В мире один человек. Глава 40

Мысль 1. Брат приходил. Я вышел к нему и сказал, что он пришёл не вовремя, потому что я очень хочу спать и он, собственно, поднял меня с постели своим звонком. Брат обиделся, он сказал, что больше ко мне НИКОГДА не придёт. И ушёл…
Я представил себя на его месте и понял, что он ждал от меня не такого приёма… он ждал лучшего приёма. По его понятию выходит, что я должен жертвовать своим сном, по крайней мере ради него, и по крайней мере в данной ситуации, когда он был настроен ко мне очень доброжелательно…
Времени было около 7 часов вечера. Незадолго до этого я лёг спать, со времени моего предыдущего сна прошло около суток. У меня бывает иногда так. Я часто живу по ночам, а сплю днём…
Выводы. Родственники часто претендуют на слишком многое и мы сами виноваты в этом, потому что своим отношением допускаем их до этого…
Некоторые подробности. Почувствовав себя уязвлённым, он испытал минутную вспышку гнева  и так ударил ногой по двери, что я обнаружил в ней пролом. Спустившись с крыльца, он сорвал со стены почтовый ящик и швырнул его в снег, к забору… Когда я несколько пришёл в себя и окликнул его, спросив его, или, вернее, напомнив ему о приведённой в плачевное положение двери, он огрызнулся и обещал вернуться и обратить свою злобу на сей раз против меня, если я не замолчу. Он был в состоянии сильного возбуждения…
Выводы. Брат в глубине души уже с давнего времени меня ненавидит, но всё это время держал свою неприязнь глубоко внутри себя. Когда он появлялся выпившим, он явно выражал своё недоброжелательство в отношении меня…
Возможно, он чувствует, что я интеллектуально пошёл дальше его – и это его задевает и порождает в нём желание оскорбить и унизить меня каким-нибудь словом, но в трезвом состоянии он заглушает в себе это желание…
Попутные соображения. Своим образом жизни, характером основного занятия, моими взглядами – я добиваюсь того, что у многих появляется желание мне противоречить. Люди, которых я знаю, никак не могут смириться с мыслью, что я пишу книги. Они подвергают сомнению саму целесообразность и необходимость моих трудов, многим из них, я вижу, кажется странным, что я могу что-то написать вообще… Они всегда считали писателей существами более высшего сорта, а глядя на меня, видят, что я внешне такой же, как они, и это их бесит…
С другой стороны, они не могут понять, что я прежде всего хочу повлиять своими книгами на них, ибо среди кого я живу, если не среди них?.. Они не знают, что я ничего не могу желать им кроме добра и подозревают меня невесть в чём… Они полагают, что я вижу не больше их и ничего такого, что не знают они и что их удивит, сказать не могу…
Меня пока ещё никто не принимает всерьёз…
До недавнего времени, когда я приходил в редакцию, меня спрашивали шутливо: «Ну, что, опять роман написал?..» или здороваясь говорили: «Великий романист!..»
В настоящее время даже мой ближайший друг скептически относится к моему занятию и заявляет, что оно совершенно бесплодно и в ближайшие десять-двадцать лет мои книги не будут печатать… Однако, если я пишу, значит я знаю что-то такое, что неизвестно ему. В настоящий момент, конечно, свиней разводить дело более прибыльное, чем писать романы, тем более – в моём положении. Но ведь нельзя всё сводить к немедленной выгоде. Должны же ведь, хоть изредка, попадаться и люди, думающие о других, и не только с тем, чтобы как можно больше накормить их свининой!..
Мысль 2. К вопросу о сумасшествии. Прочитал рассказ Леонида Андреева «Мысль», в котором доктор медицины Керженцев совершает убийство, попадает в психиатрическую больницу и пытается тщетно разрешить вопрос: кто он, сумасшедший или здоровый человек? На суде мнение четырёх экспертов разделилось поровну, двое уверены были в его умственной неполноценности и, с другой стороны, двое полагали, что перед ними совершенно здоровый человек, который должен отвечать за своё преступление…
Для меня несомненно одно: Керженцев не может быть сумасшедшим, хотя за ним не наблюдается и особенного умственного здоровья в привычном смысле, ибо душевно здоровый человек уж как-нибудь сумел бы направить свою энергию и свой талант в какое-нибудь иное русло и его мы застали бы не за мерзким занятием убийцы, проламывающим череп своему ближнему, а за более полезным и благородным делом…
Тут, несомненно, загадка и чтобы разгадать её, надо правильно оценить сложившуюся обстановку. Видимо, надо признать, мы имеем дело с особо устроенной душевной  организацией у которой свои моральные принципы, позволяющие без зазрения совести отнять жизнь у любого человека. Если такого человека мы будем считать сумасшедшим, мы тем самым только проявим свою нервозность и раздражение в отношении субъекта, живущего чуждыми нам внутренними законами, но это нисколько не объяснит нам, что же на самом деле мы перед собой имеем…
Поражает, во-первых, ясность и отточенность мысли, руководившей Керженцевым в моменты, когда он был занят писанием своей жуткой исповеди. Собственно, мы и должны исходной точкой, которая должна нам помочь разобраться в том, кто же на самом деле является доктор Керженцев, принять его исповедь, как имеющийся в наших руках неоспоримый факт, свидетельствующий о чем-либо, – а больше у нас в руках никаких нитей нет, кроме, разумеется, того, что мы знаем и не должны о том забывать, что доктор Керженцев – лицо вымышленное и вся его исповедь – не что иное как рассказ Леонида Андреева, его мучительная попытка разобраться с помощью литературно-художественного метода в вопросе о том, что же может считаться в человеке умственной и психической нормой, а что болезненным отклонением?..
В гениальности Леониду Андрееву не откажешь, каждое слово в этом рассказе удивительно ёмко и достигает первоначально поставленной цели. Что же касается доктора Керженцева, то он МОГ БЫ СТАТЬ ГЕНИАЛЬНЫМ, если бы вместо покорения внутренних духовных вершин занялся бы покорением вполне видимых и ощутимых человечеству вершин, как это было у Нансена, достигшего Северного полюса, упоминаемого в рассказе…
Доктор Керженцев – красноречивый образец ГЕНИЯ В СЕБЕ И ДЛЯ СЕБЯ. Это очень умный, рассудительный и здравомыслящий человек, добравшийся до таких внутренних, нравственных «ВЫСОТ», которые позволяют ему презирать буквально весь человеческий мир, среди которого он существует. Эгоизм его вполне законченный и сформировавшийся. Он очень хорошо всё понимает, обдумывает каждую деталь преступного замысла, даже притом оставляет место для того, что называется вдохновением и экспромтом; так, например, когда его жертва поднимает руку, чтобы помешать тому, что задумал хладнокровный убийца, Керженцев произносит магическое слово, которого не было в его «репертуаре» первоначально, но которое родилось у него на ходу, в момент возникшей ситуации, и жертва опускает руку – и тогда величайший актёр, АКТЁР САМ В СЕБЕ, которого некому оценить со стороны, опускает чугунное пресс-папье на голову нив чём не повинного человека, участь коего была предрешена всем ходом развивающихся событий. Керженцев упивался своей разумностью, отточенностью и послушливостью своей мысли, которая подчинялась  ему вроде раба, а его жертва явилась своего рода откупом в деле обретения Керженцевым тех недостижимых для «обыкновенного» человека нравственных «высот», которые доктор Керженцев задумал покорить, чтобы утвердиться в собственных глазах ещё больше…
Вот вам и истинные мотивы преступления – самоутверждение за счёт чьей-то крови и гибели. Поэтому нельзя считать преступление доктора Керженцева нелепым и бессмысленным. Если и исследователь Нансен жаждал в глубине души самоутверждения, то уж такие, как Керженцев жаждут и подавно, правда, осуществление этого самоутверждения происходит у них несколько другим путём… Одна любопытная деталь: сам Керженцев до конца не мог признаться себе, зачем ему понадобилось это  убийство, но если бы он пришёл к выводу, что ему нужно ещё большее, окончательное самоутверждение – возможно, он стал бы презирать себя, как презирал других, ибо проверка себя самого на «силу духа» всегда вызвана в человеке неуверенностью в своих силах и сомнением его по поводу собственной состоятельности. Он же считал, что в нём НЕТ СОМНЕНИЙ И КОЛЕБАНИЙ… Но они-то им и двигали. Пытаясь себя обмануть, он заставлял себя поверить в то, что убийство писателя Савелова нужно было ему для того, чтобы отомстить Татьяне Николаевне, когда-то посмеявшейся над его, Керженцева, любовным признанием. Но эта вера его в то, что им движет чувство мести, временами даёт трещину и разламывается…
Он был в себе не уверен и отнюдь не презирал всех, как пытается себя в этом убедить. А Человек, презирающий всех и любящий только себя, не может испытывать чувство мести, ибо чувство мести предполагает соответствующий комплекс, когда человек очень высоко ставит чей-то духовный мир и пробует на него влиять. Эгоист же никогда не будет думать о духовном мире другого, который ему глубоко безразличен… Таким эгоистом является доктор Керженцев. Его беспокоит только собственная душа. Он с чего-то взял, что человеческий мир весь, до конца, основан на заблуждении и глупости и что в нём, в Керженцеве, нет этих изъянов…
Однако, совесть задним числом пробуждается и в нём, косвенно это выражается в бунтарском поведении его же собственной мысли, которая у него всегда была рабой, но отныне не согласна на него работать. Его мысль говорит ему, что он, доктор Керженцев, сумасшедший, потому что там, в глубине сознания доктора-убийцы, в сокровенных тайниках мозга происходит адская работа по установлению ИСТИНЫ, от которой никуда не убежишь… Эгоист Керженцев придумал для себя свою маленькую, собственную истину, удобную для его человеческой, актёрской роли, но большая, общечеловеческая ИСТИНА, к которой, он сам того не предполагая, принадлежит, даёт о себе знать, высвободившись из-под груды ничтожных мудрствований и всевозможных умственных построений доктора Керженцева…
Убийство без всякой, слишком настоятельной потребности – противно человеческой сущности. Даже животные не убивают просто так, а уж тем более человек сомневаться должен: убить ему  или не убить, даже если он  сам стоит на грани истребления и этот вопрос обходится ему слишком дорого. Дело в том, что у человека кроме его жизни есть внутреннее содержание – и последнее ещё более ценно и значительно, нежели первое. Человек, лишённый внутреннего содержания, перестаёт быть человеком,  он утрачивает самое себя, с ним происходит трагедия раздвоения, наподобие той, что случилась с доктором Керженцевым…
Я сказал выше, что он очень хорошо всё понимал, я и теперь это повторяю, но с оговоркой, – он понимал очень хорошо всё, что касалось задуманного им преступления, но не больше того. Самого главного-то он и не понимал, иначе не пошёл бы на этот рискованный шаг, на убийство… Чего же он не понимал, этот умница доктор Керженцев, тонкий наблюдатель с задатками мыслителя и философа?!. Он не понимал самого главного, то, что было ясно тёмной и забитой санитарке Маше, сказавшей: «Не надо!..», когда Керженцев хотел обхватить её шею шарфом, чтобы задушить её… Этот умный человек в своём роде проявляет душевную и даже умственную тупость, когда решается на убийство человека, когда у него хватает самоуверенности подводить теоретическую базу под свою ужасную идею, свой план, который должен был бы его испугать с самого начала, но не пугает, когда наконец, он полагает, что он сам выдержит этот противоестественный эксперимент над самим собой!.. Он полагает, что в совершенстве изучил себя и знает себя и поэтому может совладать с собою, но это его главная и притом трагическая ошибка – и он с упорством маньяка подвигает себя к краху саморазоблачения…
Вот он уже не знает, кто же он такой: душевно здоровый человек или сумасшедший!?. Хотя недавно у него не было в этом никакого сомнения. Конечно, он был в своих глазах нормальным, если разыгрывал с таким успехом роль психически невменяемого!..
Это преступление НЕ НАДО было совершать, и вот этого Керженцев не знал, не понимал, не мог учесть. Вот почему слова санитарки Маши, которой он завидовал столько же, сколько и презирал её, слова: НЕ НАДО действуют на сознание Керженцева гипнотизирующее… Он подозревает Машу, что ОНА ЗНАЕТ ЧТО-ТО ТАКОЕ, ЧТО НЕИЗВЕСТНО ЕМУ!.. Маша же ничего особенного такого не знает, её духовный мир свободно укладывается в рамки обыкновенного среднего человека, Керженцев же, удалившись окончательно от естественного человеческого состояния, этой простой истины: НЕ НАДО УБИВАТЬ! – не знает, вот почему слова Маши действуют на него поистине ошеломляюще, он ищет в них какой-то скрытый смысл и наконец убеждается, что дело не в самих словах, а в том тёмном и глухом ящике внутри его собственного сознания, в котором эти обыкновенные слова пробуждают что-то смутное и неясное, которое ещё больше разжигает Керженцева и даёт ему ощущение таинственности окружающего его мира, – опять же посредством санитарки Маши… Внутренний мир его настолько деформировался, настолько сделался глух к естественным проявлениям человеческого естества, что между ним и окружающим его миром возникает как бы прочная, непроходимая стена, из-за которой до души Керженцева не долетает ни один звук, не доходит ни один светлый солнечный луч… (Кстати, один из рассказов Леонида Андреева так и называется – «Стена», видать, идею стены писатель последовательно проводит в ряде произведений.)
Если принять за сумасшествие слишком обособленное развитие внутреннего мира в душе не только Керженцева, но и всякого подобного ему человека, с вытекающими отсюда крайностями и недоразумениями на наш взгляд, взгляд людей, располагающих Совестью и постоянно к ней прислушивающихся, то это, конечно, и есть сумасшествие. Но сумасшествие настоящее, в моём понимании, не имеет ничего общего с этим «сумасшествием», приключившимся с доктором Керженцевым…
Доктор Керженцев живёт только в замкнутом, своём автономном мире – и что с того. Что законы этого мира не совпадают с законами общепринятыми? Многие, да почти все люди, в чём-то уклоняются от общепринятых норм, удобных для проживания общества  людей, когда оно собирается вместе. Каждый из нас является существом в известно мере автономным и ограниченным известными рамками нашего существа. Но не каждый из нас в своих крайностях слишком бросается в глаза и заходит так явно далеко, вплоть до убийства, с целью ещё раз проверить себя!..
Признав в докторе Керженцеве сумасшедшего, мы вообще против всей человеческой нашей природы совершим беззаконие, мы объявим, что в человеческом сознании заключено что-то парадоксальное и болезненное, патологическое! Я не пытаюсь объявить всех людей сумасшедшими, или само понятие о сумасшествии упразднить, но в человеческом сознании действительно есть нечто, что мы с полным правом должны признать парадоксальным и противоречивым. Вот насчёт патологии – воздержусь, хотя некоторые берутся утверждать, что само возникновение человеческого разума – патология на фоне животного мира… Но тут за норму надо принять уровень животного, и мы не можем согласиться, что это тот эталон в природе, который она имеет в виду для всего сущего…
Мы не можем также принять за эталон и средний человеческий уровень интеллектуального развития и в неглупом человеке Керженцеве признать что-то патологическое, если он в развитии своего индивидуального мира отправился куда-то в «неведомые края», добывать себе новые вершины, чтобы возвыситься на них, пусть даже в ущерб человеческому миру. Напомню, что и человек в своём развитии пошёл так далеко, что поприжал животный мир, но это ему  прощается; он как бы свои преступления искупает тем, что несёт в себе ИСКРУ РАЗУМА!..
Не совсем удачно доктор Керженцев попытался среди человеческого рода встать на ту же самую платформу носителя ИСКРЫ РАЗУМА… Его вовремя остановили. Но уже зачатки ФАШИЗМА дали себя знать, убиенный писатель Савелов вопиет к отмщению!..
Керженцев, на мой взгляд, вполне здоров и его надобно судить и подвести под соответствующую статью уголовного кодекса, но этого, кстати, он себе не желает, он желает остаться на прежней позиции носителя ИСКРЫ РАЗУМА, ему выгодно, чтобы его признали сумасшедшим, – ибо в этом случае он будет считать себя нормальным… А если его признают нормальным – он, чего доброго, заподозрит в себе сумасшедшего…
Убийство Савелова было совершено им расчётливо, хладнокровно – это ли не говорит само за себя! Когда стреляют в дикого оленя или кабана, тоже не волнуются…
В конечном счёте, вопрос о сумасшествии надо оставить на Совести самого преступника. И если его осудили – у него нашлось ещё много времени, чтобы окончательно разрешить для себя вопрос о своей умственной полноценности… И все эти  умственные выверты – в пользу душевного здоровья обвиняемого, а не наоборот, ибо сумасшествие, как я это понимаю, во-первых состоит в отсутствии логики, а у Керженцева логика в порядке, было наверное, над чем подумать господам экспертам, прочитавшим исповедь убийцы. Мне кажется, те двое из них, что признали доктора Керженцева ненормальным, просто по-человечески обиделись на него, потому что решили про себя, что сами-то они намного глупее Керженцева. Это психологически вполне понятно. Человеку свойственно быстрее признать в другом сумасшедшего, чем в себе слабоумие… Двое экспертов, признавших Керженцева сумасшедшим, то есть, другими словами, неразумным, мало что поняли из его записок, а всю бурю негодования направили на объект экспертизы, выразив её заключением, уместившимся в нескольких фразах: «душевно невменяемый», «умственно неполноценный», «сумасшедший»…
Неясна позиция самого Леонида Андреева. Куда же сам автор относит своего героя?.. Не сомневаюсь, что Андреев, когда давал внутренний портрет Керженцева, во многом копировал себя, те отрицательные черты, которые каждый держит про запас…
Полагаю, что Леонид Андреев считал Керженцева просто разумным человеком, давшим себе бесплодное, ник чему не приводящее, кроме разрушения и саморазоблачения, уродливо искривлённое направление, и попавшим в тюрьму, выстроенную своими собственными руками, так сказать, человеком, зашедшим на пути своего развития в тяжёлый тупик… Керженцев, образно выражаясь, хотел весь мир посадить в тюрьму, чтобы обрести над ним контроль и власть, для этого ему пришлось поработать не так уж много, – пришлось возвести четыре стены вокруг себя, затем подвести пол снизу, а сверху прилепить потолок: и полный порядок! Весь мир в тюрьме, под замком, под неусыпным наблюдением доктора Керженцева, который одновременно и теоретик его и палач и надзиратель, заглядывающий на небеса, горы и вообще вселенскую ширь в поржавевшую замочную скважину и говорящий при этом: «Всё, всё у меня в руках! Я и есть Господь Бог, создатель ваш, на всё моя воля!..»
Сам Леонид Андреев не мог не понимать, что такая жизненная позиция рано или поздно должна подвести человека к пропасти разочарования. В этом рассказе он и показывает пример небывалого духовного разлада человека, который решил встать над ИСТИНОЙ, живущей в нём самом, над той ИСТИНОЙ, которая есть БОГ человека, находящийся в каждом из нас, – и этому БОГУ – ИСТИНЕ мы не вправе не подчиняться, попрать его и встать над ним, а стоит нам выйти из-под его контроля – и мы можем натворить таких безумств, которые против нас же и обернуться, как в случае с доктором Керженцевым…
Когда человек восстаёт уже сам против себя, когда сам себя хватает за глотку, изводит и душит – это говорит о том, что он много себя насиловал, совершая ради буквы своего внутреннего, нравственного закона много ненужного и противного своей природе…
Мысль 3. Об умственном отупении. Тема стоит того, чтобы порассуждать. Существуют некоторые особенности человеческой психики, которые не заметить нельзя или, во всяком случае, пройти миом которых трудно, – особенности эти, видимо, свойственны людям вообще, поэтому, размышляя над собой, я тем самым как бы буду размышлять над всеми людьми…
Не считая себя кретином и полагая, что могу, когда нужно, извлекать из себя любопытные соображения, а также делать над окружающим кое-какие ценные (ибо они верны) наблюдения, я временами обнаруживаю за собой нечто такое, что смахивает на умственную леность, – правда и то, что промежутки такой умственной вялости сменяются через некоторое время бурной работоспособностью мозга или той части мозгового вещества, усилия которой слишком явно бросаются в глаза хотя бы мне самому. Есть ведь ещё работа подсознания, о которой человек может совершенно не подозревать. Однажды мозговой  «компьютер» выдаёт верное решение какой-нибудь проблемы или хорошую идею – и сам человек бывает этим весьма удивлён…
Умственная работоспособность находится в прямой зависимости с эмоциональной напряжённостью. Нельзя, будучи совершенно спокойным, до отрешённости, заставить мысль трудиться с полной отдачей. Всякий раз нужна какая-нибудь встряска, толчок для возбуждения нервной системы. Лично со мной это бывает именно так. Какая-либо перспектива или парадокс увлекают меня тем сильнее, если лично меня касаются или если я нахожу аналогию с тем, что знаю я о себе…
Стоит отрешиться от волнующих душу чувств, погрузиться в душевную апатию, как  тут же и видишь, как мысль твоя тупеет, делается неподвижной, словно сонной и разжиревшей, как боров… Я, наверное, по природе своей ленив, и вот в качестве борьбы с ленью, и прибегнул к столь своеобразному способу нагружать свой мозг разными вопросами, каким является литературное занятие. Сколько раз через силу, вопреки желанию, преодолевая скотский, животный покой, я брался писать, разгорячая себя мечтами и фантазиями, которые могут показаться заманчивыми лишь тому, кто очень смутно представляет себе ежедневный труд писателя. Духовный хлеб писателя – награда, ожидающая его в будущем за те попытки преодолеть косность своей натуры, которые он предпринимает в настоящем, – горек, ибо полит и потом и кровью сердца, а кроме того жрец от литературы расстаётся с тем, что принято называть нервами, они ведь каждый день у него на пределе, если он из своих суток не делает сплошной досуг…
Мысль о совершенной деградации умственных способностей где-то даже заманчива, конечно, при условии, что сам об этом ничуть не будешь беспокоиться, – но это условие уже само собою вытекает из названной ситуации. Посмотрите на идиотов, их жизнь перешла в чисто растительную фазу, все биологические функции исполняются, но вот то, ради чего в человеке совершаются упомянутые биологические функции – отсутствует, и насколько их жизнь легка и беззаботна по сравнению с жизнью самого обыкновенного среднего человека! Невольно можно проникнуться завистью к этим несчастным, не осознающим своего несчастья. Вот уж поистине – самое полное и окончательное несчастье – потеря разума, – а переносится легче всего, как и смерть, которая тоже есть окончательная потеря всего, – человек теряет всё сразу, тут бы ему удариться в панику, ан нет… никакой паники, ни малейшего волнения или беспокойства, полная лёгкость, совершенное отсутствие, уход от самого себя. Человек лежит недвижим, мёртвый, мертвее некуда, труп… Да и то, это ЗДЕСЬ он лежит, а ТАМ, В СВОЁМ ПРЕДСТАВЛЕНИИ он не лежит, он не умер не успел ещё, господь хранит его от такого кошмарного ОТКРЫТИЯ, открытия, ЧТО МЕНЯ НЕТ… Тайна смерти прочно хранит секрет о том, что же происходит с ПРЕДСТАВЛЕНИЕМ человека о самом себе, когда он умирает, и куда оно девается, в какое качество или количество переходит, когда мы считаем по своей наивности, что оно, ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, исчезает, испаряется, растворяется в окружающем его космосе… И потом, что значит В ОКРУЖАЮЩЕМ?!. Сознание – это не тот предмет, который можно чем-то окружить; в совокупность, оставляющую сознание, как раз входят все предметы, видимые и скрытые от глаза, которые окружают физиологическую часть человека… Ведь если убрать все предметы, раздражающие сознание, то оно утратиться вместе с ним, то есть наступит момент, который мы и понимаем, как смерть. Отсюда следует, что и смерть можно рассматривать как разрыв сознания, составляющего идею о сознании, с сознанием, воплощённым в предметах окружающего мира. Душа, как принято думать, летит от тела, если не тело летит от души, не то тело – две руки, две ноги, голова и прочие части туловища, – а большое, громадное тело всего этого МАТЕРИАЛЬНОГО МИРА, и не от той «маленькой», умещающейся в черепной коробке, души, а от большой, громадной, такой же, как этот МИР, ибо упомянутая душа, как бы неприметна со стороны ни была, есть попытка этого мира взглянуть на себя со стороны и познать себя, ибо сия душа – есть глаза, или нерв этого мира, развившийся недаром, но для определённой цели – предупреждать сам этот мир об опасностях и катастрофе, которая каждую минуту может с ним случиться!..
Ну вот, начал об отупении, а пришёл в такие дебри. Впрочем, самая крайняя форма отупения – смерть, а значит, и с отупением ума у нас всё в порядке. Будем считать, что у нас в достаточной степени ум заострён, если мы живы пока и вовлечены в круг вселенских интересов, а я в частности пишу эти строки…
Попутные соображения. Не припомню, высказывал ли я где-либо мысль, будто человек становится человеком тогда, когда начинает думать о себе, как о человеке. Так или иначе выскажу её здесь… Действительно, что ещё может быть более важно в человеке, чем то, что он думает, собственно, о себе, какое место в окружающем его мире уделяет себе, за кого принимает себя, кем себя считает!.. Для того, чтобы человек почувствовал в себе зачатки человеческого и провёл границу между собой и всем остальным животным миром, мало было сотен тысяч лет, понадобились, видимо, миллионы лет. Это был длительный и тяжёлый процесс образования в духовном мире человека целого комплекса взаимовключающих понятий, без которых не было бы и современного человека. Понятие о человеке зарождалось постепенно и чем больше в нём становилось человеческого, которым мы легко пользуемся в настоящее время, приняв его от общества как будто бы без особого труда, тем выше человек становится над окружающим его животным царством. Это понятие о человеке ещё полностью не раскрылось и в грядущие века и тысячелетия обогатится новыми компонентами, которые сегодня нам недоступны. Происходит открытие и изобретение человека, усовершенствование человека, и, может быть, вся наша заслуга, хотя мы приписывать можем себе множество самых разных заслуг, сводится к тому, что мы несём в наших душах ЧЕЛОВЕКА, храним его, как древние хранили огонь в пещерах, оберегаем для чего-то гораздо большего, чем наши человеческие запросы и их удовлетворение. Куда мы несём этого ЧЕЛОВЕКА, и куда он направляется от нас, в какие невероятные и фантастические области физического и духовного бытия!?. Мы этого не знаем…
Среди нас происходит вечное борение, каждый из нас предлагает свою ИСТИНУ и идёт с нею через всю жизнь, и ИСТИНЫ, сражаясь между собой, побеждают или гибнут, а от этих битв выигрывает только ЧЕЛОВЕК, находящийся одновременно во всех, в каждом из нас. Мы – как клетки его огромного мозга. Мы посылаем сигналы об опасности в нервный центр этого мозга, который есть один, единственный пока в обозримом нами мировом пространстве ЧЕЛОВЕК… Вот что такое мы есть, вот что мы должны осознавать, вот что мы должны ценить, выдвигая его на первый план на нашем умственном горизонте, и вот чем должны мы дорожить, осознавая, что все наши детали жизни, которой мы живём, сами по себе, в отрыве от одного большого, общего СМЫСЛА – ничто, пустота, заполненная вакуумом, которая способна в сердце отозваться только безнадёжностью и горечью!..

До того, как я родился, меня, говорят, не было. Но это ошибка. Дело в том, что я уже тогда был, жил в других людях, я был ими, я болел их страстями, творил с ними. А потом я пришел к самому себе, однажды пришёл, потому что эти люди, в которых я жил долгое время, сказали: «Ему пора стать самостоятельным!..»
Что такое стать самим собой? Об этом не знают молчащие скалы, гуляющие в поднебесье беспокойные ветры, седой океан и зелёные просторы земли… Только мне дано познать бушующий этот мир, узнать вместо него глубину его тихой задумчивости, шумной ярости, нежной ласки и любви, которые он испытывает ко мне, то есть к самому себе, потому что я – это он. Я переложил на свои плечи всё, к чему он тянулся своей наивной, доброй, ещё не сформировавшейся душой. И теперь я вместо него возлагаю на себя всё его несчастье существования и те немногие радости, которые иногда выпадают на его долю; вот пришёл я и лицо моё засветилось беззаботной улыбкой, потому что я ещё малое дитя, мне позволено радоваться, пока не созрел я для бурь, а когда солнце достаточно обогрело меня, я понял, что прошло время невинных забав и с меня спросится за всех моих предшественников, ибо в них был тоже я, потому что я уже могу отвечать и, стиснув зубы, терпеливо идти по той дороге, что я избрал для себя однажды. Это было очень давно, я не помню, когда это произошло, только впервые я вышел в путь ещё не при этой жизни и это было не здесь, а очень  далеко отсюда…
И вот я здесь, среди того, что я создал долгим и упорным трудом. Взгляду есть на чём остановиться, есть на чём задержаться мысли, которую я обретал так долго, будто она рождалась вместе со мною из солнечной плазмы, теперь превратившись в вездесущую невидимку, но этот невидимка, реальнее тяжести  бестолково кружащихся по орбите планет. Ещё когда я погружён в сон, она уже летает невесть где, она изучает такие пространства, лежащие где-то в мире, до которых не доберётся никогда моя тёплая, наполненная кровью рука, лежащая на одеяле здесь, в этом измерении. А стоит мне проснуться и вездесущий невидимка проникает сюда, он пристально вглядывается в предметы, вслушивается в многочисленные звуки, подчас берущие за сердце и бросающие в бездонные пропасти, расставленные по жизни на каждом шагу, пытается проникнуть в суть явлений, он ищет чего-то, неугомонный, этот вездесущий невидимка, пронизывающий любые миры со всеми их сложностями, рано или поздно сводящимися к двум или трём ясным и простым выводам. И вот он находит для себя лабиринты и носится по ним в поисках выхода. Один, другой, третий, сотый, тысячный лабиринт – им нет конца, они сменяют друг друга в бесконечной череде – и в этом виден какой-то зловещий и жуткий смысл. Мысль наталкивается на вопрос: «Зачем?!.» И не успев ответить на него, летит дальше – и только свистит в ушах, а перед глазами проплывают круги, красный, зелёный, жёлтый, фиолетовый – и им тоже нет числа… И голова уже не голова, а пчелиный рой, мысль наталкивается на неприступную твердь и раскалывается на тысячи микроскопических частиц и все они сверкают, невидимые, и поднимают такой весёлый и радостный хоровод, как будто обрели освобождение из вечного заключения…

…и через страдание пришёл я к себе и был умилён тем, что увидел и понял. Всё, что происходило со мною когда-либо раньше, вело к этому мигу прозрения. Я хотел к людям идти, а пришёл к себе, и людям не нужен я, а только себе нужен, и глухая стена непонимания стоит между всеми, а не только между мною и другими людьми. И раскрывают рты и извлекают наружу бедные слова – и нет в них ни правды, ни истины, а словно все боятся друг друга и лгут, сами не понимая того, что они говорят и зачем, и что им нужно. И всем неловко и неудобно за себя, ибо видят нелепость происходящего, а изменить ничего не могут. А мне уже давно жить стыдно, но никто этого не знает, да и никто не поймёт, почему мне стыдно жить. И не жить нельзя никак. Когда познаешь себя, более ничего и не видишь и не ценишь уже, кроме того, что живёшь; единственная отрада – постоянно напоминающее о себе ощущение присутствия ЗДЕСЬ, да и та блекнет со временем, каждый шаг превращается в муку, всякая мысль – как острое жало вонзается в мозг. Беззвучный крик души тонет в окружающей пустоте пространства, будто и нет никого в мире, а ведь он наполнен такими же душами, кричащими в пространство и умирающими и никем не понятыми, – да и кто их будет понимать, кому они нужны, кто уделит хоть минутку из своей жизни, чтобы попытаться узнать душу, чуждую ему до бесконечности и живущую рядом, совершенно вплотную, которую не понимает и сам обладатель её!?. Каждому за глаза хватает той бесконечной бездны, перед которой он сам стоит, и его собственная душа вопиет, взывает к ясности и просветлению, но с каждою минутой всё более погружается во тьму, окружающую тесной завесой со всех сторон, которую не пробьёт даже крик отчаяния! Не будет ниоткуда ничьей помощи, надейся только на свои силы, человек! Сколько можешь, обманывай себя, закрывай на правду глаза, спи до самой смерти, будь мёртв при жизни твоей, ну, а если не выдержишь, откроются глаза, уйдут в былое занимательные сны, что же, холодным рассудком дойди до самых жутких вещей, ожидающих человека – и, может быть, тебе станет смешно и ты дойдёшь до припадка смеха, а может быть, тихо будешь посмеиваться с неизменным постоянством, но как бы там ни было, ты должен смело взглянуть себе в глаза и это поможет тебе избежать сумасшествия… Впрочем, пожилые, слишком старые люди кажутся мне сумасшедшими хотя бы потому, что слишком явно не помешаны, а этого помешательства ума мы вправе от них ожидать. И опять-таки, для сумасшествия нужны задатки, надо, например, для начала иметь чувствительную душу и соответствующий ей легковозбудимый ум, рассудочную способность, позволяющую делать далекоидущие выводы, не оставляющие места для пустых, призрачных надёжд. Такой души и такого ума мы, однако, не можем ждать от всякого и каждого, хотя я подозреваю, что сумасшедших гораздо больше, чем нам кажется, и эти подпольные сумасшедшие только сами знают о себе, что они сумасшедшие, и тщательно скрывают от окружающих свою тайну из страха перед ужасною «палатой номер шесть», – тут речь идёт о сумасшествии парадоксальном, при котором жертва помешательства может выглядеть даже весьма здравомыслящим человеком… Временами мне кажется, что я и есть такой тайный сумасшедший, мне приходят на ум такие мысли, какие и словами-то не выскажешь, при которых кажется, что земля разверзается и ты летишь прямо в бездну тьмы, прямо в ад… но, однако, ад является сюда, на Землю, в такие минуты умственного просветления, когда всё окунается во мрак, и тогда, если не переключиться мыслями на что-нибудь другое, можно перейти в дрожь и умереть в течение только одной  следующей минуты, ибо такой ужас нахлынет, с которым бороться невозможно…

…чуждую ли?.. Во всех одно и то же, но внешность у каждого своя, она обманывает, внешность. Черты лица ещё ни о чём не говорят, глаза, нос, уши, рот – это всего лишь органы, аппараты, механизмы, при помощи которых существует мозг и сознание, в нём заключённое… Во всех, в каждом только родственного, что это трудно умещается в голове. Иногда мне кажется, что я себя придумал, а на самом деле нет границ между мною и другими людьми, потому что я это  и они, то же самое как и они – это я…