Разочарование. Монолог мечтателя

       Сегодня был яркий, солнечный день. И вот всегда у меня бывает такое внутреннее ощущение, когда отойдёт облако от солнца и тотчас падут лучи на письменный стол – я слышу музыку внутри, божественную музыку, сходящую с неба с этими солнечными лучами! Звуки за окном веселят сердце, шум проезжающей машины, крики играющих детей или короткая беседа двух встретившихся дачниц – всё это говорит о торжестве продолжающейся жизни, и даже не вера или надежда, а какая-то нелепая уверенность царствует в сознании моём, что всё это будет так всегда, что жизнь никогда не кончится… О, нет же, я вовсе не думаю так! Для меня это всё очевидно, и нет необходимости даже думать об этом. Я просто не желаю спорить теперь с самим собой. Зачем убивать такое нежное беспечное счастье размышлениями о грядущем?
       Но вот за окном наступает вечер, детские голоса сменились руганью пьяной компании. Блаженная нега в душе моей перебродила, а на сердце стало тревожно и робко. Я выключил свет и взглянул в окно – на улице завязалась драка, в воздухе чувствуется теперь торжество чего-то страшного, уродливого как смерть. И даже какая-то горькая обида кольнула в сердце! Зачем эта жизнь не может быть всегда светлой и радостной? А раньше я был влюблён в эту жизнь. Мне нравилось ходить по улицам города, останавливаться внезапно где-нибудь на пересечении дорог и вот так стоять, как вкопанный, притаившись всем своим существом, и смотреть, как жизнь вокруг меня продолжается уже как-бы без меня, но я-то есть, я есть! Я, может быть, не смогу вечно передвигаться, гулять, участвовать в событиях этого мира, но уж точно буду иметь возможность смотреть, вечно смотреть, стать одним абсолютным оком и наслаждаться нечеловеческим, но ангельским наслаждением оттого, что этот мир вечен и счастлив. Вот так я любил этот мир, воистину не мирской любовью и не за мирскую его суету, а просто за то, что он существует всегда! Так мне казалось. Я смотрел на птиц и летел вместе с ними. Я забывал себя от счастья, и мне не хотелось больше становиться самим собой, мне было достаточно того наипростейшего факта, что я существую. О, даже смерть казалась мне тогда чем-то приятно-таинственным, что случается лишь однажды, когда все наслаждения и блаженства этого мира иссякнут. Что она, смерть – пустота? Должно быть это новая, удивительная пустота, совершенная жизнь всякого существовавшего когда-либо существа!
       О, как я любил одиночество! И я любил своё одиночество так ревностно, что, когда вдруг на пути моём издалека покажется знакомое лицо, я сворачивал на другой квартал. Я не хотел и не мог делить моего одиночества с этими говорящими, суетливыми знакомыми лицами! Но всё же одна одинокая особа навязалась ко мне в общение. А потом я влюбился в нее, и она стала моим миром, и я уже ничего и никого не видел, кроме неё. Я ещё тогда думал, что это естественная последовательность моей любви. Этот мир, я думал тогда, воспитал меня для неё, научил любить полностью, без остатка, и в назначенное судьбой время отдал меня ей. Я её любил, как этот мир, как этот город, эти дома и улицы, и эти деревья… и как человека, и как девушку, и как себя, в конце-то концов! Я любил её как себя, и порой мне казалось, что она это я. И так я жил – из блаженства в блаженство. И всё кончилось тем, что она ушла от меня. И стал я жить из отчаяния в отчаяние. Яркий солнечный день моей жизни закатился, исчезли радостные, звонкие голоса наивных мыслей, а вместо них завязалась пьяная сумбурная драка с самим собой. Я даже попытался вернуться к своему прежнему обычаю – гуляя по городу, останавливаться внезапно – но, какой ужас! теперь-то остановилась жизнь, остановилась и смотрит на меня, а я уж никак не могу остановиться. Я словно ищу повторений, я замечаю каждое маленькое событие в жизни, которое как-нибудь схоже с теми маленькими событиями, когда я был счастлив, и, заметив что-то, впадаю в болезненный приступ надежды, что вот и снова начинается моё счастье, но далее события принимают уже совсем другое развитие. Я пробовал напиваться, входил в шумные компании весёлых людей, но, даже напившись, я не мог избавиться от родившейся во мне тоски. Это было внутри меня, это было отчётливое чувство тоски и разочарования жизнью. Какие бы хороводы ни кружились вокруг меня, они не могли отвлечь от этого нового чувства. Я пытался смеяться, шутить, рассказывать анекдоты, но сквозь слова, сквозь звук самого голоса звучала тоска. Я видел эту тоску в других, они так же как я скрывали её под наигранной весёлостью. Так мне казалось. Я видел тоску во всём, в бледных квадратных домах, в сухих костлявых деревьях, в облаках… Мне казалось, что облака превращаются в тучи от этой тоски, как превратилась душа моя. О, как тяжело им было лететь над этим миром, как страшно закрывать собою эту бездну тоски земной! Так мне казалось.
       И всё же была какая-то маленькая неумирающая надежда в душе, из-за которой я вновь и вновь переживал один и тот же горький опыт. Но с каждым разом мои переживания становились всё тише. Сколько ещё раз нужно было обмануться, чтобы однажды узнать, а потом тысячу и один раз убедиться, что мир – великий обманщик! Я любил этот мир как поэт, я любил себя за эту любовь. Я сеял щедро и пожал обильную горечь. Велика милость Божия, что так стало со мной! И это вовсе не слепая благодарность сквозь зубы. Я увидел смерть счастливого человека. Самое страшное зрелище, самый горький плод этого мира. Смерть вырвала счастье из рук и вложила в них ужас отчаяния. Как? Зачем покидать этот мир, в котором я был так счастлив! А где-то недалеко умирает бедняк, оставляя на земле скорбь. Он отдаёт миру то, что поистине принадлежит миру. Само счастье мирское не может быть совершенным уже оттого, что в сердцевине его скрыта смерть. Факт неоспоримый может быть забытым до времени, но даже в глубоком забвении яд смерти делает счастье мира несовершенным. Не потому ли мы сопровождаем свои мирские праздники спиртными напитками? Не потому ли, чтобы забыть, заглушить эти внутренние сомнения о нашем бесконечном праздновании здесь на земле? Воистину наши радости имеют один корень с нашими горестями, ибо требуют для себя одних и тех же средств восполнения или врачевания. Мир любит рассеянность, в ней он скрывает своё истинное лицо. Есть тысячу неотложных дел для того, чтобы забыть, что однажды всё кончится.


       20 марта 2014 г.