О тех, кого любим мы, и кто любит нас

        Немного сильных долей – достаточно и одной, чтобы у человека выработался устойчивый иммунитет к силам зла. А поэтому эти рассказы не рекомендуется читать ведьмам, колдунам, магам и чародеям, т. к. они будут инвертировать в своём мировоззрении. Этот вирус очень силён и очень заразен…

                О тех, кого любим мы, и кто любит нас.

        Я хочу рассказать эту историю, потому что до сих пор я вижу его во сне…
        У меня был пёс. Звали его Ункас, в честь последнего из могикан – эта книга, прочитанная в детстве, оставила неизгладимый след в моей душе. Он был – кавказская овчарка, с примесью. Пёс быстро рос. И к двум годам это была уже огромная собака с серо-коричневой шерстью. Пёс запросто запрыгивал на забор и долго-долго провожал меня, стоя на каменном этом заборе, когда я уходил в школу. И точно также вскакивал, встречая меня, когда я возвращался. И если б не цепь, то он бы спрыгивал с этого двух метрового заграждения, которое опоясывало всю нашу усадьбу; а этой своей стороной тянулось по переулку, по которому ходили люди и я. Я любил его не меньше. Гулял с ним. Разговаривал. На ночь мы всегда его отвязывали – и он бродил по нашей усадьбе, отдыхал под виноградом, в тени. Затем, когда лет через восемь я часто стал уезжать на север (по моей работе), пёс одиноко ожидал моего возвращения. Родители переехали в другой дом. Оставили мне в наследство эту усадьбу. Я долго не женился. Бывая в частых разъездах; за это время за домом следила прислуга. Она и занималась собакой. Родители тоже часто приходили.
        Как-то незаметно и я начал стареть, и пёс состарился. Было ему уже лет четырнадцать. Ростом он был с небольшого телёнка. И он настолько привык к моим отлучкам, что часто, когда я приезжал, ожидал меня у своей будки, зная, что я и так сам к нему приду. Посмотрю, всё ли в порядке – есть еда; чисто вокруг. И всякое такое. Полностью доверяя пса прислуге, я стал всё более и более забывать о нём. А подчас, возвращаясь из длительной командировки, не сразу вспоминал о нём. Иногда, так уже бывало совсем часто, я даже из одной командировки перед другой уже и вовсе перестал проведывать пса. И он, лёжа, воззрел на то, как я проношусь по этой жизни в своей спешке и делах. Но я периодически допытывался у прислуги, как Ункас, накормлен, гуляет. И даже сам наведывался к нему. Видя, что его не отвязывали, освобождал того от цепи. Но Ункас и не собирался ходить по усадьбе. Он просто ложился у будки. И отдыхал, что он и делал постоянно. Так или иначе, прожили мы с ним уже около двадцати лет.
        Пёс постарел настолько, что мне на ум уже стали приходить всякие мысли…Но расставаться с ним я не собирался. Просто почти не вспоминал о нём. А уезжать уже приходилось и на год, и на два. Ради заработков.
        Однажды я очень долго отсутствовал. Года два с половиной. И у меня представился случай заработать по контракту очень хорошие деньги. Нужно было сразу и начинать – так что я задержался ещё года на три. И когда я вернулся домой, мне было уже за сорок, я с удивлением увидел пса. Я думал, что его уже и нет в живых. Ему было лет двадцать пять. А то и больше. Прислуга сообщила, что пёс не помрёт, и будет ждать моего возвращения. Я подошёл к нему. Ункас был отвязан. Он лежал у своей будки. И смотрел на меня. Я подошёл к нему – и обнял его. И заплакал. Пёс лизал мне лицо. Потом он странно отстранился – и отошёл к своей будке. Лёг и закрыл глаза. И умер.
        Мне потом сказали знающие люди, что собаки не живут так долго – до тридцати лет. Этого не может быть! говорили они. А я теперь знал, что Ункас жил только ради меня. Он хотел именно так со мной попрощаться. Он любил меня всю свою долгую, долгую жизнь. И ждал – и надеялся. А надежда умирает последней. Наверное, в своей любви он знал что-то большее, что давало ему силы жить. Только мы, люди, никогда этого не узнаем.