Луиза и Дега

 
 – Ну почему Луиза?! – Она ненавидела свое имя: – Неужели нельзя было дать мне имя попроще и потеплее? Маша, например...

Она произносила свое имя нараспев: Л у и з а...
Оно казалось ей прохладной змейкой: тонкой, искрящейся, переливающейся радугой оттенков.

– Ну, какая я Луиза?
Она рассматривала себя в зеркале и сердито встречалась глазами со своим отражением. Крупное, с высоким лбом лицо (слава Богу, с широко расставленными глазами). Нос особенно огорчал: мясистый, довольно крупный,
он покрывался испариной в минуты волнения. Вот и сейчас, стоило ей
взглянуть на себя, привычно огорчиться, как тут же, тут же этот проклятый нос заблестел, залоснился, и она, с привычным разочарованием, отвернулась от зеркала...

Ничего необычного не было в образе Луизы. Как большинство женщин. Не все ведь «тонкие и звонкие»!
Беда была в том, что Луиза родилась балериной. В душе...

Она представляла себя тоненькой, на длинных ногах. Туго забранные, гладкие волосы. И хвостик, перевязанный бархатной ленточкой.
Руки она представляла себе тоже длинными, с узкими запястьями, и обязательно свитерочек, черненький ,в обтяжечку, и груди едва намечены.
 В подростковом возрасте она  представляла себе мальчиков, которые глядели на нее с обожанием. А она (ну, например, в метро) смотрела сквозь них.
Нет-нет, не с презрением, а именно «сквозь», вся в своих мыслях; и еще ресницы чтобы длинные, потому что краситься она не мечтала (разве только для сцены)...

 Ну, Тимур не в счет! Тимур это друг. И совсем неважно мальчик он или девочка. Он личность. С ним ей и в голову не приходило кокетничать или стараться произвести  впечатление.С ним - как продолжение самой себя.
Только еще интереснее… Они придумали тайные имена. Его звали Тим, а ее
Лу…   Ей поначалу не нравилось звучание “Лу” Но не хотела его обижать. А потом привыкла. Лу, уж во всяком случае, лучше, чем Луиза…

Кстати, это он открыл ей походы в музей. Там они почти не разговаривали, только молча встречались глазами, рассматривая любимые картины.
   
Во взгляде этом была гармония и  желание делиться прекрасным.
   
-Ты видишь?
-Вижу!
И радость приобщения к волшебству на полотне объединяла их. Они почти не расставались. Школа одна. Класс один. Дом, в котором они жили, тоже один. Только этажи разные. Тимур жил на пятом.

Лифт- это промежуточная станция между двумя мирами.

Поднимаясь к Тимке, Лу оставляла в подвальном помещении  привычный полумрак,
кособокую тахту,  на которой она спала, звук вечно капающего крана на кухне, подвыпившую мать, сидящую за кухонным столом.  Подперев щеку рукой,  мать с безразличной  пристальностью, не отрываясь, глядела  в зашторенное старой занавеской окно,  как будто пыталась  рассмотреть жизнь,которая в калошах, в сапогах,в модных туфельках,то бегом,то вразвалочку и все мимо, мимо…  Мимо двора, который Луизина мать подметала по утрам.
 
 
Осенними вечерами ветер разбрасывал  опавшие листья по своему усмотрению, как бы насмехаясь над утренней ее работой,а весной развлекался, украшая землю  пухом старой липы.
Во время цветения липы Луиза часто помогала матери. Она носилась по тротуару с метлой, выполняла, как ей казалось, балетные движения;  в эти минуты она чувствовала себя прима-балериной.
     .
 - Не выкобенивайся! Помогаешь,так помогай! -  ворчала беззлобно мать.
К вечеру приходило приятное ожидание - предвкушение: вымыть руки, разогреть ужин и открыть вожделенную бутылку вина…
 
 -Пошли домой, Плисецкая!- шутила повеселевшая дворничиха. Завтра дометем…
 
Молодой, красивой, наивной,мать Луизы приехала в город на заработки из близлежащего поселка, работала на фабрике, живя в общежитии, строила планы счастливой городской жизни. Ходила на танцы в парк культуры, и даже однажды  была приглашена на балет.
Пригласил парень из городских. Память о балете осталась на всю жизнь. Остaлось в памяти имя балерины и книга об искусстве Дэга, подаренная  ухажером.   
В придачу досталась Луиза.
Можно было назвать Лизой, но ухажер настоял на Луизе и скрылся в неизвестном направлении.

  Когда беременность стала заметна, ее вытурили из общежития.  Жить было негде;  устроилась дворником в пятиэтажный дом с жильем в полуподвале для нее и родившейся дочери. Иллюстрации из книги были аккуратно вырезаны и развешены по стенам.
Картинки эти были окнами в другую, недосягаемую сказочную жизнь.
 
После двух стаканов вина картинки эти расплывались, теряли четкость,и казалось,что они живые. Она подносила к стене маленькую Лизу (она звала ее так), и девочка осторожно трогала пальчиком иллюстрации, делала восторженные глаза и радостно Оглядывалась на мать:
 
 - Это Я, да?
 - Да, это ты, Плисецкая ты моя…
 
Во дворе она присаживалась на лавочку и делилась с соседкой пенсионеркой:
 - Лизка моя так любит всякие художества, прям страсть, какая то…
 - Это всё гены, милая моя!- отвечала Тамара Федоровна.
Тяга к прекрасному- это дар божий; не каждому дано. Старушка была из интеллигентных, сплетничать не любила, к дворничихе относилась мягко и снисходительно.
 - Моего не Геной звали.Это Толик был.- доверительно делилась дворничиха…
   
 
Картинки выгорали на стенах. Луиза росла. Ходила  в школу. Дружила с Тимкой.
С постоянной радостью предвкушения( ожидания) она поднималась на пятый этаж.

За дубовой   дверью лежал длинный коридор с паркетными полами, стояла вешалка деревянная, лакированная, треногая, и ноги эти были обуты в  медные ботиночки.
На вешалке висела шуба и голубой шарф. Иногда висела пыжиковая шапка, и тогда Луиза знала, что Тимкин папа дома и шуметь нельзя.
 
Она тихонько разувалась, тайком прикасалась к шубе,и на цыпочках шла за Тимкой в его комнату. Там можно было сидя на полу листать книги с иллюстрациями,  крутить бесшумно и быстро глобус,стоящий на столе,и сощурившись глядеть на летящие страны и континенты.
 
Когда папы не было дома, можно было слушать магнитофон и бегать на кухню, где снисходительно–безразлично-ласково тимкина мама,поглаживая Луизино плечо,подталкивала ее к столу и кормила их оладушками.
  .
 
 - Ну, когда следующий поход в музей?- спрашивала она. 
 - В субботу! - возбужденно отвечал Тим. Там выставка картин Кандинского.
 - “игра цветовых пятен и линий”- важно поддакивала Луиза, радуясь, что принимает участие в разговоре.
Есть картина, называется “Белый звук” – продолжала она.
Я вижу цветовые пятна, но не слышу звука…
 - Я тебе объясню, радостно волновался Тимур. Ты услышишь,я знаю!
Мать Тимура глядела на сына с гордостью и лаской,гладила его макушку...
  .
 -Прекратить сантименты!-с наигранной суровостью реагировал Тим.
 -Что такое сантименты?- спрашивала Лу шёпотом...
     
Еще очень многому научит Тимур свою подружку.
Она поймет,чем отличаются импрессионисты от классиков, поймет, как увидеть в   
“кубизме” женщину, плачущую от горя, от безысходности, и многому  непонятному, которое становилось понятным, и волновало ее сердце до слез.
Она обожествляла Тима и поймала себя на том, что ей стало крайне необходимо постоянно глядеть на него, и это было так же волшебно и волнительно, как рассматривать картины…

Весной, когда уже успели взорваться почки на ветках липы, обсуждая с Тимом предстоящую контрольную по физике, Лу, пытаясь завязать шнурок на ботинке, поставила ногу на скамейку, и вдруг почувствовала, что ей хочется чтобы он смотрел на нее наклонившуюся…
Она почувствовала грациозность позы и ждала его взгляда…
Тимур поднял камешек с земли, бросил его в кусты, и явно волнуясь
повернул лицо к Луизе:
-Лу! Я кажется влюбился…  Затем,торопясь,волнуясь,рассказал ей о своем знакомстве с девочкой:
 
-Ты знаешь,Наташа  такая талантливая! У них в балетной школе очень серьезный отбор!
Но ей бояться нечего,она обязательно станет Примой!
 
  - - - - - - - - - - -
 -Эй! Плисецкая! Ты чего такая кислая?-спросила мать и положила  ей руку на лоб.
-Может простудилась? Бегаешь без платка…
-Мам Не надо… Я уже выросла. Какая я Плисецкая …

Присев к дочери на тахту, мать обняла её, и Луиза заплакала горько, как никогда в жизни…
 
Походы в музей  прекратились,и Луиза не могла понять,что ей больше не достает- 
походов в музей или Тимки. Хотя, она именно потому, что его небыло рядом,перестала ходить на выставки…

Отец Тимура пошел на повышение, получил квартиру в более престижном районе и
Тимур перешел в другую школу.
    
Жизнь поменяла свою рутину, постепенно Луиза приспособилась; после окончания школы пошла на курсы машинисток, нашла работу в машбюро.
От матери не ушла. Та стала хворать часто, и Луиза не могла  оставлять её одну.
Кособокая кушетка заменилась раскладывающимся диваном, появился журнальный столик и новые занавески на окнах. Вместо выгоревших картинок на стене висела
литография  “Голубые танцовщицы” Дега.
В сумерках, когда загорался уличный фонарь, и косой луч его проникал через окно в квартиру, Луизе казалось, что от его прикосновения танцовщицы на картине оживали,и доброжелательно кивали ей, и сколько в этом было грации!
Сколько грации!...

 
 Луиза смирилась со своим именем,и при знакомствах мягко,но уверенно произносила его.
Познакомившись с молодым человеком, пригласила его в музей.
Остановившись у любимой картины, она повернула к нему голову, и с надеждой спросила глазами:
- Ты видишь? …