, люди, насильно угнанные на работу в Германию. Билеты продавали по всем направлениям без предъявления документов. Поэтому ленинградские женщины, не спрашивали у сибирячек разрешение на приобретение проездных билетов, купили и — всё. Мария Дмитриевна никогда бы не дала согласие, чтобы её бесплатно провезли — чужую трудовую копейку она очень ценила.
К стати сказать, позднее Мария Дмитриевна узнала, что командир взвода ПТР, старший лейтенант Семён Никонович Головачёв погиб на белорусской земле. Раньше времени оборвалась его большая любовь. Погиб он 3 января 1944 года, когда сыну Гене исполнилось два года и два дня. Старшего лейтенанта Семёна Никоновича Головачёва похоронили в лесу у деревни Гребеница  Городокского района, Витебской области. Об этом запечатлено в Книге  памяти, изданной  Омским книгоиздательством в 1995 году. 
Семён Головачёв около двух лет сражался на передовой линии фронта.  Взвод под его командованием  уничтожал фашистские танки. В штабах 235-й  стрелковой дивизии и 732 стрелкового полка были уверены:  "Там,  где старший лейтенант Семён Головачёв с взводом ПТР, фашистские танки с пехотой не пройдут,  их уничтожат". Повзрослев, внуки  Лада и Женя вели поиск места захоронения деда Семёна. Они уточнили: захоронения в деревне Гребеница перенесены в соседнюю деревню Дворище Шумилинского района, Витебской области, Республики Белорусь в братскую могилу №4239. Но есть ли на этой  братской могиле фамилия и имя  Семёна Никоновича, внуки не узнали.
Семён Никонович Головачёв погиб, а дома сын Гена, подрастая, допытывался: 
— Мама, когда приедет наш папа? 
Через некоторое  время   он снова с вопросом к матери:
— Мы будем жить вместе с папой?
И к Ефимье Андреевне приставал Гена:
— Баба Сима, почему долго нет моего папы?
От этих слов сжималось сердце старушки — внук тревожил незаживающую  рану. На другой день он опять с тем же вопросом:
— Баба, у меня будет папа?
— Разве можно жить без папы? — успокаивала внука бабушка. —  Мама  у тебя молодая — нужен папа.
И Ефимья Андреевна заговорила со  снохой:
— Маруся, каждый день внучек твердит: "Папа и папа". Надо тебе, моя милая, подумать. Не век тебе одной куковать.
— О чём вы говорите, мама? Никто не заменит мне Сеню. Ни на кого я его не сменяю.  Думать об этом не хочу. С Геной мне хорошо.
— Но ребёнку нужен отец. Он каждый день про него спрашивает. Подумай, Маруся, — Гена страдает.
— Вырастет, всё поймёт. Не будем больше говорить, мама, на эту тему. Я набралась терпения и буду жизнь коротать с сыночком.
Так и жили мать, потерявшая сына, и невестка-вдова с сынишкой. Успокоились Ефимья Андреевна и Мария Дмитриевна. Но, подрастая, продолжал не отступать Гена.
— Баба, — рассказал он как-то утром, — я сегодня  во сне видел папу. Он приехал с чемоданом. Поставил его на пол и обнял меня. Я крепко-крепко к нему прижался. Не хотел вставать с постели, потому что папа исчез.
Смахивала Ефимья Андреевна рукой слёзы и раздумывала: "Какая тяга у внука к отцу! Как уговорить упрямую сноху выйти замуж, чтоб ребёнок успокоился?". А Гена продолжал выпытывать у бабушки:
— А я, баба, ещё увижу папу?
— Чё это деется, Маруся, —  внучек без конца говорит об отце, — начала вечерний разговор свекровь. — Внук горюет, и я с ним. Семёна уже не вернёшь. А Гену нельзя тебе  делать однобоким. Вырастет он, и у него появится семья. Как отец, как он поведёт себя? Научится он у вдовы решать семейные дела?
— Никого у меня нет, не о ком я размышлять не хочу.
— Не надо быть такой упрямицей. Думать надо, дорогая моя.  Ему уже пять лет исполнилось.  Серьёзно говорю:  решай. Многие мужчины на тебя заглядываются, а ты им никакого внимания. Заметила, когда были с тобой в магазине, как смотрел на тебя, Маруся, стройный высокий мужчина — хотел прямо съесть тебя глазами.
— Кто такой?
—Ты и не заметила его? Чё поделать с тобой? Шура Гринцов присматривался.
— Посмотрел и достаточно ему этого. О нём мне говорили женщины. Одинокий. Так что из того, что он один?
— Непьющий, некурящий.  Много лет в одиночестве. Спокойный. На работе в почёте. Бухгалтер строгий, но справедливый. В государственный карман не залазит. О нём хорошо  все отзываются. Чё тебе, Маруся, надо? Успокой ты мальчонка.
— Рассказывали о нём. Артист. Любил в пьесах играть. Но оказался в Магадане. Джон Рид его подвёл. У него обнаружили книгу  "10 дней, которые потрясли весь мир". А там — Троцкий. Вот и влепили ему 5 лет.  Сторонится теперь всех Гринцов. Замкнулся.
— Оказывается, ты о нём многое знаешь. Карты в руки тебе, Маруся, сами идут. Он не вор, не мошенник, а запрещённые книги читать не станет теперь. Подходит он тебе.
"Тоже мне, свекровушка, подобрала мужичка — у него пятно в биографии и у меня такое же. Выходит два сапога — пара? Нужно мне это?", — рассудила Мария, считая,  что на этом закончился их разговор. Но Ефимья Андреевна пеклась о внуке. Как-то к вечеру она ушла с Геной к родственникам, и раздался стук в дверь.
— Входите! — беззаботно ответила Мария.
Вошёл Гринцов. Мария обомлела. "Как он узнал, что я дома одна?!"
— Ты его и чаем не напоила? — спросила свекровь невестку, когда она рассказала ей о посетителе.
— Ради чего я должна была его чаем угощать? Посидел, этого достаточно.
— Поговорили?
— Да. Обещал ещё зайти.
В воскресный день, придя с базара, Мария Дмитриевна позвала на кухню сына — он раскладывал кубики на полу в комнате и не заметил прихода матери и бабушки:
— Геночка, посмотри, что я тебе принесла.
В кухню вбежал светловолосый малыш в коротких штанишках на двух лямочках поверх  сиреневой рубашечки.
—Книгу, мама? — Его глазёнки блеснули голубизной.
— Нет, сынок, журнал. — Подала ему. — Читай! Через полтора года  ты, Гена,
пойдёшь в школу, дорогой мой.
Пятилетний мальчик стал читать: 
— Му-ры-зи-л-ка. Мурзилка! — произнёс он, довольный, что прочитал трудное
слово, вздохнул и сказал: — У нас кошка Мурка, а это — "Мурзилка".
Рады за Гену мать и бабушка: Улыбки не сходили с их лица. Малыш бубнил в комнате, читая крупные заголовки журнала.
На столе разлили в три тарелки борщ  со щекотливым запахом, в чёрной сковородке — румяная жареная картошка. Один приятный дух перебивал другой. Мария Дмитриевна позвала громко сына:
— Гена! Обедать!
Из комнаты раздался тоненький голосок:
— Маменька, я потом! Здесь интересные картинки.
— Гена, иди! Скоро отец придёт.
Малыш пулей влетел на кухню.
— Правда, мама?
Как ни упорствовала Мария Дмитриевна, как ни отказывалась от замужества, но довод, что мужчина необходим сыну, взял верх. С Александром  Емельновичем Гринцовым у неё состоялся  не любовный, а деловой разговор об их дальнейшей жизни.
— Я не хочу, чтобы наш брак, Александр Емельянович, был зарегистрирован. Пойдут разговоры, пересуды людские. Не желаю этого. Если настаиваешь на регистрации, то я останусь на прежней фамилии. Какое твое мнение?
— Как желаешь, пусть так и будет: я не настаиваю  — мы уже не молодые, чтобы регистрация имела бы для нас какой-то вес, — спокойно ей ответил Гринцов. — Знаю, что ценишь свою первую любовь, хотя её уже не вернёшь. Думаю, детей у нас не будет. Главное — мы должны привыкнуть друг к другу. Надеюсь, со временем у нас получится супружеская жизнь.
— Хорошо бы избежать  всяких сплетен, Александр Емельянович.
— Зачем величать? Мы же не на людях. Ты — Маша, я — Саша.   
— Сын уже зовёт тебя папой.
— Как же иначе? Ребёнок воспринимает по-своему. Дядя — это чужой человек. Будет спрашивать: "А где мой папа?".  Зачем ворошить прошлое?  Мы должны начать свою жизнь и не вспоминать о том, что было. Начнём с нуля.
Не всё нравилось в этом разговоре Марии Дмитриевне, особенно тревожил отказ от прошлого, но коль решила она  перестроить  жизнь, то надо терпеть, не выдвигая доводов. Документы, фотографии, связанные с Семёном, она собрала в одну стопку и уложила в чемодан — подальше с глаз, чтобы не напоминали о былом. Она осталась верна  договору с Емельновичем. В разговоре с людьми никогда не вспоминала своё первое замужество. Сжала своё сердце и не выпускала боль наружу. Её молчаливый внебрачный муж навсегда похоронил в своей голове прежнюю жизнь,  и она не спрашивала его про неё — с нуля, так с нуля начинать.
Свекровь ушла жить к внуку Владимиру, у которого только складывалась семья —  не захотела мешать Марии в создании  семейных отношений. Свою сыновью любовь Ефимья Андреевна подарила младшему внуку.   Всё делалось ради  Геннадия. Пришлось и Марии свой уклад перекраивать, переламывать себя. Она никому не говорила, что Гринцов живёт у неё. Когда приходили родственники бабы Симы, она прикрывала дверь в комнату и утверждала:
— У меня никого нет. Там Гена один играет.   
Сын Марии посещал детский сад.  Во внедетсадовское время он с удовольствием бывал дома и свободно общался с мужчиной, считал его папой. Александр Емельянович на огород, и он с ним. Он очищает сарай, и малыш тут же. Особенно Гене нравилось то,  как его папа постоянно возится с проволочками, железками, и он старался ему в этом подражать: ковырялся с проволочками и железками.
Со скрываемой ревностью следила мать, как сын не отходил от Александра Емельяновича, старался быть похожим на него, спокойным, уравновешенным.  Мария раздумывала про себя с болью в душе: "Вот так бы и Сеня возился с сыном-малышом. Нет, отец бы душевнее к нему относился: посадил бы на колени, прижал бы к себе или бы покачал на ноге. Всё правильно делает Саша, но отцовской душевности у него нет".
Задумчивость Марии не миновала внимания Гринцова. "Наверное, она всё время думает о нём? — запечатлел он в своей голове. — Но сколько можно страдать? Я для неё ничего не стою? К ней всей душой, а  у неё на сердце — Семён". 
Зашёл брат Иван, и Гринцов из комнаты услышал их негромкий разговор на кухне.
— Ничего не получала, Маруся?
— Нет, братик. Жду ответ. Я снова сделала запрос.
"Мария ищет место захоронения Головачёва, — догадался Александр, — а мне ничего не говорит. Не вычеркнула она его из своей души". На следующий день он пришёл с работы раньше её, затопил печь. "Почему Марии до сих пор не пришла домой? — размышлял Гринцов, — Пишет письма?". Он прошёл в комнату, открыл чемодан, достал газетный свёрток, отнёс его на кухню и бросил пакет в горящую печь. "Ничто не будет теперь напоминать ей о нём", — ревностно заключил он.
Еле забрезжил сентябрьский рассвет, и Мария Дмитриевна проснулась. По привычке её беспокоили хозяйственные дела:  сено для коровы не завезли во двор, стоит оно в копнах в поле, поросёнка надо подложить, то есть кастрировать.  "Пусть Саша  займётся этими делами. Хватит ей беспокоиться, — рассудила она. —  Сеня не выпустил бы её из рук, а новый муж лежит и похрапывает. Нет, первую любовь, такую чудную, никак со  второй не сравнишь. "Позарастали тропки дорожки, где проходили милого ножки, позарастали мохом, травою, где мы бродили, милый с тобою".  Очень верно отмечено в песне. Всё заросло, осталось в прошлом.
Из "скворечника" Головачёва перешла работать библиотекарем в компактное и довольно уютное деревянное двухэтажное здание, в котором разместилась семилетняя школа №3. Она не хотела менять профиль работы, но Гринцова беспокоили  её частые командировочные поездки. Когда ей приходилось заночевать в деревне, он был сам не свой — ему всякий раз казалось, что он потерял её.
Работая библиотекарем в семилетней школе, Мария Дмитриевна установила хороший контакт с директором Павлом Яковлевичем Михайловым.  Он был  добр, отзывчив и немногословен — фронтовая привычка, так как воевал на секретном объекте, а таким объектом была знаменитая русская "Катюша". Дав подписку о неразглашении военной тайны в течение 25 лет, Павел Яковлевич ничего не рассказывал о фронтовых сражениях, в которых он участвовал, хотя имел боевые награды,  даже благодарность от товарища Сталина, в то время Верховного Главнокомандующего страны. Благодаря таким, как Павел Яковлевич Михайлов, секрет "Катюши" немцами не был раскрыт. Фронтовик, возглавляя школу, организовывал в ученическом коллективе пропаганду патриотических знаний и поощрял работников школы, проводивших мероприятия по патриотическому воспитанию детей. Его опорой в этом деле были учитель географии Александра Леонтьевна Каргаполова и библиотекарь Мария Дмитриевна Головачева. Они вместе с учащимися собрали много интересных материалов о жизни и подвиге Героя Советского Союза Петра Ермолаевича Осминина, который учился в их школе. О подвиге Героя мог рассказать любой школьник.  Замечательным школьным праздником стал слёт осмининцев. В нём приняли участие фронтовики и сослуживцы П. Е. Осминина, ветераны войны, мать и сестра Героя. До этого следопыты-поисковики побывали на месте гибели артеллириста. На слёте экспанировалось много наглядного материал о жизни и подвиге земляка. Позже в школе прошёл второй слёт осмининцев. 
В библиотеке у Марии Дмитриевне всегда полный порядок. Она обучилась на углублённых курсах библиотекарей в Омском институте усовершествования учителей. Тематические выставки книг, новинок, демострация художественной литературы к юбилеям писателей — её дело рук, способностей её интилекта. Общешкольные тематические вечера или новогодние праздники готовились при непосредственном участии библиотекаря. Все ученики семилетней школы были читателями библиотеки. Она знала каждого и могла сказать о любом, как читает и что читает. Юную читательницу, пришедшую в библиотеку за очередной книгой, обязательно спрашивала:
— Марина, расскажи мне, что ты узнала из повести Космодемьянской  "О Зое и Шуре"?
При встрече с учеником сообщала ему:
— Серёжа, заходи в библиотеку, я тебе интересные книги подобрала.
— Вова, новинки поступили, загляни в библиотеку.
Число читателей у неё не уменьшалось. Зная всех учеников по имени, как учатся, чем занимаются дома, она находила ключик ко многим детским сердцам и открывала им мир прекрасного на всю их жизнь. 
Активного школьного библиотекаря первым заметил районный отдел народного образования. В приказе по районо, подписанном  В. Тимофеевым 8 марта 1955 года (тогда этот день был рабочим), оглашалась Марии Дмитриевне Головачёвой "благодарность за добросовестное и честное отношение к своим обязанностям и высокие показатели в своей работе". В трудовой книжке Марии Дмитриевны с 1963 по 1975 годы записаны 21 благодарность за большую работу, за добросовестное отношение, за достигнутые успехи, за высокие результаты, за активное участие в проведении слёта осмининцев, школьных вечеров и т.п. Кто в своей жизни за 12 лет работы удостаивался такой чести много раз?
Как-то в семилетней школе после уроков состоялось предвыборное собрание по выдвижению кандидатов в  депутаты городского Совета. На него пришли учителя и технические работники — весь коллектив школы. Предстояло  выдвинуть достойного работника школы. Установилась тишина —  коллектив задумался. Вдруг раздался чёткий громкий голос. Александры Леонтьевны Каргаполовой, учителя географии:
— Я не знаю, кого имел в виду райком партии для выдвижения, но я предлагаю для  регистрации кандидатуру Марии Дмитриевны Головачёвой. Она беспартийная, но к своей работе библиотекаря относится ответственно. Мария Дмитриевна самая активная  в школе общественница. Депутатские обязанности наш библиотекарь будет выполнять с честью.
— Александра Леонтьевна, никак не ожидала от вас такого, — искренне заявила, покраснев, Головачёва, мгновенно появилась незаметная для других испарина пота на её лбу — переживание всколыхнуло её — Почему меня?  Вас я, Александра Леонтьевна, предлагаю выдвинуть и на выборах за вас проголосую двумя руками безоговорочно. С высшим образованием человек.  Отзывы о вашей работе положительные. Каргаполову хорошо знают в городе. Кандидатура  очень подходящая.
Марии Дмитриевне возразил директор школы П. Я. Михайлов, хотя  он знал, что были намётки:  его выдвинуть в депутаты, но, зная усердие Головачёвой во всех школьных делах, решительно поддержал предложение учительницы Каргополовой.
— Нам хорошо известно, как работает Мария Дмитриевна.  Молодец! Она достойна, чтобы быть кандидатом в депутаты, и я призываю всех проголосовать  за выдвижение Головачёвой кандидатом в депутаты Калачинского городского Совета и просить окружную комиссию поддержать наше решение.   
Упорствовала Мария Дмитриевна. Снова выступила на собрании и отговаривала коллектив, чтобы её не выдвигали. "К чему эта затея? — рассуждала она в уме.— Знали бы вы, что у меня запятнана биография, не затевали бы возню со мной.  Лезть в Совет с неправдой? Что я могу сказать людям?"  Однако коллектив единогласно поддержал её выдвижение в депутаты. Районная газета "Колхозная правда" рассказала о калачинском подвижнике, и избиратели избрали депутатом Калачинского городского Совета депутатов трудящихся Марию Дмитриевну Головачёву. "Что ж, придётся поработать, — решила она. — Надо показать, что мы тоже из народа и горой стоим за простых людей.  Узнают про меня и рассудят, что я никому ничего плохого не сделала, да и вообще не могу совершить какое-нибудь зло людям". Высокое доверие к ней избирателей,  дружное  их голосование, как бы встряхнули Марию Дмитриевну, она сняла с себя все сомнения, так стряхивает утка, выйдя из реки на берег, с перьев воду, чтобы легче идти, а по надобности и легко взлететь. Мария Дмитриевна  дала себе зарок: "Буду работать так, чтобы не было стыдно перед людьми. Горой буду стоять за простой народ, за справедливость".
22 года  Мария Дмитриевна Головачёва являлась депутатом Калачинского городского Совета.  11 раз калачинцы, оказывая ей высокое доверие. В этой  должности, никем не оплачиваемой,  развилась её бурная деятельность. В предвыборную кампанию 1975 года выпустили листовку  с портретом М. Д. Головачёвой  "Её уважают избиратели", которая раскрывала многогранную общественную работу депутата.
Будучи в составе городского Совета, Мария Дмитриевна первоначально 6 лет возглавляла там постоянную комиссию по народному образованию и культуре. Ей  пригодился опыт работы пионервожатой, библиотекаря школы, инспектора роно по детским домам, опеке и попечительству. Приходилось на заседаниях комиссии и на сессиях Совета обсуждать уйму вопросов по образованию и по культуре. Возводились Дом культуры механического завода и районный Дом культуры.  Эти стройки взяли под контроль  депутаты.  Запевалой во многих делах была Головачёва. Родители просили открыть детскую музыкальную школу, спортивный зал. Рассмотрели эти вопросы на заседаниях постоянной комиссии и отправили бумаги в область. В конце 50-х годов открылась в Калачинске детская музыкальная школа, выстроили специальный игровой спортзал. Ныне коллективы  этих учреждений — гордость города. Но особенно остро стояла тогда проблема устройства детей в детские дошкольные учреждения. Высокими  темпами развивалась промышленность, требовались рабочие, а многие женщины не могли пойти работать, так как некуда им деть детей. Были детсады, работали круглосуточно ясли и детсад, но потребности возросли — мест для детей не хватало. Заявлений от родителей о приёме их детей в детсад много. Мария Дмитриевна со своими активистами обследовала семейнное положение женщин, желавших работать, узнавала специфику производства, на которое задумала устроиться мать, и на месте в семье решала вопрос. Иногда жалоба завершалась тёплой задушевной беседой депутата Головачёвой с родителями. Вклад её и депутатов в развитие детских учреждений города огромный. Возвели в Калачинске два типовых Дома культуры, спортзал. К 1975 году 734 ребёнка города посещали детсады и ясли. Но ещё лежали в гороно 387 заявлений родителей по устройству их детей. По решению депутатов возводили новые детские учреждения.
Четыре года М. Д. Головачёва руководила постоянной комиссией по торговле и общественному питанию. Затем  ей дали нагрузку, избрав её внештатным заместителем председателя  исполкома  горсовета по работе с детскими дошкольными учреждениями. Почему ей оказали такое высокое доверие? Потому, что она настойчиво и аккуратно выполняла депутатские обязанности.  Кроме работы с детучреждениями, Мария  Дмитриевна с активом готовила  4 раза вопросы на заседания исполкома и дважды на сессии горсовета, проверив  горячее питание в школьных столовых, продажу спиртных напитков торгующими организациями, рост кооперативного движения.      
Много лет внештатный заместитель председателя исполкома горсовета  была членом постоянной жилищной комиссии, в работе которой всегда накапливалось много проблем, особенно с постановкой на очередь для получения бесплатной жилой площади и при распределении квартир очередникам. Требовалось от членов комиссии гражданская честность и твёрдость — не всех нуждающихся можно было наделить благоустроенным жильём, к тому же, большинство очередников желало быстрее получить квартиру с нормальной жилой площадью,  ещё очень важно для них, чтобы квартира досталась без подселения. Удовлетворить  потребности и желания многих не всегда имелись такие  возможности, поэтому возникали жаркие споры, обидные жалобы. Нередко арбитром в неразрешимых делах выступала М. Д. Головачёва. Если ей поручали обследовать семью, то член жилищной комиссии представлял безукоризненно объективный акт обследования. Нередко приходилось ей сталкиваться с бюрократическими препонами, которые ей приходилось преодолевать, добиваясь справедливости.
Воспитательница Калачинской школы глухих детей Лидия Григорьевна Федулеева (девичья фамилия Мухина,  это та девочка, которая работала в Куликовском детском доме) поведала, как на заседании жилищной комиссии за неё заступилась Головачёва:
— Когда на комиссии обсуждался вопрос о выделении мне квартиры, то многие члены комиссии согласились с мнением, что моя семья может ещё подождать. Но возразила Мария Дмитриевна.  "Надо соблюдать справедливость, — заявила она. — Ни разу Федулеева  не обращалась с жалобой, что ей не представляют квартиру, терпеливо ждала свою очередь, хотя имела полное право на вненочередное получение жилой площади. Она сирота,  воспитала  племянницу-сироту.  И её лишить первоочерёдности на получение квартиры?  Я против такого предложения". При этом Мария Дмитриевна даже заплакала. Мне рассказали потом, как проходило заседание комиссии. В тот раз, моя семья, состоявшая из четырёх человек, благодаря Марии Дмитриевне, получила благоустроенную двухкомнатную квартиру в центре города.
Любого при разборе на комиссии она знала хорошо каждого, известны были ей все подробности его жизни. Она  могла без ошибки назвать не только фамилию, но и имя   и отчество — память у неё всю жизнь была великолепной. Её знания о калачинцах помогали разрешать многие возникавшие проблемы,  Мария Дмитриевна настойчиво преодолевала бюрократические препоны, добивалась правоты, справедливости.
Председатель исполкома городского Совета  Василий  Фомич Мурзаков пригласил в  кабинет Головачёву и попросил её: 
— Мария Дмитриевна, вам, заместителю председателя горисполкома,  поручение. Обследуйте, пожалуйста, тщательно, как на предприятиях, которые возводят жильё, организована  очерёдность получения квартир, соблюдается ли там справедливость, нет ли нареканий у членов коллектива, ведётся ли, как положено по закону,  документация.       
Мария Дмитриевна быстро выполнила это поручение председателя исполкома горсовета, предоставила целую кипу нужных бумаг со всеми подробностями. Она всегда к   общественным  обязанностям относилась добросовестно, давала слово и  выполняла обязательно в срок. 
У каждого депутата — свой округ. Мария  Дмитриевна умело держала на своём округе связь с избирателями, и они шли к ней разбирать свои житейские проблемы. У кого  радость, горе  — всё известно депутату.  Вовремя сказанные    добрые слова — большая поддержка для избирателя. Она успокаивала, ободряла просителя и помогала разрешить вопрос. Свою работу на округе Головачёва начинала с выборов квартального комитета и председателя. Вместе с активом составляла план работы. С активистами она и разрешала все бытовые неурядицы, которые  возникали у избирателей.  Организовывала собрания поквартально,  и жители проводили благоустройство дворов, улиц. Благодаря усилию всех зеленели деревья, разбивались клумбы и цвели у домов  цветы. Каждый дом, все улицы участвовали  в городском соревновании по благоустройству.
— Нужна вам юридическая консультация? — откликалась депутат на просьбу избирателей, — Придёт к вам лектор.
Собирались на лужайке избиратели,  и адвокат Калачинской юридической консультации П. М. Каширный обстоятельно разъяснял юридические тонкости. На таких сборах о работе горсовета сообщала депутат  Головачёва, председатель квартального комитета делал отчёт о делах квартального комитета.
Насколько  высок авторитет Марии Дмитриевны у калачинцев, можно судить по ряду факту. Демобилизовался  из армии майор Анатолий Алексеевич Корниенко. Он решил обосноваться в Калачинске, на своей малой родине. Купил квартиру в трёхэтажном доме. Когда его отец-фронтовик, Алексей Егорович, узнал, что он будет жить на одной площадке с Марией Дмитриевной, предупреждающе заметил ему: 
— Сын, ты будешь жить рядом с Марией Дмитриевной Головачёвой. Это, знай, замечательная женщина. Помогай ей. Если я узнаю, что ты обидел её, рассержусь на тебя.
Никто не подсказывал Алексею Егоровичу Корниенко дать оценку Головачёвой, но вся жизнь хлопотливого, беспокойного  и ответственного за дела человека проходила на глазах у него, вот почему он так высоко оценил её. Анатолий каждый праздник приходил с небольшим подарком  к пенсионерке Марии Дмитриевне и поздравлял её.
При упоминании Головачёвой бывшая линотипистка местной типографии Валентина Петровна Арефьева сразу же откликнулась:
— Мария Дмитриевна — настоящий человек. Проживала с ней в одном доме, разделённом на две квартиры. Жили  семьями душа  в душу. Приятно вспомнить нашу дружбу. Был полный домашний покой. Общий коридорчик и ограду всегда держали в чистоте. Летом у нас много цветов. На огороде образцовый порядок. Мария Дмитриевна очень внимательная и заботливая женщина. Когда к ней обращался кто-либо из калачинцев с просьбой, она внимательно выслушивала  его и обязательно помогала.  Я свидетель многих её добрых дел.
В 1980 году М. Д. Головачёвой назначили пенсию областного значения.
Ещё одну немалую общественную нагрузку несла Мария  Дмитриевна. Это — профсоюзная работа. Длительное время в школе её избирали председателем  профсоюзного комитета. Объём  работы не маленький, к тому же ответственный — необходимо проявлять заботу о каждом члене коллектива: быть в курсе условий его труда, его отношений к производственным делам,  состояния его быта. Одновременно Головачёва была членом Калачинского райкома профсоюза. Когда  в школе-семилетке сократили должность библиотекаря, она работала в райкоме профсоюза бухгалтером-казначеем. Здесь особенно ярко проявилась её забота о работниках народного просвещения района, и всё благодаря тому, что она хорошо знала многих. Мария Дмитриевна не ограничилась только финансовыми делами райкома и контролированием  поступлений профвзносов от первичек, она   добровольно вызвалась оказывать помощь в распространении путёвок в дома отдыха и санатории. В среднем райкому профсоюза выделял обком на год 20 путёвок. Но в течение года появлялись так называемые "горящие" путёвки. Сообщит обком профсоюза в райком о "горящей" путёвке, Мария Дмитриевна  сразу энергично напрягалась: звонила в одну школу, другую, но всё равно находила человека, которому необходимо  было пройти санаторный курс лечения.  Если учитель опасался оставить школу без предметника, подсказывала ему, как найти замену. Но у сельского учителя ещё доводы:  дети и хозяйство. Убеждала, не отставала от него, пока член профсоюза не давал согласие поехать лечиться. Приезжал из санатория и благодарил  Марию Дмитриевну — помогло, улучшилось здоровье.  В течение года райком профсоюза осваивал 20 плановых путёвок и 80 внеплановых. Так райком профсоюза распространял путёвки и в дома отдыха,  и детские лагеря отдыха. Благодаря настойчивой заботе М. Д. Головачёвой члены профсоюза и их дети отдыхали и укрепляли своё здоровье. 
Заболела Мария, будучи уже не пенсии. В её комнате не открывалась  форточка. Пригласили учителя труда Виталия Павловича Мингалёва из школы глухих детей, чтобы он  отремонтировал. Сделал быстро. От денег Виталий Павлович категорически отказался.
— Разве я могу взять деньги от Марии Дмитриевны? Когда жили и работали в деревне, позвонила  в школу Мария Дмитриевна: "Есть путёвки". Отказались. Но она настояла,  я и моя жена побывали на курортах.  Санаторное лечение пошло на пользу.
За трудовую и общественную работу у Марии Дмитриевны много медалей, а грамот — целая стопка. Перечислим, хотя бы, самые важные её награждения за трудовую и общественную деятельность. В 1959 году М. Д, Головачёва занималась перепиской населения. Выполнила задание аккуратно и в срок. У неё не оказалось ни одного отказа гражданина от переписи. Получила благодарность правительства СССР за участие во Всесоюзной переписи населения. В 1946 году она награждена медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войн 1941— 1945 гг.",  а также медалью "За доблестный труд.  В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира  Ильича Ленина" и медалью  "Ветеран труда". У неё —4 медали в честь юбилеев Победы, Почетные знаки профсоюза, комсомола, пионерии.
Вызывает интерес 1-я грамота Марии Дмитриевны, подписанная секретарём Калачинского райкома ВЛКСМ  Кузнецовым.   На простенькой половинке листочка  в чёрно-белом исполнении — два барельефа  вождей. Но содержание, дата — важная историческая значимость!  "Почётная грамота Калачинского райкома ВЛКСМ выдана тов. Головачёвой Марии (НСШ)  за лучшие показатели в районном соревновании комсомольско-молодёжных бригад на весеннем севе в 1943 году". Пионервожатая Мария Головачёва не только с пионерами собирала металлолом, колоски на полях, сушила картофель для фронтовиков, но непосредственно  участвовала в колхозных делах, даже возглавляла комсомольско-молодёжную бригаду в колхозе на весеннем севе! Лучшие показатели у этой бригады! Такова Мария: в свершении дела она ни себе, ни другим не давала покоя, если работать, так —  отлично, не жалея сил для Победы! В военную пору она получила ещё две красочные грамоты, которые раскрывают работу Марии не только в школе, но и в рабочем посёлке. Одна от 10 декабря  1943 года: "Обком ВЛКСМ награждает настоящей грамотой пионервожатую Калачинской н/ср. школы  Головачёву М. Д. за умелое руководство пионерской организацией, за хорошую постановку воспитательной и общественно-полезной работы среди пионеров и школьников". Другая грамота — от 3 февраля 1944 года:  "Грамота выдана Омским областным советом Осовиахима  за активную оборонно-массовую работу в дни Великой  Отечественной войны и личные заслуги в выполнении постановления  СНК  СССР от 2 июля 1941 года "О всеобщей обязательной подготовке населения  к  ПВО".  И в завершение военных лет — грамота (по облику такая же, как первая): "Тов. Головачёва  М. Д., райком партии и райком комсомола награждают Вас Почётной грамотой за самоотверженный труд в дни Великой Отечественной войны и хорошую организацию внутрисоюзной работы". Дата: 30 июня 1945 года.
       — Все награды у нашего замечательного профсоюзного активиста заслуженны  по праву, — отозвалась о М. Д. Головачёвой председатель Калачинского райкома  профсоюза  Надежда Ивановна Лукашова. — У неё три грамоты Министерства просвещения РСФСР  и ЦК профсоюза, более десяти Почётных грамот местных органов власти и общественных организаций.  Ни у кого из рядовых членов профсоюза в районе нет столько поощрений.   
Работники просвещения, кроме основной работы,  свершали многие дела  на общественных началах, то есть без оплаты за труд. Библиотекарь участвует в проведении классных, общешкольных вечеров в нерабочее время. А поездки учащихся по местам боевой славы, в которых всегда задействована  была М. Д. Головачёва  как надёжный воспитатель — это же 24 часа беспокойства о детях. Но Мария Дмитриевна никогда на  занятость не роптала. Нужно школьному коллективу — означало для неё: надо делать. Впервые денежное вознаграждение она получила по приказу  директора школы А. Я. Гебеля  3 октября 1970 года. Вот как было записано в этом приказе: "За активное участие в ремонте школы летом 1970 г. и большую работу по обеспечению учащихся учебниками премировать библиотекаря Головачёву М. Д. десятью рублями".  Это плата за труд физический — покраска пола, окон, дверей, перенос учебников для всех учащихся школы.
Для семьи Мария Дмитриевна выкраивала  время. Подрастал сын, и ему мать уделяла постоянно свою заботу, хотя он с детства был приучен  быть самостоятельным.
Возбуждены радостью мать и сын,—  состоялся торжественный выпуск воспитанников детского сада. Подходя к дому, Гена, заглядывая на ходу матери в лицо, заинтересованно спросил:
— Мама, я не буду больше носить короткие штанишки? Ты мне купишь длинные?
Смеётся  Мария Дмитриевна:  сынок стремится стать взрослым.
— Папины оденешь.
— Ой, мама, они же длинные. Их надо отрезать. Можешь купить новые брюки?
1 сентября 1949 года  с букетиком сиреневых астр шёл  Гена с матерью в школу. На нём чёрные брючки, ботиночки и белая рубашечка.  Гладко причёсан коротенький белёсый чубчик.  Всё сделала Мария Дмитриевна, чтобы сын её прилично выглядел и не отличался от других. Мальчик беспрерывно задавал дорогой матери вопрос за вопросом:
— Мама, знаешь мою учительницу?
— Хорошо знаю.
— Она строгая?
— Очень требовательная.
После уроков Гена весело сообщил:
— Нас будет учить тётя Лида! Строгая, но хорошая.
— Сынок,— поправила его мать, — теперь ты должен звать её не тётя Лида, а Лидия Андреевна — так зовут всех учителей, по имени и отчеству. 
Лидия Андреевна Процко (известная нам как Плеханова) была действительно строгой учительницей. Несмотря на её дружбу с Марией Дмитриевной, она не баловала Гену высокими оценками по предметам, а добивалась от него прочных знаний. В 1-м классе у Гены оценки "4" по чистописанию и рисованию, а по остальным предметам — "5". За 3 последующие годы учёбы в начальных классах не мог он одолеть чистописание, чтобы получить высшую отметку. Рисование — беда для него, и для учителя, и для матери. Со 2-го класса  у него в табеле только оценка "3".  С такой отметкой завершил Гена 4-й класс, имея шесть "пятёрок" и  три  "четвёрки".  Зато в характеристиках Лидия Алексеевна  представила его отменным мальчиком: "Пионер. Звеньевой. Активно участвует в общественной жизни класса…  Старается получить прочные знания. Настойчив он в достижении (результата). Много читает художественной литературы. Дисциплина отличная". Так описан третьеклассник. После окончания  4-го класса Лидия Алексеевна дополняет черты его характера: "Хороший общественник и товарищ. Любит справедливость. Он требователен как к себе, так и к товарищам. Инициативный, исполнительный"  Уже в 3-ем классе Гена отвечал за выпуск стенгазеты. Участвовал в 4-м классе в школьной художественной самодеятельности. На смотре художественной самодеятельности  за выразительную декламацию стихов получил премию      
25 мая 1953 года завершилась учёба учеников начальных классов, а 31 мая Гена Головачёв участвует в районных спортивных соревнованиях учащихся школ. С соревнований он пришёл домой возбуждённым и с разу же сообщил матери:
— Мама, на соревнованиях по прыжкам в длину среди младших школьников я занял 3-е место. Мой результат — 3 метра 58 сантиметров. Вот диплом 3-й степени. Команда младших классов нашей школы заняла второе место в эстафете из четырёх ребят. Я тоже бежал. Общекомандное место у нас второе. Дипломы у меня, мама, — сейчас лето, потом передам их в школу.
Мать довольна спортивными успехами сына. Теперь Гена большую часть своего свободного времени  стал отдавать спорту. Он, четырнадцатилетний, в школе чемпион по лыжам в средней возрастной группе.   В летней областной спартакиаде школьников 1958 года Геннадий чемпион в беге на 100 метров (12,3 секунды). Через год на областной летней спартакиаде он чемпион среди учащихся в беге на 200 метров  (25,7 секунды) и в беге на  400 метров (56,8 секунды).  Команда баскетболистов района, в ней участвовал и Геннадий, завоевала в области второе место среди школьников.
После окончания начальной школы Геннадий Головачёв в младших классах  усиленно и осознанно занялся учёбой. 7 классов он завершил круглым отличником, получил Похвальную грамоту. В характеристике классный руководитель, Анастасия Федотьевна Карбина о нём тепло отозвалась в характеристике: "Мальчик способный, развитый. За хорошую учёбу и примерное поведение имеет несколько благодарностей в приказах по  школе  Весёлый, жизнерадостный. Активный общественник. Инициатор многих хороших дел в классе. Член ВЛКСМ".  Геннадий во многих делах школы был впереди. Занял 1-е место по сбору металлолома — получил 1-ю премию. По сбору макулатуры тоже выдали паремию. Как лучшего  спортсмена, его наградили грамотой и занесли на школьную Доску почёта. За участие  в смотре школьной художественной самодеятельности Геннадия  наградили также грамотой. Он с вдохновением декламировал стихи поэтов. Всесторонне развитого, проникнутого духом  коллективизма — таким мать  готовила сына к жизни. 
Друзья у Гены увлечены делом.  То, что запало в юношестве, осталось на всю жизнь. Мишу Пескова захватило радиодело. Он на местном радиотелевизионном заводе чинил электронную аппаратуру. Витя Штельмах полностью посвятил свою жизнь спорту, работая учителем физкультуры. Гена овладел всем, чем увлечены были его друзья, но отдавал  предпочтение  общественной работе. Он весь с головой уходил в школе в подготовку вечеров, книжных выставок, в организацию спортивных соревнований. Сам находил себе занятие и, как мать, энергично брался за осуществление задуманного.
Подошла пора окончания средней школы, и Мария Дмитриевна спросила сына:
— Куда надумал направить свои стопы, Гена?
— Вот бы мне поступить в Казанский  институт гражданской авиации. Знания там дают крепкие. Хочу конструировать самолёты. Я стараюсь в школе углубить свои познания по математике и по физике. Для меня предстоят серьёзные испытания.
— Почему в Казань, а не в Омск? Ближе — лучше. Я бы с тобой чаще виделась.
— Ехать далеко — трата денег. В Омске много неплохих вузов, — поддержал Марию  Александр Гринцов. — У нас лишних денег нет.
Не смутило юношу, что родители не могут устроить ему вольготное студенчество.
— Буду экономить, — ответил им Головачёв. — Моё желание — учиться в Казани.
С аттестатом об окончании средней школы и великолепной характеристикой двинулся  Геннадий в Казань. Но планы его сорвались. В дороге он заболел — не остерёгся, и в тамбуре вагона его прихватил сквозняк.  У него поднялась температура, довольно высокая, заболело горло, вскочили чирьи. Молодость не подсказала ему, что даже в жаркую погоду следует опасаться сквозняков, которые в тамбуре вагона при открытых противоположных дверях прошивали насквозь. Пришлось ему обратиться в Казани не в приёмную комиссию по сдаче экзаменов, а к врачам в поликлинику. 20 августа обескураженный абитуриент вернулся домой.
— Какой удачный и неудачный для тебя, Гена, этот 59-й год — успешно школу окончил, а в институт не попал. Горячим молоком с мёдом отпою я тебя, ты у меня быстро поправишься. Как же ты, сынок, не поберёгся? Сквозняк, кто к нему не привык, любого здоровяка свалит, — приговаривала с сердечной теплотой мать, хлопоча над сыном. — Я тебя вылечу. Вечером посидишь над паром варёной картошки, и горло твоё перестанет хрипеть. Выпей таблетки, что врач тебе прописал.
Материнская забота дала результаты: уже на третий день Геннадий заявил матери:
— Я здоров, мама.
— Не балагурь, сынок. Сказки мне не рассказывай. Ещё три дня ты не будешь выходить из дома — август уже не июль, тем более что уже конец месяца подошёл. Сходишь ещё разок, сынок, в поликлинику.
— Никуда я не собираюсь идти. Хочу сказать тебе, мама, стоит ли терять год? Думаю в августе поступать в институт на заочную учёбу.
— Я тебе тоже об этом хотела сказать, — обрадовалась матушка. — Учиться — всегда пригодиться. Я вошла  в жизнь с семью классами.  Работала на хлебозаводе и училась в вечерней школе №3  в Омске. Разве плохо, что у меня среднее образование?
— И тебе, Гена, — поддержал Марию Дмитриевну Александр Емельянович, его отчим, — следует выбрать не заочное, а вечернее обучение, так как тебе нужны, Гена, не корочки, а знания.
— Конечно, вечернее обучение лучше, — ободряла сына мать. — Завтра я принесу справочник по вузам. В Омске много институтов  с вечерним обучением.  Выберешь.
Через неделю он поехал в Омск. И его потеряла мать. Забеспокоилась она.
— Саша, опять, наверное, заболел Гена. Уехал, и ни слуха, ни духа от него. Где его искать, ума не приложу. Сходил бы на почту, и мне б позвонил. Точно он заболел.   
— Не надо, Маша, пускаться в панику прежде времени, — спокойным тоном   заметил ей муж. — Гена поехал не узнавать, а устраиваться, за неделю, видимо, все проблемы не успел разрешить
Вечером, в пятницу, Геннадий вернулся домой, приехав вечером пригородным поездом. Прямо с порога он сообщил обрадованной матери:
— Мама, я студент Омского политехнического института. Сдал приёмные экзамены.
— Уже успел?
— Буду учиться на вечернем отделении и работать. Устроился на завод.
— На какой? — поинтересовалась мать.
— На военный завод, почтовый ящик №64.  Принят там слесарем. Уже поселился в заводском общежитии. Я доволен.
— Выходит, наш пострел везде поспел, — с улыбкой заметил Александр Емельянович.— Молодчина!
— 14 сентября выхожу на работу.
— Уже в понедельник? И дома не побыл, — огорчилась мать. — Хорошо, что близко. Будешь каждое воскресенье приезжать.
— Мария, Гена не сможет часто бывать дома — он же вечерами будет учиться — заметил Гринцов. — Наверное, в субботу и воскресенье будут занятия. 
—И домой не будешь приезжать? — спросила мать у сына. — А как же я? Буду переживать, сынок.
— Буду-буду, маменька приезжать. Не беспокойся. Сама приедешь. Завод и общежитие рядом с вокзалом, только надо железнодорожные линии перейти.
— Вон ты куда устроился?! Хороший завод. Железнодорожный виадук перейдёшь, и — ваше общежитие, — обрадовано сообщила Мария Дмитриевна.
Так началась трудовая и учебная жизнь у сына Марии Дмитриевны. В субботу и воскресенье, зная, когда приходит электричка, мать, отодвинув шторку, выглядывала в окно: не приехал ли её сыночек Гена. Он действительно не часто приезжал в Калачинск, так как и трудился упорно, и основательно штудировал изучаемый вузовский материал. Захватывали его и спортивные занятия. Летом, в июне, он стал чемпион общества "Труд" в беге на 100  метров (11,9 секунды),  второе место у него по прыжкам в длину с разбега (5 метров и 41 сантиметр). Команда "Красная звезда" по ручному мячу (в ней играл Головачёв) первенствовала в спортивном обществе.
Однако работу и учёбу, а он к ним прикипел, Геннадию пришлось прервать. В ноябре 1961 года Мария Дмитриевна доверительно сообщила Лидии Андреевне:
— Гена служит в армии, — и была немногословна: чувствовалось её переживание, беспокойство за сына.
Письма Мария Дмитриевна получала из Рава-Русская, там служил её сын-солдат. Это недалеко от Львова, на северо-запад по железной дороге, к границе Польской Народной Республики.  Сын сообщал, что служба идёт у него нормально, у командиров к нему претензий нет. В следующем письме сынок прислал матери фотокарточку. На фотографии Геннадий  и его товарищи по службе бодры и весёлы.
Мария Дмитриевна  всегда с охотой могла говорить на любую тему, но никогда не судачила о себе, тем более о своей семье. Однако она подошла как-то к Лидии Алексеевне в школе и загадочно сказала ей:
— Зайди, пожалуйста, к нам и посмотри, что прислал твой ученик.
— Что? — спросила учительница.
— Сюрприз! Даже три их. Скажи тебе, ты и не зайдёшь к нам, а мой Гена, наверное,  скоро  демобилизуется.
— Не можешь, Маша, без таинственности?
— Просто хочется, чтобы ты побывала у нас.
Лидия Процко не замедлила явиться.
— Что же такое у тебя есть, Маша? Показывай! — садясь на стул у стола
решительно заявила учительница. 
— Саша, достань из комода пакет, завернутый в газету, — попросила Мария мужа.
Мария Дмитриевна развернула газетный свёрток, поданный ей Александром
Емельяновичем, и раскрыла Лидии  грамоты.               
— Какие красивые! — восхитилась учительница.
— В письме прислал. Грамоты,  подписанные командирами его войсковой части, — с гордостью объявила Головачева. Улыбался и Гринцов, не проронивший  до этого в присутствии Лидии Процко ни единого  слова. 
— За что же удостоен мой ученик? — задалась вопросом учительница и стала читать: — "За достигнутые успехи в боевой и политической подготовке и примерную воинскую дисциплину награждается рядовой Головачёв Геннадий Семёнович. Командир войсковой части 86625 подполковник Молчанов. 6 ноября 1962 года". Во второй ещё красочнее: "За отличные успехи в боевой и политической подготовке и высокую воинскую дисциплину в зимнем обучении 1963 года".  Какими эпитетами удостоен он:  "отличные" и "высокие". Одну награду он получил в июне, а вторая грамота вручена  в октябре. За что, сейчас прочтём. — И продолжила чтение: — "За хорошую организацию и руководство спортивно-массовой работой в части и подразделении в 1963 году". Узнаю Гену — коллективом руководил. Две грамоты подписаны командиром воинской части 82715 генерал-майором Самаркиным. Почему молчала об этом всё время,  Маруся? Надо в школе показать, как бывший ученик служит в армии. Чего таиться?
— А что хвастать? Приедет, увидят. Он у меня сержант. — Не раскрывала Мария Дмитриевна свою гордыню, но чувствовалось, что её душа с избытком, через край, полна материнским  высокомерием — не зря же она пригласила к себе домой Лидию. 
— Его, наверное, оставят в армии, — предположила учительница. — Такие  боевые парни очень там нужны.
— Ещё чего? — встрепенулась Мария. — Я его три года не видела.
— На его плечах неоконченный институт. Не думаю, что Гена на это решится.
За учёбу он крепко держался. Что тут толковать?  В последнем письме написал, что скоро приедет, — высказал своё предположение молчаливый  Александр Емельянович.   
— А ведь срок службы у сына завершается, — выразила сомнение мать.
3 ноября лёгкий снежок накрыл всю Советскую улицу, на которой они жили.    Мария Дмитриевна из окна любовалась новизной снежного покрывала, накрывшего нежным белоснежным пухом тротуары, шоссе, крыши домов. Из-за оголённых клёнов и белизны снега улица похорошела и, казалось, расширилась.
— Светлее сегодня.  Люди с злектрички в воскресный день протаптывают дорожки к базару. — И вдруг она громко воскликнула: — Саша! Смотри: Гена идёт!
Ей бы надо выскочить навстречу к сыну, но у неё от радости подкосились ноги, и она медленно опустилась на стул. Пока Александр Емельянович раздумывал, что ему надеть: сапоги или валенки, Геннадий вихрем влетел в дом.
— Здравствия желаю, мои дорогие родители! — чётко и громко произнёс он. — Гринцов подал ему правую руку.
Геннадий из кухни заметил сидевшую на стуле у окна мать.
— Мама, ты заболела? — с тревогой спросил он.
Только после этих сыновних слов она соскочила и бросилась к Гене. Обняла его, крепко прижала к себе и принялась целовать его пухлые щёки — выплеснулась её любовь через край. Слёзы радости бежали из её глаз.  Но и как ей не торжествовать?! В её  обхваченных руках её  единственная отрада. Казалось, мать не выпустит из объятия сына
За столом с яствами, спешно собранными Марией Дмитриевной, Геннадий вдруг объявил родителям:      
— Через день, во вторник, я еду в Омск.
— К чему такая поспешность? — Глаза матери округлились. — Я так ждала тебя, Гена!  А ты даже дома не поживёшь.
— Мама, 11 ноября три года назад я покинул Омск. Хочу ровно через три года, как будто никуда не уезжал, приступить к занятиям.  Мне надо заранее обосноваться на заводе, в общежитии, в институте, встать на комсомольский учёт.  Я же далеко не уезжаю, мама. Через неделю буду дома. 
Мария Дмитриевна не стала перечить, лишь сказала ему:
— Ешь, сынок, огурчики. Я и Саша специально солили для тебя.
Прибыв на зимние каникулы, Геннадий заинтригованно заявил родителям:
— Зимнюю сессию я завершил успешно — по всем предметам получил  "отлично".
Хочу перевестись в НЭТИ.
— Расшифруй, Гена, что это за НЭТИ?  — спросил его Александр Емельянович.
— Папа, это один из лучших институтов в стране — Новосибирский электротехнический  институт. Требования там высокие. Учиться там, я считаю, за честь.
Мария Дмитриевна промолчала, а Александр Емельянович заметил:
— Стоит ли менять одно на другое? Дипломы институтов ничем не отличаются один от другого. Окончишь вуз, тогда и действуй.
Не понравилось Гринцову, что Геннадий начал метаться:  ему бы завершать учёбу в одном институте, а не перебираться в другое учебное заведение. Канитель навязывает. Материнское беспокойство об его материальном положении продлиться. Нужно оно им?
Но Головачёв не отступал от своего замысла:   
— Там крепкий  преподавательский состав. Я хочу на очном отделении получить прочные знания. Я взял в политехническом институте все документы, за время каникул съезжу  в Новосибирск и улажу там все свои дела.
После поездки в Новосибирск Геннадий с вдохновением сообщил родителям: 
— Меня зачислили в институт!
— Тебе, Гена, засчитали все предметы, сданные тобой? — поинтересовался у него  Гринцов, настроившись получить удовлетворяющий ответ
— Меня приняли на первый курс. Начну учёбу со второй сессии.
— Что?! — необычайно удивился Александр Емельянович. — Зачем туда переходить? Это же потеря времени, и исчисляется  полуторами  годами.
— Не полтора, папа, а год. Зато я доволен. Увольняюсь с работы и еду из Омска в Новосибирск.
Когда остались вдвоём, Гринцов заметил супруге:
— Почему, Мария, ты промолчала, ничего не сказала сыну? В его возрасте заканчивают учиться в институте, а он только начинает.
— Ему уже 22 года, голова на плечах есть, пусть решает, как ему лучше. Я ему жизнь не буду устраивать.
— Но тебе вновь беспокойства. Снова начнёшь посылки посылать.
— Саша, от этого мы не обеднеем. Он же мой сын, к тому же, единственный. Как же мне о нём не думать?  Из дома я не последнее отрываю. Корова есть. Летом Геннадий  поможет косить сено. Стоит ли о какой-то посылке беспокоиться.
На этом семейный разговор закончился, как бы зацементировался, к нему не возвращались, со знакомыми, даже с родственниками не судачили об этом. Если кто-либо из калачинцев спрашивал про Геннадия, Мария Дмитриевна коротко отвечала:
— Учится.
— Так долго? — удивлялись.
— Он же в армии служил. — На этом и исчерпывались  расспросы.
Затем, когда Геннадий окончил институт,  Мария Дмитриевна по-прежнему не особенно расспрастронялась о сыне в присутствии Саши.
— Работает в Новосибирске, — посвящала она очень кратко интересующегося калачинца. И не добивались от неё большего, зная её привычку, не разглагольствовать о сыне. Но иногда переспрашивали:
— В Новосибирске? Не в Омске?
— Он же окончил НЭТИ.
Марии Дмитриевне имела полное право рассказать о сыне, хотя бы то, что она знала о нём со слов самого Геннадия, хотя бы о том, как не просто складывалась у него учёба.  Однако пересуды о семье ей не нравились.
  Не юным пареньком начал Геннадий Головачёв новосибирскую учёбу, а возмужалым юношей. У него за плечами был трудовой стаж заводского рабочего, трёхгодичная служба в армии. Хотел бы или не хотел, но он этим и выделился среди восемнадцатилетних студентов. Тем более что Геннадий не мог учиться спустя  рукова, жить вне общественной работы — сказались школьная, рабочая и армейская закалки. Спортивными тренировками и соревнованиями, художественной  самодеятельностью, конференциями, диспутами  заполнились его  студенческие годы во внелекционное время — в этих делах Гена Головачёв всегда был в первых рядах. На курсе комсомольцы  избрали  его  секретарём комсомольского  комитета, а  затем он стал комсомольским вожаком факультета без отрыва от учёбы.  Его учебной практике в Алтайском крае и в Татарском районе  Новосибирской области дали высокую оценку его знаниям и умениям Е практической работе. Как и во многих институтских делах,  проявил себя Головачёв только  положительно.   
  1 июля 1969 года в НЭТИ — выпускной вечер, сыну М. Д. Головачёвой вручили вузовский диплом, и он позвонил матери:
— Мама, мне предлагают остаться при институте секретарём комитета ВЛКСМ.
Что ему могла ответить мать? Хорошо это или плохо? И она сказала Геннадию: 
— Решай сам, сынок, — тебе жить и работать. Ничего не могу тебе посоветовать.
Уже 8 июля Головачёв приступил к работе в новой должности. Мария Дмитриевна сказала мужу:
— Саша, продавай корову. Она нам больше не нужна. Гена, наверное, не приедет косить сено. Стоит ли нам возиться с хозяйством — у тебя уже пенсионный возраст.
— Ещё годик подержим, Мария. Вдруг Гена вернётся в Калачинск. — Александр Емельянович уверовал, что выборная должность не долговечна — переизберут, и иди, куда хочешь. Вот ведь какая может быть напасть. 
Полтора года  Головачёв вёл успешно комсомольские дела в институте. В январе 1971  года активного комсомольца  избрали  2-м секретарём  Кировского  райкома ВЛКСМ  города Новосибирска. Полный молодого задора и энергии, он проявлял инициативу во  многих молодёжных мероприятиях, работал  всегда с увлечением, не откладывая ничего на потом. Был принципиальным на собраниях,  при поведении дискуссий, обладал глубокими техническими и гуманитарными знаниями для беседы с молодёжью — пригодилось углублённое чтение различной литературы, в том числе художественных книг, в школе и в институте.  Активист Головачёв был взят на заметку парторганами как перспективный работник.  И продвижение его по работе пошло семимильными шагами.
Только 11 месяцев проработал Геннадий Головачёв 2-м секретарём райкома ВЛКСМ.  В конце декабря его избрали секретарём Новосибирского обкома ВЛКСМ. Два года он руководил в области идеологическим молодёжным фронтом, затем был переведён в аппарат  Новосибирского обкома КПСС.
Марию  Дмитриевну  спрашивали, чем занимается её сын в Новосибирске. На её месте после такого вопроса другая женщина взахлёб  часами бы говорила о сыне, о его эрудиции и организаторских способностях, Мария Дмитриевна без вознесения Геннадия,  без всякой расшифровки его деятельности просто отвечала:
— В обкоме работает. — И даже не сообщала, в каком обкоме — комсомола или партии, а  Головачёва  в полной мере могла гордиться своим замечательным сыном. 
Рассуждая  в уме, она одобряла себя: "Хорошо, что я ничего не рассказала про себя Геннадию. Спокоен он. Работает и работает. Знал бы мою истинную биографию, всё время её биографическая история щемила  бы его душу. Нашёлся бы любознательный столоначальник и спросил его: "Чем твои  предки занимались до  17-го года?". Выложил бы ему сын всё — он  ведь очень  честный.  И как посмотрели бы тогда на него, активиста, канцелярские чиновники?".
Геннадий Семёнович Головачёв, определённый в обкоме партии  лектором отдела пропаганды и агитации, увлёкся новой работой. Перед чтением лекции, у него появилась возможность углублённо  готовить материал для содержательного раскрытия темы.  За три с половиной года он, как  лектор обкома,  побывал во всех районах области. Выступал в райцентрах, на заводах и фабриках,  в совхозах и колхозах.  Научился  владеть и  интеллигентской и рабочей аудиториями.
Бюро Новосибирского обкома партии рекомендовало в 1977 году Г. С. Головачёва  в аспирантуру Академию общественных наук при ЦК КПСС.
— Геннадия направили учиться в Москву, — отвечала лаконично всякий раз Мария Дмитриевна  калачинцам, не уточняя и не разъясняя деталей.
Если говорить о семейной жизни, то у Марии она шла без изменений. Так и продолжала жить с хмурым и молчаливым Сашей. У Геннадия Семёновича постепенно складывался семейный очаг. Комсомольская свадьба. Людмила, жена его, училась вместе с ним. Появились дети: первоначально Лада, потом Женя. Всего три  раза побывала в гостях у новосибирцев  Мария Дмитриевна. Пожила она у них недолго, всего два-три дня. Свекровь познакомилась с невесткой, познала внуков, оглядела квартиру, их неброскую мебель. Всем, что увидела мать, осталась довольна. Уже на второй день её пребывания у сына звонил обычно ей Гринцов: "Мария, когда приедешь?". Боялся, что  останется нянчиться с внуками? Она моментально после его звонка егозилась: надо ей немедленно ехать. И являлась перед глазами  невенчанного мужа.
Геннадий Семёнович, когда приходилось выезжать ему в командировку на запад, мимо Калачинска не проезжал — всегда проведывал мать. Переночует ночь, и уезжал. Однажды Геннадий  приехал с семьёй (у него был отпуск). Прожили несколько дней, мать доверчиво сказала сыну:
— Гена, Саша бурчит: много колготы с детьми.
Радости для человека в пожилом возрасте мало, когда собирались в небольшой комнате 6 человек. По-другому, наверное, относился Гринцов, если бы приезжала к нему кровная родня  Сын понял мать, да и квартира-то однокомнатная — в самом деле, тесно.  Собрались Головачёвы и уехали. Мария  Дмитриевна их не задерживала. Геннадий Семёнович  осознал, что хоть и зовёт Гринцова папой, он ему чужой человек. Поэтому визиты его к матери всегда были скоротечными — переночевал ночь и уехал. Сердце его всегда щемило, что мало пожил у матери или давно её не видел — беззаветно её любил, дорожил ею, не было для него более роднее матери человека. 
В Новосибирский  обком КПСС   Г. С.. Головачёв вернулся после учёбы  в Москве кандидатом философских наук. Его утвердили заведующим отделом, а в мае 1985 года  избрали Геннадия Семёновича Головачёва  секретарём Новосибирского обкома КПСС.  Не предполагала Маруся, когда покинула поезд 1 января 1942 года, что  несёт на руках будущего инициативного организатора и учёного философа. В Новосибирской области товарищ Головачёв проработал секретарём обкома партии  год. В мае 1986 года  его перевели на работу в Москву. Секретариат ЦК ВЛКСМ утвердил Геннадия Семёновича Головачёва  ректором Высшей комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ.  Это  была оценка знаний и организаторских способностей сибиряка.
В это время эпоха спокойствия в стране Советов завершилась. Началось ускорение, а затем перестройка — ломка всего общества.  А будет ли лучше? Многие  задавали этот вопрос. В тупик ставил он и Марию Дмитриевну, хотя она систематически читала многие центральные газеты.
— Что творится кругом, непонятно? Утверждают, что идём вперёд, а продуктов в магазинах с каждым  днём всё меньше и меньше. Куда двигаемся мы? — вопрошала Мария Дмитриевна Головачева.  — Позвоню Геннадию. Пусть объяснит.
— Звонила Гене? Что он сказал? — спросил её муж.
— Ответил, что по телефону всё не объяснишь — долго, сказал, надо рассказывать. Не понимаю я, что вершится в стране. Мне, по крайней мере, не всё ясно. Этот ещё, как его,  Нагорный Карабах! Надо нам, Саша, что-то предпринимать.
Марии никогда и в голову не приходило, чтобы взяться  ей за какие-нибудь политические акции, просто она не знала, по какому руслу польётся их жизнь, а по тому и беспокоилась. Пришла она однажды с работы, муж и говорит ей:
— Мария, приходили рабочие совхоза и предлагали купить сахар в мешках. Они вырастили сахарную свёклу, поставили на завод клубни, а им вместо денег выдали сахар. Вот они и занялись торговлей. Будем брать сахар?
— Бери, Саша! Надо самое необходимое закупить.
Два мешка сахара установили в угол — запас: 1 центнер сахара. Приобрели два ящика водки, 30 пачек сигарет, хотя Гринцов не курил, ведёрный бидон соли, сто коробок спичек, десяток электролампочек, в кладовую поставили мешок цемента и большую кастрюлю и два ведра песка — всё заготовили, что было дефицитом в войну. Сухарей Мария Дмитриевна не сушила, так как была уверена, что, если будет туго с продуктами, хлеб выдадут по карточкам. Накупил всего, что было в войну дефицитом. А запас брюхо не режет. Пригодися.
Ещё один важный вопрос мучил Марию Дмитриевну.
— Что за Ельцин? — спрашивала она. — То вознесут его, то он становится плохим. Ничего не поймёшь. Поясните, пожалуйста, мне.
"Что за Ельцин", наверное, не смог бы объяснить и её сын Геннадий Семёнович. Он, вступив в должность ректора,  ознакомился с жизнью москвичей, которые по своим поступкам, на его взгляд, резко отличались от сибиряков. Занимаясь во время учёбы в Москве в Академии общественных наук при ЦК КПСС, он не замечал, чтобы так выпячивались негативы, как это стало видно ему, работая в столице. Правда, он считал, что и в Академии кое-кого на пушечный выстрел нельзя подпускать к кафедре — читали они лекции, разжёвывая  чужие мысли,  своих взглядов, суждений не показывали (были ли они у них?), хотя считали себя цветом духовной науки, теоретиками. Есть в Академии учёные мужи. Но почему  они терпели пустоцветов, прилипал к науке, совершенно нетворческих людей?
Г. С. Головачёв,  прежде всего, сделал чистку в Высшей комсомольской школе: он от преподавательских должностей освободил деток сановников, которые не имели никакого научного веса, никакого отношения к делам комсомола. Это было в его власти.  Но как очистить всю Москву от слякоти? Он сочувственно относился к Ельцину, который, будучи 1-м секретарём Московского городского комитета партии,  в столице сшибал головы 1-м секретарям райкомов, которые давно оторвались от масс. Понимал Головачёв, что появившаяся деформация общества окрепла и  сметёт Ельцина. Что и произошло вскоре  на самом деле.
Головачёв взвешивал Горбачёва и Ельцина.  У первого много трескотни, его выступления после поездки заграницу припахивали предательством тому делу, которому он присягнул. Другой же, Ельцин,  показал себя низвергателем московских бюрократов, ратовал яро за справедливость. И ему чиновники, пропитанные плесенью, закрыли все входы и выходы для участия в предвыборной кампании. Но как ему не посочувствовать?
Поэтому, когда к нему, ректору ВКШ при ЦК ВЛКСМ, обратилась инициативная группа о проведении в  Высшей школе комсомола  предвыборной встречи со слушателями школы, ректор  Геннадий Семёнович  Головачёв дал согласие. Об этом пишет М. Полторанин в своей книге "Власть в  тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса" (стр. 65-67).  "Под видом встречи со слушателями-комсомолятами, — признался Полторанин, — пригласили в школу редакторов молодёжных газет и редакторов многих партийных изданий из союзных республик". Почти пять часов Б. Ельцин бросал в зал "злые слова о вседозволенности чиновников, о круговой поруке в коридорах власти" и прочую  едкую либерально-демократическую дребедень, чтобы возвысить себя. Эта изощрённая ложь в  выступлении  Ельцина, появлялась в газетах долгое время. Головачёв, как и Казанник, попал впросак — ловили на наживку,  как коммунистов, так и либералов. Позднее Г. С. Головачёв  убедился,  что  то,  что порицал и отрицал Ельцин в своих предвыборных речах, он, захватив вооружённым  путём власть, возвёл в кубическую степень, одарив страну незаживающей язвой. После поездки в США и Австрию Ельцина как бы подменили, в своих взглядах и действиях он повернулся на 180 градусов, стал служить не людям и идеалам социализма,  а денежному мешку, полностью подчинив себя Западу. После заграничных поездок оба деятеля, Горбачёв и Ельцин, как мартовские коты, обмякли к высокой идее державности, меняли круто свой облик, своё мировоззрение. Первоначально они скрывали свои затеи, им верили многие.
Ясно, что мог сказать Геннадий матери о Ельцине, который решительно боролся с чиновниками-бюрократами? Её соседка  говорила, что  Мария Дмитриевна темнит: не говорит, за кого она проголосовала.  Но это её личное дело.  Не таких политиков, как Головачёва,  обводили тогда вокруг пальца. Она не раскрывала никому свою тайну.  Для неё это важно: она берегла сына от злых языков, умела хранить свой личный секрет. Может быть, поэтому Мария Дмитриевна  в свои последние годы  почти ничего не говорила о жизни сына. 
А в Москве разворачивались события за событиями, которые не прошли мимо и Головачёва. Ещё при Горбачёве началась ломка прежних крепких устоев: Высшую  комсомольскую школу при ЦК ВЛКСМ  переименовали  в Институт молодёжи ЦК ВЛКСМ и Госкомтруда  СССР. Два хозяина. Один воспитывает, другой контролирует? Подрезают крылья комсомолу. В феврале 1993 года это учебное заведение преобразовали в Институт молодёжи (г. Москва). Ректором оставался   Г. С. Головачёв.
1991 год — год всеобщего раздрая в стране. Порядочные люди, с которыми в былые времена были добрые отношения, превратились в захватчиков. Их задача — урвать, отхватить для себя больше государственной или общественной собственности. Особенно они обнаглели в 1993 году. Комсомол владел добротными и хорошо оснащёнными учебными зданиями, корпусами общежитий и другими помещениями.  Кто учился в Высшей комсомольской школе, знает, какие блага были созданы для получения молодёжи знаний. И вот задумывали "прихватизаторы": нельзя ли ущемить Институт молодёжи и отобрать у него  некоторые здания. Но на пути новоявленных поборников "свободы" горой встал ректор. Его ничем нельзя прошибить, ни на какие уговоры, посулы он не шёл. Непоколебимой стеной стоял Головачёв, защищая интересы молодёжи. Разгорелись длительные жаркие "бои" местного значения. В помощь либералам подкатили орудия дальнего действия. Неприступен кандидат философских наук. Не хотел он менять свою совесть на бумажки. Даже угрозы его не пугали. Началась  осада по изнурению нервов. Предложили ему уйти по добру, по  здоровому. Не согласился. Уйти — отдать Институт растащиловке?  Ни о каком изъятии зданий не хотел он вести речь. Усилили натиск прихвастни либерализма. Не давали ректору  работать. Волчий билет обещали ему. Расправу над ним готовили на самом верху.  Пришлось подать заявление об уходе с должности ректора. Об этом записано в его трудовой книжке 3 декабря 1994 года. 
В июле1995 году Геннадия Семёновича Головачёва приняли профессором  общеуниверситетской  кафедры социально-гуманитарных наук  Московского городского педагогического университета.  В декабре 1995 года в квартире Марии Дмитриевны раздался телефонный звонок. Взяла трубку, и она услышала голос невестки Людмилы:
— Мама! Гена умер. Приезжай!
— Что случилось? — только это и сообразила спросить мать.
— Читал студентам лекцию.  Стало плохо. Вышел в коридор, и сердце остановилось.
  Каково матери, которая более полувека жила заботой о сыне?! Она малышом, подростком пестовала его, души не чая в нём, без бахвальства  гордилась успехами сына  в учёбе, работе, в научном подъёме, в его семейном счастье. И вдруг всё оборвалось. Слёзы беззвучно заливали материнское лицо. Сломили крепкого мужчину, некогда успешного спортсмена, который никогда не болел. Родные, сослуживцы на работе не слышали, чтобы Геннадий Семёнович жаловался на недомогание.  "Судьба ему готовила путь славный, имя громкое — народного заступника" и неожиданную смерть.
Марии Дмитриевне надо выехать в Москву на похороны сына.  Лететь самолётом? Такую возможность она отвергла сразу — никогда не  летала, и в 75 лет такой храбрости у неё нет. Поездом? Но она не помнит даже, когда   была на железнодорожном вокзале.
— Езжайте поездом, Мария Дмитриевна, обязательно, — в один голос говорили ей друзья и все знакомые.
И она решилась. Ехала в поезде и думала: "Зря, наверное, не раскрыла свою тайну сыну. Он бы поостерёгся. Я виновата в его смерти. Почему у матерей, у которых  один ребёнок, чаще бывают трагические случаи?". Материнское горе глубоко в душу спрятала Мария Дмитриевна. Никто из пассажиров в вагоне скорого московского поезда  не заметил, что с ними ехала бабушка, потерявшая  единственного сына. Всё спрятала в себя сильная женщина — горе на её лице не приметили. Возвращалась из Москвы и  не спала:  если закрывала глаза, сразу грезился маленький Гена: то он всем лицом заливисто смеялся перед ней, то резво  бегал по ограде, то бежал по асфальтированному тротуару к ней, шлёпался. Вздрагивала мать и, не открывая глаз, смахивала пальцами накопившиеся слёзы на веках. Снова пыталась уснуть, и перед ней являлись студенты университета, юноши и девушки,  с букетами красных гвоздик и роз. Всё красно от цветов и алого бархата! "А где же Гена? — колотилось у неё в голове. — Откликнись, сынок! Посмотри:  к тебе бегут Людмила Васильевна, Лада, Женя, внуки, с ними и я спешу …"    
 Съездила в Москву Мария Дмитриевна, похоронив любимого сына, но душевное спокойствие к ней никогда больше не приходило. Вряд ли можно было его в неё вселить. Однако внешне никто  не замечал, что скорбью убита мать — все горести и печали вобрала в себя она, стойкая женщина, и не раскрывалась перед другими. Твёрдый характер был у простой русской женщины. Все тягости жизни она несла на своих плечах, терпела невзгоды, и выдерживало её могучее сердце, личные трагедии её не сломили. Лишь седины  всё больше и больше, а потом полностью  посеребрили её белокурую  голову.
   Отметить 89 лет со дня рождения  бабушки прилетела в Калачинск к новому 2010 году из Москвы внучка Лада Геннадьевна с сыном Геной. Бабушка  обрадовалась внучке и правнуку. Душевная весёлость вселилась в неё. Она очень довольна была, что внуки и близкие знакомые 1 января отметили день её рождения. В один из вечеров  Лада Геннадьевна, разговаривая   с бабушкой об отце, почувствовала  душевное расположение Марии Дмитриевны, родной бабушки, к ней, сказала ей:
— Бабуля, через год тебе исполнится 90 лет. Это замечательно!  Но возраст, сама понимаешь, критический.  Всю жизнь ты носишь в себе какую-то тайну. Что у тебя есть, выкладывай, пожалуйста, хватит таиться.
Задумалась Мария Дмитриевна, чуть сдвинулись к переносице её седые поредевшие бровки, и она заговорила: 
— Знаешь, Ладушка, в своё время нас  раскулачили. Помню, был у отца под Великими Луками Псковской области, в деревне Басово  большой дом. Жили мы неплохо. Что было у нас в хозяйстве, не знаю — выветрилось из головы. Отца, мать, трёх моих братьев и меня, всю нашу семью, сослали на  Урал, в Соликамск. Жили в бараке. Отец работал на руднике. Там мы сильно голодали. Отец заболел. Не поднимался с постели. Перед смертью он сказал нам: "Похороните меня и бегите все отсюда, иначе вы умрёте здесь от голода". Схоронили его и решили бежать всей семьёй.  Мы думали, что нас будут догонять, искать. Сперва  шли лесами. Просили в деревне кусочек хлеба и прятались  в чащобах. Ночью шумели деревья, из-за  буйных ветров. Страшно. Долго шли и попрошайничали. Решили добираться ближе к дому. Ехали товарными и пригородными поездами, где слабее контроль. Старший брат Александр заработал немного денег и купил билеты на ленинградский поезд. Так мы оказались в Ленинграде. Пристроились с жильём на окраине. Александр и Егорий пользовались случайными заработками. Я и младший брат Ваня бродяжничали в городе.   
Мы питали надежду, что тут нас не отыщут. Но ни у кого не было документов. Однажды меня вместе с младшим братишком задержала милиция.  Мы заявили, что сироты — родители умерли в 1927 году. Своих родственников не знаем. Я всю жизнь боялась, что меня распознают. Меня и брата поместили в детский  дом. Там мы учились в школе. Меня определили по знаниям в 7-й класс. До нашей ссылки я училась в Великолукской средней школе.  До революции она считалась женской гимназией. Иногда я и Ваня украдкой проведывали нашу матушку. Детдомовцы нас выследили  и доложили заведующей  детдомом. Узнала я тайком, что на нас сделали запрос. Я и Ваня сбежали из детдома.   Александр тоже снова пустился в бега. Сменив место жительства, остался с больной матерью Егорий. Его я потеряла, ничего не знаю о нём.  Старший брат воевал с фашистами. Погиб. Похоронен Василий Дмитриевич Сорокин в братской могиле в городе Великие Луки, на своей малой родине.   
Тогда,  — продолжала рассказывать бабушка внучке, — братья дали нам немного денег и наказали: "Езжайте отсюда подальше". Направились в Великие Луки, чтобы выхлопотать документы — мы же без них никто. Кое-как добились. Когда выписывали мне свидетельство о рождении, спросили, когда я родилась, а я и не знала. Взяла и брякнула: "1 января". Так и записали. Может, внученька, чайку попьём?
— Нет уж, бабушка, досказывай, — настояла Лада.
— Взяла я билет в поезд дальнего следования. Помчал он нас на восток. Дней 10, наверное, ехали. Высадились в Омске. Город большой. Хватили мы в нём много лиха. Трудно очень было, пока я не нашла работу. Вот и пригнездилась, Лада, я с твоим дедушкой Сеней в Калачинске. Брата Ваню здесь похоронила недавно. Из родни одна одинёшенька. Позвоните вы из Москвы, я и довольна, что у вас всё в порядке.      
Свою тайну бабушки выложила внучка. Да, приходилось Марии Дмитриевне таиться. Но жила и работала, как все активные люди страны, к тому же, так трудилась, что завоевала уважение и авторитет у людей.
Не знала Мария Дмитриевна, что с принятием новой Конституции СССР в 1936  году все репрессированные кулаки были реалебитированы.  Они, как и все граждане, в конце 1937 года участвовали  в выборах в Верховный Совет СССР. Получали паспорта и жили в тех городах, в которых желали жить. В Великую Отечественную войну  бывшие репрессированные кулаки, их дети воевали с фашистскими оккупантами на фронте, защищая социалистическую Родину. Многие из них за героические подвиги были награждены  высокими правительственными наградами — орденами и медалями, удостаивались благодарностями товарища   Сталина.   За исключительно выдающиеся подвиги становились Героями Советского Союза. Тысячи бывших кулаков полегли на полях сражений, защищая родную землю. Но, хотя бы и знала Мария Дмитриевна, что прощены кулаки, она бы всё равно не сказала: "Я — дочь кулака", потому и хранила всю жизнь в тайне своё социальное происхождение. Это был её личный внутренний, хотя и пассивный, протест, потому что она знала, что её родители вместе с батраками трудились от зари до зари на поле в своём хозяйстве, не выступали против власти. За что такая кара?
Повзрослев, Мария Дмитриевна дала себе зарок: работать не хуже других, быть доброй к людям. Слово своё она с честью сдержала. Личную библиотеку она ещё при жизни передала Ивановскому детскому дому, расположенном в Калачинском районе.
Множество венков и цветов ярким пионерским костром легли к гробу  90-летней  неутомимой    работнице  просвещения. Плакала внучка Лада, оплакивали её друзья и знакомые. Ей бы ещё жить да жить. Отличная память в такие годы, разумные суждения, бодрость духа. Но злополучный мешок с сахаром, приготовленный на всякий случай, стал для неё роковым — зацепилась за него ногой. Упала. Сломала бедренную кость. Она стойко переносила боли. Но 2010 год стал для Марии Дмитриевны роковым. Через две недели после её падения тромб остановил работу её сердца.
Медленно двигалась траурная процессия  за "Газелью" с гробом. Осиротел балкон без 90-летней старушки. Замерли у тротуара ели, устремив острые пики вершин в небо. Слёзы капали из глаз у  последней оставшейся ещё в живых её пионерки Веры Жуковой (ныне она  Вера Васильевна Шабалина),  и с грустью она сказала:
—  Ушла наша гордость.
— Мария Дмитриевна, мы будем помнить всегда вас, — звучали митинговые слова на  кладбище, — Вы для нас пример. Спасибо вам, Мария Дмитриевна,  за то, что вы влили в нас энергию жизни.    
               
Г. Калачинск.
Май 2011 года.


Подписи к фотографиям
для повести "Мария Дмитриевна"

1. Маруся Сорокина — работница Омского хлебозавода.
2. Старшая пионервожатая жд. средней школы №2 ст. Омск Маруся Сорокина в городском пионерском лагере.
3.Семён Никонович Головачёв — муж Марии Дмитриевны.
4  Ефимья Андреевна Головачёва — мать Семёна Никоновича. .
5.   М. Д. Головачёва-Сорокина в кругу  друзей.
6. Головачёва Мария Дмитриевна — инспектор по детдомам Калачинского районо (1945 г.).
7.М.Д. Головачёва — библиотекарь Калачинской семилетней школы №3.
8. Коллектив семилетней школы №3. (Слева направо) 1-й ряд — Екатерина Михайловна Лепёхина,  Мария Дмитриевна Головачёва, Анастасия Федотьевна Карбина, Людмила Сергеевна Михайленко, Нина Архиповна Иванова, Галина Ивановна Грузнова,
2-й ряд — Анна Андреевна Угрюмова, Антонина Ивановна Масунова, Александра Леонтьевна Каргаполова, Анастасия Ивановна Бессонова, Мария Леонтьевна Чубатова, 3-й ряд — Мария Семёновна Яркова, Антонина Михайловна Серебренникова, Артур Яковлевич Гебель, Галина Петровна Шитко, Анна Ивановна Костюнина.
9. На фотоснимке работницы народного образования г. Калачинска.  (Слева направо) 1-й ряд — Н. В. Пичкурова, П. Ф. Шабалина, В. П. Шерстюк, П. А. Тамочкина, А. Г. Артемьева, М. В. Немыкина, 2-й ряд — А.Ф. Карбина, Мария Дмитриевна  Головачёва, А. И. Бессонова, Е. Д. Кривохвостова, А. Д. Федоренко, Т. И. Прокопенко.
10. Такой предстала перед избирателями Мария Дмитриевна Головачёва в качестве кандидата в депутаты Калачинского городского Совета депутатов трудящихся. 
          11. Депутат Калачинского городского Совета народных депутатов Мария Дмитриевна Головачёва.
12. 1982 год  Встреча трёх поколений в г. Омске.  2-ая слева — М. Д. Головачёва, справа — старшая пионервожатая средней школы №4 Галина Гааг. 
13.Фотоснимок М. Д. Головачёвой для районной газеты "Сибиряк".
14. Новая семья. На снимке: Мария Дмитриевна Головачёва, Александр Емельянович Гринцов и сын Марии Геннадий.
!5. М. Д. Головачёва на своём птичьем дворе.
!6. Задушевные соседки: наборщица типографии Валентина Петровна Арефьева и библиотекарь школы  Мария Дмитриевна Головачёва. 
17. Выпускники детского сада г. Калачинска. Во 2-м ряду, справа, 3-й — Гена Головачёв.
18. 1949 г. 1-й класс Калачинской семилетней школы. В 1-м ряду, справа, 3-й — Гена Головачёв. Над ним — учительница Лидия Алексеевна Процко.   
19. 1953 г. Выпускники 4-го класса. 2-й ряд (сидят), слева, 2-й — Гена Головачёв. В 3-ем ряду в белом платье — классный руководитель Лидия Алексеевна Процко.
20. Актив 7-го класса. Во 2-м ряду, слева, 4-й — Гена Головачёв.
21. 1953  г  Выпускники 7-го класса. В 1-м ряду (слева) 2-й — Гена Головачёв.   
22     1958 г. Друзья-девятиклассники на снежной горке: (слева направо) Миша Песков, Гена Головачев,  Доровский.
23. 1959 г. Перед построением первомайской колонны, у дома Головачёвых, стоят со знамёнами десятиклассники. 1-й, слева, — Геннадий Головачёв.
24. Десятиклассники после сдачи экзаменов. Лежит (слева) — Геннадий Головачёв.
25. На третьем году воинской службы настроение боевое. Справа — Геннадий Головачёв.
 26.Комсомольская свадьба. На снимке: Людмила и Геннадий Головачёвы.
27.. 1970 г. На память бабушке в день рождения Ладушки: "Бабуля, мне уже два года".
28. 1974 г., 8 марта. Мария Дмитриевна с двухмесячным внуком Геной.
29.. Кандидат философских наук Геннадий Семёнович Головачёв.
30. Мария Дмитриевна Головачёва перед уходом на пенсию.