Сундучок

  Вся жизнь, всё что было цветным, шуршащим, кричащим, всё что пело, звучало, переливалось, как закатное небо, стало прозрачным, как рисунок пальцем в воздухе.

  Всё забылось, обеззвучилось, выцвело и унеслось сухим, скукоженным листом, который по ночам бьётся в окно и шуршит, шуршит...

  Я просыпаюсь тогда в смутном беспокойстве, отодвинув штору, вижу только старый, озябший, голый тополь. Крючковатым пальцем он пытается оживить, восстановить рисунок прошлого? Может быть...

  ...Вот потёки сладкого, золотистого мёда на стенках мёдогонки несут кусочки прилипшей вощины. Плывут медленно переворачиваясь в липкой, ароматной лени. Знаю, это память нехотя впускает меня в свои владения. Открывает сундучок с заржавленными петлями и нафталиновым запахом былого. С каким упоением я ныряю туда! Захватывает дух.

  Сквозь пальцы текут, звенят, шумят, хрипят и кашляют прожитые годы.

  На самом дне, даже глубже - под вторым дном, лежит всякая всячина, но, наверное, самое дорогое и ценное: пуговицы, монетки, рогатки, автомат и лук.

  Автомат - это самое грозное оружие моего одуванчикового детства.

  Невозможно рассуждать о тех материях, о которых ты даже не подозреваешь, но я позволю себе некоторые домыслы - с высоты моих лет.

  Брат Юра, он старше меня на четыре года, сделал мне из окрепшего подсолнечного стебля автомат. О! Этот автомат Великой Отечественной! (Но почему-то смахивает на немецкий "шмайсер"). Хотя мне было всё равно.

  Это он должен помнить даже то, что я помнить не мог.

  Мне было тогда всего три года. Из них два уже в оккупации. Этого слова, понятно, для меня не существовало, вернее оно было, но я бы рассудил, благодаря своей эрудиции тех лет так. Под видом лисы пришли к зайцу чужие дядьки и выгнали его из дома. А сами залезли на печь, такую тёплую, уютную и хрустели его морковкой.

  Так вот, автомат, что сделал мне брат, на мамином пояске от старого платья, перекинутого через плечо, выглядел довольно устрашающе.

  Дядьки, грызущие чужую морковку, точно дадут дёру. К тому же брат научил меня и речёвке, а от такого грозного оружия никто не устоит.. И вот я, вооруженный и очень опасный отправился... ну, конечно же к бабушке, ведь это она была тем зайкой. А ещё мне не терпелось удивить и обрадовать её своим боевым духом.

  Бабушка жила в частном секторе, за километр от города в кирпичном доме довоенной постройки на две семьи, сейчас это называется - коттедж. У неё была летняя кухня и большой сад. У входной калитки с обеих сторон росли два огромных куста сирени. Они нависали над тропинкой, как два сторожевых дракона. Бабушка с дочками - моими тётями, теснились в летней кухне, т.к. дядьки, которые хрумкают морковкой, выгнали их из дому.

  Но я иду к бабушке! Летний тёплый ветерок топорщил и без того взметнувшийся белый вихор на моей голове. Иду через парк решительно, ничего не боясь!

  Бойтесь, остерегайтесь меня, я вооружён. Кузнечики в панике мечутся под ногами, бабочки - шарахаются или, сложив крылышки, притаились, думая, что я их не вижу. Да ладно вам, не бойтесь, я иду к бабушке. Иду и во всю мощь своих голосовых связок горланю песню-речёвку.

  Бабушка с тётей Олей уже стоят возле кухни. Они услышали мой воинственный голос издалека.

  Как и положено вооружённому человеку, смело - пинком сандалии открываю калитку. Драконы настороженно распустили перепончатые крылья.

  На крыльце стоял и курил немецкий офицер, Я тут же направил на него свой автомат, сдвинул сурово брови и на одной ноте проорал свой речитатив:
        Тра-та-та, тра-та-та - барабаны бьют, немцы отступают - русские идут!
        Тр-р-р-р. Гитлер - капут!

  ...Офицер не упал. Упали бабушка с тётей Олей от страха за меня и от моей наглости. Офицер вошёл в дом и тут же вернулся. Потрепал своей ладонью мой упрямый, воинственно топорщившийся белый вихор, протянул большую шоколадку. Затем настойчиво, не грубо подтолкнул в сторону заживо "умерших" женщин.    

  Бабушка с тётей тут же воскресли и быстро увели меня в кухню.

  Награду за боевые действия я получил почему-то не на грудь, как положено, а ниже спины. А затем был поставлен в угол под образа для обдумывания старых и составления новых стратегических планов.

  За этим занятием и застала мама уже ближе к вечеру, потерявшая меня в ходе "боевых действий".

  Мама вела меня домой, но не за руку, как всегда, а за ухо, которое горело огнём, но я стоически молчал, чувствовал: чем-то обидел маму. Кузнечики тоже виновато притихли. Только придя домой и присев на стул, она прижала меня к себе, и я понял, что прощён. Мама пахла любовью ко мне и почему-то укропом. Прижавшись крепко, я услышал, как внутри у мамы что-то булькало и хлюпало. На макушку мне падали горячие капли. Наверное, мама пила кипяток, а меня держала, прижав, чтобы не просил...


   А-а-а-а! А вот и мой надёжный  в играх друг. Теперь уже пересохший, с немного ослабевшей тетивой лук, а тогда упругий и звонкий в руках Робин Гуда, гордо и непобедимо стоявший на ветвях развесистого старого дуба.

  Это было доброе, но не безоблачное лето.

  Пели фанфары, звенели литавры, солнечные лучи стрелами ударяли и отскакивали от блестящих доспехов рыцарей кардинала. Но смелый Робин не прятался, не таился, он бесстрашно натягивал лук и поражал своих врагов, сражаясь за правое дело.

  Но однажды лук дал сбой. То ли стрела была кривая, то ли так должно было случиться, но стрела, пущенная на запад, улетела на север и, к несчастью, угодила в портрет вождя всего мирового пролетариата - Ленина, закреплённого над входом в клуб. Особого ущерба не было. Пробив бумагу в уголке портрета, стрела, как вещдок преступления, осталась там, за портретом. Что тут начало-о-ось!  Чуть ли не с лозунгами: "Робин, ты враг народа!" все стягивались к месту происшествия. Но толпа не гудела негодованием, её накрыло траурным молчанием.

  Директор пионерского лагеря самолично достал стрелу, стоя на лестнице, победно держал её, изогнувшуюся как бы от страха,- доказательство преступления. Пионерия внизу ахнула. Одни сочувственно опустили , как стяги, свои чубчики и чёлки, другие злорадно поглядывали и ухмылялись. Но в основном все с нетерпеливым интересом ждали...ждали казни.

  Но тайфун пронёсся, поломав только дружбу и сплочённость в отряде самого Робин Гуда.

  Умный и справедливый комиссар, прибывший на место преступления, быстро разобрался в ситуации. Он взял стрелу, посмотрел на неё, на то, что осталось от меня - боевого честного разбойника - и громогласно произнёс вердикт: "Казнить нельзя, помиловать!"

  Надо мной звенели литавры и пели ангельские горны!

  В стороне от толпы стояла мама, в тени от клуба, как в трауре, держа сжатые руки под горлом. Наверное, душила готовый вырваться оттуда вздох, а слёзы... разве их руками удержишь?

 
   С замиранием сердца я перебираю свои сокровища. Пусть от них пахнет не былой свежестью, но всё же...

   Достаю комсомольский значок. Сколько переживаний и душевных травм принесла комсомольская юность!

  Лунный сиреневый аромат, звёздная волшебная пыль, от которой хочется - простите за вульгарность - не чихать, а целоваться. Целоваться с девчонками, с ароматами ночи, и пусть голова идёт кругом, только бы не потерялась. Замысловатые, но понятные влюблённым трели соловья усугубляют это желание, возводя его в степень сумасшествия.

  Жизнь кипела, бурлила и пенилась, как котелок на костре.


  Спасибо, память, что ты открыла свою копилку.


  Нет, нет, в глазах девушек я не был ни сказочным царевичем, ни прекрасным Айвенго. При встрече с понравившейся девушкой у меня сводило челюсти, и красноречие покидало меня, оно цвело и благоухало только в голове. Руки не могли найти место, где спрятать мою безобразную неуверенность. Свой страх испытывали и пальцы, боясь показать своё простое происхождение. (Тогда девушки мечтали о пианистах с трепетными длинными пальцами)ю Увы, увы...

  Стеснялся своего лица, стеснялся своего грудного глубокого голоса. Стеснялся даже своего вихра.

  По словам бабушки (она, конечно, шутила) мне его при рождении зализал телёнок.

  Хотя может быть и правда, ведь я - Телец, и почему бы телёнку не сделать это - веер волос на лбу.

  Да ладно - вихор! Я пытался занять свою пустующую нишу, укрепиться в ней, тем самым привлечь внимание девушек: рисовал, как никто из ребят, нырял дальше всех, переплывал наш пруд в длину по несколько раз...

  Наконец...стал носить причёску и одеваться, как стиляга, но тщетно...

  Я влюблялся - меня игнорировали, и я понимал, что девушкам нравятся - решительные, но я таким не был.

  Боже, как это мне мешало. Неуверенность каторжным, чугунным ядром путалась в ногах.


  Но всё это было как бы на дне сундучка, а вот здесь - как только откроешь крышку, сразу - слева, где уголок оклеен вырезками из журналов, -  девушки с зазывными глазами и кокетливыми улыбками.


  Ах, какое было время! Закаты жгли роскошные костры. Ночи салютовали россыпью звёзд и разворачивали лунные дорожки от берега до Млечного Пути, по которому можно было из этого попасть в тот Рай, о котором все знают, но никто не расскажет, как там. Вот и выходило, что по лунной дорожке можно было свободно ходить из одного Рая в другой. Но не так просто. Надо было оказаться в нужное время в нужном месте. И мне в этом везло, я был молод и романтик. Как говорится, носил в душе полный до краёв бокал искрящегося хмельного счастья!


   Ай, сундучок! Ну, спасибо, удружил...

  С каким волнением я копаюсь в нём. Разве это не счастье?


  Вот там, в правом углу, я вижу друга недалёких времён...

  Эх, да что там...

  Бывалый котелок с боками, ощущавшими все тяготы и лишения туристических походов. Прокопчённый, обожжённый невзгодами - в заскорузлости и в мозолях, которые невозможно отпарить,обрезать, отчистить. Но это был друг, товарищ
и брат. Ему можно безоглядно доверять,делиться сокровенными мыслями и, конечно любить.

  Разобьёшь, бывало, бивак у заблудившегося в лесной глуши озера...

  Боже мой! В него будто упал, перевернулся и отразился весь мир!

  Булькнешь котелком - булькнет далёкое эхо.

  Зачерпнёшь до краёв голубой холодной тишины...Благодать!..

  Комары, хоть и зловредные существа, но...как поют, бестии! Ты только не маши на них, не буди в них зверя.
  Ах, как поют!.. Это их вечерние спевки...

  Похолодало, погасла луна за западными кронами сосен.  Выполз из кустов и холодным, сырым сквознячком обнял за плечи, укрыл спину вечер. Пора разводить костерок.

  Комары в этом деле не помощники, норовят испортить праздник.


  Тишина звенит или комары?

  В закипающую глубь котелка упали звёзды. А звёздный чай да ещё с корешками Иван-Чая и шиповника - это лучший чай для побудки воспоминаний и приглашения в гости спокойного благословенного сна.

  Чай пошвыркал,закурил. Тишина... Посапывает и пыхтит ароматным, не злым, как у меня, дымом костерок... Гукнул, мурашки по коже, филин. И снова тишина. Воспоминания легонько тронули за плечо. Помолчали, обступив, а потом, осмелев, навалились пухлым табачным облаком, сосновым пахучим лапником. А тишина баюкает...

 Где-то на озере или в высокой прибрежной траве кто-то сонно завозился.

  Захлебнулись тишиной воспоминания...

  Обнимает, лаская, лёгкий благословенный сон.


  Всё, всё, всё, пора закрывать сундучок, а как не хочется - там ещё столько всего...


  Нет, жизнь сама по себе прекрасна.Неужели на той стороне лучше?.. Сыплются звёздами с неба года... Кто-то говорил, я помню, старый человек как старое дерево, с наступлением холодов медленнее и медленнее становится ток древесных соков. Корни зябнут и пытаются спрятаться под тёплый мох, в кучи наваленных дворниками сухих листьев, наконец - под землёй.

  По ночам над отмершими и голыми, без листьев ветками медленно поворачивается белая ветвь Млечного Пути, и искрят, как новогодние игрушки, холодные заиндевелые звёзды.


  Говорят, бренное тело, словно ждёт, погружаясь в дрёму, ждёт, пока не накатит, унося всё и вся, безмолвный вал времени. Нет, я не жду - живу полнокровной жизнью романтика, черпающего котелком синь прекрасного земного неба и заваривающего чай шиповником и звёздами.

  Слушаю комариные песни и спокойную тишину лесов.


  А вал времени неизбежен для всех смертных.

  С ним ни договориться , ни поспорить...