Бабочка

Лета на севере ждешь, ждешь, устанешь – рукой махнешь, а оно возьмет, да явится. И в один день прогонит затянувшуюся простуду весны. Но сначала одна за другой прокашляются ставшим поперек горла зеленым льдом наши реки, лопнут нарывы озер, их грязная шершавая корка покроется голубыми от высокого неба лужами. На пригорках зашелестят тусклые прошлогодние травы, как седины, чудом уцелевшие на рябой стариковской макушке. Рыжие тараканьи усы тальника высунутся из осевших сугробов, задрожат на ледяном ветру и обрастут серебристым мехом. Какая погода – такие и цветочки. Меж тем июль на носу…

А солнечный колобок днем и ночью, знай себе, катится над тундрой. И вот уже прокалывают продрогшую землю острые «лягушачьи карандаши» – ахнуть не успеешь, распушатся травяные елочки хвоща, еще до травы все зазеленеет. А там затренькают по лощинкам ручьи и птахи, выстрелят из жирного торфяника тугие былки майника, растопырит зеленые пальцы багульник и тут же выставит липкие розовые кукиши бутонов. Над лакированными шапками карликовых берез уже висит его духовитое скипидарное марево.

Вот тебе и лето – успевай только головой вертеть! Такой день пропустить – все равно, что прозевать апрель, май и июнь разом. Так что я прямо с работы в тундру поехала. Во-первых, в полярный день – вечер  понятие условное. Во-вторых, синоптики ливень обещали, так что надо ловить момент, пока в небесной канцелярии не спохватились.

Тропка утопала то в траве, то в расквашенном снегу, но я и без нее заблудиться не опасалась. Город – вот он, чадит в полнеба, через месяц от здешних кущ одна окалина останется… Но пока ветер относит удушливый шлейф в сторону, а жизнь распирает даже заскорузлые бородатые лиственничные пни – из живых корней прут молодые побеги. Раскрывает матерчатые зеленые створки ольха, растущая по краю глубокого оврага. На дне его через болотину переброшена добротная гать, а само болотце густо, как клумба  заросло глазастой калужницей. Глянцевито-желтые головки сияют из оврага, как звезды из колодца.

Я засмотрелась. Тут одна звезда оторвалась и, мигая слабыми крыльями, понеслась вверх: «Посадку давай, посадку!» Силенок у летуна едва хватило, чтоб вырваться из овражьей тени. Лимонница опустилась на голую ветку ольхи и замерла, подставив солнцу мятую бледно-желтую парусинку крыльев. Нижнее было с дефектом, словно обгрызено по краю.

Бабочка в едва оттаявшей тундре – может, самая первая. Сейчас согреется и улетит. Цветов, с которых она кормится, еще нет. Я, пока шла сюда, ни одного не встретила. Как же она-то их найдет?
Ветер сорвал желтый лоскуток с ветки, и я пошла за ней. Расплескивая жидкий солнечный свет, бабочка летела впереди, иногда окунаясь в молодую прозрачную зелень. Я едва поспевала следом, не глядя под ноги. Удача наконец улыбнулась нам – под защитой угрюмых можжевеловых лап розовел зацветающий шиповник.

Но бабочка вдруг раздумала ужинать и метнулась назад. Поморгав тревожно прямо перед моим носом, она села в траву на торчащий из земли ржавый прут. Я глянула вниз и обомлела: еще шаг – и меня ждала яма с остатками покореженной арматуры, росшей из бурой жижи на дне – заброшенный коллектор, оставшийся со времен постройки трубопровода.
Словно убедившись, что я заметила опасность, бабочка порхнула куда-то в сторону и пропала. Я присела на сухую березовую жердину, из под которой топорщилась набравшая бутоны брусника, и огляделась. Трасса рядом, сквозь зарастельник темнела будка автобусной остановки. В глаза било низкое солнце, а за спиной небо вспухало лиловой чернотой, как синяк после драки, и низовой ветер уже гнул к земле покорные кусты, утюжил нестойкие травы. Сейчас вольет!

Я едва успела добежать до хлипкого укрытия из профильного железа с худым козырьком. Дорога была пуста, но даль тут же смыло могучим водопадом, и профнастил над моей головой загудел трубами страшного суда. Ливень уперся в землю, как конь звонкими копытами, всхрапнул далеким громом, замотал мокрым хвостом вихрящихся струй. Под ногами у меня ширилась и бурлила лужа, в которой отчаянно трепыхался желтый фантик, и я не сразу поняла, что он живой.

Высунуться и схватить горемыку из кипящей пузырями воды – секундное дело, но на меня будто ведро опрокинули. Бабочка, зажатая в кулаке, даже не шевелилась. Умерла? Я осторожно разжала пальцы – нет, жива. Проливень смыл пыльцу, облинявшие крылья поникли, но уцелели, только нижнее – обгрызенное по краю, стало еще меньше и замахрилось.

Бабочка доверчиво сидела в ладони, согревалась от тепла руки, обсыхала. Дождь скоро сник, как нашкодивший хулиган, пойманный за ухо. Сердитый ветер потащил обмякшую тучу за горы, собираясь задать ей трепку. Бабочка явно приободрилась, но лететь еще не могла. Я посадила ее на широкий лист майника, росшего у обочины – теперь не пропадет, и пошла навстречу умытому автобусу, катившему к остановке.

Опубликовано в журнале "Юный натуралист" №6 2018