Обитатели мертвой жизни

27 апр., 2011 г.

Поезд двинулся. Двинулся, как некогда, много месяцев назад, в последний вечер осени, навстречу неизведанным, не знакомым  и чуждым для нас мирам. Сегодня, теперь уже в один из последних дней апреля, мы погружались во мрак, отдаляясь от небесного рыже-зеленоватого отражения неона и фонарного освещения. И чем дальше мы ехали, тем реже и тусклее были оазисы света на нашем пути. Собственно, тогда впервые внимание было обращено тем, как воскресали призраки. Да, именно: это были, что ни на есть самые настоящие призраки  –  их невозможно прикоснуться, но можно было разглядеть из окон вагонов. Голубовато-серый лунный свет вычерчивал из однородной массы черной смолы мрака, тем самым позволяя им хоть на короткое время занять подобие того места, которое имели в прошлом. В общем-то, отличие лунного света от солнечного,  и заключено проливании света на различение благого и худого, без приложения больших усилий. Для этого достаточно посмотреть, чтобы увидеть. В то время как лунный свет, напротив, заставляет ко всему этому, работать еще и воображение, вынуждая всматриваться, чтобы увидеть и размышлять над увиденным. Поэтому где-то заброшенный старый ЗИЛ, с распахнутой дверью казался оставленным  ненадолго отошедшим водителем. И думаешь, откуда, куда ехал тот водитель, как ему живется, сколько у него детей и многое другое. Далее оказавшись на плоской равнине одичавшей земли, Луна разливала сияние так, что можно было увидеть раскинутые в разные стороны крылья дождевального агрегата. Он будто заледенел, завидев наш мчащийся тепловоз. Спустя какое-то время ржавый вагон перед въездом в, казалось бы незыблемый своими внушительными размерами, заброшенный мрачный завод, застыл так, словно поезд  мчался быстрее того времени, в котором находились призраки ночи и создавалось впечатление, будто это я не успевал разглядеть из-за разницы ритма мертвую жизнь.
Днем же пути было предопределено проходить по той Руси, Руси которую я видел девять лет назад с ее золотыми куполами, выглядывающими из-за макушек еще обнаженных берез, видел деревянные сероватые дома, простых людей, которым не было дела даже до поезда. Видел их земли,  на которых, в отличии от озолочённого теплом Знаменска, еще сохранялась белизна снегов. И чувствовалась легкая досада того, что вот-вот довелось почувствовать вкус долгожданной весны, как приходится вновь уезжать туда, где сезон молодости еще не вступил в свои полные права. Дорога раскрывала нам новые картины заброшенных домов, запустелых ферм и одичавших огородов. Но, несмотря на всю опустошенность, приходит понимание, что нет такой дыры в этом мире, которая бы зияла вечно. Рано или поздно она стягивается и приводит сама себя в равновесие. И снова вспоминается Лао Дзы «…нет ничего более сильного и созидательного, чем пустота, которую люди стремятся заполнить».
 Но как скоро люди смогут прийти в равновесие и вернуться в эти живописные края? И запечатлённое моим сознанием село с великолепной высокой церковью, расположенное на полуострове  у полноводной реки, сколько оно будет покидаться молодыми ногами?
Весь день чугунные рельсы монотонно стучали, но они не могли надоесть моему слуху - уж так сильна любовь к путешествиям поездом. Под эту композицию такта всегда лицезрею перспективу, поразительно походящую на нашу жизнь: то, с какой быстротой перемещаются предметы в зависимости от того, насколько они близко и низко находятся: быстрее всего уносятся мелочи – камешки под железнодорожным полотном. Немного уступают высохшие лохматые растения, растущие на краю дорог. На заднем плане этих кругловатых обитателей степи медленнее протекает более значимая вещь - пейзаж, и уж еле заметно перемещаются наиболее значимые вещи –  небесные тела и неизменно далеким остается лишь идеал –  горизонт, как будущее, которого невозможно достигнуть. И его ценность, как и ценность идеала в том, что он удаляется, по мере того как мы приближаемся к нему. Живущий одним только будущим, подобен идущему к оазису, не оглядывающемуся вокруг, чтобы посмотреть, а нет ли вокруг воды, а идёт, как ему кажется, в будущее. Хотя на самом-то деле он целеустремленно ползёт в небытие. Человек же, живущий прошлым, продает настоящее за прошлое, тем самым сжигая будущее и делаясь призраком ночи. Тот, кто находится в настоящем, подобен этому поезду, который идет от станции к станции, понимая, что предстоит проехать все станции, возможно даже сто раз сломаться, чтобы сто один раз сделаться и продолжить путь, дабы всё-таки достигнуть окончательного пункта назначения. Перспективы жизни четче вычерчиваются, если созерцать их из вагона поезда.
Ток мысли прекратился в тот же миг, как последний редкий островок света небольших деревушек потух окончательно, и теперь в стекле окна виднелось лишь  жемчужно-синеватое отражение лица. Я увидел, что верхние веки по углам глаз немного стали припущены, но разглядывая зрачки, в них угадывался луч надежды и доброжелательности, которой не было раньше. Всё-таки, я проживал интересную жизнь: в которой все интересное и разнообразное было заключено в скучное, прекрасное - в невзрачное. Тогда я ехал еще дальше от родного дома, но даже это отделение приближало на пару дней к нему. Я вёз с собой книги, которые буду читать, вез теорию уже прочитанного, которые должны были быть испытанными на полигонах людских судеб. В отличие от тока мысли, ток времени никто не отменял и я стал замечать, что утомление стало гасить свет как в вагоне, так и в сознании. Нужно набраться сил. Не выспавшийся человек не может рассуждать и мыслить здраво.