мой крым

Сказано уже много. От восторженного «Своих не бросаем!», до истеричного: «Мы против войны!».

Что я бы мог рассказать о Крыме? Что человек может рассказать о своей Родине, где родился и вырос?

Последние два десятилетия я ездил к себе домой, словно человек второго сорта, проходя сквозь мелочные унижения, подозрения и проверки на границе с Украиной. Настоящим потрясением от первых поездок в середине 90-х в Крым были увиденные мною картины, как российских пассажиров пограничники ссаживали с поезда, как пассажиры давали пограничникам взятки, ну например за то, чтобы провезти новый телевизор к родственнику на Украину.

Пожилая женщина, моя спутница в поезде, пограничнику говорила, что везет из Крыма в Россию семейный чайный сервис. Объясняла, что купили его вместе с мужем еще в советское время, говорила, что они с покойным мужем военным прожили всю свою жизнь в Крыму, и что вот теперь она везет детям в Россию этот несчастный копеечный сервис, как скромный подарок в память об отце. Бедную женщину чуть не ссадили с поезда. Подобных случаев было хоть отбавляй.

Ни от одного своего знакомого, или близкого мне человека в Крыму я ни разу не слышал, что после вхождения в состав Украины в Крыму стало лучше жить. Наоборот, все проклинали руководство в Киеве, и проклинали каждого нового президента. Люди всегда вспоминали, как было раньше, как дышалось свободно и жилось без проблем, до тех пор, пока не появились эти «дурацкие границы». И всегда, везде все говорили одно и ту же фразу: «Мы один народ».

Для того, чтобы судить о событиях в Крыму, давать им оценку, надо, как минимум, знать историю этой земли. Не столько даже по учебнику, а знать ее по жизни. И по таким, в том числе, эпизодам, когда пассажиров пенсионеров ссаживали с поезда, за то, что они всего лишь пыталась провезти через границу свое имущество.

История собственной страны только тогда будет правдива, если ее будут делать и писать сами люди. Для Украины эту историю вот уже не одно десятилетие пишут некие политики и политтехнологи самой «демократической страны», которая любит насаждать свой образ жизни, свою мораль всему миру. Крым не захотел, чтобы его историю переписывали извне, чтобы в нее вмешивались.

И именно поэтому подавляющее большинство моих земляков проголосовали так, как думали, так как хотели и так, как мечтали все последние 20 лет.

Те граждане республики Крым, которые проголосовали за свою свободу, стали теперь частью нашей новой общей истории. Они открыли новую страницу этой истории.

Юность этих людей, их лучшие годы, прошли в Крыму еще в те самые, советские времена. Но потом, крымскую часть истории отрезали от истории российской. Однако, несмотря на то, что все эти годы мы были в разных странах, несмотря на то, что нас разделили границей, мы оставались вместе.

Я тоже часть той, советской крымской истории, потому что родился в Крыму, жил там. И поэтому, мне бы хотелось поделиться с читателем своими некоторыми воспоминаниями о свое родине.

Мои короткие воспоминания будут касаться, в основном, военной тематики, и иначе быть не может. Ведь у Крыма особая история, и главным образом, она особая в силу географического положения полуострова. Это южный рубеж нашей Родины, это выход к морю, и поэтому Крым был не только для нашей страны «всесоюзной здравницей», но и той территорией, где концентрировались значительные и серьезные военные силы в советское время.

Я родился в селе Октябрьском. Это под Симферополем. В районе села находилась воинская часть ПВО, и там начинал службу мой отец, лейтенант. Отец был родом из села Поныри, из того самого села, что под Курском. Его отец и мой дед, ушел на фронт в августе 1941 года. До сих пор он значится в списках без вести пропавших. Отцу на начало войны было 5 лет, его брату Саше 11 лет, сестре Зине 14 лет. Младший Володя родился в сентябре 1941 года. Война, одна мать, и четверо детей. Классическая русская хата. Печь, одна комната. Соломенная крыша, земляные полы в сенях. Два окна. Под ними березка, огород и плетеный забор. Во время войны в огороде стояла фашистская зенитка, а в хате жили фашисты. Тут же и дети на печке, и их мать. «Немцы попались хорошие, не обижали» - вспоминала моя бабушка еврейских корней. За едой бегал Саша к немецкой полевой кухне - если позволяли, складывал в котелок остатки пищи. Сестру Зину чуть было не угнали в Германию - мать спрятала на чердаке.

Вот так, коротко, о семье отца. Это к вопросу о «москалях». Это к вопросу, кто жизнь прожил зря, а кто нет.

Отец познакомился с мамой в 1957 году, и они поженились сразу после окончания им артиллерийского училища ПВО в Энгельсе. На следующий день после свадьбы они уехали в Крым, в Симферополь, куда отец получил назначение.

И таких историй, таких судеб - тысячи. В Крым приезжали служить и работать со всего Советского Союза.

После службы в Симферополе, отец был переведен в Севастополь, а затем, очень скоро, его перевели служить в Феодосию, где создавался один из первых в Крыму ракетных дивизионов ПВО страны. Дивизион и сейчас несет службу в этом же месте, где и полвека назад - на самой верхней точке мыса Илья. И, как известно, этот дивизион перешел на сторону Крыма.

Через три года после службы в Феодосийском полку ЗРВ ПВО, в 1965 году, отец улетел служить на Кубу. С отцом улетели и мы – я, мама. На Кубе мне исполнилось семь лет и прожили мы там полтора года.

Наконец, вернувшись в конце 1966 года в Союз из Кубы, мой отец получил распределение на службу снова в Крым, в Судак. И здесь прошли самые мои счастливые годы жизни - с 8 и до 13 лет.

Под Судаком, в Капсельской долине, находился дивизион ракетной части войск ПВО страны - воинская часть 72019 «Б». Именно тут снимался в 1964 году фильм «Ключи от неба» о службе воинов-ракетчиков. Главную роль солдата Ладоги прекрасно сыграл актер Линьков из Театра Советской Армии.

Дивизион входил в Феодосийский ракетный полк, там же, в Феодосии был и штаб полка.

Судьба сложилась так, что в середине 70-х годов я уехал из Крыма, а родители остались в Крыму - жили, работали.

Когда я приехал погостить в Судак в середине 90-х годов, уже «в Украину», то у меня был шок от того, что я увидел. Некогда изумительной красоты побережье залива под Судаком, было беспощадно изуродовано «новыми украинцами».

Воинская часть была ликвидирована, за исключением некогда строго секретного сооружения № 7, которое оставалось окруженным колючей проволокой, и которое продолжали охранять несколько украинских солдат.

Все побережье Капсельской долины, некогда безумно красивое, было нещадно обезображено хаотичными вида постройками, больше похожими на сараи. А ведь сам Бог велел из этого места сделать заповедник и вообще ничего не строить здесь, сохранив первозданный вид! Ведь очень недалеко от Капсельской долины, а она тянется от мыса Меганом, и почти до мыса Алчак, находится один из старейших винных заводов Крыма, с его старинными многочисленными подвалами, которое основал князь Голицын. Это всему миру известный завод «Архедерессе» в Солнечной долине. Долина и впрямь - солнечная. В любую, даже самую ненастную погоду над долиной светит Солнце.

Еще тогда, в 90-х годах я почувствовал, как в Крыму стало не свободно, и тревожно. Не было ощущения, что и находился у себя дома.

Однажды, когда я гулял и бродил по местам своего детства, вдоль берега под Судаком, то неожиданно передо мной, неподалеку от береговой линии, возник парнишка и довольно агрессивно на меня «наехал»: «Вы шо тут ходитэ? Здеся ходыты нэзя…». Оказалось, что вдоль берега находились земельные участки новых хозяев. Участки были ограждены невысокими заборчиками, и на каждом из них был возведен символический, буквально метр на метр, «домик». Ну, чтобы всем было понятно, что место уже занято. Что место «застолбили». И мне пришлось уйти.

А в 60-х и 70-х годах, когда тут находился ракетный дивизион, тут была совсем другая жизнь. И этот скажу прямо, была правильная жизнь, организованная и упорядоченная.

В район Капсельской долины въезд посторонним был строго запрещен. Это была запретная зона. Шлагбаум, «грибок», часовой. На берегу, примерно метров за 700 до территории части и военного городка, стоял столб с табличкой: «Стой! Стрельба без предупреждения!». Я был свидетелем, как стреляли по рыбацкой лодке, когда она слишком близко подошла к берегу нашего военного городка. К обрывистому берегу прибежал дежурный по части офицер, рядом с ним - солдат с карабином. Солдат занял на обрыве позицию «лежа». Первые пару выстрелов были вверх. Потом солдат стрелял в направлении лодки, но естественно, не по самим рыбакам. Больше стрелять не пришлось. Лодка быстро-быстро ушла в открытое море.

Ракетная позиция находилась буквально в полусотне от берега моря, на возвышенности, высотою примерно метров десять. Напротив ракетной позиции, со стороны берега, по ночам выпускали на дежурство овчарку. Она бегала привязанная к длинному, в метров 50-70 отрезку проволоки, прямо вдоль берега моря. Ракетную позицию всегда охраняли часовые. На вышках, у внутреннего шлагбаума. Ходил часовой и по земляному валу, который образовывал большой круг по периметру всей ракетной позиции. Со стороны моря вдоль позиции, за валом, были вырыты траншеи, окопы. На вершинах трех сопок, которые находились вокруг военного городка, были вырыты глубокие окопы для стрельбы из пулеметов ДШК. Около окопов находилась железная табличка, с разметкой сектора стрельбы.

По ночам, вдоль берега, ходил наряд пограничников. Обычно это было два человека с автоматами и с овчаркой.

Кроме того, с моря дивизион прикрывал, как правило, сторожевой катер. Каждый вечер можно было видеть луч мощного прожектора этого катера, который скользил по морю и доходил до берега. Луч медленно двигался то вверх, то вниз, то вдоль всего берега.

Годы спустя, я узнал, что в случае военной агрессии со стороны моря, дивизион мог бы продержаться от силы полчаса. Шесть ракет на позиции - это шесть залпов. Потом, возможно, успели бы еще один раз «зарядиться» еще одним комплектом ракет. На самой позиции были маленькие убежища с массивными железными дверями, и капониры, однако в случае обстрела ракетами с самолетов противников, шансы остаться в живых у жителей всего военного городка, а это 100-120 солдат, десятка полтора офицеров и членов их семей, сводились к нулю. Возможно, по этой причине прекратили строить бомбоубежище для членов семей офицеров. На краю военного городка вырыли котлован, да на этом и прекратили строительство. Котлован заполнился водой, и в нем поселились лягушки.

Мое детство проходило под шум морского прибоя, и под шум сирены боевой тревоги.

Вой сирены мог раздаться над военным городком в любое время, и даже ночью. В нашем городке было четыре четырехквартирных одноэтажных дома для офицеров. Однажды к нам в квартиру пришел солдат с инструментами и проводами, и установил в спальне родителей тревожную кнопку. Она была установлена специально для ночных тревог.

Представьте картину. Лето, высоко светит солнце, чистое светло-голубое небо. С моря дует приятный ветерок. До моря от наших домов чуть больше ста метров. Мы ловим рыбу, крабов, загораем. Лежим на горячем песке, сморим в строну морского горизонта. И вдруг все это разрывает оглушительный, пронзительный и противный вой сирены. Солдаты выбегают, буквально вываливаются из казармы с оружием, на ходу надевают кто гимнастерку, кто ремень, противогазы. Их догоняют офицеры, и все вместе, поднимая пыль, они что есть силы, бегут в сторону ракетной позиции. Сирена воет минут пять. А потом наступает тишина, и вместе со стартовыми лафетами поднимаются из своих укрытий, окруженных земляными валами, ракеты. Начинает вращаться станция наведения К-1, другие РЛЭС. Ракеты смотрят в небо под углом в 45-50 градусов, вращаются, и ищут цель.

Бывали дни, когда в день было одна, две три, и больше таких тревог.

Я спрашивал отца: « А что это за тревоги? Учебные? Если учебные, то почему бежите с оружием?».

Отец мне рассказал, что тревоги не совсем «учебные»: «Американцы летают. Проверяют, как мы тут служим».

Если употребить лексику музыканта-кулинара Макаревича, то и тут, наверное, он бы спросил: «И зачем жили все эти люди? На что жизнь положили? Чтобы бегать по тревогам?».

От нашей части до берегов Турции, а там находились американские базы, не больше 200 километров. Нейтральные воды, если не ошибаюсь, начинаются уже километров за 25-30 от нашего берега. Поэтому, в эти воды мог и зайти, и залететь каждый, кто пожелает. Вот и летали американские истребители F-15, и F-16 проверять нашу боеготовность. Их взлет с турецких баз были прекрасно виден нашим станциям раннего обнаружения. Они взлетали, и у нас включали тревогу. Они летели, мы бежали к ракетной позиции. Они долетали до нейтральных вод, и мы уже готовы были их встретить. И никто не мог дать гарантии, что такие полеты проводились с целью только потрепать нервы русским, и проверить степень нашей боеготовности. Ведь в километрах тридцати за «спиной» нашего дивизиона, глубоко в горах, в ущелье, находился важный стратегический объект, который и охраняла наша ракетная часть.

Вот примерно таким милитаризованным было мое детство. Поэтому неудивительно, что половина мальчишек из нашего класса поступили в военные училища. Быть военным было престижно, а поступить в военный ВУЗ было непросто - конкурс был велик. Мой друг и одноклассник Юра Камышенко, когда в 1976 году поступал в Харьковское высшее военное командное танковое училище, выдержал конкурс что-то около 10-12 человек на место. Поступил, окончил с отличием, хорошо служил. Сейчас полковник, и военком одного из крупнейших районных военкоматов в Крыму.

Таким было наше детство. Вся военная инфраструктура, создававшаяся десятилетиями, за годы правления украинскими властями была разрушена, а значит, были ослаблены границы. И делалось это целенаправленно. Обычно врага уничтожают во время боевых действий. Но в Крыму, разрушение нашей военной инфраструктуры обошлось нашему заокеанскому «заклятому другу», без потерь. Уничтожили морские базы, уничтожили аэродромы, ракетные части, многие другие стратегические объекты. Однако, не смогли уничтожить самое главное – наших людей. Именно они, мои земляки феодоссийцы, вышли и грудью стали перед солдатами НАТО, когда те в мае 2008 года высадили свой десант в порту Феодосия. На корабле «Авентура» было оружие, боевая техника, американские морские пехотинцы. Но наши люди блокировали ворота Феодосийского морского порта и не дали разгрузить технику, снаряжение, оружие. А депутаты городского совета Феодосии приняли решение о недопущении дислокации НАТОвской части на территории Феодосии. Тогда под видом совместных учений с НАТО америкосов хотели «закрепить» на берегах Крыма. Не получилось.

И что на это могут сказать нынешние крикуны типа Пономарева, Макаревича, Немцова или Белковского? Кто же кого «оккупирует»?

Кто «оккупант», а кто «зашитник»?

Но таким как они, уже нет смысла напоминать нашу историю. Они уже не раз плевали в сторону наших национальных святынь и идеалов, а когда вышли на митинги против действий в Крыму в одной колонне с бандеровскими флагами, то предали нашу Родину окончательно.

Разве для того в 1944 году наши отцы и деды освобождали Крым, чтобы сегодня в нем внуки и сыновья бандеровцев навели свой порядок? Разве кровью наших отцов и дедов был полит Крым для того, чтобы сюда заползли новые украинские фашисты?

Как я могу забыть день 9 мая, когда я, и мои ровесники, дети офицеров, стояли в почетном карауле возле могилы Неизвестного солдата в Капсельской долине? Памятник находился прямо возле ракетной позиции, высоко над берегом моря. Белый памятник, красная звезда. В этих местах высаживался морской десант и именно с этого плацдарма наши воины начали вышибать фашистов из Судака. Останки матроса десантника нашли уже в 60-х годах: дождем размыло часть обрыва.

Позже, живя в поселке Приморском, это под Феодосией, я и сам нашел останки десантника.

С другом, мы возвращались с рыбалки. Когда поднимались со стороны моря по пригорку, то я увидел часть останков. Часть бедренной кости скелета человека, видимо, после сильного дождя, обнажилась из-под размытого грунта прямо над поверхностью земли.

Мы начали раскапывать. Потом отец скажет, что нам повезло, что остались живы - среди останков вполне могла находиться неразорвавшаяся граната. В окрестностях Приморского, в степях, где было много окопов, воронок и ДОТов. Каждый год погибали подростки, мои сверстники. Они находили неразорвавшиеся боеприпасы, и пытались их как-то демонтировать. Ну и все это любопытство, увы, трагически заканчивалось.

Мы нашли несколько монет достоинством 5 копеек, 3 копейки. Нашли клочья одежды - подошвы сапог, остатки ремня, небольшой фрагмент винтовки. Но самое главное, мы нашли, так называемый «бессмертник». Это небольшой пластмассовый футлярчик. Такие были у каждого воина, с запиской внутри, на которой рукой бойца записывались его данные, чтобы в случае гибели, можно было опознать останки.

Дураки, мы не сообразили, что его ни в коем случае не надо было открывать при лучах солнечного света. Но любопытство взяло верх, и мы открутили крышку. Клочок бумаги, размером в этикетку от спичечного коробка был свернут в трубочку. Мы развернули. Были видны какие-то буквы, цифры. Потом и это вскоре исчезло. Как потом нам сказали в краеведческом музее, куда мы отвезли все, что нашли, свои данные на записке, солдат, скорее всего, написал химическим карандашом. Нам сказали в музее, что если бы «бессмертник» был открыт в темноте, то, возможно, при помощи специальной аппаратуры, можно было бы прочесть фамилию бойца.

Я хорошо помню то самое место, где мы нашли останки бойца. Там можно было бы поставить памятник, и он бы очень красиво смотрелся: самая вершина обрыва, позади море метрах в пятидесяти, и впереди земля, по которой солдат сделал всего несколько шагов вперед, выйдя на вершину горы…

Чтобы и дальше не утомлять вас своими воспоминаниями, если нашлись, конечно, такие, кто почитал их, вот еще что расскажу.

Буквально два слова. О языке. Об украинской мове.

Я, как сын военного, а тогда такое правило распространялось на всех детей военнослужащих, был освобожден от обучения украинскому языку в школе (мало ли, вдруг завтра моего бы отца перевели служить в Грузию, и что - учить грузинский язык?). Но украинскую литературу учить, и сдавать экзамены, я был обязан. И русские дети учили украинскую великую литературу. И это опять к вопросу о «проклятых москалях». Даже в те самые советские времена, когда везде и повсюду были строгости и ограничения, когда Севастополь был закрытым городом, никто никого не принижал и не унижал. А уж, тем более, национальные чувства, как это делают сейчас на Украине и делали всегда, после получения «самостийности».

Я никогда не забывал свой Крым. Не забывали свою историю и все те люди, которые жили все эти годы по ту сторону границы, в большей степени, возведенной искусственно не помнящими истории политиками.

Историю не забыть, не переписать. И это тоже, доказывает нам сама же история. В десятках городов России и СНГ, еще с советских времен, были и остаются улицы с названием КРЫМСКАЯ: Томск, Уфа, Калининград, Пенза, Иркутск, Астрахань. Есть такая улица и в Саратове.

А вот еще пример. Не знаю, как кому, а мне до боли было обидно, когда в период массового переименования улиц, а точнее сказать, в период той бездумной кампанейщины (вот они, пагубные явления псведолиберализма!) переименовали улицу Ярослава Галана в улицу Провиантская. И кому это надо было? Видишь ли, так того, требовала пресловутая «историческая справедливость».

Но инициаторы подобной инициативы не подумали о главном, о том, что исчезнет история, и уже будущие поколения не будут знать, что именно на этой улице в годы войны помещении Саратовского радиоузла работал украинский писатель Ярослав Галан.

А сохранись это название, то экскурсантам города, в том числе и школьникам, рассказывали о том, что это был за человек.

И они бы узнали, что Ярослав Галан был украинским писателем, что он был одним из организаторов антифашистского конгресса деятелей культуры во Львове в 1936 году.

А в годы Великой Отечественной войны в Саратов была эвакуирована Всеукраинская радиостанция имени Т. Г. Шевченко, которая вела передачи для украинского населения на временно оккупированных Украине и Польше.

В 1942 году радиокомментатором на станции был Ярослав Галан, который ежедневно выступал у микрофона. В ярких, доходчивых и убедительных выступлениях, памфлетах Ярослав Галан разоблачал звериное лицо фашизма и украинских националистов, клевету геббельсовской пропаганды.

Ярослав Галан много писал об украинских националистах.

Прочитайте отрывок из очерка «Чему нет названия», где писатель описывал преступления ОУН:

«Четырнадцатилетняя девочка не может спокойно смотреть на мясо. Когда в её присутствии собираются жарить котлеты, она бледнеет и дрожит, как осиновый лист. Несколько месяцев назад в Воробьиную ночь к крестьянской хате недалеко от города Сарны пришли вооруженные люди и закололи ножами хозяев. Девочка расширенными от ужаса глазами смотрела на агонию своих родителей. Один из бандитов приложил острие ножа к горлу ребёнка, но в последнюю минуту в его мозгу родилась новая «идея»: «Живи во славу Степана Бандеры! А чтобы чего доброго, не умерла с голоду, мы оставим тебе продукты. А ну, хлопцы, нарубайте ей свинины!..» «Хлопцам» это предложение понравилось. Через несколько минут перед оцепеневшей от ужаса девочкой выросла гора мяса из истекающих кровью отца и матери…         »

Ярослав Галан был убит 24 октября 1949 года в своём рабочем кабинете во Львове украинскими националистами.

И в конце еще несколько слов о Крыме.

Моему другу юности по Крыму прямо перед референдумом сделали сложную операцию. Едва отойдя от нее, он нашел в себе силы пойти, и проголосовать.

По-моему, это тоже подвиг.

Будь моя воля, я бы издал Книгу памяти, куда бы внес фамилии всех тех, кто проголосовал за Крым, за Россию.

Все эти люди достойны большого уважения за то, что несмотря ни на какие угрозы извне, сделали свой выбор, к которому шли долгих двадцать лет.