Солнечный остров глава шестая

Г л а в а   ш е с т а я

ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ


Вам не приходилось, мой друг, мой читатель, едва не оглохнув от хоралов прежнего сна, чувствуя ветры его на лице и мокрую папаху в пальцах, еще подбирая ответы на заданный там вопрос, зная имена и фамилии главных героев, и что самое главное – имея знакомства в этом сне, и немалые… внезапно проснуться, но только проснуться не так, чтобы по-настоящему, а в каком-то ином, промежуточном, сне? Никто не называет  его промежуточным, да кто вообще сказал, что мы живем не в промежуточном сне, две тысячи сто пятьдесят втором по счету, и никак не можем добраться до самой первой своей кровати, где все еще течет счастливое наше детство, и мама с оладушками ждет, когда мы проснемся? Нет, черт их разберет эти сны, и лучше о них не говорить, на ночь глядя, а то, что Юрка проснулся с оркестрами в ушах и ревом толпы «Аллилуйя»  – это правда.
- Воистину воскрес! – услышал Юрка, и это было последним всплеском отчалившего сна.
Он быстро поднял голову и посмотрел на спящую бабушку. Она была на месте.
Тогда он повернулся и посмотрел на спящую тетю Ирочку. Она была тоже на месте. Обе спали на своих железных кроватях по краям, по шагу от его раскладушки. Тогда он поднял руку. Это была совершенно его рука. Сомнений не оставалось, он проснулся. А часто бывало, что, проснувшись, он подносил к глазам руку, а на ней было всего три пальца, или же пальцы делалось невозможным подсчитать, тогда он оглядывался вокруг, и обстановка была незнакомой, сумеречной, часто меняющейся по его желанию – стены раздвигались, если хотел он выбраться в сад, деревья расступались, а Юрка взмывал по открывшимся в небо ступеням, и по собственному желанию то закутывался в рыцарский плащ, то распахивал крылья. Это и было то, что Евгений Иванович называл промежуточным сном, местом обитания для настоящего мага. Лучше бы Евгений Иванович не изучал латыни, потому что книги на этом языке описывали вот такие непонятные миры!
Итак, Юркина рука была хотя бы и мутная от темноты, но, кажется, со всеми пятью шевелящимися пальцами! Снова ударила гроза. Послышалось отдаленное завывание надвигающейся бури. Юрка содрогнулся – только не теперь, когда все спят! От страха он завернулся в простынь и сунул голову под подушку.
И зачем они построились на развалинах старой графини? Всякий мальчишка знает, что в ночь, когда бушует буря, на полу в этом доме всегда появляется красное пластилиновой гущи пятно. Оно расползается,  будто бы кровь идет из подвала, где слышатся страдальческие стоны и звяканье железных цепей. В полночь под удары грома и треск ослепительных молний по каменным ступеням подвала шаркают старческие  шаги. Всякий мальчишка знает, что это старая графиня – буря поднимает ее. Трижды стучит графиня в подпол и бесполезно задвигать его диваном или ставить тяжеленный комод. Крышка подпола отлетает и в частом сверкании молний появляется длинная тень.
Но что это за окном? В саду беснуются новые привидения! Это свита графини – умерщвленные с нею дворецкий, две служанки, лакей и повар. Впрочем, говорят, что это они ее приковали в смутные годы революций, да только графиня не выдала, где хранит свои бриллианты, а пришедшая Красная Армия не выпытала бриллианты и с прислуги.
Графиня подходит к окну и с радостным оскалом взирает на свою подплывающую свиту. Вид ее отвратителен. Глаза ее пышут фосфором, свалявшиеся как пакля волосы спадают по плечам на полуистлевшее кружевное платье, из правой туфельки загибается коготь большого пальца – это он царапает при ходьбе. Ветер треплет неизменную вышивку в руках графини.  Она вышивает и никак не может вышить на пяльцах огненный цветок папоротника, который цветет только раз в году, в ночь на Ивана Купала, когда восстают все покойники, до третьего петуха.
Юрка вскрикивает и снова просыпается.
В новом сне?
И здесь происходит гроза!
Юрка вздрагивает от сухого треска молнии и находит себя завернувшимся в простыню, с головой под подушкой, в падающей от окна тени графини. Со всхлипом он накидывает слетевшее на пол одеяло. Комок под одеялом долго шевелится, будто там вертится щенок, укладывающийся спать, затем на месте ног одеяло поднимается, и крохотная щелочка моргает Юркиным глазом. Глаз исследует каждую половицу в отдельности и проверяет все тени на предмет промежуточного сна.
Если вы не знаете, тени в промежуточном сне не соответствуют предметам.
Либо они вовсе не откидываются, предпочитая оставаться внутри, например, сливаясь с сущностью предмета, будучи с ним единым и не в силах расстаться, как влюбленные часто не могут расстаться ни на миг. Такие предметы гуще и одушевленней. Они передвигаются сами, правда, ничуть не прекословя хозяину сна.
Либо же тени отходят так далеко от родного предмета, что порывают с ним всяческую связь и могут вовсе пристать к чужестранцу, который уже отбрасывает собственную тень. У такого объекта становятся две совершенно разные тени, как будто один источник света сильнее другого, и сам предмет находится на перекрестье теней. Юрка клянется, что видел предметы с пятью тенями, а был комод, который и вовсе отбрасывал тени как лучи. Это был лоснящийся вишневым лаком комод, говорящий комод, добрый и слегка подслеповатый, потому что он все время  путал, где находится Юрка, так как Юрка не отбрасывал теней, а комод привык по ним обращаться к предметам. Освещение в промежуточном сне непременно тусклое, никто еще никогда не видел там солнца, однако же, все встречали бабочку с кружевами из энергетических линий вместо крыльев, она манила в промежуточный город, очертания которого виднелись на горизонте. Нет сомнений, что город был центром промежуточного сна, и там  проистекала загадочная жизнь, однако по малости лет Юрка туда еще ни разу не добирался, а срывался в явь из-за малейшего скрипа бабушкиной кровати.
Итак, все тени соответствовали предметам. Бабушкина кровать  отбрасывала подобия черных крестов с могильным холмом над ними. Тетя Ирочка тоже отбрасывала тени. Одежный шкаф занимал, пускай и искоса, но чуть не все половицы у окна. Тень графини более не виднелась.  Однако же за окном послышалось тихое завывание между раскатами грома. Голоса сливались в унисон и расходились лучами, прерывались по очереди  и снова вплетались в заупокойном стенании.
Юрка набрался храбрости и произнес магическое заклинание:
- Как бы ни был слаб человек – он сильнее зла!
Затем он набрал полные легкие воздуха, задержал дыхание, и на выдохе закончил:
- И как бы ни был мал – он велик!
Обернувшись в простыню, он шмыгнул к подоконнику и едва не обрушил с него бабушкины пяльцы и крючки. Он чертыхнулся, ухватив все это на лету, и поднял глаза на отсвет какого-то движения в окне. Пяльцы снова едва не полетели на пол, а Юрка пригнулся, уткнувшись носом в подоконник, и задышал, как щенок на жаре – мелко и часто-часто.
Привидения в белых саванах медленно плыли к его окну. Саваны были в лохмотьях, светились адским огнем изнутри и колыхались от порывов ветра. Фонари на улице Инициативной качались не в такт, словно у каждого был свой собственный ветер, но всеми владела нестройная пляска святого Витта. Железные абажуры над лампочками свистели в два пальца как мальчишки, в два провода, которые отходили от лампочек к распятьям темных деревянных столбов. Дождь молотил по абажурам, а в Юркином дворе повесил мелкую сеточку, в которой, словно белые рыбины, путались четыре привидения.
Юрка вглядывался старательно, как артиллерист перед выстрелом. Он уже стал разбирать отдельные звуки и детали. Привидения отбрасывали тени. Привидения спотыкались. Привидения чертыхались в темноте и о чем-то спорили – неподобающее поведение! Сговорившись, они опять принимались завывать, но только так, словно у каждого были неясно прописанные ноты, а дирижерская палочка отсутствовала.
Юрка почувствовал явное неуважение к себе. Привидения могли бы репетировать в своем загробном мире, их ничто не торопило с концертом, и уж, по крайней мере, они могли договориться, какому именно стараются окну. Привидения разрывала двойственность, тройственность, и даже – Юрка подсчитал – четверственность! Все, что нас пугает – всегда комично, если приглядеться! Если найти одну комическую черту, поверьте – разбирает дикий смех. Леопард, притаившийся над нами в ветвях, может помахивать хвостиком, как котенок при виде бумажной мышки. Ружье, наставленное на нас, может заслонять непрестанно шмыгающий нос, который нет времени вытереть. У привидений могут показываться из-под саванов короткие, словно подстреленные, штанишки. Явное неуважение теней к объекту! Вытрите нос и наставляйте ружье! Не машите хвостиком перед жертвой! Купите, в конце концов, полноценные саваны, если вы сами не призраки с распродажи!
Простыня над Юркой кивнула, пяльцы так и не легли на подоконник.
Новые раскаты грома сотрясают  дом на развалинах, и на крыльце является белый саван. Завывающий ветер треплет его полы, а по крыльцу молотят первые крупные капли дождя. Под свист и улюлюканье фонарей привидение отплывает от дубовой двери.
Все крыльцо уже покрыто мокрыми кляксами, к  ступенькам прибивается тщетно пытающаяся улететь промокашка. «Что же это делается, казаки?» - вопиют ее морщинистые буквы. Словно бабочка, промокашка становится бессильной от каждой новой капли дождя. Ее судьба известна и печальна.
От листьев в саду густо веет влажной пылью, она уже слипаются мокрыми ладошками, как делают это в дождь. Призраки в замешательстве подплывают друг к другу, вероятно, чтобы ветрило не развеяло их в клочья.
- Громы небесные! – восклицает первое привидение. – Сейчас ливанет!
- Сам заладил – «в бурю» да «в бурю»! – огрызается второе, с властным голосом. – Кто мне говорил про графиню? А про пятно в гостиной? Лезь теперь! Где эта чертова книга?
Первое привидение плавает между трех окон, створки которых им заблаговременно приоткрыты, однако  вместо того, чтобы медленно подняться, начинает неловко подпрыгивать, путаясь в саване. Так скачет поп в сутане, пытая стырить яблочко из райского сада. Молитвы в его голове перепутались, словно признаки веры – не пить, не курить, что еще там – яблоки не тырить!
- Кажется! Это! – выкрикивает скачущий призрак.
- Мишка! Лезь! Тебя еще не знают! – тычет пальцем второе привидение, и самый широкий саван вразвалочку плывет по указанному пути. Скачущее привидение в обезьяньей позе упирается в кирпичи и подставляет спину.
 Толстое привидение пыхтит и карабкается по стене. Оно уставляет ботинок на обезьянью спину и едва берется за карниз, как спина под ним надламывается, и вся пирамида с воплем обрушивается.
- Хребет! – голосит с земли обезьянье привидение. – Мой хребет! Медведь меня заломал!
Четвертое привидение, непрестанно обнюхивающее себя, спешит на помощь. Оно вытягивает за ноги обезьяний призрак из-под туши медвежьего фантома и зажимает рты обоим. Совершенно очевидно, что это самое умное привидение, потому что  скандал мартышки с медведем на чужой территории  грозит перерасти в полноценную драку всего зоопарка.
- Вовка! Скажи им! – шепотом требует умное привидение. – Пусть тогда поменяются хребтами!
- Поменяйтесь! – командует властное привидение. – Только быстро. И с книгой – назад!
Широкий саван нехотя поднимается и как его предшественник, упирается ладонями в стену. По его спине мог бы переправиться и танк. Широкому савану всегда не везет. Он служит пьедесталом для героев. Вот и здесь – героический поступок у него отбирается и прямо на слезящихся от обиды глазах передается в недостойные руки! Никто не будет чествовать широкий саван. Душа неудачника наполняет его. Что ж, когда-нибудь медведь переродится в обезьяну, лезь, мартышка!
- Громы небесные! – стонет обезьянье привидение, держась за поясницу и поднимаясь с травы.
Крупные капли дождя прекращаются, что служит верным предзнаменованием надвигающегося бурного ливня. Самое умное привидение смотрит ввысь под жалобную песнь фонарей и передергивается.
- Поторопитесь! Будет большая гроза!
Легкая белая обезьянка в саване взмывает к окну. Там оно прилипает к стеклу и замирает. Все невольно повторяют его движение и замирают.
- Ну?
Обезьянка в саване приседает и снова заглядывает в окно. Протирает стекло рукавом и снова всматривается.
- Ну? – не выдерживает широкий саван, уставившись в землю и сопя. – Ты чего на мне топчешься и молчишь?
- Где он? – не выдерживает властное привидение. – Все опять перепутал, черт?
- Ничего не перепутал! – огрызается обезьяний призрак. – Комната – его. Занавеска его. Стол его. Раскладушка. И сам он под одеялом.
- Что же тянешь! – сердится властное привидение. – «Стол, занавеска»! ты еще тараканов пересчитай! Лезь и книгу тащи! Окно-то творено?
Привидение разглядывает щеколды по ту сторону стекла и самодовольно кивает:
- Отворено!
- Как договорились! – напоминает самое умное привидение. – Книгу за пояс, а центровому краску на голову, всю банку! Каждый отвечает за свое!
- Краску! – командует властное привидение, и обезьяний призрак стремительно обрушивается в пустоту. Широкий саван из-под него уже бежит к воротам за банкой зеленой масляной краски, которую освещают вспышки молний. Широкому савану доверено важное дело – он отвечает за зеленую краску! Широкий саван не подведет! А там за малым заданием последует большее, великое!
- Хребет! – вопит обезьянье привидение, катаясь по земле. – Хребет мой! О, как меня уронили!
Широкий саван счастливо протягивает банку властному привидению!
Властный саван вздыхает и что-то бормочет. Трудно быть атаманом привидений. Привидения бывают нелепы. Они бывают просто бестолковы. С такими привидениями каши не сваришь и даже на кладбище они не способны никого напугать – они ведь и сами порой боятся каждого шороха и робко выглядывают из-за могильных камней! Все нормальные привидения давно при деле, у них свои кооперативы мучеников и частные предприятия охраны сокровищ! Труд нормальных привидений стоит дорого, их время расписано по минутам, а самые знаменитые связываются только через рогатых агентов.
- Быстро! – топочет властное привидение. – Поднимите этого бесхребетного!   
Обезьянье привидение вновь поднимают с земли и с проклятиями снова  ставят на спину широкому савану. Властное привидение вынимает огромный нож – похоже, это опасное бритвенное лезвие, сложенное пополам – и заправски вспарывает банку. Через мгновение по траве течет густая струя зеленой краски, случайно выплеснутая на волю.
Банка поднимается над головами,  тем временем обезьянье привидение цепко вытягивает на себя оконные створки.
- Тяжко мне! – слышится с неба тягучий стон. – О, мои цепи! О, пяльцы!
Спортивная пирамида из призраков замирает каждый в своей неудобной позе. Обезьянье привидение только ухватилось за краешек банки, которую ему протягивает долговязый умник, широкий саван, перехватывая затекшими руками стену, так и застыл, раскорячившись, а властное привидение уронило бритву и закаменело.
- О, духи небесные! О молнии ада! Придите, призываю вас в свидетели! – под скрип крылечных ступеней страшный голос спускается с небес. – О, нет мне покоя ни в подземелье, ни в доме! Вейся, вейся, нитка из вышивки, затяни им шеи потуже, пусть покажутся их языки,  а глазки вылезут!
- Старая графиня! – обезьяний призрак шатнулся, качнулся и с воплем отправился  наземь. Следом за ним отправилась в полет длинная струя зеленой масляной краски,
 Призрак грянулся оземь, пискнул про хребет и зачастил башмаками к воротам.
- Пяльцы! – взвыло в сиянии молний самое умное привидение.
-  Летите, мои спицы, вонзайтесь в тела моим мучителям! – завывала старая графиня. – Каждую косточку пронзайте насквозь до последнего хрящика! Приколите их к деревьям садовым, чтобы навеки мучились, а как отмучаются, поставьте над ними тяжкие дубовые кресты!
 – Мама! – шепнул широкий саван. – Хребет на мне?
- На заборе! – клацнуло зубами  мудрое привидение.
Привидения разом оглянулись. Однако и высоченный забор уже был пуст. Зато на фоне забора между деревьями в блесках зарниц плавала старая графиня с неизменными пяльцами в руках. Саван ее развевался на ветру, а крупные капли начавшегося ливня, казалось, облетали ее. Фонари на столбах зашлись в рыданиях и бросились в разные стороны, отчего по саду забегали хвостатые тени.
- У-у-у! – завыла графиня в ответ.
- А-а-а! – раздался совместный вопль  ужаса, от которого волосы у всех, всех, всех стали дыбом. Клянусь, что каждый увидел, как саваны над всеми приподнялись!
Грянул гром, и трижды ударила шипящая молния. Небеса разверзлись, и из перевернутой пропасти явился оскаленный лик графини!  Каждое дерево в саду протянуло к гостям ее когти! Кровь ее хлынула алыми струями по белым саванам, и привидения с ужасом трогали себя и рассматривали пальцы. Словно зачарованные, они не могли пошевелиться. Лампочки на фонарях с красным шипением принялись разрываться!
Старая графиня ударила в пяльцы как в бубен и закружила в шаманском танце с горловыми  криками:
- Сдохни! Сдохни! Сдохни! Черная кошка, дохлая мышь, ноги отсохнут – не убежишь!
- Мама! – внятно произнес широкий саван. – Можно я домой пойду? Потому что.
И неверным шагом направилось к забору, огибая графиню как можно дальше. Мимо широкого савана тотчас пронеслись  остальные призраки, грянули о доски забора и засучили по ним ботинками. Кто-то зацепился за острый выступ и повис, чертыхаясь и дергаясь. Широкий саван стукнулся о забор и замер.
- У меня глаза скосило! – сообщил он в пустоту. – Не могу никуда попасть. Направьте мне голову?
Чья-то рука взяла его за шиворот, аккуратно вывела через калитку и не удержалась от подзатыльника.
- Спасибо! – поклонился широкий саван и походкой лунатика отправился через ямы и канавы, спотыкаясь и падая.
Последнее привидение изгибалось высоко на заборе.
- А меня отцепите! Отцепите меня! Ой!
Оно неожиданно дернулось.
- Кто это колется?
Новый укол не оставил сомнений. Это были спицы старой графини.
- Гадкий злодей! – провыл замогильный голос. – Как ты посмел тревожить мой покой!
Ливень превратился в густой поток и в шуме уже не слышались отдельные слова. Мокрое  привидение на заборе трепыхалось в прилипшем саване и безуспешно пыталось оглянуться.
Когда же оно изогнулось особенно сильно, то ослепло от ярости.
- Ты? – вскричало последнее привидение, извлекая бритву из штанин. – Снова ты! Я тебя узнал!
- Все! Тебе не жить! –  привидение полоснуло свой саван и чавкнуло прямо в грязь. – Утром встретимся! Старая графиня!
Ливень пузырями бил по земле.
Молнии перестреливались друг с другом. Гром перекатывал между ними по небесным скалам. Деревья кланялись хором и по отдельности. Случайное яблоко блистало в траве,  как красное стеклышко в зеленой паутинке. Фонари шипели и искрились. Промокашка на крыльце лежала без чувств.
Старая графиня в желтых ботинках шагала в дом.
Глаза ее не горели и железные цепи на руках, похоже, отсутствовали. И вроде как простая влажная простыня обтекала ее тщедушную фигурку вместо полуистлевшего кружевного платья.
Разве что она держала пяльцы?
А впрочем – мало  ли  привидится в бурю!