ВелИк, велИк Тарковский

     Эта осень выдалась грибной. Что у нас бывает редко. Скорей уж суховеи как зарядят с мая, если не с апреля, да так и гладят землю перегретым утюгом. До самой осени. Порой до ноября. Ну, точно порешили раз и навсегда избавить этот мир от остриц. Какие там грибы!.. Или ещё напасть — прошедшею зимой до февраля держался «плюс». В смысле, тёплая погода. Да беспрерывные дожди. И вдруг — в два дня! — до минус двадцати! Сады — деревья там, кустарники, несчастная клубника — повымерзли, считай что на два метра вглубь. Хоть загоняй бульдозер да вали всё напрочь. А летом — дивные дожди. Трава росла, как на дрожжах. Но шампиньонов… что там, шампиньонов — простых дождевиков! Ну кот, блин! кот у новых русских нарыдал. В разгаре Масленицы. Где-нибудь в Швейцарии…
     А в сентябре вдруг прорвало. В полях по позапрошлогодней пашне — сто тысяч Кисей Воробьяниновых да не баранки — магазинные пельмени рассевали. Бело от шампиньонов! Размером, правда, с тот пельмень. И вкусом-запахом… Даже в автобусах одних разговоров: «Грибами огрузились! Всё лето не было нигде, а тут!.. Но не те, не те. Чуть лучше магазинных. В другие-то года — найдёшь пять штук да станешь жарить — соседи с целого квартала глотают слюнки, матерятся… Но всё же лучше магазинных.»
     А грузди?! Срежешь один — в ведро не лезет, падла!
     Народ весь очумел. Глазки выпучены, ушки топориком, и беспрерывное «шур-шур, мур-мур, грибы-грибы…» Коты! Коты на валериановом заводе.
     А я-то по году — собака.
     Но тоже завёлся.
     А тут ещё один мужик расхвастался в пивном ларьке: «Я белых надысь накосил!..»
     Ну и я тут с глузду рухнул — точно с дуба в том моём леску… Лесок один мне ведом. Дубравка. Даже в этом году я там белые вёдрами брал… Но недели две тому назад в последний раз проведал — пусто. Что ж, думаю, пора переключаться на маслята. А тут — это пень корявый: «Я белых надысь накосил!..» Что б к нему тёща приехала!
     И ещё в трамвае еду и сам себя убеждаю: «Да не прорвусь я там на бедненькой своей «девятке»! Когда?.. В субботу? В субботу сильный дождь прошёл. Да в понедельник-вторник — обложной. Да и вчера же — в среду — тоже крапал… Нет, не проеду — только шрус сорву или чего ещё…» Почти уговорил.
     А тут другой мужик заходит. Сволочь! С целым зембелем боровиков.
     — Где, — спрашиваю, — брал?
     — В пойме — где ж ещё?!..
     Ну тут уж я и окончательно-то с глузду-дубу рухнул. Иль с дуба-глузда... Короче, одичал: глазки выпучены, ушки — к темечку, хвост поджат, а с клыков слюна капает... Бр! Самому противно.
     С утра примчался на гараж. Шмотьё-мотьё, навоз да опавшую листву в мешках, опрыскиватели-удочки из багажника повыкидывал…
     Мужики смеются надо мной: «Всё своё вожу с собой!»
     А куда денешься? У меня же две дачи. И балочка степная, что в Волгу выходит, рядом с одной, с той, что поновее. Там «лопушки-сеголетки» в ладошку на тесто в драку клюют. Да Ахтуба в двух шагах от другой, от старой дачи. А там, на Ахтубе, во-от такая вот верхоплавка на слизня влёт цепляет. А тут ещё малину галица заела. А во всех инетах пишут, что лучший способ борьбы с галицей — десятисантиметровый слой навоза. А где ж мне его, навозу, в городе-то столько укупить? Так что я за ментаврами чуть ли не с совочком шнуркую. А тут ещё осень на дворе — не сегодня завтра клубнику нужно будет укрывать… Да и пырей как раз сейчас под снег бы поопрыскать… Короче… Ну… да — всё своё вожу с собой. И навоз, и листву, и опрыскиватель, и удочки с шампурами…
     Так вот. С утра примчался на гараж. Шмотьё-мотьё, из машины повыкидывал, омыватель подстроил, клеммы подчистил, колёса подкачал, кинул в багажник пару топоров — помельче да поосновательней, — добавил домкрат рычажно-винтовой, к нему — ромбический, лопатку с длинной ручкой (с корой-то — в салон), да лебёдку, да бруски деревянные, что б под домкрат подкладывать, да швеллер алюминиевый полутораметровый, да… Короче, за полдень вылетел да из гаража, что пуля из ружья.
     И вот подъезжаю уже к Красному — лишь сбочь поля по грунтовке, что по дамбе идёт, к нему доскочить…
     Вывёртываю. Дорога свободна. Если это можно обозначить славным термином «русская дорога». По центру — колея. «Кировец» увязнет. Слева-справа — песочку, твёрдого песочку, но лишь на одно колесо. Зато кюветы — мама не горюй!
     И ещё… При выверте на эту, с благословения чёртовой бабушки сказать, дорогу останавливаться нельзя. Никак нельзя. Иначе с момента увязнешь по самые ступицы.
     Шементом, с лёту, ещё до того решаю, что левая часть направления пошире да и посуше, и выезжаю на встречку.
     Царапаюсь. Тяну себя с машиной вместе зубами за мечту. За мечту — дурацкую идею увидеть, что там в моём лесике творится. А вдруг там, да нет, не «вдруг», а непременно! там грибы — что твои баобабы!..
     С того конца 3-d max колеи выныривает ещё два шедевра отечественного автопрома: «копейка» и «шестёрка». И с налета, с поворота занимают ту, правую от меня полосу земли, где предположительно действуют правила дорожного движения…
     Гы! Нынче модно размещать на заднем стекле легковушек наклейку «Yahoo!ею с этих дорог». Я ж решил быть не таким, как все. И примастрячил себе «…и ГИБДД с тобой!» Но это — так, чисто к слову.
     Вернёмся к нам, к баранам — а кто ж ещё на этих худых вёдрах запчастей попрётся по такой распутице? Скребёмся. Молим дорожного Бога друг другу навстречу.
     И вот когда я уже почти совсем поравнялся с первой «сестрёнкой», меня по правой стороне — лоб в лоб «копейке» — догоняет какой-то то ли «раптор», то ли «туарег», то ли «тундра» сланная какая… Короче. Я только и успел краем глаза заметить, что за рулём у той баржи — баба. И она ещё так головой укоризненно-недоуменно повела. Ну, дают, мол, старые калоши. Да краем уха услыхать, как она передачу переключила…
     И со всего маху рюхается между нами, мужиками в колею грузовиков. А там воды-то — не балуй!
     Мне так всю «лобовуху» грязюкою и обдало.
     Пока я включил «дворники», пока те справились… меня вправо и снесло. Я просто физически, всем нутром ощутил, как моя «девяточка» плюхнулась на брюхо и колёсами побочь песчаного бугра и заюзжала.
     И меня малая саперная лопатка под рукой лежала. Хватаю, выскакиваю поскорее отгрести-подкидать землицу под колесами, пока совсем не увяз… Куда там! Одного взгляда хватило понять — ушлёпнулся, что твой беременный таракан на струну, где подгузники сушат.
     Оборачиваюсь к двум другим — у них дела и того хуже.
     И главное, тоже оба с лопатами наперевес.
     Я аж расхохотался:
     — Ну что? Погнали догонять?
     Мужики не поняли.
     Я лопатой, что мечём, потряс на уровне плеча:
     — Ну, не держаком вдоль по хребту — хоть плоскостью штыка по опаньке уважим! М?
     Дедок, что на «копейке», барахтался в грязи да спасал сапоги. Второй мужик, что совсем уж в кювет ушёл, повёл головой, покривился:
     — Хлопотно это: видал, как волну гонит?
     
     
     Два часа мы то одну машину пытались вытащить, то другую, то к третьей подступали…
     Когда я потом на гаражах историю эту соседям рассказывал, они удивлялись:
     — И — что?! Она даже и не оглянулась хотя бы?
     А я им отвечал:
     — Помните, как тот Петрович с «шестёрки» сказал? «Хлопотно это: видал, как волну гонит?»
     Два часа мы то одну машину пытались вытащить, то другую, то к третьей подступали… Пока не подошли к нам два узбека или таджика… гастарбайтера, короче. Совсем не специально — чисто мимо шли, в свой гастарбайджатник местный.
     — Бог в помощь! — говорит один из них совсем без акцента.
     А я в запыхе да с дурна ума и отвечаю:
     — Бог-то — Бог… Да и ты б помог — всё б поладнее было…
     — Ну. Если не побрезгаешь…
     Вот эта его фраза… Когда мы потом вместе скопом упирались в задний бампер одной из машин, и после утирали грязь с лица, и выливали земляную жижу из ботинок… стыдно мне было сказать ему, что я не брезгаю. И даже тогда, когда мы вытащили все машины, и мы, русские, подошли пожать им руки в благодарность, я так и не нашёл ничего лучшего, как сказать ему: «Спасибо, брат!»
     А он мне ответил:
     — Нас чурками зовут.
     — Гы! — ответил я. — А нас, таких, как эти трое, — чудаками. Но, правда, на московскую букву, на «м». Это ты у нас первую букву украл?
     
     
     Всю субботу я выставлял свой пузырёк на середину. Смотрел по ящику тупое «Плюс ещё». И уговаривал себя пойти помыть машину. Ну… или хотя бы поремонтировать.
     Победил пузырёк.
     
     
     В воскресенье — затемно ещё — мне друг позвонил по трындилле:
     — Выходи во двор!
     
     
     — Ты совсем офигел? — сказал я ему, пожимая руку. — Я ж рассказывал тебе, как в пятницу в лечебной грязи — осенью вся грязь лечебная — в лечебной грязи кувыркался? У меня ж до сих пор ещё всё болит… И сопли вон — длиннее чем шнурки…
     — Смотри, что нашёл! — и протягивает мне ножку от белого гриба.
     Я подавился. Попросил закурить. Потом хрипло спросил:
     — Где?
     — В пойме… — он явно изгилялся.
     Ножка была явно от боровика. Но какая! Толще чем моё бедро.
     — Пойма большая… — промолвил я с интонацией «та брешешь».
     — Короче… — ну, говорю же, изгилялся, редиска. — Короче… Едем это мы сегодня с дежурства. Останавливаемся на пятиминутный симпозиум кустовых писателей…
     — Короче! А то убью…
     — У поворота в твой лес.
     — Гад! Дай закурить! Гад. Гад! Гад!!! У меня же всё болит, машина не мытая, заправляться нужно, да и вообще она неисправна! Ты слышал, как троит?
     — Но нас же будет двое! Если что — я подтолкну. А там ты меня на нашем плёсе выкинешь и — пять минут пешком до леса.
     — А ты ещё здесь?! Не видишь — светает!..
     
     
     Машка заводиться не желала. Видать, ей тоже достался передоз лечебных грязей. Я крутился вокруг неё и уговаривал:
     — Масюнечка, девочка моя, да ты уж потерпи! Да ты ещё разок мне съезди… Вот только сегодня!! Новое масло даю!.. И фильтр не забуду сменить… Санта Машонка!
     Машкой я зову свою «девятку».
     Когда я первый раз завёл её в наш двор — прям к среднему подъезду — и поставил между маздами и ситроенами, и гордо вылез из-за руля, и стряхнул пылинки с капота, так и не решив ещё, как её назвать — мою вишнёвую «девяточку»…
     Известно же:
     — Всё имеет суть и вес —
     Кораблю, как человеку,
     Имя нужно позарез.
     Имя вы не зря даёте,
     Я скажут вам наперёд:
     Как вы яхту назовёте,
     Так она и поплывёт!
     Отец мой свой «Запорожец» именовал «Фердинандом» — как немецкую самоходку, истребителя танков. Я ещё его предупреждал: «Смотри, бать! Получим на твоём Фердинанде свою Курскую битву…»
     — Не дрейфь, пацан! Дальше наших степей уже не сошлют. Зато… послушай как работает: фырды, фырды, фырды — ну, точно Фердинант! А танки грязи не боятся…
     Четверть века Фердинанд нам честно отслужил.
     И вот теперь уже я искал имя для своей машины. Долго искал — намного заранее, нежели купил.
     Вот я первый раз завёл её в наш двор — прям к среднему подъезду — и поставил между маздами и ситроенами, и гордо вылез из-за руля, и стряхнул пылинки с капота, так и не решив ещё, как её назвать — мою вишнёвую «девяточку»… А тут мимо проходила молодая мамочка с мальчонкой несмышлёнышем… так вот он, увидев мою милую, бросился к ней мимо всех фордов, попелей, народных вагонеток и залопотал:
     — Маша! Маша! Машана…
     Я ему руку пожал:
     — Спасибо, мужик! Быть ей Машкой. Как козе или корове: хоть и неказиста, зато молока много даёт. И целую кучу навоза. А навоз нам пригодится: у меня ж две дачи…
     А потом пришли друзья обмывать…
     — Да ну… Какая Мария?! Ты посмотри ей на решётку радиатора! Махрютка!
     — Слушай, слушай, а где вторая половина ведра?
     — Какая половина?!
     — Как — какая?! Жигули — это ж ведро с запчастями. А у тебя — смотри, смотри! — уже половина по дороге просыпалась: вон какие дыры!..
     — Если у вас редкие волосы, страшное личико, кривые ножки и гаденький голос, гордитесь: Вы — Масяня!
     — Масяня Полведерская!!!
     Вот так и повелось, что имён у моей «девяточки» больше, чем ям на её дороге…
     
     
     Машка заводиться не желала. А пока я крутился вокруг неё да уговаривал, подлетела ласточка. Попыталась сесть на открытую переднюю дверку пассажира, но не получилось. Ни на окно открытое же не получилось, ни на верхнюю кромку. Я выскочил со своего водительского сидения, подбежал к правому борту:
     — Дурочка! Дурочка, да что с тобой такое?! Ты только не волнуйся!.. Ну нашла, куда усесться — прям под колесо!..
     Накрыл птицу фуражкой, подсунул руку, подставил палец — бедняжка уцепилась за него и взобралась, как на насест.
     Я осмотрел. Осторожно ощупал несчастную: крылышки прираспущены, клювик прираскрыт, но очевидных повреждений нет. Осторожно пересадил летунью на ручку калитки соседского гаража:
     — Посиди пока тут, отдышись…
     Вернулся к Масяне… Но напрочь забыл, что собирался с нею делать. Одно лишь помнил — заводить.
     Сел за руль. Включил стартёр…
     — Ну? Ну что ты, дурочка моя? Хочешь, что б я тебя ласточкой назвал? Как туалетную бумагу? Назову! Поехали, поехали, а? Очень нужно.
     Мария вновь не завелась. Или не повелась?
     Позвонил мой друг:
     — Ты где? Едрит твою в пень!
     Я рассказал ему про ласточку.
     — Голодно сейчас им, — изрёк «великий орнитолог». Тот самый, что заслышав воробья спрашивает меня: «Это кто поёт?»
     — Да. Голодно сейчас, — повторил наш доморощенный Дроздов. — Совсем ослабели…
     — А чего ж не улетают? — буркнул я.
     — Эт ты её спроси. Может, ещё бабье лето будет?
     — Дай Бог, дай Бог!..
     — Так мы едем или как?
     — Да не заводится никак!
     — Ну, дай я с ней поговорю!
     — С кем?! — я чуть мобилу не сглотнул.
     — С Машкой.
     — Совсем офигел?!
     — А тебе — в падлу?
     — Ну на, поговори… — я поднёс трындофон к «торпеде».
     — Марусь, Марусь, ты знаешь, я редко о чём-нибудь прошу… Маня, Манечка, Манюта, заведись!.. — шептал мой друг. Потом уверенно и очень громко вопросил:— Слышь, ты там ещё?
     — Да здесь я, здесь…
     — Заводи!
     — Дурак!
     — С кем поведёшься…
     — Вдвойне дурак!!
     — Ты заводи, заводи… Завелась?
     Завелась.
     — А вот не подходи больше никогда к моей Масяне! — заорал я на радостях в трубку.
     — Ревнуешь?
     — А то! Я вокруг неё — и так и эдак… А этот ей только пару слов сказал… Жди, сейчас подъеду…
     — А ласточка, ласточка — как? — успел спросить вдогонку Сержель. — Улетела?
     — Не знаю… Сейчас посмотрю… Да, улетела…
     
     
     — Да пойми ты, — говорил мне Сергей, когда мы ехали уже по пойме. — Загонял ты свою Машку. Она ж тебя боится.
     — Скажешь тоже!..
     — А разве ты один её из грязи в пятницу вытащил? А вспомни, сколько раз мы её вместе ремонтировали? Вот когда она услышала, что ты не один — вздохнула, поверила и… завелась.
     — К-хе! Я-то думал, я один из ума уже выжил…
     — А ласточка?! Ты вспомни! Это ж душа её к тебе являлась!..
     — Кы-хым!.. Тебе на РЕН ТВ  надо или на ТВ 3… В экстрасенсы-разводилы…
     — Эх! — покачал головой Сергей. — Хороший ты мужик, но не орёл, нет, не орёл…
     — Слышь, Масяня? — я похлопал ладошкой по торпеде «девятки». — Хорошая ты машина… но не ласточка, нет не ласточка…
     И мы не с Сергеев не сговариваясь захлопали ладонями по «торпеде»:
     — Масяня!..
     
     
     Когда я вернулся из леса, Сергей всё ещё удил.
     А повыше него — над самым обрывом — сидел гастарбайтер и пел свою песню.
     Странная это была песня. Совсем, совсем нездешняя. Но стлалась над водой точно туман. Добрый туман. У Тарковского почти всегда был такой. И ещё — чтоб молоко по воде… Помните это: «Ветер ли старое имя развеял, Нет мне дороги в мой брошенный край».
     Я со своей возлюбленной прощался под «Последнюю поэму». Ещё на Новый год я сделал ей предложение в присутствии моих родителей. Она согласилась. Мать моя испекла пирог, отец принёс коньяк… Оставалось дело за малым. И в августе я полетел в её город. На целый месяц. Но как-то не глянулся. В день отлёта я затемно сорвался из дома её родителей — она меня догнала. Целый день мы молча бродили по городу. В конце концов устали. Зашли в кинотеатр. Оказалось, угодили на премьеру «Вам и не снилось». Она проплакала весь фильм.
     По выходу из кинозала я взял её лицо в ладони:
     — Поехали со мной!
     — Куда?
     — Какая разница — со мной!
     — Я не могу…
     Было лето. Окна в кинозале были завешаны плотными шторами, но раскрыты. «Ветер ли старое имя развеял» зазвучало вновь.
     — Пойдём, под окна — послушаем ещё разок! — потребовал я.
     Она безмолвно подчинилась.
     И снова плакала в беззвучный взрыд.
     И я опять обнял ладонями её лицо:
     — Поехали со мной!
     — Нет. Не могу!.. Но провожу…
     — Мазохистка!
     — Скорее уж садистка…
     — При чём тут возраст!!! — ответил я давно избитой шуткой…
     Нездешняя мелодия стлалась над водой точно туман. Плавный, тягучий, добрый туман. И ещё — чтоб молоко по воде…
     Гастарбайтер допел.
     Мы что-то ещё говорили. Сержель собрал удочки, я погрузил манатки в Масяню…
     — Спой что-нибудь ещё!
     — Нет, спасибо, не могу…
     — ТЕБЕ спасибо! Подвезти?
     — Спасибо, нет. Я тут ещё немного посижу.
     — Ну… Бог с тобой! Спасибо, спасибо, брат!
     И мы обоими руками жали его руку, и он не вспоминал, что зовут его «чурка»… или это был другой гастарбайтер…
     
     
     По дороге спросил друга:
     — Как твоя рыбалка?
     — Бывало и хуже.
     — Ну, и у меня примерно также…
     
     
     В гараже выпили водки, поделили добычу и разбежались.
     Дома я включил компьютер и полез в инет послушать ещё раз «Последнюю поэму». Оказалось, мой счёт на нуле.
     Врубил ящик и попал на Тарковского. На «Страсти по Андрею». Как раз на ту сцену, где ключнику уже залили свинец в глотку и отпустили лошадь. А после были глаза, если не ошибаюсь, Юрия Звенигородского — того самого, что по фильму навёл татар на город. Глаза человека, у которого сердце вынимают, и он понимает, что сам тому причина…
     А потом ещё гуси.
     Где-то читал или слышал, что Тарковский вдруг принёс гусей на съёмочную площадку — как раз снимали эпизод «Набег», сцену разграбления…
     — Андрей Арсентьевич, а гуси-то — зачем?
     — Мотор! — и пускает этих гусей.
     И они летят… не летят, а падают…
     И так получились чуть ли не самые пронзительные кадры фильма.
     А мне вспомнилась моя утренняя ласточка.
     А потом ещё был диалог Рублёва с Феофаном в сожженной церкви.
     Я аж не выдержал, и послал Серёге эсемеску: «Вот и пойдём мы с тобой вместе по Руси. Ты — рыбалить, я — грибы собирать…»
     
     
     И сразу вслед за «Рублёвым» без всякой перебивки на рекламу пошло «Волшебное таинственное путешествие»... Ну люблю, люблю я Битлов, я вырос на них, но нельзя же так!
     А Тарковский — велИк, велИк!..
     Особенно с этими его гусями…
     «Ветер ли старое имя развеял…»


Patriot Хренов © 7-8 октября 2013.