В поисках остроты

 (NB: с непередаваемым жестом заядлым моим посетителям (читателям?): Леониду Бабанину (отчего-то клинически застрявшему на одном моём тексте), Ал.-ру Станис. Минакову (рецки которого вообще столь малочисленны, что, похоже, ценятся им наподобие драгкаменьев небольшого размера), Творческому Союзу Виктор-Анджела (явному лидеру по кол.-ву прочтений, о двух головах-то!) и проч.)
  добавлю также Анатолия БЕШЕНЦЕВА, исправно и неизменно курсирующего между моими двумя верхними текстами - по несколько раз! у человека этого бездна времени: более полторы тыщи личных текстов и 42 с лишком тыщ рецок - по десятку за вечер разбрасывает во все стороны портала. тем странней его безмолвные посещения моей скромной делянки...)
   удлиняется список молчаливых посетителей (ОЛЕГ РУСАКОВ, САША ШНЕЕРСОН), будто им тут мёдом намазано, если только не доктор прописал променад по ландшафту моих текстов. гуляют себе с завидной регулярностью, набрав воды в рот. лица не придурошные, черты правильные, о чём сами пишут, мне неведомо. с другой стороны, ведь не гадят же на дорожках, веток не ломают. дышите глубже, мимоходы!
   присовокуплю до кучи:  Юрий Иванович Хмыз, Борис Гатауллин, Лазарь Шестаков....



(сцуко! сетевые пачкуны прямо таки изжевали текст. снаряжаю его без названия)

                Обывателям-флагеллантам и не только...

(полюбился этот текст неким - многим и многим - анонимам из гугла-
яндекса. автору легче допустить в сих читателях девиантную
составляющую, нежели простодушный интерес к изящной словесности.
что ж, пускай извращенцы прикоснутся к ней хотя бы таким манером.
я же, в свой черёд, не жду от подобного внимания ни песо, ни мало-
мальского отклика. на то она и халява всемирной сети.
об одном сожалею: розг не хватает на всех вожделеющих.
NB: поклонникам фелляции рекомендую для чтения, зайдя-таки на
Автор. Стр., рассказ "Между делом").

                или Порка для мамы

  Сверху нам всё было видно. Человек, стоящий рядом – мой приятель Бим. Он затащил меня на эту выставку. А теперь мы высматривали незнакомку, у которой нежный голосок, отдельная квартирка... Он что-то воодушевлённо говорил, но я почти не слушал. Всё в принципе одно и то же. Наверняка у неё есть и ягодицы, и родинки, а также рецепты любимых блюд, какие-то хвори и непременно виды на будущее.
  «Чёрт, - прошептал Бим, - это она, в жакете». Я не успел разглядеть, а он, этот зоркий ястребок, дёргал меня за рукав: «Выручай! Я к такой не пойду».
Ничего особенного, в смысле ужасного. Видал я стопроцентных кикимор, общался и плохого, наверно, сказать не могу. Но вот активные людишки, вроде перетрухнувшего приятеля, меня определённо раздражают. Тараканьи бега каждый день, а поди ж ты – харчами перебирают, идеалы в голове держат. Дюймовочками желают лакомиться, не помыв своих рук. Мне вдруг страшно захотелось окунуть его лицом в унитаз. Нет, бить бы не стал. Я тоже немного сноб и порой привередлив.
Вера подмены не заметила. Кроме меня было на что смотреть. Без гарцевания, не изощряясь в балагурстве, оказывал я знаки внимания немолодой девушке. Пляски, стриптиз, аукцион рабов, экспонаты, услуги, коктейли, бутерброды, плоть на картинках и в натуре... Гримасничанье Бима у стойки бара возле эффектной блондинки в предельно экономичном платье. Я жестами указываю довольному мачо, чтоб утирал салфетками обильную слюну.
  У подъезда целую даме ручку. Почти обещаю непременно заглянуть на днях. «Жду, звони обязательно». Именно так: в повелительном наклонении мелодичным голоском феи.
  Неделю спустя объявился Бим. Со смешком поведал, что он, то есть я, очень понравился страшиле Вере. «Такой интеллигентный». (Глупышка, подумал я мимоходом, это словечко меня не греет)...Зовёт в гости.
– Ты вот что, запиши её номер, - суетится приятель, - звякни сам, скажи, что мобилу посеял. А то она будет мне названивать. Окей, Бом?
- Как здоровье, Бим?
- Откуда ты знаешь?
- О чём?
- Погорел я с той голозадой паскудой из бара. Налетел на меня её дружок или хозяин. Я бы справился с ним, но там целая стая. Как шакалы. Так что тебе повезло.
- В каком смысле?
- Если бы я не сбагрил тебе мымру, ты зацепил бы красотку, а они все на привязи, учтённые.
- Спаситель ты мой, чтобы уберечься от чужого рукоприкладства, занимайся онанизмом или спринтерским бегом.
 С джентльменским набором стою у распахнувшейся двери. Мне нравится честность в отношениях. Мадонна с ребёнком на руках. Длинные густые волосы, тонкие губы без помады. Низенькая. Тапочки, распахнувшийся халат. Дитя – «Даша, это хороший дядя» – тискает левую грудь. Всё слишком по-свойски, до оторопи.
  На кухне выпили, закусили. В комнате бубнит телевизор, играет дочка. Мамаша показывает мне свои наряды, какой, мол, сейчас одеть. Выбираю что-то блестящее, стародавнего покроя. Собственно, ничего другого в гардеробе я не заметил.
Стучит каблучками, зовёт на кухню. Усаживаемся на диван. Предстоят объятья. Я готов к ненавязчивой лирике, женщина резко сдёргивает вместе с колготами и трусы. «Дай свою руку!» Я не успел ни отдёрнуть её, ни предложить, а ею уже вовсю пользуются. К этой минуте мне было известно, что последний раз мужское вмешательство во внутренние дела было около четырёх лет назад. Через положенный срок появилась Дашенька.
  Плач ребёнка. Мать окончательно избавляется от ненужных деталей туалета, убегает в комнату. Я обнюхиваю свои пальцы. Запах настолько естествен, насколько и резок. Веет морепродуктами; гормональная деятельность иногда заглушает синтезированные ароматы.
  Гаснет свет. Умиротворённо чмокает дочка. «У моей мамы прекрасные зубы, бабушка её кормила грудью до пяти лет. А у меня проблемы с зубами. Стрессы на них действуют в первую очередь».
  Я с пониманием мычу. Своего млекопитающего периода я не помню, а стрессы поражают некоторых, например, ниже пояса или летально. Люди теряют голову, находят верёвку, таблетки, шагают из окон. И остаются в рядах живых. С испорченными никотином зубами, поломанными кистями, в несвежем белье. А изменница-жена нарекает незадачливого прыгуна Гагариным. И плюёт он на все стрессы и живёт припеваючи, без терзаний, чуть ли не похрюкивая в собственной блевотине…
  Я пальпирую кормящую мать. Она стонет одной нотой. Просит поцеловать её ТАМ. С радостью, шепчу я, но сие, увы, невозможно. У меня проблема с мениском, коленопреклонение противопоказано. В моём голосе печаль, на языке почти горечь. Облако чудовищного возбуждения поднимается снизу, к ноздрям. Или это признаки тлена? Я молча, деликатно выдвигаю свой вариант, доселе он устраивал многих. Возвышаюсь над головой хозяйки. Она протягивает мне книжку-раскраску. Использую её как ширму от случайного детского взгляда. «Какой сладкий!» – в восторге разговевшаяся. – «Дык, сударыня, у нас завсегда стОящий товар, залежалого держать при себе не станем. Клиента готовы уважить на ять, со всем нашим и вашим удовольствием. Только не обессудьте, зубками-то осторожней, изделие очень уж нежное, хоть с виду дрын-дрыном».
  Так, осаживая исступленные порывы пышногривой кормилицы, подбадриваю в общем-то неумелую Веру. Воздержание редко кого приближает к умиротворению. А против природы двигаться – чревато и зряшное дело.
  Даша сопела; кажется, спала. Отложив тельце к спинке дивана, женщина облизывается. Выдёргивает кожаный пояс из моих джинсов. Суёт мне его в руку, тянет за другую в комнату. «Ударь меня, – просит тихо, дышит глубоко, трясёт меня за грудки. – Ударь, слышишь!» Поворачивается к полированному столу, упирается в него: «Давай же!»
  Делать нечего, замахиваюсь и легонько прикладываюсь ремнём к заднице, обтянутой синим шёлком.
  Дама недовольна. Как бы не бросилась на меня с претензиями. Поцарапает не хуже моего Кешки. Однополых бить приходилось, по необходимости, почти хладнокровно. Против шпаны и всякой экзальтированной публики это лучшее средство.
  Чувствую: в штанах упадок сил, на душе – суматоха.
  Мать-одиночка не унимается. На коленках ползёт ко мне, к моим прижимается. Я активно освобождаюсь. Её взгляд тяжелее ртути. «Ещё!!» Наматываю волосы на руку, таскаю тушку по периметру ковра. Нелёгкая ты, изуверская доля. Весу в даме поболе четырёх пудов. Утираю пот, говорю твёрдо: «Всё, шабаш». И добавляю: «Сука». И это всё сыпется в кассу, как выражаются в эпоху купли-продажи.
  Вера поднимается. «Ой, миленький, спасибо!»
  Не каждый день услышишь такие задушевные слова. Невзирая на многое, я наивен и позволяю увести себя в чужие потёмки.
...Дочка у подруги. Мы одни, мне не по себе. Гоняю тёлку по квартире. Рассекая воздух, мелькает старый поводок. Им меня снабдила хозяйка. Пёс давно издох. Запах остался. Конечно, крови нет. Срываю заношенный халат, катится под стол пуговица из стекляруса. Бёдра широкие, но ягодицы на удивление плоские. Впереди – мешочек живота. Мне уже известно, что для секса она мало приспособлена. Может быть, это повод для наших нынешних развлечений, но у меня другое мнение. Я привык общаться с обыкновенными опытными женщинами, на боевом счету которых порой не одна сотня партнёров. Замыкая временно эту череду тружеников, у меня всегда есть шанс выделиться, поразить неутолимую самку, оставить добрые воспоминания о наших с ней содроганиях. Навык позволял расколоть закоренелую фригидку; иная замшелая постница таяла в моих руках, а чресла её сводила грешная судорога.
  Мучения страстотерпиц были сладки, мне понятны и близки.
С Верой я потерялся. Надо бы больше задора, чтобы приблизиться к покорённым высотам ортодоксального секса. Я же, напротив, зажат не то чтобы рамками приличий, но явными опасениями. Кто знает, какой зверь выскочит из меня, поддайся я искушению беспрепятственного насилия. А женщина просит-требует прижигать кожу. Достаёт из волос красную шпильку. Острым концом надо колоть белое рыхлое тело, а набалдашником я изредка провожу по влажной расщелине. Ошмётки нежности…
  Однажды попался на простой финт. Сохраняя дистанцию, я скользил на поверхности. Отношения не далее измывательств. Вдруг безобидная с виду овца повысила голос, словно увидела во мне родственника, мужа, допустим. Настоящий-то сгинул, фигурально выражаясь, в потоке событий. Бесплодный брак благополучно распался. А она кричит, как будто на мне висит долг всего мужского племени. . Напоминаю, я не люблю насилия. Но тут дал слабину. Отличная пощёчина слева. Объект не отступает. Я повторяю движение. Симметрия в мире сплошь и рядом. Вспыхнувшее лицо улыбается. Я провожу новую "двойку", потом целую серию. «Ещё», - женщина дрожит и закрывает глаза.
  Я разрываю лифчик как салфетку. Захватываю груди, вонзаю ногти, свои мирные, короткие ногти. Этого мало. Оттягиваю что есть силы волосы вниз. Мясистое тело прогибается, обрушивается с криком на колени. Кусаю шею. Никакой эрекции. Ползаю взглядом по кухонной утвари. Хочется огреть сумасшедшую сковородой, помыть руки, послушать меланхоличную музыку. Меня всё раздражает.
  Отвешиваю затрещину. Бегу в коридор, возвращаюсь с поводком. Захлёстываю петлю. Тяну довольную женщину на балкон. Привязываю к ограждению. Никакого говённого интима, решаю, кажется, безоговорочно. Начинаю мочиться. Брызги летят на мои светлые брюки. Янтарные капли стекают с сосков. Пробую закрепить там бельевые прищепки. Слишком скользко. Хозяйка извивается гусеницей, вся в складках. Выплёскиваю на неё литр минералки из холодильника. Закрываю дверь изнутри, вижу через стекло горящие восторгом глаза.
  Допиваю свой чай. Так бы и ушёл отплёвываясь. Но ребёнок ни при чём, мамины игры на её же совести. Минут десять мою посуду, вытираю свои туфли рваным бельём, запихиваю его в мусорное ведро. Иду на балкон. Там всё нормально. Рекомендую дурёхе посетить ванную: «Ты воняешь».
  Она положительно в эйфории. Ухожу.
  Царапаю в кабине лифта нехорошее слово, обрываю его на гласной. Меня тошнит от бессилия. Я бы покрыл письменами каждый предмет на этой истоптанной земле. Сука толкает меня в депрессию.
  Звонит сама. Приходи, мол. «Слушай, маркиза, а что если мне навестить тебя с другом. Согласись, дело наше трудоёмкое, а я новичок, боюсь – не оправдаю твоих надежд. Попробуем?» – «Почему нет? Живём один раз. Друг не четвероногий?» - Я ответил не сразу: « Хвоста нет, это уж точно». И добавил, конечно, по-пионерски: «Один хобот». На свой я в последнее время не слишком рассчитывал, в тех стенах.
  И вообще, странно себя ощущал, муторно. Похожее чувство было, когда пришёл в кабинет важного типа, от его решения зависело очень многое в жизни одного человека. Давать взятку, наверное, плёвое дело. Физиономия чиновника не нуждалась в комментариях. Некоторые факты его биографии мне были известны. Лучшее и гуманное, что я мог предложить дяде, это лоботомия...Конверт он получил.
  Бим согласился, хоть и поломался. Как долбёжник он послабее меня, но не чурается перверсий. Сам я, правда, условностей стараюсь не признавать, однако в наручники добровольно не влезу. «Браслеты» Биму как-то нацепила жена мента, длинный такой глист с усами. Рыбалкой увлекался, в натуре, пока супружница-домохозяйка пользовалась казённым снаряжением в экстримутехах.
  Каждому своё, некоторым бабёнкам, например, без члена не прожить и дня. Клава Т. нанизывалась в скверах, в тамбурах, на крыше супермаркета, в городском общественном транспорте и на задах мужского монастыря. Подмахивала умело, отличалась приветливым, озорным нравом. Прекрасная мать. Мы с ней обходились без подручных средств, только природой даденные возможности использовали по всей программе. Я был у неё двести шестьдесят восьмым. Она подарила мне сборник отечественного верлибра. А я – томик поэзии эпохи Тан.
...Бим хлестал с азартом сандуновского банщика. Вера иногда пускала газы. Даже привлекательной в один миг показалась. Профиль волевой, почти горделивый, почти ахматовский. Румянец на щеках. Рот через пару десятков лет совсем впалым станет. Женщина без губ – всё равно что без влагалища. Скудный секс, совершенно безрадостный...А Бим признался, что эта чудачка напоминает ему школьную учительницу истории; он путался в датах сражений и побед, она предрекала шепелявому мальчонке несладкое будущее. Вплоть до тюрьмы.
  Пара распалялась, а я полёживал с книжкой на кухонном диванчике. Даша в деревне. От груди её отучили с помощью горчицы. Я слушал вопли и тяжёлое дыхание. Иногда вставал, присоединялся и делал несколько сот однообразных движений. Перебрал во время одного из сеансов утюг, заменил визжащую прокладку в кране над мойкой.
  Однажды встал и ушёл, прихватив шмотки Бима, вместе с мобильником. Перерезал телефонный провод на лестничной площадке и мастерски заклинил дверной замок. На крыльце толкнул жирную тётку с лиловыми волосами. В автобусе наступил на ногу борову в костюме. Вечером, в вагоне метро, восемь родных славянских ублюдков гоняли одного чёрненького гостя. Он присел возле меня, уже в разодранной куртке. Самый шустрый из кодла приблизился и что-то вякнул о больнице, куда попадёт всякая нечисть. «Сегодня мы проявили милосердие!» В моих глазах потемнело от такого пафоса. Лично я избегаю употреблять иные слова: язык распухает.
  Пованивающий глашатай качался передо мной на поручне. Я ударил его по яйцам. Хрустели молодые челюсти и чьи-то сломанные пальцы. Дальше не помню. Не важно.