Тайбэйские встречи

«Наука - баба весёлая и нельзя подходить к ней со звериной серьёзностью» (Н.В. Тимофеев-Ресовский, выдающийся биофизик и радиобиолог).


В свои сорок с хвостиком Вадим чувствовал себя рядом с ней совсем мальчишкой, испытывал в её присутствии необычайный подъём, казалось, что нет за плечами неудачного брака и уже взрослой дочери, – все происходило будто впервые.

Началось это почти девять лет назад, в 2005 году, в Тайбэе, куда он и Кетов прилетели на конгресс по случаю празднования Всемирного года физики. После первой вечерней сессии они довольно большой компанией сидели в открытом кафе возле 100-этажного небоскрёба, где проходил форум, под огромной, несколько дней назад зажжённой надписью в виде знаменитой формулы Эйнштейна. Это был его триумф через столетие.

   ...Воспоминания о той неделе были похожи на фотографии, слегка затуманенные последующими событиями, будто цветные иллюстрации под полупрозрачной бумагой в старых дорогих книгах. Он часто перелистывал эти драгоценные страницы, они были ещё живыми, тревожащими, но уже живущими отдельной от него жизнью...

Тогда, после открытия форума и окончания первого дня с его пленарными лекциями, собрались многие русские, разбросанные по всему миру, но знакомые с давних пор; был общий трёп под лёгкое японское ‘sapporo’ с местными трепангами, гребешками и устрицами, очень дешёвыми здесь, делились первыми впечатлениями. В тот день башня была подсвечена зелёным, и лица сидевших за близко составленными столиками казались слегка потусторонними.

«Да...  поистине, физика освещает мир», – как маг, задумчиво протянул Кетов, глядя на формулу, потом вдруг запустился про Томсона и Лоренца, которые, как он считал, были талантливее Эйнштейна, но так уж в этом мире случается, что вперёд вырывается тот, кто умеет обобщать, да ещё в 26 лет... Вадим вяло возражал, потом, подняв голову и глядя вверх, сказал, что раньше эта формула была выложена ещё более эффектно на палубе американского атомного авианосца «Энтерпрайз», так что её можно видеть с приличной высоты. Кто-то добавил, что ни знаменитая формула, ни даже гений Эйнштейна не помешали этому кораблю участвовать во многих нечистых операциях, в том числе в войне против Вьетнама, Ирака и Ливии. Голос был женский, Вадим посмотрел на говорившую и увидел зеленоватое удлиненное лицо, незнакомое, примечательное пожалуй лишь тем, что глаза, тёмные и слегка раскосые, смотрели как-то неправильно, точно на него, но в то же время сквозь него, будто он был прозрачным. Потом она медленно отвернулась, говорила тихо лишь с рядом сидящим бородатым Игорем, известным своей задиристостью. Вадим заметил тонкое запястье руки, державшей бокал, изящный изгиб шеи, особую посадку головы, свободную и независимую, какая бывает у балерин. Хотелось снова и снова видеть это лицо, явно не от мира сего, она каким-то чудесным образом почувствовала это, обернулась, вопрошающе посмотрела на него. Воздух стал почему-то прозрачнее, а свет, лившийся от башни, превратился из зеленого в голубой...

Потом он узнал, что зовут её Линда, что живёт она в Вильнюсе, и что раз в сутки, ровно в двенадцать ночи формула меняет свой цвет, за неделю пробегая по всему радужному спектру.

Вырвались они с Кетовым в эту поездку с трудом, работы было невпроворот, но пропустить такое событие было никак нельзя. В то время они уже вовсю занимались квантовыми струнами*, входили в команду полубогов (так казалось), участвующую в создании будущей квантовой теории гравитации* и намеревавшуюся переплюнуть самого Эйнштейна. Перед отъездом как всегда подтягивали и подчищали ‘хвосты’, почти не спали несколько ночей подряд, встречались довольно часто, хоть и работали в разных ведомствах, хорошо в то время друг друга понимали, доверяли безоглядно...

Организация форума была выше всех ожиданий, яркие девушки-тайбэйки, похожие одновременно на японских и американских женщин, стояли в ожидании вопросов у каждого лифта и возле всех коридорных разветвлений, говорили на очень приличном английском, неизменно и мило улыбаясь. Кетов спрашивал об одном и том же у разных ‘стюардесс’, как он их называл, сделав вскоре вывод, что одна из них заслуживает большого внимания, – любил он все необычное и загадочное, и Вадим не в первый уже в жизни раз видел его в таком возбуждении.

Кое-что новое удалось извлечь из докладчиков уже в первый день, в основном во время коротких кулуарных разговоров. Кумир многих Майкл Грин, седеющий уже, собрал в тот день большую аудиторию на свою обзорную пленарную лекцию ‘Пространство, время и структура реального мира’. Пробежав за пять минут по работам Глэшоу-Вайнберга-Салама, немало вложивших в объединение слабого и электромагнитного взаимодействий элементарных частиц, затем за десять минут – по теории струн, показывающей, что всё многообразие этих частиц возникает в результате вибрации бесконечно тонких одномерных струн на разных частотах (нотах), где каждый из ‘квантовых тонов’ соответствует определённой частице, например, кварку или электрону, он наконец замедлил темп, перейдя к своим и Джона Шварца идеям о суперсимметриях, добавив немного нового, подтверждающего эти идеи, – собственно, последнее и было тем, ради чего стоило всё это слушать. Побольше накала и знаковых моментов было на лекции ещё молодого тогда и продвинутого Эдварда Уиттена об 11-мерной  М-теории пространства-времени, отменившей единовластие старого брэнда – теории струн, и ознаменовавшей вторую суперструнную революцию. Получалось, что основа Вселенной – не только одномерные струны, что могут существовать и двухмерные аналоги струн – мембраны, и трёхмерные, и четырёхмерные… Эти конструкции были названы им бранами, ограничивающими свободу струнных движений, и был в этом глубокий смыл.

...Да, они перешагнули через Хоукинга и Феймана. Последний так вообще считал всё это безумием. Другие же думали, – ну и что с того, что ‘струнная’ физика использует принципиально ненаблюдаемые, косвенные свидетельства, в конце концов, – как электроны движутся вокруг ядра, тоже никто никогда ни в какой микроскоп не видел. Зато физики эти раскрутили серьёзных дядь на крупные инвестиции для строительства Большого адронного коллайдера.  К тому же, практически везде, где физика упиралась в тупик, на самом деле в тупик упиралась математика, а в теории струн – тем более, ибо она там сложнее, чем где бы то ни было. Такие были дела...

После вечернего разговора в кафе с Максимом Концевичем, блестящим математиком, но и в физике тоже понимающим, Вадиму пришла в голову одна неясная идея на предмет взаимодействий квантовых струн, она вспухала в голове, но никак не хотела оформляться. Поговорить об этом, даже с Максимом или с Кетовым не выходило. Решил тогда, что пусть она отлёживается, сама в себе варится, но не получалось, она снова возвращалась и промучила почти всю ночь, вконец измотав его. Настоящий сон пришёл лишь под утро, и был он младенчески чистым и глубоким.

Линду он увидел на следующий день, в зале с постерами, узнал по посадке головы, выделяющей её из толпы и позволяющей смотреть на всё как-то сверху. Постепенно сокращая расстояние, он старался не выпускать её из виду, одновременно допрашивая стоящих у стендов докладчиков. Вышло будто бы случайно, что столкнулись они почти нос к носу возле одного постера. Опять этот взгляд сквозь него, но теперь Вадим понял, почему, – правый глаз едва заметно косил. Кивнув ей и встав рядом, успел оценить нежный овал щеки, тяжёлый блеск русых волос на прямых плечах, сплетённые за спиной тонкие длинные пальцы, едва уловимый аромат бергамота, который он так любил… Вадим начал подробно расспрашивать испанца, стоящего у стенда, было там что-то явно интересное… она слушала довольно долго, потом, во время паузы, неожиданно задала вопрос, показывая на рисунок; мелодично звякнули тонкие колечки браслета на запястье левой руки, и испанец сразу переключился на неё, заговорил очень быстро, горячо. Вадим почувствовал какое-то движение внутри, мысли его закрутились опять вокруг проклятых струнных взаимодействий, он одновременно слушал беседу, определившую наконец-то нужный ход мысли, и думал о своём; потом потерял нить разговора и стоял, замерев. Постепенно вокруг стало что-то происходить: пространство между испанцем и Линдой заполнилось струнами, они разрывались, замкнутые струны становились открытыми, обменивались сегментами, число перестроек множилось, их становилось гораздо больше пяти, чего быть не могло… Сколько времени это продолжалось, он не помнил. Очнулся от лёгкого прохладного прикосновения к руке, – Линда внимательно смотрела на него, чуть улыбаясь и как будто понимая его состояние. Вокруг испанца тем временем образовалась разноязычная толпа.

...Потом, вспоминая об этом, он подумал, что в тот момент был совсем как небезызвестный Карлос Кастанеда, который под действием мескалина, расширяющего сознание, видел Вселенную как бесконечное скопище светящихся струн.
ЧтО было для Вадима мескалином, он понял немного позже...

А в тот раз Вадим счёл это результатом долгих недосыпаний и, решив в предстоящую ночь как следует выспаться, пошёл прогуляться, а заодно и поразмыслить наедине. Кетов настойчиво уговаривал поехать на эксклюзивную вечернюю прогулку по Тайбэю, которую устраивала Чэнь, она же Only, так звали его новую знакомую из числа тех самых, англо-говорящих ‘стюардесс’, а на самом деле, аспиранток, – красивая, кстати, неимоверно. Она была из местных, хорошо знала город, Тайвань вообще, очень эрудированная, как отрекомендовал её Кетов.

- Поедемте! – широко улыбаясь, звала Чэнь, она же Единственная.
- Спасибо-спасибо, очень сожалею, сегодня должен готовиться, завтра доклад, а в следующий раз, если повезёт, непременно, – кланяясь, бормотал Вадим и, пятясь, смылся.

Отошёл недалеко от башни, застройки сначала были типичного западного стиля, чуть дальше традиционные китайские, примерно через километр улица привела к поросшему деревьями холму, который затем превратился в парк Да-Ань, где предстояло, будто по заказу, обрести спокойствие и уверенность, как заверяла зелёная табличка на входе. Длинный майский день догорал, но освещения было ещё достаточно, чтобы можно было разглядывать богатую растительность и живность на ней; на иглах пихт мелькали влажные разноцветные искры, срываемые гомонящими корольками и сибиями, по зарослям бамбука сновали любопытно-игривые краснобрюхие и седые белки. Терпкие запахи бодрили. Прошло немного времени, и дорога пошла резко вверх; каменистая тропа, обсаженная кипарисами, привела его к статуе богини Милосердия, с участием склонившейся к нему, потом к лестнице, которая вскоре закончилась большой площадкой, покрытой дивным ковром из стриженного в шары рододендрона. Местечко было поистине райским, и обещанные спокойствие и уверенность постепенно прокрались в душу страждущего... Походив немного здесь вместе с гортанно вскрикивающими павлинами, Вадим пустился в обратный путь, вскоре обогнал небольшую шумную группу, вышедшую неожиданно с боковой дорожки, потом, ещё дальше, увидел одинокую светлую фигурку со слегка склонённой головой, движущуюся, будто не касаясь земли.

«Она! – почти вздрогнул Вадим, хотел даже повернуть назад, – не время сейчас», но потом устыдился, не мальчишка же. Не спеша догнал, поздоровался, спросил, не страшно ли одной? «Да ведь светло ещё», – ответила она, скосив на него глаза и улыбнувшись. Оказалось, что бояться она не привыкла вовсе, приехала сюда с братом, тем самым задиристым Игорем, с которым в соавторстве, что закончила физфак в Вильнюсском университете. «Почему имя необычное?» – литовка по отцу, а мать у неё русская, а точнее, казачка.  Разведена, бездетна. «Ну вот, теперь вы всё обо мне знаете», –  как будто пожалела, что так разговорилась. Попросила его рассказать о себе. «Что ж»..., –  и он поведал ей обо всём, даже о том, что сильно тоскует по дочери, а видятся они нечасто, – живут в разных городах, он в Москве, а она с матерью и отчимом в Питере. Потом Вадим незаметно перетёк на свой ‘струнный’ конёк, надеясь её удивить, начал рассказывать о своих моделях струнных взаимодействий. Она внимательно слушала, расширенные тёмные глаза смотрели теперь не сквозь, а прямо в него, вызывая тревогу и блаженство одновременно.  Оказалось, однако, что она немало знала об этом сверхмодном тогда увлечении физиков-иноверцев, считающих, что ‘В  начале’ было вовсе не слово, а струны...
- Но ведь струны годятся лишь для теории Большого взрыва**, не правда ли?  По Эйнштейну, она отвратительна, хотя и работает на него, а в своё время имела альтернативу в виде постоянно и вечно расширяющейся Вселенной, – теории Фреда Хойла; хотя она и провалилась, согласитесь, что-то правдоподобное в ней всё же было: спонтанное возникновение материи, вместо этого мистического момента создания... К тому же, оказывается, с этой же теорией двадцатью годами раньше играл и сам Эйнштейн, но вскоре отказался от неё, поняв её безнадёжность без всяких астрономических наблюдений, а лишь путём вычислений, и так и не опубликовав.
- Ну что вы так смотрите на меня, разве что-то здесь неверно? – Линда явно хотела что-то ещё сказать, но остановилась на полуслове.
Вадим сначала молчал: уже во второй раз удивился он осведомлённости этой странной женщины, – некоторых подробностей он в то время и не знал, слушал с нескрываемым интересом. Потом вспомнил, что Фред Хойл вообще был большим ‘фантазёром’, он сам же и придумал Большой взрыв, – модель, противоречащую его собственной, также панспермию, что-то ещё...

Удивительно, но прошло уже почти три часа с тех пор, как он вышел из башни. Линда, кажется, устала, присели на скамью, стоящую на широких драконьих лапах в густой тени могучих пихт. Когда она садилась, изогнув спину и бросив косой взгляд назад на скамью, а потом с необычайным изяществом согнула наискось ноги с тонкими щиколотками, Вадиму показалось, что есть в ней нечто нечеловеческое, будто ланье... Почему-то именно этот мгновенный ‘снимок’ потом чаще всего ему вспоминался среди других, а иногда на этом снимке вдруг срабатывал ‘zoom’, как это часто делается на слайдах презентаций, и он видел в увеличенном масштабе то эти щиколотки, то восхитительную хрупкую ключицу, то играющую на груди тень от пихты в приоткрывшемся вороте платья...

Рассказывая о ценных породах здешних деревьев, – и про эндемичную пихту, что росла рядом с ними, и про непревзойдённый по стройности тайваньский кипарис, про камфорный лавр и дерево Бо, и весьма этим увлекшись, Вадим вдруг почувствовал, что воздух стал явно тяжелее, малиновки затихли, стало заметно прохладнее, приятный ветерок вихрил пихтовую хвою. Линда слушала рассеянно, водя по сторонам своими раскосыми глазами и как будто к чему-то прислушиваясь, точно чуткое животное. Внезапно протяжные, вибрирующие звуки заполнили её голову, они раскачивали скамью; ища опору, она невольно схватила его за руку. Непонятно, как так вышло, что Вадим вдруг ощутил трепетные плечи, шёлк её колен, губ, прохладную узкую руку на своей шее, и этот бергамотный запах... Длилось всё не более пяти минут, в течение которых он почувствовал, что с трудом установленный им и казавшийся уже непоколебимым строгий внутренний порядок стремительно рушится: тихая музыка зазвучала внутри, влетевший туда музыкант играл на глубинных струнах тонкими и сверхгибкими, невероятной длины  паучьими пальцами Паганини, творящими настоящие чудеса...

...Как, кем, и почему вдруг смещается наше мироощущение, преломляя его отныне в единственном существе, от которого мы становимся навеки зависимыми, и принося истинные блаженства и страдания?  Никто никогда не ответит на эти сакраментальные вопросы. 

 - Это ваши струны вибрируют, – почти серьёзно произнесла Линда, когда скамья прекратила головокружительное движение. Странно при этом она выглядела – точно, как испуганная лань.
Лишь на следующий день они узнали, что в ту ночь было неслабое землетрясение, около четырёх баллов, – ‘достопримечательность’ этого острова. Благодарить или проклинать такое стечение событий, Вадим так никогда и не понял.

Последствием этих Да-Аньских событий было появление, через год, его полупопулярной книжицы под названием ‘Струнный концерт для Вселенной’, которую он прислал ей в подарок на тридцатилетие, с личной дарственной надписью.

Во время утреннего доклада на следующий день, Вадим, тревожно проспавший остаток ночи, ощущал, как ни странно, спокойствие и уверенность, – не иначе, подарок милосердной богини. В зале без труда нашел взглядом Линду, она сидела близко совсем, в третьем ряду, там явно гнездился не вполне ещё понятный для него источник энергии, – светлой или темной, вот что интересно было бы узнать...
Первая половина его спича ‘О взаимодействиях квантовых струн’ была детально продумана, он довольно гладко всё изложил, а дальше… дальше его понесло туда, где брода он и сам не знал, всё созревало лишь в последние дни, и дозрело именно в эти минуты. Казалось ему, что за него говорит некто, но никак не он сам... он вряд ли мог объяснить это самому себе, даже если бы хотел. Вадим доказывал, что оба конца открытых струн должны быть закреплены либо на одной и той же бране, либо на двух бранах, что замкнутые в кольца струны не имеют концов и могут гулять сами по себе, как кошка у Киплинга. Последние его слова потонули в живейшей реакции зала, председатель с трудом сдерживал натиск вопросов. Впрочем, жёсткой критики, к которой он не был готов, было значительно больше, чем одобрения, и держать удар не всегда получалось.

- Странно, ведь ты бы мог сказать, что идея эта – наша совместная, с явной обидой произнёс Кетов, когда они, вырвавшись наконец-то из зала, пошли на кофе-брейк, – мы ведь с тобой это обсуждали ещё в Москве.
- Ты о чём? – Вадим обалдело смотрел на него.
- Да как же, именно о петлях... 
Вадим ничего не понимал, стал зачем-то доказывать, что только пару дней назад, а точнее, сегодня до него всё дошло, но в этот момент подошли Игорь, Линда и ещё какой-то высокий щеголеватый тип в шейном платке, норовивший держать её под локоть. Поздравили Вадима, незнакомец оказался Андреем Лидерманом, россиянином, работающим в Стэнфордском университете, его статьи, сильные кстати, он знал. Андрей сказал, что доклад был «весьма и весьма», и было нечто в его тоне, снисходительное что ли, что Вадима покоробило, а может ему просто показалось. Игорь начал выяснять у Вадима некоторые детали, они всерьёз сцепились, так всегда бывало у них… Линда, в костюме песочного цвета, с высоко забранными в хвост волосами, – всё это усиливало её сходство с ланью, – безуспешно пыталась их расцепить; поняв тщетность своих попыток, она отошла. Андрей поспешил за ней, идя сзади, он время от времени что-то говорил ей, наклоняясь близко к уху, она кивала и улыбалась... Видеть это было нестерпимо, Вадим отвернулся, и спор с Игорем так и повис в воздухе.

- Так о чём ты говорил, о каких таких совместных идеях? – продолжил Вадим уже в его номере отеля, куда они с Кетовым пошли после того, как всё закончилось. Закурив и нахмурившись, Кетов, зайдя совсем с другого ракурса, пересказал то, о чём Вадим так вдохновенно говорил с кафедры…
 - Ну... нет слов, растерялся Вадим, – может ты независимо пришёл к тому же, но сам я только что дошёл до всего, а мучился довольно долго, и почему ж ты молчал, ведь докладывал раньше?
 - Да сыро, сыро всё это, неужели не понятно, что нельзя бежать впереди паровоза?
 - Ты прав, конечно, но потом могло бы быть уже поздно, ведь идеи носятся в воздухе...
 - Вот именно, носятся, и мы это обсуждали, поэтому ты должен был говорить от нашего, а не только от своего имени, а лучше молчать до публикации, ведь идеи ничего не стоят. Ты нагородил туеву хучу умных слов, а в результате свалял дурака, – уже зло сказал Кетов и вышел, не попрощавшись. Впрочем, этот стиль уходить в разгар событий был ему свойствен.

Вадиму показалось, что на него вылили ведро холодной воды, вслед за этим подумал, что именно так всё и есть, – идеи ничего не стоят. Он нарушил общепринятый негласный закон, часть коллективного опыта выживания. Всему виной были тайные знаки предыдущего дня... Но ни о чём не жалел, – да, он чудак или того хуже, ну и ловите вы эти идеи, не жалко, главное в конце-то концов знать, чего ты сам стоишь. Ради божественного ощущения полёта, парения даже, которое он сегодня испытал, видя всё и всех с огромной высоты, только и стоило жить... Найдутся и те, кто поймёт и поддержит, их мало, единицы, но они есть, Линда в их числе, тут он не мог обмануться.

До отъезда из Тайбэя было ещё несколько дней, предстояло услышать кое-что интересное, и Вадим старался выбросить из головы последний разговор с Кетовым, они по-прежнему почти дружески общались, дипломатично обходя острые углы.
 
В предпоследний день, ближе к вечеру, когда многие уже собирались уезжать, решили впятером  махнуть на море; когда садились в маршрутку, к ним подбежал Андрей, попросил подождать пять минут, – он был ещё  в деловом костюме, как всегда импозантный.
Ближе всего был небольшой приморский городок Килунг, добрались туда всего за полчаса. Чэнь-Only, которая стала частой спутницей Кетова, повела всех на Чинашан, – спрятанный в скалах, малолюдный в то время пляж с белоснежным песком. Приближался сезон дождей, море неслабо штормило и было прохладным, но не поплавать было нельзя. Игорь и Линда, которая в купальной шапочке казалась совсем ребёнком,  нырнули первыми, они резвились, как дети, Вадим наблюдал за ними, любуясь её естественной грацией, – умеет же природа создавать такое... Потом тоже нырнул под волну, быстро поплыл излюбленным брассом, толчки получались длинными, вдохи глубокими, тело было сильным и послушным, плыл долго... и вдруг оказался совсем рядом с дельфинами; они были огромными, сказочными, и, казалось, играли с ним, – ныряли, вновь всплывали рядом, но вперёд пропускать никак не хотели...
Когда возвращался уже, сменив брасс на спокойный кроль, увидел, как Линду, выходящую из воды, Андрей заботливо укрывает большим полотенцем... Она стояла, как маленькая девочка, благодарно глядя на него.

Вадим перевернулся на спину и лежал, раскинув руки и ноги, раскачиваемый волнами, смотрел вверх, туда, где всё так чисто, правильно и гармонично... Его внутренняя вселенная рассыпалась на части, она превратилась сначала в плоский двумерный лист, состоящий из острых треугольников, потом постепенно начала сама себя собирать, становясь объёмной, но то, что получилось, было неизмеримо больше и сложнее того, что было раньше, а сам он в ней становился всё меньше и меньше, стал микроскопически маленьким, уязвимым и совсем беспомощным... В эту его вселенную непостижимым образом вплеталось лицо Линды, но не целиком, а в виде мозаики, состоящей из фотонов, бозонов, и  излучающихся чёрными дырами гравитонов... Тут кто-то невидимый ощутимо толкнул его в бок. «Кто бы это мог быть? – подумал Вадим, ведь дельфины остались далеко в море...»

Когда он выходил из воды, качаясь от усталости, Андрей, далеко отойдя от Линды, говорил по телефону, жестикулируя, потом, подбежав, быстро сказал ей что-то и, помахав всем на прощанье, торопливо пошёл вверх в направлении города.

Ему надо было согреться, прийти в себя... подошла Чэнь, протянула маленькую фляжку в кожаном цветном футляре.
- Пейте, вам это нужно сейчас... – он глотнул один раз, потом второй, третий, стало теплее, совсем тепло.
- Как вы догадались? – Вадим протянул ей фляжку обратно.
- Да я ведьма, – засмеялась она, – разве не видно? и, потрепав его за руку, отошла. Оказалось, что плавал он больше часа.
 
Чэнь-Only, высокая, отлично сложенная, и действительно чем-то похожая на молодую колдунью, за два часа успела поменять три купальных костюма, и во всех была откровенно хороша. Кетов, ниже её ростом, что нисколько его не смущало, неотступно семенил рядом, – на два подпрыгивающих шага его коротких ног приходился один её – длинный и плавный. Они играли в бадминтон, она явно переигрывала его, – Кетов был совсем неспортивный, мешковатый, но Чэнь, казалось, не замечала этого; потом к ним присоединились Игорь с Линдой, играли парами. Вадим судил и комментировал, показывал, как во время удара ракеткой по волану должны проворачиваться запястье и локоть руки; это ни у кого не получалось, кроме него. Дыхание останавливалось, когда Линда одобрительно, даже с некоторым восхищением смотрела в его сторону, – хотелось сделать нечто из ряда вон, быть гением... так было в девятом классе, когда он впервые влюбился.

Потом, когда море накрыла густая непрозрачная синева, все, сидя под навесом из пальмовых листьев, пили рисовое тайваньское вино, ели нежных лягушек с пряными травами, тихо пел Элвис Пресли.
Когда зазвучала в его исполнении Besame mucho, Чэнь и Кетов, поддавшись страстным призывам Консуэло Веласкес#, пошли танцевать; потом, в эту действительно последнюю ночь, они решили искупаться в темноте, а заодно, как заявил Кетов, узнать, «есть ли жизнь на бране»...

Уезжать совсем не хотелось, Линда, сидя между Игорем и Вадимом, слово за слово, стала рассказывать о своём новом увлечении Больцмановским мозгом ##. Вадима немного лихорадило от того, что она, едва одетая, сидела так близко. Взгляд невольно скользил по длинным упругим ногам, открытой прелестной шее с тонкой серебряной цепочкой...  Глядя со жгучей завистью на удаляющуюся во мрак счастливую пару, он вдруг почувствовал свой немалый возраст, о котором успел напрочь забыть: мог ли он позволить себе вот так запросто пойти с ней…
Линда, увлекшись, продолжала рассуждать, помогая себе руками, они танцевали одна вокруг другой, демонстрируя, как может изменяться загадочная тёмная энергия... Вадим довольно легко угадал, где она ошибается, она поняла его удивительно быстро, рассуждения вошли в нужное русло, а он вдруг опять стал сильным и большим, почти богом...
Слушая и глядя на танцующие руки её, на расширенные и ставшие совсем чёрными глаза, он всё больше убеждался в том, что женщины тоньше и умнее мужчин, для которых часто бывает важнее показать свою сиюминутную значимость, чем увидеть перспективу.   

Когда парочка вернулась с моря, Кетов заявил, что в том месте, где они были, дербанили некие ‘черные брызги’, предположительно представляющие собой вселенные, пространство-время которых в гравитационном поле Земли сворачивается в комочек...###. Чэнь заливисто смеялась, – оказывается, она читала в оригинале и любила Стругацких; становилось понятным, почему она до сих пор не наскучила Кетову. Далее выяснилось, что они узнали, что жизнь на ‘бране’ есть, да ещё какая, и кроме того, поняли наконец-то, что такое 11-мерное пространство-время, поскольку купались нагими... Кетов продолжал ещё долго всех смешить.

А потом была изумительная ночь, вернее её остаток, с Линдой... абсолютно платоническое ночное бдение над этим её Больцмановским мозгом, – спонтанное продолжение начатой во время ужина беседы. Она слушала Вадима с непритворным, почти детским вниманием, и ничего лучшего в его жизни не было.
Когда забрезжил рассвет, смешивая свои бледные оранжевые лучи с ярко-фиолетовыми, льющимися от формулы, она ушла, подарив на прощанье поцелуй, в лоб, – чтоб «заботу стереть»***.

Но ‘стереть’ не удалось: в сентябре того же года в ‘Nature Physics’ появилась маленькая, но толковая статья, авторами которой были Кетов и Лидерман. Вадим не верил глазам своим: его Тайбэйская идея, так наивно подаренная миру и нигде не зафиксированная, была тщательно ими спрятана... да и не в том было дело: это была их работа, имели полное право, – но то, что Кетов молчал после возвращения в Москву, и сделал это втайне, не оставляло сомнения, – друг потерян навсегда. И даже не это было главным, а что было главным, он не мог бы в точности сказать... было только неясное чувство, седьмое или восьмое, что на великолепной скрипке с идеальными струнами заиграл вдруг грубый смычок в руках злого музыканта, извлекаемые звуки были фальшивыми, резали слух, и не было никакой возможности его остановить.

Линда не писала и всё реже отвечала на его письма; каждая безуспешная попытка связаться с ней извлекала из памяти разные видеосюжеты, рассыпающиеся на части и собирающиеся снова: то локоть, за который Андрей её поддерживал, то ухо, маленькое, божественно правильной формы, над которым он нависал и что-то говорил, а она улыбалась, то полотенце, в которое он закутывал её... К тому же, вдруг всплыла в памяти работа Лидермана по теории Больцмановского мозга. Не  значит ли всё это, что ‘в лоб целовать – память стереть’? ***
Забрезжила депрессия, первый раз с ним было такое после развода с женой, второй – после смерти матери. «Неужели опять будет так страшно и так долго, и кончится ли вообще?» 
В октябре уже, когда Вадим в очередной раз послал Линде письмо, уже ни на что не надеясь, она вдруг ответила и сообщила, что скоро будет в Москве, пригласила на свой доклад, где, по её словам, есть частичка его светлого ума, так и написала, – светлого ума...  Он вдруг опять ощутил то, что бывало в детстве, – неописуемый подъем всех чувств, нечто зовущее и требовательное, присутствие такого, для чего стоило жить.



P.S. Хотя рассказ основан на реальных событиях и фактах, в остальном он полностью придуман автором.
Буду признательна за критику, в частности, относительно теории струн, в которой абсолютный дилетант. Посылом для включения в рассказ сведений об этой теории (в качестве фона), было известное утверждение Бенджамина Дизраэли о том, что лучший способ ознакомиться с каким-либо предметом – написать о нём.

*Теория струн основана на гипотезе о том, что все элементарные частицы и их фундаментальные взаимодействия возникают в результате колебаний и взаимодействий ультра-микроскопических квантовых струн на масштабах порядка планковской длины (10 в -35 степени). Данный подход приводит к более глубокому взгляду на структуру материи и пространства-времени. Квантовая теория струн возникла в начале 1970-х годов в результате осмысления формул Габриэле Венециано, связанных со струнными моделями строения адронов. Середина 1980-х и середина 1990-х ознаменовались бурным развитием теории струн, ожидалось, что в ближайшее время на основе этой теории будет сформулирована так называемая «единая теория» (или «теория всего»), поискам которой Эйнштейн безуспешно посвятил десятилетия, ибо будет включать в себя все виды взаимодействий во Вселенной. Но, несмотря на математическую строгость и целостность, пока не найдены варианты экспериментального подтверждения теории струн. Возникшая для описания адронной физики, она оказалась в своего рода экспериментальном вакууме описания всех взаимодействий. Тем не менее,  несмотря на многочисленные проблемы, струнная модель – это на сегодня наиболее удачная попытка объединить все физические законы и создать общую картину мира, где есть место и всяким частицам, и электрическим зарядам, и гравитации. Кроме необычных элементарных кирпичиков, у струнных теорий есть еще одно интересное свойство: все они основываются на предположении, что окружающее нас пространство-время имеет больше четырех измерений. На сегодняшний день основных вариантов три: десять измерений – в теории суперструн, 11 – в М-теории и 26 – в так называемой теории бозонных струн (Материал из интернета).
С большими подробностями, но вполне понятно, здесь: http://www.popmech.ru/article/4375-est-li-zhizn-na-brane/  а также: http://www.zero-gravity.ru/).

**Большой взрыв (англ. Big Bang) – до 80-х годов прошлого века самая популярная космологическая модель, описывающая раннее развитие Вселенной, а именно – начало расширения Вселенной, перед которым она находилась в сингулярном состоянии. Есть более современные модели возникновения Вселенной – Горячая, Инфляционная и др., которые уточняют и развивают теорию Большого взрыва (Материал из интернета).

***строки из стихотворения Марины Цветаевой:
«В лоб целовать – заботу стереть.
В лоб целую.
В глаза целовать – бессонницу снять.
В глаза целую.
В губы целовать –  водой напоить.
В губы целую.
В лоб целовать –  память стереть.
В лоб целую».

#Консуэло Веласкес Торрес – мексиканская пианистка, композитор, известная прежде всего как автор музыки и слов песни «Besame mucho», написанной ею в возрасте 16 лет.

##Больцмановский мозг – гипотетический объект, возникающий в результате флуктуаций в какой-либо системе и способный осознавать свое существование. Назван в честь Людвига Больцмана, сделавшего большой вклад в развитие статистической физики. В де-ситтеровском вакууме подобный объект может появиться, однако вероятность этого события очень мала. Согласно работе Андрея Линде (Linde, 2007), такое событие может произойти примерно раз в 10•10степ•50степ  лет. Но если время существования Вселенной бесконечно, то и число таких событий также будет бесконечно велико. Отсюда следует парадокс: случайно выбранный объект во Вселенной, обладающий разумом, с гораздо большей вероятностью окажется результатом флуктуаций, чем продуктом эволюции (Материал из интернета).

###Перифраз одного из абзацев фантастического романа Аркадия и Бориса Стругацких ‘Пикник на обочине’.