Каждый счастлив по-своему Часть3

                Часть 3

         Максим Петрович Трубников закончил работу над очередным договором, который на днях предстояло подписать. Спорные пункты он выделил простым карандашом, пусть его юридический отдел ещё раз проработает их. Как бы ни изощрялись "партнеры по бизнесу" при заключении договора, как бы ни маскировали невыгодные моменты, директор имел какое-то внутреннее чутьё, которое ещё ни разу не подводило его, а нечестных "товарищей" выводило на чистую воду.
"Мне везёт в бизнесе, - грустно подумал он. -  Лучше бы так везло в личной жизни".  Максим вздохнул.
Вот уже скоро год, как он нашёл и сумел отсудить себе свою дочку Марину, а счастья и радости так и не было в его семье. Какие грандиозные планы он строил на их будущее, какие радужные надежды о счастье он лелеял. И все разбилось о неприступность и замкнутость его маленькой девочки, так похожей на погибшую любимую жену Маричку. Никто  не знает, сколько усилий он прикладывал каждый день, чтобы достучаться до этого одинокого  и безучастного существа.
 Уже с первой минуты, когда приёмные родители привезли её, стало ясно, что нелегко будет найти с девочкой общий язык. Высоцкие довели Марину до ступенек, Максим выскочил им навстречу. Не отдавая себе отчета, по приказу истосковавшегося сердца, он бросился к дочери и заключил её в крепкие объятия. Но девочка вдруг закричала, забилась в его руках в дикой истерике. И только, когда приёмная мать, оттолкнув Максима, присела на корточки и стала монотонным голосом уговаривать малышку, та перестала кричать. Максим не ожидал такой реакции, обида затопила его душу, и ему было невыносимо трудно заглушить это чувство  и улыбаться. Зато Высоцкие со сдержанным пониманием и каким-то даже превосходством наблюдали эту сцену. Максим кожей почувствовал их осуждение и даже стал в стойку для защиты, мол, плохо же вы воспитали мою дочь, если она так нелюдима, но потом передумал, слишком велико было счастье встречи с родной кровиночкой. Он вознамерился смиренно терпеть и добиться своего.
           Через месяц благие намерения растворились в темноте бессилия и безысходности. Дело в том, что его дочь, Марина, имела аутистские наклонности. Высоцкие лечили её в хорошей клинике, где пытались проводить коррекцию поведения, чтобы развить коммуникативные возможности необычной девочки, но не преуспели в этом. Конечно, специалистам, к которым они обращались, удалось частично приспособить её к жизни в обществе, но аутизм невозможно излечить полностью, особенно это проявляется, если ребенок попадает в новую непривычную  для него обстановку.
Когда Высоцкие, пригубив чай, засобирались  в тот первый вечер домой, Марина тоже потянулась к своему розовому пальтишку, но "мама" присела и долго что-то говорила девочке, которая ни разу не взглянула ей в глаза. Марина осталась, но лишь закрылась дверь за приёмными родителями, забилась в угол и до поздней ночи не вышла оттуда, невзирая на все уговоры Трубникова. Уснувшую дочку он вынужден был на руках отнести в детскую комнату и, не раздевая, уложить в душистые хрустящие покрывала розового цвета.
Он присел на корточки возле кровати, отбросил непослушную прядку  темных волос с её щеки и поразился печальному выражению лица родного ангелочка. Видно, горе было недетским у этого ребенка. Тогда Максим впервые задумался, правильно ли он сделал, что вырвал такую непростую девочку из привычной обстановки, единственно родной для неё семьи. Сердце отказывалось слушать доводы разума.
Тогда ещё была надежда переломить ситуацию. Свыкнется, признает, полюбит. Время - лучший лекарь и судья. Но чем больше времени проходило, тем очевиднее становилась непреодолимая глухая стена отчуждения между ним и ребенком. С помощью опытного психолога Максиму удалось сделать их с Мариной совместное существование более - менее сносным и комфортным. Дети с аутистскими наклонностями в той или иной степени чувствуют себя защищенными, только если их жизнь протекает по единожды установленному режиму, графику, порядку. Максим долго не мог смириться с этим. Пытаясь изменить положение дел, потрепал немало нервов себе и дочери.
Когда и на второй, и на третий день его малышка предпочла общению, играм, облюбованный в первый день угол гостиной, и даже не пыталась заинтересоваться ни своей комнатой, ни его ласковыми речами, ни вообще ничем, он взорвался, вытащил ее из угла и, грубо схватив за подбородок, потребовал смотреть ему в глаза. Она не сопротивлялась и не плакала, но взгляд её пустых холодных презрительных глаз обжёг душу мужчины. Вся злость мигом испарилась, уступая место растерянности, раскаянью и бессилию.  Он прижимал её к себе, плакал и просил прощение за что, и сам не до конца понимая. А её тельце висло, как тряпичное в его руках. Но стоило ему отпустить ребенка и отвернуться, как Марина стрелой метнулась в свой угол, и только черные глаза сверкнули страхом, почти паническим ужасом.
 "Что я делаю? Что делаю? - думал Максим, обхватив голову руками. - Ей и так несладко. Разве она виновата? Как я не понял, что это не каприз, не притворство, а единственно возможное для неё поведение? Господи, где ты? За что ты так наказываешь меня?"
Не раз ещё он кричал эти горькие слова Небу, и не получал ответа.
          Многочасовые беседы с психологом, просмотр фильмов о детях с таким отклонением, как аутизм, пересмотр своих взглядов и убеждений, а самое главное - отказ от мечты, быть принятым отцом, счастливым, как большинство, в конце концов, дали свои результаты, и жизнь их маленькой семьи потекла по спокойному руслу, раз и навсегда выбранному для общего блага.
Режимные моменты, выверенные длительными наблюдениями, были красочно расписаны и развешены в прихожей, его кабинете и столовой для всех. Для няни Татьяны, которая со своей отрешенностью и ненавязчивостью, граничащей с угрюмостью, была принята  Мариной. Для домработницы Веры, которая в любом случае накрывала завтрак, обед и ужин в строго назначенное время, даже если едоков не было дома. Для водителя Анатолия, который вырастал, как гриб вместе со своей серебристой автомашиной в 7. 30 возле дома и в 14.00 у ворот школы, чтобы не случилось - снег, гололед, болезнь, он был на месте. Ни к кому другому, ну может кроме самого Максима, Марина не подошла бы, даже если бы ее волокли силой. Ограничения были и в еде, и в одежде, и даже в прическе. Максим удивлялся врожденной способности дочери выбирать для себя только правильное, полезное, то, что было к лицу, что шло ей. Темно вишневая школьная форма: простого покроя жакет, юбочка или брючки, белая или розовая блузочка без всяких кружев и украшений делали малышку серьезной и даже слегка жесткой, волосы, всегда аккуратно собранные, подчеркивали утонченность линий миловидного лица. Откуда у нее это было, ведь ни Максим, ни Маричка не отличались серьезностью и консерватизмом в одежде? Наоборот Маричка любила яркие пышные и даже немного экзотические наряды, да и в прическах экспериментировала каждый день. Он тоже любил разнообразие, а ребёнок у них такой, если что-то не по ней - срывала одежду молча, разлохмачивала прическу, и всё тут.
Психолог советовала не противиться девочке, мол, со временем все само собой изменится. Трубников согласился. То же самое касалось и общения. Он мог и даже должен был разговаривать с Мариной, играть в специальные развивающие игры, нарушать границы её, так называемого, личного пространства. Но ему приходилось  долго ждать ответной реакции, особенно положительной, понимать, что она всё слышит, понимает, но не может ярко выражать восторг и другие свои чувства, а если девочка начинала противиться, или плакать, тактику следовало менять, какие бы наилучшие намерения не планировались изначально.
         Максим помнил случай, когда он купил в магазине огромного синего медведя. Даже странно было, что такое чудо нашлось. Всю дорогу домой он улыбался, предвкушая, как этот синий гигант, почти с Марину ростом, поразит её, как она улыбнется уголками своих пухленьких губок, как вздохнет, и, не проявляя явного интереса к игрушке, всё же будет внимательно следить за ним из-под опущенных век. Он знал, что так и будет, ведь так и бывало. Но....  Когда мужчина, сияя улыбкой, вошел в гостиную и приблизился к убежищу дочки (нужно заметить, что к тому времени уголок разросся - там были игрушки, книги, низкий пластмассовый столик, детский стульчик в виде кресла, и много всякого хламья, которое для взрослых никакой ценности не представляет, а для детей именно ценностью и является)  и поставил перед сидящей Мариной, которая складывала пазлы, синего медведя, девочка оторвалась от своего занятия, внимательно посмотрела на игрушку, и в тот же миг её лицо просияло такой радостью, какой Максим даже не мог предполагать. Она бросилась в объятья синего красавца, или сама заключила громадину в свои объятья, улыбалась и даже что-то шептала  медведю. Когда первая волна радости схлынула, Марина впервые с благодарностью посмотрела в глаза отца.
С тех пор мягкий большой синий медведь занял достойное и самое лучшее место за столиком девочки, а взрослые стали свидетелями сказок, которые сочиняла вслух Марина для своего друга. Максим был рад, что угодил дочери. Но больше всего грела его сердце надежда, что девочка сможет стать коммуникабельной, ведь щебечет же она весело с медведем, дойдет очередь и до людей. Но все имеет две стороны, найдя себе друга и собеседника в игрушке, девочка напрочь отказалась от общения с людьми, она перестала даже пытаться слышать и слушать их, исключением были, конечно, привычные режимные моменты.
С няней и тьютером - женщиной, которую он нанял специально для учёбы дочери в школе, она учила уроки, чётко и ясно изъяснялась на изучаемые темы. В школе на уроке писала в тетрадях, слышала замечания учителя, подбадриваемая тьютером, по-другому переводчиком, буфером между её миром и окружающими, проявляла время от времени активность и была успешна.  За столом во время еды отвечала на, обращённые к ней, вопросы, правда, никогда не поднимала головы и не смотрела в глаза собеседника. Отправляясь в свою комнату спать, целовала своего папу в щёчку и произносила: "Доброй ночи!". Только он не мог обнять её, когда-то пытался, но она вся сжималась и вздрагивала, как от прикосновения к чему-то страшному или мерзкому. Со временем, чтобы не рвать сердце себе и ей, Максим научился обходиться без объятий и прикосновений к своей кровиночке.
        "Год времени ничего не изменил, - вздохнул отец, - да и стоит ли пытаться? Пусть будет хоть так. Все-таки моя дочь рядом, я вижу её, забочусь о ней, она - моя семья. И я уже не одинок, как прежде, мне есть за чем жить. А счастье... Счастье у каждого своё. Покой и одиночество, которые убивают многих, - счастье для Марины, как это ни странно. И я должен беречь это её счастье, вот ради этого стоит жить!"
Максим закрыл папку, собрал бумаги в кейс, встал, потянулся и вышел из кабинета, удивляясь, что Марина не пришла пожелать ему "спокойной ночи", видно, засиделась, время было уже за полночь.
          В доме было тихо и спокойно. Трубников подошел к спальне дочери, через открытую дверь была видна её кровать под розовым пологом. Прозрачная ткань не смогла спрятать детское тельце, утопающее в кружевном покрывале. Марина крепко спала.
Максим не стал входить, чтобы не разбудить её. Он только обвел печальным взглядом детскую. Разве такую комнату он хотел для своей малышки? Розовые, узорчатые  стены, идеальная пустота на столе, полки нетронутых книг, куклы, которых ни разу не коснулась их хозяйка, сияющий первозданной белизной пушистый ковер - все красивое и нежилое. Разве о таком он мечтал, когда делал ремонт, для девочки расцвечивая помещенье? Когда покупал этот самый пушистый и увесистый (ведь он из настоящей шерсти, отборной) ковер? Разве пустоты он ждал, когда перебирал горы игрушек, а потом с трудом запихивал отобранные в салон автомобиля и в багажник? Как он боялся, что не отсудит дочь, а оказывается, бояться  нужно было совсем другого. Как непредсказуема жизнь, и как она жестока.
Максим не заметил, что скупые мужские слезы проделали себе дорожки на его щеках и капали на высокий отворот белого свитера крупной вязки. Мужчина смахнул слёзы и собирался уже уходить, как вдруг Марина зашевелилась, а затем застонала. В следующую минуту она уже кричала и корчилась на кровати, как от невыносимой боли.
Максим кинулся к дочке.
- Малышка, что с тобой? - он наклонился к её лицу, опасаясь прикоснуться.
 Девочка не отвечала, она явно спала, но кричать не переставала, только теперь этот крик больше напоминал пронзительный вой от боли. Максим понял, ей что-то сниться, и её нужно разбудить. Он приподнял девочку за плечи и стал легонько трясти со словами:
- Марина, проснись! Дорогая, открывай глаза, тебе сниться плохой сон!
Девочка вздрогнула, открыла глаза и, ещё не вынырнув из пелены сна, удивленно заморгала, ничего не понимая.
- Доченька, что случилось? Тебе приснился страшный сон? Ты кричала.
Марина очнулась окончательно, как всегда опустила глаза, собираясь отмолчаться, но вдруг передумала и ответила:
- Да, мне приснился очень страшный сон. Папа, скажи, у меня когда-нибудь был синий лисёнок, игрушка?
- Когда-то был, только не у тебя, а у твоей мамы. Он был её талисманом, и в тот последний день он находился с тобой в палате. А почему ты спрашиваешь?
- Мне приснился этот лисёнок. Папа, где он сейчас?
- Я не знаю. Он потерялся.
Марина посмотрела на него недоверчиво, но промолчала.
- Ладно, дорогая, тебе пора спать. Ложись, закрывай глаза и ничего не бойся.
Максим пожал дочке ручку, она легла в постель. А он нежно и заботливо укрыл её одеялом. Немного посидев возле своей малышки, отец, убедился, что девочка спит, отправился к себе.
 Только Марина не спала, она лежала с  закрытыми глазами и лихорадочно пыталась вспомнить страшный сон в подробностях.
 Как только образ лисенка - игрушки возник в её памяти, какое-то трепетное волнение охватило ребенка. Она не могла объяснить, почему, и что означает такое её состояние, но была уверенна, что это важно для всей её жизни.
               Тёмное помещение, холодное и грязное, вонью встретило вошедшую девочку. На ощупь, продвигаясь вдоль облезлой полуразвалившейся стены, она спотыкалась, ойкала, но не останавливалась. Миновав помещение со множеством дверных проёмов, Марина (а это была именно она) вошла  в большую комнату с низким потолком, разбитыми тёмными глазницами окон, в центре  которой подвешенный к потолку, вращался железный круг, на нём висели детские игрушки. Все они были с дефектами: кукла без головы, солдатик без ноги, машинка без колес, мишка без задних лапок и синий лисенок без одного глаза.
Увидев этого лисенка, Марина вскрикнула, и перед её мысленным взором пронеслась её другая жизнь в теле несчастной безногой девочки, прикованной к кровати, её попытка изменить судьбу, спасти себя и родителей, её смерть и даже похороны, которые запомнила, наверное, уже только её душа. Нечеловеческий страх сковал Марину, затем стало невыносимо больно, и она закричала, что было мочи. Ей хотелось бежать из этого проклятого места, но ноги не подчинялись. Марина кричала и плакала  от жалости и беспомощности, и тут её кто-то затряс, позвал. Ещё не совсем осознавая себя, она открыла глаза и увидела отца, понимание того, что это был лишь кошмарный сон, вернуло силы, обрадовало девочку. Она даже смогла задать отцу вопрос о синем лисёнке. Почему о нём? Подспудно девочка ощущала, что именно он - ключ к разгадке всех её странных воспоминаний и кошмаров.
             Марина вздохнула. Она должна найти этого лисёнка, особенно если отец сказал, что он у них с мамой был. Приняв такое решение, девочка успокоилась и крепко уснула, больше никаких снов она этой ночью не видела. А на следующий день всё покатилось по привычному распорядку, и, казалось, она совсем забыла о своем решении,  но это лишь казалось. Внутри этого одинокого существа шла сложная и тяжёлая работа приобщения к окружающей действительности.