Я разбиваю свет фонарей

               
 - Я разбиваю свет фонарей, потому что… я разбиваю свет фонарей. Они заражают тревогой улицу. Что за странная парочка? Лохи! Это сразу видно! Девка в шляпе и с косой, и парень с усиками. Как из восемнадцатого века. Да не оглядывайся же! Это неприлично! Так на чем я остановился?
Тёма сумасшедший. Совершенно отмороженный. Да, парочка странная. Никто и не спорит. Девушка в длинном, до самого асфальта, вишневом пальто и вишневой шляпе. Длинная черная коса. Лучше бы распустила косу, надела рваные джинсы. Или мини-юбку. Была бы тёлка очень даже ничего. А этот… Где она его только подцепила? Маленький, усатенький. Похож на таракана. Но Тёма и сам не лучше. Идти с ним рядом по улице, где ходят приличные люди, невозможно совершенно. Кричит, размахивает руками, постоянно, сияя глазами, без умолку говорит о какой-нибудь шлюхе. 
- На монголочке…
- Знаешь, как её зовут?
Помнить всех сучек Тёмы, которых он сам не помнит? 
- Наиля! Правда, красивое имя? Оно ей очень идет!
- Хорошо, - (спорить с Тёмой - занятие совершенно бесполезное) – Она тебе нравится. – А я здесь при чем? Я не собираюсь ни в кого влюбляться.
… Апрельский вечер, кажется, с Тёмой заодно - смеется, растворяется в искусственном свете. Листья нежатся на ветру, подрагивали листья.
- Никто тебя и не заставляет. –  Тёма ежится, прячет руки в карманы черной толстовки. - Но нужно же когда-то становиться мужчиной. Или ты хочешь навсегда остаться девственником?
- Нет… Не знаю…
Неоновый свет ложится на тротуар, тает в закоулках, обнажает фасады киосков: упорядоченную пестроту пивных этикеток и пачек сигарет, фрагменты стройных женских тел на нарядных упаковках.
- Тогда делай, что я говорю. Тебе сколько лет? Шестнадцать? Я на год моложе, и то думаю, как бы не было потом слишком поздно. Все должно быть своевременно. Наиля ждет нас в десять.
Придурок, романтик, рыцарь двадцать первого века. В каждой тёлке видит королеву. Счастливый!
- И запомни: - Тёма, довольный, трясет рыжей головой, закуривает «Приму» с таким смаком, будто это «Parlament», -  женщины любят, когда ими восхищаются, но делать это надо с долей презрения.
- Артем, а ты уверен?
- Всё, Данила, поздно отступать. В этом киоске купим презервативы. – Тёма небрежно бросает окурок прямо на асфальт. - Смотри, как это делается.
На окошке табличка с неровными буквами. «Стучите. Открыто». Неровные буквы, как будто писали с похмелья. Неоновый вечер – это безумие. Тема немного смущён и, конечно, пытается это скрыть. Кто-то другой, может быть, и не заметил бы, только не тот, кто сидел с ним за одной партой.
«Стучите. Отрыто».
Тёма небрежно толкает окошко, заглядывает внутрь. В тесной глубине киоска – продавщица с желтыми, как пакля, волосами и мальчик лет пяти. Может быть, сын. Мальчик жует жвачку, смачно надувая пузыри, с таким же гордым видом, как Тёма, когда курит «Приму».
Обесцвеченная челка наклоняется к окошку. Тёма гордо извлекает из кармана две мятых десятки.
- Упаковку «Сhitos», пожалуйста. – Получилось довольно внушительно. Только зачем нам «Chitos»? Тем более у них только с луком. Что вообще они будут с ней делать вдвоем, хоть Тёма и говорит, что ложится она подо всех, и сколько сразу – ей всё равно. Тёма знает и сам, что пришел не за чипсами, но мнётся, его щёки в рыжую крапинку (оставило отметины весеннее солнце) покрываются пятнами. Тёма быстро заговорщицки шепчет.   – А на остальное – резинки.
Притоки- потоки огней – сливаются в магистрали. Неоновая паутина – тайна, как фрагменты красоты на упаковках презервативов. Неоновый плен, тлен огней, как головокружение, планетовращение вне времени и пространства. Безумие сверкающих радуг.
Я ненавижу свет фонарей, потому что я ненавижу свет фонарей…
Желтая челка равнодушно кивает.
- Сережа, отсчитай дяде десять «Love is».
Голос у продавщицы тусклый, как ее волосы.
- Раз, два, три… - карапуз поглатывает «эр». – Четыре…
На Тёму смешно и больно смотреть. Он переминается с ноги на ногу, злится на себя и бестолковую продавщицу, презрительно косится на жвачки с сердечками на обертках.
- Не такие!
Продавщица бесстрастно трясет желтой челкой:
- Сережа, отсчитай дяде десять «Turbo».
Мальчик кладет «Love is» обратно, тянется к другой коробке.
- Да нет же, - выходит из себя Тема и краснеет еще больше.  – Мне нужны другие (!) резинки.
Ещё немного, и Тёма расплачется. Значит, так надо покупать презервативы! Сдерживать смех уже не возможно, но надо сдержать. Получается хрюканье. Тёма в гневе, грозит кулаком:
- Ну, сволочь, ладно, ладно…
Рука с лиловым маникюром появляется в окошке. Вот это другое дело!
- Пожалуйста!
- Спасибо, - цедит Тёма сквозь зубы, и спешит к трамвайной остановке, по пути забывая обиды.
Звуки вечернего города становятся тише, и в этом диминуэндо отчетливо слышится музыка звезд. Холодная . Вечная. Волнующая. Страстная.
- Здравствуй, Наиля. Это мой друг Данила…
Наиля уже ждет у подъезда. На железной двери нацарапано «Love» и белой краской написано «Rock  forever».
У Наили восточные глаза: глубокие, как космос, зрачки и белки, ослепительные, как новая сантехника. Глаза принцессы. Как странно. Шлюха. А какого цвета глаза у монголочки? Радужная оболочка – самое главное. Кажется, карие. Не важно.
- Есть закурить?
Тёма кивает, достает «Приму», протягивает монголочке. Окна загоряются, складываются в мозаику улиц. Сигареты, мерцая, превращаются в дым. Но какая-то тётка появляется из-за угла, портит всю романтику. Хотя при чём здесь романтика?
- Бессовестная! – бросает она в лицо Наиле.-  Ладно эти … ребята. Де-евочка»!
Неряшливо одетая тетка укоризненно качает головой. Наиля раздраженно отбрасывает окурок:
- Это ваше дело?
- Хамка!- последнее относится уже не только к Наиле, а ко всем дворовым девчонкам в лице монголочки. Неопрятная женщина, наконец, уходит, бормоча что-то под нос. Что-то о том, что вся молодежь - сволочи, не то, что они, когда… Да, какая разница, что было тогда, когда неряшливая тетка курила в подворотнях. Сейчас другая эра.
Весна, но вечерами еще очень прохладно.
- Пойдемте в подъезд, -  монголочка бросает окурок.
Окурок падает в грязь.
В подъезде тоже грязно и много окурков.
- Дай еще закурить! – просит Наиля.
 Данила видел: Артему хочется ее обнять, но не решался. Вместо этого, смутившись, выдает:
- У тебя такие глаза…
- Какие? – Наиля удивилась.
- Таинственные!
- Он хотел сказать «сексуальные», - пытается исправить ситуация Данила.
Тёма  продолжает корчить из себя рыцаря.
- Я никогда не встречал такой девушки, как ты… - продолжает корчить из себя рыцаря Тёма.
- Какой?  - презрительно сплевывает Наиля.
- Не- о- бык- но –вен -ной… - выдает Тёма.
Наиля спокойно докуривает ещё одну сигарету.
- Вы всегда такие? – в голосе досада и вызов
- Какие? – бормочет Артем.
- Придурки! – отшвыривает окурок. – Я пошла домой. – И быстро поднимается по лестнице.
Лучше не вспоминать.


Миша и Дэн хохотали, как сумасшедшие. И даже Лёша, депрессивный Лёша, который даже на самый бородатый анекдот реагирует своей обычной снисходительной ухмылочкой, захлебывался истерическим смехом.
- Ну вы даете! Надо быть отморозком, чтобы не зецепить Наилю. Она же подо всех ложится!
- Заткнись, Лёша! – но как заставить его замолчать, если он, откинувшись вместе со стулом  на стену, обклеенную постерами, и испытывая на прочность ножки табуретки, вышел из своего обычного сонамбулического состояния. А Лёша-иппохондрик просто ангел по сравнению с Лёшей-весельчаком. Ничего хорошего от такого перевоплощения не жди.
Кому-кому, а Даниле это хорошо известно. Они с Лёшей в музыке как два звука, сливающиеся в унисон. И всё-таки надо его как-то утихомирить, пока этот ипохондрик не разошелся окончательно. Есть только один способ.
- Подай мне гитару.
Истерика оборвалась. Сработало.
Данила осторожным движением разбудил струны.
- Я вызываю дух Курта Кобейна, - сострил Лёша, и опять в унисон.
Они вместе обклеивали подвальное помещение дома культуры железнодорожников постерами «Нирваны».
Я раз-биваю свет фонарей.
Свет фонарей, но на улице – весёлое безумие весеннего солнца.
Жалко, в этот подвал оно не проникает – никогда. Зато здесь много музыки – иного света.
Я разбиваю фонарей.
Мои мечты прорастут сквозь асфальт.
Лёша уже подбирает бас. И обшарпанное подвальное помещение наполняется  оглушительным смыслом, оправдывая свое существование.
Железный плен закрытых дверей. 
Я в чём-то перед ним виноват.
Миша садится за установку, оглушительно нащупывал пульс новой песни. Дэн пил пиво из горлышка.
Я разбиваю свет фонарей, потому что я разбиваю свет фонарей, потому что я разбиваю…
Соло обрывается, но ударные и бас по инерции ещё долго смешиваются с бетонным гулом.
- Дальше ещё не придумал…
Денис допил пиво:
- Космический рок и немного блюза – оригинально. – Ставит на пол бутылку, подходит к синтезатору, чтобы развеселить всех нехитрым мотивчиком «Собачьего вальса».
Когда так весело, хочется добавить еще веселья.
Соло-гитара отброшена. Лёша перехватывает ее, повторяет все сначала. Он, конечно, немного ревнует Данилу к своей гитаре, тем более, что тот (друг называется!) и не скрывает, что она ему нравится больше, чем  бас. Но солисту играть на бас-гитаре оч-чень проблематично. Хорошо хоть Данила это понимает.
Вот Денис – совсем другое дело. Многолюб. И с девчонками, и в музыке. Ему всё по барабану: на ударных, на синтезаторе или на гитаре. На то он и учится в музучилище.
А вот они, два друга – Алексей и Даниил – в ПТУ. И, кстати, Мишина мама очень не одобряет дружбу сына (он у нее умный, будущий экономист) с ограниченными ПТУ-шниками. Но в конце-концов Миша сам отыскался, пришел по объявлению «Рок-группа ищет ударника» в рекламной газете. Так что Мишина мама может говорить что угодно, но никто его никуда насильно не тащил.
Ну да ладно. Это её проблемы, а у них свои дела, своя музыка.
- Покажи, как ты это сыграл, - пристаёт к клавишнику Миша.
Дэн усмехается – снисходительно, даже самодовольно, хотя, может быть, просто навеселе.
Предупреждает:
- Сразу не получится.
Мишу нервирует пьяная снисходительность клавишника.
- Я не спрашиваю, получится или не получится. – Повторяет отчетливо и настойчиво. – Покажи, как ты это сыграл.
Денис пожимает плечами. Пожалуйста. Жалко, что ли?
Незамысловатый мотив «Собачьего вальса» сливается с оглушительным «Я разбиваю свет фонарей».
- Лёша, да заткнись ты! – Миша напряжённо следит за руками Дениса и почти не обращает внимания, как что-то ощутимо ударилось о плечо. Это Лёша, кретин, запустил жестяной банкой из-под пива. Хорошо, что пустой. Права Мишина мама, права. Незачем связываться с такими...
Пальцы Дениса, уверенно отскакивая от клавиш, проходят до автоматизма заученный путь.
Миша осторожно нажимает «фа». Замирает, наслаждаясь её серебряным звучанием. Но это - для лирики.
Нужно только запомнить две первых клавиши, оттолкнуться и больше не думать – ни -  о  - чем. Гармония найдет себя сама.
- Ты же говорил, что не умеешь играть на синтезаторе, - Денис слегка удивлен. Миша тоже, но еще больше очарован вдруг открывшимся перед ним чёрно-белым клавишным пространством, наполненным самыми чистыми и яркими оттенками звуков – такой полнозвучной восхитительной радугой.
- Я никогда не играл раньше на синтезаторе, вообще на клавишных…
Денис недоверчиво хмурится.
- Ну «Собачий вальс» - это легко. – Лёша не спеша ставит одну гитару к другой. – А слабо сыграть что-нибудь посерьезнее? – Не спеша поднимается, так же медленно подходит к синтезатору.
Леша всё делает медленно, и иногда эта неспешность выводит из себя весельчака Дениса. Но Миша безразлично пожимает плечами:
- Не знаю, может, и слабо.
Денис расплывается в пиратской ухмылке, легко отталкивается от клавиш, и его пальцы разбегаются по клавиатуре, бойко выстукивают «Ректайм», уверенно застывают в неустойчивом последнем аккорде.
- Ну? – победно улыбаясь, Денис уступает место Мише. - Ну же!
Миша осторожно опускает пальцы на чёрно-белое поле. Главное – вспомнить начало. Дальше – как дежа вю. Руки сами повторяют мелодию. Погружаются в страстность и томность джаза, в колдовскую южную ночь с крупными звёздами, похожими на жемчужины. В голубоватый дым и дымку голубеющих скал, над которыми ослепительно ярко сияет голубая луна. И последние септаккорды еще долго дрожат в терпкой и влажной тишине южной ночи… тишине южной ночи… Боясь их вспугнуть, расплескать то волшебство, которое внезапно открылось перед ним, Миша осторожно снимает пальцы с клавиш. Голубоватый дым рассеивается постепенно.
- Ну ты, блин, даёшь! – Денис первым вырывается из дымки очарования. Миша ещё почти не заметно бьет дрожь озарения. Прозрения?
Данила хитро щурит левый глаз:
- А ты уверен, что никогда не играл эту мелодию?
- Он даже нот не знает, - вступается за друга Лёша.
- Давайте ещё раз проверим… Чтобы наверняка… Денис уже что-то наигрывает, обрывает мелодию, начинает другую.
- Завтра проверим. Я устал.
И не хочется ничем нарушать эту усталость, эту умиротворенную опустошённость.
Денис, конечно же, ещё пробует возражать. Настойчиво упрашивает: «Ещё одну мелодию». Но Миша непреклонен.
Так что придётся Денису подождать до завтра. А сегодня они, конечно, ещё немного порепетируют, а потом начнется самое интересное – в первую очередь для Лёши.
- А кто у нас самый старообразный? - бросит он, многозначительно косясь на Дениса. Клавишник и правда тянет на все двадцать – высокий, мускулистый, с темными бакенбардами.
- Думаешь, ты выглядишь моложе? – огрызается Денис. – Иди за водкой сам, алкаш!
И Дэн по своему прав. Задумчивый вид и редкая щетина не то, чтобы очень взрослят Лешу, но в сочетании с длинными светлыми волосами и неполными семнадцатью годами придают ему какой-то отрешённый и немного нелепый вид.
- Идите вместе, - решает Миша. - А мы с Данилой молодые ещё, мы здесь останемся.
От C2H5OH  Леша всегда немного веселеет, но ненадолго. Потом начнет занудствовать опять, и уже никто и ничто не заставит его замолчать.
Первым уходит домой Миша. Почти трезвым. Сразу видно, из приличной семьи. Не то, что некоторые, которые готовы весь день глушить водку из немытых пластиковых стаканчиков и разглагольствовать о том, что жизнь – дерьмо. А если даже и так, сколько можно об этом повторять? Хватит! Достал! Последний тост – за весну. Денис уходит, хлопнув дверью.
Я разбиваю свет фонарей, потому что я разбиваю свет фонарей, потому что…
Ночь опять нагрянет незаметно.
Равнодушная грусть фонарей. Зажигается каждый вечер, чтобы снова погаснуть на рассвете.
- Ты думаешь, я просто так пью? Потому что мне хочется выпить? Ошибаешься, Даниил.
- И почему же ты пьёшь?
Фонари освещают тихие улочки, и небо смотрит вниз миллиардами мерцающих звезд. В весеннем воздухе – предвкушение счастья. Его так легко подхватить, как простуду. И Данила уже болен предчувствием чего-то огромного, сверкающего. Но, кажется, у Леши стойкий иммунитет против этого вируса.
- Я пью, потому что не могу избавиться от депрессий, - заводит Лёша любимую пластинку. – Я пытаюсь казаться веселым, но мне становится хорошо, только когда выпью. А потом опять… И во всём виноват этот город!
Лёша с вызовом окидывает пьяным взглядом плеяды зажигающихся окон. – Ты только посмотри, как мы живем? Суета, иллюзия – и больше ничего.
- У тебя есть ещё музыка, - приводит Данила веский довод, провожая рассеянным взглядом уносящиеся вдаль фары автомобиля.
- Музыка… - эхом повторяет длинноволосый и продолжает в том же духе. – Ты никогда не задумывался, почему на небе столько звёзд?
- Наверное, со стороны мы выглядим, как пьяные придурки, - не безосновательно предполагает Данила.
- Я не пьян. Я просто хочу пообщаться с живым человеком. Ты только посмотри, как живет большинство людей. Едят, спят, рожают детей и больше ничего им не нужно. Они думают, что живут, но на самом деле они – мёртвые. Обыватели. Ну почему никто не думает о главном?
Данила молчит, и Лёша сам отвечает за него.
- Музыка? Ты сказал «музыка»? –(Вот и Лёшин дом, рядом с магазином «Продукты». Наконец-то! Даниле – направо, на улицу 8 Марта).
Данила останавливается у «Продуктов», но Лёша не излил ещё душу до конца.
- Что-то мне не хочется идти домой. Пройдусь с тобой немного…
 Хорошо, улица 8 Марта через два квартала. Значит, две минуты пьяного бреда.
- Я понял, Лёша, нам нужен саксофон...
С саксофоном космический блюз зазвучит по-другому, позовёт, как это небо.
А сегодня – тёплая прохлада весенней ночи. Это навсегда, потому что ничто на свете не может быть лучше апрельских звёзд.