Яблоневая ветвь

…Вечерний сумрак неотвратимо расползался под сенью леса. Дневные птицы давно притихли, рассевшись по веткам или удобно устроившись в своих гнёздах – а ночные ещё выжидали, пока окончательно стемнеет. Над лесом застыла настороженная, звонкая тишина…
Ответь мне скорее,
Возлюбленный мой –
Кто мчится по лесу
Вечерней порой?..
Конхэйр, сын короля Бьорга, опустил поводья, давая волю своему коню. Город, королевский дворец и опушка леса, на которой сейчас горят яркие костры Белтейна, остались далеко позади. Принц и сам толком не знал, зачем он углубился в лес, оставив весёлый хоровод друзей; странное чувство, столь же расплывчатое и таинственное, как предзакатные тени, настойчиво звало молодого человека…
Внезапно Конхэйр заметил, что очутился в незнакомой местности: лес кончился, перед взором расстилалась обширная холмистая равнина. Сын короля несколько удивился: он с детства хорошо знал эти края, однако здесь прежде никогда не бывал – в этом Конхэйр был уверен. Возле одного из холмов внезапно блеснул свет. Принц был человеком бесстрашным и решительным; не раздумывая, он направил коня в ту сторону.
Когда он подъехал к холму, холодное свечение луны уже посеребрило окрестный пейзаж. Из проёма в склоне холма также струился свет – золотистый и тёплый; Конхэйр спрыгнул с коня и шагнул через порог Каэр Сидх…
Туман играет, клубясь вдоль  дороги –
Гость долгожданный на нашем пороге!..
Сын короля очутился в просторном светлом зале с высокими сводами, которые поддерживало множество изящных резных колонн. Но стоило Конхэйру вглядеться попристальнее, и он с удивлением понял: колонны – ничто иное, как стволы деревьев, а своды зала – густые переплетённые кроны. В просветы среди листвы подглядывало ночное небо мириадами серебряных звёздных зрачков. Внутри кургана?.. И этот золотистый свет – откуда он исходит?..
Лесной зал неожиданно оказался полон людьми в нарядных одеждах; Конхэйр не слышал, как явились сидхи – а они словно ничуть не были удивлены его присутствием. Те, мимо кого он проходил по кажущемуся бесконечным залу, невозмутимо приветствовали его сдержанными кивками; и тихая мелодия перезвоном серебряных струн неспешно плыла под сводами леса…
Конхэйр увидел перед собой хозяев Каэр Сидха – мужчину и женщину в золотой парче и зелёном бархате. Молодая пара – они выглядели ровесниками Конхэйра. Князь сидха был высок и строен – на голову выше Конхэйра, хотя принц среди своих сверстников отнюдь не был недомерком. Точёные черты лица, синие глаза, иронично-спокойные, пронизывающие, непостижимые, властный изгиб тонких губ – всё это в обрамлении длинных волос цвета платины, схваченных на лбу узорным серебряным обручем. Изящные гибкие пальцы рук унизаны драгоценными перстнями; но несмотря на изысканные уборы и подчёркнутую утончённость, в хозяине сидха ощущалась сила – непостижимая мощь магии, пронизывающей всё в этом загадочном месте.
Юная сероглазая дева с распущенными тёмно-русыми волосами, доходящими до пояса – такой предстала хозяйка сидха; взглянув на неё, Конхэйр невольно поклонился гораздо ниже, чем обычно кланялся красивым дамам, будь они даже королевского рода. Маленькая рука княгини сидха доверчиво замерла в руке её мужа.
– Мы немало слышали о твоей отваге, сын короля! – сказала повелительница сидха. – Так ли ты любезен, как храбр? Потанцуй со мной, Конхэйр, если не боишься стать пленником Волшебной Страны!
– Я охотно стану пленником, если такова воля прекрасной госпожи, – не задумываясь ответил Конхэйр.
– Вот как? Берегись, сын короля! Необдуманное слово тоже может сбыться! – промолвила княгиня сидха.
Она повернулась к мужу – тот чуть заметно кивнул ей; музыка зазвучала громче, и Конхэйр ощутил, как рука повелительницы сидха коснулась его руки. Когда танец окончился, княгиня сорвала цветущую ветку с ближайшего дерева и с улыбкой подала её принцу…
Моя королева!
Тёмной  порой
Сын королевский
Спешит на бой…
* * * * *
Лунный свет, просачиваясь сквозь неплотно сдвинутые занавеси, проникает в круглую комнату, воровато скользит по широкой кровати…
– Ах, Дин, любимый, неужели он непременно должен погибнуть? Он так похож на моего отца!
Не ведая страха,
Глухою тропой
К гибели мчится
Племянник твой!..
Жалость… Да, она жалеет этого юношу, которому назначена смерть в бою – хотя ни за что не желала признать своим братом его отца!
– Отчего же внуку не походить на родного деда? – негромко промолвил Диниш и мягко добавил. – Не печалься, Фэлль! Судьба, конечно, дама упрямая, но… Помолчим пока об этом! Ночь Белтейна – время для радости, а не для слёз, любимая!
Его руки уверенно и нежно ласкают её; полузакрыв глаза, она счастливо улыбается. Тёмно-синим пологом раскинулась над ними опрокинутая чаша неба; молодая трава игриво щекочет кожу, и горьковато-пряный аромат цветов обнимает пьянящим облаком… Приподнявшись, Сольфэлль склоняется над мужем; теперь над ним вместо небесного купола – шатёр из её длинных тёмно-русых прядей, а вместо звёзд – её глаза… Её губы – медовые, горячие, жадные и щедрые… Он крепче сжимает её стан; она в ответ теснее льнёт к нему – и они легко перекатываются по шелковистой траве…
– Любимый мой… – беззвучным эхом подхватывает ветерок её счастливый стон.
…За окнами круглой спальни чуть брезжит рассвет.
– Скажи, Дин: неужели нельзя предотвратить эту битву?
Волнистые волосы Сольфэлль разметались по зелёной бархатной подушке; Диниш, приподнявшись на локте, вытащил из растрепавшихся прядей любимой несколько застрявших травинок.
– Ты сама знаешь, что нет, – со вздохом ответил он. – Правда, есть один способ сохранить жизнь этому юнцу… Он умрёт для Эскелана и короля Бьорга, но его жизнь будет продолжаться в Краю Легенд, в Стране Волшебства. Вот только не уверен я, что мальчик будет здесь счастлив…
– Разве здесь можно быть несчастным? – широко раскрыв глаза от неподдельного изумления, промолвила Сольфэлль.
Диниш иронично улыбнулся.
– О, конечно, нельзя, – он ласково провёл рукой по её груди, по щеке, игриво запустил пальцы в пышные тёмные пряди, наматывая их на свои длинные изящные пальцы. – Если ты рождён для магии, – добавил он после паузы. – Однако дети Бьорга, как и сам он, хоть и являются потомками чародейки, лишены этого дара Создателя. Это проклятие – следствие того, что Ланнона обманом пробралась к твоему отцу…
Некоторое время оба молчали; беззвучное прикосновение нежности ничуть не менее красноречиво, чем слова!..
– Так он останется жив? – томно переводя дух, чуть слышно шепнула Сольфэлль.
– Разве я когда-нибудь не исполнил хоть одно из твоих желаний, Фэлль?.. Мальчик видел, будто вошёл в курган – точно в могилу: что ж, воспользуемся этой идеей!
* * * * *
…Открыв глаза, Конхэйр увидел хорошо знакомую лесную поляну, на которой он нередко объявлял сбор во время охоты. Конь Конхэйра пасся неподалёку. Солнце уже поднялось достаточно высоко; при свете дня принц готов был счесть визит в Каэр Сидх всего лишь сном – но тут взгляд королевского сына упал на цветущую яблоневую ветку, что лежала на траве. Молодой человек осторожно протянул руку к странной ветке, словно ожидая, что она вот-вот исчезнет. В Эскелане яблони зацветают гораздо позднее; так, значит…
Однако в ближайшие дни Конхэйр почти позабыл и о загадочной ветке, что не увяла и не осыпалась, но оставалась живой и свежей, и о ночных плясках в Каэр Сидх. Во Фьеррэ пришла недобрая весть: лорд Норгейн, молодой и энергичный правитель Эддорна, во главе большой дружины высадился возле Иссера. Властители Эддорна всегда рады были оспорить не только свою вассальную зависимость от Эскелана, но и при каждом удобном случае заявляли о своих исконных правах на корону Эскелана – а настоящий момент любому нормальному военачальнику показался бы необычайно подходящим для вторжения. Дружина короля Бьорга значительно поредела после крайне неудачного похода в Вольные Земли; предыдущий год был неурожайным, так что с большим трудом удалось собрать около половины обычных платежей, идущих в казну – следовательно, у эскеланского государя не имелось свободных денежных средств на оплату ценных услуг наёмных воинов.
Старший сын Бьорга лично возглавил остатки отцовского воинства и помчался по направлению к побережью, где уже вовсю хозяйничал Норгейн. Правитель Эддорна показал себя весьма цивилизованным и дальновидным политическим деятелем и полководцем. Он не жёг сёл и городов, не насиловал и не мучил жителей, не отнимал у них имущество, нажитое честным трудом или же сомнительными махинациями. Зато он напомнил населению Эскелана, что Бьорг, собственно говоря, никогда не имел прав на престол, будучи незаконнорожденным сыном короля Ульва; а из этого простого и неоспоримого факта вытекает, что Бьорг не имеет и никаких оснований требовать, чтобы жители Эскелана повиновались ему и в особенности же платили налоги в казну узурпатора. Упоминание о денежной стороне проблемы сыграло решающую роль в умонастроениях людей, как это чаще всего и бывает. Жители побережья, издавна связанные с Эддорном торговыми интересами и родственными узами, в подавляющем большинстве с одобрением восприняли пропаганду Норгейна. Самым же прискорбным фактом, свидетельствующим о серьёзном падении популярности Бьорга, явилось то, что многие воины из королевских крепостей добровольно перешли на сторону правителя Эддорна…
Итак, лорд Норгейн уже довольно далеко продвинулся по территории Эскелана – ибо продвижение шло гораздо успешнее, чем если бы он прокладывал себе путь исключительно огнём и мечом – когда триумфальное шествие его дружины натолкнулось на ощутимое препятствие. До этого боевые действия ограничивались лишь мелкими стычками с немногочисленными отрядами воинов, ещё сохранявших верность Бьоргу; теперь против Норгейна выступил сын короля во главе закалённой в боях дружины.
День выдался на редкость сумрачный – точно не лето стояло на пороге, а властно надвигалась осень. Ветер, налетающий свирепыми порывами, гнул деревья, зловеще завывал, будто заранее оплакивая тех, в ком пока ещё горячо дыхание жизни – а через несколько часов или даже минут угаснет, залитое потоками крови… Стая воронов кружила в небе, ожидая скорой поживы; их нетерпеливое хриплое карканье вторило стенанию ветра…
…Перевес явно был на стороне Норгейна. Его дружина всё глубже загоняла воинов Конхэйра в лес; сын Бьорга несколько раз был тяжело ранен. Пали все, кто сражался бок о бок с ним; и принц с фаталистическим бесстрастием уже был готов встретить свой конец… Падая, он ещё успел подумать, что плывущие среди деревьев клубы тумана мерещатся ему в преддверии смерти…
Тайны, туманы,
Сумрак и морок!
Укройте дороги,
Смойте тревоги!
Никто из воинов двух противоборствующих сторон не слышал этой странной песни; но туман и в самом деле быстро растекался среди деревьев, точно пролитое молоко по скатерти.
Роллаг, один из лучших воинов Норгейна, пробираясь среди белёсого марева, наткнулся на неподвижное тело Конхэйра; в соответствии с древней изуверской традицией Роллаг тотчас вознамерился отрубить голову наследника Бьорга и поднести её своему лорду, как кровавый знак несомненной победы.
Деревья и травы,
Холмы и  пригорки –
Встаньте стеною,
Разите стрелою!
Воин уже вытащил меч; но тут возле самых его ног в землю вонзилась стрела – белая, на целый фут длиннее, чем стрелы воинов Конхэйра – а ближайшее дерево со скрипом, похожим на оханье, качнулось из стороны в сторону, хотя ветер как раз утих, и... приблизилось?! Волосы встали дыбом на голове Роллага. Ноги его словно стали ватными: расширенными от ужаса глазами он явственно видел, как деревья и кустарники смыкают кольцо вокруг тела Конхэйра…
– А-а-а! – вопль ужаса и боли вырвался из глотки Роллага, а затем оборвался, переходя в хрип.
Воин повалился на землю; белая стрела торчала в его груди.
* * * * *
…Весеннее солнце, ласковое и ясное; лесная поляна, поросшая густой травой и душистыми цветами – ни малейшего намёка на кровавые битвы, кроме неподвижно распростёртого воина в иссечённой кольчуге, залитой кровью, да двух стрел чуть поодаль – одна вонзена в землю, другая, окровавленная, валяется на траве…
Из-за деревьев на поляну бесшумно вышли двое – высокие, стройные и гибкие юноши в серо-зелёных одеждах. Один был чуть повыше ростом; выражение лица, отличающегося необычайной по меркам людей красотой, было суровым и сосредоточенным. Длинные волосы, впереди подстриженные короче, были серебристо-платинового цвета. В руках воин держал лук; за его плечами виднелся колчан, полный белых стрел.
Спутник лучника держал в руках арфу. Его тёмно-русые волосы, стянутые шнурком на затылке, падали на капюшон плаща пушистым хвостом. Черты лица арфиста имели несомненное сходство с внешностью лучника, однако выражение было совершенно иным – спокойно-мечтательным, пожалуй, чуточку насмешливым.
Приблизившись к Конхэйру, лучник и арфист пытливо взглянули в его лицо; глаза у обоих были пронзительно-синего цвета – словно безоблачное летнее небо.
– Смертные решили бы, что он мёртв, Гвидд, – проговорил лучник.
– Но мы-то с тобой знаем, что это не так, Лоарх, – отозвался арфист.
Бесстрастно и отстранённо упали эти короткие фразы; но глубокие, мелодичные голоса звучали чарующей музыкой.
– Смертные, увидев его раны, решили бы, что его следует добить окончательно, – уголки изящно очерченных губ Лоарха презрительно дёрнулись. – Странные у людей представления о том, что они именуют гуманностью!
– Возможно, по-своему они и правы – ведь ничего другого они сделать были бы всё равно не в состоянии, – философски пожал плечами Гвидд и, отложив арфу в сторону, опустился на колени подле Конхэйра.
Лоарх выдернул из земли белую стрелу и сунул её обратно в колчан. К окровавленной стреле он не прикоснулся; едва уловимым движением сделал знак пальцами правой руки – стрела вспыхнула и в считанные мгновения исчезла. Волшебный огонь не затронул ни единой травинки, и даже пепла на свежей зелени не осталось.
– Зачем ты убил того воина, брат? – спросил Гвидд. – Разве не достаточно было просто попугать? У него и так глаза чуть из орбит не полезли, когда ты прислал свою вестницу…
Лоарх положил лук на траву подле арфы Гвидда.
– Он видел, как сына Бьорга обступили твои древесные стражи, – хладнокровно пояснил лучник и тоже опустился на колени рядом с раненым; тонкие пальцы обоих чародеев заскользили над ранами Конхэйра. – Разве ты забыл, брат, что сказал отец? Для Эскелана, Бьорга и всех прочих там, – Лоарх неопределённо повёл плечом, – доблестный сын короля пал в бою. Забавно, не так ли? – лучник чуть заметно усмехнулся, не прекращая своих пассов.
Гвидд не отставал от старшего брата; вскоре им удалось остановить кровотечение.
– Ох, и отделали же его, – покачал головой Гвидд, критически осматривая раны Конхэйра. – И что у этих смертных за дикие обычаи! Тот тип, которого ты подстрелил, ведь всерьёз намеревался отрезать голову нашему пациенту…
– Некоторые народы сушат скальпы или уши поверженных врагов, – с прежним хладнокровием отозвался Лоарх. – А уж головы – это вообще особый разговор! Смертные ужасно любят насадить на пику голову какого-нибудь знатного лорда, проигравшего в их политических ристаниях, и выставить её на всеобщее обозрение, словно музейный экспонат. Иногда даже по нескольким городам возят, будто диковинку или священную реликвию…
– Какая гадость! – с непередаваемым отвращением утончённого интеллигента произнёс Гвидд.
Приподняв безжизненно повисшую руку Конхэйра, ещё совсем недавно уверенно сжимавшую меч, он нащупал слабое биение пульса.
– Матушка будет нами довольна, – кивнул Гвидд, и его точёные черты озарила по-детски счастливая улыбка.
Его брат тоже улыбнулся; подобно тому, как солнечные лучи разгоняют тучи, улыбка эта на миг стёрла с лица Лоарха бесстрастную суровость и привычный налёт властности. Обоим братьям, в сущности, не было дела до того, будет ли Конхэйр жить или умрёт; но из любви к матери они готовы были исполнить любую её просьбу.
Прозрачную тишину леса пронзали только звонкие голоса птиц; но внезапно Лоарх взглянул в сторону, противоположную той, откуда явились они с братом.
– Аэрхвен! – негромко произнёс он, не то окликая кого-то незримого, то ли просто констатируя факт приближения поименованной личности.
Вскоре из-за деревьев бесшумно появилась статная девушка; что-то неуловимое в её облике приводило на ум белоснежные стволы берёз. Из-под наброшенного на голову капюшона коричневого бархатного плаща выбивались волнистые пряди цвета спелой пшеницы, доходившие до бёдер своей обладательницы; маленькой изящной рукой девушка небрежно придерживала подол голубого платья.
– Лоарх, Гвидд, привет, – она с нескрываемым любопытством устремила льдисто-синий взгляд на их пациента.
– Привет, сестрёнка, – отозвался Гвидд.
Лоарх окинул девушку испытующим взором, затем сдержанно кивнул с чуть заметной улыбкой.
– А я-то уж думал, не позвать ли нам тебя, Аэрхвен, – проронил он. – Мы, пожалуй, справились бы и сами – но твоя помощь всё же не помешает, – он указал на раненого.
– А это кто такой? – Аэрхвен, не чинясь, уселась на траву рядом с братьями, и её ловкие чуткие пальцы мягко легли на виски Конхэйра. – Где его так угораздило? Довольно симпатичный юноша!
– Не заметил, – скептически возразил Лоарх на последнюю реплику сестры. – Может, и ничего – это ты лучше у своих подруг спроси.
– Когда мы его реанимируем, разумеется, – с усмешкой пояснил Гвидд.
– Это сын короля Бьорга, сестрёнка, – снова взял слово старший брат. – Он матушкин племянник – следовательно, наш родич. А влип он в довольно банальную бойню, в которой ему полагалось бы сложить голову…
– Тогда её обязательно выставили бы на всеобщее обозрение в столице Эддорна, – ввернул Гвидд, у которого подобная традиция смертных вызывала весьма неприязненное чувство.
– Это вовсе не обязательно, – строго оборвал Лоарх. – Его могли бы и с честью похоронить в родовом склепе под горестные рыдания родичей и хвалебные песни бардов. Но наша матушка по доброте своей пожелала спасти этого мальчишку. Он останется здесь, хочет он того или нет – назад ему нет возврата.
– Ах, так он наш родич, – в тоне Аэрхвен прозвучало откровенное разочарование. – А я-то было подумала, что…
– Сестрёнка, ты напрасно злишься на Маэлгвена, – поспешно сказал Гвидд безо всякого внешнего логического перехода. – Когда он возвратится с границы, ты сама позабудешь о своей надуманной обиде! Видела бы ты, как он тосковал без тебя!
– Ты всегда готов выгораживать его, Гвидд, – с грустью отозвалась сестра. – А чем ты объяснишь, что он уехал, даже не попрощавшись со мной?..
* * * * *
– Идиоты! – в сердцах выругался лорд Норгейн, услышав, что его воины так и не нашли на поле битвы тело принца Конхэйра. – Дубины! Теперь сторонники Бьорга, того и гляди, распустят слухи, что ещё один герой из королевского рода ни сегодня-завтра вернётся к своим подданным!.. В этой семейке подобных персонажей и так предостаточно – чего стоят баллады о короле Ульве, его супруге и дочери! Хотя, с другой стороны, – чуть поостыв и поразмыслив, промолвил правитель Эддорна, обращаясь к своему верному советнику, магу Хьёльвегу, – победа, несомненно, осталась за нами. Где дружина Бьорга? Её более не существует! А раз так – что мешает мне предъявить Бьоргу свои условия мира?
– Он примет их, – уверенно кивнул Хьёльвег. – Дочь Бьорга станет твоей женой, Норгейн. Да славятся боги, даровавшие тебе победу!
– Да славятся боги! – подхватил правитель Эддорна…
* * * * *
«Мы так и не нашли его, мой король…»
Эта фраза многократным эхом раздавалась в ушах Бьорга. Король Эскелана разом словно постарел на десять, двадцать лет – таким подавленным, усталым и разбитым он себя чувствовал.
– Мальчик мой…
Король не находил себе места. Почему, почему – беззвучно кричало его сердце, всколыхнувшееся запоздалым раскаянием. Почему он сам, дитя обмана и греха, преступный сын, узурпатор, свергнувший с престола собственного отца – почему он остался жить, а Конхэйр, благородный и отважный юноша, мёртв? Динхобар, второй сын короля, несколько лет назад лишился рассудка, и лучшие целители оказались бессильны перед его странным недугом. Дочь… Бедная Ирсэйль! И мужчине нелегко править проклятым Эскеланом – вечно бурлящим котлом смут и мятежей; каково же будет ей, нежной и чистой девочке, держать в руках свору бешеных лордов?!
– Мальчик мой…
Если бы хоть тело его нашлось!.. А теперь, должно быть, голову Конхэйра Норгейн торжественно продемонстрирует своим подданным, как славный трофей победоносной войны…
– Я проклят! – в отчаянии прошептал Бьорг, закрыв лицо руками…
* * * * *
…Конхэйр открыл глаза и увидел, что лежит в незнакомой комнате. Стены, потолок, мебель украшены тонкой резьбой; занавеси из лёгкого золотистого шёлка, и простыни на постели – тоже из шёлка. Множество бархатных подушек, покрывало из мягчайшей шерсти… Не похоже на плен!
В ушах молодого человека ещё стоял шум битвы: удары мечей, свист стрел, предсмертные стоны раненых – точно всё это было накануне; откуда же было принцу знать, что он пролежал в беспамятстве долгие дни?.. Однако звуки прошлого перекрывала негромкая мелодия неизъяснимой красоты – вдали, за стеной, кто-то играл на арфе.
Конхэйр попытался вспомнить, что с ним произошло, как он очутился в этой комнате – однако за полосой тумана, что поплыл над лесом, когда победа уже досталась Норгейну, всё обрывалось. Меж тем мелодия арфы, незримыми волнами плывущая над сыном короля, постепенно смывала и уносила прочь его заботы и беспокойство; звенящие струны пели о радости и счастье…
Раны Конхэйра ещё не зажили окончательно; однако сын короля, превозмогая боль и слабость, поднялся с постели, оделся и подошёл к двери. Она легко распахнулась, поддавшись лёгкому нажиму его руки. Конхэйр миновал ряд помещений; в них он никого не встретил. Наконец перед ним отворились двери просторного зала, высокие своды которого подпирало множество резных колонн. Посреди зала сидела женщина; её пальцы уверенно перебирали струны арфы. Арфистка повернулась к принцу – и Конхэйр тотчас узнал повелительницу сидха; стволы деревьев поддерживали свод, образованный их же собственными кронами – и синие осколки неба мозаикой перемешались с зеленью листвы…
– Здравствуй, внук моего отца! – промолвила Сольфэлль, когда Конхэйр опустился перед ней на колено…
* * * * *
– Странные всё же существа – люди, – с оттенком иронично-философского раздумья заметил Диниш. – Они полагают, что мотивация Перворождённых обычно не поддаётся логическому осмыслению – а сами порой так усложняют ситуацию, что она из благоприятной превращается в драматическую! К примеру, твой племянник, Фэлль, не сумел придумать ничего оригинальнее, как влюбиться в нашу дочь. Странно: он почему-то не задумывается, скажем, о том, что она приходится ему довольно близкой родственницей… Кроме того, его шансы на взаимность практически равны нулю – а в подобных случаях, как я знаю, смертные ужасно страдают, хотя и не всегда от любви – чаще от задетого самолюбия.
Сольфэлль, закинув руки за голову, гибко потянулась, словно просыпающаяся рысь.
– Досадно, – подхватила она и беззаботным тоном добавила. – Я думаю, мальчик образумится… со временем, – и многозначительно улыбнулась.
– О да, здесь у него будет предостаточно времени – целая вечность впереди!
Диниш прилёг подле Сольфэлль, мягким движением привлёк её к себе…
...Нагретый за день песок нежит тело приятным теплом. Песчинки мгновениями ожидания скользят меж пальцев; тёплые волны вкрадчиво ласкают ступни, набегают до колен, поднимаются до живота… Руки Диниша ласкают всё настойчивей: нетерпеливая дрожь пробегает по телу Сольфэлль…
…Тёмные волны неистово бьются о скалистые берега; в их глухом и жадном рокоте слышится нарастающая мощь страстного желания...
– Иди же ко мне, любимый, – призывно срывается с губ. – Я жду тебя…
Любовные стоны сливаются с торжествующим гулом древней стихии…
Успокоившиеся волны отхлынули прочь, оставляя на мокром песке хлопья кружевной пены: таинственный зов, вечно звучащий в ритмичном плеске волн, теперь почти не слышен за негромкой убаюкивающей мелодией…
За окнами круглой спальни тишина окутывает окрестности мягким тёмным покрывалом – разве только голоса ночных птиц доносятся снаружи. Внезапно Диниш приподнялся на локте и насторожился, точно прислушиваясь; лёгкая тень скользнула по его лицу. Не медля, хотя и неохотно, что естественно для счастливого любовника, филид поднялся с постели и стал натягивать одежду.
– Маэлгвэн решил попытаться перехитрить меня, – отвечая на вопрос Сольфэлль, кратко пояснил Диниш, машинально расправляя завернувшийся рукав рубашки. – А твой племянник, как это свойственно людям, чересчур остро переживает то, что он расценивает как свой неуспех. Сумма этих двух переменных, как ни парадоксально, грозит звоном мечей…
* * * * *
…Конхэйр медленно брёл по лугу, на который уже легли вечерние тени. Горделивое ощущение собственной доблести, ожившее благодаря традиционным боевым игрищам Лугнассада, уже уступило место непередаваемой тоске. Путь возвращения в земли смертных для него отрезан навсегда; там остались его родные и друзья – а кто он в чародейном Аннуине, прекрасном и непостижимом?..
В сгущающемся сумраке ярко золотятся высокие костры Лугнассада; однако весёлые голоса, песни и смех остаются за порогом восприятия Конхэйра. Он слышал эти звуки, полные беззаботной вневременной радости – но для него они оставались чуждыми. Он одинок среди окружающего веселья…
Проходя мимо, Конхэйр заметил Лоарха под сенью могучего дуба: старший сын Диниша непринуждённо растянулся на траве – изголовьем ему служили колени черноволосой красавицы в белом платье. Вероятно, тема беседы была достаточно игривой и нежной; дама любовно перебирала платиновые пряди Лоарха, а он, смеясь, ловил её руки. Видел Конхэйр и Гвидда: устроившись на толстом низком суку старой лиственницы, брат Лоарха целовался с золотоволосой девушкой в тёмно-зелёном наряде.
Конхэйр миновал огромный луг, окаймлённый лесом, и вышел на тропинку. Едва ли он заметил девушку, что пристально смотрела на него из-за большого куста боярышника…
Тишина и сумрак ночного леса вскоре обступили Конхэйра; но именно такая обстановка как нельзя более соответствовала его настроению. Свет луны скользил по стволам деревьев, по траве, заливая их призрачными серебряными волнами…
Внезапно послышались негромкие голоса. Конхэйр неосознанно направился в ту сторону, откуда они доносились. Голос Аэрхвен и другой – мужской голос: Конхэйр не слышал слов, но отчётливо различал нежные интонации. Тёмные эмоции охватили молодого человека – эмоции, не слишком-то, увы, повинующиеся разумным доводам: та сцена, что предстала ревнивому взору принца, лишь сильнее всколыхнула то, что дремало в безднах его бессознательного.
…Аэрхвен лежала на небрежно брошенном на траву бархатном плаще; в глаза Конхэйру бросилась обнажённая грудь девушки, которую ласкала рука её друга…
Едва сын Бьорга вышел из-за деревьев – Аэрхвен стыдливо вскрикнула и торопливо запахнула одежду на груди, а друг девушки вскочил на ноги и схватился за оружие. Конхэйр приближался, не произнося ни слова – связная речь в том момент всё равно была бессильна выразить бурю чувств, мятущихся в его душе. Впрочем, чувства эти зримо отражались на лице королевского сына. Его противник также ожидал молча, спокойно опустив ладонь на рукоять меча. Аэрхвен, преодолев первый приступ смущения, уже намеревалась встать между своим возлюбленным и кузеном – однако в этом не возникло необходимости.
Словно по волшебству – как выглядело это в глазах Конхэйра – из-за древесных стволов, кажущихся призрачно-серебристыми в лунном свете, бесшумно выступили Диниш, Сольфэлль, Лоарх и Гвидд.
– Ступай, племянник, – тонкие пальцы Сольфэлль выразительно сжали плечо Конхэйра.
– Но… – начал он.
Сольфэлль быстро перебила его; в её голосе явственно прозвучали властные нотки:
– Молчи и не вмешивайся! Оставь нас, – добавила она с оттенком просьбы.
Сын Бьорга нехотя кивнул и побрёл обратно – через лес к волшебному жилищу своих непостижимых родичей.
– Лоарх, Гвидд, проводите сестру домой, – обронил Диниш, скрестив руки на груди и сверля взглядом друга своей дочери.
– Отец… – Аэрхвен робко коснулась его руки.
– Иди, дитя моё, – мягко промолвил он. – Не беспокойся, – добавил он, с чуть заметной усмешкой кивнув в сторону Маэлгвена.
* * * * *
Лоарх, чуть нахмурившись, привычно вгонял в мишень одну стрелу за другой. Диниш бесшумно приблизился к сыну и положил руку ему на плечо.
– Привет, отец, – Лоарх выпустил в цель последнюю стрелу, затем нарочито небрежным движением уронил свой лук в траву.
Диниш оценивающим взглядом знатока скользнул по изрешечённой мишени; последняя стрела расщепила надвое ту, которая ранее попала в центр.
– Что же ты молчишь, Лоарх? – мягко спросил отец, садясь на зелёный пригорок, нагретый солнцем.
– Ты и так знаешь, о чём я не прочь побеседовать, – хладнокровно отозвался сын и сел рядом с отцом.
Диниш кивнул.
– Маэлгвену не хватает терпения, он всё хочет получить немедленно, – заговорил он. – Однако мыслит он логично: если бы в ночь Лугнассада он лишил Аэрхвен девственности, нам не осталось бы иного выбора, как признать, что они теперь супруги. Теоретически, конечно, имелся ещё один вариант поведения с нашей стороны – мы могли бы объявить ему непримиримую вражду. Но это вариант чисто теоретический: сделанного не воротишь, как говорят смертные, а вражда… Разве она в наших интересах? Теперь же Маэлгвен до самой Серой Охоты – возможно, и дольше – пробудет на границе, где его доблесть и талант уже не раз оказали всем нам добрую услугу, а потом…
– А потом ты торжественно согласишься выдать за него Аэрхвен? – уточнил сын.
– Возможно, и так; но, может быть, я не стану с этим торопиться,  – сдержанно отозвался отец. – Я ведь не связан никакими обещаниями!
Помолчав, Лоарх неторопливо промолвил:
– А что теперь делать с Конхэйром? Матушка недовольна его мрачным видом, да это и понятно: он на кого хочешь нагонит тоску! Продолжает сохнуть по сестре! Ты больше моего общался со смертными, папа: скажи, неужели у них считается нормальным явлением любовная страсть к близким родственникам?!
Диниш при этих словах сына кисло поморщился. В этот момент на поляне появился Гвидд; второй сын князя-филида вяло брёл по траве, чуть не спотыкаясь от усталости. Свою арфу Гвидд держал кончиками пальцев – казалось, он вот-вот уронит музыкальный инструмент.
– Невыносимый зануда, – пробормотал Гвидд, отвечая на невысказанный вопрос отца и брата. – Мне пришлось сыграть «Колыбельную эльфийского короля» – чем вздыхать и хмуриться, пусть поспит себе спокойно хоть несколько часов.
Гвидд устало опустился на траву. Отложив арфу и обхватив колени руками, он рассеянно скользнул взглядом по изрешечённой мишени и задумчиво произнёс:
– Помнишь нашу битву с сыновьями Амфа, Лоарх? Я предпочёл бы ещё раз встретиться в бою с этими самодовольными типами, чем тщетно биться о броню депрессии, в которую прочно упрятался наш милейший кузен! Не понимаю я его! Только слепой не заметит, что Дейрви глаз не сводит с этого олуха – а он только тогда и оживляется, когда слышит балладу с кровавым сюжетом, в котором герои беспрестанно мочат друг друга почём зря…
– Как ты выражаешься, Гвидд, – с напускной строгостью прервал его Диниш.
Сын пожал плечами.
– Вероятно, уже успел набраться слов-паразитов вследствие познавательного общения, чрезвычайно расширяющего кругозор, – приподняв правую бровь, невозмутимо отозвался он. – Ты бы послушал, папа, как он выражается – будь у камней уши, они бы, наверное, и то в трубочки свернулись, точно высохшие листья в землях смертных!
Гвидд замолчал, подтянул к себе арфу и небрежно взял пару аккордов. Лёгкий ветерок нежно шевельнул стебельки трав, пробежался по вершинам деревьев, робко зашуршал в кронах.
– А он ведь такой кислый главным образом оттого, что матушка не позволила ему сцепиться с Маэлгвеном, – вдруг обронил Лоарх, рассеянно следя за опустившейся на траву огромной яркой бабочкой.
– Вероятно, у людей в крови странная потребность колошматить… ох! истреблять и увечить кого-нибудь, – подхватил Гвидд, неспешно перебирая струны.
Негромкие звуки арфы и шелест ветерка сливались в единую мелодию…
– Мне тоже иногда так кажется, – признался Диниш. – Но разрушительные инстинкты можно ввести и в созидательное русло, – он улыбнулся своим мыслям и поднялся с пригорка…
* * * * *
Однажды Диниш бесстрастно промолвил, обращаясь к Конхэйру: «Ты поедешь с нами». Он не сказал, куда – а Конхэйр не стал спрашивать. Эльфийский князь, его сыновья и племянник его жены миновали лес, за которым, как знал сын Бьорга – вернее, думал, что знает – бежала, извиваясь, точно серебристая змея, быстрая и бурливая речка. Однако на этот раз вместо реки за лесом открылась старая мощёная дорога, прямая и узкая. Конхэйр с удивлением обратил внимание на то, что в воздухе кружат снежинки вперемешку с запоздалыми сухими листьями. Здесь царила глубокая осень – меж тем как в Аннуине вечно продолжается лето…
Сумерки сгустились незаметно. Холодно-стальной свет полной луны лёгкими живописными акцентами подчёркивал ощущение призрачности окружающего пейзажа…
Луны переменчивый отсвет
Дрожит на воде застывшей;
Раздроблен звенящим эхом
Лёд тишины непроглядной…
На обширной равнине, льдисто-серебряной в сиянии луны, собрался большой отряд охотников, облачённых в серое. Среди охотников особенно выделялся один. В свете луны его длинные пшенично-золотые волосы казались серебристо-мерцающими, а изумруд в диадеме подчёркивал колдовской оттенок глаз; плащ из волчьих шкур эффектно ниспадал с плеч охотника.
– Привет, Фьонн, – обратился к нему Диниш.
– Привет, Дин, – предводитель охотников дружески кивнул эльфийскому князю, затем перевёл взгляд на его спутников. – Лоарх, Гвидд… Ого, да с вами новенький!
Испытующий взгляд зелёных глаз остановился на лице Конхэйра.
– Эй, Ульв! – окликнул предводитель одного из охотников.
 …По приказанию Бьорга все изображения его предшественника были спрятаны или уничтожены; однако Конхэйр сразу узнал в приблизившемся охотнике прежнего короля Эскелана, таинственно исчезнувшего из пределов своего государства задолго до того, как родились наследники Бьорга. На мгновение Конхэйру показалось, что он видит своего отца, неожиданно помолодевшего лет на двадцать…
– Государь… – внук торопливо спешился и преклонил колено перед своим дедом.
– Государь погиб в битве, – спокойно перебил тот. – Именно такова ведь официальная версия, которую распространил в народе Бьорг? Есть лишь охотник Ульв – один из числа тех, кого люди называют охотниками Аннуина. Легенды, как бы ни были они фантастичны, зачастую куда правдивее официальной исторической науки, сын Бьорга!
– Внук Ланноны, – негромко произнёс другой охотник, и Конхэйр с удивлением понял, что это женщина. – Дин, с чего это ты вздумал взять его на нашу Охоту?
– Неужели угли старой вражды всё ещё тлеют, Дэйни? – возразил эльф. – Мальчику было суждено погибнуть в бою – но твоя дочь решила иначе…
…Они мчались по равнинам и лесам, пересекали броды, поднимались на холмы… Лунный свет играл на лицах и развевающихся волосах охотников, на их оружии, придавая им сходство с призраками; однако именно они были настоящими, реальными и живыми, а всё вокруг – лишь текучей иллюзией, сотканной из туманов и лунного света. Ореол непостижимой свободы и таинственного риска незримо осенял бесстрастные лица охотников Аннуина; все иные чувства они оставили дома, подобно тому, как сменили ткани ярких оттенков на серые одежды.
Впереди послышался лай – и свора белоснежных псов, чьи алые уши огненными всполохами мелькали в полумраке ночи, выскочила из тумана и снова нырнула в сумрак, опережая охотников. И волшебные собаки тоже настоящие, живые: а вот дичь, которую они преследуют – она одновременно призрачна и реальна. Страх, разочарование, бесплодные сожаления и сомнения – всего лишь тени: но многие ли отваживаются бросить вызов их могуществу?..
…Бескрайний простор дикой волной ворвался в душу Конхэйра, изгоняя всё тёмное и ограниченное, что таилось в её дальних уголках; а хлопья снега плавно плыли в лунном свете, напоминая яблоневые лепестки…
* * * * *
В Волшебных Землях по-прежнему царил весенне-летний сезон: сочная зелень и обильное цветение резко контрастировали с поздней осенью, из которой возвращались охотники Аннуина.
Диниш и его сыновья намного опередили Конхэйра. Что ж, понятно: их ждут с нетерпением. Конхэйр остановил коня на тенистой полянке, спешился и опустился на пригорок. Не размышляя ни о чём в особенности, сын Бьорга сосредоточенно следил взглядом за облаками, за снующими над поляной птицами…
Чьи-то руки робко легли на плечи Конхэйра. Он вздрогнул от неожиданности и резко обернулся.
Лепестков белоснежной пеной
Яблоня нас осыплет;
Зелёным шёлком травы
Ложе любви застелили…
Позади него, смущённо потупившись, стояла зелёноглазая красавица-сидхи. Где-то он уже видел эту девушку… Да, да, он прошёл мимо неё в тот вечер, когда застал дочь Диниша с её другом; к огромному облегчению, Конхэйр ощутил – то воспоминание больше не вызывает у него негативных переживаний.
…Да и потом он не раз её видел! Конхэйр вспомнил, что её зовут Дейрви; он удивился – как это он до сих пор не обратил внимания на неё? Дело тут даже не в красоте – среди дев-сидхи не бывает дурнушек – а в том, как она смотрела на него…
Призывный и нежный взор говорил красноречивее слов. Молчаливый зов растекался огнём в крови; Конхэйр поднялся с пригорка и шагнул навстречу девушке, протянув к ней руки. Дейрви улыбнулась, когда он обнял её, увлекая на мягкую траву…
* * * * *
…Бьорг, король Эскелана, покорно вложил руку своей дочери Ирсэйль в руку лорда Норгейна. Ликующие вопли вырвались не только из глоток дружинников Норгейна; прирождённые смутьяны, эскеланцы в очередной раз приветствовали нового претендента на престол одобрительными возгласами. Норгейн торжествующе улыбался…
…Конхэйр дёрнулся во сне и скрипнул зубами в бессильной ярости; но прохладные ладони легли ему на виски, несколько раз погладили лоб – и тягостное сновидение рассеялось.
Сын Бьорга не сразу понял, что проснулся. Он лежал не на траве, а на широкой кровати, и его растерянный взор, устремлённый вверх, вместо неба натолкнулся на потолок незнакомой комнаты… Нежные руки ласково прикасались ко лбу, ласково перебирали волосы Конхэйра, гладили виски, где напряжённо билась кровь в жилах… Это Дейрви сидела в изголовье, дожидаясь, когда её возлюбленный проснётся. Когда она с доверчивой улыбкой склонилась над ним, Конхэйр неуверенно дотронулся до её распущенных пепельных волос…
– Нет, не сон, – засмеялась она.
Он сел на кровати и порывисто привлёк девушку к себе. Недавнее сновидение пробудило его былую тоску; но маленькие руки возлюбленной, обхватившие его плечи, и её поцелуи отогнали прочь отчаяние и горечь – точно весеннее солнце растопило лёд.
И всё же тот сон никак не отпускал его душу, наполняя её тревогой. Что творится сейчас в Эскелане?.. Что с отцом, с сестрой?
– И твой сон тоже правда, – без улыбки тихо промолвила Дейрви.
Конхэйр вздрогнул. Отчаяние снова коснулось его зимним холодом. Сын Бьорга разомкнул объятия и лёг, стиснув зубы. Если бы он мог помчаться к ним на помощь!.. Но он – пленник Аннуина; не сознавая, что делает, он сам выбрал эту участь в ночь Белтейна, когда очутился в Каэр Сидх…
– Ты ошибаешься, – мягко сказала Дейрви, бережно гладя Конхэйра по плечу. – Если бы ты покинул пределы Волшебной Страны, ты не успел бы ничего сделать, как уже стал прахом. Но ты здесь не пленник, любимый. Госпожа Сольфэлль надеялась, что здесь будет твой дом… Я бы тоже хотела, чтобы тебе было здесь уютно, – ласково шепнула она и добавила. – Ты действительно ничего не изменишь в их судьбе, но в этом твоей вины нет. Твой отец сам навлёк на себя гнев Создателя; но не тревожься за сестру. Над Эскеланом уже нависла тень грядущих смут; а Норгейн будет надёжной и верной защитой твоей сестре.
Однако Конхэйр подавленно молчал. Дейрви легла рядом с ним, мягко обняла – уже не с жадной страстью, а с нежностью, что сродни заботе матери, стремящейся оградить своё дитя от опасностей Мира. И это тёплое прикосновение оказалось сильнее самых мудрых слов…
Может, он никогда и не станет таким, как истинные охотники Аннуина, стальным самообладанием которых он не переставал восхищаться. Но теперь он не одинок: осознание этого простого и вместе с тем чудесного факта давало новые силы, прогоняло сомнения и тоску.
В золоте белая пена –
Яблони в солнечном свете;
Цветами ветви одеты
На пороге бескрайнего лета…
…Лёгкий аромат цветущих яблонь скользнул по комнате; Конхэйр мельком взглянул в сторону полуотворённого окна, за которым белели ветви в цветочной пене, и теснее обнял свою возлюбленную…