Первый немец

       Незадолго до его ухода из жизни, я навещал своего хорошего знакомого, кавалера шести боевых орденов, морского пехотинца Дмитрия  Дмитриевича Вонлярского. 
       Как обычно, прихварывающий Дим Димыч встретил меня радушно.
       Его жена, Лидия  Александровна напоила нас чаем  со своими чудными блинами и сообщила, что накануне к ним приходила девушка-журналист, которая взяла у мужа интервью по поводу его участия в обороне Москвы в 1941-м
       - Ты представляешь, что она у меня спросила, Валера, - усмехнулся Дим Димыч.
       - Какое было выражение лица у первого убитого мной немца.
       -  ???
       - Да, да, именно это.
       - И что вы ей ответили?
       - Сказал, что если бы знал, что через полвека у меня будут брать  такое интервью,     обязательно бы слазал на нейтралку и стал рассматривать этого самого немца.
       В этом был весь Дим Димыч -  взрывной человек, но интеллигент до мозга костей.
       Я подумал, как бы прореагировал на такой вопрос мой отец. Обматерил бы и выгнал.
       Вопрос действительно, по меньшей мере странный, а по большому счету глупый. И не хочется распространяться на эту тему. Пусть он останется на совести журналистки.
       К сожалению, нынешнее поколение интересует только внешнее проявление той страшной войны - батальные сцены, фронтовая героика и, как видите, выражение лиц убитых. 
       Внутренний мир наших ветеранов - фронтовиков им незнаком. Но, я думаю, это не страшно. С возрастом пройдет. И у той девочки тоже. Уверен, своим ответом старый солдат, заставил ее задуматься над постановкой такого рода вопросов.
       Самое интересное то, что примерно такого же рода вопрос, в свое время задал я своему отцу, прошедшему войну с первого дня и по последний. 
       Дим Димычу я тогда ничего не сказал, а теперь  вот, с учетом появившейся темы, хочу рассказать об этом.
       Было мне тогда лет шестнадцать, я учился в горном техникуме и помимо прочего разного,  увлекался военными произведениями Симонова, Бакланова, Кондратьева и Бондарева. 
       Как - то вечером, отложив очередную прочитанную книгу, я подошел к отцу, который   сидел с папиросой  на скамейке под яблоней  и поделился впечатлениями от прочитанного.
       А потом спросил,  - пап, а как ты убил своего первого фашиста?
       Он, странно взглянув на меня, ничего не ответил и я благоразумно ретировался.
       Через десяток лет, когда я уже был офицером контрразведки и приехал в отпуск из Заполярья, теплым июльским вечером мы сидели с ним  на том же месте, под яблоней, и я снова задал тот же вопрос.
       Тогда отцу было уже за шестьдесят, и он стал понемногу делиться своим фронтовым прошлым.
       Кстати, как я заметил потом, именно в этом возрасте у старых солдат начинает проявляться ностальгия по войне. Я знал многих фронтовиков, которые вспоминали эти дни как лучшие в своей жизни. Мой отец, например, прямо сказал: «На войне мне нравилось, там было  все по - честному».
       Что это?  Возвращение в юность?  Ведь там они провели ее годы. Или  обида на послевоенную жизнь, когда бывших солдат, повергших  рейхстаг и спасших мир, оттерли на второй план и попросту забыли?
       А многих, как например Дим Димыча и отца, ни за что загнали в лагеря.
       Не знаю.
       Но хватит  философствовать. Вернусь к рассказу.
       После этого вопроса отец долго молчал, а потом ответил, -  честно признаться, я не знаю, когда именно это случилось. До сорок третьего я был командиром   "сорокопятки", мы жгли танки с бронетранспортерами и расстреливали поддерживающую их пехоту. Само собой, что при этом гибли их экипажи, но убитых танкистов мы не видели, а пехоту не считали, отступали.
       В рукопашных мне  бывать не довелось, бог миловал.
       Порой по телевизору показывают увешанных наградами ветеранов, которые рассказывают о многих рукопашных схватках, в которых им приходилось участвовать.
       Не верь. То брехня. Это либо бывшие писаря, либо выжившие из ума.   
       Пехотинец ходил в рукопашную один раз. Редко два. После или могила, или калека. Разведчики, те больше, но не от лихости, и, как правило, в поиске.
       Так что первого своего убитого немца, точнее нескольких - артиллерия дело коллективное, я увидел вблизи в 1943 году, когда после взятия Киева попал в  зенитчики.
       Думал, выписываясь из госпиталя  после контузии, что там полегче, все же не в первой линии стоят. Оказалось нет. Немецкая авиация при налетах обязательно   старается уничтожить средства ПВО и сбрасывает на них львиную долю бомб.
       Так что там тоже пришлось не сладко.
       Зато корпус у нас был отдельный, и не бросали как раньше, прорехи затыкать.
       Как я уже говорил, был сорок третий год, поздняя осень. И стояли мы неподалеку от Киева, у какого-то сожженного местечка.
       Здесь дислоцировалась стрелковая дивизия  одной из армий 1-го Украинского  фронта, которую  мы прикрывали   с воздуха.
       Немцы налетели утром, несколькими эскадрильями тяжелых бомбардировщиков   «Ю-88», которые прикрывали «Мессершмитты».               
       Бой с ними длился несколько часов. В батарее были разбиты три орудия, в том числе одно в моем взводе, погибли несколько артиллеристов.
       Но и мы в долгу не остались. Противнику так и не удалось прорваться к боевым порядкам дивизии, мы повредили несколько немецких машин, а расчет одной из моих зениток сбил «Юнкерс».               
Он рухнул в поле, километрах в трех от батареи.
       Когда в небе появились наши истребители, завязался воздушный  бой  и немцы драпанули.
       Сев в полуторку и прихватив с собой отделение бойцов, мы, месте с комбатом и еще несколькими офицерами,  сразу же отправились к месту падения бомбардировщика - хотелось своими глазами увидеть сбитый самолет.
       Машина лежала на опушке небольшого леса, зарывшись носом в песок.
       Она была сильно покорежена, но при ударе не взорвалась, повидимому немцы использовали весь боезапас  и  значительную часть горючего.
       Осмотрев самолет, в кабине  мы обнаружили мертвых летчиков и собаку. Это были молодые ребята примерно наших лет, хорошо откормленные и холеные. Забрали у них планшеты, документы и оружие.
       Один из парабеллумов комбат тут же подарил мне, и он был со мной до конца войны в качестве трофея.
       Отличное, скажу тебе, оружие. Однажды,  в  Бреслау, он спас мне жизнь.
       Никаких особых чувств, рассматривая мертвых немцев, мы не испытывали. Это были враги, которые прилетали убить нас, но погибли сами.
       Жаль нам было только великолепную черную овчарку, которую немцы для чего-то взяли с собой в полет.
       Животные лучше фашистов.