Мертвее мертвого

  - Опять? - произнёс низкий мужской голос со смешливыми интонациями. Зашуршала грубая ткань, хальста, лежащего в полной темноте, куда-то перенесли и грубо бросили на твердый стол.
  - Опять. - устало вздохнул еще один голос, более высокий, но тоже явно мужской.
  - Кто на этот раз?
  - Хальст из налоговиков. Шмякнулся посреди зала, когда бежал к начальнику с докладом. Инфаркт, наверное.
  - Ну да, "инфаркт". - низкий голос немного стих, видимо, его обладатель отошел от стола к другому краю помещения. Загремели какие-то железяки.
  - Может быть. Слушай, я бы предпочел выпить хотя бы кружку чертового чая прежде, чем ты начнёшь ковыряться в кишках этого мелкого ублюдка.
  Железный грохот прекратился.
   - Может чая, а может чего покрепче, да, Карл?
  - Да, Крахот побери!
  - Тссс... Не богохульствуй. Знаешь, мы здесь, в окружении вот этих, - пауза, видимо, говорящий показал рукой, - не любим, когда богохульствуют. Давай ты отдохнёшь, а потом займемся пушистиком. Практическое занятие, а? Каково?
  Высокий голос что-то неразборчиво пробурчал. Послышался звук доставаемой посуды, льющейся воды, треск поленьев в печке, на которой подогревали воду для чая. Запахло травами.
  Самое интересное состояло в том, что "мелкий ублюдок", "пушистик" и попросту клерк налогового управления Герман Штиц всё прекрасно слышал и чувствовал, но ничего не мог с этим поделать.
  Он лежал где-то, где было очень темно. Голоса доносились приглушенно, будто... Будто на него надели мешок. Голова болела невыносимо - он ей сильно ударился, когда упал. Упал и вырубился, на какое-то время потеряв сознание. И за это время его успели засунуть в мешок и куда-то притащить.
  Мешок для... трупов?
  "Неужели я мертв? Мертвецки мертв?! Быть не может. Не может быть!!! А как же перерождение? Или адское пламя? Всё то, о чем говорили священники на службах?"
  Герману Штицу было чуть больше сорока лет. Из них семнадцать он работал клерком. Обычная работа, обычная жизнь. Небольшой домик, занимаемый его семьёй, передался ему по наследству от отца. Несколько кредитов - на обучение младших детей, на квартиру старшему... Детей у хальста было трое - сын и две дочери-близняшки. Сыну скоро надо было жениться, у него была девушка - милая Элис с соседнего квартала, дочь банковского служащего. Дочки получали образование, потому что только образованные и умные девушки могли иметь шанс не стать шлюхами, а найти себе достойную пару. Ну и жена - его любимая Маргаритка - учительница в приюте для сирот.
  Обычный до некоторого времени день хальста протекал тихо и мирно - днём бегаешь с бумагами на работе, вечером - отдыхаешь в кругу любящей семьи.
  Герман пытался пошевелить пальцами, покачать головой, хотя бы дернуть носом, но ничего не получалось. Он всё больше и больше верил в то, что он по какой-то странной прихоти Единого, в чью церковь ходил в каждое воскресенье, остался в мире, наказанный всё чувствовать. А что с ним станет потом? Он превратится в призрака, одного из тех, которыми Маргаритка пугала детей?
  Обладатели голосов что-то тихо обсуждали за чашкой чая или чем покрепче, как хотел Карл. Герман почувствовал, как у него свело желудок от голода - вот уже почти весь день он ничего не ел, живя мыслями о ждущем его дома вкусном ужине. Карл, что с высоким голосом, что-то начал напевать, постукивая в ритм ногой, но ужасно фальшивил, за что был одернут напарником.
  - Хэй, это же лучший хит мистрессы Делини!
  - У Делини лучший, у тебя худший. Не вой, умоляю.
  - Ни черта ты в музыке не понимаешь. Ладно, давай займёмся надоевшим. - Карл отодвинул стул, вставая. Размял пальцы так, что они аж хрустнули. - Это нам грудину ему вскрыть надо, да? Вытащить всю требуху вместе с отказавшим сердечком? Как будто у них есть сердце, у этих налоговых крыс.
   Герман похолодел. Те, кому принадлежат голоса - трупорезы. И они тоже считают его мертвым. Мертвым, мертвее тетушки Мэгги, которую похоронили три месяца назад... И теперь будут вскрывать. В голове одновременно пронеслась тысяча панических мыслей. Он снова попробовал пошевелить рукой, но она не отозвалась на его попытки.
  Герман вспоминал, что случилось до того, как он вырубился. Он должен был отнести отчет начальству. За отчет он не волновался, ведь написал его еще вчера. Принимал посетителей, носил бумаги в архив, выпил чая... Стоп. А если по подробнее? Чай кто-то оставил у него на конторке. Вкусный, еще горячий травяной сбор. Обычно так делала Маргаритка, когда не заставала мужа на рабочем месте - оставляла бутерброд или термос на конторке и уходила, не дожидаясь. Поэтому ему и в голову не пришло, что бутыль с чаем оставлена кем-то другим. Неужели...
  Да, так и есть. Примерно через сорок минут после того, как он выпил чай, его и накрыл этот "приступ". Видимо, кому-то надо было, чтоб ни у кого не возникло подозрений, что чай - это зелье. Обычное, Крахот побери, алхимическое зелье. И как же теперь дать понять, что он не труп, что его еще рано вскрывать?!
  Кто-то щелкнул почти над самым ухом хальста ножницами и вскрыл мешок для трупов, в котором притащили тело. По глазам ударил свет. Он лился из какого-то шара, висящего под потолком - сразу видно, полицейские не поскупились на артефакт для своих врачей. Их еще называли как-то по-мудрёному "патоло-го-ана-том". Свет резал глаза нестерпимо - Герман же не мог ни отвернуться, ни закрыть веки - тело не отвечало на его желания.
  "Неужели они не слышат биения сердца? Или шерсть не дает видеть, как подрагивает тело? Хоть бы пульс пощупали... Или из глаза выкатилась слезинка..." - хальст читал в газете о подобном случае, тогда "труп" смог дать врачам понять, что жив, пустив слезу. Хотя, возможно, это была утка.
  "Боже, пусть зайдёт кто-нибудь, пусть они отвлекутся, может, действие зелья закончится?" - в тщедушном тельце маленького хальста жила надежда на лучший исход.
  А врачи в то время трудились над телом. Один из них, тот, который не Карл, убрал остатки мешка и кинул в угол зала. Он был стар, сед, лицо избороздили морщины, но голос оставался глубоким и звучным, без старческого дребезжания.
  - Ну, студент, расскажи мне, что надо делать? И показывай, показывай, не стесняйся.
  В голосе старого врача сквозила легкая дружеская насмешка - так обычно подтрунивают над хорошим другом, коллегой, почти равным по статусу. Студент таким коллегой быть не мог, значит Карл, - решил Герман, - молодой врач, недавно начавший практику.
  - Перед нами труп, верно? Верно. Ясно как день. - бормотал Карл. - Надо измерить ему температуру и провести внешнее освидетельствование, записывая результаты.
  - Ну вот и проводи, а я буду записывать. А день сегодня, кстати, вполне пасмурный.
  - А что, если его родственники будут против операции?
  - Да кто узнает? Если что - зашьем и представим им, как живого! Ха-ха, как живого!
  - Шерсть на груди ты ему тоже вырастишь, как живому, да?
  "Суки, ублюдки, коновалы, трупорезы, я живой! ЖИВОЙ!!! Ну приставьте хоть зеркальце ко рту, мать вашу, чему вас в ваших университетах учат?"
  Карл заработал ножницами, разрезая одежду карлика.
  "Твою мать, что ты делаешь?!" - хотелось вопить Герману, но рот не раскрылся ни на милиметр - "Этот костюм стоил три золотых! Целых, урод, грёбанных ТРИ золотых!"
  - Герр Бёмхер! - в дверь зала просунулась голова какого-то студента. - Вас там... хотят.
  Старик достаточно бодро поднялся из-за письменного стола и направился к выходу.
  - Ничего не делай, пока не вернусь.
  Герману показалось, что его сердце от такой новости забилось быстрее и громче, на весь зал. Но никто, кроме него, этого не заметил.
  - Бёмхер, ты хер. - пошутил Карл и отложил "пыточный инструмент". Он начал ходить по залу, насвистывая и напевая давешний хит. После горячительного у него резко исправилось настроение. А вот Герману это пение резало уши, как другим - звук пальца по стеклу.
  "Хоть бы он заткнулся. Ааааа, мои уши... Чтоб тебя приподняло да прихлопнуло! Заткнись, заткнись же!"
  Конечно, ни звука не вылетело из закрытого рта хальста. Лишь очень тихое мычание, тише мушиного жужжания. Но Карл, занятый своими экзерсисами, и думать не мог о мухах. Внезапно он замолчал. В это мгновение Герман вознес хвалу Единому за то, что тот его услышал. Но он рано радовался - вместо плохого пения тишину разрезали звуки рисования мелом по каменному полу.
  - Ну, если я не могу заняться телом - займусь знаками, - донеслось откуда-то снизу.
  Прошло еще несколько томительных минут, в течение которых слышались то скребки по полу, то бормотание Карла, в котором хальст не разбирал ни слова. Стукнула дверь, раздался голос герра Бёргера.
  - Карл, мальчик мой, ты уже и пентаграмму нарисовал? Хвалю, хвалю. Но не рановато ли?
  - Да нет, в самый раз.
  - Ай-яй, Карл, ну вот смотри, ты здесь скривил угол. Ты знаешь. что может случиться, если искривить угол? И моли Силу, чтоб никогда не узнать... Сейчас мы её подправим. Ты каким мелом рисовал, белым?
  Снова заскрипел мел по полу. Бёмхер использовал различные линейки, которые металлически звенели, ударяясь о каменный пол.
  - Ну вот и всё, - он встал и отряхнул колени. - Продолжим заниматься пациентом.
  Стукнули дверцы шкафчика. Карл взял портновский метр и принялся изменять лежащего на столе хальста. Бёмхер отошел к к столу и заскрипел стулом, усаживаясь. Герман снова впал в панику. Он понял, что эти доктора нисколько не доктора, а кто похуже... Чернокнижники, колдуны или... Некроманты!
  - Итак, наш клиент - хальст, лет сорока трех, - рост четыре фута шесть дюймов, вес... Я его тащил, он примерно фунтов сто. Окрас коричневый с белым пятном на груди и кончике хвоста. Глаза три - один, тепловой, не функционирует, выбит камнем или пулей.
  "Камнем, песья твоя морда, камнем" - Это случилось еще в детстве, когда Германа камнями забрасывали человеческие детишки только за то, что он не похож на них.
  - Рога полностью в комплекте, больше никаких травм не замечено. Шрамов нет, операций, видимо, тоже не было. Семьянин. - Произнеся это, Карл стянул с безымянного пальца Германа кольцо. - Ух, а колечко-то недешевоё.
  - Не отвлекайся, коллега, продолжай.
  Карл надавил пальцами на челюсть хальста и открыл тому рот. Но за своим голосом не слышал жалких попыток "клиента" выдавить из себя звуки.
  - Зубы все на месте, язык... Хмм, Модест, у него язык розовый, совсем как у живого.
  - Так времени-то немного с момента смерти прошло, он еще не успел окоченеть.
  - Ну да, ты прав... Ладно, идём дальше.
  "Проклятье! Какой смерти? Я живой, твою мать. Да вы же неучи, то-то не замечаете нихрена... Дипломированный врач давно бы уже что-то заподозрил".
  Карл скинул со стола, на котором лежал хальст, остатки его вещей и продолжил осмотр.
  - Слизистые в порядке, здоровенький был пушистик... Сейчас шерсть с груди и живота уберу - дальше смотреть будем.
  Он взял ножницы и начал состригать шерсть с живота хальста.
  "Хоть бы ты меня порезал и кровь выступила. Или нет, не выступила, полилась. У трупов, как известно, кровь не идёт. Или пульс услышь, что ли. Ну хоть что-нибудь, блин."
  Но, вопреки надеждам и чаяниям Германа, обследовавший его некромант делал все аккуратно и споро. Вот он стряхнул шерсть на пол, взял опасную бритву, взбил пену в чашке, несколькими мазками нанёс её на тело хальста и добрил то, что не достриг. Хальсту сразу стало холодно - всё таки в зале, куда не доходил солнечный свет, было не то чтобы очень тепло.
  - Кожные покровы в порядке, без желтушных пятен, температура... Твою ж налево, еще температуру мерить. - Карл отошел от стола, видимо за градусником. - Ректальный же брать, да? Вот этот, поменьше?
  - Конечно. Бери второй с краю, самый мелкий у нас для младенцев, тут он не подойдёт.
  Германа внутренне передернуло, когда он представил, ЧТО эти негодяи могли вытворять с младенцами и трупами детей. Вот значит куда детки из города пропадали...
  "Студент" вернулся, грубо перевернул тело на живот и воткнул градусник куда надо. Если б хальст мог, он бы взвыл. Но...
  - Герр Бёмхер, дай еще стакан твоей наливки, больно хороша получилась.
  - Нет уж, коллега, вам сейчас нужно быть трезвым, как стекло, чтоб не ошибиться в ритуале. Помните - малейшая ошибка будет стоить вам, и только вам, вашей драгоценной жизни. Так что потерпи. Когда всё завершишь - налью столько, сколько захочешь, хоть до белочки упейся.
  - Ловлю на слове! Итак, температура... Смотри-ка, я же говорил, что-то неладно с трупом, будто не труп вовсе. Температура тридцать четыре и девять.
  - Ну-ну, Карл, мы это уже обсуждали. Времени не так много прошло, да и он в шерсти весь, вот тело и не отдаёт температуру. Всё нормально, продолжай.
  - Да что продолжать, я закончил уже.
  - Закончил с внешним осмотром, а еще внутренний. Не забудь кровь слить на пентаграмму, знаки изобразить, заклятие... Ну да что я тебе рассказываю, не маленький, чай.
  "Студент" закрепил хальста ремнями и привел в движение механизм под столом. Столешница поехала вверх той стороной, где находилась голова Германа, и остановилась, приведя его почти в вертикальное положение. Герман увидел нарисованную некромантами пентаграмму. Если бы он смог скосить глаза вниз, он бы увидел, как к этой пентаграмме от стоков тянутся шланги для слива крови. Сердце бухнулось один раз в груди и застучало где-то в пятках. Воздух поступал в легкие какими-то крохами, ведь тело не хотело двигаться и значит легкие не хотели дышать. А тут еще скорое и неминуемое приближение смерти. Дыхание сперло окончательно, каждый грамм воздуха давался со страшным трудом.
  Старый некромант не двигался от своего стола, давая возможность молодому провести всю "операцию" самостоятельно. Молодой же этого явно не хотел и тянул время, проверяя и перепроверяя инструментарий, шланги, столешницу... Герру Бёмхеру даже один раз пришлось на него прикрикнуть, чтоб не тянул кота за хвост. Карл поставил инструменты на тележку с колесиками и подтащил её к столу.
  Время растянулось. каждая секунда стала вечностью. Герман видел, как Карл медленно взял с тележки специальные ножницы для разделки трупов, подошел к телу, размахнулся и всадил их в грудь хальста. Боль, дикая боль пронзила тельце клерка от пяток до затылка.
  - Ииииииииии!!! - наконец-то справился со своими голосовыми связками Герман, который не мог даже распахнуть рот для нормальной, полноценной "А". Время снова побежало так, как ему следует,- Ииииииииииик!!!
  Он заткнулся, осознав, что орет не один. Его трупорезы орали не тише, а то и громче хальста. От страха.
  - Обмочился, черт, я обмочился!! - Карл выскочил из зала. Модест схватился за сердце и чуть не свалился с тем самым инфарктом. Глотнув из бутылки, стоявшей на столе, своей настойки, он приободрился, доковылял до двери и выкрикнул в коридор:
  - Какая сука так тупо шутит?!
 
  Когда всё образовалось, рану заштопали и хальста отправили домой, он инициировал расследование, в ходе которого оказалось, что отравителем был кредитор Штица, которому тот задолжал крупную сумму денег. Ригельвандец Кирино Ториозо не останавливался ни перед чем, чтобы вернуть свои деньги обратно, в том числе и перед таким необычным способом. Купив у алхимика зелье, парализующее живое существо на несколько недель, он думал припугнуть хальста, похоронить его заживо и потом откопать. Но он не рассчитывал, что тело получат в свои загребущие лапы два практикующих некроманта.
  Герман Штиц отделался раной на груди и нелегким испугом. Он не мог двигаться еще полтора месяца - дозы, рассчитанной на человека, было слишком много для маленького хальста. Всё время болезни с ним была его любимая Маргаритка. Работу он не потерял, получил возмещение от Ториозо, самого же виновника упекли в тюрьму, а имущество продали.
  Всё это время он ни словом не обмолвился о том ужасе, что пережил и о том, кто на самом деле его "оперировал". Все вокруг считали, что это была полицейская ошибка. Однако, спустя пару лет, когда "гнездо" некромантов всё же накрыла инквизиция, Герман пошел в церковь Единого на исповедь, где и рассказал о том, как он "договорился" об освобождении. Модест Бёмхер оказался весьма великодушным для того, кто занимается губительным искусством. Он в первую голову был ученым и старался не проводить свои опыты на живых. Для того, чтобы иметь доступ к мертвым телам он и устроился патологоанатомом в полицию города Ки-на-Верме. После того, как подопытный оказался не совсем мертвым, герр Бёмхер произнёс получасовой монолог. Бывший лектор медицинской академии, он мог быть весьма убедительным, когда хотел. Умел давить на любые струнки своего собеседника. Ему несколько мешала безответность хальста, но даже в этой ситуации Модест сумел его припугнуть. Да так припугнуть, что Герман просыпался по ночам в холодном поту, когда ему снилось, что он сдал некромантов. И лишь когда инквизиция приговорила Модеста с учениками к смерти и привела приговор в исполнение, кошмары оставили бедного клерка.