Книга, название которой мы позабыли...

ББК 84(2Рос=Рус)-44
    Г 94
Нина ГУЛЬ (Нина Огнева)
Книга, название которой мы позабыли... : роман-сказка, том 1
НП «Центр развития личности», Таганрог, 2007. – 132 с.

ISBN 978-5-903785-07-0


Нина ОГНЕВА

КНИГА, НАЗВАНИЕ КОТОРОЙ МЫ ПОЗАБЫЛИ…

1. Как было дело. О способах хранения чемоданов, слонах и целом мешке баранок

Вот как было дело.
У меня есть друг – самый лучший друг на свете. Его зовут Иванов. Я очень люблю ходить к нему в гости. Он всегда угощает меня чаем с вареньем и баранками. В гостиной у Иванова – большой диван. На диване, в углу – бархатная подушка. Я сажусь на диван и слушаю замечательные истории, которые Иванов очень ловко умеет рассказывать. И мне бывает так покойно и хорошо, как ни в каком другом месте на всём Земном Шаре.
Однажды я, по обыкновению, пришла в гости к Иванову. Он был очень взволнован и ходил по своей гостиной из угла в угол большими шагами:
– Ах, что же мне делать, что же мне делать? Я просто не знаю, как быть!
– Что случилось, не могу ли я тебе чем-нибудь помочь?
– Ах, не знаю, не знаю…
Наконец Иванов остановился, задумался и сказал:
– Да, другого выхода нет. Голубушка, ты должна выручить меня. Выручишь ли?
– Конечно, если это в моих силах. Но как? Налить тебе чаю покрепче? Или принести из чулана баранок? Мне кажется, здесь остались одни крошки. – И я показала ему пустую корзинку.
– Да, да, конечно-конечно – баранки, чай... но! Я очень тороплюсь, – он посмотрел на циферблат больших напольных часов величиной с небольшой шкаф. – Через час я должен быть в… ну, в общем, довольно далеко отсюда. Я… я уезжаю.
– А, поняла. Ты хочешь, чтобы я помогла тебе донести чемодан до автобусной остановки?..
– Нет, нет, – замахал руками Иванов, – ну что ты, чемодан очень тяжёлый! Разве я могу позволить женщине нести тяжёлый чемодан? И потом: в прошлом году я одолжил его Афанасию на три дня: до двадцати четырёх чемоданов ему не доставало как раз одного…
Это меня немного удивило. Сколько же вещей Афанасий уложил в двадцать четыре чемодана? Пожалуй, туда поместился бы целый слон. Правда, его пришлось бы разрезать для этого на куски, а это нехорошо – слоны такие добрые и умные, но вот чучело слона…
– Слон тут ни при чём, – перебил меня Иванов. – Как раз наоборот: Афанасий изобрёл специальный шкаф для хранения чемоданов. Конечно, он собирался хранить свои чемоданы не в шкафу – чемоданам там не место. Куда бы иначе Афанасию пришлось сложить разные полезные предметы, из тех, что обычно лежат в шкафах? И потом: попробуй, изобрети такой огромный шкаф, в который поместится столько чемоданов! Вот, разве что, это были бы совсем маленькие чемоданы. А у Афанасия чемоданы обыкновенные, поскольку сам он обычного роста – примерно до потолка. А потолок в его старом домике, как ты помнишь, довольно низкий – как раз вровень со шкафом. У тебя был дедушка? – внезапно спросил Иванов.
– Конечно, – сказала я, – у всякого приличного человека есть хотя бы один дедушка. Иначе не бывает.
– Ну, не скажи (Иванов о чём-то задумался), – всякое бывает. Но у Афанасия насчёт этого как раз всё в порядке. Именно дедушка и рассказал Афанасию, что в прежние времена люди, у которых в доме было тесно, хранили свои пустые чемоданы на шкафу.
– Да, правда, – вспомнила я, – когда моя мама была совсем маленькая, у нас на шкафу тоже лежали два чемодана. Не помню, куда они потом делись. Может быть, с ними кто-нибудь уехал, да так и не вернулся.
– Ну вот, видишь,– поддержал меня Иванов, – а Афанасий всегда возвращался, если уж случалось уехать. Вот ему и понадобился специальный шкаф для хранения чемоданов, но потолки в его старом домике очень низкие. Пришлось придумать очень широкий, очень глубокий, но при этом – очень низкий шкаф. Вышло, что на этом шкафу должно поместиться ровно двадцать четыре чемодана. А у Афанасия их было всего двадцать три, вот я и одолжил ему чемодан, чтобы произвести испытания в режиме рабочей нагрузки.
– По-моему, всё это глупость, – сказала я. – Гораздо проще было изобрести шкаф, на котором помещаются, например, двадцать, а остальные три засунуть под кровать. Мама, когда была маленькая, как-то залезла под бабушкину кровать, а там…
– Голубушка, не обижайся, пожалуйста, но я и вправду очень тороплюсь: Чучела-Зелёная-Шляпа пригласила меня в гости на праздник Зелёных Шляп, но…
– А-а, ну, не хочешь – не говори, куда ты собираешься на самом деле. Кажется, тебя никто и не спрашивал. И никаких чучелов вовсе не суще…
Иванов не дал мне закончить и огорчённо заходил по комнате:
– Ай-ай-яй! Ну зачем, зачем я потратил понапрасну столько времени? Зачем я долгими зимними вечерами рассказывал тебе мои замечательные истории? Хочешь – верь, хочешь – не верь, а ты пообещала мне помочь. И я думаю, для тебя это не составит труда. Ведь ты любишь бывать в моём доме? И вовсе не прочь поваляться на моем чудесном диване? А уж о том, как тебе нравится мой вкусный крепкий чай с сахаром и вареньем, и говорить нечего. Да и баранки: положительно, за последний год ты съела не менее чем целый мешок баранок (так как мешок и в самом деле совершенно цел, в нём нет ни одной дырки, чего не скажешь о баранках)…

2. О мебельном фургоне, музыкальных пристрастиях крыс, кладах и отопительных системах

Мне стало неловко, почти стыдно:
– Иванов, честное слово, в следующий раз я обязательно принесу с собой и чаю, и сахару, и баранок. Правда, вот – диван… с диваном не совсем удобно ехать в троллейбусе, а заказывать мебельный фургон…
– Ах, Голубушка, – искренне изумился Иванов, – как только тебе могло прийти в голову нечто подобное? Мебельный фургон ни за что не проедет в калитку, разве что, это будет совсем маленький мебельный фургон, но тогда в него сможет поместиться только совсем маленький диван, а к чему мне такой? Я, как ты могла заметить, мужчина нормального роста, примерно до потолка – в моём чулане. Но чулан-то у меня – о-го-го какой высокий! Повыше той новогодней ёлки, которая не поместилась в детской у твоей прабабушки – помнишь, ты мне вчера рассказывала? Нет уж, маленький диван мне не нужен, да и лишние баранки тоже: их всё равно съедят крысы.
– Так что же тебе нужно?
– Совершеннейший пустяк (Иванов с беспокойством посмотрел на часы). – Ты должна пожить здесь, в моём доме, дня два или три, пока я справлюсь со своими делами. Знаешь, хотя, скорее всего, за это время ничего особенного не случится, но всё же…
– Можешь ничего не объяснять: ты боишься, что, пока тебя нет дома, воры залезут в окно и… и набезобразничают со злости, так как красть у тебя нечего, а это кого хочешь разозлит.
Вообще, для безопасности, в доме следует иметь какие-нибудь ценные вещи – горшочек с золотыми червонцами, алмаз величиной с гусиное яйцо. Или украшенный самоцветами старинный серебряный ларец, в котором среди писем, перевязанных поблёкшей розовой ленточкой, в незапамятные времена затерялась карта, на которой полустёршимся крестиком указано место, где зарыты несметные сокровища…
– Ленточки!.. Крестики!..– пробормотал Иванов, надевая большое чёрное пальто, которым он обычно никогда не пользуется для прогулок по саду или походов в магазин, даже если на улице льёт дождь и дует свирепый ветер.
– Да-да, при случае я обязательно обзаведусь чем-то подобным. Эй, не забудь (он уже стоял в дверях): сахар на полке, а баранки – в чулане, в футляре от контрабаса. Я спрятал их туда от крыс. Вряд ли крысы догадаются, что контрабас я давно променял Афанасию на велосипед без колёс и руля. По крайней мере, когда я вынимал инструмент из футляра, ни одна из крыс не видала, как я это проделываю. Они как раз собрались на кухне послушать, как свистит свисток от чайника, который я выменял на книжку «Пуск и наладка отопительных систем в условиях Крайнего Севера». И, представь, Голубушка (Иванов уже надевал шляпу), Афанасий не только прочитал эту книжку с начала до конца, но ещё и пересказал мне её своими словами. Помню, это заняло семь долгих зимних вечеров в прошлом году, и я, признаться, сам не знаю как выдержал такое испытание…
С этими словами он отпер входную дверь и стремглав бросился прочь из дома, быстрыми шагами продвигаясь через чащу сада по каменной тропе, ведущей к калитке, за которой сыпал мелкий осенний дождик и уже сгущались сумерки.

Предаваясь размышлениям о кладах, отопительных системах и крысах, я отправилась в гостиную, предварительно крепко-накрепко заперев входную дверь – мало ли что!

…Погода за окном между тем портилась. В просветы занавесей виднелась луна, а ветки садовых яблонь едва слышно шуршали от слабого ветра. Но вскоре ветер усилился, по небу одна за другой побежали серые тучи, то заслоняя белый круг полной луны рваными клочьями, то вновь открывая его моим глазам.
Но только было я собралась сесть поближе к очагу и взяться за недочитанный накануне старый журнал, как случилось нечто непредвиденное: глава о том, «Как было дело», подошла к концу. А я так и не успела рассказать что-либо по существу. Однако – ничего не поделаешь: придётся продолжить мой рассказ в следующей главе, которая называется «Как я увидела живую чучелу».

3. Как я увидела живую чучелу

Итак, я вернулась в гостиную и, хотя глава кончилась, никак не могла отказать себе в удовольствии провести ненастный вечер в одиночестве возле горящего очага.
Ах, как замечательно было сидеть в тёплой уютной комнате, в то время как за окном бушевала непогода! Стволы лип и клёнов скрипели под ударами шквалистого ветра, в дымоходе свистело. Зажужжала мухой бумажная полоса, отставшая от щели в оконной раме – одна из тех полос, которыми Иванов заклеил окна на зиму, чтобы в доме было тепло даже в самую сильную стужу. Скоро в трубе завыло совсем уж страшно – так, будто на чердаке поселилось привидение. А по жестяным карнизам застучали крупные капли ледяного дождя.
Я поплотнее закрыла все форточки и, наконец, устроилась в уютном кресле поджав ноги и укрывшись пледом. Но как только я раскрыла старый журнал на той странице, где рассказывалось, почему Земля имеет форму шара, странный звук привлёк мое внимание. «Дзинь-крак» – раздалось где-то неподалёку. Как будто раскололся и распался на две половинки тонкий стеклянный стакан. Я поскорее взглянула на свой подстаканник. Но мой стакан с горячим чаем стоял себе целёхонек. Неужели от порыва ветра в кухонном окне лопнуло стекло?
В передней я нащупала рукой выключатель – безрезультатно. Вероятно, лампочка перегорела, лопнула, и пол в кухне теперь усеян осколками. Я собралась было вернуться в гостиную, оставив решение проблемы до завтрашнего утра, как вдруг услыхала шорох, а затем тоненький сиплый писк. Не иначе как в темной кухне пищали и шуршали крысы. Именно сегодня Иванов что-то говорил об этих, на мой взгляд, не очень симпатичных животных.
Шаг за шагом в потёмках я пробиралась к кухонной двери. С утра меня беспокоил небольшой насморк. А как известно, человеку, страдающему насморком, иной раз случается во сне посвистывать носом. Не придёт ли в голову этим противным созданиям собраться среди ночи возле моей постели – послушать, как я посвистываю носом? Разумеется, мой нос не сравнить со свистком от чайника, но всё же!
И в этот момент снова послышалось знакомое «дзинь-крак». Похоже, крысы разгулялись не на шутку: наверняка они залезли в буфет, ходят там грязными лапами по чайным блюдцам, волочат за собой длинные голые хвосты и роняют на пол одну за другой фарфоровые чашки, фаянсовые миски, серебряные ложки, стальные ножи, бронзовые подсвечники, чугунные сковородки, медные тазы – вот вам и «дзинь-крак». Ну уж нет!
На хозяйственной полке в передней я нашла свечу, с которой Иванов обычно ходил в чулан за дровами для очага, зажгла её и пошла более уверенно. При этом, честно сказать, я уж постаралась как можно громче топать ногами – чтобы крысы услышали, что кто-то идет, испугались и поскорей разбежались по своим норам. Я просто понятия не имела, что следует делать, если видишь перед собою крысу, которая открыто безобразничает в твоём буфете. Вряд ли ей стало бы стыдно, случись мне не сдержаться и гневно закричать: «Ай-ай-яй! Как вам не стыдно! Прекратите немедленно!». Если даже на людей, вздумавших безобразничать, такие слова совершенно не действуют, то что уж говорить о крысах?
– Вот я вам!..– на всякий случай сказала я грозно, переступая порог. – Вот я вам...
Но при свете ярко разгоревшейся свечи я не увидела ничего похожего на крысиное нашествие: бахрома оранжевого абажура отбрасывает на потолок и стены колеблющуюся тень, похожую на сороконожку, пытающуюся укусить себя за хвост; форточка заперта; дверцы буфета притворены. Ни одного постороннего звука. Только воет ветер за окном, да стучит дождь по крыше, да льётся, переливчато журча, мутная вода из водосточной трубы. Всё в маленькой кухне обыкновенно, как всегда. Разве что, корзина с яйцами – за печкой, неподалёку от веника, которым метут пол, опасно накренилась. Ну да яиц в ней, впрочем, осталось совсем мало – всего одно. Его окружали многочисленные пустые скорлупки. Как вдруг: «дзинь-крак!» – от неожиданности я отдернула руку. Яйцо, лежавшее на дне корзинки, раскололось, скорлупа распалась на две неровные части, и тотчас раздался оглушительный сиплый писк. Каково же было моё изумление, когда при колеблющемся свете красноватого пламени я увидала, что из яйца вылезает существо ростом с перечницу средней величины…
…Его можно было бы счесть симпатичным, если бы не ужасающие звуки, которые оно издавало. Также, безусловно, его не украшало сердитое (я бы даже сказала – гневное) выражение физиономии – щекастой и совершенно мокрой от слёз, количество которых прибывало буквально на глазах.
Пока я, совершенно потрясённая, смотрела на нежданную гостью, на полу возле корзины образовалась лужа: слёзы величиной с ёлочную лампочку каждая, со всё увеличивающейся скоростью падали на свежую солому и с лёгкостью протекали в просветы меж прутьев. Право, вскоре они грозили превратиться в настоящий потоп.
Так бы оно и случилось, если бы я наконец не пришла в себя и не поняла – что, а точнее – кого я вижу перед собой. Ну и ну. Да ведь это же и в самом деле настоящая, живая чучела. Неужели всё, что рассказывал мне Иванов о чучелах, – правда? Не может быть.
Вот теперь, чтобы и вам всё стало понятно, мне придётся вернуться на несколько месяцев назад.

4. Загадочное поведение моего друга

Несколько месяцев назад на дворе стоял апрель. Погода была вполне пригодной для прогулок в саду. Мы с Ивановым так и делали – прогуливались в саду и беседовали. Однако беседа протекала весьма странно.
– Иванов, как ты думаешь, почему у Земли есть Северный и Южный полюс, а Западного и Восточного нет?
– М-мм-м, не знаю,– рассеянно отвечал Иванов.
– А что было бы, если бы жираф заболел «свинкой»?
– М-ммм-м-ээ, – отвечал Иванов, – н-не знаю…
– Скажи честно, ты и в самом деле хорошо ко мне относишься, как говаривал не раз? – Уж на этот-то вопрос можно было ответить толково? Но в этот момент Иванов повернулся и, зажав мне рот рукой, прошептал: «Тс-с-с-с!». Я отчетливо различила странный звук – «дзинь-крак», донёсшийся из глубины дома. И тут Иванов, которого я прежде никак не могла упрекнуть в невоспитанности, повёл себя, мягко говоря, необычно: он отнял ладонь от моего рта и, не произнеся ни слова, стремглав бросился через заросли сирени прямиком к входной двери. Через несколько секунд из приоткрытого окна кухни послышался тихий писк, шуршанье, а затем голос Иванова. Похоже, Иванов кого-то утешал. А возможно – укорял. Выглядело происходящее весьма загадочно.
Я побрела по тропинке меж яблонь, не зная, как мне поступить. Но мой друг, выйдя на крыльцо, разрешил всяческие сомнения.
– Ну же, Голубушка! – весело закричал он мне. – Ты, кажется, упоминала что-то о наших взаимоотношениях? Что ж, я не прочь побеседовать на эту злободневную тему. Правда, я не совсем понял: при чём тут жираф?..
Мы беседовали о жирафах до позднего вечера. Я вернулась домой, так и не узнав – что произошло? Как мог Иванов, позабыв все правила приличия, бросить меня совершенно одну в пустом саду и не сказать ни единого слова в своё оправдание?
Всю ночь и весь следующий день меня мучили самые ужасные подозрения. И я решила подойти к проблеме по-научному. Афанасий обычно именно так и поступает, если думаешь, думаешь, да так и не поймёшь – что к чему.
Тщательный анализ фактов позволил мне прийти к выводу, что причиной некорректного поведения моего друга могла быть только экстремальная ситуация.
В экстремальной ситуации даже мужественные и воспитанные люди иной раз не очень-то обращают внимание на всякие формальности. Например, могут первыми не поздороваться со старшим, если старший только что упал с водонапорной башни. Или, свалившись в бушующие волны с борта пассажирского теплохода, позабудут сказать «спасибо» морякам китобойного судна, бросившим им спасательный круг.
Поскольку ни водонапорной башни, ни реки поблизости от дома Иванова не было, я подумала о стихийных бедствиях – ведь стихийное бедствие может случиться в любой точке Земного Шара. Правда, землетрясение, наводнение и извержение вулкана я отмела практически сразу, как только эта мысль пришла мне в голову. Во время землетрясения люди, охваченные паникой, обыкновенно стремятся выбежать из дома. Иванов же сделал как раз обратное – побежал в дом. Во время наводнения все – и люди, и домашние животные залезают на крышу, спасаясь от бурлящего потока мутной воды, уносящего огромные брёвна как щепки. Я даже видела в одной книжке картинку, где на кровле утлой хижины под порывами ледяного ветра ютилась целая семья, а вместе с ними их кошка, собака, канарейка в клетке и коза. Из подписи под картинкой я узнала, что коза была «кормилицей этой бедной семьи», поэтому её не бросили там, внизу, где бушевала мутная вода и свирепствовала стихия. Ну а уж об извержении вулкана и говорить было нечего: всё же я немного разбираюсь в географии, и мне доподлинно известно, что ближе, чем на Апеннинском полуострове, нигде в наших краях вулканов нет и в помине. К тому же звук «дзинь-крак», даже раздавшийся совершенно некстати, был похож на что угодно, только уж не на начало извержения, и уж тем более – не на его завершение.
Любопытство буквально раздирало меня на части. Притом, мне было немного стыдно, так как любопытство считается не очень хорошей чертой характера. Однако, поразмыслив, я пришла к выводу, что это вовсе не любопытство, а просто-напросто повышенная любознательность. О том, что мне присуще это свойство, Иванов упоминал неоднократно. Также он «весьма ценил во мне прямоту и честность» – это были его собственные слова. Поэтому я решила, что не следует ввергать его в глубокое разочарование на этот счет. Разумнее было спросить открыто и прямо: «Иванов, послушай-ка, почему это ты бросился сломя голову к входной двери, когда из окна кухни раздался звук «дзинь-крак»? А?

5. Начальные сведенья о Сундуке, шляпах и вениках. О первичной обмотке и загадочном звуке «дзинь-крак»

Итак, на следующий день вечером мы сидели возле круглого стола в гостиной Иванова, завтракали и по обыкновению беседовали. Когда Иванов объяснял мне устройство понижающего трансформатора, мне показалось, что настал самый подходящий момент, чтобы поговорить с ним откровенно.
– Иванов, – сказала я, – кстати, что касается первичной обмотки, не странно ли, что вчера вечером ты бросился сломя голову неизвестно куда? И что означал загадочный звук «дзинь-крак», который раздался из окна кухни?
– Гм… (Иванов сильно задумался), – Голубушка, конечно, пока я рассказывал тебе про сердечник и катушку, по выражению твоего лица я догадался, что ты весьма сметлива и понятлива не по годам. Но – «дзинь-крак»?.. Право, уж и не знаю… – Он испытующе посмотрел на меня исподлобья, шумно выдохнул воздух и закончил: «Дзинь-крак означало, что в кухне за печкой вылупилась ещё одна… чучела. Вот я и бросился поскорей, чтобы отправить её за веник, так как у неё ещё не было шляпы»…

Когда я поуютней устроилась в углу дивана с корзинкой баранок на коленях, Иванов сел в своё кресло, протянул ноги в тёплых вязаных носках к очагу и рассказал вот что...

6. О любовных записках и Орфографических словарях

– Давным-давно, – начал Иванов, – кажется, в прошлом году, у меня поломался сундук. А быть может – Сундук: мы с Афанасием так до сих пор и не разобрались в этом вопросе. Сундук мой, Голубушка, был вот каков. В чём бы я ни нуждался, достаточно было сказать: «Сундук, дай, пожалуйста, ну, допустим, шоколадных конфет «Мишки в сосновом бору». А потом открыть крышку и – вот вам конфеты, лежат себе на дне Сундука, да ещё и в красивой коробке. Ну а если в доме у меня накапливался мусор, или после обеда оставались огрызки от яблок, кожура от мандаринов или обёртки от конфет, то все эти ненужные вещи я отправлял в Сундук навсегда…
– Погоди, Иванов, – перебила я его, – позволь с тобой не согласиться. Что касается огрызков от яблок, то здесь ты, пожалуй, прав. Но только в том случае, если у тебя в доме нет кролика, морской свинки или тапира – тапир травоядное животное и наверняка не отказался бы от такого лакомства. Но вот обёртки от конфет!.. Мне кажется, это вовсе не такая уж ненужная вещь. Их можно красиво складывать, а потом…
– Ну, правильно, – пожал плечами Иванов, – я обычно так и делал: красиво складывал их, а уж потом отправлял в Сундук навсегда. Не рвать же их на мелкие кусочки? Это всё же не любовные записки или плохие стихи. Любовных записок мне никто не присылал, даже ты, Голубушка. Хотя и могла бы сделать человеку приятное. Плохих стихов я не пишу – у меня и хорошие-то получаются так себе. Правда, в книжках попадались иной раз плохие стихи. Но разве я способен порвать книжку? Книжки такие толстые и напечатаны на плотной бумаге, разве такую порвёшь? Попробуй-ка сама: возьми, например, орфографический словарь и разорви его – пусть не на мелкие кусочки, а хотя бы на две части. Ни за что не получится. Его и топором-то не разрубить. А тебе приспичило, чтобы я рвал сотни и сотни тысяч каких-то никому не нужных фантиков от конфет и тратил на это силы и драгоценное время. Ну а топор… Положительно, это уж настоящее варварство и, я не побоюсь грубого слова, вандализм. Мне и в голову не могло прийти, Голубушка, что у тебя такое болезненное воображение, но…
– Иванов, Иванов, – замахала я на него руками, – что ты говоришь! Разве можно портить такие хорошие книги, как орфографический словарь? А хоть бы и обычный учебник по русскому языку. Конечно, он значительно тоньше, особенно для пятого класса, но всё же! Да и фантики… они очень красивые, их можно собирать и получится целая коллекция…
– Ну уж нет, – тотчас не согласился со мной Иванов. – Я знавал одного человека, который так и делал, но из-за этого чуть было не вышел семейный скандал.
– Не может быть! Что плохого может быть в коллекционировании фантиков? Ну, если бы это была коллекция турецких ятаганов, или гремучих ядовитых змей, или…
– Не скажи, не скажи, Голубушка. Сейчас ты послушаешь мою поучительную историю и всё поймёшь.

7. История про одного папу, который коллекционировал фантики от конфет

– Одна мама, – начал Иванов, – после обеда дала двум детям по конфете, а третьему не дала. Да ещё и накричала. А он заплакал. Хорошо это?
– Конечно, плохо. Мама, наверное, совсем не любила этого мальчика. А ведь это её ребёнок.
– Но этот ребёнок побил собаку.
– Тогда правильно поступила мама. Собак бить – скверное занятие. Такого ребёнка следовало наказать.
– А если он побил собаку за то, что та укусила кошку?
– Ну, тогда… тогда этот ребёнок поступил правильно, кошку следовало защитить, а мама…
– Мама-то мамой, а кошка, между прочим, сама перед тем вцепилась собаке в нос когтями, вот собака и стала кусаться.
– В таком случае… – начала было я.
– Но кошка-то набросилась на собаку не просто так. А потому что собака полезла в ящик, где спали котята…
– А, значит, кошка просто защищала своих детей?
– Но собака полезла в ящик не для того, чтобы сожрать котят. Это был её ящик, и она всю жизнь сама там спала и привыкла к нему, а тут вдруг – котята!
– Ну, не знаю, – развела я руками. – Неужели во всём виноваты котята? Большие они были?
– Н-нет… Вот такие. Кошка их вчера родила в этом ящике, они и сидели.
– Зачем же кошка залезла в собачий ящик? – удивилась я. – Это, наверно, всё же кошка виновата.
– Нет, кошка не виновата. Она сперва залезла в коробку от пылесоса, а папа сказал: «Зачем мне здесь кошка! Уберите её куда-нибудь! Вот хоть бы в Трезоркин ящик, этот облезлый балбес всё равно целыми днями на моём диване валяется».
– Извини, Иванов, а зачем папе нужна была коробка от пылесоса?
– А, – сказал Иванов, – это как раз самое главное. У папы в коробке от пылесоса фантики лежали. Он их с детства собирал. А теперь жалко было выбрасывать. Он их в три музея предлагал, да ему отказали – там места для них не нашлось.
– Как, – изумилась я, – в трёх музеях не нашлось места для коробки от пылесоса? Это что же, такие маленькие музеи или...
– Да нет, – сказал Иванов, – это коробка такая большая – от промышленного пылесоса, которым чистили ковры в музее восточной культуры, а папа там работал, вот и забрал коробку. Фантики в коробке были сложены в две тысячи триста восемьдесят шесть слоёв, рядами по пятьдесят четыре штуки в ряду, двадцать пять рядов, а сверху ещё место оставалось, вот кошка туда и полезла.
– Что же, у них в доме больше никакого ящика не нашлось, чтобы животные не ссорились?
– Ящик-то нашёлся – чего его искать: папа в нём держал каталог своей коллекции фантиков. На каждый фантик – карточка. А на ней написано: что за конфета была, сколько стоила, вкусная ли, когда и при каких обстоятельствах съедена и даже – кем съедена. Папа, когда был маленьким, отличался добрым нравом и часто угощал конфетами товарищей по играм и забавам. А фантики просил отдать обратно и складывал в коллекцию. Ещё у папы были амбарные книги, в которые он записывал, в каком ящике про какие конфеты карточки лежат: где про ириски, где про карамель с вареньем, а где про карамель без варенья. Три ящика в доме всего и было – тот, этот да Трезоркин. Папа в него ни фантики, ни карточки, ни амбарные книги не складывал – он без дна был, старый очень.
– Н-да. А чем же кончилась эта история?
– Да ничем. Папа сказал маме: «А ну его – чего уж тут виноватых искать? Дай ты ему эту конфету, только пусть он мне фантик отдаст». Так что, в общем, всё обошлось. А будь у этого папы не такой хороший характер, глядишь, все бы и перессорились: попробуй и в самом деле разобраться – кто здесь прав, а кто виноват. А я теперь фантики не выбрасываю, потому что этот папа… хотя – постой: что-то у нас четвёртая глава такая длинная? Этак её ни один ребёнок до конца не дочитает. А там, дальше – столько интересного. Особенно в сто сорок девятой главе – просто не оторвёшься. Жаль, что на неё, наверно, места в книжке не хватит. Ну, там посмотрим. В конце концов, можно её куда-нибудь поближе вставить… потихоньку. Например, между восьмой и девятой. Нет, лучше – между седьмой и седьмой с половиной. А пока… ой: уже пятая глава началась, а дрова в очаге совсем прогорели. Ну, Голубушка, ты принеси из чулана немного дров – мне некстати сейчас отвлекаться на хозяйственные дела, – а я пока буду рассказывать, чтобы время не терять.


8. Про три килограмма помидоров, перламутровую пуговицу и двадцать шесть отрывных календарей

– Так вот, однажды, Голубушка, – продолжил Иванов свой рассказ, – мой Сундук поломался. Я попросил у него красивую красную рубашку, которую собирался надеть на Праздник Воздушных Подушек. Открыл крышку и с удивлением обнаружил внутри Сундука три килограмма помидоров и перламутровую пуговицу – довольно красивую и совсем новую. Одно в ней было плохо – дырочки у неё оказались перевернутыми шиворот-навыворот: на месте левой дырочки была правая, а на месте правой – левая. Поэтому пришить её куда-нибудь представлялось затруднительным…
Я никак не могла разыскать в чулане что-либо похожее на дрова, поскольку там было совершенно темно. Под руку мне попадались совершенно неподходящие вещи: то жестяная карусель с облезлым шатровым куполом и погнувшимися на сторону лошадками, то коробка с новогодними хлопушками, то мышеловка с засохшим кусочком сыра, но без мышей. Было так досадно, что я наверняка пропускаю самое интересное. А Иванов тем временем продолжал:
– Похоже, я не совсем точно высказал свою просьбу, подумал я и на всякий случай попросил у Сундука немного баранок, чтобы попить с ними чаю и собраться с мыслями. Я открыл сундук и – о ужас: на дне, свернувшись колечками, высовывали язычки дюжины две маленьких змеят…
– Змеёнышей, – поправила я, входя в гостиную.
– Нет, – возразил Иванов, – змеёныши это дети змеи. А змеята – щенки Трёхголового Собакоголового Змея. Поэтому я немедленно захлопнул Сундук, чтобы, не дай бог, Трёхголовый Собакоголовый Змей не успел хватиться своих пропавших детей. Но, однако, решил продолжить мои опыты и попросил у Сундука интересную книжку про Приключения на Суше и на Море-у-Которого-Нет-Другого-Берега. Так и есть: я увидел на дне двадцать шесть отрывных календарей с 1962 по 1974 год. Причём, календарь за 1972 год был весь целиком за февраль. Цифры в календаре за 1965 год оказались написанными по-шведски, и я никак не мог проверить, соответствуют ли они дням недели и указанному на каждом листке времени восхода и захода солнца. Ну а у календаря за 1969 год были оторваны все листки. Даже обложка с новогодней картинкой, на которой были нарисованы зайцы под ёлочкой, не сохранилась. Не говоря уж о последней страничке с адресом издательства и фамилией автора, напечатанной мелкими буквами. Этой странички и близко не было на дне Сундука. Впрочем, как не было и далеко – ни на дне Каспийского моря, ни на вершине Джомолунгмы, ни в открытом Космосе, ни в недрах нашей планеты... Можешь дальше сама что-нибудь придумать…

9. О ловле кошек щадящими методами

…Ну а пока, Голубушка, мне пришлось призвать на помощь Афанасия, так как он, не в пример мне, ко всему на свете подходит по-научному, а также неплохо умеет изобретать всякие полезные штуки.
Однажды, например, он изобрёл кошеловку. А это, надо сказать, был весьма хитроумный агрегат. Видишь ли, – объяснил он, видя мое недоумение, – видишь ли, Афанасий давно мечтал погладить кошку. Он прочитал в одной книжке, что люди, которые гладят кошек, дольше живут и реже болеют. Но там не было написано, дольше кого они живут? Возможно, дольше инфузории; а быть может – дольше черепахи. Однако уж то, что болеть Афанасию вообще никогда в жизни не случалось, – секретом ни для него, ни для меня не было. Вот ему и захотелось проверить: можно ли болеть реже чем никогда? Но всякий раз, как только он пытался подойти к какой-нибудь кошке, греющейся на солнышке возле забора, кошка немедленно либо забиралась на забор и была такова, либо пролезала в дыру под забором, и тоже была такова: таковы уж эти кошки, и тут ничего не поделаешь. Ну а если Афанасий пытался подкрасться к кошке незаметно, потихоньку, и поймать её голыми руками, кошка принималась кричать нечеловеческим голосом и так царапаться, что Афанасию быстро разонравилась эта затея.
Вот он и решил изобрести кошеловку для ловли кошек щадящими методами.
Я пытался отговорить его, честное слово. Бесполезно! Уж если Афанасию что-то взбредёт в голову… Я рассказал ему, что даже мне самому удалось однажды (безо всяких технических ухищрений) погладить кошку, а она спокойно лежала возле мусорного бака и жмурилась от удовольствия, а вовсе не была такова. Но Афанасий предположил, что либо у этой кошки был кататонический ступор, либо я по неосмотрительности погладил чучело кошки, которое кто-то выбросил на помойку, так как оно облезло, поскольку в нём завёлся жук-древоточец…
– Извини, Иванов, – сказала я, – по-моему, кататонический ступор это не совсем то, о чём следует упоминать в детской книжке. Быть может, вместо того, чтобы портить мне аппетит, ты пояснишь наконец, в какой связи поломка сундука находится с твоим странным поведением вчера вечером?
– Да, – спохватился Иванов, – ты права. Слушай же.

10. О ботинках с разноцветными шнурками, вениках и яичнице

– Как только Афанасий узнал о моих проблемах, он немедленно прилетел ко мне в своём Летучем Доме и, даже не позавтракав, принялся чинить бедного Сундука. Чай у меня кончился, а Сундук, как ты поняла, был не совсем в порядке: бог его знает, что бы ему пришло в голову, вздумай я попросить чаю?
Афанасий сел на маленькую скамеечку, разложил свои инструменты и принялся чинить.
Чинил он долго, до самого вечера. Я в это время сидел на кухне и сильно хотел есть. Наконец Афанасий крикнул мне из гостиной: «Ну, кажется, готово. Что бы нам такое попросить? Надо проверить, всё ли теперь в порядке».
А не съесть ли нам яичницы? – подумалось мне. Да, это было бы весьма кстати. «Давай-ка попросим дюжину яиц! – крикнул я. – А немного масла у меня найдётся».
Яиц так яиц, согласился Афанасий и открыл крышку.
К нашей общей радости, на дне сундука лежали настоящие, свежие на вид, довольно крупные яйца. Правда, их было не двенадцать, а всего лишь одиннадцать. Но нам и в голову не пришло пересчитать их – сразу было понятно, что на яичницу для двоих здесь достаточно. Я поскорее собрал яйца в корзинку и вернулся в кухню. Но, надо сказать, Голубушка, хотя я и не так сметлив и сообразителен, как ты, однако всё же довольно опаслив и осторожен. Поэтому я не стал разбивать яйца прямо над горячей сковородкой, а достал из буфета глубокую тарелку и… – только я взял в руки первое яйцо, как: «дзинь-крак!» – оно внезапно раскололось прямо у меня в руке. От неожиданности я уронил яйцо в тарелку. Но тут же раздался оглушительный писк, и некто странный принялся вылезать из скорлупы, топая ногами и размахивая руками.
– Эт-то что ещё за… чучела? – воскликнул Афанасий, как раз вошедший в кухню, чтобы поинтересоваться, как обстоят дела с яичницей.
– И вправду: настоящая чучела, – согласился я, глядя на маленькое, толстое и очень лохматое существо, которое продолжало пищать не своим голосом.
Мы с Афанасием, несмотря на наш очень богатый жизненный опыт (как я уже упоминал, Голубушка, мне даже случалось гладить живую кошку), никогда не видели прежде ничего подобного. Мы оказались в крайней растерянности, когда яйца принялись одно за другим раскалываться – «дзинь-крак!», а из скорлупок, издавая отчаянный писк, – вылезать такие же весьма сердитые создания. Вскоре они заметили нас и, встав в ряд, грозно закричали тоненькими голосами, что им немедленно следует дать ботинки с разноцветными шнурками, шляпы, а после этого отправить за веник. Именно за веник – ни больше, ни меньше. Мы ровным счётом ничего не могли понять из происходящего, а поэтому – на всякий случай! – сделали всё, о чём они просили.
– Так что же, этих… чучел, их всего-навсего одиннадцать?
– Что ты, Голубушка, – замахал руками Иванов, – их гораздо больше, быть может, и миллион! Право, я сбился со счета. К тому же они беспрерывно меняются шляпами, их так трудно пересчитать…
– Откуда же взялись остальные?
– Как откуда – да из яиц же. Афанасий сообразил, что Сундук починился плохо, и принялся дочинивать его. В конце концов, для удобства он забрал Сундука к себе домой. Дома у него – мастерская, много полезных инструментов и даже яма для техосмотра автомобилей. Он выменял её у меня на свой старый автомобиль без кузова, ходовой части и двигателя. Моя яма для техосмотра автомобилей, по правде говоря, тоже была так себе, не совсем в комплекте – без дна. Такой бартер показался нам обоюдовыгодным. Но Афанасий всё же оказался в выигрыше: куда бы он девал этакую пропасть яичной скорлупы, если бы не яма без дна? Афанасий-то чинил Сундука потихоньку долгими зимними вечерами, и всякий раз, как ему казалось, что Сундук дочинился, он для проверки просил дюжину яиц. Кстати, вчера вечером он принёс мне очередную корзинку с яйцами, так как его веник уже никуда не годится. Можешь ли представить, Голубушка, Афанасий, как видно от переутомления, додумался до того, что метёт своим веником пол в комнате!
– А ты чем метёшь пол в комнате?
– Ничем. У меня в доме и так чисто. Разве нет?!!
И действительно – в доме у Иванова было чисто. И пол был чистый, и коврик был чистый. И покрытое паутиной велосипедное колесо без спиц и обода было чистое. И паутина на нём была чистая. И садовые грабли в углу были чистые, и земля на них была чистая. И чернильное пятно на скатерти было чистое, и огрызки от яблок на подоконнике были чистые, и скорлупа от орехов за диваном была чистая. И конфетные обёртки под диванной подушкой были чистые, и даже раздавленная баранка на полу в прихожей была чистая, не говоря уж о ботинках Иванова, уличная грязь на которых – и та была чистая.
– Да, вот тут ты прав как никогда, – согласилась я. – Но расскажи, пожалуйста, ещё что-нибудь о чучелах, это очень интересно.
– С удовольствием!

11. О некоторых особенностях чуче…

– У чучелов, Голубушка, – продолжил свой рассказ Иванов, – вскоре обнаружилась одна интересная особенность…
– Иванов, – засомневалась я, – почему ты говоришь «у чучелов»? Правильнее будет сказать «у чучел». Вот если бы это слово было мужского рода, как, например: «слоны – слонов», то…
– Ах, не перебивай меня, пожалуйста, – рассердился Иванов. – По-твоему, получается, если я говорю «у меня есть пять ботинок», то мне следует сказать «Как велика и прекрасна моя ботинка»? Впрочем, как раз чучелы, насколько я помню, именно так и говорят. Нет, постой, я вспомнил: они говорят «у меня есть пять ботинков». Да, именно так. Эй!.. – вдруг с недоверием посмотрел он на меня. – А ты… ты случайно не… чучела? Честно сказать, эта мысль уже приходила мне в голову, да как-то неловко было спросить.
– Если ты будешь обзываться, – сказала я, – то наши отношения могут сильно испортиться. Неужели ты способен предположить, что я вылупилась из яйца? И кто же, позволь тебя спросить, снёс это яйцо? По-твоему, моя мама – курица?
– Ну отчего же, – смутился Иванов, – например, черепахи тоже… или утконосы. Правда, они не высиживают своих малышей, а просто закапывают яйца в горячий песок. Да чего уж там! Возьми, к примеру, зелёных камнеедов: их маленькие камнеедята тоже выводятся из яиц, которые мама-камнеедиха откладывает в своей глубокой норе, расположенной на глубине семи с половиной метров под землёй…

12. О Зелёных Камнеедах и разных методах воспитания

…Одних только ступенек, по которым камнеедихе приходится бегать туда и обратно с утра до вечера, насчитывается несколько тысяч. Ведь у камнеедов довольно короткие лапы, а их дети, как все другие дети в мире, беспрерывно просят то одно, то другое. Не в обиду тебе будет сказано, Голубушка, но вряд ли твоя мама, стирая когти на передних и задних лапах до самых подушечек, бегает по извилистым переходам норы на глубине семи с половиной метров туда-обратно, и всё это лишь для того, чтобы принести тебе на завтрак кусок полевого шпата или обломок мраморной капители, найденный ею подле развалин заброшенного монастыря XIII века. Хотя, разумеется, я уверен, что твои родители вполне приличные люди и желают тебе исключительно добра в твоей нелёгкой жизни. Но – нравы и обычаи у разных людей весьма разнообразны. Одни считают, что детей следует воспитывать в строгости. Другие придерживаются щадящих методов воспитания, а то и попросту балуют их до невозможности. А дети всё равно вырастают какими попало. Вот же и чучелы. Знаешь, Голубушка, всё же дело, вероятно, в генетике. Ведь и мы с Афанасием, и Старые Барабы так старались! А что получилось? Вот, например. У чуче… э-э-э… – Иванов поперхнулся и закашлялся, но быстро привёл себя в порядок и продолжил как ни в чём не бывало…

13. О гремучих змеях, инфузориях и Обозримой Части Вселенной

– Чучелы… обладали редкой особенностью. Стоило им увидеть, как кто-нибудь что-нибудь делает, как им немедленно начинало хотеться (да как хотеться!) делать то же самое. Еще: достаточно было хотя бы одной чучеле крикнуть что угодно чуть погромче, тут же все чучелы как одна тоже принимались кричать очень громко.
Сперва мы с Афанасием не знали, что чучелы таковы сроду – так уж они устроены. Поэтому, когда в тот знаменательный вечер мы в растерянности стояли у стола и слушали, как одиннадцать чучелов громко требуют шляп и ботинок, мы ничего не могли понять и, посоветовавшись, решили отправить их за веник, как они просили, поскольку за веником на Вересковой Пустоши жили Старые Барабы, а им равных нет насчёт повоспитывать. Уж мне ли не знать, Голубушка!..
– Это что же, – удивилась я, – вересковая пустошь у вас такая маленькая, что помещается за веником, или веник такой большой, что за ним помещается целая вересковая пустошь?
– И то и другое, – объяснил Иванов. – Смотря с чем сравнивать. Если сравнить веник с кисточкой на твоей спортивной шапочке, то он довольно большой. Но если сравнить Вересковую Пустошь с Обозримой Частью Вселенной, то она, сама понимаешь, не более моего ногтя по сравнению с плешью на голове Афанасия.
– Ну и ну, – обиделась я. – Что это тебе пришло в голову сравнивать кисточку на моей шапочке с веником? И вообще: моя кисточка зелёная, а где ты видел, позволь спросить, зелёные веники?
– Ну-у, – смутился Иванов, – веники тоже бывают зелёными. Пока не созреют. Кому не случалось видеть, как ранней весной, мартовским полднем нежные вениковые всходы пробиваются из-под недавно сошедшего снега, под толстым слоем которого зимуют прособороды? Помню, я даже как-то написал про это стихи и подарил их своей Барабе в благодарность за хорошее воспитание, которое получил не без её содействия. Старым Барабам по части воспитания нет равных на всей Вересковой Пустоши. Это факт!..
Произнося эти слова, Иванов почему-то слегка приподнял скатерть и потихоньку заглянул под стол. А потом, удовлетворённо хмыкнув, с воодушевлением продолжил:
– А чучелы, надо сказать, как-то сразу показались нам с Афанасием не очень-то воспитанными: кричат, топают ногами по столу. Где это видано, чтобы кому-либо позволили в приличном обществе бегать по столу да ещё и топать при этом ногами?
– По-моему, ты просто придираешься: чучелы совсем маленькие, они только что вылупились из яиц, а ты…
– Ах, Голубушка, – укоризненно закачал головой Иванов, – вот уж кто маленький, так это инфузория. Но разве тебе случалось когда-нибудь видеть, чтобы инфузории бегали по столу, да ещё и топали при этом ногами? Или, возьми гремучую змею. Я читал, что змеи тоже вылупляются из яиц. Случалось ли тебе когда-либо наблюдать, как только что вылупившаяся гремучая змея кричит не своим голосом, что ей нужны шляпа и ботинки? Да и насчёт того, чтобы потопать ногами… Знаешь, как-то это не вяжется с гремучей змеёй. Даже и с невоспитанной.
Впрочем, пожелай змея обучить своих змеяток хорошим манерам, как ей добраться до Леса, в котором обитают Барабы? Лес стоит на противоположной стороне Вересковой Пустоши, а по эту сторону Пустоши – Высокие Горы. А с третьей стороны до самого горизонта расстилаются голубые просторы Моря-у-Которого-Нет-Другого-Берега…
– А с четвёртой стороны?
– Ну уж, Голубушка! – Иванов едва не подавился во второй раз. – А ты и впрямь сметлива не по годам. Как ты догадалась, что там была ещё одна сторона? Кто рассказал тебе об этом? Впрочем, я пока всё равно не могу поведать тебе эту тайну. Всему своё время. Поэтому тебе придётся удовольствоваться только теми сведениями, которые не являются строго засекреченными.
Слушай же…

13. На кого похожи чучелы?

– Первое время, – продолжил свой рассказ Иванов, – пока Афанасий всё чинил и чинил Сундука, я вынужден был только тем и заниматься, что с утра до вечера выслушивать, как всё новые и новые только что вылупившиеся чучелы требуют как можно больше шляп и ботинок.
Сначала меня это беспокоило. Я пытался уговорить их потерпеть, предлагал свою шляпу и ботинки. Но они тут же согласились взять и то, и другое. Мне даже пришлось немного порвать подкладку на шляпе и выдернуть из ботинок шнурки. Врать я не люблю, и что мне оставалось делать как не сказать им, что, к сожалению, шляпа у меня дырявая, а ботинки – без шнурков? Мне же без шляпы и ботинок пришлось бы туго.
Потом я привык к шуму и гаму у меня в кухне и думал уже только о том, чтобы шляп и ботинок хватило на всех и вовремя. Уследить за моими подопечными было очень трудно: ещё не успев вытереть слёзы, они непременно принимались меняться только что полученными шляпами. Попробуй после этого разбери, какая из чучелов уже ушла за веник к своей Старой Барабе на воспитание, а какая, быть может, забрела, вместо веника, за швабру? Бог его знает, каково там – за шваброй? Мало ли что. Короче, хлопот у меня было немало.
Сперва, в этой суматохе, все чучелы казались мне одинаковыми. Потом я засомневался. Если сравнивать чучелов с экспонатами Коллекции Разных Вещей, которую Афанасий собрал долгими зимними вечерами, то чучелы, пожалуй что, и одинаковые. А вот если с буквой А (хоть бы и напечатанной вот в этой книжке), то вроде бы и разные. Во всяком случае, куда разней, чем А. Смотри сама:

Куда уж чучелам до такой одинаковости?
Хотя, они всё же довольно-таки одинаковые. Вот, разве что, одна из них. Уж одна-то из них ну совершенно разная. Прямо как ты. Но с нею – с Чучелой-Зелёной-Шляпой – я познакомился значительно позже. Иногда мне даже не верится, что когда-то она, как и все прочие, вылупилась из яйца где-то в углу моей тесной кухни. Должно быть, вместе со всеми топала ногами по столу, так и норовила провалиться в крысиную нору или утонуть в собачьей миске (ведь на ту пору, Голубушка, у меня была Собака – когда-нибудь я расскажу тебе и о моей Собаке). И вот, однажды, спустя много-много лет – или дней, а может, даже и минут или секунд (время – такая хитрая штука) я с изумлением обнаруживаю, что…
Но тут шестая глава подошла к концу. Да и кстати: пора было снимать чайник с огня – свисток прямо-таки разрывался, а по всем углам и закоулкам маленькой кухни то там, то этам (или так нельзя сказать?), в общем – повсюду, глянцево поблёскивали чёрные крысиные носы и шевелились от удовольствия любопытные крысиные усы.
– Эй, Иванов, погоди-ка! – во всё это время (а что время – хитрая бестия, я уж давно пометила, только недосуг было рассказать об этом поподробнее) я среди множества сложенных в стопки и разбросанных по комнате листков искала запропавшую некстати главу номер 14. Именно между четырнадцатой и четырнадцатой с половиной главой мы поместили очень важную и необычайно интересную главу номер сто пятьдесят девять, которую теперь тоже – поминай как звали. Пренеприятная история. Ну, может, и обойдётся? Закончим писать книжку, сделаем генеральную уборку. А пока придётся сразу перейти к главе номер пятнадцать.

15. Про Гансика-Великана и его дедушку, а также – О заброшенных домиках, китах и карасиках

– …Поэтому Афанасий, который тоже к этому времени изрядно переутомился от многодневных трудов по починке Сундука, в конце концов решил передохнуть и временно переключить внимание на профилактический осмотр Летучего Дома, который приблудился к его двору несколько лет назад, да так и остался, – продолжил Иванов. – А мне мой друг, со свойственной ему мудростью, посоветовал привести в порядок нервы, шляпу и ботинки, да и отправиться в гости к чучелам – на Вересковую пустошь, где они поселились в Заброшенных Домиках.
Главное, думалось мне, что Заброшенные Домики пришлись чучелам по вкусу, и им будет куда пригласить в гости хоть меня, хоть своих Старых Бараб, хоть Гансика Великана, который с дедушкой и няней живёт поблизости в своём Великанском Замке.
– По-моему, Иванов, чучелы поступили неосмотрительно, – забеспокоилась я. – Кто раньше жил в этих заброшенных домиках, и почему их забросили? Вдруг нерадивые хозяева развели там крыс, клопов, тараканов? Или жуки-древоточцы подточили стропила, а чучелы…
– Ах, Голубушка, – перебил меня Иванов, – пожалуйста, не перебивай меня. Прежде никто и никогда не жил в этих домиках, уверяю тебя. Они так и валялись на Вересковой Пустоши как попало с тех пор, как их забросил туда Гансик-Великан. Да просто они надоели Гансику, вот он и забросил их совсем. Он вообще такой – поиграет-поиграет, да и забросит свои игрушки. Тут уж ничего не поделаешь – ведь он совсем маленький и даже не умеет завязывать шнурки на ботинках. Один раз он принялся сам завязывать шнурки, да всё перепутал: один шнурок он протянул через правые дырочки левого ботинка, а потом через левые дырочки правого ботинка – крест-накрест, завязал узелок бантиком, как научила его Старая Бараба, да так и пошёл. Вот была потеха: оказалось, что он нечаянно надел правый ботинок на левую ногу, а левый – на правую. Все вокруг просто умирали со смеху, а он обиделся и заплакал. Старая Бараба принялась утешать его и объяснила, что такое со всяким может случиться. Просто надо взять, да и зашнуровать ботинки правильно, ничего не перепутав. Тогда Гансик вытер слёзы, взял, да и зашнуровал ботинки правильно: протянул шнурки через правые дырочки правого ботинка и через левые дырочки левого ботинка. Но один шнурок остался лишним. Гансик от обиды снова заплакал и побежал к Старой Барабе жаловаться. А в это время в переднюю вышел Дедушка-Великан, который как раз собирался на рыбалку. И в одной руке у него была удочка, а в другой – банка с червями, которых он накопал возле Стены, которая окружала его Великанский Замок.
– Ай-ай-ай! – сказал он. – Кажется, я обронил одного червяка на пол. Хорошо, что я вовремя заметил это.
Дедушка-Великан вообще-то видел прекрасно. Но не надо забывать, что ростом он был с водонапорную башню. А попробуйте-ка сами залезть на водонапорную башню и посмотреть оттуда вниз: вряд ли вы с такой высоты заметите разницу между свежим дождевым червяком и шнурком, мокрым от слёз.
Дедушка-Великан не долго думая наклонился, поднял шнурок да и положил его в банку с червями. Говорят, он даже поймал на него кита. Но я полагаю, что это сказки: киты очень большие, величиной уж никак не меньше, чем карасик из Гансикова аквариума, чего никак не скажешь о Море-у-Которого-Нет-Другого-Берега. Не так уж оно велико – я раз в один прыжок перепрыгнул его и даже не заметил. Да так бы и не знал, что перепрыгнул через море, если бы на другом берегу не обнаружил табличку, на которой было написано штормовое предупреждение. А где, как не на морском берегу, вывешивают штормовые предупреждения? О, кстати, – обеспокоено пробормотал он, – позавчера по радио сказали, что ветер переменился и дует теперь с севера на юг, а не с юга на север, а я за разговорами совсем позабыл повернуть стрелу моего флюгера в нужную сторону. А вдруг мне вздумается после обеда совершить путешествие на яхте? Я закреплю паруса шиворот навыворот, то есть – наизнанку, и поплыву не в открытое море, а наоборот – к берегу. Моё судно врежется в прибрежный песок и сядет на мель, и мне понадобится подать сигнал бедствия, а рупор для переговоров на дальнем расстоянии – в чулане, где, как ты успела подметить, темно. И вместо рупора мне попадётся под руку жестяная карусель, но если ты знаешь способ – как посредством облезлой жестяной карусели можно просигналить SOS проходящим неподалёку судам, то расскажешь мне об этом, но только после того, как я отрегулирую флюгер в соответствии с официальным прогнозом погоды.

16. О жизненных позициях Иванова, печных трубах и сапожных щётках

С этими словами Иванов бросился – но не в сад, где стояла приставная лестница, по которой можно было влезть на крышу, и не в переднюю – где в потолке был проделан чердачный лаз, а в спальню.
– Знаешь, – пояснил он, видя мой недоуменный взгляд, – мой флюгер так красив и блестящ! Это Афанасий подарил его мне на День Семи Ветров в прошлом году. Он прямо-таки сверкает и искрится, когда косые лучи заходящего солнца в часы заката (а иной раз – в часы восхода) попадают в мою спальню через до блеска вымытое стекло.
Укрепи я мой флюгер на крыше, как положено, ну как бы я мог любоваться игрой солнечных бликов на полированной поверхности его изящной стрелы? Нет, Голубушка, тут я готов с тобой поспорить. И напрасно ты думаешь, что прогнозы погоды, которые передают по радио, никуда не годятся. Мне они вполне подходят, что бы там ни делалось на улице. Потому что я, в отличие от некоторых, не предъявляю к жизни слишком строгих требований и принимаю её такой, какая она есть: дождь на дворе, или солнышко светит, с юга дует ветер или с северо-востока – мне всё равно. Главное – получить вовремя необходимую информацию, чтобы внезапно налетевший самум или борей не застал меня врасплох.
Это ты, Голубушка, вечно капризничаешь, а иной раз способна сделать из мухи слона. Например, поднять шум из-за какой-то никому не нужной щётки. Будто от этой щётки зависит благополучие всего человечества!
– Щётки?
– Ну-у, Голубушка!.. – возмутился Иванов. – И ты забыла, как однажды опрокинула на своё платье мою Коллекцию Пыли и потребовала у меня немедленно подать тебе щётку? Впрочем, потребовала – это очень мягко сказано. Притом, я вообще не понял: зачем тебе понадобилось чистить платье – ведь пыль в моей коллекции вовсе не была грязной! Кто же станет держать в коллекции грязные экспонаты? Перед тем как поместить пыль в коллекцию, я очень тщательно почистил её пылесосом, а…
– Отчего же, помню-помню, – сказала я, – не каждому и не всякий раз приходится по неудобной шаткой лестнице лазить на чердак, чтобы разыскать обыкновенную щётку, которую у тебя любезно попросила твоя гостья.
– Да, действительно. Я нашёл её на чердаке, под стропилами. Это была та самая сапожная щётка, которой я обыкновенно чистил печную трубу.
– Что? Печную трубу? Но ведь ты клялся мне, что это совсем новая щётка, и ты ни разу не применял её по назначению с тех пор, как Афанасий променял её тебе на зонт без спиц и ручки!
– Чистая правда, Голубушка, – кивнул головой Иванов, – я действительно никогда не чистил этой щёткой сапогов, а ведь это была сапожная щётка.
– Надо говорить «сапог», – сказала я.
– Ну вот, ты опять за старое, – махнул рукой Иванов. – По-твоему, будет правильно сказать: «для моих больших ног не найдешь подходящих сапог, какова нога, такова и сапога»? Просто замечательно!
– Нет, слово «сапог» – мужского рода, поэтому…
Но я не успела договорить, так как «Глава 8» кончилась. Зато между следующей строкой и словами «Глава 9» мы успели поболтать кое-о-чём по секрету.

17. О печках и опечатках

– Ха-ха-ха! – громко засмеялся Иванов.
– Тс-с-с! – сказала я ему. – Перестань смеяться так громко. Дети, которые будут читать эту книжку, обидятся, что мы тут потихоньку от них над чем-то интересным смеёмся, а им не рассказываем.
– Ну вот, – сразу перестал смеяться Иванов, – опять я что-то делаю не так. То я смеюсь слишком громко, то я смеюсь потихоньку – на тебя не угодишь.
– Ладно, – согласилась я, – давай поговорим об этом на странице 6146.
– Да ведь такой страницы вовсе нет в этой книжке, – удивился Иванов. – Да и ни в какой другой. Будь такая толстая книжка, за обедом её не полистаешь. Да и в трамвае – тоже не очень.
– Вот потому-то именно на этой самой странице мы обсудим то, что касается только нас с тобой. Так поступают все воспитанные люди. А еще воспитанные люди не читают книги за едой и в трамвае. Книгу надо читать в соответствующей обстановке, с настроением…
– Вот не знал, что, оказывается, Афанасий у нас воспитанный, а я – так себе. Я как сяду, так уж и не могу оторваться от интересной книжки. И за обедом читаю, и в трамвае, и на ходу. Даже если она очень толстая, всё равно, пока не прочитаю – не отложу. Читаю, читаю, читаю – и днём, и ночью, и утром, и вечером, мне всё равно – лето на дворе или зима, и какая погода – всё равно. Да. А Афанасий – он такой: если уж книжка попалась ему в руки, так уж запросто он её читать не станет. Ему надо, чтобы у него были соответствующее настроение и подходящая обстановка. Открывает он первую страницу, а там написано: «Однажды дождливым осенним утром господин Х. вышел из дому…». Ну уж нет, сразу говорит Афанасий, сейчас я не могу читать эту книжку, у меня настроения нет. На улице и так осень, дождик моросит, мрак, сырость, зябко, неуютно, а тут ещё в книжке про какого-то бедолагу, которому приспичило в такую погоду по улицам шляться. Сидел бы дома в плохую погоду. А этот – писатель! И не стыдно ему? Сочинить сочинил своего героя, ну так и зачем его мучить? Нет бы – создать этому Х. комфортные условия существования, чтобы хоть придуманный человек порадовался отсутствию проблем. А он?!.. – и так далее, Голубушка. Ты думаешь, я не пытался угодить Афанасию? Ещё как пытался. Бывало, по три-четыре книжки за день из Сундука вынимал. Даже Сундук возмутился: ты что, спрашивает, печку книгами топишь? Я, конечно, тоже возмутился: что это он такое обо мне думает? За кого принимает? Как можно печку книгами топить, когда на улице лето! Тут и без печки в доме житья нет. Другое дело – зимой. Но я, Голубушка, и зимой печку книгами ни за что топить не стану. Это нехорошо. В книгах столько всего! Возьми вот хоть эту книжку. Тут и чучелы, и камнееды со своими камнеедихами, и Разноцветный Дракон. А Барабы? Да, наконец, мы с тобой. Так что же: если я возьму да и положу книгу в печку вместе с дровами, всё это, включая Вересковую Пустошь, да и Обозримую Часть Вселенной в придачу – тоже сгорит?
– Ах, Иванов, рукописи не горят, это всем известно.
– Рукописи – может быть. Но книги… А всё же зря Афанасий так уж доверяется своим настроениям. Ни одной книжки, по-моему, до конца так и не прочёл. А там, в конце, обычно так много интересного. Вот же и наша книга. Никак не удержишься, чтобы не заглянуть в конец! А? Ну вот, то-то же!..
– Ничего я и не заглядывала, – возразила я. – Я и понятия не имею, что там в конце. Это я просто посмотрела, какой тираж и кто корректор у нашей книжки. А то тут опечатки попадаются.
– Ну, опечаток совсем немного, бывает хуже. Вообще, опечатки – это ерунда. Всё равно всё понятно. Пропущена буква, ну и что? Если читаешь книгу, и вдруг там написано: «Маша ела дашу» – всем понятно, что эта Маша ела кашу, потому что Даша пишется с большой буквы.
– Ну, нет, Иванов, опечатки – дело серьёзное. Вот, читаешь ты в книжке: «Садовый бак алел, как вечерняя заря…». Ну что тут такого – покрасили люди какой-то бак в красный цвет, вот он и алеет. Может, это пожарный бак. Вдруг в саду – пожар? Читаешь дальше: «…над ним весело кружились маленькие мышки…». А, думаешь ты, это, наверно, летучие мыши. Переворачиваешь страницу, а там картинка, да еще и цветная: красный мак, а над ним мошкара кружится.
Читаешь дальше: «…вдруг прилетела палка…». Ага. Вероятно, кто-то эту палку бросил, например – через забор, она и прилетела.
«…Врачи, бродящие по свежевскопанной земле, повернули головы и с неослабевающим вниманием наблюдали за ней…». Тоже ничего удивительного: врачи и должны быть внимательными. Вышли погулять в сад, а тут вдруг – палка летит. Интересно же?!
Смотришь, на картинке – стайка грачей кормится на взрыхлённой грядке и обыкновенная носатая галка сидит на ветке, клюв разинула.
– Ха-ха-ха! – Иванов чуть со стула не упал от смеха.
– И что тут смешного? – рассердилась я: «Русоволосая девчушка перебросила через плечо толстую козу, перевязанную шёлковой лентой…». Вот дети начитаются такой ерунды, и что они после этого будут думать об отечественной художественной литературе вообще?
– Да нет, – смутился Иванов, – просто я, пока слушал, тоже придумал несколько опечаток. Слушай: «Над морскими волнами кружила белая майка». Или – гайка. А может… ха-ха-ха… – лайка? С хвостом… А вот ещё: «над морскими волнами кружила белая чашка». Бывают «летающие блюдца», а это – «летающая чашка»… Ой, а вот так совсем смешно: «над волнами кружился… чайник». Зелёный, эмалированный… ха-ха-ха… со свистком… Ой, не могу!
– Гм, – засомневалась я, подумав, – а где здесь опечатка?
– Опечатка? А что, по-твоему, в книжках обязательно должны быть опечатки? Попить чаю просто так, без опечаток, разве это плохо?..
И мы сели к столу, а Иванов продолжил свой рассказ.

18. О спирательных пружинах и семимительных сапогах

– Итак, я собрался в гости к чучелам, – продолжил Иванов. – Я надел ботинки, шляпу, вышел на крыльцо, взмахнул полами моего летального пальто…
– Постой, постой, Иванов, – замахала я на него руками, – что ты такое говоришь? Ты хоть знаешь, что означает это ужасное слово – «летальный»?
– Ну, понятное дело: это тот, на котором летают.
– Что ты! Тот, на котором летают, называется «летательный». А «летальный» – такое страшное слово, что я даже не хочу тебе объяснять, что оно значит. Посмотри лучше сам в словаре.
– Ну вот! – вздохнул Иванов. – Опять ты мне всё путаешь. По-твоему, выходит, что надо говорить «сверлительный станок» и «точительный камень»? А может ещё «спательная пижама» и «спирательная пружинка»? Ну, хорошо, если ты настаиваешь, я так и буду говорить.
Он встал из-за стола, вышел на середину комнаты, поднял руку вверх и начал: «Я взмахнул полами моего летательного пальто и полетел по направлению к лесопилительному комбинату. Поливательные установки разбрызгивали хрустательные брызги воды над пытельными газонами. Я летел так быстро, будто на ногах у меня были семимительные сапоги. Самолеты, пролетая мимо меня, мигали сигнательными огнями. Внизу промелькнула привокзательная площадь, дательные холмы показались на горизонте…
– Ой-ой-ой, – закричала я, – что ты такое несёшь! Что ещё за «дательные» холмы? Дательными бывают падежи!
– Ну уж нет, Голубушка, – возразил Иванов, – падежи бывают у скота на фермах, я про это читал в газете. Но если тебе не нравится, как я говорю, то я могу и помолчать.
– Что ты, что ты, Иванов, – испугалась я, – этак, пока мы будем пререкаться, не то что глава, но и книжка кончится. Продолжай, пожалуйста, но уж постарайся говорить правильно, как в настоящих книжках написано. А то дети почитают-почитают, что мы тут с тобой насочиняли, а потом двойки за свои школьные сочинения получат.
– Ах так, – хмыкнул Иванов, – ну, как скажешь, Голубушка.

19. О способах использования пальто посредством надевания на лицо, а также о весьма гуманном методе наматывания нитки на шпульку

Он взял с полки какую-то тоненькую пожелтевшую книжечку в затёртой обложке, полистал её, нашёл нужное место, сосредоточился и начал, немного запинаясь:
– Я… придал возвратно-поступательное движение лицевым элементам предмета гардероба, предназначенного для использования в качестве защиты от атмосферных осадков и имеющего в наличии дополнительную функцию средства передвижения в нижних и верхних слоях атмосферы посредством надевания вышеупомянутого на себя или иное лицо…
– Чего-чего? – не выдержала я. – Какое там ещё вышеупомянутое лицо?
– Да хоть бы и твоё. Разве я не упоминал, что у тебя весьма симпатичное лицо? Если пока нет, то вот: упоминаю. А ты обижаешься, будто сама не попросила, чтобы я говорил правильно. Вот я и прочитал главу из инструкции к моему лета…тельному пальто. Вот: «Пальто аэродинамическое самонаводящееся на воздушной тяге, ГОСТ 234+3857№654*89-АО57650-ГТРП-смп, завод-изготовитель «ШВЕЙЛЁТМАШ», производит швейные изделия с аэродинамическими характеристиками от 0,9 до 9,7 антигравитационных единиц по шкале КГР-6. Уж что-что, а инструкции-то написаны по правилам?
– Ну, не знаю. Может, это там, в ваших краях, люди составляют такие инструкции, что ничего не поймёшь?
– Причём тут «наши края»? – обиделся Иванов. – Инструкции всегда написаны так, что сперва ничего не поймёшь, а если читать внимательно, то всё становится понятным. Например. Как-то Афанасий подарил Барабам швейную машинку, которую он хранил как память о своей прабабушке. А поскольку сам был очень занят починкой Сундука, то попросил меня доставить машинку на вересковую пустошь, а заодно и научить Бараб на ней шить. Можно подумать, Голубушка, что я умею шить на швейной машинке прабабушки Афанасия! Помнится, правда, много-много лет назад я любил понажимать педаль от ножной швейной машинки моей бабушки, представляя себе, что я качусь в педальной машинке моего папы, которая была у него в детстве и о которой я был весьма наслышан. К счастью, прабабушка Афанасия была очень аккуратной и педантичной, а потому, даря Афанасию свою швейную машинку, она не забыла приложить к ней инструкцию. По этой-то инструкции, Голубушка, я и научился шить. А что мне оставалось делать? Не заставлять же мне было наших пожилых уважаемых Старых Бараб учиться шить по инструкции? Вот я тебе сейчас немного почитаю вслух из этой инструкции, тогда ты поймёшь, сколь я гуманен и самоотвержен. Слушай же.
Иванов снял с полки еще одну маленькую пожелтевшую книжечку, на обложке которой было напечатано: «Руководство к машине швейной центрально-шпульной для домашнего обихода. 1930 г.», полистал её и прочитал следующее: «Наматывание ниток на шпульку. Освобождают маховое колесо поворачиванием остановочного прибора на себя и насаживают катушку ниток на катушечный стержень. Проводят нить через прорез, затем снизу через нижнее нитеводное ушко моталки и в прорез наверху ее. Проводят нить изнутри через отверстие на левом фланце шпульки, левой рукой нажимают шпульку на шпиндель моталки, а правой поворачивают шкивок, пока шпилька в плече шпинделя на заскочит в отверстие на правом фланце шпульки, надавливают на моталку в обод махового колеса, пока защёлка не удержит моталку с насаженной на её шпиндель шпулькой в данном положении»...

20. О том, как подольше лететь в противоположном направлении

Так вот, Голубушка, я поднялся на достаточную высоту, чтобы по неосторожности не зацепиться ногами или краем пальто за троллейбусные провода или линии высоковольтной передачи. Летел я очень долго. Потому что очень люблю летать, раз уж предоставляется иной раз такая возможность. Даже если место, куда я лечу, совсем близко, я стараюсь лететь подольше. Иногда я даже выворачивал моё пальто наизнанку, чтобы лететь в обратную сторону (про это было написано в инструкции). Подумай сама – может ли быть способ, с помощью которого ты будешь лететь как можно дольше туда, куда направляешься? К тому же, чтобы лететь помедленней, я старался почти не размахивать полами пальто. Вот тогда-то я и сообразил: чтобы подольше лететь, нужно лететь в противоположном направлении очень быстро, а в нужном направлении – очень медленно.
И вот, я летел, летел, летел и наконец прилетел на Вересковую Пустошь…

21. О торжественном приёме Иванова и приёмах техники безопасности, принятых на Вересковой Пустоши

Я ещё не успел приземлиться, как увидал внизу, среди вереска, песчаных холмов и небольших озёр множество прехорошеньких домиков. Из всех печных труб шёл к облакам розовый дым, хотя было не особенно холодно. Одно только показалось мне странным: окна у некоторых домиков располагались как бы прямо на крыше, а дым из труб шёл как попало: где вверх, а где вправо или влево. Из печной трубы одного хорошенького домика с резным крыльцом дым шёл вообще вниз. Правда, этого не было видно сверху, оттуда, где я летел. Но всё вместе являло собою прелестную картину, особенно большая зелёная лужайка, по которой бегали примерно штук двадцать чучелов – они играли в мяч. Мяч радовал взор разноцветными полосками, шляпы у чучелов на головах были разноцветные, цветы на клумбах – разноцветные. Живописное зрелище!
Я ещё только делал круг, заходя на посадку, а чучелы, игравшие в мяч, уже заметили меня и принялись тотчас же громко кричать: «Ура-ура! К нам в гости летит Иванов! Ура!» При этом они подпрыгивали очень высоко, примерно до потолка.
Но, к счастью, на Лужайке-для-Игры-в-Мяч потолка не было, поэтому они не набили себе шишек.
Я принялся приземляться, раздумывая: неужто чучелам и в самом деле приятно увидеться со мной? Мало я раздавал им хороших шлепков, когда некоторые из них, самые бестолковые, всё порывались надеть на голову вместо шляпы то чайное ситечко, то свисток от чайника.
Однако я не успел додумать эту мысль, так как стукнулся ногами о каменистую тропинку, что вела к Лужайке-для-Игры-в-Мяч со стороны Моря-у-Которого-Нет-Другого-Берега.
Я пробежал по инерции несколько шагов и оказался в оконечности улицы, засаженной разноцветным вереском, а по ней, топоча ногами, размахивая руками и подбрасывая шляпы, уже неслась огромная толпа чучелов. Все чучелы громко кричали. У некоторых из них в давке развязались шнурки от ботинок, но, к счастью, ни одна чучела не упала и не разбила себе нос, поскольку чучелы, торопясь идти гулять, обыкновенно вдевали шнурки только в одну дырочку, а не в шесть или восемь, как положено. Поэтому развязавшийся шнурок, если кто-нибудь на него наступал, просто выдёргивался из дырочки и оставался лежать на земле.
Сперва я этого не знал, но потом тоже стал так делать, торопясь идти гулять: мало ли что может случиться во время прогулки. А уж мне разбить нос было бы куда досадней, чем любой из чучелов, так как мой нос значительно больше…
Тут уж я не выдержала...

22. О носах и метеорологических явлениях локального характера

– Постой-ка, Иванов, уж не хочешь ли ты сказать, что если бы кому-нибудь из нас с тобой выпал случай разбить нос, то ты предпочёл бы, чтобы это был мой нос, только потому, что он меньше твоего?
– Ну-у… – задумался Иванов, – ну, не знаю, Голубушка. Всё относительно. Вот, возьми, к примеру, Гансика-Великана: уж какой у него, можно подумать, огромный нос! Величиной не меньше моего ботинка, только ботинки у меня, как ты знаешь, обыкновенно чистые. А вот дедушка Гансика считает, что у их мальчика нос «с пуговку». Да он, и правда, с пуговку – от дедушкиной куртки. Только в той пуговке четыре дырочки, а в носу у Гансика, понятное дело, две, иначе что бы это был за кошмарный ребенок! Хотя, конечно, всякое бывает. Вот, к примеру, у щенка Трёхголового Собакоголового Змея таких дырочек вообще шесть, так это потому, что и носов у него три – на каждой голове по носу…
Но Иванов не успел договорить, так как на кухне засвистел свисток от чайника.
– Скорей выключи чайник! – закричала я. – Я не хочу, чтобы твои крысы успели вылезти из нор и собраться на кухне возле печки! Я боюсь крыс!
– Да, да, Голубушка, – согласился Иванов, – я и сам подумывал, не отдать ли этот свисток крысам насовсем, раз уж он им так полюбился: пусть бы сидели в своих норах и слушали, как он свистит. Но ты ведь знаешь, какой я рассеянный. Вдруг я позабуду, что поставил чайник на печку, да и уйду куда-нибудь по делам, или вообще улечу в гости к Афанасию на несколько дней? Из носика повалит пар, начнёт подниматься в верхние слои атмосферы в моей кухне – а она, как ты знаешь, не очень-то велика. Под потолком пар соберётся в облака, а возможно – в грозовые или снеговые тучи. Понравилось бы тебе, если бы ты, к примеру, вернулась домой из гостей, а в кухне у тебя сверкают молнии, гремит гром или даже идёт снег? Снежные заносы – это тебе не шутка! Не говоря уж о сходе снежных лавин, во время которого страдают не только озимые, но и скот на зимовьях, и даже население – я читал про это в газете. Я вовсе не хочу, чтобы из-за таких пустяков, как крысы в моём чулане, страдали люди и их сельскохозяйственные угодья!
Возразить было нечего, и я, забравшись с ногами на диван, приготовилась слушать, что было дальше.

23. О шляпах и... ещё раз о шляпах

– А дальше было вот что, – продолжил Иванов. – Я стоял и не мог сдвинуться с места: чучелы были везде! Некоторые из них уже карабкались на мои ботинки. Самые большие, покрепче ухватившись за штаны, пытались добраться до кармана куртки, а самые маленькие уже приготовлялись заплакать от обиды – их оттеснили на самый край Лужайки-для-Игры-в-Мяч.
Я не ожидал такого приёма. Я даже не подозревал, что чучелы вообще помнят о моём существовании, ведь с тех пор как я с ними в последний раз виделся, прошло невероятно много времени, а на Вересковой Пустоши у них оказалось столько хлопот: играть в мяч, меняться шляпами, спасаться от Разноцветного Дракона и многое, многое другое, о чём я тогда и понятия не имел.
Я был польщен и тронут таким вниманием.
– Дорогие чучелы! – сказал я, боясь пошевельнуться: немудрено было и наступить на ногу некоторым из них (особенно тем, что пытались развязать шнурки на моих ботинках – чтобы самим научиться завязывать узелки на бантик, как меня научила в своё время одна Старая Бараба).
– Дорогие чучелы! Успокойтесь, пожалуйста, я прилетел к вам в гости надолго! Мы ещё успеем поиграть и порассказывать интересные истории, а сейчас я хочу немного отдохнуть с дороги и прийти в себя. Пожалуйста, пропустите меня!..
Но не успел я договорить свои слова, как те чучелы, что стояли ближе ко мне и лучше слышали, о чём я попросил, громко закричали: «Ура! Иванов хочет прийти в себя! Пропустите его!» – при этом одни бросились назад, другие вперёд, а прочие – в разные стороны. И немудрено: куда следует пропустить человека, который желает прийти в себя?

24. И опять – о шляпах

И тут, Голубушка, я увидел зрелище, которое в тот момент поразило моё воображение, а впоследствии стало привычным и обыденным: все чучелы разом перестали суетиться, настала секундная тишина, и откуда-то из задних рядов, теснившихся уже на границе между травяной лужайкой и песчаными холмами, раздался оглушительный писк. Все чучелы расступились, и я увидел вдалеке одну из них, довольно маленькую. Она стояла, держа перед собой шляпу тульей вниз, будто собиралась просить милостыню. На голове её, однако же, была другая шляпа, немного меньше первой – в голубой горошек и с бантиком. Чучела сморщилась, ещё раз оглушительно запищала, и из глаз её полились слёзы. Но какие это были слезы! Каждая слеза величиной с лампочку от карманного фонарика, это во-первых. А во-вторых, Голубушка, слёзы лились одна за другой с необычайной скоростью. Скорость возрастала с каждой секундой, так, что вскоре поток стал почти непрерывным: на секунду-другую он сокращался только тогда, когда чучела набирала побольше воздуха, потом открывала рот, зажмуривала глаза и издавала пронзительный вопль, полный отчаяния. Но самым удивительным было то, что чучела плакала своими замечательными слезами не просто так – в кулачок или в платочек, как делают все. И даже не на пол – как делают некоторые, а в шляпу! Да, именно в шляпу, никак не иначе.
Далее произошло ещё более удивительное: все чучелы, как по команде, сняли свои шляпы – впрочем, некоторые, вероятно, достали запасные шляпы из карманов и из маленьких сумочек, висящих у них через плечо, – взвопили нечеловеческими голосами и, подставив шляпы под подбородок, горько зарыдали на всю Вересковую Пустошь.
Вот о том, что было дальше, Голубушка, я хотел бы рассказать в отдельной главе. Поскольку именно в следующей главе я познакомился с Чучелой-Зелёной-Шляпой.

25. О том, как чучелы используют свои шляпы по назначению

– Чучелы! – закричал я, стараясь перекричать хор рыданий. – Чучелы, что случилось? Перестаньте плакать и объясните, что происходит?!!
Одна довольно крупная чучела, величиной примерно с твой мобильный телефон (только без футляра со змейкой и без подвесочки в форме сердечка, а напротив – в прехорошеньком платьице, отороченном оборками и кружевами, украшенном вышивкой и отделанном лентами и шнурками с кисточками), к этому времени уже сидела у меня в кармане куртки. Одной рукой она держалась за край кармана, а другой придерживала под подбородком большую зелёную шляпу (в то время как на голове её красовалась ещё одна шляпа – тоже зелёная, но более тёмного тона и с завязками).
В ответ на моё недоумение, она перестала плакать, посмотрела поочередно в наполненную слезами тулью, а затем на пластик недоеденной колбасы, и задумчиво ответила: «Э-эээ... Самой-Маленькой-Чучеле наступили на ногу...».
– Но почему все так кричат и... и плачут в шляпы? – в недоумении спросил я у неё.
Она задумалась.
– Ах господи, – пробормотала она наконец, слегка пожав плечами, – ну не плакать же им всем прямо на пол?!.. А?
И она выразительно посмотрела на меня из-под полей той зелёной шляпы, что украшала её кудрявую, довольно лохматую, но всё же опрятную головку.
Я поверил сказанному с трудом. Конечно, нет ничего хорошего в том, что кто-то кому-то наступили на ногу. Но, возможно, в этом случае следовало просто извиниться. Однако буквально вся Вересковая Пустошь вопила и рыдала на тысячу голосов!
Чтобы моя новая подружка всё правильно поняла и ничего не перепутала, я постарался говорить как можно громче и отчётливей и даже приставил ладони ко рту рупором:
– «Не-у-же-ли все плачут именно по-э-то-му-у-уу?.. Не кажется ли те-бе-е-е-еее, что но-га-а-а-ааа здесь не при чём? И ку-да-а-а-ааа убежали остальные?»
Пока Чучела-Зелёная-Шляпа, морща лобик, старалась разобрать – о чём это я? – эхо, отразившись от Стены Великанского Замка, достигло наших ушей: «Мууу-мууу… б-е-е-еее… га-а-а-ааа… ку-да-а-а-аааа…» – загудело вокруг на разные голоса.
Внезапно все чучелы разом замолчали.
Настала тишина. Даже Самая-Маленькая-Чучела, которой наступили на ногу, тоже перестала плакать.
И тут с разных концов травяной площадки раздалось осторожное: «Муу-муу», а следом, неуверенное: «Б-б-бе-е-еее, б-б-б-бе-еее», а затем оживлённое «М-м-ме-е-ееее!», а через пару секунд на Вересковой Пустоши поднялся невероятный шум и гвалт: «га-га-га, ква-ква-ква, кукареку, куд-куда и мяу» слышалось отовсюду, не говоря уж о «чик-чирик, хрю-хрю и гаф-гаф», от которых сотрясались стены Великанского Замка.
А откуда-то совсем уж издалека, как мне кажется, с другого берега Моря-у-Которого-Нет-Другого-Берега я расслышал даже Кок-э-дудл-ду и Бяо-ко-инь-лянь!
Пользуясь всеобщим весельем, некоторые чучелы встали на четвереньки и принялись взбрыкивать и бодаться, но никто никого, к счастью, не забодал больно – поскольку шляпные ленты и шнурки у каждой чучелы обычно крепко завязаны бантиками под подбородками, и шляпы не падали на пол ни при каких обстоятельствах.
Я совершенно потерялся в этой кутерьме. Как вдруг какая-то средних размеров чучела, величиной примерно... примерно э-э-э… с муравья, – и Иванов указал мне на муравья, который пробирался по столу, как видно намереваясь полакомиться крошками от баранок, что лежали в корзинке…

26. О муравьях, змеях и дедушке Гансика Великана

– Чучела размером с муравья? Да разве чучелы бывают такими маленькими? – усомнилась я.
– Ну, это смотря какой муравей. Я читал, в верховьях Амазонки водятся муравьи размером с человеческую ладонь. Хотя, впрочем, это как посмотреть. Взять, к примеру, мою ладонь и твою: твоя по длине раза в два короче моей, а по площади – и того больше, то есть меньше. Но уж если сравнивать с ладонью дедушки Гансика-Великана, то что же это был бы за муравей?! Не стану скрывать, что дедушка Гансика – тоже великан. Ну и что? Разве великан – не человек? Не станешь же ты утверждать, что дедушка Гансика – слон! Или… или гремучая змея например!.. Откуда бы у слона или змеи вообще могли взяться ладони!!! Голубушка, ты, положительно, не в своем уме, надо же такое выдумать…
Я, признаться, была несколько обескуражена. Но Иванов вскоре успокоился – у него отходчивый характер, он просто не способен сердиться долго, особенно на меня.
– Н-да, – пробормотал он, садясь к столу и, как видно, всё ещё чуть-чуть переживая по поводу моей бестолковости, – н-да, ну так вот, какая-то чучела, которую мне плохо было видно, так как на ней была очень большая шляпа величиной… ну, примерно с круглый обеденный стол – в чучельной гостиной, разумеется, эта Чучела-Большая-Шляпа вдруг закричала так громко, что буквально через секунду я просто вынужден был заткнуть двумя пальцами уши, иначе непременно оглох бы от этого крика: «Ай! Я уронила шляпу!» – закричала она.
На мгновение все чучелы замолчали, а потом закричали все разом: «Ай! Ай! Она уронила шляпу! Дайте ей скорее другую, а то она наплачет на пол!!!» – «Нет!!! Мне самой она нужна!!!» – закричали почти все чучелы в ответ. Все, кроме тех, которые уже разрыдались от ужаса, подставляя под струи слёз свои шляпы. Чучела же, которая уронила шляпу, похоже, и вправду собиралась заплакать прямо на пол…
Можешь ли представить, чем это грозило? Да никаких шляп, в том числе и запасных, и воскресно-празднично-гуляльных, и спрятанных на чёрный день – никаких шляп не хватило бы на всей Вересковой пустоши, чтобы уберечь мир от потопа. С моей стороны было бы просто бесчеловечным не оказать посильное содействие.

27. О слоне, жирафе и шляпе ветеринаров Алексеев Ивановичей

Я собрался с духом и поднял руку, призывая к спокойствию. Стало немного тише.
– Послушайте, чучелы! – громко сказал я. – Перестаньте плакать и кричать, помолчите хотя бы пять минут, прошу вас.
Ваши нужды и чаяния для меня не секрет. И я готов пойти на любые жертвы ради восстановления равновесия в вашем достойном сообществе. Из всякого, даже критического положения есть выход. И мною он найден: возьмите мою шляпу. Она очень большая – величиной уж никак не меньше, нежели шляпка гвоздя, на который Дедушка-Великан вешает свою великанскую шляпу, а та – не чета моей, не говоря уж о шляпке гвоздя, на который вешаю свою шляпу я.
Однако моя шляпа вместительна в достаточной степени, чтобы в неё при надобности плакать хором. Притом, я вообще могу подарить её вам насовсем. Так как она уже очень старая и никуда не годится, и, к тому же, это не моя шляпа. Мне одолжили её ветеринары Алексеи Ивановичи, а они выменяли её у одного знакомого циркового наездника, который, чтобы повеселить зрителей, кормил из неё овсом свою лошадь.
А потом на неё наступил слон.
Разумеется, слон наступил на шляпу, а не на лошадь. Так как лошадь довольно большая, немногим меньше слона. Во всяком случае, чтобы наступить на лошадь, слону пришлось бы очень-очень высоко поднять ногу.
Но ноги у слона, как известно, не особенно длинные – не то что у жирафа, который так высок, что слону, чтобы потрогать кончиком хобота его нос, пришлось бы встать на задние лапы и подняться на цыпочки, как это проделывают собаки – верные друзья человека с незапамятных времён.
Однако, вообразить себе собаку, способную потрогать кончиком хобота нос жирафа (а хоть бы и его хвост, который, безусловно, расположен значительно ниже), – на мой взгляд, совершеннейший нонсенс. Тем более, что интеллектуальный и нравственный приоритет слона относительно собаки почти ни одним серьёзным специалистом в области этологии не оспаривается.
Каким же образом, при таких условиях, позвольте вас спросить, любезные чучелы, слон мог наступить на что-либо иное, чем на старую, никуда не годную шляпу? Поверьте моей интуиции. Утверждение о злопамятности и коварстве этого более чем разумного животного не выдерживает никакой критики, когда дело касается конкретного данного эпизода…
Пока я рассказывал про слона и шляпу, чучелы примолкли и очень внимательно слушали мои пояснения.
Не знаю, чем бы всё это кончилось, если бы часы на Башне в центре Вересковой Пустоши не пробили пять с половиной раз. Для меня это послужило поводом к тому, чтобы недосказать свои весьма смутные воззрения относительно психологии слонов...
Иванов хотел было продолжить свой увлекательный рассказ, но тут, наконец, кончилась не только глава (чего я, собственно, ожидала еще вчера), но и страница, и – что самое удивительное! – даже строчка. А такое совпадение не так уж часто случается, когда пишешь книжку. Уж никак не чаще, чем когда одновременно начинается и слово, и предложение, и слог...

28. О силе обстоятельств

– Итак, часы на Башне пробили пять с половиной раз, – продолжил свой рассказ Иванов. «Ура!» – вдруг закричали все чучелы, позабыв про шляпы, полные слёз. «Ура! Пора пить чай! Уже без четверти запятая, уже без четверти запятая!.. Пора ставить чайник!..».
И все они ринулись куда-то в юго-западном направлении, оставив меня в полном одиночестве и в ботинках, сильно истоптанных их маленькими ножками.
Ну и ну, сказал я вслух самому себе и только было собрался сдвинуться с места (чего мне давно хотелось), как услышал подозрительное хрупанье и чавканье, доносящееся из моего собственного кармана. Я осторожно заглянул в карман и обнаружил там Чучелу-Зелёную-Шляпу, доедающую крошки от моего завтрака.
– Гм, – сказал я, – а ты? Почему ты не со всеми?..
– Обстоятельства оказались сильнее меня, – задумчиво ответила Чучела-3елёная-Шляпа, вытирая рот концом моего белого шёлкового шарфа и осторожно поглядывая вниз с огромной высоты половины моего роста на заросли вереска возле моих ног.
– А у тебя случается, что обстоятельства оказываются сильнее тебя? – спросила она, пытаясь приладить поудобней карманное зеркальце, которое я носил в кармане на случай встречи с Разноцветным Драконом.
– Ещё как, – признался я. – Очень даже часто.
– В таком случае, мы должны бы понимать друг друга неплохо, – пробормотала Чучела-Зелёная-Шляпа, прикидывая, не сойдёт ли в качестве шляпы пивная крышка, что завалялась у меня в кармане с тех пор, как я подобрал её в темном переулке, приняв за серебряную пуговицу.
Я был совершенно согласен с ней, и потому мы подружились.

29. Почему иметь два дома лучше, чем не иметь ни одного

– Вот уже новая глава началась, что же ты молчишь?
– А? – очнулся Иванов.
Он уже некоторое время сидел задумчиво глядя в окно, за которым продолжал идти дождь. Луны на небе совсем не было видно. То ли её закрывали густые тучи, то ли она спряталась за крышей дома, а может, её не было видно оттого, что на дворе была ночь, а ночью, как известно, темно и почти ничего не видно.
– Хорошо, что у тебя так тепло и уютно в доме, – сказала я Иванову, поплотнее закутываясь в его клетчатый плед. – Вот горит очаг, щели в окнах заклеены разноцветными бумажками, на полу – коврик, на столе – угощенья. Плохо тем, у кого нет дома. Плохо тем, кому негде и не с кем порассказывать друг другу интересные истории. А ведь есть на свете люди, у которых по два или даже по три дома. И зачем им несколько домов? Мне кажется, это как-то нехорошо, несправедливо.
– Ну, не скажи, Голубушка, – возразил Иванов, – по-моему, это очень даже хорошо, иметь два дома. Это куда лучше и справедливее, чем не иметь ни одного. Вот возьми, к примеру, Афанасия. У него – два дома: обыкновенный, в котором он живёт, и Летучий – в котором он летает по своим делам. Что бы он без него делал – ума не приложу. Не летать же ему по своим делам в дровяном сарае? Или в собачьей будке! Где, позволь тебя спросить, Голубушка, будет в это время сидеть собака? А если, притом, у неё маленькие щенки? В ненастную погоду им будет холодно, а в июльский полдень они будут томиться от зноя. Сроду бы не подумал, Голубушка, что ты настолько бессердечна по отношению к братьям нашим меньшим. Чего не скажешь про Афанасия. Вот потому-то у него два дома. Дом, в котором он живёт, высокий и просторный – в два с половиной этажа, с подвалом, чердаком, окнами на все четыре стороны света и даже специальной Комнатой для Приёма Гостей (меня то есть), где он обыкновенно работает, спит, ест, угощает меня пирогом с капустой, слушает разные новости, которые ему рассказывают Говорящие Дудочки, под настроение читает интересные книжки и чинит моего Сундука. Летучий Дом – совсем другое дело. Он маленький. Зато летать в нём очень удобно. Скользя на бреющем полете над самой землей, нет риска зацепиться за какие-нибудь неровности рельефа местности. А делая «мёртвую петлю» – потерять управление оттого, что печная труба резко снижает аэродинамические способности любого дома, хоть маленького, хоть большого. У Летучего-то Дома и вовсе нет никакой трубы: ни печной, ни канализационной, ни водосточной.
– Да? А если вдруг пойдет дождь?
– Ну, не велика беда, – утешил меня Иванов, – Летучий Дом просто отряхнётся как следует, да и полетит дальше. Ну, как собака, к примеру.
– Не хочешь ли ты сказать, что собаки летают?..

30. О Летучем Доме, Собакоголовых Змеях и банках из-под варенья

…Нет, это я просто неправильно выразился, – смутился Иванов. – Только Собакоголовые Змеи летают, ну да они всё ж не собаки, хотя иной раз своим лаем сильно раздражают Афанасия, особенно по ночам. И чего им неймётся? Особенно неприятно, когда глубокой ночью под покровом темноты где-нибудь неподалеку от дома соберутся три-четыре Собакоголовых Трехголовых Змея, да и примутся лаять на девять или двенадцать голосов одновременно. Такой шум поднимают, что во всей округе никто спать не может. Случается, только под утро такая компания Собакоголовых Змеев наконец разбредается по своим будками. Кроме, конечно, небольших комнатных, да ещё бродячих Собакоголовых Змеев. Те с утра обычно спят где-нибудь на деревьях в парке, а с рассветом собираются в стаи и летят на промысел – на другой берег Моря-у-Которого-Нет-Другого-Берега. Чучелы, как правило, именно там любят устраивать пикники, и после них на берегу остаётся много крошек от баранок и пустых банок от варенья, которые очень приятно вылизывать. Во всяком случае, Собакоголовые Змеи находят, что это приятно. Я-то знаю, что вылизывать посуду – некрасиво, а что касается банок от варенья, то ещё и неудобно. Это какой же нужно иметь язык, чтобы спокойно вылизать банку из-под варенья изнутри! Снаружи – совсем другое дело, только что с этого пользы? Никакого удовольствия. Хотя, по правде, Голубушка, мне пока ещё ни разу не случалось вылизывать банку от варенья снаружи.

31. О запятых, кавычках и парадоксах времени

Иванов поправил дрова в очаге, протянул к огню ноги в тёплых носках, а я приготовилась слушать дальше.
– Так вот, с Летучим Домом Афанасия я познакомился незадолго до того, как в первый раз прилетел в гости к чучелам и вместе с ними попил чаю в без четверти запятую.
– Без четверти чего? – переспросила я.
– Без четверти запятую. Нет: без четверти запятая… или – запятой? Что-то я, Голубушка, не могу сообразить, как правильно сказать?
– Что – сказать? Какие четверти, какие запятые?
– А, Голубушка, – догадался Иванов, – ты, верно, ещё не умеешь понимать время по часам. Погоди, сейчас я тебя научу. Когда большая стрелка…
– Иванов, как тебе такое могло прийти в голову? Мы с тобой уже так давно знакомы, и ты мог бы заметить, что я уже большая.
– Ты? Большая? – захохотал Иванов. – Да ты и до третьей пуговицы на моей куртке не достаёшь. Посмотрись в зеркало, если не веришь. Хотя… – он оглядел меня внимательно, – хотя, впрочем, для чучелы ты и вправду… великовата. Н-да. Но для человека – ты уж меня извини. Тебе не дотянуться даже до стрелок на циферблате моих часов, если вдруг срочно понадобится сделать осень или следующий четверг, а я буду занят!..
Я невольно взглянула на большие напольные часы, что стояли в самом дальнем, плохо освещённом углу гостиной. И тут только я, к своему большому удивлению, обнаружила, что стрелки на часах показывают ни что иное, как без двоеточия восклицательный знак по полуночи!
– Ой-ой-ой, – закричала я, – какой ужас! А я и не заметила. Что же ты не сказал мне вовремя, Иванов?
– Ну, не стоит так волноваться, – стал утешать меня Иванов, – не скажешь же ты, что опоздала на заседание Организации Объединенных Наций или за ребенком в детский сад?
Ночь на дворе!
– В том-то и дело, Иванов, что ночь. Автобусы в город давным-давно ушли, и теперь мне придется заночевать здесь, а я ужасно не люблю спать в чужой кровати, у меня от этого бессонница.
– По-правде говоря, – задумался Иванов, – у меня здесь вовсе нет никакой чужой кровати. Я вообще не люблю, чтобы у меня в доме были чужие вещи: вдруг хозяин обнаружит их здесь и подумает про меня бог знает что? Ну а бессонница – что ж, на мой взгляд, бессонница – не такая уж плохая штука. Пока спишь, какие бы отменные сны тебе ни снились, совершенно невозможно ни есть, ни пить, ни читать книжку, ни работать в саду (а если и поработаешь – никакого толку, наутро всё как было: ветки деревьев заплетены гусеницами, грядки не политы, ямки для саженцев не выкопаны), а главное – во сне не порассказываешь интересные истории. А я ещё много чего не успел тебе рассказать.
– Да, – согласилась я, – главное – про то, как чучелы пьют чай в… – я посмотрела на часы, – в без четверти запят...
– Я понял, – помог мне Иванов, – слушай же.

32. О том, как чучелы пьют чай в без четверти запят…

– У чучелов иногда случается быть недурному чаю, – начал он, с хрустом разламывая баранку.
Обыкновенно чучелы пьют чай у себя дома. Но один раз то ли в месяц, то ли в год – я запамятовал – как раз в… ну, в общем, когда часы на башне бьют пять с половиной раз, они устраивают большое Совместное Чаепитие на травяной поляне позади Неприступной Горы, как раз неподалеку от Лужайки-для-Игры-в-Мяч.
И именно тогда, когда я прилетел к ним в гости в первый раз, мне посчастливилось поучаствовать в этом мероприятии.
– Как ты помнишь, Голубушка, – продолжил Иванов, – я в растерянности остался стоять среди невысоких зарослей вереска, а все чучелы, как одна, бросились в юго-западном направлении, громко крича, теряя шнурки от ботинок и размахивая руками. Одна только Чучела-Зелёная-Шляпа, ладошкой заслонив глаза от солнца, спокойно смотрела им вслед из моего кармана.
Я постоял немного, переступая с ноги на ногу – ноги у меня порядочно устали, пока я не мог сдвинуться с места, – и задумался: что мне теперь следует делать? Я очень не прочь был попить чаю где бы то ни было, да и проголодался изрядно, но не имел привычки пить чай где бы то ни было без приглашения. А меня, Голубушка, как ты поняла, никто не приглашал.
– Хм! – сказал я. – Как жаль, что я забыл дома свой стакан в серебряном подстаканнике, ложечку, жестяную банку с заваркой и несколько кусков сахара.
– Действительно, это досадно, – сказала Чучела-Зелёная-Шляпа, с сожалением глядя на меня и ковыряя пальчиком дырку в пуговице на отвороте моего кармана. – Не то ты мог бы выпить сейчас чаю, – задумчиво добавила она.
Я поразился её прозорливости и решил продолжить в том же духе:
– Мне показалось (я взглянул на безоблачное небо), что в ваших краях теперь время пить чай.
– Да, – подтвердила Чучела-Зелёная-Шляпа, – ведь уже без четверти запятая. Как быстро летит время! – Она посмотрела на меня испытующе.
– Знаешь, – сказал я, медленно пробираясь меж зарослей вереска по направлению к небольшому холму, виднеющемуся неподалёку, – когда Афанасию случается зайти ко мне в гости, я обычно предлагаю ему чаю. Да, – добавил я, – и при этом я не убегаю стремглав неизвестно куда, подбрасывая шляпу, а просто говорю ему: «Афанасий, пошли-ка, попьём чаю с сахаром и вареньем». А что делаешь ты, если к тебе вдруг приходят гости? – будто невзначай спросил я Чучелу-Зелёную-Шляпу, делая вид, будто мне в глаз попала соринка и приостанавливаясь среди высокой травы.
– Видишь ли, – ответила она подумав, – я бы с удовольствием пригласила тебя попить чаю вместе с нами, но… – она замолкла.
– Но? – спросил я.
– Боюсь, что тебе долго придётся ждать, ведь чайник ещё не поставили на печку.
– Ну, – приободрился я, – это пустяки. Чайник закипает примерно через полчаса после того, как его поставят на печку, а я не особенно тороплюсь – куда мне спешить?
– Я вижу, – перебила меня Чучела-Зелёная-Шляпа, – что ты не очень-то соображаешь в этом деле. Да это и понятно – ведь ты не часто гостишь в наших краях. Сегодня у нас принято пить чай всем вместе из Большого Чайника, что стоит за Неприступной Горой. А Самая-Сильная-Чучела, как обычно, спит.
– Вероятно, я действительно чего-то не понял, – признался я, – расскажи мне, пожалуйста, что к чему.
Чучела-Зелёная-Шляпа посмотрела вдаль из-под руки.
– Как хорошо всё видно с такой высоты, – пробормотала она. – Пойдём-ка лучше туда, – она показала пальчиком на тот самый небольшой холмик, к которому мы медленно приближались – издали он напоминал довольно большую кучу песка, которую некогда привезли для огромной песочницы, высыпали из самосвала неподалеку, да так и оставили. Кое-где склоны кучи поросли низкой курчавой травой, местами из песка выступали обломки ракушечника, на вершине серела горка мелкого строительного щебня, украшенная, как мне показалось, потёками малярной побелки.

33. Первоначальные сведения о Зелёных Камнеедах

– Пойдём туда, – повторила Чучела-Зелёная-Шляпа, – там ты во всём разберешься сам.
Но едва я, повинуясь её предложению, успел сделать решительный шаг в указанном направлении, как она воскликнула:
– Осторожно!
Я замер.
– Осторожно! Этак недолго наступить на лапу Зелёному Камнееду. Знаешь, сколько их бродит тут в кустах?
– О, – сказал я, снова пускаясь в путь, но несколько умерив шаги, – я постараюсь быть внимательным. Правда, я понятия не имею, кто такие зелёные камнееды, но вовсе не хотел бы причинить боль кому бы то ни было.
– Э! – перебила меня моя маленькая подружка. – Уверяю тебя, что, наступив на лапу Зелёному Камнееду, ты рискуешь причинить боль лишь самому себе, и никому более.
– Как так?
Я на всякий случай остановился с поднятой ногой и вглядывался в ярко-зелёную траву.
– Видишь ли, – неторопливо объяснила она, – камнееды такие пугливые: чуть что – и они сразу выворачиваются наизнанку, так уж у них принято, а…
– И что же? – в нетерпении спросил я, так как мне чрезвычайно неловко было стоять на одной ноге.
– Ну… – опять помедлила Чучела-Зелёная-Шляпа, – ну, ведь в таком случае больно будет тебе, не правда ли? Разумеется, если ты и в самом деле наступил ему на лапу. Ну а если просто прошёл рядом – тогда ничего. Вот, вот, смотри!
Я, продолжая с трудом сохранять равновесие, посмотрел вниз. Действительно: прямо возле самого края моей длинной тени сидело небольшое существо зелёного цвета, напоминавшее одновременно махровую банную рукавицу и ракетку для пинг-понга. Оно держало в лапах кусок мрамора – вероятно, обломок коринфской колонны или чего-то в этом роде.
Как видно, наше внимание не осталось им незамеченным, так как оно, испуганно взглянув в нашу сторону, быстро засунуло камень за щёку и, хрустя и чавкая, скрылось в чаще.
– Вот, это и есть Зелёный Камнеед. Их так много развелось в последнее время, с ними просто нет сладу! – И она всплеснула маленькими ручками, горестно вздохнув.
– Я… я постараюсь быть осторожным!
Я и в самом деле очень осторожно опустил ногу в траву: хруст и чавканье, а также, недовольное ворчание всё ещё слышались где-то поблизости.
С пристальным вниманием вглядываясь в заросли вереска, я прошёл несколько шагов, пока не очутился на узкой тропинке, огибающей холм. Там я пошёл свободнее, и через несколько секунд глазам моим открылось странное зрелище: под холмом, на большой поляне, поросшей низким кустарником и курчавой, стелящейся по земле сочной травкой, стояла огромная дровяная печь с двумя конфорками и высокой трубой...

34. О том, как чучелы пьют чай в без четверти запят…

– Иванов, по-моему, у нас уже была глава с таким названием. Может быть, всё же переменить заголовок?
– И каков же он будет? – спросил меня Иванов, явно не скрывая иронии. – Знаешь, Голубушка, зная меня, ты могла бы подметить, что я не люблю обманывать. Особенно детей. И особенно детей, которые умеют читать по-печатному. Впрочем, я говорю правду даже тем детям, которые умеют читать и по-непечатному, хотя совершенно не одобряю подобного явления. Как же, по-твоему, мы должны назвать главу, в которой рассказывается, как чучелы пьют чай? «Необычайные путешествия и приключения Васи и Пети»? Или «Тайна чёрного креста»? А быть может – «Дон Диего и его роковая страсть»? Нет уж. Столько глав будет называться «О том, как чучелы пьют чай», сколько понадобится. Хоть бы и сто. Обманывать я не согласен.
А потому – слушай.

35. О совместном растапливании печи и Самой-Сильной-Чучеле

Ростом печь была мне примерно по колено. Возле неё, подбрасывая вверх шляпы и топая ботинками, хлопотали чучелы. Их было штук двадцать. Дрова уже ярко горели: из огромной конфорки, диаметром не меньше чем вот это блюдце, Голубушка (Иванов указал мне на блюдце, полное скорлупы от орехов), вырывалось жаркое пламя. Некоторые чучелы подтаскивали к дверце печи дрова и, честно сказать, внешний вид поленьев и хвороста отчего-то показался мне мучительно знакомым и вызвал невольные воспоминания о шести или семи почти новых карандашах, подаренных мне Дедушкой-Великаном и в одночасье исчезнувших из моего чулана, где я пристроил их углу за вешалкой для старой одежды в одной связке с двумя парами лыж и лыжных палок. Так вот, Голубушка, некоторые чучелы подтаскивали к дверце печи очень красивые разноцветные дрова (куда они подевали грифели, я узнал значительно позже), некоторые завязывали шнурки на ботинках, иные хлопали себя ладошками по бокам, озабоченно подпрыгивая.
Все они громко кричали.
Однако, на мой взгляд, всеобщего шума было гораздо больше, нежели могли бы произвести два десятка чучелов, хотя бы они и были заняты растапливанием печи.
Я огляделся и понял, отчего происходит шум: все остальные чучелы – а их было более чем много – подпрыгивали очень высоко (так, что у некоторых из них подошвы ботинок даже отрывались от земли) и кричали вовсе не возле печки, а у подножия холма – с другой его стороны. При этом чучелы из тех чучелов, что Умеют-Надувать-Щёки, – надували щёки и даже взлетали невысоко над землёй, но тут же опускались с громким звуком «Ф-Ф-ФФФ-пум!». Однако же все они, – и те, что просто подпрыгивали очень высоко, и те, что надували щёки, медленно но неуклонно продвигались к печке, постепенно огибая холм.
Солнце светило мне прямо в глаза. Я прикрыл их рукой, чтобы передохнуть от яркого света. Но когда осторожно посмотрел из-под сложенной козырьком ладони, то понял, почему шествие продвигается в нашу сторону так медленно. Несколько очень больших чучелов – величиной примерно с плюшевого медведя (но не из тех медведей, что сидят на спинке дивана в гостиной, а из тех, которыми играют дети), согнувшись в три погибели, тащили за верёвочку огромную тележку. В тележке, сонно покачиваясь, сидела просто-таки гигантская чучела в немного помятой, но вполне ещё приличной шляпе – с незабудками на полях и голубой шёлковой лентой на тулье.
Такой невиданно огромной чучелы я ни до, ни после никогда в жизни не встречал. Разве вот – ты, Голубушка. Правда, надо сказать, я сроду не видал тебя такой сонной, не считая, конечно, того воскресенья в прошлом году, когда мы с тобой договорились Вместе Встретить Восход Солнца Вдали от Городского Шума и Суеты – кажется так ты назвала эту неумную, на мой взгляд, затею. Уж во всяком случае, неумным было назначить время проведения этого мероприятия на раннее утро, когда так хочется спать. Как ты полагаешь, возможно ли было «получить эстетическое наслаждение» от этого, весьма вероятно, и на самом деле недурного зрелища, встав ни свет ни заря после бессонной ночи, не успев позавтракать и хоть немного привести себя в порядок, а затем битых три часа (до самого полудня) пытаясь разбудить тебя всеми доступными способами, включая методы физического воздействия?.. Но на ту пору на Вересковой Пустоши не происходило ничего подобного Восходу Солнца. И я был немало удивлён, поскольку, право, я никогда прежде не встречал такой чучелы. Она была ростом никак не меньше тех плюшевых медведей, что принято дарить приютским детям во время благотворительных акций. Да, ничуть.
Эй, – кричали чучелы, которые подталкивали тележку с боков и сзади, – эй, ну-ка!..
Сюда! Сюда! – кричали другие, то и дело нагибаясь, чтобы завязать развязавшиеся шнурки.
Да нет! Туда, туда!!!.. – отвечали третьи, то снимая, то надевая шляпы и от беспокойства и волнения поглядывая в карманные зеркальца.
Мелькали разноцветные шляпы и ленты, прыгали по холмам и долинам зайчики от зеркалец, множество потерянных шнурков от ботинок свисали с кустов праздничными гирляндами и вились пёстрыми червяками среди спутанной и смятой травы.
Проголодавшиеся чучелы развернули салфетки с бутербродами и принялись жевать колбасу, не забывая при этом громко кричать: «Сюда, сюда! Да нет – вот сюда!», или: «Не так, не так! Надо вот так».
Шум стоял невообразимый.
Одна только огромная чучела, что сидела в тележке, сопела и сонно приоткрывала то один глаз, то другой, ни разу не сбившись и не перепутав очерёдность.
– Что здесь происходит? – довольно громко, но всё же, видимо, недостаточно громко спросил я, нагибаясь к собственному карману, что оказалось не особенно удобным.
Чучела-Зелёная-Шляпа только поморщилась, показала на свои маленькие ушки и развела руками. Тогда я снял шляпу и осторожно подставил её к своему слегка оттопырившемуся карману. Моя подружка тотчас же сообразила что к чему. Она неторопливо вылезла из кармана на твёрдые прочные поля шляпы и ловко сползла в нутро просторной тульи. Там она аккуратно села прямо напротив некрасивой дыры в подкладке и расправила оборки платья.
Я взял шляпу на манер того, как это проделывают офицеры со своими фуражками, и повторил вопрос.
– А-а! – поняла она наконец. – Все везут Самую-Сильную-Чучелу ставить чайник на печку, вот что происходит, – ответила она, изучая внутренность моей шляпы и пытаясь распрямить загнувшийся уголок ярлыка с полустёршейся надписью «...ская фабрика головных уборов».
– Видишь ли, – пробормотала она, заинтересованно разглядывая дыру в подкладке, – к сожалению, наша Самая-Сильная-Чучела очень ленива.

36. О дыре в подкладке и сравнительных достоинствах отдельных чучелов

Дыра в подкладке, право, была совсем невелика – размером не более, чем, к примеру, могла быть озоновая дыра над северным полюсом моего глобуса, Голубушка, если бы над моим глобусом уже не было дыры в потолке – от крюка, на котором в давние времена висела бронзовая люстра. Но мне всё равно стало очень неловко за то, что я так неопрятен и не удосужился починить шляпу перед тем как идти в гости. И я постарался отвлечь мою подружку от её занятия.
– Скажи, пожалуйста, – спросил я её, поворачивая шляпу то так, то этак, не в силах скрыть от внимательных глаз свидетельство моего разгильдяйского отношения к головным уборам, – скажи пожалуйста, а есть ли среди твоих приятельниц, к примеру, Самая-Ленивая-Чучела?
– Ну, разумеется, – не задумываясь ответила Чучела-Зелёная-Шляпа. – Как может быть иначе? Ведь даже если вместе соберутся хотя бы две или три чучелы, то та, что ленивей других, и будет Самой Ленивой. Не так ли? – И она посмотрела на меня испытующе. – Или… или Самой Красивой, – добавила она, слегка улыбнувшись, – или весёлой – какой угодно. А ведь нас не две и не три здесь, – и она обвела ручкой окрестности, слегка приподнявшись над краем шляпы, – а очень, очень много. Вероятно, даже более чем много…
Чучела-Зелёная-Шляпа стояла на цыпочках – так, что ей приходилось обозревать окрестности в довольно узкую щель между полями моей шляпы, в которые она упиралась подбородком, и полями своей шляпы – которая была у неё на голове. Поэтому ей были видны, по сути дела, одни только поля – поля наших шляп, а также – поля ржи, простиравшиеся на запад от Вересковой Пустоши. Над полями ржи кружились вороны, а над полями наших шляп возвышалась моя голова, которая, по правде говоря, тоже кружилась от той кутерьмы, которая происходила во всё это время у подножия Неприступной Горы – именно её-то я и принял сперва за песочную кучу, слегка присыпанную строительной щебёнкой.
– Послушай-ка, – сказал я наконец моей маленькой подружке, – ты, верно, устала так стоять, тебе не очень хорошо видно, что происходит вокруг, эти поля…
– Ах, пустяки, – пробормотала она, – здесь так высоко. Такое увидишь разве что с воздушного шара. Смотри! – Она указала рукой куда-то вдаль, в северо-восточном направлении.
Я посмотрел в ту сторону. Как это я раньше не заметил?..
Лицо у Иванова при этих словах сделалось тревожным. Он замолчал и странно задумался, глядя, как мне показалось, не только сквозь меня, но даже и сквозь стену своего дома. А быть может – и сквозь все дома, которые стояли на улице в том направлении, куда он смотрел: и сквозь маленькие одноэтажные строения, что громоздились на ближнем склоне, скрытые даже днём, при свете яркого солнца, густыми ветками плодовых деревьев; и сквозь нарядные особняки с черепичными крышами и угловыми башенками, украшенными петушками и корабликами на высоких шпилях; и сквозь однообразные серые здания городской окраины, и даже сквозь старинные – в четыре-пять этажей – затейливые архитектурные сооружения, оснащённые большим количеством карнизов, стрельчатых окон с частыми переплетами, многоуровневых кровель, кариатид, антаблементов, пилонов и фризов, а также коринфских и дорических колонн с канелюрами и без...

37. О гипотетическом содержимом кухонного буфета, приснившегося во сне

– Э-эй! – тихонько окликнула я Иванова.
– А? – отозвался он, будто проснувшись от тягостного сна, о котором затруднительно сказать: прекрасен он или ужасен?
– Ты что? – спросила я его. – Ты, может, спать хочешь – уже утро скоро. Ты только скажи, что ты там увидел – на северо-востоке от Пустоши, да и иди спать. А я ещё посижу и, может быть, наконец Повстречаю Рассвет в Одиночестве у Окна Маленького Загородного Дома, чего мне, по правде, давно уже хотелось.
Иванов помолчал немного, потом отнял руку ото лба и сказал: «Нет, я не хочу спать». Выражение его лица как будто переменилось и стало таким, как всегда – немножко весёлым и немножко спокойным. Но мне сразу показалось, что здесь что-то не так, поскольку он старательно налил остывшего чаю в мой стакан, затем в свой, а после и в сахарницу. Ну а то, что мой друг принялся помешивать сахар в сахарнице чайной ложкой, привело меня в некоторое беспокойство. Но он, как ни в чём не бывало, продолжил.
– Я посмотрел в ту сторону, куда указывала Чучела-Зелёная-Шляпа. Знаешь ли, что я увидел там, вдалеке, Голубушка? Я увидел там… дома. Да, именно дома. Но, знаешь ли, совсем не такие, как те, в которых здесь, на Вересковой Пустоши, жили наши милые славные чучелы. И совсем не такие, Голубушка, как новый большой дом Афанасия, который он выстроил недавно. И даже не такие, как его старый маленький дом. Это были, несомненно, большие дома, но и на Замок Дедушки-Великана они нисколько не были похожи.
– Ну, ну, – заволновалась я, – на что были похожи эти дома?
– Ни на что они не были похожи! – горестно заключил Иванов и посмотрел на меня с недоумением, будто именно я могла помочь ему сообразить, на что были похожи дома, которых я и в глаза не видела.
– Знаешь, Голубушка, – закончил Иванов, видя, что лицо мое выражает некоторое разочарование, – я бы сказал, что они были похожи «чёрт знает на что!», но боюсь, ты опять начнёшь ругаться, что я ругаюсь нехорошими словами, как давеча, когда я сильно рассердился и закричал: «О, тысяча мороженых китов и дохлая каракатица!» – будто в тот момент, когда человек роняет бутерброд на пол маслом вниз, некто способен смиренно опустить взор долу и произнести: «Ах, это весьма огорчительно. Как жаль».
– Ну, Иванов, – сказала я, – тут ты сам виноват. Я не раз говорила тебе, что из твоей привычки мазать хлеб маслом с двух сторон ничего путного не выйдет. Надо было слушаться. Но что, что это были за дома?
– Дома? – повторил Иванов, опять тяжело задумавшись. – Это, Голубушка, были Страшные Дома, вот что это было.
– Такие страшные?
– Нет, нет, не страшные. Они как бы даже и красивые, по крайней мере – издали. Некоторые из них украшены лепным орнаментом, скульптурами, барельефами. Правда, с такого расстояния невозможно было разобрать, кого изображают скульптуры и про что – барельефы. В стенах некоторых из этих домов, Голубушка, я как бы видел даже окна, а в иных – двери, так по крайней мере мне показалось...
– Так что, что же в них было необыкновенного?
– Да, скорее всего, не было, а НЕ БЫЛО. Ну, когда ты спишь – случается ли так, что тебе снится дом? Или не дом, а… шкаф, который стоит в комнате? Как ты думаешь, что там, внутри – внутри этого дома, или этого шкафа, если ты не заходишь в дом и не открываешь шкаф? Что там, внутри? Тебе не кажется, что там – нет ничего, даже пустоты – как было бы, если бы ты проходила мимо пустого дома? Или мимо пустого шкафа, из которого вынули все вещи, уложили в чемоданы и уехали далеко-далеко. Или мимо кухонного буфета, в котором хранится так много вкусного, даже если буфет заперт на ключ…

38. О блюдечках, тарелочках, мисочках, вазочках, корзиночках, соусниках, молочниках, сметанниках, супницах, маслёнках, сухарницах, сахарницах, селёдочницах, перечницах, солонках и шляпных шнурках

Надо сказать, упоминание о хлебе с маслом и буфете внезапно вызвало у нас прилив аппетита. И мы временно переселились на кухню. Иванов принялся выставлять из буфета и доставать из погребка всяческую снедь, а я, как обычно, села поджав ноги в старинном жёстком кресле в углу возле окна в сад и раскладывала еду и лакомства по блюдечкам, тарелочкам, мисочкам, вазочкам, корзиночкам, соусникам, молочникам, сметанникам, супницам, маслёнкам, сухарницам, сахарницам, селёдочницам, перечницам и солонкам. Получилось очень красиво: красные яблоки, оранжевые апельсины, жёлтые лимоны, зелёный виноград, синие сливы, фиолетовые мандрагоры (всё это в изобилии росло в саду Иванова), а также бутерброды с колбасой: Иванов, поразмыслив, пришёл к выводу, что легче отказаться от бутербродов с маслом в принципе, нежели избавиться от своей привычки мазать масло так, как нравится.
– Кстати, Голубушка, – заметил он, оглядев стол и присаживаясь на табуретку, – ты живо напомнила мне о случившемся вскоре после того как мы поговорили с Чучелой-Зелёной-Шляпой о Страшных Домах – не к ночи будут помянуты. Так слушай же, и когда дослушаешь до середины, то мгновенно поймёшь, почему эти увлекательные воспоминания были пробуждены в моём сознании видом отменно накрытого десертного стола.
Мы приступили к ужину, и мой друг продолжил.

…Пока я с чувством глубокого смятения смотрел вдаль, Чучела-Зелёная-Шляпа напомнила мне о своем присутствии в недрах моей шляпы. Я так задумался, что по привычке чуть не надел шляпу на голову. Но как только я пошевелил рукой, чтобы проделать это, моя маленькая подружка подала голос:
– Не бойся, – сказала она, очень серьезно и пристально глядя на меня снизу вверх из-под полей своей зелёной шляпы, тень от которых почти скрывала от меня выражение её глаз. – Не бойся, – повторила она негромко, – они далеко. Оттуда, – и она указала пальчиком на весёлую и прилежную кутерьму, происходившую там, внизу, – оттуда ничего не видно. А ты… ты такой большой! – Она снова подняла ко мне свое маленькое личико – так, что мне стал виден узелок бантика, на который были завязаны шнурки её шляпы. – Тебе не следует бояться, – закончила она и поправила шляпу, которая едва не упала за борт – то есть за пределы моей шляпы, в тулье которой Чучела-Зелёная-Шляпа продолжала пребывать.

39. А вот теперь, наконец, о шнурках (как шляпных, так и прочих)

Честно сказать, Голубушка, мне почему-то стало не по себе.
– Послушай, – сказал я как можно бодрее (мне очень хотелось отвлечь её от созерцания этих странных строений, о которых у нас только что шла беседа), – послушай, – и я развернул свою шляпу так, чтобы оттуда, свысока, моей подружке были видны только поля ржи, над которыми кружились вороны, – как интересно завязаны на бантик шнурки твоей шляпы! Верно, это Старая Бараба научила тебя именно так завязывать бантики? Помнится, меня она в своё время тоже кое-чему…
– Да, – перебила меня Чучела-Зелёная-Шляпа, поплотнее надвигая свою шляпу на лоб и поправляя растрепавшиеся волосы, – иначе, когда хочется рассмотреть что-либо, что выше тебя самой, шляпа того и гляди свалится на землю. Можно задуматься в это время да и наступить на неё ненароком… как твой слон. Но тут уж будет не до смеха. – И она озабоченно покачала головой.
Мы снова принялись неторопливо продвигаться по направлению к печи, на конфорку которой Самая-Сильная-Чучела, подбадриваемая поощрительными возгласами своих помощниц и поддерживаемая с двух сторон самыми крупными из них, как раз в этот момент с изрядными усилиями пыталась водрузить чайник, полный свежей колодезной воды.
– Знаешь, пожалуй что, я лучше всех здесь, на Вересковой Пустоши, умею завязывать шнурки от шляпы. Да (она взглянула на меня искоса), не то что шнурки на ботинках.
Я, продолжая осторожно ступать по тропе, вьющейся довольно хитро среди зарослей вереска и низкой травы, невольно посмотрел на её зелёные, довольно пыльные ботинки, подошвами которых она твердо упиралась в кожаный прямоугольник, притачанный к шёлковой подкладке прямо по центру. Признаться, мне плохо было видно, насколько старательно и правильно были завязаны шнурки на её маленьких ботинках. Но я решил сделать ей комплимент и сказал: «Ну, похоже, в том, что касается любых шнурков и любых узелков, – у тебя на редкость всё в порядке!»
Чучела-Зелёная-Шляпа переступила с ноги на ногу, так, что оборки её платья совершенно скрыли от моих глаз предмет обсуждения.
– Ах, – сказала она, немного подумав, – шнурки и есть шнурки. Вполне можно позволить себе завязывать их одинаково, для чего бы они ни были предназначены. Но, знаешь, – она тяжко вздохнула, – иной раз на всё это просто не хватает терпения. С ними столько хлопот. Однако ведь никак нельзя позволить шляпе упасть с головы когда ей вздумается? Не правда ли? Особенно, если поблизости кто-нибудь бегает наперегонки; или идёшь через Лес в гости к своей Барабе, а в кустах прячутся несметные полчища камнеедов, и грызут там свои камни, выставив лапы прямо поперек тропы. Иной раз и не убережёшься, а шляпа…

40. О нашествии Разноцветного Дракона

Однако я, продолжая внимательно слушать мою маленькую подружку, внезапно почувствовал лёгкую тревогу. Пытаясь понять, чем вызвано внутреннее беспокойство, я посмотрел на юг. Там покойно поблёскивала голубая гладь Моря-у-Которого-Нет-Другого-Берега, с несколькими вёсельными лодками, предусмотрительно вытащенными на песок, и двумя-тремя парусными кораблями со спущенными парусами: штормовое предупреждение, как я мог заметить, так и красовалось на том берегу – вероятно, в предпраздничной суете его просто позабыли вовремя снять. Тогда я обратился лицом на запад. Но там по-прежнему колосились поля ржи, над которыми летали вороны, далее просматривались сельскохозяйственные делянки, на которых прособороды, живущие на окраине Вересковой Пустоши, спокон веку выращивали свои пышные, прочные веники – предназначенные для целей известных тебе, Голубушка.
Я уж хотел было отмахнуться от тревожного ощущения, сочтя его не стоящим серьёзного внимания, но, всмотревшись пристально, заметил, что бригада прособородов, до того момента дружно и слаженно трудившаяся на укладке просяных снопов в высокие скирды, внезапно прекратила работу.
Самый крупный и осанистый прособород с роскошной золотистой бородой, обильно усеянной гроздьями блестящих красно-коричневых просяных зёрен – вероятно, бригадир, – обеспокоено жестикулировал, показывая рукой куда-то за мою спину. Я невольно обернулся и взглянул на северо-восток.
Тут только я понял, что вокруг уже минуту-другую стоит непривычная тишина: не слышно было ни криков «давай-давай!» и «сюда, да нет же – сюда!», не раздавался дружный писк сразу нескольких маленьких чучелов, которым одновременно наступили на ногу в самых разных концах Площадки для Совместного Чаепития; пыхтение Самой-Ленивой-Чучелы не доносилось из-за холма, как и скрип тачечных колёс, как и звон посуды – стояла тягостная, гнетущая тишина. Только дрова продолжали потрескивать в печи как ни в чём не бывало.
Всё остановилось. Все чучелы, как одна, молча замерли, повернув на северо-восток свои головки, украшенные праздничными шляпами. Только лёгкий ветерок колебал шляпные ленты да развевал дым, курившийся над печной трубой. Я посмотрел туда, куда были обращены взоры ну буквально всех обозримых мною жителей Вересковой Пустоши – туда, где далеко, почти возле горизонта (впрочем, не стану скрывать – весьма близко расположенного) высились громады Страшных Домов.
Но не их мрачный, однако – привычный вид вызвал всеобщее тихое смятение. Из-за высоких, поблёскивающих в лучах солнца кровель выползало довольно быстро нечто похожее на струю сильно клубящегося густо-серого дыма. Но вот дым окончательно отделился от остроугольной линии крыш и печных труб, и в нём явственно проступили слегка колеблющиеся, но достаточно чёткие очертания.
– Разноцветный Дракон!.. – пронёсся над травяной площадкой многоголосый шёпот. – Разноцветный Дракон! Это он, это он!..
И действительно: конфигурация сгустка клубящегося дыма (как мне представилось вначале) более чем напоминала форму не кого иного, как дракона.

41. О методах использования дыры в шляпной подкладке

…Прежде, Голубушка, – продолжил Иванов, – Афанасий не раз упоминал о драконах самых разнообразных подвидов, как правило, имеющих ареалом обитания именно что районы, непосредственно прилегающие к Вересковой Пустоши. И даже рассказывал о наиболее продуктивных способах самозащиты в случае неожиданного нападения именно что Разноцветного Дракона. Какие-то разрозненные сведения остались в глубинах моей памяти, а иное – бесследно затёрлось более свежими впечатлениями. Маленькое карманное зеркальце, которое Афанасий подарил мне с настоятельной рекомендацией использовать при необходимости, я, честно говоря, и вправду использовал при необходимости. Например, для того, чтобы пускать им солнечных зайчиков, или чтобы без лишних трудов прочитать письмо, присланное мне ветеринаром Алексеем Ивановичем Левым… Ах, да, Голубушка, – перебил себя Иванов, – я ведь не успел рассказать тебе историю жизни моих славных друзей – ветеринаров Алексеев Ивановичей Левого и Правого. У них, видишь ли, некоторые проблемы с киральностью. Ну, да ещё не настал черёд, успеется. А тогда – по правде говоря, я немного растерялся: с высоты моего роста мне хорошо было видно, как чучелы в ужасе, молча, одна за другой (а некоторые – одновременно) снимали свои шляпы, приготовляясь заплакать, но в общем на площадке по-прежнему царило оцепенение. Тут я вспомнил наконец, что моя маленькая подружка во всё это время продолжает сидеть в тулье моей шляпы. Мне стало ужасно неловко, я поскорей заглянул туда, но, к великому изумлению, никого там не обнаружил. Однако подкладка подозрительно оттопыривалась, а шёлковая, довольно потёртая ткань возле самой дыры слегка шевелилась.
– Эй! – окликнул я встревоженно. – Ты здесь?
– Ах боже мой, ну куда же мне было деться, – раздался голос из-за подкладки, а вслед за тем из дыры показалась кудрявая головка, обрамлённая серебристым сиянием растрепавшихся шёлковых ниток. Так странно было видеть мою подружку без шляпы! Знаешь, Голубушка, увидеть чучелу без шляпы это примерно то же, что увидеть тебя, например, без головы. Ну, это, возможно, уж слишком, но всё же…
…Послушай, – сказал я как можно спокойней (чтобы не сеять панику), – говорят, что якобы вон то унылое серое облачко – это какой-то «Разноцветный Дракон». Тебе не кажется, что здесь есть некоторое преувеличение? По-моему, чтобы разглядеть в этом невыразительно-тусклом недоразумении что-либо напоминающее разноцветность, нужно иметь достаточно болезненную фантазию.
Моя подружка укоризненно посмотрела на меня, вероятно осуждая столь неосмотрительную самоуверенность:
– Но… он голоден!.. (Вероятно, я был обязан с ходу усвоить что к чему). – ...Пока он далеко. И, быть может, успеет насытиться где-нибудь по дороге. Насытившийся Разноцветный Дракон не опасен, нет. Напротив: что может быть разумней, чем пригласить на праздник сытого Разноцветного Дракона? Это поистине блистательное зрелище. Многого стоит посмотреть, как он веселится, кувыркается в воздухе, играя всеми цветами радуги, разбрасывает искры, выплёскивает сияния и смешно подпрыгивает, нечаянно ударившись о струйку пара из Большого Чайника. Но когда Дракон голоден – тогда берегись! И нет от него спасенья…

42. О рационе Разноцветного Дракона и внезапном столкновении Иванова с тележкой

Дракон между тем приближался. Уже различимы были его лапы, длинный чешуйчатый хвост, которым он время от времени стучал по воздуху (как видно, злясь от голода), и даже морда – по правде говоря, довольно смазливая для того свирепого чудовища, каким мне его отрекомендовали.
– Да чем же он опасен? – усомнился я. – Так, облачко дыма. Почему все так напуганы? И не могу ли я чем-то посодействовать в этой ситуации?
– Вот, вот, смотри же! – Чучела-Зелёная-Шляпа, выпростав руку из-за подкладки показывала мне – но не на летящего Дракона, а вниз, за пределы полей моей шляпы. Я посмотрел туда, куда был направлен её пальчик. Изумлению моему не было предела: через заросли вереска и зелёный травяной луг, над которыми летел Дракон, пролегала извилистая бесцветная полоса, точно повторявшая траекторию его полёта. Трава здесь была такая же густая и сочная, как и вокруг, но серая, едва ли не прозрачная. Серебристые кусты вереска выделялись среди точно таких же, но бархатисто-зелёных. А Дракон, уже слегка позелёневший за время полёта, иной раз замедлял движение, подныривал в воздухе, почти касаясь кончиков ветвей, и в этих местах листва делалась такой же серой и невзрачной, каким еще несколько минут назад было само чудовище.
– Теперь ты понимаешь, что будет, если голодный Разноцветный Дракон нежданно-негаданно залетит к нам, сюда, да еще как раз в такой момент, когда на всех нас самые красивые парадно-гуляльные (или гулятельные, а, Голубушка?) шляпы, а в ботинки вдеты самые длинные и нарядные шнурки. А наши чашечки, украшенные незабудками, а хоть бы и просто в горошек? Что с ними станется, как ты полагаешь?
Траектория полёта Дракона всё время менялась. Вероятно, он выискивал на земле что-то особо лакомое – возможно, полевые цветы; или потерянную во время загородной прогулки красную в полоску или жёлтую в крапинку чучельную шляпу.
Разумеется, я вспомнил. Я мгновенно вспомнил всё, что рассказывал мне о Разноцветном Драконе Афанасий, а также – Алексеи Ивановичи. Но вживую с этим удивительным явлением человеческого духа мне пришлось столкнуться впервые. Впрочем – столкнуться в буквальном смысле слова мне предстояло через мгновение, но не с Драконом, а со стремительно катящейся мне прямо под ноги пустой тележкой – тропинка здесь, возле Неприступной Горы, шла немного под уклон. Самая же Большая (и Самая Ленивая!) Чучела, как видно, по недосмотру выпав из накренившейся тележки, в это же самое время столь же стремительно катилась в противоположную сторону, прямо к берегу Моря-у-Которого-Нет-Другого-Берега.
Тележка, стукнувшись о мою ногу – чуть повыше завязанного бантиком шнурка, – подпрыгнула, но не перевернулась, и, несмотря на изрядной силы удар (а усомниться в этом мне не позволяла острая боль в ноге), ничуть не пострадала. Да и не удивительно: ведь изготовлялась она с единственной целью – служить средством передвижения для Самой Большой Чучелы, вес которой был немал даже и по моим понятиям. В тот момент я лишь успел оценить редкостную прочность этого нехитрого сооружения, но вскоре… Впрочем – я забегаю вперёд. Слушай же.

43. О том, как Иванов применил полученные от меня тайные знания для оказания сопротивления Дракону

…Дракон, однако, явственно приближался, – продолжил Иванов, – определить его размеры на таком расстоянии представлялось затруднительным. То мне казалось, что он совсем невелик – длиной с некрупного молодого крокодила, но кружит совсем близко, едва ли не над самой моей головой; то мерещилось, что он немыслимо огромен – длиной с самого огромного и страшного крокодила, какой только встречался ловцам крокодилов за всё время существования подобного промысла, но находится пока в значительном удалении от того места, где я стоял.
Дракон на бреющем полёте кружил над самой землёй, иной раз вспархивал высоко под небеса, кувыркался в воздухе и размахивал хвостом из стороны в сторону. Но с каждой секундой чешуя его наливалась то зелёным, то жёлтым, то огненно красным цветом: тому причиной – поляна цветущих одуванчиков, встретившаяся ему на пути, а однажды, в случайном вираже, он на мгновение оказался непосредственно над открытой конфоркой всё еще топящейся печи.
И в ту же секунду я со всей очевидностью осознал, что, независимо от предстоящего развития событий, должен действовать.
Я сделал решительный шаг по направлению к многолюдной толпе насмерть перепуганных чучелов, сбившихся у самого подножья Неприступной Горы – будто её склоны могли защитить от нападения алчного монстра; но боль в ушибленной ноге немедленно дала о себе знать. Я понял, что хромая (или прыгая на одной ноге, или, не дай бог – передвигаясь по-пластунски), я нескоро доберусь до места, а несчастье может произойти буквально в любую секунду. Но опасность, грозящая моим маленьким подружкам, пробудила во мне внезапно несвойственную мне сметливость и сообразительность, Голубушка, – те свойства, которые в большей степени присущи тебе. Недаром же я общаюсь с тобой столь продолжительное время – как минимум, с прошлого года, а то и дольше, кое-что я успел усвоить. И вот, настал момент, когда я на практике применил полученные от тебя тайные знания. Помнится, как-то долгими зимними вечерами ты рассказывала мне, как однажды, когда ты была маленькая, во время дворовых игр и забав твоей ботинке случилось по неосторожности застрять в кузове грузовичка, который катил мимо соседский мальчик, и что из этого вышло.
– Надо говорить – «ботинку».
– Хорошо, хорошо, я именно так и собирался сказать: так вот, я быстро нагнулся, Голубушка, и вставил свою ботинку (правильно?) меж бортиков тележки, а затем слегка оттолкнулся и, набирая скорость, помчался напрямик через заросли вереска к подножию Неприступной Горы – как я уже упоминал, тропа в этом месте шла под уклон.

44. О кратком предупредительном сигнале, который подал Иванов, приближаясь к Неприступной Горе.

…На ходу крепко прижимая к груди шляпу, за подкладкой которой продолжала сидеть Чучела-Зелёная-Шляпа, свободной рукой я разворачивал и расправлял моё пальто.
Голубушка, надеюсь, мой хитрый замысел тебе понятен? Разумеется, я так и думал. Поэтому расскажу подробно.
Я намеревался набросить пальто на сгрудившуюся толпу чучелов на манер огромного покрывала. Дракон, по моему представлению, пролетев над укрытием, не сможет отказать себе в удовольствии полакомиться густым чёрным цветом, которым отличалась лицевая сторона моего пальто, и, возможно, этим вполне удовлетворится. Что с того, что пальто моё утратит первоначальный цвет? Для меня совершенно непринципиальны дизайнерские изыски всяких там кутюрье, да и за модой я не особенно слежу – что мне до моды? Правда, меня на секунду одолело сомнение: случись моему пальто после нападения Дракона стать белым – куда ни шло: белое пальто – это достаточно элегантно, в таком спокойно можно прилететь в приличное общество. При том – удобно: зимой, во время боевых действий, его можно использовать одновременно как пальто-палатку и как маскхалат. Хотя, как ты знаешь, в наших краях сроду не отмечалось боевых действий, а в ваши края зимой меня как-то не тянет: гололёд, с отоплением проблемы, да и вообще. А вот летом… Ну, разве что, кто-либо спутает меня с доктором и примется вопить не своим голосом, полагая, что вот сейчас я достану из кармана шприц с прививкой или примусь совать в рот ложку и фальшивым голосом ласково требовать, чтобы мне сказали «ААААА», будто это какая-то государственная тайна.
Но вдруг Дракон знает, что белый цвет состоит из семи цветов радуги? Сожрёт вслед за чёрным также и белый цвет – и был таков. А моё пальто? Оно что же – станет «никакого» цвета, а значит – невидимым? Я что же, Голубушка, должен буду всякий раз разыскивать его в чулане на ощупь? Впрочем, я обычно так и делаю, поскольку у меня в чулане перегорела лампочка, и там темно, как безлунной ночью в закупоренной консервной банке.
Воспоминание о лампочке, которую следовало бы вывернуть, чтобы на её место ввернуть новую, натолкнуло меня на отличную идею. Я взял, да и вывернул моё пальто – наизнанку. Уж какова станет подкладка моего пальто, ежели Дракону нынешний цвет её придётся по вкусу, на ту пору мне, право, стало совершенно безразлично. Не красная в горошек, ну и слава богу.
Но пока я размышлял о призмах, консервных банках и перегоревших лампочках, случилось непредвиденное.
На приличной скорости приближаясь к Неприступной Горе, я как можно шире растянул на расставленных руках мой замечательный предмет гардероба, слегка отвёл его в сторону, как это проделывают тореадоры со своей бандерильей (или мулетой?).
Чтобы чучелы заранее приготовились и, не дай бог, не испугались моего внезапного появления у подножья Неприступной Горы с пальтом наперевес, я решил дать короткий предупредительный сигнал. И громко прокричал: «Дорогие чучелы! Слушайте меня внимательно и не вздумайте плакать, поскольку иначе вы ничего не услышите или, хуже того – услышите не всё и всё перепутаете! А от того, насколько правильно вы поймёте всё, что я вам прокричу, зависит ваше благополучие; например – степень нарядности ваших шляп, а главное – возможность впоследствии, после нападения Дракона, отличать вас без затруднений одну от другой, а также – от третьей и четвёртой, и так – до порядкового числа, соответствующего вашему общему количеству, а вас здесь довольно много!..»
Всё это, Голубушка, я кричал очень громко и очень скоро, поскольку замедлить своё продвижение к подножью Неприступной Горы был не в силах: ведь тележку никто не оснастил тормозами – ни ручными, ни педальными; а обеими руками я крепко держал полы моего пальто, и поэтому не мог воспользоваться для снижения скорости даже хореем – специальной палкой с костяным наконечником, которым пользуются каюры – погонщики северных оленей, когда требуется замедлить или остановить движение нарт, быстро скользящих по снежному насту. Да и хорея, по правде говоря, у меня тоже с собой не было – с чего бы мне взбрело в голову захватить с собой хорей, если я вовсе не намеревался, отправляясь в гости к чучелам, ни с того ни с сего залететь по дороге на Чукотку или в Ямало-Ненецкий национальный округ! По-твоему, Голубушка, я выжил из ума? Или совсем уж слаб в географии? Конечно, раньше у меня были небольшие проблемы с параллелями и меридианами, но это только потому, что ты показывала мне их устройство на свежеочищенном мандарине; и разве я виноват, что мы, подробно изучив схему расположения меридианов на поверхности земного шара, не успели в полной мере постичь принцип условного нанесения параллелей, не говоря уж о развёртке Меркатора? Однако с тех пор, как ты подарила мне глобус Северного Полушария, никто так не разбирается в нравах и обычаях народов Крайнего Севера, как я. Даже и в том, что касается пуска и наладки отопительных систем... Кстати, куда я задевал эту книжку – ума не приложу. Сейчас, посмотрю на полке… О, да и очаг почти погас…

45. О кратком предупредительном сигнале (продолжение)
 
За окном между тем холодало – дождь, который не прекращался со вчерашнего дня, застучал по карнизу как-то иначе, будто с неба падали не водяные капли, а зёрнышки проса – часто-часто, с тихим но отчётливым шорохом. Я выглянула в окно. И в самом деле: из серой тучи косыми вихрями сыпалась снежная крупа, долетала до земли и ложилась блестящим, как россыпь бисера, покровом на выложенную камнем садовую дорожку, озарённую светом зелёной лампы, горевшей на письменном столе Иванова в гостиной, где мы сидели возле очага и беседовали.
– Ч-ч-чучелы-ы-ыыы!.. – Поёживаясь и подкладывая в очаг поленья одно за другим, продолжил свой рассказ Иванов. – Д-д-дорогие чучелы! Не пугайтесь и не плачьте, если вам покажется, что вдруг средь белого дня наступила ночь! Это вовсе не ночь, на самом деле на дворе почти без четверти запятая и солнце стоит в зените, как было вчера, позавчера, третьего дня и на той неделе! Со временем у вас здесь всё в порядке, гораздо в большей степени в порядке, чем в тех местах, где мне случалось бывать прежде; например, на Северном П-п-полюсе; там ночь длится полг-г-года; правда, ночью на Северном полюсе часто наблюдаются полярные сияния, они очень красивые – разноцветные, блестящие и переливаются всеми цветами радуги, почти как ваш Дракон. Разумеется, при условии, что он недавно пролетел низко над вашими шляпами – красными в горошек, оранжевыми в полоску, жёлтыми в крапинку, зелёными в цветочек (а также и просто зелёными со шнурками для завязывания под подбородком), голубыми в клеточку, синими в ёлочку и фиолетовыми в…

46. О том, как Дракон стал жертвой инструкции

Но, Голубушка, я не успел договорить, так как Дракон, сверкая и переливаясь разноцветными сполохами, внезапно сделал стремительный вираж и со всего размаха врезался грудью в моё расправленное на руках пальто, да так, что передние лапы его попали точно в рукава, а просторный капюшон полностью закрыл морду с алчно разинутой пастью, истекающей разноцветной слюной.
Я не удержался на ногах, вернее – на ноге, Голубушка, и с грохотом упал на спину в кусты вереска. Моя шляпа, за подкладкой которой продолжала сидеть Чучела-Зелёная-Шляпа, выскочила у меня из рук и, вертясь вокруг своей оси как летательная тарелка, направилась в сторону Заброшенных Домиков. Там она благополучно приземлилась возле домика Чучелы-Которая-Любит-Играть-в-Песочек – прямо на рыхлую песочную кучу, которая возвышалась в центре квадратной песочницы, бортики которой были выкрашены ярко-голубой краской.
Ты спросишь, Голубушка, что же сталось с Разноцветным Драконом, а главное – с моим пальто? Это захватывающая история. Подробно я расскажу её тебе погодя. А пока… что ж: как ты помнишь, пальто моё было предусмотрительно вывернуто наизнанку. А в этом случае, если надеть его «на себя или иное лицо», полетишь в обратную сторону.
Вот Дракон и полетел в обратную сторону.
Долго-долго все мы – и перепуганные чучелы, и прособороды, с их густыми, тщательно ухоженными, аккуратно прополотыми просяными бородами, и Гансик-Великан – из окна своего Великанского Замка, и я – наблюдали, как бедняга, полностью обескураженный неожиданным поворотом (в буквальном смысле слова), круто изменил направление движения и метр за метром, зигзаг за зигзагом, пируэт за пируэтом повторяет свой путь в обратном направлении. Впрочем, точно не могу сказать – была ли траектория обратного движения соблюдена в соответствии с инструкцией. В инструкции-то сказано: «…посредством надевания на себя или на иное лицо». А какое же у Дракона, позвольте спросить, лицо? Обыкновенная чешуйчатая морда, хоть и разноцветная.

47. О куличике и благополучном завершении приготовлений к Совместному Чаепитию

Небо за окном, видное в просветы между ветвей яблонь, понемногу серело. Близился рассвет. Дождь давно перестал идти, только отдельные капли со стеклянным звоном обрывались с карниза в мелкую прозрачную лужу, натёкшую в углубление возле стены дома. Горлышко бутылки не блестело меж корней сирени в свете ушедшей луны, но всё равно всё вокруг было как живое.
– Ну, так что же было дальше? – спросила я Иванова, поудобней приваливаясь к подушке, поплотнее закутываясь в плед и прикрывая рот краем скатерти с бахромой, так как, по правде говоря, мне вдруг сильно захотелось зевнуть – время-то было уже позднее, а скорее – раннее.
– Разумеется, я без колебаний отправился к домику Чучелы-Которая-Любит-Играть-в-Песочек. Там я нашёл Чучелу-Зелёную-Шляпу целой и невредимой. За время моего нелёгкого пути (нога продолжала слегка ныть), моя подружка успела привести себя в порядок: шляпные шнурки были аккуратно завязаны на бантик, оборки расправлены, сама же воздушная путешественница сидела на бортике песочницы, в руках её была позабытая хозяйкой лопатка, рядом, вниз тульей, лежала моя шляпа, почти доверху полная влажного песка.
– Как ты полагаешь?.. – Она повернула ко мне своё спокойное личико (слегка побледневшее, впрочем, – будто Разноцветный Дракон успел таки пролететь в непосредственной близости в то время как она с интересом приподняла вверх подбородок и, придерживая шнурки от шляпы, щурилась от сияния его чешуи) – …Как ты полагаешь, не слишком ли громоздким получится мой куличик? Кажется, я немного заигралась. Помоги мне. Тесто вышло тяжеловатым. И, похоже – село. Разве можно так топать ногами, когда тесто подходит?
– Прости, пожалуйста. Конечно, я помогу тебе, – с готовностью откликнулся я, аккуратно переворачивая шляпу так, чтобы куличик не рассыпался ещё до того, как будет испечён.
– Да. Не особенно удачный. Это всё песок. Он совсем сухой, смотри.
Надо сказать, Голубушка, песок был едва ли не насквозь мокрый. Неподалёку от кучи еще не впиталась и не просохла изрядных размеров лужица воды. Однако – возможно, это была вовсе не вода, пролитая по неосторожности хозяйкой песочницы ещё до начала Большого Чаепития: по правде говоря, за то время, пока я добирался до назначенного пункта, всякая приличная чучела вполне в состоянии была наплакать и поболее, нежели какая-то жалкая лужица в песочнице.
Но я решил не акцентировать внимания на своих сомнениях.
– Послушай, – сказал я, отряхивая шляпу, укладывая на дно тульи носовой платок и жестом предлагая воспользоваться моим головным убором по назначению, – послушай, пожалуй – пойдём? Там – всё в порядке, но… Самая-Сильная-Чучела – она осталась на берегу Моря, а тележка – тележка здесь, видишь? Конечно, будь со мною моё пальто, мы долетели бы до Неприступной Горы в мгновение ока, но Дракон…

49. О том, как Иванов чуть было не уронил шляпу, а также о чашечках, ложечках и щипцах для орехов

…Тут я слегка оступился и чуть было не упал носом прямо в огромный, неуклюжий, полуразвалившийся куличик. Я едва успел покрепче подхватить и прижать к груди мою шляпу, с полей которой продолжал сыпаться сырой, как подмокший порох, песок: признаться, я изрядно испугался. Представь себе, Голубушка, что было бы (так я подумал в тот момент), если бы мне случилось теперь не удержать равновесия, и моя славная подружка с такой ужасающей высоты свалилась бы на каменистую тропинку, ведущую к песочнице!
– Ты в порядке? – в сильном волнении спросил я, заглядывая в смявшуюся от моего невольного движения тулью.
– Ну конечно, – довольно спокойно ответила мне Чучела-Зелёная-Шляпа, – что же могло со мной приключиться за такое короткое время? Да ведь и… и ты – со мной, – добавила она доверительно.
Я отряхнул песок с колен и огляделся. Над снеговой вершиной Неприступной Горы, как настоящее белое облачко, курился пар: похоже, чучелы не теряли время даром, да и с нервной системой у них было не хуже, чем у ветеринаров Алексеев Ивановичей, которым случалось лечить и тигров, и слонов, и носорогов, а даже и комодского дракона, который ходит вот так – высоко поднимая лапы.
Вода в чайнике уже закипала. Множество чучелов всех мыслимых размеров – начиная от самых маленьких, величиной с перечницу, и заканчивая огромными – ростом с кувшин для молока, как ни в чём не бывало суетились и хлопотали вокруг своих ковриков и салфеток, выставляя в ряд неисчислимое количество чайных чашек, раскладывая сахар и баранки на салфетках (отделанных вышивками и кружевами), звеня ложечками и пощелкивая сахарными щипцами, заглядывая в зеркальца и поправляя сбившиеся волосы, завязывая развязавшиеся шнурки и, как мне показалось, иной раз – развязывая завязавшиеся.
Радостный гул множества оживлённых голосов стоял над травяной лужайкой позади песочной кучи. Никто не плакал. Однако неподалеку, на невысокой длинной насыпи золотистого гравия, лежали аккуратно расправленные, ещё не вполне просохшие шляпы. Их было не меньше сотни, а быть может, и миллион, – сосчитать поточнее мне не представилось возможным, так как к гряде, желтеющей в ярких лучах заходящего солнца, беспрерывно подходили всё новые и новые чучелы. Одни для того, чтобы надеть на голову или положить в сумочку шляпы совершенно сухие, годные к дальнейшему употреблению. Другие – чтобы положить на освободившееся место совсем ещё мокрые, сморщенные и потемневшие от сырости.
Похоже, приготовления подходили к концу.

50. Глава, содержание которой мне неизвестно по причинам, указанным в её конце

…Как вдруг часы на Башне в центре Вересковой Пустоши начали бить.
Радостный гул усилился, к нему добавилось шуршание оборок, шелест подолов и хруст раскалываемого щипцами сахара: чучелы торопливо, но без особой толкотни рассаживались возле своих чайных приборов – кто на коврик, кто на маленькую скамеечку, а кто прямо на траву.
Я стал считать удары часового колокола. Колокол пробил пять с половиной раз.
И башня, и, соответственно, циферблат башенных часов находились от этого места довольно далеко, и я никак не мог разглядеть – сколько теперь времени.
– Послушай, – спросил я Чучелу-Зелёную-Шляпу, которая невозмутимо наблюдала за всем происходящим с высоты нагрудного кармана моей куртки, – послушай, почему это часы опять бьют пять с половиной раз?
Она помедлила с ответом.
– Сколько же раз, по-твоему, они должны были пробить? – наконец спросила она.
– Не знаю. Ну, шесть. Или семь с четвертью. Откуда мне знать? Я прежде никогда не слышал, сколько обыкновенно бьют часы на Башне в то или иное время.
– Шесть или семь с четвертью? – задумалась Чучела-Зелёная-Шляпа. – Но ведь у нас принято Пить Чай Всем Вместе, когда на циферблате без четверти запятая, что бы ни случилось. А именно в это время часы бьют пять с половиной раз. Пробей они шесть или пятнадцать и семь восьмых, так что ж?.. – она посмотрела на меня с откровенным сомнением. – Неужто всё это (!) пришлось бы отдать на съедение собакоголовым змеям? И потом, – она нахмурила лоб, так, что шляпа сползла почти до самого её маленького носа, – и потом: собакоголовые змеи не прочь полакомиться сахаром и баранками – баранки они любят так, что съедают их целиком, прямо с дырочками, как некоторые люди, например ты, – она деликатно показала на меня пальчиком, – съедают целиком, дырочками, сыр. Но чай!..
Она посмотрела на меня, Голубушка, как на круглого идиота.
Мне стало немного неловко – даже ты ни разу не позволила себе так посмотреть на меня, какую бы глупость я не сказал.
– Но чай!.. Неужто тебе и вправду случалось когда-либо видеть, чтобы Собакоголовый Змей пил чай из чашечки с блюдечком, помешивал сахар ложкой и аккуратно подливал себе заварки из фарфорового чайника, украшенного незабудками, или хотя бы просто в горошек?
– Нет, – честно признался я. – Случись мне наблюдать такую картину, это было бы выше моего разумения.
– Так что же тебе непонятно?
И Чучела-Зелёная-Шляпа, приподняв бровь, повернулась ко мне спиной, якобы заинтересовавшись процессом, который полностью овладел вниманием собравшихся там, внизу, на Травяной Поляне.
Сперва, Голубушка, я как бы даже и приобиделся. Однако, справившись с этим не особенно приятным чувством (а это, как ты могла заметить, мне обычно удается без большого труда), я вспомнил, что, прочтя мне небольшую лекцию о повадках собакоголовых змеев и слегка поддразнив меня упоминанием о моей, возможно, не совсем культурной привычке не оставлять после бутерброда с сыром даже дырочек, Чучела-Зелёная-Шляпа отвернулась от меня уж слишком поспешно. Знаешь, Голубушка, по-моему, она просто подшутила надо мной, и вовсе не хотела меня обидеть, как ты думаешь, а?
– А? – переспросил Иванов погодя.
Но я так и не ответила на его вопрос, поскольку к этому времени давно уже крепко спала, поплотнее укутавшись в тёплый клетчатый плед и сладко прижавшись к бархатной подушке, что лежала в углу дивана.

51. О плохом настроении, жабах и третьих петухах

Наутро, за завтраком, Иванов был немного мрачен.
Через несколько минут его мрачного, самоуглубленного молчания я не выдержала и спросила: «Иванов, ты в порядке? Что-нибудь случилось?».
– Н-нет, – вяло ответил он и задумчиво положил в заварной чайник восемнадцатую ложку черного курчавого чая из своей жестяной банки, картинка на которой изображала «Охоту на оленя». В это же время свисток от чайника на печке буквально разрывался и издавал такие нечеловеческие звуки, что не только крысы, но и гремучие змеи, у которых, как известно, нет ушей и потому они абсолютно глухи, уползли бы в свои норы в ужасе и смятении.
– Право, ты сегодня какой-то не такой, – продолжила я свои заботливые расспросы. – Быть может, неприятности по службе? Или не ладится личная жизнь?
– Ах нет, нисколько, – ответил Иванов, поджав губы и глядя в потолок. – Я как я.
И он принялся изучать дырку в скатерти, оставив наконец в покое заварной чайник, который был к тому времени полон до верху не только заваркой, но и чайными ложечками.
– Но, – смутилась я, – быть может, ты обиделся на меня? Я так крепко уснула. Сама не знаю, как такое случилось со мной.
– А ты действительно крепко спала? – несколько более заинтересованно спросил Иванов и внимательно, как бы даже изучающе посмотрев мне прямо в глаза.
– Да, честно сказать, я очень крепко спала сегодня ночью. И ни разу не проснулась – ведь почти всё время шёл дождь. А когда идёт дождь, я очень крепко сплю. Правда, около шести часов утра поднялся сильный ветер – от ветра я иногда просыпаюсь, особенно если он слишком громко воет в трубе и стучит в стёкла ветками деревьев. Но сегодня я спала так крепко, что даже ветер не разбудил меня. И это несмотря на то, что он сорвал жестяную покрышку с печной трубы и долго с грохотом и звоном катал и валял её по черепице крыши, пока не сбросил в бочку с дождевой водой, что стоит у задней стены твоего дома. Эта проклятая жестянка булькнула так громко, что все жабы, живущие неподалеку от бочки, с перепугу выползли из своих нор и принялись так отчаянно квакать, что третьи петухи проснулись от шума и, не сообразив что к чему, запели. В то время как вторые сладко спали – им на ту пору не время было кукарекать: отголоски эха первых петухов все ещё доносились из самых дальних дворов.
Но я и этого не слышала, хотя всё вокруг так и стучало, бренчало, звякало, хлюпало, квакало и кукарекало.

52. О пироге с капустой и сбережении чести и доброго имени наших ближних

Иванов, слушая меня, сильно задумался.
– Ну, тогда конечно. Ты действительно очень крепко спала, а значит и не могла слышать... Знаешь, Голубушка, дело в том, что и я сегодня очень крепко спал. Это-то меня и расстроило.
– Что же тут плохого? – удивилась я. – Глубокий сон – признак хорошего душевного и физического здоровья.
– Дело в том, что когда я крепко сплю, то мне иной раз случается разговаривать во сне. Вот и нынче: я лёг в кровать и сперва крепко уснул. Но потом мой сон стал беспокойным: я всё время метался во сне, кого-то звал, один раз даже чуть не упал с кровати. К счастью, щель между моей кроватью и ковром, что висит на стенке,– очень узкая. Только поэтому я всё же не свалился на пол и не набил себе шишек. Потом, Голубушка, я перестал метаться и стонать, погрузился в тяжелый болезненный сон без сновидений, а после этого заговорил во сне. Сперва я бормотал нечто невразумительное. По правде говоря, совершенно невозможно было разобрать – что именно? Но погодя я стал выкрикивать отдельные слова, потом предложения, а следом и вполне законченные тексты. Что именно я говорил – я не знаю, так как продолжал крепко спать и, естественно, не слышал, что я выкрикиваю. И вот теперь мне пришло в голову, что, сам того не подозревая, я вполне мог выдать какую-нибудь чужую тайну. Тайну, от которой, быть может, зависит чья-то жизнь, или чья-то честь, или даже, не дай бог, доброе имя.
При этих словах Иванов горестно закрыл лицо руками.
– Конечно, человек не может нести ответственность за поступки, которые совершает во сне. Со всяким может случиться. Его простят, скажут: «Да, ты не виноват в наших бедах и несчастьях, которые постигли нас из-за того, что ты, сам того не ведая, открыл нашим врагам тайну, которую не должна была знать ни одна живая душа!». Но, Голубушка, мне-то будет каково? Разве я сам смогу простить себе такое?
И вот, встав утром, я с надеждой подумал о том, что, так как обычно ты всегда помогала мне советом, если я что-то делал или говорил не так, то и нынче ночью ты могла бы вовремя остановить меня, когда я принялся болтать во сне невесть что. Но ты не сделала этого, не воскликнула гневно: «Просыпайся, Иванов! Ты близок к тому, чтобы совершить подлый поступок. Просыпайся». В конце концов, меня, возможно, следовало окатить холодной водой. И я очень огорчился, узнав, что и ты спала очень крепко и не пришла ко мне на помощь вовремя. Но, поверь, я вовсе не виню тебя в этом.
И в самом деле: как могла ты проснуться от моего невнятного бормотанья, если тебя не разбудил даже грохот жестянки о черепичную крышу, вой ветра, крик петухов и кваканье моих жаб, а уж я-то знаю, какие они мастерицы поквакать в свое удовольствие.
– Конечно, Иванов, – сказала я, – я не нарочно. Если бы я проснулась, то уж никак не допустила бы, чтобы ты выбалтывал во сне чужие тайны, это и вправду очень нехорошо. Только не мог бы ты мне сказать, какие именно тайны ты боишься выдать? А то, к примеру, ты начнешь бормотать во сне: «У Афанасия на обед был пирог с капустой, у Афанасия на обед был пирог с капустой». Я поскорей примусь тебя будить, потому что, вдруг, Афанасий тебе по секрету рассказал, что у него на обед был пирог с капустой, и это тайна. Так ты и будешь по ночам по сто раз вскакивать по всяким пустякам, а это вредно для здоровья.
– Ах, если бы всё было так просто! – горестно вздохнул Иванов. Скверно то, что я и сам не знаю, что из того, что я знаю – тайна, а что – так, пустяки. Ведь какая же это была бы тайна, если бы я знал, что это – тайна? Тайна – это то, про что никто не знает. Разве не так?
Бедный Иванов, как трудно ему жить на белом свете!
Я решила ему посодействовать.
– Послушай, а нет ли у тебя какого-нибудь знакомого врача? Я читала, что некоторые люди говорят и даже ходят во сне, и не просто так – по комнате в угол из угла, и даже не по улице или аллее парка, а по карнизам домов и по троллейбусным проводам, но врачи…
– Врачи? – перебил меня Иванов. – У меня есть знакомые врачи. Это ветеринары Алексеи Ивановичи, я же говорил тебе. Правда, я не слыхал, чтобы собаки или коровы ходили во сне по карнизам, а тем более – по проводам, а Алексеи Ивановичи их от этого вылечили. А ласточки и стрижи – они часто сидят на проводах, однако редко обращаются за медицинской помощью. Но однажды Алексеям Ивановичам удалось буквально поставить на ноги одного зелёного камнееда: тот с перепугу вывернулся наизнанку в противоположную сторону, и у него чуть было не случился заворот самого себя.
– Как это?
– Да очень просто…

53. О Зелёном Камнееде, который вывернулся наизнанку в противоположную сторону и Зеркальном Драконе

В домик к одной Старой Барабе забрался проголодавшийся камнеед, – начал свой рассказ Иванов. Не найдя поблизости ничего съедобного, камнеед стащил со стола баранку, засохшую, как говорится, в камень, забрался под кровать, устроился там поудобнее и принялся за дело...
Старая Бараба, которая в этот момент завтракала у себя в гостиной, услышала подозрительное хрупанье и чавканье, раздающееся из-под её кровати в спальне, осторожно подкралась к кровати, чтобы разузнать, что происходит. Тут-то она и наступила на лапу спрятавшемуся там камнееду, который, естественно, не слышал её шагов: ведь, с одной стороны, Бараба подкрадывалась потихоньку, а с другой стороны – сам камнеед громко хрустел баранкой.
– А что, – спросила я, – у Барабы была такая узкая кровать, или у камнеедов такие длинные лапы? Если камнеед сидел с другой стороны, в то время как Бараба подкрадывалась с этой…
– С чего ты взяла, Голубушка, что у камнеедов длинные лапы? – удивился Иванов. – Лапы у них более чем короткие, короче не бывает. Я ведь рассказывал тебе и, кажется, даже рисовал камнееда, чтобы ты лучше представила себе, как он выглядит. Разве я не нарисовал ему лапы?
– Честно сказать, Иванов (мне стало немного неловко), помнится, ты как-то показывал мне чудесную, ярко раскрашенную картинку, на которой ты отменно изобразил зелёную банную мочалку с двумя чёрными точками вместо глаз, при этом ты уверял меня, что будто бы именно так и выглядит зелёный камнеед. Не припоминаю, чтобы где-то поблизости было изображено что-то похожее на лапы.
– Да? – с сомнением посмотрел на меня Иванов. – Быть может, я изобразил камнееда сверху? И потому его лап просто не было видно: сама понимаешь, камнееды, как правило, бегают и ищут свои камни там, внизу, прямо на земле. А моя голова, напротив, расположена наверху – прямо надо мною самим, вот и…
– Постой, постой, так где же расположена твоя голова? Прямо над тобою самим, или прямо напротив? И напротив чего в таком случае? Если напротив камнееда – то тебе так и следовало нарисовать его сбоку – как видишь. И, разумеется, с лапами. Ну а если твоя голова расположена напротив тебя самого, то извини, но так не бывает.
Иванов опять сильно задумался и почесал голову.
– Вот здесь ты, Голубушка, не совсем права, – наконец сказал он, – возьми, к примеру, Зеркальных Драконов. У них просто-таки заведено, чтобы не только голова, но и сам Зеркальный Дракон был практически всегда расположен сам напротив себя. И ничего! Никто не говорит, что так не бывает.
– Кстати, о зеркалах, – вспомнила я. – Иванов, ты так и не рассказал мне, почему во время набега Разноцветного Дракона на Вересковую Пустошь ты не воспользовался своим карманным зеркальцем, которое тебе подарил Афанасий? И как им следовало воспользоваться?

54. О питании и размножении драконов

– Видишь ли, Голубушка, – Иванов устроился поудобнее и протянул ноги в тёплых носках к горячей печке, – если бы я был там, на Вересковой Пустоши, один или, допустим, с тобой – тогда конечно. Но – чучелы! Ведь мне пришлось бы потратить несколько времени, чтобы разыскать зеркальце в кармане среди носовых платков, которые мне велела взять с собой в дорогу моя Старая Бараба, среди бутербродов, баранок, складных ножиков, расчёсок, записных книжек, ручек, карандашей, фантиков (ведь Сундук, как ты помнишь, стоял на капремонте в мастерской Афанасия, а я не привык бросать мусор прямо на пол, да и какой уж там пол на Вересковой Пустоши, сплошь заросшей зелёной травкой и кустами вереска?), а также среди новогодних хлопушек и золочёных грецких орехов, которые я прихватил на случай внезапного наступления Нового года (время – такая хитрая штука, я тебе уже говорил), а также среди множества запасных шнурков от ботинков...
– Иванов, ты опять говоришь неправильно.
– Да, да, конечно, ты права: это были шнурки от чучельных шляп, я уже в течение нескольких дней подбирал их везде, где только попадались. И чтобы разыскать зеркальце, мне понадобилось бы очень много времени. А траектория полёта у Дракона была какая-то непродуманная. Мало ли что! И потом: Афанасий объяснил мне, что Дракон, отразившись в зеркале, якобы примется поглощать цвет своей собственной чешуйчатой шкуры, насытится и примется веселиться, как это обычно и бывает с сытым Драконом. Но мне показалось, что здесь что-то не то.
Подумай-ка: Дракон здесь, по эту сторону зеркала, примется поедать цвет чешуи Дракона, расположенного по ту сторону зеркала; но ведь Дракон по ту сторону зеркала тоже примется поедать цвет чешуи Дракона по эту сторону зеркала, ведь он – отражение первого. Как же первый Дракон может насытиться при таких обстоятельствах? Напротив, они оба оголодают и страшно разозлятся, как это принято у голодных Разноцветных Драконов. И что же? Вместо одного злобного чудовища мы получим пару. А что такое пара особей одного вида? – ещё разведутся, не дай бог. Примутся летать стаями, на манер собакоголовых змеев. Оглашать округу лаем, вылизывать банки не только от варенья, но и от краски; малярам нечем будет красить заборы, изгороди, оконные рамы и двери; всё в городе станет с виду как в старом кино – сереньким, в полосках и крапинках, и как тогда можно будет отличить свирепого злобного полосатого тигра от безобидной доброжелательной полосатой зебры, позволь тебя спросить?
И потом: это теперь я знаю наверняка, что на Вересковую Пустошь тогда залетел именно Разноцветный Дракон, а не Зеркальный, например. Но в тот момент я совершенно не был уверен, что чучелы не ошиблись: разноцветные пятна на чешуе дракона вполне могли быть отражением травяных лужаек и шляп, потерянных чучелами во время пикников. А уж Зеркальному Дракону никак нельзя показывать зеркальце, даже совсем маленькое – как у зубного врача. Зеркальный Дракон немедленно отразится в зеркальце, а зеркальце отразится в чешуе Дракона и немедленно отразится в самом себе, вместе с отражённым драконом, и так далее – до бесконечности. Трудно вообразить, какое несметное количество как зеркалец, так и Зеркальных Драконов в несколько мгновений очутилось бы на Вересковой Пустоши. Да там бы яблоку негде было упасть от такой пропасти драконов. Куда нам их столько?
Правда, можно организовать фермерское хозяйство по разведению драконов, но что с них пользы? Ни молока, ни шерсти. Только детей пугать. Да у нас что – детям нечего больше бояться?
– Да, с этим у нас всё в порядке, – согласилась я. – Взрослым тоже мало не покажется. И как только у тебя хватило смелости и отваги сразиться с Драконом и отвоевать своё пальто? – ума не приложу.
– Да вовсе я с ним не сражался, а просто… оказал ему гуманитарную помощь. Слушай же…

55. О том, как Афанасий чихнул, пролетая над грядой серебристых облаков

…Когда я, Голубушка, понял, что лишился своего пальто, мне, честно говоря, стало не по себе. Уж очень я к нему привык.
Конечно, можно было по возвращении домой зайти в Лавку Полезных Вещей и купить там новое летательное пальто, даже и получше старого – более современного покроя, без дырки на рукаве и потёртостей на лацканах и воротнике. Да и пуговицы на старом пальто были пришиты какие попало и как попало (одни верху, другие совсем низко, так, что иногда во время ходьбы попадали в петельки от шнурков, которыми зашнурованы мои ботинки), а старые все оторвались, когда я раз одолжил моё пальто Афанасию. Он, как ты могла заметить, куда упитанней меня, и потому застегнулся на все пуговицы с превеликим трудом.
А тут у него вдруг случился насморк, поскольку он по неопытности (а может – из любознательности) поднялся в верхние слои атмосферы, а пальто – это тебе не Летучий Дом, в котором в случае резкого похолодания можно включить отопительную систему, даже и в условиях Крайнего Севера.
Вот, Афанасий, пролетая прямо над грядой серебристых облаков, взял да и чихнул. Пуговиц – как не бывало! Оторвались все до одной. Да не просто оторвались, а разлетелись в разные стороны, как фейерверк.
Одни из них попадали на землю, и люди, которые получили по макушке пуговицей, решили, что, вероятно, где-нибудь далеко в Америке смерч-торнадо налетел на пуговичную фабрику и унёс часть продукции на большое расстояние, как это случалось иной раз с коровами и автомобилями – я читал про это в газете.
А другие пуговицы полетели вверх. Некоторые даже развили третью космическую скорость и вылетели в открытый Космос. И попали в поле притяжения Топора, орбита которого как раз пролегала неподалёку. Ты читала про Топор, который с незапамятных времён обращается вокруг Земли на манер искусственного спутника? Ну, ничего, вырастешь большая – прочитаешь. Я читал в одной книжке – для взрослых.
В общем, мне уж никак не хотелось вот так взять, да и бросить моё верное пальто на произвол судьбы.
Но Страшные Дома, близ которых располагались гнездовья Разноцветных и Зеркальных Драконов, были довольно далеко. Без моего пальто, пешком, туда так просто не добраться.
И мы с Афанасием решили отправиться на Вересковую Пустошь вместе – в Летучем Доме.
Сперва я хотел просто попросить его у Афанасия на несколько дней в аренду. Но потом передумал: вдруг я, как это случилось с моим другом, по неопытности залечу невесть куда? В открытый космос – вряд ли, там нет воздуха, а у Летучего Дома и без того одышка, если нужда заставит лететь слишком быстро. Но, сбившись с курса, мы вполне могли попасть на Аляску, а там с воздухом никаких проблем, но тоже очень холодно. Случись мне чихнуть – кто знает, не оторвутся ли у Летучего Дома ставни, наличники, дверная щеколда, коновязь или, не дай бог – не снесёт ли у него крышу? Мало нам сложностей с Сундуком! Притом, Афанасию могло прийти в голову, что я подстроил это нарочно, от обиды за мои пуговицы. Да и вообще – отправляться в путешествие, полное опасностей и приключений, куда разумней вдвоём, а точнее – втроём, с Летучим Домом.

56. О принадлежностях для схватки с Драконом

Перед дорогой, сидя в мастерской Афанасия и готовясь к встрече с Разноцветным Драконом, мы немного поспорили, следует ли прихватить с собой оружие и доспехи.
Когда Сундук был в порядке, нам ничего не стоило попросить у него стальное копьё с остро заточенным наконечником, булатный меч дамасской стали, лук эбенового дерева с комплектом отравленных стрел и даже ружьё, заряженное серебряными пулями: а вдруг Дракон окажется не Драконом, а призраком Дракона?
Но с ремонтом Сундука дело явно затянулось, а рисковать было небезопасно.
Афанасий изрядно времени потратил, чтобы разыскать в сарае что-либо подобное булатному мечу или стальной кольчуге с забралом – так, кажется, он выразился. Но из подходящего нашёл лишь лопату без черенка, садовый секатор без пружины, нитяную сетку от детской железной кроватки, в которой спала его бабушка, когда была маленькой, и мясорубку без ручки и шнека, полную тщательно перемолотого садового мусора.
Мой же план был принципиально иным – я предпочитал действовать дипломатическим путём и хитростью, не преступая, однако, границ нравственности и гуманизма, и применять щадящие методы воздействия на похитителя. Поэтому, не оспаривая точки зрения Афанасия (насчёт доспехов и мясорубки), пока он возился в сарае в поисках недостающих деталей снаряжения, я положил в карман всего три небольших и безобидных предмета и принялся думать. Проигрывая различные варианты развития событий – сценарии, я пытался предусмотреть как можно больше неожиданностей. Конечно, невозможно предусмотреть всё. Всё – это немало, согласись. Но «как можно больше» – тоже немало. Однако я сразу понял, что основной моей задачей по прибытии на место будет отвлечь внимание Афанасия и ни в коем случае не допустить никаких боевых действий относительно невольного похитителя моего пальто. Поскольку целью нашей было – вернуть моё пальто щадящим способом, а вовсе не Победить Дракона.
И вот, мы запаслись провиантом, погрузили всё это в багажный отсек Летучего Дома (так Афанасий называл небольшой погребок под дощатым настилом, который ему пришлось спешно выкопать, когда однажды волею судеб его занесло на целое лето в заброшенную деревню, где не было электричества, а потому ни пылесосы, ни телевизоры, ни холодильники не работали, а где бы Афанасий стал хранить продукты в летнюю жару? – Ну конечно же в погребе, в деревне все так делают), заняли места в креслах возле окна и отправились в путь…

57. О том, как Иванов и Афанасий летели к логову Разноцветного Дракона

…Так, неспешно планируя на небольшой высоте, мы миновали Лес, в котором обитали во множестве Старые Барабы; вскоре впереди, за грядой песчаных холмов показались руины Полуразрушенного Замка, где в изобилии паслись полчища зелёных камнеедов – благо им было чем поживиться на отвалах строительного камня.
Как раз в этом самом Замке, кстати, и обитает наше Старое Доброе Привидение, Голубушка, о котором я ещё расскажу тебе много-много интересного.
С лаем и повизгиванием (на двадцать четыре голоса) – мимо наших окон пролетела небольшая стая собакоголовых змеев, взявшая курс на зюйд-зюйд-вест и вскоре скрывшаяся за горизонтом над просторами Моря-у-Которого-Нет-Другого-Берега.
Промелькнули внизу делянки, где не покладая рук, в поте лица своего трудились пятнадцать с половиной крепких, плечистых прособородов: они сидели кружком на огороженной лужайке, с немалым рвением начищали до блеска свои золотые ножницы и негромко пели, подставив солнечным лучам обильно колосящиеся просяные бороды – в ожидании начала уборочной страды.
Скорость нашего полёта значительно увеличилась, когда мы оказались наконец над Вересковой Пустошью.
Тёмно-зелёным ковром, усеянным редкими ярко-зелёными островками травяных лужаек, раскинулись перед нами просторы этого благословенного края, откуда рукой подать и до Земли Северных Болот. А уж Земля Северных Болот, Голубушка, это такое место… это такое место, о котором в двух словах не расскажешь. Даже и в ста словах не рассказать – как ни старайся, всё равно наговоришь ерунды, самому будет досадно. Ну, и до этого очередь дойдёт. А пока мы всё летели и летели в нашем Летучем Доме, а зелёнь внизу делалась всё зеленей и гуще, поскольку дело близилось к вечеру: солнце быстро опускалось за горизонт и вечерняя роса уже выпала на листья кустарников и трав, произрастающих в низинах и на дне оврагов.
Вскоре туманом заволокло и низины, и возвышенности, и долины, и холмы. Мы летели во мгле. Только изредка туман рассеивался, и далеко внизу виднелись редкие жёлтые и оранжевые огоньки: это светились окошки хижин, в которых год за годом, день за днём и минута за минутой медленно но неуклонно старели одинокие Молодые Барабы.
По нашим расчётам, путь до Страшных Домов предстоял долгий, но когда именно мы прибудем на место, никто не знал. А потому мы попросили Летучего Дома разбудить нас при необходимости, и отправились спать.

58. О сложностях с ночлегом на двускатной крыше и в прочих неудобных местах

При упоминании о ночном сне, нам с Ивановым внезапно сильно захотелось кушать. Иванов поставил на огонь сковородку, положил на неё масло и принялся разбивать яйца – разумеется, в мисочку, а не прямо на сковородку. А я почистила луковицу и стала резать её на тоненькие кружочки. Но это нисколько не мешало Иванову рассказывать, а мне слушать.
– По правде говоря, мы никуда не отправились, – продолжил свой рассказ Иванов, – поскольку отправляться было некуда. Разве что, постелить простыни и уложить подушки прямо на холодной жестяной крыше. Или, скорчившись и поджав коленки, пристроиться в погребе.
Но крыша у Летучего Дома была двускатная, притом – довольно крутая. Чтобы мы во сне не свалились с неё на землю с большой высоты, Летучему Дому пришлось бы сильно накрениться на бок, придав одному из скатов горизонтальное положение, да так и лететь всю дорогу. А мы уж никак не хотели подвергать нашего верного и преданного друга таким мученьям, хоть бы он и был домом, а не человеком или домашним животным. Попробуй-ка сама, Голубушка, шесть-семь часов подряд, глубокой ночью, согнувшись в три погибели под углом в 45 градусов, лететь невесть куда, в то время как у тебя на крыше спят себе сном младенцев два здоровенных балбеса, которым и дела нет до твоих страданий.
Ну а погреб по самую крышку оказался забит принадлежностями для битвы с Драконом. В ящике лежали упомянутая мясорубка, настенное зеркало из передней моего дома (то самое, в которое ты так любишь смотреться, когда у тебя хорошее настроение), жестяной рупор для ведения дипломатических переговоров, два с половиной дротика с резиновыми присосками – за неимением лука и стрел, серебряная чайная ложечка (за неимением серебряной пули), в качестве упреждающего орудия устрашения Афанасием был выбран дочиста обглоданный собаками свиной череп на палке, который, Голубушка, я как-то нашёл на пустыре неподалёку от твоего дома. «Это был твой собрат! И тебя ждёт такая же страшная участь, если ты не покоришься мне и не уступишь моему пожеланию! Отдай, отдай мне пальто моего друга, или я накажу тебя!» – эту речь Афанасий заготовил и выучил заранее, на сулучай, если свиным черепом на палке нам придётся воспользоваться согласно намеченному плану…

59. О Летучей Горе

…Мы так и не выбрали подходящего места для ночлега и уснули сидя в наших креслах. Только, разумеется, сняли перед сном ботинки. Я предложил Афанасию сделать это, поскольку – это что ж за свиньёй надо быть, Голубушка, чтобы улечься спать прямо в ботинках, как некоторые. Плохо же ты о нас с Афанасием думаешь...
Тут Иванов поднял голову от мисочки со взбитыми яйцами и увидел, что глаза у меня покраснели, а по щекам бегут слёзы (лук попался очень едкий, хотя торговка, у которой я его покупала, клялась, что лук у неё «сладкий как мёд»).
– Ну, – огорчился Иванов, – только этого нам не хватало. Не собралась ли ты заплакать? Однако, знаешь ли, предлагать тебе даже мою большую вместительную шляпу – только тратить время даром. Всё равно потечёт через край. А Моря-у-Которого-Нет-Другого-Берега, к несчастью, нет в моём саду, оно далеко – на краю Вересковой Пустоши.
– Мне надоели твои глупости! – Глаза сильно щипало, а я даже не могла вытереть слёзы – руки у меня были испачканы луковым соком: «Море-у-Которого-Нет-Другого-Берега», «Река, у которой нет ни истока, ни устья, ни русла», а ещё – «Гора, у которой нет ни подножья, не склонов, ни вершины», «Дети, которые слушаются маму с папой», «Книжка, у которой нет ни начала, ни конца», «сладкий лук» – всё это враньё, потому что так не бывает.
– Ну, насчёт горы – тут ты совершенно права. Гора, у которой нет подножья, склонов и вершины – это ровное место. А вот гора, у которой нет только подножья – такая гора есть. Да это просто Летучая Гора, я много раз видел её курсирующей над Вересковой Пустошью.
По неопытности её можно спутать со снеговой тучей. Но, в отличие от тучи, из неё никогда не сыплется снег. Поскольку снеговая шапка на вершине этой горы расположена наверху. И чтобы снег стал падать на землю, горе пришлось бы перевернуться вверх ногами. А летать над Вересковой пустошью вверх ногами просто неприлично, разве это не очевидно? Если бы тебе, Голубушка, вздумалось полетать, скажи честно: испытывала бы ты психологический и социальный комфорт, порхая над двором, в котором ты выросла, или над Городским Садом, где гуляют мирные обыватели вверх ногами?
Кстати, не смейся. Это ничего, что пропущена запятая. Так даже правильней: ведь если бы ты и вправду летала вверх ногами над головами мирных обывателей, то относительно тебя мирные обыватели тоже прогуливались бы вверх ногами. Теория относительности полна парадоксов. А Море-у-Которого-Нет… Впрочем, сейчас я тебе расскажу, как это случилось.
Слушай.

60. О неотъемлемой составляющей личности человека (или чучелы, например)

– Как-то раз в гости к Гансику Великану пришла в гости одна чучела. Знаешь, Голубушка, имя этой чучелы я до сих пор никак не могу выучить наизусть – такое оно длинное. Постой-ка, я записал его на бумаге, сейчас поищу. – Иванов принялся перекладывать с места на место кипу толстых амбарных книг, на страницах которых он обычно записывал разные интересные истории, а также – хозяйственные расходы.
– Это – «История жизни Летучего Дома», – приговаривал он, просматривая заголовки на обложках, – это «История о том, как появились Страшные Дома», а вот это – «Про Старуху Селимуру Семикару»... Куда же она подевалась?
– Иванов, – сказала я, – среди такой горы бумаг ты сроду не найдешь какую-то маленькую бумажку, на которой ты записал имя чучелы. Брось, не так уж это важно.
– Нет-нет, как это неважно? – пробормотал Иванов, продолжая перебирать амбарные книги. – Имя – это неотъемлемая составляющая личности человека… или чучелы, например. Хотел бы я посмотреть, Голубушка, на выражение твоего лица, если бы я, предлагая прогуляться со мной по моему саду, назвал бы тебя, допустим, Катенькой. Или Настенькой. Хотя в этих именах, уж поверь мне, нет ничего зазорного. Уверяю тебя, среди девочек, которых так зовут, есть очень даже симпатичные. А иной раз настоящие красавицы. Но ты… Помню-помню, что ты ответила мне, когда я как-то по рассеянности назвал тебя Илларионом Мефодьевичем. А ведь Илларион Мефодьевич – вовсе не какой-нибудь душегуб или маньяк-убийца, а всего-навсего дедушка Афанасия, прекрасной души человек. Сейчас, подожди-ка!.. Поверь, мне совсем не трудно будет отыскать это имя – на обложке амбарной книги, в которой оно записано, так и написано: «Имя чучелы, имя которой я позабыл».
– Но даже если ты с легкостью найдешь нужную книгу, – возразила я, – тебе долго придется искать в ней среди разных историй это имя, а мне скучно сидеть и ничего не слушать.
– Ничего-ничего, – снова пробормотал Иванов, – попей пока чаю, и… и потом: с чего ты взяла, что в той амбарной книге, которую я ищу, записаны какие-то истории? Там нет никаких историй. Я же сказал тебе: в этой книге записано имя чучелы, которое я никак не могу запомнить. А больше там ничего нет. Постой-ка, вот она! – Иванов снял с полки самую большую и самую толстую амбарную книгу из всех, что у него были.
Он открыл её и начал читать вслух…

Глава 61. Про Имя чучелы, имя которой Иванов позабыл


62. Об экологическом балансе на территории Евразии

– Иванов, – сказала я, – мне кажется, с главой № 61 что-то не то. Она какая-то… как бы очень короткая.
– Чего уж там! – мрачно пробурчал Иванов. – Говори прямо: её вовсе нет в книжке. Так – одно название.
– Но почему? – удивилась я. – Может быть, редактору не понравился стиль, в котором она написана? Не было ли в ней призывов к насилию или межнациональной розни? А быть может, избави боже, в ней мы выдали какие-нибудь государственные тайны, про которые ты не знал, что это тайны? Ты, помнится, жаловался мне, что с тайнами у тебя проблемы.
– Тайны-тайны! – снова пробурчал Иванов. – Редактор сказал, что, включив в книжку эту, на мой взгляд, очень талантливо написанную главу, мы все совместными усилиями нанесём большой вред лесной промышленности нашей страны и нарушим экологический баланс на территории Евразии на несколько столетий вперед. Леса! – пояснил он, видя моё недоумение. – На изготовление бумаги идёт древесина. А чтобы напечатать целиком имя чучелы, имя которой я забыл, понадобится слишком много бумаги. И зачем только я потратил столько времени, чернил и целую амбарную книгу, старательно записывая его под диктовку? Помню, это заняло сто пятьдесят шесть долгих зимних вечеров. Всё это время я провёл на Вересковой Пустоши вместе с чучелами, которые диктовали мне это имя по очереди, сменяя друг друга как солдаты на посту. Как же мне теперь будет стыдно перед ними. Выходит, их труд тоже пропал даром. А бедные дети?!! – Иванов даже встал и заходил по комнате. – Да-да, – закивал он головой, – те самые дети, которым купят в подарок эту книжку! Они никогда-никогда не узнают, как звали…
– Послушай, Иванов, – перебила я его, – пожалуйста, не огорчайся так сильно. Быть может, когда-нибудь потом ты издашь это имя в виде приложения, отдельной книгой. Ну, пусть небольшим тиражом и мелким шрифтом. К тому времени, как тебе удастся это сделать, дети, которые сейчас читают нашу книжку, подрастут и научатся читать книжки, напечатанные для взрослых. А пока, по-моему, им куда интересней узнать, почему Море-у-Которого-Нет-Другого-Берега так называется.
– Да, – немного подумав согласился Иванов, – пожалуй, ты права. Так слушай же. Кстати: а ты любишь играть в прятки? Давай как-нибудь на досуге попробуем? Или – прямо сейчас. Чур, я вожу!..
Предложение показалось мне заманчивым. Иванов закрыл глаза руками и принялся считать. А когда я спряталась в чулане, за футляром от контрабаса, начал свой рассказ.

63. О том, как Чучела-Имя-Которой-Иванов-Позабыл пришла в гости к Гансику

…Чучела-Имя-Которой-Я-Позабыл как-то пришла в гости к Гансику Великану – поиграть в прятки.
Чучеле очень нравилось прятаться – ведь она такая маленькая: залезет в напёрсток Гансиковой няни и сидит там тихо-тихо. А Гансик ходит, ходит по детской – то под кроватку заглянет, то в шкаф с игрушками, а то за няниной широкой юбкой поищет. А больше спрятаться некуда – так думает Гансик.
Но и Гансику очень нравилось прятаться – он ведь тоже маленький. Закроет глазки ладошками и кричит: «Я спрятался! Я спрятался, меня не видно! Ни за что не найдёшь!».
Но в тот раз няня Гансику книжку читала. И картинки показывала. Гансик сидел смирно на своём низеньком стульчике (высотой с кухонный буфет) и внимательно слушал.
И Чучела сидела смирно – на кедровом орешке (величиной с хлебную горбушку).
В книжке рассказывалось что Земля – круглая и как это проверить: надо отправиться в кругосветное путешествие по морю, и если плыть долго-долго, то обогнёшь Землю и приплывёшь туда, откуда начал своё путешествие, только с другой стороны.
Ты, вероятно, помнишь, Голубушка, что неподалёку от Вересковой Пустоши было Море, до которого чучелы прокопали длинные удобные канавки, чтобы выливать туда из шляп наплаканное за день (или за час, а бывало – что и за минуту).
Правда, не так велико было это Море. Гансик-Великан перепрыгивал его в три шага и уверял, что это вовсе не море, а след от охотничьего сапога его Дедушки-Великана, в который он, Гансик, вылил водичку из своего ведёрка, чтобы попускать лодочку.
А Гансик – он такой: играет-играет, тут няня позовёт ребёнка обедать – скушать тарелочку супа величиной с надувной бассейн для малышей (а ведь Гансик – он тоже малыш, никак не скажешь, что он большой мальчик, верно?); котлетку размером с бабушкину пуховую подушку, только, конечно, без наволочки в розовых цветочках; чашечку киселя высотой с ведро (только у ведра ручка сверху, а у Гансиковой чашечки – сбоку, как и положено, потому что по-другому – пить неудобно).
А напоследок – конфету. Обыкновенную – с кирпич, не больше. Только, конечно – не такую твёрдую и невкусную, а настоящую: сверху шоколад, внутри – помадка.
Убежал Гансик обедать, а лодочку свою позабыл. Там, на морском берегу, она и осталась…

64. О том, что легче отличить друг от друга, чем рангоут от такелажа, а гюйс от клотика

…И вот, как только Чучела-Имя-Которой-Я-Позабыл вернулась на Вересковую Пустошь, она немедленно рассказала о том, что услышала.
Море – под рукой. Ну как можно упустить случай проверить, действительно ли то, что написано в книжках – правда?
У меня, Голубушка, по правде говоря, часто возникало сомнение: всё ли, что написано в книжках – правда? Разумеется, я не имею в виду сказки. Когда на обложке написано «сказки», понятное дело – в такой книжке могут быть напечатаны какие угодно сказки. Ну а вдруг это учебник? Или инструкция, к швейной машине, например? Я предпочитаю, раз уж есть возможность, – взять, да и проверить. Что тут плохого? Это вовсе не означает, что я собираюсь оскорбить автора недоверием. Автор может и заблуждаться, но я-то здесь при чём?
Вот и чучелы таковы, а потому все, как одна, только-только услыхав, что Земля имеет форму шара, и что проверить это можно совершив кругосветное путешествие по морю, закричали «ура» и принялись подбрасывать в воздух шляпы. Причём некоторые принялись подбрасывать одновременно две или три шляпы. И это не считая тех, что подбрасывали одновременно шляпы и ботинки, так как подбрасывать и несколько шляп, и ботинки одновременно – весьма затруднительно. Стоит ли упоминать, Голубушка, о тех чучелах, которые собрались было подбросить в воздух чайники со свежезаваренным чаем, что было бы весьма расточительным: ведь с чайников могли свалиться крышки, и весь свежезаваренный чай, таким образом, вылился бы прямо на пол.
Чучелы, Голубушка, безмерно обрадовались, что Гансик позабыл на берегу Моря простую лодочку, а не фрегат – судно с полным парусным вооружением, несущее на всех мачтах прямые паруса, а на бизань мачте дополнительно – косой; или стаксельную шхуну, вооруженную вместо триселей стакселями. Поскольку научиться отличать одно весло от другого гораздо легче, чем рангоут от такелажа, а гюйс от клотика.
Но на берегу Моря, Голубушка, лежала, с креном на правый борт, маленькая игрушечная лодочка, а не трёхмачтовый бриг «Почему нет?» размером с паром, который курсирует через пролив Ламанш и, как говорят, перевозит с берега на берег даже пассажирские поезда.
Поэтому чучелы поскорее бросились к ней, расселись по скамейкам, взялись за вёсла и принялись грести ими изо всех сил. И, знаешь ли, Голубушка, уже к без двоеточия вопросительный знак судно оказалось в воде по самую ватерлинию.
Правда, случилось это лишь потому, что чучелы, которым не хватило места в лодке, немедленно расплакались от огорчения и обиды, а всё наплаканное принялись выливать из шляп прямо в Море. Не бегать же им было далеко-далеко к своим канавкам с тяжёлыми шляпами, полными слёз?
Тут уж чучелам, которые сидели на вёслах, оставалось только грести покрепче, и вскоре они вместе со своим судном (как и положено по законам физики) скрылись за горизонтом.
Только Гансику из окошка детской ещё долго-долго была видна его лодочка.

65. О причинно-следственной связи причин и следствий плача без причины

Так чучелы гребли, гребли – в надежде, что вот-вот доберутся до того места, где Земля закругляется, и лодка сама поплывет с водяной горки вниз и благополучно пристанет к другому берегу Моря.
Однако чучелы, которые остались на берегу, понятное дело, горько плакали: их не взяли в путешествие!
Но когда лодка исчезла из виду, их обуял смертельный ужас. Полагая, что лодка утонула, все оставшиеся чучелы зарыдали так отчаянно, что даже позабыли о своих шляпах: огромные слёзы величиной с лампочку для концертной люстры падали в волны прибоя непрерывной чередой. Вода в море всё прибывала и прибывала, и поскольку оба берега моря – и этот и другой – были пологими, то море принялось разливаться всё шире и шире – тоже, Голубушка, представь, по законам физики!
А путешественницы плыли, плыли, но другого берега всё не было видно. И они гребли ещё усерднее.
Но чем дольше они не возвращались назад, тем горше плакали чучелы, оставшиеся на берегу.
А чем дольше они плакали, тем больше в море делалось воды, тем шире оно разливалось в разные стороны, и тем дальше оказывался Другой Берег. Скажи, пожалуйста, Голубушка (Иванов подлил мне горячего чаю в свой стакан), ну можно ли добраться до того, что исчезает раньше, чем появляется?!!
Мы помолчали в раздумье. Чтобы несколько разрядить внезапно возникшую тягостную паузу, я решила перевести разговор из философического русла в этическое.
– Ну, ну, Иванов, – заинтересованно спросила я, – и чем же всё это кончилось? Как же чучелам удалось вернуться на Вересковую Пустошь? Я надеюсь, они не погибли от усталости и лишений там, среди морских просторов, где бушуют штормы и штили, а также дуют бризы и цунами?
Тут Иванов посмотрел на меня загадочно, потом приложил ладонь ко рту и прошептал мне прямо в ухо: «Я открою тебе удивительную тайну. Чучелы – бессмертны...». …Ну, а что касается цунами, – продолжил он обычным голосом, – то, Голубушка, могу тебя заверить, что они все разом перестали дуть, пришедши в полное изумление от мужества и отваги, которую проявили маленькие путешественницы. А чучелы – что ж, чучелы благополучно добрались в конце концов до… если мне не изменяет память, то как раз до Площадки-для-Игры-в-Мяч. С другой стороны. Да, именно так. Земля-то, Голубушка, как известно, имеет форму шара. Не станешь же ты оспаривать это? Вот Море всё разливалось, разливалось, разливалось и – так доразливалось вокруг всей Земли. Ну, не так, чтобы совсем вокруг всей Земли, это понятно. Кое-где осталось довольно сухо. Взять хотя бы Килиманджаро. Или там Памир. В тех краях, особенно в районах снеговых шапок, никто вообще ничего заметил. Это потому, – уточнил Иванов, – что некоторые чучелы, буквально не успевая сушить мокрые шляпы, принялись, как это ни печально, плакать прямо на пол, и потому не выливали наплаканное в Море или в специально вырытые канавки. Ну а когда путешественницы в лодке доплыли наконец до Площадки-для-Игры-в-Мяч (хотя бы и с другой стороны), плакать кому-либо, понятное дело, не было причины. Подумай-ка сама, хорошее ли это дело – плакать без причины? А?
Я была не вполне согласна с Ивановым на этот счёт. Уж лучше потихоньку, никому не говоря, поплакать без причины, чем громко, горючими слезами плакать по причине.
Но, размышляя о причинно-следственной связи причин и следствий плача без причины, я невольно вспомнила и о причине, послужившей развитию нашей беседы про то, почему у Моря-у-Которого-Нет-Другого-Берега нет другого берега. То есть – о свинье, ботинках, а следом и о Разноцветном Драконе. Мне прямо-таки не терпелось узнать: как удалось моим друзьям вернуть утраченное пальто посредством мясорубки без шнека…

66. О домах, в которых не страшно

– Похоже, на дворе зима.
Иванов стоял возле окна, приоткрыв занавеску и глядя в заснеженный сад.
Золотистый месяц, окружённый ясными звёздочками, стоял над садом, излучая тихое сияние. На ветвях яблонь и кустах сирени под окном лежал снег.
А в доме Иванова было тепло. А главное – не страшно. А чего бояться?
Я так и сказала Иванову:
– Хорошо, что у тебя есть твой дом. В доме – не то что в лесу или в пустыне. Чего тут бояться?
– Ах, Голубушка, – Иванов с сомнением покачал головой, – это смотря по тому, что за дом. Есть такие дома, что уж лучше попасть в тайгу, битком набитую свирепыми медведями-шатунами и уссурийскими тиграми, чем в такой дом.
– Ну, я не про такие дома, где коварные злодеи сидят и обсуждают замыслы своих кровавых преступлений. Или – где много крыс. А если в доме никого нет, кроме тебя и твоих друзей, а двери крепко заперты, и все соблюдают правила пожарной безопасности и пользуются газовыми приборами в соответствии с инструкцией – чего там бояться?
– Э, Голубушка, ты, к счастью, ни разу не побывала в Страшных Домах, хотя бы в одном из них. Хотя – что один, что несколько – тут нет особой разницы. А вот мы с Афанасием, благополучно вернув моё пальто, на обратном пути – когда казалось, что все опасности уже миновали, – попали в самую настоящую ловушку.
– Так рассказывай поскорей, – попросила я, – а то, не успеешь оглянуться, как весна настанет, и мы опять будем гулять по саду и беседовать о жирафах. А я так и не узнаю, чем кончилась история с твоим летательным пальто и Разноцветным Драконом.
Иванов сел в кресло подле очага и принялся рассказывать.


67. Загадочный сон Иванова, разгадку которого вам не найти в этой книжке

– Дело в том, Голубушка, что незадолго до рассвета мы с Афанасием крепко спали. А Летучий Дом летел себе и летел – ровно и плавно, выдерживая оптимальную высоту и скорость. Как вдруг я внезапно проснулся – так, будто вовсе и не спал. Я открыл глаза и с удивлением обнаружил, что нахожусь у себя дома, вот тут – на диване, под головой у меня моя бархатная подушка, а на столе горит моя зелёная лампа. Почему я оказался здесь? Что происходит? Я встал с дивана, но меня смутило, что мне вовсе не хочется не только спать, но даже и потянуться как следует или протереть глаза. Я огляделся – всё было обыкновенно, как всегда: тлели угли в очаге, тикали часы, на столе валялась моя амбарная книга с незаконченным рассказом «О том, как мы с Афанасием побывали в Страшном Доме».
Но что-то беспокоило меня – некое невнятное ощущение, будто я забыл нечто очень важное, и никак не могу, а даже и не хочу, никак не хочу вспомнить.
Мне пришло в голову поставить чайник.
Я направился в кухню, но в передней был немало поражён: моё пальто, утраченное мною при столь трагикомических обстоятельствах, висело на крючке как ни в чём не бывало.
Я потрогал его рукава и убедился в наличии всех пуговиц; потом засунул руку в карман, чтобы проверить – не растерялись ли во время полёта Дракона полезные вещи, которые я имел обыкновение хранить в карманах пальто. Но там, к моему великому огорчению, было пусто.
Однако неожиданно в самой дальней глубине, в складках ткани я нащупал какой-то предмет. Но только было я собрался вынуть его и рассмотреть, что это такое, в дверь внезапно постучали. Я вздрогнул от неожиданности, но успел зажать в кулаке то, что обнаружил. «Кто там?» – спросил я, отпирая дверь свободной рукой. «Ты что, спятил? Очнись! – вдруг услышал я как сквозь сон громкий и взволнованный голос Афанасия. – Ты что, совсем спятил?» Вдруг в открытую дверь ворвался стремительный вихрь холодного воздуха и я, совершенно потрясённый, увидел за порогом уходящую далеко вниз чёрную бездну, полную беззвучно мерцающих огоньков. Прямо у самых моих ног промелькнул шпиль старинной башни, затем черепичная кровля высокого здания и перила смотровой башни, замелькали слабо светящиеся окошки с частыми переплётами, и в тот же миг я упал назад, и крепко стукнулся бы, если бы Афанасий меня не поддержал.
– Ты что, спятил? – повторил он, поднимая меня с пола.
Я огляделся: два потёртых кресла, маленький откидной столик, три окошка и хлопающая от ветра дверная створка – вот что я увидел, придя в себя. Несомненно, мы по-прежнему находились внутри Летучего Дома и летели к логову Дракона.
– Так это был сон? – удивился я.
– Положительно, ты спятил, дорогой друг, – пробормотал Афанасий, крепко-накрепко запирая дверь изнутри на прочную задвижку. – Никогда не замечал, чтобы с тобой случались приступы сомнамбулизма.
– Да что же здесь произошло, о тысяча мороженных китов и дохлая каракатица!? (при Афанасии мне иной раз случалось и крепко выругаться, он ведь ,всё же, не девочка).
– Это тебя надо спросить...
...«Я открыл глаза, – рассказал мне Афанасий, когда мы оба немного успокоились, – и увидел, что ты стоишь перед настежь распахнутой дверью и, похоже, собираешься выйти немного проветриться. С учётом того, что мы находились в тот момент на высоте примерно пятидесяти метров над землёй, твоё намерение показалось мне неразумным...»
Я заметил, Голубушка, что на моём друге, что называется, лица нет. Он налил мне горячего чаю, и только тут я почувствовал, что страшно замёрз. А протянув руку к стакану, я понял, что предмет, найденный мною в кармане приснившегося пальто, как ни странно, продолжает пребывать в моём сжатом кулаке.
– Передай мне, пожалуйста, сахарницу, – попросил я Афанасия, – и, если не трудно, достань из погребка банку малинового варенья: некстати было бы простудиться в такой ответственный момент.
Пока Афанасий со свечкой в руке шарил в погребке в поисках варенья, я поскорей разжал кулак.
Кем, почему мне был послан этот подарок судьбы?..

68. О «братьях наших меньших»

…Пока мы обсуждали моё странное сновидение, за окном быстро светлело – солнце уже показало из-за отрогов Дальних Гор свои первые лучи. Тут мы по некоторым признакам догадались, что уже продолжительное время не летим, а висим в воздухе: Летучий Дом покачивался, как лодка на лёгких волнах.
Мы открыли окна и выглянули вниз.
С высоты птичьего полёта нам хорошо было видно, что Страшные Дома остались позади по курсу, а почти под нами – немного северо-восточнее – среди островерхих полупрозрачных скал стоит странное округлое сооружение, сложенное из таких же полупрозрачных, как кварц, огромных каменьев – каждый размером не менее куска туалетного мыла, которым ты, Голубушка, моешь руки перед едой и после того, как поиграла с кошкой.
– И совсем не обязательно насмешничать, – посоветовала я, – мне не только много раз случалось гладить кошку, в отличие от тебя. Я часто играю с моей кошкой, каждый день. Но почему бы и не помыть руки после игры с животными? Мало ли где они таскаются. Вот если бы они мыли лапы с мылом после того как гуляют по улице босиком (а то и залезают в мусорные бачки, будто их дома не кормят, и чем-то там с аппетитом хрустят и чавкают), тогда и у нас, людей, не возникало бы необходимости мыть руки каждые пять минут. С «братьями нашими меньшими» столько хлопот, а с «сёстрами» – и того больше!
– Да разве я против? Я, например, тоже хорошо помыл руки с мылом после того как погладил Разноцветного Дракона и даже немного поиграл с ним.
– Ты гладил Дракона? Прямо по разноцветной чешуе?
– Нет, наискосок. Если гладить прямо, можно оцарапать руку: у драконов кончики чешуи не круглые, как у рыб, а остренькие, крючочком. Перед тем как погрузиться в зимнюю спячку, драконы уходят в лес или рощу и там катаются и валяются по толстому слою сухой осенней листвы. А потом, в шубке из красных, жёлтых и светло-коричневых листьев укладываются в своем логове спать до весны. Ну, кроме Снежных Драконов, разумеется. У тех всё наоборот…
За окном, будто специально, густыми хлопьями повалил снег. Не прошло и пяти минут, как он совершенно залепил стёкла, так, что в комнате стало как в снежной пещере.
Я поплотнее закуталась в толстый плед Иванова и сидела в нём, как сонный Дракон в своем коконе из душистых осенних листьев.
Так я дремала в углу дивана, а Иванов продолжал свой рассказ.

69. О пренебрежении Драконом экологической целесообразности

…Так вот, Голубушка, мы поняли, что логово Разноцветного Дракона – перед нами. Точнее – почти под нами.
Ты спросишь, почему я был так уверен в этом? Да очень просто. Всё, ну всё вокруг – до самых Страшных Домов на юго-запад и почти до горизонта на прочие стороны света – было удивительно бесцветным, тусклым, местами полупрозрачным.
Похоже, Дракон не отличался особой рачительностью в отношении продуктов питания: жрал, что поближе, не задумываясь о собственной экологической безопасности (нет бы ввести цветосевооборот в своём хозяйстве). И только если рядом с домом уж совсем нечем было поживиться, ленивец заставлял себя приподнять хвост с мягкой лежанки из прелых, посеревших до прозрачности листьев и отправиться на промысел. А перекусив, веселился до упаду, радуя глаз всем встретившимся на пути. Правда, мало кому приходилось встретиться на пути веселящегося Дракона: не в его правилах было улетать слишком далеко от своего логова. Почуяв, что силы уходят, чешуя тускнеет, а кувыркаться и размахивать сверкающим на солнце хвостом всё труднее и труднее, Дракон, продолжая какое-то время выделывать пируэты в воздухе, в то же время неуклонно приближался к дому. А там чаще всего падал в полном изнеможении возле входа – поблёкший, лишившийся былого великолепия, поскучневший и сонный. И так – из года в год, изо дня в день, из мига в миг, а возможно даже – из вечности в вечность.
Надо сказать, Афанасий в связи с нашей кампанией отложил ежегодный косметический ремонт Летучего Дома, и Дом выглядел более чем непривлекательно: посеревшая от времени дощатая обшивка, ржавая жестяная крыша, потрескавшиеся ставни, грязные стёкла в окошках. Маловероятно, чтобы дизайн фасада нашего доброго друга и помощника привлёк внимание чудовища. Но на всякий случай мы опустились за ближайшей серой скалой, на площадку, покрытую серебристо-серой пылью, усеянную кучками серого песка, поросшую местами серой же, низкой и нездоровой травой.
– Знаешь что, – сказал я Афанасию, когда мы, выйдя из Летучего Дома и оставив его греться на солнышке, сели на клубки спутанной травы у подножия скалы, чтобы посовещаться, – знаешь что, я думаю, сперва следует произвести разведку. Есть ли смысл вот так, сразу надевать доспехи, вооружаться дротиками и мясорубкой, кричать в рупор угрозы и размахивать перед входом в логово свиным черепом на палке? Быть может, Дракона нет дома. Например, он пасётся где-то неподалёку, и не мы его, а он нас застанет врасплох. Давай я схожу на разведку, а ты прикроешь тылы? Заодно пересчитаешь дротики, протрёшь тряпкой череп, повторишь текст устрашающей речи…

70. О подходе Иванова к экипировке, и о сложностях с азимутом

…Я говорил столь убедительно, Голубушка, что Афанасий даже не стал спорить. Притом, своими дальнейшими действиями я с лёгкостью доказал, что нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти.
Под завистливыми взглядами моего друга я проделал следующее. Во-первых, вывернул свою красивую куртку наизнанку – подкладка у неё была такая потёртая и застиранная, что цвет её невозможно было определить даже с помощью современного спектрографа. Во-вторых, я намазал свои коричневые ботинки свечным воском и густо посыпал пылью.
В-третьих, Голубушка, к великому изумлению Афанасия, я умылся, а потом прямо с земли набрал в горсть точно такой пыли и окунул туда своё только что умытое лицо. Пыль отменным образом сделала мою физиономию совершенно непривлекательной – в смысле цветовой гаммы, но, на мой взгляд, присущего мне обаяния от подобной процедуры моё лицо не утратило.
Особенно доволен я остался тем, что интенсивный цвет обильной растительности на моих щеках и подбородке был теперь надёжно защищен от посягательства алчного Дракона. Перспектива в моём возрасте выглядеть глубоким стариком с седой бородой, хоть бы даже и поседевшей после встречи с Драконом (что служило бы мне оправданием), никак не радовала.
Такой способ экипировки называется мимикрическим, поскольку я стал похож на облезлое огородное чучело и вряд ли теперь представлял повышенный интерес для нашего лакомки.
Зато на голову я надел бумажную шапочку, которую мне вручили в качестве приза – как победителю в викторине «Хочу всё знать», в Городском Саду, на Празднике Полезных Знаний. В отведённые три минуты я задал ведущему сто восемьдесят шесть вопросов – насчёт того, что бы я был не прочь у него узнать. За это мне подарили кошмарную бумажную шапочку. Я даже не рискую тебе её показать, Голубушка. Ты можешь испытать во мне глубокое разочарование, узнав, что я не только не выкинул её немедленно в ближайшую урну, но и хранил несколько лет. Вот она и пригодилась. Видишь, как я предусмотрителен. А ты всякий раз удивляешься, почему это к твоему приходу у меня в запасе всегда есть и баранки, и малиновое варенье, и чай с сахаром, в какой бы день, час, год и век ты не заявилась без предупреждения.
– Можно подумать, что в твоём доме – здесь, в пустынной местности, вдали от городской суеты и цивилизации, есть телефон! В этих краях даже ни одна мобильная сеть не работает. Не посылать же к тебе почтового голубя с запиской: «Приду в следующий четверг в без точки с запятой скобка. Твоя Голубушка»? Как, позволь тебя спросить, я объясню голубю, где ты живёшь? Если даже я заблудилась, когда ты, в первый раз пригласив меня в гости, нарисовал мне карту, по которой я должна была разыскать твой дом. Но, точно следуя проложенному тобой маршруту, попала на территорию цементного завода, где меня чуть не съели сторожевые собаки. А это тебе не Собакоголовые Змеи, пустой банкой от варенья от сторожевых собак не откупишься.
– Ах, Голубушка, но это лишь потому, что я, рисуя карту, перепутал параллели с меридианами. Если в процессе урока учитель съедает наглядное пособие, как тут обойтись без недоразумений? Кстати, о наглядных пособиях… – Иванов протянул мне очищенный мандарин и продолжил…

71. О цветочках, зайчиках, маленьких крокодилах и шляпе огородного чучела, похищенной из сада Иванова

…Итак, Голубушка, я экипировался описанным способом, оставил Афанасия пересчитывать дротики, и крадучись вылез из-за скалы на площадку перед логовом, аккуратно засыпанную мутными гранёными кристаллами довольно правильной формы. Некоторые из них лежали на дне глубокой дождевой лужи, натёкшей в углубление меж скалами, и казались совершенно прозрачными.
Я воспользовался моментом и, пока Дракон не обнаружил моего присутствия, поднял несколько из них и внимательно рассмотрел. Каково же было моё изумление, когда я понял, что невзрачные камешки, валяющиеся у меня под ногами и на дне грязной лужи – суть объедки, то есть – то, что осталось от россыпей обглоданных Драконом самоцветов: рубинов, сапфиров, изумрудов, гранатов, амарантов, гематитов, цирконов, хризолитов, хризопразов, бериллов, смарагдов, яхонтов, халцедонов и даже, кажется, бриллиантов величиной с гусиное яйцо.
На несколько мгновений я даже усомнился: а сработает ли мой тщательно продуманный план? Я, Голубушка, пока не посвятил тебя в свой замысел, но – всему свое время.
Однако – пути назад у меня не было. Я прокрался незамеченным ко входу в логово и потихоньку заглянул внутрь. Дракон был там. Он лежал в углу просторного полупрозрачного помещения на груде совершенно, на мой взгляд, отвратительного грязно-серого тряпья, испещрённого пятнами невнятной окраски, в которых, впрочем, иной раз угадывались какие-то знакомые очертания. Например, я отчётливо различил на поверхности линялой тряпки, прикрывавшей кончик хвоста чудовища, контур кораблика с парусами. И там, и там я опознавал в блёклых пятнах то цветочек, то зайчика, а то и маленького крокодила. Через несколько мгновений я понял, что бесцветный ворох упаковочной стружки – на самом деле мятые, самопроизвольно завязавшиеся в сложные узлы ленты и шнурки.
Несомненно, Голубушка, Дракон почивал на горе безнадёжно испорченных чучельных шляп, которые он, вероятно, потихоньку таскал с Вересковой Пустоши уже много лет подряд.
Каково же было моё удивление, когда в изголовье мирно спящего Дракона я обнаружил ни что иное, как собственную шляпу. Я-то был уверен, что её унесло ветром с тряпичной головы огородного чучела, которое стояло в моём саду для отпугивания хищных птиц, которые охотились за моими кротами, которых я на ту пору взялся разводить по научному методу дедушки Афанасия. Именно тогда Алексеи Ивановичи и одолжили мне свою шляпу, на которую наступил слон, чтобы я мог экипировать моё чучело по правилам.
Озарение случилось со мной: неужто Дракону случалось навещаться в мой сад, пока меня не было дома, и красть у меня полезный хозяйственный инвентарь? Теоретически в этом не было ничего невероятного: если чучелы, зайдя за веник, без труда попадали прямиком на Вересковую Пустошь, то почему бы Дракону не воспользоваться для этой цели дворовой метлой, которую я держал в незапертом сарае?

72. О гуманитарной миссии и пищевой ценности новогодней хлопушки

…Дракон, однако, почувствовал присутствие постороннего: слабо светящаяся чешуя пошла лёгкими переливчатыми волнами, кожистые серебристые веки дрогнули, кончик хвоста позеленел и волнительно запульсировал. Я не мог более терять время. А потому вынул из кармана первый предмет, из захваченных мною для установления дружеских контактов.
Я взял его в левую руку, поднял высоко над головой и дёрнул за верёвочку. Раздался хлопок, и – в воздухе закружились и запорхали тысячи разноцветных бумажных кружочков конфетти. Как ты догадалась, Голубушка, в руках у меня была обыкновенная новогодняя хлопушка.
Дракон вздрогнул и приоткрыл один глаз, в выражении его морды прочитывалось удивление. Затем он открыл второй глаз и некоторое время внимательно оглядывал меня. Потом в недоумении пожевал губами, приподнялся и сел, протирая передней лапой глаза и оглядываясь по сторонам.
Конфетти падали на пол хорошо освещенного логова, на мятое тряпьё, на мои плечи, а также вертелись и крутились перед самым носом Дракона от его дыхания.
– Ы! – пробормотало вконец обескураженное чудовище.
– Доброе утро, – вежливо сказал я, – как спалось? Не буду скрывать – я послан к вам с гуманитарной миссией Международным Комитетом Защиты Прав и Обязанностей от Посягательств на Суверенитет Нетрадиционных Форм Существования.
И я широким жестом обвёл рукой пространство вокруг себя.
Дракон смотрел на меня, Голубушка, как мирный обыватель, который, проснувшись утром, обнаружил в своей спальне Дракона, с ног до головы усыпанного чипсами, сухариками, ароматической карамелью и фисташками.
– Предметом нашей глубокой озабоченности являются допускаемые в отдельных случаях проявления социальной несправедливости при распределении первичных благ, как то: обеспечение жизнедеятельности, начальные образовательные программы, свобода совести, а главное – запреты на колористическое решение проблем питания…
Пока я говорил, у моего визави приоткрылась пасть и, я бы даже сказал – отвисла челюсть.
На минуту, Голубушка, я усомнился: а понимают ли Разноцветные Драконы человеческую речь? Хотя, в принципе, это не играло существенной роли. В мою задачу входило осуществить честный обмен и вернуть моё пальто, а не установить интеллектуальный контакт с представителем иной формы существования. В конце концов, Голубушка, ты и сама рассказывала мне, как своей кошке, поймавшей мышь, немедленно предлагаешь взамен снулую рыбку или кусочек сыра, и кошка без лишних слов (а даже и без необходимых) с радостью соглашается.
– Ы? – Дракон вопросительным жестом указал на довольно-таки плотный слой резаной цветной бумаги, которым успели полностью покрыться пол и постельная ветошь.
– Несомненно! – подтвердил я. – Подкрепиться перед началом беседы с представителем социальной службы – святое дело.
– Ы-ы-ы, – удовлетворённо согласился Дракон и, несколько смущаясь и поглядывая на меня искоса, приступил к трапезе.
По мере насыщения шкура его на открытых местах приобретала то розовый, то сиреневый, то голубоватый оттенок, затем налилась сочным искрящимся цветом, а следом и на пластинах чешуи заиграли блёсткие переливчатые блики.
Я был обеспокоен немного: не переборщил ли я с хлопушкой? Не примется ли Дракон веселиться (как это у него принято) прямо сейчас, до начала переговоров? Но мои опасения были напрасными: чешуя ровно и приятно посвечивала, шкура окончательно приобрела ровно-пятнистую разноцветную окраску, а пол, казалось, был усеян не пёстрыми кружочками конфетти, но множеством пересохших рыбьих чешуек.

73. О приобщении Разноцветного Дракона к «миру прекрасного»

– Итак, переходим ко второй части нашей гуманитарной программы, – сказал я вслух, но скорее сам себе. – Уважаемый Дракон, позвольте преподнести вам набор продуктов питания долговременного пользования. Но непременным условием получения гуманитарной помощи является умение играть в жмурки... (Голубушка, заметь – я сильно рисковал! Но ничего умнее мне в ту минуту просто не пришло в голову). Итак, дорогой Дракон, вы водите. Считаю до десяти...
– Ы, – кивнул головой мой гостеприимный хозяин, приподнялся наконец со своего ложа и, с редкостной сметливостью и доверчивостью, закрыл лапами глаза, бормоча что-то вроде: «Ы? Ы-ы-ы… Ыыыы!».
Я же, громко (но медленно) считая «оди-ин, два-а, три, три с половиной, три и восемнадцать двадцать седьмых...», тихо (но быстро) принялся ворошить тряпки. Вот! – понял я, – несомненно, вот оно, моё бедное пальто (...четыре и пятьдесят восемь сотых...).
О, если бы ты видела, Голубушка, на кого оно было похоже. Однако я узнал его – по пуговицам и по содержимому карманов (шесть и пятнадцать шестых) – у Дракона, при всей его сметливости, то ли не хватило сообразительности, то ли достало порядочности не заглянуть в карманы. Бедняга, если бы он знал, какого удовольствия лишился: фантики! Карманы мои были битком набиты редкостного вкуса, нежнейшего колера фантиками от конфет (я собирал их для того самого папы, о котором давеча тебе рассказывал).
В стремительном броске я кинулся на моё пальто, в мгновение ока сложил его одним мне известным способом так, что оно с лёгкостью поместилось у меня за пазухой. И в ту же секунду Дракон на счёт «десять» честно открыл глаза.
И тогда, Голубушка, я, как фокусник из рукава, достал из кармана коробочку школьных красок, которую ты подарила мне на Праздник Приобщения к Миру Прекрасного, который проходил в вашем Городском Саду в прошлом году.
В течение ближайших семи часов мы с Афанасием вынуждены были на стенах логова рисовать этими красками и кружочки, и полоски, и крапинки, и клеточки, а мой друг так вошёл во вкус, что даже нарисовал прямо на спине, боках и лапах Разноцветного Дракона (не позабыв, кстати, о морде и кончике хвоста) портрет самого Разноцветного Дракона в натуральную величину…
– Ну, вот здесь ты, по-моему, опять немного преувеличил, – усомнилась я с осторожностью (памятуя о том, как Иванов сумел-таки развеять мои сомнения в собственной правдивости по части Моря-у-Которого-Нет-Другого-Берега). – Драконы такие огромные!..
– Ну, скорее приуменьшил. Хвост, честно говоря, не помещался. И Афанасий, чтобы не портить композицию и не отступать от натуры, изобразил его кончик на кончике языка Дракона, который тот высунул от удовольствия, пока старательно работал натурщиком. Лакомство вышло хоть куда.
В полдень мы собрались домой. Дракон, надо сказать, нализался наших крапинок и полосок как свинья. А потому пришёл в весёлое расположение духа и вознамерился провожать нас до самой Вересковой Пустоши. Тут-то, чтобы отвлечь его внимание, я и вручил ему последний подарок.
Это была трёхгранная призма, предусмотрительно извлечённая мною из половинки бинокля в то время, когда Афанасий в недрах сарая подыскивал себе кольчугу по росту и размышлял о возможности использования мясорубки без шнека в качестве оружия массового поражения в битве со Злобными Драконами. Я льстил себе надеждой, что, сообразив, как с помощью призмы можно разложить солнечный свет на семь цветов радуги, Разноцветный Дракон на всю оставшуюся жизнь обеспечит себя пропитанием и прекратит свои свирепые набеги на чучельные поселения.
Уж чего-чего, Голубушка, а света на свете предостаточно. Хватит, чтобы прокормить хоть тысячу Разноцветных Драконов.

74. Заключительная

Да, занятная штука – время.
Утром следующего дня, проснувшись в гостиной на диване, я приоткрыла глаза и увидела, как Иванов стоит возле своих больших напольных часов и, отворив стеклянную дверцу, круг за кругом поворачивает стрелки: большую стрелку – по часовой стрелке, а маленькую – против.
Я снова закрыла глаза и, кажется, задремала. А когда проснулась окончательно, на дворе стояла ранняя осень.
– Знаешь, Иванов, – сказала я, когда мы вышли в сад прогуляться после завтрака и проходили мимо бочки с дождевой водой, возле которой стояла садовая тележка, – мне кажется, что эти твои чучелы какие-то бестолковые. Вот например: зачем им понадобилось отправляться в рискованное путешествие и подвергать опасности всё население нашей планеты (кроме обитателей районов снеговых шапок) для того, чтобы убедиться в очевидных вещах? Разве и так не ясно, что Земля – круглая? Подумай сам, ведь если бы Земля имела не форму шара, а форму куба, то и горизонт был бы не круглый – вот такой (и я обвела окрестности руками), а квадратный.
Иванов задумался.
– Ну уж нет, Голубушка, – наконец возразил он, покачав головой, – вот тут я никак не могу с тобой согласиться. Чучелы вовсе не бестолковые. Разве могли бы чучелы придумать плакать в шляпы, если бы они были такие уж бестолковые? Многие ли из самых толковых людей на земле додумались плакать в шляпы? Ты видела где-нибудь, хотя бы и в самом лучшем университете – например, в Оксфорде или в Кембридже – профессора, который плакал бы в шляпу? Или ты полагаешь, что профессора в университетах глупей других, обычных людей? А в Академии наук? Разве академики додумались выкопать через всю академию канавки, по которым наплаканное стекает прямо в Море-у-Которого-Нет-Другого-Берега? Или в какое-либо другое море, которое есть поблизости, хоть бы и в Адриатическое? Нет уж, чучелы вовсе не бестолковы. Я, Голубушка, мог бы привести тебе ещё множество доказательств удивительной сметливости и сообразительности чучелов. Знаешь, сколько историй про их житьё-бытьё, да и про другие интересные штуки записано в моих амбарных книгах?
И «Про то, как чучелы прятались от Разноцветного Дракона», и «Про Чучелу-Зелёную-Шляпу, с которой я подружился на Всю Жизнь». И «Про Гансика-Великана», и «Удивительные приключения ветеринаров Алексеев Ивановичей». И «Книга расчётов расходов и приходов в моем хозяйстве» – в ней я записываю, какие у меня расходы: на баранки, чай, дрова для печки. А также про приходы – гостей в основном: то вот ты, Голубушка, заглянешь, то Афанасий явится, а иной раз и…
– Погоди-ка, Иванов. Похоже, у нас неприятности.
– Что случилось? – испугался Иванов.
– По-моему, наша книжка заканчивается. Смотри – совсем чуть-чуть места осталось. Тут только на оглавление и хватит.
– А как же?.. Я так и не успел рассказать тебе про то, как мы с Афанасием побывали в Страшном Доме; и про Страшную Старуху Селимуру Семикару; а наше Старое Доброе Привидение! А Подарок Судбы, который я обнаружил в кармане моего приснившегося пальто, когда мы пролетали над башнями и смотровыми площадками Страшного Дома – о нём мы только и успели обмолвиться двумя словами, а ведь он… Нет, Голубушка, я так не играю.
– Какие уж там игры, Иванов. Дело гораздо серьёзней, чем ты думаешь. Про Привидение и Страшную Старуху мы напишем в другой книжке, а вот как быть с этой?
– А что с ней стряслось? – испугался Иванов. – Может, текст напечатали вверх ногами? Или задом наперёд?
– Хуже. Ты помнишь, как называется наша книжка?
– М-ммм… по правде говоря – нет. Как-то за разговорами запамятовал.
– И я не помню. А что же это за книжка – без названия? Давай скорее вспоминай!
– Ну, вроде как не «Три мушкетёра», это я точно помню.
– И не «Сказки Андерсена».
– «Война и мир», что ли? – Знакомое какое-то очень название.
– Да нет, «Войну и мир» Лев Толстой написал, ещё про «Льва и собачку», мы в школе проходили. Там про одного льва, настоящего, с гривой и лапами. Ему бросили на съедение маленькую собачку, а он…
Но тут наша книжка и вправду кончилась. А мы так и не вспомнили, как она называется. Но так оно и лучше. Вот, приходите вы в библиотеку, библиотекарь спрашивает:
– Что будете брать?
– Да, вот, интересная такая книга... только название позабыл.
– А-а, понятно! Вам нужна «Книга, название которой вы позабыли»? Сейчас-сейчас... Ой, извините – она на руках. Ну, ничего: я вас в список желающих сейчас занесу. Вот: номер.... (номер впишите сами – какой скажут, такой и впишите, чтобы всё по-честному...)
А если очередь наконец дойдёт, и вы всё это прочитаете, но станет грустно, что книжка и в самом деле кончилась, – не расстраивайтесь. Поскольку...

...Продолжение следует...