Чёрная всадница Часть X

 Картинка из интернета
 Цыгане возле палаток. Генри Бриттэн Уиллис (Henry Brittan Willis) 
Английский художник (1810-1884). Холст, масло. Фрагмент.

                ИСПОВЕДЬ    ГУДРУН

                Усевшись поудобнее на скамейке, Гутрун внимательно, несколько задержав взгляд, посмотрела мне в глаза, перекрестилась, глубоко вздохнула и, скрестив по крестьянски на коленях узловатые пальцы ещё крепких рук, заговорила. А я, облокотившись о стол, подперев щеку ладонью, смотрела на сморщенное временем лет лицо старого человека, на необыкновенно ясные живые глаза, отражающие огоньки стоящих на столе свечей, и старалась не пропустить ни единого слова этой мудрой женщины.
        Штефан, мой покойный муж, в отличие от своей старшей сестры, прилежной и послушной Амалии, был, как скажут в народе, непутёвым и бесхозяйственным сыночком, одним словом – разгильдяй. Их родители, на то время довольно зажиточные и обеспеченные, приготовили хорошее приданое дочери и выдали замуж за хорошего парня из такой же зажиточной семьи. Штефан продолжал жить с родителями, и после их смерти дом перешёл в его полное распоряжение. Но его разгульный и расточительный образ жизни привёл к тому, что дом родителей вскоре ушёл в чужие руки. Муж Амалии, несмотря на просьбы жены, не разрешил приютить в своём доме такого непутёвого шурина, так как боялся, как бы он и его собственный дом не поставил в залог очередной карточной афёры. Тогда Штефан записался в действующий полк курфюрста. Отличившись безудержной храбростью и смекалкой в боях с постоянно враждующими между собой германскими землями, был особо отмечен своим начальством, и вскоре дослужился до звания сержанта. Женившись на вдове погибшего гауптмана*, у которой после смерти мужа имелись кое-какие деньги, они смогли приобрести небольшой домик. Его сестра и зять приветствовали этот брак, думая, что Штефан наконец-то образумился. Но, на беду, через год-полтора его жена захворала и вскоре предстала перед богом. Такие случаи скоропостижной смерти были в наши суровые времена нередки. Тогда Штефан, чтобы найти себя, решил снова вернуться в действующие рыцарские отряды своего курфюрста. Однако на этот раз судьба не очень к нему благоволила, и в первом же сражении он получил серьёзное ранение. Полк его наступал, оттесняя неприятеля дальше в леса, а раненого Штефана решили оставить в избушке местного дровосека до поправки. Этим дровосеком был мой отец – Карл. Я была старшей дочерью из пяти в нашей семье.  Я и мои сёстры Гертрауд, Лиззи, Гестинда и Мария жили дружно, но очень бедно, и в будущем нам светил либо монастырь, либо работа прислугой в каком-нибудь богатом доме. Слава Богу, что на лечение раненого нам подбросили несколько золотых монет.      
       Штефан был старше меня на пятнадцать лет, но я всей душой к нему прикипела, постоянно крутилась рядом: перевязывала раны, кормила супом с ложки, делала примочки из трав. Я немного разбиралась в травах – этому меня и сестёр с детства учила умершая после рождения пятой дочери мать. Как на старшую, всё хозяйство в семье легло на мои плечи. В то время мне едва исполнилось пятнадцать лет. Мне полагалось не оставлять отца до тех пор, пока он не приведёт в дом другую жену. Но он не спешил. Мы жили бедно, но дружно, и отец боялся, что с приходом мачехи этой дружбе придёт конец.
       Довольно скоро, и не в последнюю очередь благодаря моим заботам, Штефан начал поправляться. Однако на меня он не обращал внимания, как мне очень хотелось, а только раз за разом повторял о желании вернуться в свою роту. Я часто убегала в лес под видом сбора трав и рыдала там под кустиком.
      Однажды я увидела группу людей. Одни ехали на запряжённых лошадьми телегах, закрытых полукруглой крышей, другие шли рядом, пешком. Они были очень не похожи на нас – смуглые, с чёрными кучерявыми волосами. В ушах у них большие золотые серьги и такие же браслеты на руках. Я слышала, что в наших краях иногда появлялся такой народ джипси**, но никогда их прежде не видела. О них рассказывали страшные истории. Говорили, что они колдуют, воруют детей, и от них лучше убегать подобру-поздорову, так как они в сговоре с самим дьяволом. Но в этот момент меня взяло любопытство, и я решила подсмотреть, что же они будут делать. Они расположились на опушке, расставили свои шатры для ночлега. Потом мужчины развели костёр и повели куда-то лошадей, по-видимому, поить. А женщины, закрепив свои шатры, тоже куда-то удалились вместе с детьми, предварительно поменяв новую одежду на старую, заношенную до дыр. Около костра осталась одна пожилая женщина. Она подбрасывала в костёр хворост и перебирала засушенные травы в мешочке, висящим у неё за поясом. Вдруг, она резко встала и пошла как раз к тому кусту, за которым я пряталась. Я страшно испугалась, подумав, что она может превратить меня в какого-то дикого зверя. Но она мне приятно улыбнулась и предложила выйти из укрытия и подойти к костру. Отступать было поздно, и я приняла её предложение. Когда мы уселись возле костра, старая джипси предложила мне выпить отвар из трав, заваренных в котелке, и угостила куском хлеба. После трапезы она решила посмотреть линии на моей руке. Что-то пробормотав на своём языке, она раскинула передо мною карты, в которых я тогда ничего не понимала, видя всё это впервые, а потом сказала:
       – Жить тебе, красавица, долго и трудно, такова твоя судьба. Ехать тебе и в карете, и с рукой протянутой ходить. А вот счастья тебе женского немного отпущено. Но что отведено, всё твоё будет, коли меня слушать будешь! Со мной твоя судьба пересечётся. Если не испугаешься, то приходи через три дня в полночь на молодой месяц, я тебе зелья любовного изготовлю, и твой фельдфебель*** с тобой будет. А пока, домой ступай. Негоже, чтобы мои дети застали тебя со старой шувани**** в этот час возле наших спальных бендеров*****. Но я тебе сейчас пособлю, а ты мне в лихую годину понадобишься! И, кстати, вот тебе амулет с названием «Узелковый амулет», наденешь его на шею своему солдату, и он придёт с войны целым и невредимым. Этот амулет у меня от стрел и пуль заговорен с помощью мужского корешка мандрагоры.
       Я побежала домой, не чуя ног. И всё время с нетерпением ждала, когда эти три дня пройдут. Штефан выздоравливал, на меня так и не обратив никакого внимания, кроме как на сиделку, приставленную к нему по случаю его болезни. Только с моим отцом он мог немножко побеседовать, да и то вроде бы как от скуки.
       Наконец, три заветных дня прошли. На небо вышел молодой месяц. Я побежала в лес. Мариула, как звали старую шувани, уже поджидала меня около костра. Весь лагерь спал мёртвым сном, бодрствовала только одна Мариула.
       – Возьми этот порошок из высушенного корня мандрагоры, – сказала старая джипси, протягивая мне мешочек. - Разведи его в вине и добавь немножко своей крови.  А как только солдат поправится и ему захочется выпить немножко вина, налей ему этого, но только смотри не переборщи. Не больше одной кружки! Остальное вылей, либо спрячь в потайное место, куда никто, кроме тебя, не сунется. А чтобы он поскорее на ноги встал, вот тебе травы, завари их кипятком и пои его.
       Я была безмерно счастлива, но у меня не было чем отблагодарить Мариулу.
       – Не беспокойся, – успокоила Мариула, словно прочитав мои мысли. – В будущем наши дороги пересекутся, и ты мне отплатишь за всё с лихвой.
       Я тогда не знала, какой дорогой ценой мне всё это обернётся, но, тем не менее, в тот момент я, безмерно счастливая, побежала домой. Трава, которую мне дала шувани Мариула, действительно, ускорила выздоровление и быстро подняла Штефана на ноги. Он уже собирался покидать наш дом, но решил напоследок устроить нам прощальный ужин. А для этого он дал моему отцу денег, чтобы тот прикупил нужное угощение и бутылочку хорошего винца. Готовить ужин мне помогали сёстры, а за столом обслуживала всех я. Вот так я незаметно и капнула Штефану в бокал несколько капель любовного зелья. Как только он его осушил, так сразу же раскраснелся и пожелал ещё один, но я, помня наказ Мариулы, оставшееся вино как бы случайно пролила на пол. Схватив тряпку, я начала вытирать пол, а Штефан кинулся ко мне. В это время он взглянул в мои глаза и воскликнул:
        – Карл, я, конечно, осёл! Столько времени находился в вашем доме, и только сейчас увидал, какая ваша Гудрун красавица! Отдайте мне её в жёны, если я с войны живым вернусь.
       – С большим удовольствием! Лучшего жениха, чем вы, нам во всей округе не отыскать! – ответил мой отец. – Но, увы! Мы бедны, как церковные мыши, и у Гудрун нет приданого.
       – Не надо мне приданого! – у меня кое-какие дукаты в запасе имеются, да и домик небольшой в Майнце. А лучшей хозяйки, чем ваша Гудрун, мне не сыскать! Так что, соглашайтесь.
       Что ж, мой отец дал своё отцовское благословение. Штефан вернулся в армию, а перед уходом я повесила ему на шею амулет Мариулы. Он действительно вернулся через полтора года целый и невредимый. Мы обвенчались в нашей маленькой кирхе, и он повёз меня к себе в город Майнц. Я была безмерно счастлива. Но когда он привёз меня в свой дом, а потом повёл знакомиться со своей сестрой и зятем, последние вознегодовали. По их мнению, он заслуживал невесту богатую, с приданым, а не такую нищенку, как я, и не пожелали нас обоих видеть. Однако, несмотря на такой недобрый приём его родственников, мы были с первых дней счастливы. Его небольшой домик мне показался очень богатым, и я с удовольствием стала в нём хозяйничать. Сам Штефан не умел дельно вести хозяйство, да и я по молодости не была настолько серьёзной, сколько нужно. Мне нравилось, что Штефан буквально заваливал меня подарками: всякими обновками и булавками, да и сам частенько в кнайпы захаживал, чтобы пропустить две-три кружки пива. Любил он и в кости сыграть. Так что наши деньги таяли быстро, как апрельский снег. Прошло три счастливых года. Когда я стала ждать ребёнка, он начал задумываться, как нам дальше втроём жить.
        Однажды пришёл к нам в дом один его старый закадычный приятель и предложить отправиться в горы, где, по рассказам жителей, зарыт клад известного в округе разбойника. Разбойник много лет тому назад был пойман и казнён. Перед казнью он успел сказать, что награбленное добро спрятал в горах, но не помнит точно где. А дукатов и драгоценностей, говорили люди, там столько, что хватит на три жизни вперёд.
         Рано утром, когда я ещё спала, он тихо поднялся и ушёл, а амулет мой оставил на тумбочке вместе с запиской. Что в этой записке было, я не могла прочитать, так как грамоты не ведала. Но потом мне сказали, что он, видимо, чувствовал - не вернётся и хотел, чтобы этот амулет я надела на шею нашему родившемуся ребёнку. Больше я его не видела. Один из его друзей, которые вместе с ним в эти горы пошли, говорил, что  он оступился и упал со скалы в пропасть, а перед смертью кричал:
       – Чёрная всадница!.. Чёрная всадница-а!..
       Я была в отчаянии. Не представляла, как буду жить дальше. В один из вечеров в оставшийся мне после смерти Штефана домик заглянула его сестра Амалия и предложила:
       – Мы достаточно богатые люди, но Господь Бог нам детей не даровал. Хочешь, переходи к нам жить на время и родишь у нас в доме. Ребёнок останется нам, и станет нашим сыном или дочерью. Ты же поживёшь у нас в доме на правах его кормилицы. Потом покинешь наш дом, но за это мы тебя обеспечим так, что ты сможешь снова выйти замуж, но уже с хорошим приданым, если пожелаешь. А если нет, то проживёшь, ни в чём не нуждаясь, до самой старости. Подумай хорошо. Если решишь, то переходи в наш дом жить, как договорились.
       У меня не оставалось другого выхода, и я согласилась. Муж Амалии стал очень богатым и влиятельным купцом, и такую роскошь, которую я увидела в этом доме, мне и во сне не снилась. Дом моего отца по сравнению с ним казался мне жалкой собачьей конурой. Ко мне приставили двух служанок, которые должны были следить за моим здоровьем. А когда пришло время родить, они вызвали на дом местного лекаря. Я родила сына, которого они назвали Ульрих. У меня в груди было достаточно молока, что хватило бы на двоих детей! Мне в помощь предоставили ещё одну пожилую женщину, в качестве няньки. Как и было между нами договорено, Кнут, муж Амалии объявил всем, что у него, наконец-то, родился долгожданный сын-наследник, а я – взятая к нему в дом кормилица. Амулет по желанию покойного Штефана надели Ульриху на шею. Он быстро набирал в весе, рос крепышом.
       Однажды, этак примерно через месяц-полтора после рождения сына, мне захотелось ранним утром пройтись по саду, подышать свежим воздухом, пока Ульрих спал и видел свои детские безоблачные сны. Вдруг, за оградой послышались громкие неразборчивые крики. Любопытство взяло верх, и я выглянула за калитку. Передо мной предстала страшная картина: стражники вели по улице на казнь джипси, косматых и в оборванных одеждах. Я слышала краем уха, что они появились в нашем городе. Их необычная для наших краёв внешность не давала им возможности найти работу. Да они, собственно говоря, и не очень к этому стремились. Эти люди развлекали публику своими песнями и танцами, после которых некоторые из бюргеров лишались кошельков. Женщины занимались гаданием или попрошайничеством и вызывали тем самым ненависть святой церкви. И всё это закончилось тем, что их обвинили в сговоре с дьяволом, и по окончании суда и пыток повели на казнь. Когда они поравнялись с нашим домом, из их толпы ко мне кинулась одна молодая джипси и сунула мне в руки маленький свёрток, шепнув:
       – Гудрун, спаси мою Зару, я - дочь Мариулы.
       Раздумывать было некогда. Схватив свёрток со спящим ребёнком, я кинулась с ним в дом. В спину мне долетали крики стражника, обрушившего свой гнев на дочь Мариулы за её неповиновение. Дома я быстро перепеленала начавшую плакать девочку, а остатки тряпья выкинула в печь. Маленькая Зара жадно припала к моей груди, а на вопрос вошедшей в мою комнату Амалии, чей это подкидыш, я ответила, что духом не ведаю, просто кто-то подбросил его к нам под калитку. А так как девочка такого же возраста, как Ульрих, то пусть она станет моей рождённой дочкой, если Ульрих теперь считается сыном её и Кнута. И если нельзя мне оставаться в их доме на правах кормилицы, то я покину дом вместе с этой девочкой. Что сказать? Такие подкидыши случались, потому как девушек, родивших без венца, бичевала разъярённая толпа. Иногда дело доходило до детоубийства со стороны брошенных матерей, за что последние оказывались в дальнейшем в тюрьме. За ужином я услышала, как отец Кнута рассказывал о казни путём сожжения на площади около двух десятков джипси. Сославшись на сильную головную боль, я убежала из-за стола, чтобы не слушать эти неприглядные подробности. Но я считала своим долгом спасти внучку Мариулы.
       Прошло два года. Зара, которую я назвала Урсулой в память моей почившей матери, подрастала, и её необычный облик уже давал о себе знать, тем самым давая повод для сплетен. Правда Амалия и Кнут не догадывались, что она джипси, и принимали её за испанку. Но вскоре  Амалия объявила мне, что я должна покинуть её дом. Эта смуглая девочка с чёрными кучерявыми волосами не должна больше оставаться в её доме, потому что все знают, что Штефан и я светловолосые. И Амалия не желает пересудов светлой памяти своего брата, тогда как меня могут заподозрить в прелюбодеянии. Как и было обещано, я получила в приданое большой сундук с нарядами Амалии и тугой мешочек дукатов. О таком приданом можно было только во сне мечтать! Ранним утром, посадив меня вместе с Урсулой в свою карету, Амалия велела кучеру отвезти нас в дом моего отца. Я последний раз в жизни обняла своего Ульриха и отправилась вместе с дочерью в родительский дом.
       Сёстры меня встретили довольно приветливо, но я чувствовала, что на душе у них скребут кошки. Я рассказала им причину моего возвращения, но появлением в моей жизни Урсулы настоящей причины не указала. А на вопрос, кто её настоящие родители, ответила, что одну из горничных в доме Амалии соблазнил заезжий купец испанец. Этот ответ их пока вполне удовлетворил. Очень скоро я поняла, в чём причина возникшего натянутого настроения в нашей семье. Сёстры подросли. Две старшие уже работали прислугой в доме богатого фермера. Но все они мечтали о своей собственной семье, чего, увы, за отсутствием приданого невозможно было построить. А мой сундук с нарядами и полный кошелёк вызывал у них зависть, граничащую со злобой.
       Однажды, накануне Рождества, Гертрауд с Лиззи приехали домой бледные, как полотно. Оказалось, что их соблазнили два молодых кнехта, которые работали вместе с ними. Гертрауд,  беременная, терзалась страхом в ожидании своей участи. О женитьбе не могло быть и речи, так как их соблазнители ждали приданого. Пока я с Гестиндой и Марией готовила трапезу к Адвенту, нервы у Гертрауд сдали, и она разразилась на меня бранью так, словно я была виновницей несчастий, которые с ней приключились:
       – Прямо не сестра, а какая-то бесчувственная головешка! – кричала на меня возмущённая Гертрауд. Чужого подкидыша пожалела, а к своим родным сёстрам не имеет никаких родственных чувств! Что теперь ожидает меня и моего будущего ребёнка, если этот позор выйдет наружу? Всеобщее поругание, измазанная дверь, сечка на пороге?! А потом мне его также подбрасывать под чью-то дверь, как тебе подбросила горничная, или задушить при рождении? У тебя полный сундук приданого, так почему бы тебе родным сестрам не помочь! Или ты всё это решила держать для своего чумазого подкидыша?
       От таких слов у меня потемнело в глазах, и я увидела, как в углу, слыша всё это, притаилась маленькая Урсула. Гертрауд забилась на диване в истерике. Но самое интересное, что все остальные сёстры приняла сторону Гертрауд, и только один отец пытался нас всех утихомирить, предлагая спокойно всё обсудить по окончании праздников. Но я поняла, что нужно что-то делать, медлить больше нельзя. В эту ночь мне приснилась моя покойная мать, которая меня просила:
       – Гудрун, помоги моим дочкам, и тебе тогда самой спокойнее станет. А Карл ещё пару лет проживёт и ко мне пойдёт.
       По окончании Рождества Христова я пошла на исповедь к нашему отцу Эриху, и он взялся уладить наши семейные проблемы. Пришлось разделить подарки Амалии на пять равных частей, и этого хватило на приданое моим сёстрам. Но я им сказала, что теперь наши дороги расходятся. Вскоре Гертрауд и Лизз обвенчались в церкви со своими женихами. А спустя примерно год-полтора Гестинда и Мария тоже вышли замуж за местных небогатых крестьян. Прожив ещё год, Карл, наш отец, отошёл в мир иной. После его смерти в нашем маленьком уютном домике осталась только я и подрастающая Урсула. Я не знала, что нас ждёт в будущем, и, поэтому, тщательно берегла оставшиеся деньги. Нас кормил лес и маленький огородик, который я развела около дома. Весной мы ходили в лес собирать различные травы и коренья, а осенью – ягоды, грибы. Часть этих  сборов мы высушивали и раскладывали по мешочкам, другую отвозили на расположенные поблизости торговые площадки для продажи. Зимой мы пряли кудель, вязали тёплые вещи, пользующиеся в холодное время большим спросом.
       Но, надо сказать, что у Урсулы не было большой охоты к рукоделию. Зато у неё был необыкновенно красивый голос, и она с большим удовольствием и с такой душевной глубиной напевала народные песни, что у меня наворачивались слёзы. Любила она также и пляски, которые исполняла зажигательно и с такой лёгкостью, будто парила в воздухе. Её народу эти таланты даны богом от рождения, вот только разгуляться ей негде было, а в деревню одну я её не отпускала. Боялась, как бы её внешность не вызвала пересуды, как уже случилось в доме Амалии. В лесу её чёрные глазёнки оживали, когда она находила нужные коренья и травы. Она росла такой красавицей, что с десяти лет на неё уже засматривались проезжавшие по лесу молодые охотники. Но я не спускала с неё глаз, чувствуя своим материнским сердцем что-то недоброе.
       Однажды под вечер кто-то постучал в наш дом. Выглянув за дверь, я увидела старую нищенку в изношенной одежде и усталым лицом, которая попросилась ко мне на ночлег. Когда она вошла в дом, я, вглядевшись в её лицо, вскрикнула от удивления и радости. Да это была она! Передо мной стояла живая шувани Мариула! Когда она умылась, сбросила свои старые нищенские одежды, я увидела, что она вовсе не такая старая, как показалась мне тогда в лесу и сейчас, при встрече за порогом.
       Я предложила ей поужинать с дороги, а она мне кратко рассказала, что в тот злополучный день, когда всё их племя повязали, её с ними не было, так как она около недели блуждала по лесу в поисках нужных ей трав, корней, ягод, которые должны собираться именно в это время и без посторонних глаз. А когда она вернулась на место нахождения табора, никого из племени уже  не было в живых. Но сердцем она чувствовала, что жива её внучка Зара, и поэтому ходила под видом нищенки по свету её искать. А теперь, если я не возражаю, она может остаться у нас жить. Она умеет собирать травы, ворожить, и этому научит нас обеих, и мы тогда проживём безбедно. Разумеется, я не могла разлучать внучку с её родной бабушкой, но только попросила её назвать себя  бабушкой, матерью отца, поскольку внучка теперь не Зара, а Урсула. Её мать теперь я. А настоящую правду открыть Заре только после моей смерти.   
       Прошло около шести лет. Мы с Урсулой постигали мудрёную науку Мариулы. Я жадно вслушивалась в каждое её слово, а у Урсулы не всегда хватало терпения.
      – Да, молодость ветрена, а к этим знаниям подходить надо серьёзно.
      – А, может, к свахе обратиться, и выдадим Урсулу замуж? – как-то раз предложила я.
      – Джипси только за своих сородичей должны выходить замуж, а с другими у неё жизнь не заладится, не поймут её особую душу – душу джипси. Вот как только появится у нас на пороге родные длинные бардо****** племени нашего, тогда и подумаем. А ежели не появится, так пусть лучше травами да ворожбой займётся. Это верный хлеб на всю жизнь.
      – А ежели святые отцы узнают? Не постигла бы её та страшная судьба её родной матери! Я ведь Урсулу в церкви крестила, чтобы прожила она честную добропорядочную жизнь.
      – Судьба всем нам даётся при рождении, от неё не спрячешся, не уйдёшь! – ответила старая джипси, вдыхая носом пылевидный порошок какой-то травы из своего мешочка, сидя около пылающего очага.
        Да, судьба – есть судьба! В том роковом году накануне Адвента выпало много снега, за окном ревели метели и бураны*******. Но мы запаслись валежником и дровами, а запасов еды нам хватало до весны. Мариула старательно зарабатывала свой хлеб ворожбой и травами, блуждая по ярмаркам, в то время как мы с Урсулой пытались сбыть то небольшое количество плетёных корзин, вязаных чулок и прочих изготовленных нами вещей домашнего обихода. С появлением в нашем доме Мариулы у нас, вообще, все домашние дела наладились и даже пошли в гору. Я начинала потихоньку собирать Урсуле приданое. А вдруг появится в нашем доме и для неё подходящий жених!
       Но всё сложилось по-другому. Так, в один морозный вечер к нам в дом постучал заезжий путник. Он ехал по своим торговым делам из Майнца в Аахен, а на обратном пути из-за обильных снегопадов застрял в дороге, и кучер его сильно занемог.
       – Хорошо! – сказала я. – Гости в Адвент от Бога! Проходите в наш скромный дом. А вашего кучера мы на ноги поставим, дадим травки нужной попить...
        Пока я с Мариулой(которую я теперь звала для отвода глаз Мериэн) возились с простудившимся кучером, Урсула занялась заезжим гостем. Она усадила молодого человека за стол и предложила выпить бокал домашнего вина, которое гостю пришлось по вкусу.
        У старого Вернера (так звали кучера) был сильный жар, из груди вырывался пронзительный кашель с хрипотой. Всю неделю мы по очереди дежурили у его постели. Поили его отварами трав и корней с вином, сухим иссопом, сваренным в меду на углях, медовухой из тернослив, приготовленными с осени запасливой Мариулой, прикладывали к его лбу повязку, смоченную разведенным с водой уксусом, чтобы остановить сильный жар. Мазали грудь перетопленным свиным салом, перемешанным с мёдом и прополисом. К концу недели нашими общими усилиями больной начал приходить в себя, но ещё был слишком слаб, чтобы вставать с постели, и потому оставался лежать. Его хозяин на это время был отдан в распоряжение шестнадцатилетней Урсулы, которая при его появлении прямо расцветала, как бутон розы, готовый вот-вот распуститься.
       Спустя три недели. Вернер, бодрый и здоровый, стоял на ногах. Его молодой хозяин по имени Ульрих засобирался домой. Урсула загрустила, так как очень к нему привязалась за это время.
       – Не плачь, я тебя не забуду, и в скором времени вернусь за тобой как за своей невестой, мне только нужно получить на это благословение родителей.
       Так прошёл месяц, за ним второй, третий, и незаметно пролетел год, полтора года... Но от Ульриха не было никаких вестей. Наша Урсула совсем извелась слезами, и никакие предостережения Мариулы на неё не действовали. Девочка росла у нас в полной любви, и думала, что все окружающие люди добрые и честные.
       И вот одним весенним утром мы её в доме не обнаружили.
       – Никак в дорогу за своим женихом подалась? – проворчала утром Мариула. – Бедная моя внучка, не смогла я её уберечь. Что поделать с судьбой, судьбой своей и близких? Не властны над ней даже колдуньи.
       Три с половиной года минуло. Три зимы и четыре лета, полных ожиданий и предчувствий. И вот в один дождливый осенний день под нашими окнами мы услышали ржание лошади. Я и Мариула выбежали во двор. Около дома остановилась знакомая нам карета, из которой вышел уже совсем старый кучер и вывел за руку бледную  Урсулу с взлохмаченными волосами, без шляпки и большим животом.
       – Дорогие женщины, – обратился к нам Вернер. – Я помню, как вы мне, больному, умирающему, спасли жизнь.  Примите обратно в свой дом вашу пропавшую внучку, и этим я хочу отплатить вам за всё то, что вы для меня хорошего сделали, и позвольте откланяться. Я должен немедленно ехать обратно, пока господа меня не хватились. А то, что произошло с ней за эти годы, вам расскажет сама Урсула.
       Два дня Урсула лежала, запрокинув голову, так что ей белый свет не был мил, и только молча пила отвары, которые ей готовила Мариула.
       – Не тронь её пока, – говорила мне Мариула. – Пусть с дороги отойдёт и сама всё расскажет.
       Спустя несколько дней мы узнали от неё следующее.
       Разыскала она город Майнц, семью, в которой проживал её жених. В доме её приходу не обрадовались. Родители подыскали для Ульриха невесту из своего круга. Её родителями были зажиточные бюргеры, державшие в городе швейный цех, в котором работали подмастерья с хорошей прибылью для хозяев. Их дочь Гретель имела хорошее приданое, и уже приближался срок обручения Ульриха и Гретель. Ульрих продолжал любить Урсулу, но не мог противиться воле родителей, грозившихся лишить его наследства в случае неподчинения, вплоть до высылки из родительского дома. Он предложил Урсуле пожить в доме его покойного дяди, в который его родители из-за тяжёлых воспоминаний никогда не заглядывают. Дом стоит старый, обветшалый, но при хорошем ремонте с помощью нанятых ремонтных рабочих там можно будет нормально жить. Но об этом не должен знать никто из его домашних. А когда он женится на Гретель, его родители больше не будут иметь власти над ним. Что касается жены Гретель, так её дело женское, немудрёное: кирха, киндер, кюхе, кляйдунг. А всё то, что  относится к другим интересам вне дома, её не касается. И ей не должно прийти в голову, куда её муж будет отлучаться по своим житейским делам. В городе мало кто следил за жизнью соседей, во всяком случае, не так, как в деревнях. И такие случаи двойной жизни происходили довольно часто. Урсула согласилась, так как очень его любила. Чтобы ещё крепче привязать Ульриха к себе, сгорающая от любви Урсула дала ему выпить любовного зелья. Ульрих спокойно женился на Гретель к большой радости своих родителей, но большую часть времени проводил в дядином доме с Урсулой.
       Однако Гретель не была столь глупа, как казалось Ульриху. Однажды во время долгой отлучки мужа, она подкупила его молодого слугу, и тот выдал всю тайну. Гретель рассвирепела и подняла на ноги не только свой дом. Об этом узнали её родители и родители Ульриха. Гретель ждала ребёнка и не желала терпеть поблизости соперницу, собирающейся тоже стать матерью. Да ещё раньше её!
        В один прекрасный день, когда Ульриха поблизости не было, к Урсуле явились матери Ульриха и Гретель. Две взбешённые фурии орали во весь голос, что она должна немедленно покинуть их город. И, единственно, чем они могут ей помочь, так это подбросить ей немножко денег, чтобы не умерла с голоду. Урсула не хотела ни о чём слышать и кричала, что если уйдёт, то только вместе с Ульрихом. Тогда крайне возмущённая мать Гретель выложила последний козырь, что не позволит какой-то колдунье джипси ломать жизнь её родной дочери и будущему внуку. И она немедленно заявит властям о её чёрных делах, и тогда Урсула окончит свои дни на костре, как её прежние родственники. Урсула замерла на месте от неожиданности. Никто её до этого не называл джипси, и она была в полной уверенности, что является испанкой по отцу. Обе матери, заметив её смятение, расценили это по-своему. И повторив свою угрозу, удалились с намерением на следующий день заявить о ней властям. Урсула сидела разбитая и подавленная, а к вечеру к ней заехал старик Вернер и, посадив в карету, привёз её в наш лесной домик.
       – Я что? Действительно, джипси? – спросила нас Урсула.
       – Нет, твой отец испанец. Эти злые женщины тебя обманули, – поспешно, чтобы опередить Мариулу, ответила я.
       Когда у Урсулы подошёл срок родов, за окном бушевал холодный осенний ветер, который повалил несколько растущих рядом с домом старых деревьев, упавших со страшным шумом прямо перед окном. У неё были очень тяжёлые роды. Два дня она не могла разродиться, а по окончании двух дней, на рассвете  родила двойню: мальчика и девочку. Сразу же у Урсулы началась родовая горячка, и она спустя два дня скончалась. Перед смертью она держала мою руку и кричала:
       – Где Ульрих? Я не хочу умирать, не попрощавшись с ним.
       Мы были разбиты, полны горя, но наши маленькие внучата своим криком не давали нам времени на отчаяние. В тот же день раздался стук в дверь. Открыв, мы увидели на пороге двух молодых джипси. Они отстали от табора и попросились к нам на ночлег. Молодая джипси в дороге, прямо таки в бардо, родила мёртвого ребёнка, и груди её были полны молока. Она с удовольствием и без промедления стала кормилицей нашим сироткам. Прожив у нас два с небольшим года, они засобирались в дальнюю дорогу на юг, в солнечную страну Испанию, где много солнца и нет зим. Именно туда уехало их племя. Они уговаривали нас ехать вместе, так как очень привязались к нашим внукам Ульриху и Урсуле, даже считали их своими родными детьми. Да и внуки наши называли их мамой и папой. Мариула, в свою очередь, уговаривала меня продать домик, купить кибитку с лошадьми, сделать полукруглую крышу, как у всех джипси, и ехать. Я согласилась, хотя совершенно не представляла себе ни эту загадочную страну, ни путь в неё. Но я не хотела расставаться с внуками. Без них я оставалась совсем одинокой. Только мне очень захотелось по пути заехать в Майнц и в последний раз увидеть своего родного сына. Джипси согласились. Перед дорогой Мариула сняла со своего пальца золотой перстень с гранатом и одела его на мой палец, сказав при этом:
       – Если старая шувани дарит свой перстень, то вместе с ним она передаёт с ним часть своей силы. Этот перстень будет твоим жизненным талисманом и одновременно амулетом, который  будет тебе помогать и охранять в трудную минуту. А перед смертью надень его на палец той женщине, которую посчитаешь достойной его.
     Когда всё было готово, мы тронулись в путь. По дороге джипси просили милостыню или гадали всем желающим, и так зарабатывали на хлеб. А я с Мариулой посещала ярмарки, на которых Мариула продавала свои травы и настойки. И вот, наконец, город Майнц. Джипси не захотели туда заезжать и остановились недалеко в лесу. А я пошла в город. Много воды утекло с тех пор, как меня оттуда выпроводили мои нелюбезные родственники, взяв с меня слово, что я у них больше никогда не появлюсь. Когда я подходила к дому, я почувствовала что-то недоброе. Да, в доме были похороны.
       – Кого хороните? – спросила я вышедшую во двор по своим делам служанку.   
       –  Ты, наверное, пришлая, коли ничего не знаешь, – ответила мне девушка. – В доме большое горе – хозяина молодого хоронят.
       У меня от этого известия защемило сердце.
       –  Как его звать? Отчего он умер? – спросила я, схватив за руку
служанку.
       – Да вот, влюбился в одну нищенку. А когда хозяйка об этом узнала и пришла в дом, где молодой хозяин её прятал, то повелела ей убираться прочь. А нищенка ей ответила: «Уйду, но только с ним вместе. А если выгоните меня, то и сын ваш недолго проживёт. Если не мне, так никому он не достанется». И потом эта колдунья исчезла. Соседи шляпку её в реке видали. Утопла видно. Но потом по ночам к нему являться начала. Он с горя запил, и начал пускать по ветру родительское состояние. А три дня назад нашли его замёрзшим на улице в двух кварталах от кнайпы, в которую он любил захаживать. Пил там и проигрывал отцовские дукаты.
       А потом, словно испугавшись за свою болтливость, спохватилась:
       – А ты, вообще, кто такая? Некогда мне с тобой зубы точить, а то ещё госпожа выйдет, и мне попадёт за то, что с какой-то пришлой разговариваю.
       К воротам подъехал кучер с траурной каретой. В это время из дома, под плач выходящих дам, одетых в траурные наряды, четверо рослых мужчин вынесли гроб с телом умершего хозяина. Рядом с гробом шли его состарившиеся родители. Седая мать рыдала около гроба, вытирая мокрые глаза чёрным кружевным платочком. Когда я глянула на рыдающую мать, а потом на кучера, у меня потемнело в глазах. Кучером был знакомый мне добрый старый Вернер. В гробу лежал его молодой господин Ульрих, а в его безутешных родителях я узнала свою золовку Амалию и её мужа Кнута. Разум в моей голове помутился от ужаса. Выходит, молодой Ульрих, который полюбил мою приёмную дочь Урсулу, – мой родной сын. Он был в нашем доме, а я никак этого не могла предположить? Я сама, своими руками змею на груди вырастила, которая его со свету сжила. Я её знала, как добрую любящую девочку, а выходит, что в душе у неё сидела змея, которая выползла наружу в нужный момент. Но её дети, они также дети Ульриха, а значит и мои родные внуки. Эта ноша для меня была непомерно велика, моё сознание помутилось, защемило сердце и, вскрикнув от пережитого только что ужаса, я провалилась в пустоту.
       Я взлетела вверх и увидела на земле своё лежащее тело. Я почувствовала какое-то блаженное состояние, которое я испытывала раньше, только когда впервые увидела Штефана. Отлетев в сторону, я увидела, что кто-то отбивается  от чёрных неприятных существ, которые, окружив его, хотят вцепиться в его тело своими острыми клыками. И вдруг я услышала крик:
        – Матушка, спаси меня от моих преследователей!
       Глянув на зов, я увидела своего Ульриха. Не знаю, откуда у меня взялась смелость, но я кинулась в эту драку, произнося на ходу молитву Деве Марии. Чёрные существа замерли на месте, показывая мне свои хищные пасти, но замешкались, а я, улучшив момент, кинулась в гущу и, вырвав из их лап пленника, полетела с ним вперёд, не зная, куда лечу. А они продолжали нас преследовать с криками: "Он наш! Ничего у тебя не выйдет! Лети обратно на землю. Твоё тело не собирается остывать!"
       Мы летели вперёд, но и они не отставали. Вдруг нам наперерез вылетела новая фигура. Это была молодая девушка с чёрными длинными развевающимися в полёте волосами, окружённая рыжим облаком, которая кричала: "Он теперь мой! Навеки! Я не отдам его ни тьме, ни свету! Он – мой, и полетит со мной туда, где обитают духи умерших джипси!"
       Она выхватила из-за пояса острый отточенный клинок и показала его чёрной стае преследователей.
       – Урсула-а!.. – закричал Ульрих и, оставив меня, полетел к ней.
       Да, это была Урсула. Я подняла глаза кверху и увидела широкую дорогу, сотканную из нитей тумана. Она напоминала мне некоторую межу, которая, как я позже поняла, разделяла мир живых и мёртвых. На другой стороне я также видела отца, мать и Штефана. Родители стояли и грустно на меня смотрели, только Штефан перелетел межу и, обернувшись ко мне, крикнул: "Гудрун! Дорогая! Не перелетай межу! Твои жизненные испытания ещё не кончились. Живи пока, а когда подойдёт твой срок, я тебя встречу. Ты – сильная и всё выдержишь. И теперь обретёшь дар, дарованный тебе Мариулой. Что поделать... Нашим детям не судилось стать счастливыми в земной жизни, так пусть хоть на пороге вечности обретут покой! Они теперь вместе, и им даже ад раем покажется. А ты живи!"
      И Штефан полетел обратно в даль, в туман... Я присоединилась к Урсуле и Ульриху. Мы полетели в лес, где остановилась Мариула с детьми и их приёмными родителями. Малютки посапывали в повозке около приёмной мамы Сабрины, которая около них хлопотала, а муж её, Каспер, пошёл поить лошадей. В это время Мариула начала перебирать свои травы, а кое-какие ломать и бросать в костёр. Видно было, что она пожелала поговорить с умершими духами. В дымовой завесе костра ярко обозначились наши замершие тени.
        – О, Господи! – вскрикнула от неожиданности Мариула. Внученька моя! Ульрих! А ты что тут делаешь? – обратилась она к моей тени. – Неужели и ты с ними, как я тебя не доглядела! Зачем отпустила тебя в этот проклятый город. Прости меня, Гудрун.
        Я хотела ей ответить, но не могла. Меня опередила Урсула:
        – Бабушка, Гудрун ещё предстоит долго жить, она просто провожает меня и Ульриха, который пошёл за мной. Такова его судьба. Поезжай с внуками и их приёмными родителями в Испанию, а Гудрун останется в Вестфалии. Это её Родина, и тут ей ещё отпущено немножко счастья, а также горя и жизненных испытаний. У неё тут останется внук, которого она найдёт по висящему на шее амулету джипси, который ты ей в молодости подарила. А наши дети пусть едут в Испанию. Мы с Ульрихом проследим за вашими бардо в дороге, чтобы они спокойно туда доехали.
        – Хорошо, Зара! Пусть будет так, как ты решила. Завтра утром тронемся в путь.
        Я очнулась и открыла глаза.
        – Госпожа Амалия! – вскрикнула сидящая около моей кровати служанка. – Эта женщина открыла глаза.
       Моя голова раскалывалась, как после удара тяжёлым предметом. Руки свисали, как плети, ноги омертвели... В беспамятстве я пролежала четыре дня. Только изредка, издаваемое мною дыхание говорило, что я ещё цепляюсь за жизнь. Прошли девять дней после похорон моего сына, потом ещё 31день, после чего в дом наехали кредиторы. Ульрих в кнайпе за игрой под пьяную руку подписывал любые договора, которые вконец разорили семью. Всё их немалое состояние и также дом он пустил на ветер. Меня уже не выгоняли, а позволили остаться у них жить на правах дальней родственницы. Потом Амалия с мужем и я перебрались в мой домик, купленным ещё моим мужем покойным Штефаном, в котором Ульрих и Урсула прожили три счастливых года. Гретель со своими родителями и маленьким сыном, распродав остатки хозяйства после похорон, переехала в другой городок, подальше от позора. Их следы затерялись.
       Спустя некоторое время после этих скорбных событий к нам в дом попросился на ночлег один путник. Это был зажиточный бюргер по имени Хельмут. Он простыл в дороге, хрипел, а его тело горело огнём. И он не мог дальше ехать, особенно в такую холодную ветреную погоду. Я теперь хорошо знала, что надо делать, чтобы поднять его на ноги. Мои лечебные отвары оказались на высоте, меня они не подвели. Я поняла, что действительно обрела дар врачевания. Чуть раньше за этот дар мне наверняка влетело бы от набожной Амалии, но теперь она жила под моей крышей, и молчала, делая вид, что ничего не понимает и не знает. Но между нами родственных чувств так никогда и не возникло. Я чувствовала, что её очень тяготит моя забота, но ничего не поделать. Поправившись, Хельмут предложил мне переехать жить в его дом в небольшом городке Виттхайм в качестве экономки. И я с радостью согласилась. Очень уж тяжело мне было оставаться в Майнце, в плену тяжёлых воспоминаний и незаживающих ран.
       А что касается Мариулы, они благополучно добралась до Испании. Там молодые джипси разыскали свой табор, в который они были с радостью приняты. Совсем недавно в таборе умерла шувани, и Мариула заняла её место. Во сне она иногда приходила ко мне и рассказывала, как они живут. Но подошёл срок, и душа её улетела к умершим предкам, где её ждали дочка и внучка. После этого все мои связи с внуками оборвались. Но я чувствую, что они живы и здоровы.
        – Гудрун, а как же твой родной внук от законной жены Ульриха? Ты его разыскала? – спросила я после окончания её рассказа.
        – Нет, – ответила Гутрун, и опустила вниз глаза, словно что-то недоговаривая. – Хотя чувствую, что он где-то близко от меня.

* Гауптман – капитан
** Джипси – цыгане
*** Фельдфебель – звание в полках немецких ландскнехтов
**** Шувани – цыганская колдунья
***** Бендер – цыганская палатка
****** Бардо – крытая цыганская повозка с полукруглой крышей
******* Период похолодания в Европе (XV-XVIIIвв) называется «Малым ледниковым периодом»