Колодец

                повесть

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

                СОКРАЩЕННЫЙ

"Можно я буду называть вас на ты?"
Разноцветные блики будоражат воздух, и он трепещет, застилая
глаза, как слезы.
"Вы знаете, я тоже об этом подумала."
Яркие пятнышки зыбкой мерцающей сеткой вспыхивают на ее щеке.
"Тебе хорошо убирать волосы."
"Я не люблю. У меня большие уши."
"Совсем нет."
Темнота дрожит, встревоженная звуками льющейся воды.
"У тебя мокрые губы."
Далекий свет фонарей захлебывается в несущихся струях.
"Только один раз, туда где родинка, пожалуйста!"
 Плеск воды перемешивается с вибрирующим гомоном голосов.
Противная бетонная сырость просочилась сквозь одежду, и мерзкий
холодный зуд пронизывал кожу. Он лежал ничком на полу,
прижавшись онемелым плечом к стене. Перед глазами плавал
грязный бетонный пол и длинный клок серого, истертого до шнурков,
линолеума. Бок промок насквозь, сырость одежды смешалась с
сыростью бетона. Одежда уже не грела тело, а тело не в состоянии
согреть и высушить одежду. Скользнув влажными ладонями по
липкому полу, он сел и прислонился к стене. Стена захрустела под
затылком, и за шиворот посыпались колючие ручейки штукатурки.
Опять что-то приснилось! Последнее время его одолевали видения во
сне. Привычный уход в небытие, преподносящий первые уроки
смерти, вдруг сменялся сгустком непонятных чувств и переживаний,
которые он потом не мог извлечь со дна мозга. Всплески видений
иногда вдруг всплывали сами, будоражили, напоминая о себе, и тут
же ускользали, оставляя неуловимое ощущение чего-то просторного,
как провал в памяти, и какой-то внутренней непонятной боли,
неспособной проявиться наружу. Опять! Он вытер лицо влажной
ладонью. Не было сил открыть глаза. Но, бившийся в ушах гомон
людских голосов, крики детей, звонко отскакивающие от потолка,
чавканье и хлюпанье воды истачивали непонятное чувство, насыщая
его крупинками привычной жизни. из бессвязной массы,
безостановочно текущей в уши, начал вылепливаться тихий разговор
двух голосов.
- Он так долго лежит здесь...
- Я же не могу ему сказать, чтобы он ушел.
- Почему не можешь? А вдруг он действительно уйдет.
- Он спит, зачем же я его буду будить.
- А вдруг он уже выспался.
-Это нехорошо, поднимать человека со сна. Как будто не знаешь.
Он не здесь сейчас.
- Это нехорошо? Это мое место, а не его, а ты просто боишься,
боишься подставлять руки!
- Не боюсь. Пришедший обвяжет раны носителей своих и исцелит
нанесенные язвы.
- Опять ты за свое... Заладил... Пожалуйста попроси, я больше не
могу так сидеть, сейчас свалюсь. Мне только чуточку прилечь, а
дальше все равно. Смотри, он кажется проснулся, он сел! Скажи ему!
У тебя ватник за гвозди цепляется, не дергай, порвешь.
Он поднял веки. По глазам резанул яркий свет ламп. напротив на
сломанном покосившемся ящике сидел старик. Длинная белая
борода скрывала отвороты обшарпанного ватника, из-под которого
торчала выцветшая полосатая пижама. Края ватника цеплялись за
торчащие из ящика ржавые скрюченные гвозди и, когда старик хотел
пошевелиться, ему приходилось придерживать одежду рукой.
Узловатые пальцы бережно очищали большую шершавую луковицу.
Шкурки с шелестом падали на расстеленную между обутых в валенки
ног промокшую от грязи бумагу.
  Сбоку к плечу старика прилепились еще одно лицо, обрамленное
тенью и краями платка. Твердые, как камешки, глаза сосредоточенно
изучали его.
  Пальцы старика остановились. Медленным жестом он предложил
луковицу старухе, та отрицательно повела головой. Тогда он поднес 
луковицу ко рту и с хрустом откусил. Седая борода закачалась из
стороны в сторону. Под вислыми бровями воспаленно тлели глаза. он
очень тщательно жевал. Хотелось стукнуть его по затылку, чтобы,
наконец, проглотил. Но, прожевав, старик снова впился желтыми
зубами в луковицу, поправил полу ватника и спрятал остатки в
карман.
- Это наше место, - вдруг произнес старик, обдав его запахом лука.-нельзя ли освободить?
  Это было уже слишком.
- Что-что!? - угрожающе переспросил он, готовый задушить это
уродливое существо.
- Пожалуйста, - уже умолял старик, - пожалуйста. Ну сколько
можно.
  К нему медленно потянулись две дрожащие руки, повернутые
ладонями вниз.
  Старуха издала всхлипывающий звук и спрятала лицо. Руки
старика были в шрамах, около запястья кровоточила живая рана.
Края ее затвердели, покрылись коростой, но внутри, словно в котле
перекатывалась красная кашица. Странно. Обычно раны, принеся
свою боль, заживают сразу, иначе не будет места для новых ударов.
Но ему было не до размышлений. Чтобы не пачкаться кровью, он не
стал бить по рукам. Поднявшись, он шагнул к старику, запустил
пальцы ему в бороду и, сжав в кулаке пучок волос, зло рванул вниз.
Старик вскрикнул и схватился за бороду. Из-под пальцев по седым
волоскам поползли круглые красные капельки.
- Скажи мне, - тихо произнес старик сквозь боль, - какая польза
тебе, если достигнешь чего хочешь, а существу своему внутреннему, 
что живет в тебе, навредишь? Что отдашь ты за него, когда выйдет из
колодца дух могучий, раздвинет стены и потолок и ослепит светом
невыносимым?
- Что за чушь ты несешь, старик? - усмехнулся он - Я получил, что
мне было положено, разве не так? - Он снова надвинулся на старика.
- Так, - опустил тот глаза.
  Он хлопками сбил с ладоней липкие длинные волосы, поправил
сырой помявшийся пиджак и воротник рубашки, влажным кольцом
обвивающий шею. В голове стоял тяжелый мутный хаос. Сон и
проклятый старик спутали все.
  Он пошел по берегу вытянутой, как тоннель, лужи. Дальний край
ее терялся за следующим поворотом стены. Радужные кружева
бензина плавно покачивались на темной воде. Отраженный свет
ламп коробили волнистые круги от падающих с потолка капель.
Иногда со дна лужи выныривали быстрые пузырьки воздуха и
лопались на поверхности. Говорили, что когда-то здесь была
лестница, ведущая вниз. По ней сносили трупы. Когда все
пространство завалили трупами до отказа, проход замуровали и
залили водой. Теперь уже никто точно не помнил, что там было. По
легенде из этой темной воды стали выходить странные насекомые,
питающиеся кровью. Они зарождаются в проблесках темноты, когда
начинают барахлить и подмигивать лампы. Они способны
высасывать кровь даже через стену. Называют их "Гу", как гулкий
звук в пустом темном тоннеле. Потому что появляются они только в
темноте.
  На противоположном берегу сидел мальчишка в коротеньких
штанах с одной лямкой через плечо. Большую белую пуговицу,
держащую лямку, нитки прихватывали черным крестом. Мальчик 
осторожно пускал на воду плоскую деревяшку, выломанную из
какого-нибудь ящика, с торчащим из нее ржавым кривым гвоздем. К
гвоздю был прицеплен клочок грязной бумаги. Деревяшка
переворачивалась, мальчик ловил ее, не давая бумаге намокнуть, и
снова пускал. Легкая волна лизала пальцы его босых ног. В глазах
стояли слезы. Мальчишка пошарил в единственном кармане штанов,
вытащил еще один гвоздь, бережно опустил его на деревяшку, и она
замерла на воде. Мальчик наклонился над ней и дунул. Бумага
всколыхнулась, нелепое сооружение вздрогнуло и вдруг начало
двигаться. Мальчишка радостно брел следом по колено в воде и дул,
заставляя бумажный обрывок трепетать на ветру.
  Вздрагивающими порывами ветер треплет огромные тряпки,
свисающие с качающихся в сумерках высоких деревянных столбов.
Спадающие сверху веревки со стуком бьются о дерево. Гул
плещущейся воды пронизывает воздух. Встревоженные черные глаза
под придерживаемой рукой шляпкой проплывают, подгоняемые
ветром. "Это вы!?" Свет далеких ламп прыгает по танцующей воде.
  Очнувшись от видения, он стоял на краю лужи и заворожено
смотрел, как деревяшка топорщит неровным краем воду. Не отрывая
от нее глаз, он нагнулся, нащупал на шершавом полу что-то твердое и
бросил. Удар вырвал из деревяшки гвоздь, отшвырнул его в сторону,
и он нырнул под воду, увлекая за собой бумажный обрывок.
Мальчишка по колено в воде беспомощно шарил руками по дну.
  Он пошел дальше. Камешки сладко хрустели под ногами. Над
головой поплыли замызганные рубахи, развешенные на веревках,
натянутых между сложенными друг на друга проржавевшими 
панцерными сетками от кроватей. Рядом с рубахами сохли,
завязанные узлами, коричневые носки. С белья на затылок падали
холодные капли. Ну и место! Здесь жили самые крайние, не
имеющие веса. Как он сюда забрел?
  На площади две женщины ползали на четвереньках и с
сосредоточенными лицами шаркали деревянными скребками по
бетону. Руки их были обмотаны тряпками, полы одежды волочились
в грязи.
  На очищенном месте, посредине площади, двое босых мужчин с
засученными по локоть рукавами выцветших рубах, лениво
постукивая молотками, сооружали из серых досок какой-то помост.
Когда он проходил мимо, по ногам зашлепали комки грязи из-под
скребков. Он миновал площадь и пошел вдоль отсыревшей стены к
своему повороту. Влага выступала на поверхности стены, словно
капельки пота. Капельки собирались в темные потоки, которые
устремлялись к бетонному полу и хлюпали под ногами.
Ботинки медленно наполнялись холодной сыростью. Несмотря на
обилие влаги, горло пересохло до хрипоты и хотелось пить. Придется
подставлять руки.
  Вдоль стены он дохлюпал до маленькой стойки на
четырех железных прутьях, впаянных в пол. На стойке стояли две
большие жестяные кружки, фарфоровая чашка с отбитой ручкой и
большой помятый медный бидон с врезанным краником. За стойкой
стоял парень в дырявой рубашке в полоску и куском веревки на шее.
Квадратное лицо растянулось в улыбке.
- Привет!
- Привет, - поздоровался он.
- Будешь пить?
  Он протянул руку ладонью вниз через стойку. Парень ударил
сверху по руке, и она гулко стукнулась о железо. Стойка дернулась и
зашаталась, звякая посудой. Онемевшая от боли ладонь, сползла
вниз. Парень взял кружку и подставил под кран Тоненькая струйка
зазудела о дно. В воде кружились комочки земли.
- Что это? - спросил он.
- Ты что не видишь, вода.
- Нет, в воде?
- Не хочешь, не пей! Ты свою меру отдал.
  Он отпил несколько глотков теплой пахучей влаги и бросил кружку
на пол. Она покатилась, позвякивая и расплескивая оставшуюся
воду."Мог бы и оставить," - парень просил на него злой взгляд. "Мог
бы," - оскалился он. Парень достал из кармана грязный мешочек,
натряс из него горсть земли и бросил ее в бидон.
  Он стоял перед большой фанерной плитой, упертой углом в стену.
Его отец имел вес, как говорили, был тяжелым, его очередь уже
подходила. Поэтому они имели свое место. Фанерная плита была
одной из стен их места.
  Мать лежала в гамаке, натянутом между куском железной
арматуры, торчащим из стены, и загнутым вверх толстым ржавым
гвоздем, вбитым в фанеру. Вязанная крупной вязкой безрукавка,
покрывала старый халат с блестящими пуговицами. Из-под халата
торчала розовая комбинация. Сколько он себя помнил, помнил он и
этот халат. Мать всегда была в нем. Менялись только пуговицы. Ее
заостренное нахмуренное лицо было обращено к потолку, а глаза
отрешенно блуждали по стене. Он снял пиджак и повесил на гвоздь.
- Где ты был так долго? - спросила мать, продолжая разглядывать
стену.
- Заснул.
- Опять?
- Ну и что?
- Я же тебя просила!
- Думал, что это пройдет. Не могу больше. Выбить все это из
головы! Разбежаться и об стену!
- Нет, ничего в твоей голове, нет! И быть не может! - она пыталась
скрепить свои черные волосы сзади тесьмой, волосы не слушались, и
она злилась еще больше.
- Есть, я чувствую, что есть. Оно шевелится, живет, пахнет, пока я
сплю!
- Ерунда! - матери наконец удалось справиться с волосами и взгляд
ее снова заблуждал по стене. - Ты отметился? - уже отрешенно
спросила она.
  Холодный озноб волной прокатился по его спине. Взмокшая от
пота рубашка присосалась к коже. Сдавленный вязкий воздух не
протискивался в легкие. Тело заныло, зачесалось, хотелось скрести
его ногтями, рвать о шершавую стену.
- Нет еще, - он закрыл глаза и услышал треск рвущейся ткани - это
мать спрыгнула с гамака.
- Так чего же ты пришел!? - завопила она. - Беги, опоздаешь!
  Она сорвала пиджак с гвоздя и начала судорожно натягивать на
него. Трясущиеся руки с трудом протиснулись в рукава, он выскочил 
из-за фанерной стены и, еще не осознавая, не веря, тому, что
произошло, побежал. Лампы мелькали над головой. Поворот, в
конце которого находилась канцелярия, был пуст. Опоздал! Он
рванулся вперед. Ботинки гулко бухали по бетону, потом под
подошвами заскрежетали камушки, зашуршал песок. Каменные
плитки, которыми был выложен ход в канцелярию, были
выворочены и набросаны грудами вдоль стен. Образовавшаяся
уродливая каменная аллея убегала вниз и срывалась, как в яму, в
темноту. Он бежал все медленнее и медленнее, перешел на шаг и в
изумлении остановился перед неосвещенным пространством -темнотой. Лампы на потолке были разбиты. Он никогда еще не видел
настоящей темноты, только слышал разговоры о ней. Это было что-то
совсем чужое, совсем не из его жизни, с детства освещенной ровным
светом множества матовых ламп. Она пугала своей пустотой и
бескрайностью. Стены провалились в стороны, оставив жуткие
прорехи в светлом мире. Какие-то существа шевелились там. он даже
слышал звуки, издаваемые ими. Едва различимое чавканье. Он
вжался в стену и замер. Тоннель затаился. С трудом оторвав себя от
стены, он перешагнул границу мрака. Темнота окутала его и потянула
вперед, засасывая в глубины своего нутра, где порхали вспугнутые
ветром стайки газет. Их тревожный шелест заставлял вздрагивать и
втягивать голову в плечи. Он шел, словно слепой, вытянув руки перед
собой. Вдруг в темноте что-то щелкнуло, вспыхнула одна из ламп,
лязгнуло лопнувшее стекло и ослепительными молниями ударило
под ноги. Он вскрикнул и бросился назад.
  Не решаясь уходить от света, он нервно двинулся вдоль его
границы, пока не уперся в стену. Мелкая дрожь дергала плечи,
противные липкие ладони судорожно обтирались о штаны. Дальше
идти было некуда. Дальше - темнота. Но не идти было нельзя, это
означало конец. Это он знал наверняка. Блуждающими пальцами он 
медленно расстегнул пуговицы пиджака, снял его и, набросив на
голову, пошел, держась за стену. Сухо хрустнули под подошвой
осколки стекла, он вздрогнул, но не остановился. Вдруг стена
вильнула в сторону и пропала, оставив его одного посреди
бесконечности. Один неловкий шаг, и он рухнул на песок. Темнота
склонилась над ним. Он чувствовал ее дыхание, чувствовал
взмокшей спиной, чувствовал зарывшимся в сырой песок
подбородком, чувствовал всем телом. Темнота навалилась на него и
давила, не давая подняться. Преодолевая ее тяжесть, он медленно
пополз назад.
  Он приволок себя к стене и вытер пиджаком мокрое от пота лицо.
Дрожащие губы стряхивали прилипшие песчинки. Тело стало
беспомощным, рыхлым и жалким. Ему не победить ее. Значит все.
Он закрыл глаза. Вот она темнота. У каждого своя. А эта, он
посмотрел в темное нутро тоннеля, эта на всех одна. Он набрал в
горсть песку и смотрел, как он просыпается между пальцев. Не
отметившийся терял весь свой счет. Он просто сокращался из общей
очереди. Убежавший сквозь пальцы песок оставил на ладони
обгоревшую спичку. Кто-то тоже пытался преодолеть темноту.
Пальцы переломили спичку. Спички! Одну спичку и он спасен! Он
бросился лихорадочно просеивать песок. Спичек больше не было. Он
пополз на четвереньках вдоль стены - тоже ничего. В горле горело, от
частого дыхания кружилась голова, и потолок раскачивался из
стороны в сторону. Одну спичку!
  Между сползавших вдоль стен наростов мутного льда, пробивалась
узкая череда истоптанных до основания, промерзших ступеней,
полукругом уходящая вниз. Ноги скользили, и он хватался руками за
лед. Холод обжигал пальцы, он обтирал их о пиджак и дышал на них
паром. Пар плохо согревал, а на пиджаке образовалась тонкая
ледяная корочка. Он медленно спускался, стараясь не оступиться. 
Скользкая лестница кончилась, и ноги утонули в грязно-сером
месиве. Снег здесь не таял. Холодная жижа просачивалась в обувь и
вызывала озноб по всему телу. Он пытался бежать, но ноги вязли, и
он упал, провалившись по локти в снег. С закопченных ламп тянулись
струйки замерзшего гудрона. Ветер, заблудший из глубины тоннеля,
впитал едва уловимый запах дыма. Он старался ставить окоченевшие
ноги в чьи-то следы. Следов было много и маленьких и больших, а
местами бежали целые темные борозды , словно что-то тяжелое
тащили волоком. Желтые наросты льда на стенах едко отдавали
мочой.
  Дымок шел из ниши, оттаявшей около стены. На куске засаленного
льдом бетона были брошены циновки, на которых спала женщина,
прикрывая руками впалый живот. До пояса ее укрывало зеленоватое
в полоску одеяло. Под другой половиной грела ноги старуха в
полупальто надетом на майку, открывавшую покрытое гусиной
кожей тело, и шапочке, сползшей с клубка серо-черных волос. На
красном от холода носу висела прозрачная капелька. На едва
тлеющем костре стояла жестяная кружка, наполненная грязноватым
снегом. Обмороженные пальцы старухи бережно опускали в огонь
щепки.
  Он вторгся на расчищенный участок. Маленькие глазки старухи
злобно засверкали.
- Сойди..! - прошипела она.
  Он и не подумал обратить на это внимание.
- Мне нужны спички! Дай мне спички!
- Сойди! - зло протянула старуха.
-Она не боялась. Пришлось отступить в снег.
- Дай мне спичек!
- А повежливей!
  Выхода не было.
- Дайте мне пару спичек.., пожалуйста, - выдавил он из себя.
  Старуха удовлетворенно улыбнулась, оскалив черные остатки
зубов, пошарила под майкой и достала коробок.
- Отчего ж, - пробормотала она. - Подставляй руку.
- Что!? - невольно вырвалось у него. Подставлять руку здесь, этим
крайним, этим отбросам!
- А ты как думал? Или проваливай. Закон для всех один.
Подставляй!
  После промедления, он шагнул к ней и протянул руку ладонью
вниз.
- Так-то, буркнула старуха. - Нам тоже надо продвигаться. Замерз
небось? Холодно тут у нас.
- Замерз, бабушка.
- Ничего, я тебя согрею.
  Она чиркнула спичкой и поднесла пламя к его ладони. Огонь
прожигал руку, треснула и лопнула кожа. Сжавшись в комок от
пронизывающей боли, он терпел, пока спичка не потухла.
- Согрелся?
- Да, бабушка, - сквозь боль и злость проговорил он.
- Вот и славно, - она вытащила из коробка две спички, отгрызла
кусочек терки и сунула ему в обожженную ладонь. Он дернулся и
вскрикнул.
- Спасибо большое.
- Не за что, сынок.
  Он похлюпал по снежной жиже наверх, к черному провалу.
  Старуха, откусывая терку, обслюнявила ее, и спичка долго не
зажигалась. наконец огонь вспыхнул. Прикрыв пламя ладонью, он
ринулся в темноту. Встречный поток воздуха всколыхнул пламя и
задул его. Испуганно озираясь, дрожащими руками он чиркал
последней спичкой. Звук гулко отдавался под потолком, и он
втягивал голову в плечи. Спичка загорелась и осветила
подпрыгнувшие вплотную стены. Чтобы огонь снова не потух,
пришлось идти медленно. Пламя обожгло пальцы и вокруг встал
мрак. Он вскрикнул и рванулся обратно.
  Прижавшись к стене, он судорожно хватал ртом густой воздух.
Слезы разьедали глазами, и он вытирал их грязными ладонями. Это
было похоже на сон, который он не мог вспомнить.
  К площади стекалось все больше народу. Он видел ноги, шедшие
навстречу. Босые, обутые в тапочки, шлепанцы, рваные сандалии,
ботинки, кеды. Видел он и свои ноги, медленно шаркающие по
бетону. Теперь было все равно, куда идти.
  Женщины со скребками в руках стояли около длинного гребня
собранной ими грязи и ждали, пока соберется народу, чтобы двинуть
эту грязь на них. Длинные одежды их были пропитаны густой серой
массой.
 Его кто-то дернул за пиджак. Он нервно отмахнулся. Кто-то дернул
снова. Пришлись обернуться. Перед ним стояла девочка лет
тринадцати в серой кофточке, юбке и сандалиях на босую ногу.
Длинные рыжие волосы беспорядочно спадали на плечи.
- Будут пожертвования? - спросила она, показывая на толпу.
- Не знаю, - отмахнулся он, чтобы уйти.
- Эй, - она снова дернула его за пиджак, - а подними посмотреть,
мне ничего не видно.
  Он окинул окинул ее взглядом. Зеленые глаза хитро смотрели на
него.
- Ну, поднимешь?
  Он вздохнул, присел на корточки показал и показал ей на свое
плечо: "Садись!" Опершись о подставленную руку, она взобралась.
Он встал.
- Ну бросай же, ничего там нет!
  Толпа плавала у него перед глазами.
- Бросай же! - поборов ужас, весело крикнула она. Он опомнился,
медленно присел и , поставив ее на ноги, побрел дальше. - Эй! - не
отставала девочка.
- Отстань!
- А почему ты меня не сбросил? - удивленно спросила она, - мне же
не больно! Он продолжал двигаться вперед, а она следовала за ним,
вцепившись за пиджак. - А подними тогда еще.
- Я же тебе сказал, отстань!
- Странный какой-то, - рассуждала она на ходу, - не бросает.
 Она забежала вперед и встала перед ним, преградив дорогу. -Может ты что-то другое придумал? - с нескрываемым подозрением
рассматривала она его. - Может ты хочешь..? - она протянула ему
руку ладонью вниз. Он отрицательно покачал головой, ему было не
до нее.
- Что, так и уйдешь?
- Уйду.
  Девочка недоверчиво взглянула на него еще раз и, словно
удостоверившись, что он действительно уйдет просто так, достала
конфету и развернув, протянула ему: "Хочешь?" Пораженный, он
смотрел на ладонь с конфетой и не мог вымолвить не слова.. Она
предлагала... Откуда она взялась? Она, что не знает..? Он ее ее
сейчас..! Вдруг весь ужас его положения снова опалил сознание и
взметнувшаяся, как карающий меч рука, опала. Девочка решила, что
он хотел взять и передумал.
- Бери, - снова доверчиво предложила она.
- От них, наверное понос, - тихо сумел пробормотать он.
- Ну и что? Зато вкусно. Мама говорит, эти мне можно, от них не так
сильно живот болит.
- Он махнул рукой и пошел дальше. Девочка отстала. Она стояла у
стены и смотрела ему вслед.
  Он совершил ошибку. Она же кричала ему "сбрось меня!" Тогда бы
она не подумала, что он такой же, как она. А что теперь? А если кто-нибудь слышал, как она предлагала ему конфету? А вдруг она тоже..?
Нет, пусть он потерял очередь, у него есть, должен быть шанс. Он
должен не раскисать и следовать устоям еще жестче.
 Вот и фанерный щит. Может не заходить? Попробовать самому?
Немного помедлив, он завернул за перегородку.
  На матрасе, накрытый серым одеялом, спал отец. Подошвы его
сапог свисали над полом. Мать сидела возле чана и мешала в нем в
нем длинной деревянной палкой. В гамаке, свернувшись калачиком,
спал брат.
- Тсс.., - зашипела на него мать. - Зачем пришел? Видишь места нет.
Потерпи, отец выспится.
- Мам...
- Тсс.., тише, отец спит.
- Мам...
- Ну что еще? - мать сердито завозила палкой в чане. - Потерпи.
- Я не успел.., там было темно, я не смог...
- Что не смог? - она оторвалась от чана и с недоумением смотрела
на него.
- Отметиться! - выдохнул он и повалился на пол.
- Как? - Мать осела на корточки. - Ты потерял очередь? - Он
молчал. - Ты соображаешь, что это значит? - зашипела она. - Ты
понимаешь, кто ты теперь?!
- Там темно, совсем темно, нет света...
- Ты теперь сокращенный!
  Страшное слово, которое он боялся прошептать самому себе, было
произнесено. Он вздрогнул и замолчал. Мать тоже молчала. Она
сидела перед ним на корточках и ловила его взгляд. Он старался 
смотреть мимо. Она вздохнула, вернулась к своему чану и опустила в
него глаза.
- Будем прощаться. Лучше пока все спят, - сказала она тихо. Он
кивнул и подошел к ней. - С нами тебе больше нельзя. Нам с тобой
тоже.
  Он обнял мать и уткнулся в ее пропахшие паром волосы, чего не
делал никогда. Она вздрогнула и прижала его голову к себе. Горячий
шепот донесся до его уха: " Как во сне..." Он резко отстранился. Она
приложила палец к губам и снова притянула его голову к себе. " Они,
действительно существуют. Они живут в нас. Нельзя избавиться от
них. Теперь, вместо того чтобы спать, ты будешь видеть сон. Ты
будешь видеть его много раз, пока... У каждого из нас свой сон. Мне
иногда кажется, мы живем только для того, чтобы видеть этот сон.
Никто из нас не признается в этом. Я бы тоже не осмелилась, если
бы... Я видела во сне, что ты вот так прижался ко мне. Только ты был
совсем маленьким, крошечным. Я держу тебя в руках и отдаю кому-то другому. Почему ты сделал это только сейчас, когда мы
расстаемся?" Она вдруг замолчала, словно вспомнила что-то,
нагнулась за чан и достала большой ломоть хлеба. " Возьми, это
хороший хлеб, - твердая ладонь скользнула по его щеке. - Иди, пока
отец не проснулся." Он не двигался. " Иди же!" - она сунула ему хлеб
в руку и сильно толкнула к выходу. Он сжал ломоть и, словно
выброшенный, шагнул за перегородку.
  На площади, вокруг деревянного помоста собралась огромная
толпа. От стены до стены мелькали головы, руки плечи. Все это
двигалось, толкалось, извивалось. Каждый старался пробраться
поближе к помосту. Никто не обращал внимания на женщин со
скребками, бросающих в толпу хлопья грязи. Крики и ругательства
метались между стен. Люди стирали темную жижу с лиц и одежды и 
продолжали протараниваться вглубь толпы, чтобы спрятаться за
спины других. Он проскользнул вдоль спин и попытался втиснуться в
толпу, но она была плотна, как плита. Вдруг он понял, что действует
машинально, как все, не отдавая себе отчета, что уже все равно, что
все ни к чему, что все кончено. По ногам и спине шлепали комки
грязи. Рванулся назад, но его уже держали, прикрываясь им, как
щитом. "Эй! - вдруг услышал он сзади. - Эй, иди сюда, подними
меня!" Он обернулся. Комок липкой грязи шлепнулся ему в лицо.
Запах мокрого вонючего бетона ударил в нос. Он отчаянно ударил
впереди стоящего кулаком по спине, тот судорожно дернулся, и он
протиснулся в щель между телами. Толпа сдавливала так сильно,
словно была из металла. Острые рваные углы ее расплющивали тело.
Лицо невыносимо зудело от грязи, но руки были скованы, зажаты
толпой, как в тисках, и не было возможности пошевелиться.
Все головы были повернуты в одну сторону, все взгляды
устремлены к помосту. Глаза сверкали ненавистью, решимостью,
теплились надеждой.
  Над площадью вдруг зажглись дополнительные лампы,
спрятанные на потолке. Толпа в нетерпении закрутила головами,
зашумела, зароптала. На помосте появилась темная фигура. Лучи
скрестились на ней. Он стоял опершись руками о перила и опустив
тяжелый взгляд в толпу. В облике его было что-то странное,
захватывающее дух. Части тела словно не соответствовали друг другу
и жили отдельно. Длинный балахон, спадающий с плеч, казалось
скрывал под собой что-то еще, что запрещено видеть. Волосы были
растрепаны, словно он только что поднялся после сна, а
засасывающие глаза, подпиравшие падающие от тяжести веки,
говорили о бесконечной бессоннице. Взгляд его вызывал ужас и
холод в груди. Он переводил глаза с одной стороны в другую
осматривая толпу, и ужас, шелестом вздохов перемещался вслед за 
ними. Скованная толпа не смела моргнуть, двинуться. Рот его слегка
скривился в улыбке, и толпа обмякла, можно было дышать.
  "Люди, у нас праздник, - донесся с помоста усталый голос. - Вы
станете свидетелями удивительного зрелища. Такое происходит
нечасто. Один из вас будет особо отмечен. - Долгая, выматывающая
пауза поплыла над головами. - Праведно ли вы живете!? - вдруг
загрохотал голос. - Толпа завопила в утвердительном экстазе. - Хотите
ли вы жить праведно?! - Снова крик - Вся наша жизнь есть подготовка
к чему-то более сильному и важному после прохождения очереди.
Но немудрено устать и свернуть с пути!"
  На помост, в свет, медленно поднялась девушка в сером
запачканном платье. Длинные льняные волосы просыпались из
собранного на затылке узла. Темные глаза упрямо смотрели вперед.
Медленно переступая босыми ногами, она приблизилась к краю, и
пальцы ее сжали перила.
  "Люди, - тихо произнесла она, - я не хочу больше желать вам зла. Я
не хочу больше делать вам больно."
  Толпа загудела, зашевелилась, засмеялась, засвистела. Но,
поднятая из-под темного балахона рука, заткнула глотки.
  "Свернувшим нет места среди нас, - произнес усталый голос. И
вдруг его крик ударил по ушам. - Ее очередь принадлежит нам!!!"
  Толпа взорвалась истошным визгом. Люди рвали на себе одежду,
били кулаками в спины впередистоящих.
 "И мы выберем достойного! - гремел голос - Нести двойной груз,
идти к цели быстрей остальных!" - Фигура на помосте повернулась к
толпе спиной. Толпа взревела, тысячи рук взметнулись вверх. "Я! Я!
Я! Мне!" - буйствовали и требовали открытые рты.
   Девушка на помосте попятилась назад, опустилась на корточки и,
прикрыв платьем колени, сжалась в комок. Глаза ее блуждали по
бушевавшей площади. В воздухе замелькали кулаки, локти, плечи,
взвивались клочья одежды и вырванные волосы - люди рвались к
помосту.
  Он тоже кричал, высвободил одну руку и махал ею, а другой бил и
толкал в чьи-то спины. Ему надо было туда! Как они не понимают,
ему надо туда!
  Ближние к помосту цеплялись за перила, старались влезть на
помост, скалили зубы, тянули руки к девушке. Задние хватали их за
одежду, сбрасывали обратно, с воплями били, топтали ногами и сами
бросались вперед. Визг, рев, тупые звуки ударов, треск разрываемой
ткани витали над площадью.
  Девушка, закрыв лицо руками, сидела на досках.
На помост, громко крича, взбирался мужичок в кирзовых сапогах и
длинных черных трусах. Разорванная рубаха висела на нем
клочьями. Одной рукой он ухватился за перила и перекинул через
них ногу. Другая рука сжимала кусок доски с гвоздями, которым он
наотмашь бил по головам и рукам влезающих рядом. Кровь то и дело
брызгала на доски помоста. Люди вскрикивали от ударов и
срывались вниз."Я первый! - хрипел мужичок. - Я первый! Я
достоин!" Но его уже стягивали с перил, рубили его же палкой,
бросили под помост, и толпа сомкнулась над ним. А на помосте уже
были другие. Они лезли с оскаленными, перекошенными лицами,
захлебывались в крике и, сорванные, исчезали.
  Глаза девушки были полны слез, они катились по щекам, капали с
подбородка и смешивались с кровью, брызгавшую на доски.
  Он тоже кричал и бил кулаками стоявшую впереди него полную
женщину. "Пустите! Пустите же!" - кричал он ей, но она не двигалась.
В отчаянии он начал пинать ее ногами, пока, содрогаясь от боли, она
не присела на корточки. Он еще раз сильно пнул вниз, и она,
вскрикнув, упала. В бешенстве ,продолжая молотить кулаками, он
продвинулся вперед и почувствовал ее мягкое тело у себя под
ногами. Вдруг гул стих. Кому-то удалось прорваться. Со слезами он
зло стукнул кого-то и тоже замер.
  Счастливчик, держась рукой за разодранный живот, прихрамывая,
подошел к девушке, поднял ее руку и дико заорал. Крик пронесся
над притихшей площадью и долго звенел, отскакивая от стен.
Счастливчик потянул девушку за волосы и подвел к человеку в
балахоне. Тот подал ему веревку и что-то тихо сказал. Достойный стал
привязывать девушку в углу помоста. Ее мокрые от слез глаза
обжигали взглядом толпу. Счастливчик продел веревку под перила,
обвил ее плечи и талию и примотал к столбу. Человек в балахоне
медленно приблизился к ним. Его шаги гулко стукали по доскам. Его
рука поднялась и прочертила мелом на сером платье с левой
стороны груди маленький крест. Блеснувший кинжал вонзился в
перила и задребезжал.
  "Я не скажу тебе - убей ее, - отчетливо произнес усталый голос, -тебе придется выбирать самому. Ты - подашь мне кинжал. Ты -понесешь ее, и кровь ее будет на тебе. И выбор твой останется с тобой, - острый палец ткнул счастливчика в грудь, - навсегда!"
  Счастливчик замер и медленно и медленно перевел взгляд на
девушку. Их глаза встретились.
  Напряженное ожидание сковало площадь. Трудно было дышать.
Спертый, душный воздух обжигал легкие. Мелкая дрожь била его
соседа, который изо всех сил старался не подавать виду и
пристраивал на лице добродушную улыбку. Женщина с другого боку 
едва слышно всхлипывала и украдкой вытирала глаза. Напряжение
становились невыносимым. За помостом тяжело бились об пол капли
воды. Почему он медлит? Наконец, рука счастливчика медленно
потянулась к кинжалу, достигла рукоятки и потянула вверх. Кинжал
сидел крепко и не поддавался. Только сила окрепшего решения
могла извлечь его. Счастливчик помедлил, взялся двумя руками и
выдернул его из доски. Повернувшись, он на вытянутых руках подал
кинжал хозяину. Прошелестело в воздухе лезвие, разорвав
намеченное мелом перекрестие. Девушка дернулась и обвисла на
веревках. Оставшиеся открытыми глаза, потухшим взглядом
смотрели на толпу.
  Он содрогнулся, и вместе с ним содрогнулась вся площадь. Глаза
смотрели прямо на него. Чья-то рука выдернула нож, и из раны
выбился темный ручеек крови. Соленый вкус железа выступил на
языке. По площади прокатился вздох облегчения, и по головам
побежал гул голосов. "Дура, - всхлипнула женщина, обращаясь
неизвестно к кому, - вот и кофточку всю изорвали."
  Счастливчик обрезал веревку и перекинул онемевшее тело через
плечо. Темный ручеек из раны заструился ему на спину и медленно
пропитывал желтую рубаху. Окровавленный дуэт спустился с
помоста, и толпа молча расступалась перед ним. Он прошел сквозь
строй перекрещенных взглядов и направился к тоннелю. Люди
поняли, что все кончилось и начали суетливо расходиться. Свет над
помостом погас, и перед глазами замелькали силуэты, снующие в
разные стороны, как тени.
  И только к нему не приходило облегчение. Напряжение
продолжало стоять поперек горла. Что теперь делать? Что ждет его?
Он не мог оторвать взгляда от удаляющейся окровавленной спины с
болтающейся у лопаток головой. Это должен был быть он. Это у него
на плече должно было болтаться сейчас безжизненное тело девушки, 
согревая остатками тепла. И все встало бы на свои места. А может
просто нужно сделать то же самое? Он зачем-то взглянул на свои
руки. Рана от ожога совсем затянулась и от нее не осталось и следа.
Но где найти того, кто захочет умереть?
  Счастливая пара скрылась за поворотом стены. Очередь могла
переходить только добровольно. Он медленно пошел следом.
Приняв решение, он должен был знать все до конца. Люди
натыкались на него, толкали, наступали на ноги. Он видел только
болтающуюся из стороны в сторону голову с длинными волосами,
свисавшую со спины, и пятно крови на рубахе, уверенно и быстро
двигавшееся вперед, словно кто-то указывал ему правильный путь.
Набегавшие по обеим сторонам стены, тянули за собой бесконечную
череду ламп, медленно проплывающих вверху. Стены обтекали
окровавленную спину, идущую впереди и, нервно вздрагивая в такт
шагам, струились мимо, как две волнистые ленты. Иногда ленты
виляли в сторону, закрывая обзор, и тогда был слышен только стук
подошв, гулко носившийся под потолком. Тоннелю не было конца, он
спускался все ниже и ниже, поворачивал, плутал, упирался в стену,
менял направление и снова длился и длился. Уже давно затих гул
жилья и настала полная тишина. Большие лампы сменились
красноватыми абажюрчиками, свисавшими на цепях с потолка. Здесь
никто не жил, не мог жить и было узко и пусто. Ноги подкашивались
от усталости. Вдруг стены вильнули, цементный пол встал перед
глазами и ударил по лицу.
  Почувствовав мягкое прикосновение ко лбу, он открыл глаза. Он
лежал на ступеньках лестницы. Вокруг никого не было. Звука шагов
впереди тоже не было слышно. Упустил. Сколько он провалялся
здесь?
  Лестница была без перил с высокими короткими ступенями, не
вмещавшими ступню. Тусклые боковые светильники оставляли 
посредине ее темную дорожку, убегавшую далеко вверх, где тускло
светилась квадратная рамка выхода из тоннеля. Он не достиг и
середины лестницы, как вдруг сверху послышались шаги, и черный
силуэт затмил свет выхода. Оставляя за собой черный след в огнях,
силуэт медленно приближался. Спрятаться было негде. Оставалось
прижаться к стене между светильниками и ждать, подавив дыхание.
Звук бьющегося о стену сердца гремел на весь тоннель. Это был
счастливчик. Девушки с ним не было. Он шел прямо на него. Еще
несколько шагов. Резонанс усиливал звуки шагов, они уже резали
уши...Остекленевшие глаза счастливчика были широко открыты,
заострившееся лицо устремлено вперед. Он прошел мимо и
продолжал уверенно спускаться по лестнице. Шаги его еще были
слышны внизу. Можно было присесть на корточки и перевести дух.
Куда девалась девушка? Он должен быть знать.
  Он переступил порог рамки. Сомкнувшиеся стены образовали
круглое помещение с круглым же потолком, освещенное тусклым
мерцающим светом одинокой лампы, свисающей на длинном шнуре
с потолка. Колпак ее был наполовину разбит и торчали только
металлические, на которых он держался. Свет лампы терялся в
квадратном отверстии колодца, проделанного в каменной площадке
пола. Вокруг колодца валялись клочки материи, обрывки бумаги, а
на краю была аккуратно поставлена пара изношенных башмаков. Их
шнурки уныло свисали вдоль стен колодца. Он взял башмак и хотел
бросить его вниз, но, подумав, решил здесь ничего не трогать и
поставил на место. Рядом с обрывом, возле его ног, валялся камешек
с пятнышком засохшей крови. Концом ботинка он спихнул его в
дыру, отошел и присел у стены. Куда же девалась девушка? Он
бросил ее в колодец? И это все? Глаза закрывались от усталости.
Стоило тащиться сюда, чтобы обнаружить очередную помойную яму.
Перед глазами встала площадь, девушка на помосте, ее взгляд, 
тысячи вскинутых рук и его рука среди них, полная женщина,
копошившаяся в грязи.
  Кто-то тронул его за плечо. Он вздрогнул и открыл глаза.
Улыбающееся лицо и рыжие локоны. Девочка склонилась над ним.
- Эй..!
- Как ты сюда попала? - удивился он.
- Шла за тобой.
  Он молча смотрел на нее. На груди, под кофточкой,
вырисовывались острые бугорки, коленки, неприкрытые короткой
юбкой, были исцарапаны, зеленые глаза доверчиво смотрели на
него. Он не помнил, видел ли когда-нибудь такой взгляд. Он дарил   
ему надежду.
- Зачем?
- Не знаю, - дернула она плечами, - ты пошел, и я тоже. А ты зачем?
- Я давно хотел узнать, - медленно начал он, следя за ее лицом, где
находится это место. Видишь там, - он кивнул в центр, - колодец.
  Девочка повернулась, подошла к краю и, наклонив голову,
осторожно посмотрела вниз.
- Там глубоко?
- Очень. Нельзя достать дна.
  Она подняла ботинок.
- А можно я брошу?
- Нельзя! - резко остановил он ее. - Ничего бросать нельзя!
  Она испуганно опустила башмак.
- Там вода?
- Нет, не вода.
- А что?
  Он лихорадочно начал подыскивать ответ. Какие-то обрывки
мыслей сновали в голове, не желая состыковываться. Наконец
удалось ухватить один из них - колодец. Кто-то говорил ему про
колодец. Старик что-то плел про колодец. Кто-то выйдет из него,
раздвинет стены... Дурак, не запомнил.
- Ты была на площади?
- Была. Я же кричала тебе. Ты что не слышал?
- Ты все видела?
- Ну да! Сначала они кричали, как бешеные, махали руками, а
потом разошлись. А, да, этот на помосте, я думала, умру со страху. А
потом дядька понес девушку, ты пошел за ним, а я за тобой. Я
просила тебя поднять. А почему у него была кровь на спине?
- Теперь слушай, - таинственным голосом начал он, - место это
особенное, никто не знает сюда дороги...
- А ты как узнал?
- Я пошел следом за ним, чтобы узнать.
- А он как?
- Ему показали, потому что он должен был принести сюда девушку.
- Зачем?
- Слушай и не перебивай! - она сбивала его своими вопросами и не
давала сосредоточиться. - Ты, конечно, знаешь, что тела людей
замуровывают в стены? - Она молча кивнула. - Так вот, стены
становятся все толще, а тоннели и площади все уже. И когда-нибудь
они совсем сойдутся, и не останется ничего. Не останется места и
воздуха.
- Что же делать? - прошептала она.
- Из этого колодца выйдет большой и сильный.., - он силился
вспомнить слово, что сказал ему старик, - герой. Он раздвинет стены
и потолок, и будет много места и света. И не будет очереди, и не надо
будет подставлять руки... - Он вдруг сам испугался своих слов. А вдруг
она..? - Но девочка слушала его затаив дыхание. - Но для того, чтобы
вышел он, ему надо помочь. Ему нужна сила, много силы. Есть такие
люди, которые хотят дать ему силу, помочь ему прийти. Они отдают
свою очередь только для того, чтобы их убили и сбросили в этот
колодец. - Похоже его выдумка удалась, глаза девочки возбужденно
горели. - Только, - прошептал он - никто не должен знать то, что я
тебе рассказал, хорошо?
- Хорошо, - так же шепотом ответила она и снова стала
вглядываться в темноту колодца.
- Слышишь? - показал он ей знаком внутрь колодца и повернул
голову ухом вниз. - Шелест голосов.
- Слышу, - прошептала она, - они там говорят.
- Пойдем, - потянул он ее за руку, - здесь нельзя долго... - и увлек
ее на лестницу.
  Тени их прыгали по стенам и метались в свете светильников. Звук
шагов убегал вперед и отдавался далеко внизу. Когда лестница
осталась позади, он заметил, что продолжает держать ее за руку и 
незаметно высвободил ладонь. "Как мы выберемся отсюда?" -обеспокоенно спросила она. "Так же, как пришли," - уверенно ответил он, хотя совершенно ничего не помнил. На всякий случай он украдкой начал отмечать дорогу, рассчитывая использовать ее в дальнейшем.
  Они долго брели по тоннелю, не имевшему никаких ответвлений.
Свет ламп уже рябил в глазах, ноги отказывались идти, а конца
тоннелю все не было. Глаза девочки были красные от усталости, она
держалась за его пиджак и еле передвигала ноги. Наконец, впереди
показались какие-то красноватые отсветы. При приближении они
оказались светильниками с красными абажюрами. Еще немного, и он
остановился, как вкопанный. Перед ним была лестница. Круг
замкнулся. "Мы пришли?" -  усталым голосом спросила девочка.
"Пришли," - ответил он и сел на ступеньки. Девочка открыла глаза -она спала на ходу.
- Где мы? Это же..? Мы же здесь были.
- Да, - ответил он, - садись.
- А как же мы выберемся отсюда?
- Не знаю.
- Я хочу спать.
- Подожди, - остановил он ее, вытащил хлеб, переломил его на две
половинки и подал одну ей.
  Она протянула ему руку ладонью вниз и зажмурилась в ожидании
боли. Он по привычке уже замахнулся для удара, но, сдержав себя,
нехотя отвел руку и вложил хлеб снизу в ее ладонь. Она медленно
открыла глаза и удивленно посмотрела на него. "Ешь," - успокоил он
ее и заставил себя улыбнуться. Зеленые глаза недоверчиво 
осматривала хлеб. Она искала подвох. Тогда он первым откусил от
своего куска. "Не бойся." Она откусила маленький кусочек, начала осторожно жевать и все чего-то ждала. Ощупала руками живот и, снова закрыв глаза, стала
ждать, прислушиваясь к себе.
  "Не бойся, это хороший хлеб, мать делала," - снова успокоил он. Но
она почему-то сразу отодвинула от себя кусок. "Смотри!" - он еще раз
откусил и проглотил. Она подождала немного, потянулась за хлебом,
начала есть и улыбнулась. Он прислонился затылком к холодной
сырой стене и закрыл глаза. Почувствовав ее головку у себя на плече,
он брезгливо вздрогнул и попытался отодвинулся, но сзади была
стена, а девочка еще теснее прижалась к нему и замерла. Ее теплое
дыхание растворялось у него на груди и он, поневоле впитывая этот
ласковый трепет, закружился и поплыл.
  Порывистый шелест зыбко перелистывается над головой. На
границу между темным и бледно синим вдалеке наброшены отсветы
розового. Горячий голос шепчет в грудь.
- Как хорошо, что ты меня нашел. а я уж думала не увидимся
больше.
- Я не мог, не вытерпел, думал с ума сойду! Хотелось тебя видеть.
- Мы снова вместе, как хорошо. Поцелуй меня.
  Теплое прикосновение вздрагивающих губ уносится в темноту.
Завывающий ветер зудит в болтающихся и постукивающих веревках.
Мощные удары воды будоражат бетонный настил. Ладонь сжимает
что-то холодное, и дрожь разбегается по всему телу. Спина в
окровавленной рубахе с болтающейся головой девушки проходит
сквозь стену.
  Ладонь, упершись в бетонный пол совсем окоченела от холода.
Вздрогнув, он толкнул девочку. Она что-то прошептала,
пошевелилась и снова затихла. Он, не переставая смотреть на место,
куда исчезла спина, осторожно встал, снял с себя пиджак, свернул его
и положил ей под голову, чтобы не проснулась. Она чмокнула губами
во сне и устроилась, положив ладошку под щеку.
  Он шагнул к стене - стены не было, был проход! Узкий тоннель
поворачивал за угол. Как он раньше этого не заметил. а может его и
не было раньше. Под ногами заскрипел деревянный настил.
Свисающие с потолка круглые, покачивающиеся из стороны в сторону
лампы, убегали вглубь коридора и, казалось, коридор раскачивается
вместе с ними. Тоннель казался бесконечным. Миновав очередной
поворот, он увидел далеко впереди углубление в стене. В глубине
темной ниши виднелась деревянная двустворчатая дверь. Белая
краска облупилась, на дереве, вероятно ножом, были вырезаны
какие-то буквы. Он потянул за шершавую от ржавчины ручку. Дверь с
легким скрипом поддалась и гулко хлопнув сзади, пропустила его в
большую комнату, освещенную круглой, покрытой слоем пыли
лампой. Тусклые блики падали на длинные лоскутья разорванных
полосатых обоев, покрывающих стены. Полосатая бумага слегка
шевелилась на сквозняке, грязные нити паутины, тянувшиеся с
потолка, высасывали из него непонятные чувства.  Он сделал шаг, и
деревянный настил заскрипел под ногами. В боковом углу, между
обоями, пробивался свет. Он проскрипел туда, раздвинул обои и
оказался на площадке, освещенной догорающим факелом,
прикрепленным к стене. Пахло сыростью и плесенью. Затхлый
противный воздух бередил ноздри. С площадки вниз винтом уходила 
узкая каменная лестница. На ступенях мерцал свет факелов. Стены
закоптились и покрылись черной, лоснящейся в свете, пленкой.
Стоило опереться рукой о стену, как она заскользила по липкой
сырой поверхности. Стоптанные ступени были разной высоты, то
совсем низкие, то очень высокие, нельзя было предугадать, какая
будет следующая, и приходилось идти медленно, приглядываясь в
полумраке и ощупывая ступнями лестницу. Наконец, ноги ощутили
ровную площадку. Факела рассеивали мрак по обеим сторонам
широкого коридора. Более уверенно он двинулся вперед. Откуда-то
доносились странные прерывистые звуки, похожие на взволнованное
хриплое сопение. Чем дальше он шел, тем сопение становилось
отчетливей и в него начали вплетаться едва различимые стоны. Из
помещения в конце коридора вырывался свет. Он шагнул внутрь и
замер. Большой зал с высоким потолком был погружен в
мерцающий полумрак, раздвигаемый у входа светом факелов. В углу,
на полу, извивались два обнаженных тела, их стоны и сопение
разносились по всему залу и вырывалось наружу. Присмотревшись,
он увидел длинное сухое морщинистое лицо,  заканчивающееся жиденькой бородкой. Сверкающие из впалых глазниц глаза поедали лежавшее перед ним тело женщины. Кривые старческие пальцы судорожно скользили по ее животу, комкали и
мяли груди, жаждущий рот впивался в темноту между раскинутых в
стороны ног.
  Он узнал его! Это был старик из канцелярии! Он отмечал очередь.
Вид обнаженного тела всколыхнул. Что-то неизведанное сбило
дыхание, заставило шевелиться пальцы, вздрагивать мышцы. Старик
привстал, подтянул женщину худыми руками к рядом стоявшему
креслу и поднял ее на колени. Голова ее уперлась в спинку сидения. В
радостном исступлении, шаркая коленями по полу, он подполз к ней
сзади и уперся низом живота. Кресло скрипнуло. Издавая 
нечленораздельные звуки, он раскачивал костлявые бедра, толкая ее
головой в кресло. Толчки выгибали ее спину дугой, голова ерзала по
сидению, грудь болталась и подпрыгивала.
  Он переступил с ноги на ногу и зашуршал камешками по полу.
Старик резко повернул голову и увидел его. Он хотел что-то сказать, но звук застрял в горле. Старик же спокойно поднялся с колен, снял с крючка халат и, сунув в него свое костлявое тело, сделал знак подойти. Он приблизился.
-    Я ищу выход.
  Маленькие прищуренные глаза внимательно разглядывали его.
- Выход наверх или вниз?
- Все равно.
- Далеко не все равно. Ты хочешь вернуться в очередь,
сокращенный? - Старик знал все.- Значит вниз, - улыбнулся старик. - Подойди, присядь, посмотрим, что с тобой делать. - Сухая рука подтолкнула его к креслу.
Женщина продолжала стоять в прежней позе. Прогнутая спина и упершиеся в пол колени. "Знаешь что, - задумчиво начал старик,
умильно глядя на ее ноги и с хрустом почесывая ухо. - Садись в
кресло." Он стоял в нерешительности. "Садись, садись, не стесняйся,
она подвинется... Вот так," - пробормотал он ласково, помогая
женщине отодвинуть руки в сторону.
  Когда он сел, пошатнув кресло, тело ее начало медленно сползать.
  "Возьми ее к себе!" - прозвучал грозный оклик.
  Он просунул руки ей под мышки, и ладони обожгло холодом
сосков. Голова ее запрокинулась и из под слипшихся волос в
мерцающем свете блеснули остекленевшие глаза. Она была мертва!
- Так и держи ее, голубушку, - удовлетворенно произнес старик и
пошлепал ее ладонью между ягодиц, - чтобы мне потом снова не
возиться. Ты ее не узнаешь?
  Он только помотал головой.
- Конечно, где тебе.
  Он впитывал ладонями скользкий холод ее груди, в
остановившихся зрачках отражалась бездонная темнота, рвущий
воздух ветер, кровь, каплями сбегающая по длинным волосам,
разметанным по бетону. Вода льющаяся сверху и смывающая кровь.
- Ты что, заснул? - острый палец толкнул его в спину.
- Нет, - вздрогнул он.
- Ты знаешь, что у тебя есть только один выход, если ты хочешь
остаться в очереди.
- Да, занять чье-то место.
- А места-то не часто освобождаются.
- Может кто-нибудь согласится отдать.
- Может. Ты знаешь, что это значит?
- Да, смерть.
- Вопрос, сможешь ли ты взять?
- Смогу.
- Ты уверен?
- Уверен.
- Взять с согласия не так трудно. Но этого недостаточно, чтобы
доказать принадлежность к очереди. Ты должен сделать это сам.
- Это еще проще. я готов на все.
- Хорошо, посмотрим насколько ты сохранил свою прыть. Я ни к
чему тебя не принуждаю, ты сам выбираешь.
- Я хочу этого, я хочу быть снова в очереди!
- Конечно, тебе не привыкать. Но, смотри, после второго раза
останется только повиноваться.
- Но я никогда не делал этого!
- Ну-ну, а что это у тебя на руках? - со скрежетом засмеялся старик.
- Она тебе никого не напоминает? Вспомни свои сны.
- Но я...
- Вставай, только осторожно, не урони.
  С трудом освободившись от мертвого тела, он поднялся. Руки
стали липкими и склизкими, и пришлось вытирать их о рубашку.
Старик подтолкнул его к большому громоздкому столу на толстых
деревянных ногах, обитому зеленым сукном. Сукно было местами
прожжено, местами испачкано фиолетовыми чернилами, местами
кровью. Мерцающий свет факелов бросал на стол странные,
шевелящиеся тени.
- Руки на стол! - Промерзшие ладони ощутили шершавую
поверхность. - Повторяй за мной: "Выбор сделан!"
- Выбор сделан! - произнес он.
  За спиной раздался стук. Он, вздрогнув, обернулся. Мертвое тело,
съехав с кресла, упало на пол.
- Так я и знал, - всплеснул руками старик - она тебя узнала. Он
выдвинул ящик стола, вытащил оттуда длинный предмет и всунул
ему в руку. Это был железный прут, выломанный, вероятно из спинки
кровати. - Удобно, не правда ли?
- Да, - ответил он, двигая рукой.
  Кривой палец больно уткнулся ему в грудь
- Та, которая была с тобой, тебе что-то должна. Понял?
- Понял.
- А теперь иди, мне некогда. - Глаза его уже блуждали по
распластанному на полу телу.
  Девочка еще спала, уткнувшись лицом в его пиджак. Он начал
медленно подкрадываться к ней, крепко сжимая в руке прут.
Влажная ладонь слегка подрагивала и не чувствовала мокрого
оружия. Он встал над ней и медленно переложил прут в другую руку.
Зря он положил ей под голову пиджак, весь будет в крови.
Наклонившись, он приподнял голову девочки, ощутил тепло и удары
крови в висках и, выдернув пиджак, осторожно опустил голову на
бетон. Тщательно вытерев руки о ткань, он надел пиджак и снова
взялся за прут. Теперь он видел только тоненький завиток рыжих
волос, спадавший на шею. Занеся прут над головой, готовый нанести
удар, он все смотрел на этот завиток. Девочка пошевелилась, завиток
сдвинулся, открыв на изгибе шеи маленькую рыжеватую родинку.
Поднятая рука с оружием замерла. Он не мог оторвать взгляда от
этой точечки. Она засасывала его в темную душную глубину, где
ласковый горячий шепот щекочет его ухо, губы блуждают в поисках 
его губ. Мокрый ветер хлещет в лицо, оставляя на черном бетоне
струящиеся следы окровавленных волос.
  Он опустил прут. Девочка открыла глаза и, увидев его, улыбнулась.
"Зачем ты встал, было так тепло." Он сел рядом с ней. "Я нашел
выход." Она снова прижалась к его плечу и зашептала.
- Скажи, а эти, как ты говорил, которые хотят, чтобы он пришел
быстрей, они умирают?
- Кто пришел?
- Ты же сам сказал - герой.
- Конечно умирают, их убивают, - он встал. - Пошли, выход там.
  Она шла, держась за полу его пиджака.
- А зачем?
- Только тот, кто, действительно, способен отдать свою очередь и
умереть, может прибавить силу герою, помочь ему прийти и
раздвинуть стены. Но для этого надо умереть.
  Она дернула его за рукав, заставив остановиться.
- А как же..!
-Тсс..! - он сделал таинственное лицо, - никто не должен слышать
об этом.
- А как же, - повторила она уже шепотом, - как они могут собирать
силу, если они умирают?
- Это они тут умирают, а там живут и собирают силу. Ты же
слышала их голоса в колодце. Слышала?
- Слышала.., но как?
- Они отдают себя здесь, чтобы жить там.
  Они подошли к проходу. Пока у него получалось складно, если не
считать неудавшуюся первую попытку. Откуда это все в нем взялось?
Девочка доверчивым завороженным взглядом смотрела на него.
Длинный полутемный тоннель заканчивался вдали светлым
треугольником выхода. Он остановил ее рукой, не давая двигаться, и
приложил палец к губам.
- Это аллея героев, - продолжал выдумывать он. - Тот, кто проходит
по ней, делает первый шаг к колодцу, первый шаг к встрече героя. Он
спасет всех нас, разрушит стены и потолок, и станет широко и
просторно!
Девочка замерла.
- А если не будет стен, что будет? Ведь нельзя без стен.
- Камень не может долететь до дна этого колодца, значит у него
нет дна, значит там нет стен. Есть только далекие- далекие огни в
темноте, такие далекие, что как будто их и нет совсем. А когда
приходит герой, становится ярко-ярко, так что больно глазам. -Видения огней вдруг заплясали у него перед глазами. - А главное, не надо будет подставлять руки.
- Откуда ты знаешь? - встрепенулась она. - Ты видел это, ты один из
них?
- Э.., - мне рассказывал один...
- Ты можешь мне рассказать, - горячо зашептала она, - я никому,
никому...
- Хорошо.., но помни, после этого ты связана со мной. Готова ли ты
идти со мной до конца? - Он посмотрел ей в глаза. Они были полны
страха.
- Да.., - тихо выдохнула она.
  Она выставила руки вперед ладонями вниз, как для получения
удара.
- Клянусь!
- Это мой выбор! - подсказал он.
- Это мой выбор! - уже воодушевленно повторила она.
- Выбор сделан!
- Выбор сделан!
  Вместо того, чтобы ударить, он подставил свои ладони снизу. Ее
теплые ладошки вздрогнули и замерли.
- Теперь делай первый шаг, - подтолкнул он ее.
  Она осторожно шагнула, и они пошли к выходу. Ноги
почувствовали подъем, идти становилось тяжелее, а треугольник
выхода светился все так же далеко.
  Когда они выбрались из тоннеля, их шатало от усталости. Подъем
оказался настолько тяжел, что продолжать идти уже не было сил. Из
светлой треугольной действительности они перешагнули в плоский,
ограниченный полом и потолком, привычный мир. Девочка почти
падала, и ему приходилось поддерживать ее за руку. Вдруг она
вздрогнула и остановилась. Навстречу шла женщина с короткими
черными волосами в наброшенной на плечи серой кофте.
- Мама, - прошептала девочка и сжалась.
  Мать подошла и крепко взяв ее за локоть, блеснула глазами.
- Где ты была? - тихо и зло спросила она. - Почему ты сбежала?
- Я только хотела посмотреть, что там на площади.
- Тебе ни к чему на это смотреть! Ты знаешь, что нельзя уходить.
Чтобы это было в последний раз. Иначе придется тебя наказать, -улыбнулась она, но пальцы цепко стискивали руку дочери. - Ты должна сидеть там одна! Пошли!
  Девочка смотрела ему в глаза, сейчас ее уведут. Он схватил
женщину за плечо: "Она пойдет со мной!" - произнес он и, получив
удар в спину, упал. Подняв голову, он увидел перед глазами большие
незашнурованные ботинки со стоптанными подошвами. "Подставляй
руки!" - прозвучал над ним мужской голос. Он поднял глаза на
девочку. Зажатая в клещах матери, она смотрела на него сквозь
слезы. Надо было играть до конца. Вставая, он не сводил с нее глаз.
Она тоже. Это был последний шанс заставить ее поверить ему. Он не
стал подставлять руки. Делая вид, что собирается это сделать, он
ударил головой в стоящее рядом тело. Девочка вскрикнула. Новый
удар свалил его с ног.
  Холодная вода остужает пересохшее горло. Ярко и жарко. Тень
широкой белой шляпы падает на ее лицо, рассеивая по нему
золотистые искорки. Ветер слегка шевелит ее волосы. Голова
трещит...
- Я слишком много выпил вчера.., не привык в эту жару.
  Перед ней на столе стоит бокал с искрящейся пузырьками
жидкостью. Она поднимает его, отпивает и улыбается.
- Люблю жару, - ее рука сжимает под столом его колено.
- Ты что, а если кто-нибудь увидит.
- Пускай. Если будем думать об этом, у нас до серьезного все
кончится.
- Разве это может кончится?
  Голова раскалывалась. Он открыл глаза. Мокрый бетонный пол
ровно поблескивал в свете ламп. Никого не было рядом. Они увели
ее. Он нащупал рядом с собой железный прут. Почему он не
воспользовался им? Он вообще не помнил, что принес его сюда,
казалось он остался там, в тоннеле. Он плохо соображал, плохо
помнил, что произошло. Какой-то другой мир зацеплял его своим
краем, перемешивал мысли. Почему он не убил ее? Неужели
жалость? Откуда это у него? Жалость - самое низкое, презираемое
всеми чувство. Что он ей наговорил? Никогда у него в голове не было
таких мыслей. Нет, это не жалость, не мог он ее пожалеть. Так
хотелось, чтобы она поверила ему, что он не ударил ее по рукам,
когда давал хлеб. Он забыл все, чему его учили. Словно кто-то
нашептывал ему, все, что он делал и говорил. Надо найти ее и убить.
Просто убить и вернуться в очередь. Рука сжала прут.
  Он пробивался между обломками канализационных труб,
которые, извиваясь, выползали из бетона. Рядом вповалку,
укрывшись лохмотьями, лежали тела. На трубах сушилось белье. Из
одной трубы, хлюпая, вытекала вонючая жидкость и по выбитому ею
в бетоне желобку, стремилась в конец тоннеля, морщась от света.
Рукав брошенной на трубу рубахи спадал в желоб, и вода играла им,
подталкивая от одной стенки к другой. Пахло отходами. Люди,
смешанные с лохмотьями, ворочались и шевелились на полу, как
черви. Позвякивала железная посуда, свисавшая на шнурках с вбитых
в стену гвоздей. Скрытые, выискивающие повод для удара взгляды.
Он сам так же смотрел на других. Но не сейчас. Сейчас надо было 
найти ее, и он был готов подставлять руки, только бы узнать, куда ее
увели.
  В одном из углов теплился огонь, высвечивая на фоне стены
бородатую фигуру в полосатой майке. Одна штанина была обрезана
выше колена, открывая грязную, обшарпанную культю. В руке мужик
сжимал деревянный протез, от которого ножом медленно
отстругивал небольшие щепки, подбрасывал их в костер и тупыми
бессмысленными глазами смотрел, как они вспыхивают и корчатся в
огне.
  Он подошел. Мужик не замечал его и продолжал жарить свой
взгляд в огне.
- Извините, вы не видели здесь рыжей девочки в кофте? - спросил
он мужика. Тот молчал. Блики костра плясали на его лице. - вы не
видели тут...
- Хорошо горят, - произнес мужик, подбрасывая в огонь очередную
щепку, - как живые. Где моя нога? Как я буду без ноги?
- Я только хотел узнать про...
- Мне нужна нога, - задумчиво произнес мужик, - отдайте мне мою
ногу.
- Так вы можете сказать, видели или нет? - продолжал настаивать
он, звякнув прутом по бетону.
- Мне нужна нога! Мне нужна новая нога! - вдруг завизжал мужик,
прыгнул вперед, и цепкие, как клещи пальцы вцепились ему в ногу.
Ногти прорвали ткань и с хрустом впились под кожу. - Нога! - рычал
мужик, еще сильнее стискивая пальцы. - Отдай мне свою! У тебя
хорошая нога!
  Он дернулся, пытаясь вырваться из этих клещей, но безногий
повис на нем всем телом и, продолжая рычать, с треском рвал ткань
брюк. Теряя равновесие, он пихнул мужика ботинком в лицо.
Одноногий взвизгнул, но продолжал судорожно хвататься за брюки.
Он ударил его ногой в грудь. Раздался приглушенный хрип, и нога
освободилась. Мужик в бессилии катался по полу и выл, прижимая к
груди кулаки с зажатыми клочками ткани. "Нога, моя нога," - твердил
он.
  Под ногами замелькала решетка, покрывавшая набитые мусором
помещения. Белым ковром торчали из нее клочки бумаги, валялись
куски картона, лоскуты и обрывки ткани, газет и другой мусор, не
пролезающий в ячейки и не проваливающийся вниз. Помещения
были набиты мусором до отказа. Отбросы, словно пена изо рта
больного, выступали на поверхность.
  На прутьях решетки, наклонившись, стояла женщина в желтом
засаленном халате, подвязанным у талии замызганной полоской
ткани. Нахмурив скуластое лицо, она с сосредоточенным видом
пропихивала мусор палкой в щели решетки и резкими ударами
пыталась утрамбовать его там. Ее домашние тапочки топтали белое
месиво.
- Вы не видели здесь рыжую девочку? - спросил он.
  Женщина обернулась на его голос и перестала долбить.
- Что?
- Вы не видели здесь рыжую девочку..? С мамой.
  Женщина опустила палку, улыбнулась и вытерла ладони о халат.
- Поворачивайся, - спокойно сказала она.
- Спасибо, - поблагодарил он и повернулся к ней спиной. Закрыв
голову руками и втянув ее в плечи, он съежился и стал ждать удара.
Женщина медлила, раздумывая, куда удобнее бить. У него
мелькнуло в голове, что хорошо, что удалось отыскать ее и теперь он
успеет... Ноги под коленями резануло, лампы метнулись, и он рухнул
вниз. Руки обожгло железо прутьев, содравшее кожу. Острые ребра
решетки ударили в грудь.  Вспышка между лопатками ударила по
глазам. Руки его прошли в ячейки и застряли в мусоре. Выдернув их
оттуда, он ,отплевываясь, поднялся и вытер о рубашку сочившуюся из
разорванного запястья кровь. Женщина стояла рядом и спокойно,
когда он будет в состоянии обратить на нее внимание. Он поднял
глаза, и она указала ему палкой в сторону стены. там, вдалеке,
виднелось какое-то сооружение, сколоченное из досок. "Спасибо," -прохрипел он, вздрогнув от кольнувшей в груди боли. Женщина снова застучала палкой по решетке. Он поднял свой откатившийся прут и пошел в указанном направлении.
Это была ниша, закрытая необработанными досками, горизонтально прибитыми к неровным выступам стены. Между загородкой и потолком оставался небольшой просвет, куда, при желании можно было пролезть.
  Он осторожно заглянул в щель между досками и увидел ее.
Сердце затрепыхалось, больно натыкаясь на иголки в груди. Цель
была близка!
  Она поднималась на цыпочки у стены и слизывала языком
сочившуюся из нее капельками влагу. Ноги ее напрягались в
стремлении вверх.
  Он стукнул прутом по доске, и она испуганно присела на корточки.
Лицо ее было в грязи, хвост на голове растрепался, и волосы торчали
в разные стороны. Тревожным взглядом она обшаривала
пространство и прислушивалась к звукам за перегородкой.
- Это я, - прошептал он.
Она прильнула к щели и быстро стала перемещаться вдоль нее,
шелестя ногами по полу. Наконец, он увидел перед собой ее глаза.
- Это я, - повторил он.
- Сюда нельзя, - зеленые глаза взывали к нему через прорезь
щели, невидимые за доской губы возбужденно шептали, - нельзя,
будет плохо, очень плохо!
- Я перелезу к тебе.
- Нельзя, тебе нельзя! - продолжала лепетать она, - они снова
придут, будут бить.
  Она беспокоилась за него. Она еще не знала, зачем он пришел.
Невзирая на ее взволнованный шепот, он полез на перегородку. Ее
глаза метались по щели, потеряв его из виду. Услышав стук башмаков
по доскам, она замерла. "Пожалуйста, не надо!" Нет, она всерьез
волновалась за него, глупенькая. Хватаясь за шершавые углы
неровно прибитых досок и упираясь ногами, он повис на вернем крае
перегородки, с трудом протиснулся в узкое пространство между
досками и потолком и спрыгнул вниз.
  Она ждала его, прижавшись спиной к доскам. "Зачем ты пришел?"
Он звякнул прутом о бетон. "Я пришел отправить тебя в колодец. Ты
сделала свой выбор!" Разодранная о решетку рука продолжала
болезненно кровоточить, и он испачкал пиджак в крови. "Было
больно?, - кивнула она на его руку, словно не слышала его слов. Он не
ответил и начал медленно приближаться. Она вжалась в доски, губы
ее что-то шептали. Только приблизившись, он заметил на ее лице   
синие кровоподтеки от ударов, шея была исполосана красными
бороздами. Она ждала его. На него опять налетел темный мокрый
ветер с гулким шипящим шумом в ушах. Он занес прут и ударил.
Черная кровь, смешиваясь с водой, льющейся сверху, потекла по
бетону. Незнакомая боль, сдавила его в комок. Весь мокрый, он сел
рядом с ней и положил ее голову себе на колени. Надувающиеся
пузыри влаги вокруг них наливались кровью. Волосы ее струились по
бетону, влекомые водой. Он прижал ее к себе и наклонился к губам.
Зеленые глаза озабоченно взглянули на него. Голова выскользнула из
рук, оставив глаза плавать перед ним в темноте. Они вдруг обрели
новое лицо, склонившееся над ним. "Что с тобой?"
  Он обнаружил себя стоящим, упершись плечом в доски
перегородки. Она стояла рядом и озабоченно заглядывала ему в
глаза. Почувствовав, как она дрожит, он понял, что снова не смог.
Какая-то сила уводила его в сторону от цели. Он задумчиво погладил
ее по голове и стал снимать пиджак, чтобы накинуть на нее. Прут
выпал у него из руки и звякнул об пол. Они оба вздрогнули и, глядя
друг на друга, присели за ним. Руки взялись за железо с разных
сторон. Она хотела что-то спросить, но он забрал прут и накинул ей на
плечи пиджак, повисший ниже края юбки. Она подогнула полы и
села на пол. Он примостился рядом. Сквозь щели в досках
проглядывал нарезанный узкими полосками внешний мир. Там кто-то ходил, двигался, разговаривал. Мелькали какие-то тени. В дыру на верху лился ровный зудящий свет. Он почувствовал себя отгороженным от всего. Мира за этими досками не существовало, как не существовало мира за этими стенами. он откинулся к мокрой
стене. По спине заструились влажные потоки. Пальцы сжимали
оружие. Он должен обмануть эту силу. Девочка должна помочь ему.
  Она сидела, обхватив руками колени и разметав по ним свои
рыжие волосы.
- Мама сказала, - не поднимая головы, нарушила молчание она, -что я должна быть здесь одна, что если кто-нибудь придет, маме и
им всем будет плохо, очень плохо. И тому кто придет тоже. - Она
подняла голову и взглянула на светящийся квадрат вверху. - Они
хотят закрыть это досками, чтобы меня нельзя было видеть совсем.
Они боятся за меня.
- Ты боишься темноты?
- Не знаю... Я ее никогда не видела. Когда меня закроют, наверное
будет темно. В колодце тоже темно?
- Да.
- Значит, не надо бояться.
- Темнота там превращается в свет.
- А когда тебя убивают, тебя не становится?
- Да, - опешил он.
- Странно, все есть, а тебя нет.
- Тот кто выбирает колодец, не умирает. Он умирает здесь, чтобы
возродиться там. Там нет стен и потолка, там не надо подставлять
руки и бить по рукам.
- Значит ты пришел меня оживить? - шепотом прошептала она.
- Ты сама сделала свой выбор, - прошептал он в ответ.
- Этой палкой? - кивнула она на торчащий конец прута.
- Это специальный инструмент, его достали из колодца.
- Ты же сказал, что там нет дна. Как можно что-то достать, если нет
дна?
  Он почувствовал, что запутался и не может свести концы с концами.
Мысль ускользала.
- Понимаешь, как тебе объяснить, колодец ведь только кажется,
что идет вниз.., на самом деле он идет вверх.
- Как это? - она недоверчиво смотрела на него.
- Это самый главный секрет. Смотри, - он показал ей на лампу,
протискивающую свет в дыру наверху, - разве свет может идти снизу
вверх?
- Нет...
- Так и колодец. Там же свет без ламп и он не может идти снизу.
Просто не все могут это видеть.
- А ты видишь?
- Вижу.
- Но ведь там же потолок, разве можно..?
- Можно. Там нет потолка, - сказал он.
- Как это нет потолка? Потолок есть везде. А у них там, наверное,
свой потолок.
- Как же, по твоему, оттуда был сброшен этот прут?
- Она протянула руку и осторожно провела по железу
вздрагивающими пальцами.
- Оттуда. Но я не могу сейчас... Что скажет мама? Им будет плохо
без меня.
- Там, наверху, в колодце, тоже будет плохо без тебя. Они ждут
тебя.., зовут тебя, ты нужна им!
  Она вдруг прижалась к нему и быстро зашептала.
- Мне страшно сидеть здесь. Все время кто-то ходит вокруг. Я не
знаю, что со мной будет. Если закроют эту дыру, будет совсем темно.
Но мама сказала, что так надо. Иначе мама и они все пропадут.
- Ты можешь помочь им из колодца лучше. У тебя будет больше
сил и ты будешь не одна!
- С тобой?
- Нет.
- Я хочу с тобой.
- Встретимся там, наверху.
- Только я сначала посплю, ладно? Я одна не могу здесь спать.
- Спи.
  Под пересохшими губами трепещет теплый изгиб ее шеи.
Вздрагивающие от прикосновения, прикрытые тонкой дышащей
тканью, пульсируют под ладонью. Он расстегивает пуговицу, и они
обволакивают его своим упругим дыханием. Съезжает нежная
резинка и прикосновение заветного треугольника мягких волос
бросает его в дышащую жаром влажную преисподнюю. Он впивается
в нее безумным ртом, и полосатые обои опрокидывают комнату.
Легкий свет струящийся из темного перекрещенного квадрата
осеняет склонившееся над ним лицо. Упавшие пряди волос щекочут
ему грудь. " Теперь с тобой можно говорить серьезно,"- горячо
шепчет она.
- Мама..! - вдруг произнес испуганный голос. - Скорей! - она
дернула его за руку к полу. Полосатые обои кувыркнулись и
засветились пробивающимся в щели светом. Он бросился ничком на 
пол, укрывшись за нижней доской так, чтобы его не было видно в
щель. Лицо уткнулись в ее ноги около края юбки. Они были
шершавые от следов царапин и пахли чем-то знакомым и
неуловимым, от чего закружилась голова и светящиеся полосы
растворились в зыбком пространстве. девочка притихла и ждала,
пока мать приблизится. Ее ладонь легла ему на голову и пальцы
нервно перебирали волосы. Над ухом прозвучал женский голос.
- Ты здесь?
- Да, мамочка, - тихо откликнулась девочка.
- Тебе хорошо?
- Да.
- Почему? - удивился голос.
- Не знаю.
- Ты меня обижаешь. Надо поскорей закрыть эту дыру, - сказала
женщина кому-то рядом. - Там слишком светло. Может "Гу" ей
помогут.
  Он вздрогнул и задел за железяку. Прут заскрежетал по бетону.
Ноги девочки под его лицом всколыхнулись, напряглись, пальцы в
волосах замерли.
- Что там у тебя?- строго спросил голос.
- Ничего мама, это просто палка.
- Здесь кто-то был?
- Нет, мама.
- Откуда же это палка?
- Я принесла ее с собой в прошлый раз.
- Дай ее сюда!
  Девочка потянулась, достала прут и просунула его в щель.
- Ты опять хотела выбраться отсюда? Хотела бросить нас? Хотела,
чтобы мы все умерли без тебя?
- Нет, мама, - тихо ответила девочка. Ноги ее нервно вздрагивали
при каждом вопросе.
- Ничего, - продолжала мать, - теперь тебе не выбраться.
Отброшенный в сторону прут звякнул по бетону.
- Хорошо, что мы догадались закрыть ее досками, - прозвучал
мужской голос, так будет спокойнее.
- Ты должна сидеть здесь одна!
  Снова дрожь в ногах.
- Да, мама.
- Папа желает тебе помучится за нас.
- Да, девочка, - снова заговорил мужчина, - помучайся и все пойдет
быстрей.
- Хорошо, папа.
- Думай о нас и тебе будет легче.
  За перегородкой послышались удаляющиеся шаги. "Я надеюсь,
нам позволят потом замуровать ее в стену,"- донеслось оттуда.
  Он так и остался лежать лицом в ее ногах. Пальцы в его волосах
вышли из оцепенения и начали шевелить их нежно и задумчиво. А он 
пытался вынырнуть из потока неуловимых ощущений, захлестнувших
его. Пальцы в волосах запутывали мысли. Он коснулся губами колена.
Оно вздрогнуло и отодвинулось, оставив на губах вкус соли. Где-то
вблизи ритмично накатывается шипящий звук набегающей воды, на
зубах скрипят песчинки. Поднявшийся ветер доносит мелькающие
резкие, трескучие  нечеловеческие вскрики. Отсветы оранжевого
плывут перед глазами. Он лижет колено. "Ты что, щекотно!" Пальцы
исчезли из его волос, унося с собой прикосновение влажного
соленого ветра. Она сбросила с плеч пиджак и протянула ему.
Оторвавшись от ее ног, он сел и отодвинул ее руку.
- Не надо, оставь себе.
  Но она быстро замотала головой, разметав в стороны волосы.
- Я должна мучиться. - Пиджак уныло свисал с ее маленькой руки и
подметал полами пол.
- Мы идем?
- В колодец?
- В колодец.
- Да, - еле слышно выдохнула она, рука ее опустилась, и пиджак
упал.
  Он с облегчением откинулся к перегородке. Нарезанный
полосками внешний мир приветствовал его. " Но ведь мама
выбросила прут, как же мы без него?" Он мысленно пристраивал
руки к ее шее, горлу, хотя они все время стремились в волосы.
"Ничего, справимся," - сказал он и потянулся к ней рукой. Она
проследила за ней глазами и вздрогнула, когда пальцы коснулись ее
плеча. Сейчас он будет свободным, зеленые глаза обещали ему это.
Он накроет ее пиджаком, оставит здесь, перелезет через ограду и 
уйдет. Вот будет подарочек ее мамочке. Нет, он возьмет ее с собой,
понесет к колодцу, и ее головка будет свисать у него с плеча. Он
бросит ее в колодец.
  Она отодвинула его руку, поднялась и стала медленно отступать к
стене. Он тоже встал и начал медленно надвигаться на нее. "Только
бы мама не ругалась," - пробормотала она, продолжая пятиться.
Через растрепанные волосы, спадающие на лицо, светились горящие
белки глаз. Отставленными назад руками она почувствовала стену и
замерла. Он держал руки на уровне ее горла и приближался. Она
ждала, глядя на него из-под волос. Горячее дыхание ткнулось ему в
лицо. Когда его руки коснулись ее шеи, она схватилась за них "Я буду
ждать тебя," - прошептала она. Он молча надавил. Руки начали
вжимать шею в стену. Мечущиеся острые удары ее сердца пронзали
его ладони. Девочка вцепилась в его плечи, изогнулась отталкивая.
Дрожь забившая ее, разрывала его изнутри, но он продолжал давить.
Вырвался хрип, и ее глаза стали огромными и круглыми. Она хотела
дышать. Руки вдруг перестали его слушаться и упали. Она вскрикнула
и осела на пол. Прислонившись мокрой спиной к стене, он смотрел,
как она хватает ртом воздух. Он опять не смог. Это было трудно
понять. Он хотел ее убить. Ему нужно было ее убить! Почему же тогда
так тяжело смотреть, как она дрожит, всхлипывает и размазывает
слезы непослушными кулаками.
  Он принес пиджак, накрыл ее конвульсивно вздрагивающие плечи
и сел рядом. Хотелось сказать что-то, но слова оказались такими
твердыми и грубыми, что только оцарапали горло, так и не
выбравшись наружу. Он обнял ее и начал покачивать. Трепет ее тела
передавался и ему, проникая все глубже и глубже и связывая их
тонкой дрожащей ниточкой гармонии. Потихоньку всхлипывания
прекратились, девочка успокоилась и затихла. Он пошевелился, и
ниточка, дернувшись, порвалась. Ворвался пронизывающий холод 
бетона. Он расстелил пиджак на полу и осторожно переложил
девочку на него. Она свернулась калачиком, поджав коленки к груди
и обхватив их руками.
  Он не знал, как избавляются от таких, как он. Этого, наверное, не
знал никто. Раны - это не то, к ранам привыкаешь с детства, они
быстро заживают. Когда бьешь кого-то по руке, всегда стараешься
сделать как можно больнее. Все так делают. Это можно предвидеть,
предсказать, почувствовать заранее и приготовиться. Но смерть... К
этому нельзя приготовиться - он не знал, что это. От него избавятся и
никто этого не заметит. Просто замуруют в одну из стен. Стена станет
чуть толще, а коридор чуть уже. Скольких же надо было замуровать,
чтобы проходы стали такими узкими... Поколения... Может ему
оставят немного воздуха. Мимо будут проходить люди, не
подозревая, что рядом в стене кто-то есть. И он всю жизнь ходил, не
обращая внимания на истекающие стены. Он готов был убить того,
другого, следующего, которого пришлепают сверху и закроют от него
близость коридора. А потом прилетят "Гу". Говорят, они могут
высасывать кровь даже через стены. Они запустят свои жала... Стало
жарко и показалось, что он слышит чавкающие звуки. Его кровь
вместе с влагой проступит сквозь стену и стечет на пол, под ноги
проходящим. Они еще будут ругаться, что неудобно ходить - грязно.
Он вспомнил, что не раз видел кровь под ногами. Прошел мимо. Во
рту пересохло, словно вместо языка вставили кусок пыльного
кирпича.
  Он встал и подошел к стене. То здесь, то там из-под штукатурки
сочились капельки воды. Набухнув, капельки скатывались вниз,
оставляя мутноватый след. От стены несло сыростью и плесенью.
Зажмурившись, он прижал язык к шершавой поверхности и слизнул
вонючей влаги. Крошки штукатурки прилипли к языку и захрустели на
зубах. Он выплюнул. Но сухость жгла рот и в следующий раз 
пришлось глотать. Она же все равно умрет! Заколотят дырку наверху.
Она долго не протянет. Зачем умирать обоим, если один может
жить? А он отнесет ее в колодец. Она же хотела в колодец! Вот она
лежит, свернувшись калачиком. Надо только подойти и...
Разбросанные в стороны руки, голова откинутая на бетон, мертвые
холодные глаза, слипшиеся от крови рыжие волосы. Свобода. Он сел
спиной к ней. Опять наползло видение желтой рубахи с кровавым
пятном и головой, свисающей сплеча. Поплыл помост, заслоняемый
частоколом беснующихся рук... " Дяденька, подними меня! Подними
меня!" Она весело смотрит на него через прозрачную ткань
наброшенную на лицо. Гладкая ткань скользит в ладонях, и длинное
белое платье струится по полу. Он наступает на него и спотыкается.
Кто-то поддерживает его под руку. Она со смехом вскрикивает, и
прижимается щекой к щеке. Губы касаются его уха. "Я придумала, -прошептала она, - давай попробуем еще раз." Впитывая эти прикосновения, он не понимал, о чем она говорит. "Я встану вон там, спиной к стене, - продолжала она, - ты не будешь видеть моего лица. Так легче."
 Прут звякнул у его ног. Он увидел ее стоявшей у стены,
спиной к нему. Она прижалась лбом и уперлась в нее руками. Потом,
словно что-то вспомнив, перекинула волосы на грудь, обозначив
затылок и открыв шею.Он поскреб металлом по бетону. Она вздрогнула и сжалась. Плечи потянулись вверх, пытаясь защитить покрытую блестящим пушком
шею.
  Железяка отлетела в сторону, гулко ударилась о дерево
перегородки и звякнула на пол. Он обхватил голову руками.
Она освобожденно уронила руки, оторвалась от стены и медленно
приблизилась к нему. Он почувствовал ее пальцы у себя в волосах.
Они гладили их, перебирали, окуная его в теплый мягкий покой,
подчиняя нахлынувшему туману. В пустой комнате, грозно шелестя, 
шевелились лоскуты полосатых обоев. "Мне надо идти", -продравшись сквозь туман, прошептал он. Рука исчезла из его волос, оставив след от прикосновения.
  Она стояла с обвисшими вдоль тела руками и смотрела на него. В
глазах стоял вопрос, уголки губ недоверчиво поднялись в улыбке.
"Мне надо идти," - он сделал движение в сторону. Она качнулась и
вцепилась в его руку: "Нет!" Он дернул рукой, но она не отпускала. он
силой разодрал ее пальцы, но она вцепилась в рукав зубами.
- Я ухожу! - повторил он.
  Разжав зубы и жалобно глядя на него, она прошептала:
- Я с тобой.
- Тебе нельзя.
- Я с тобой! - она схватилась за его ногу и не отпускала. Рванувшись,
он свалил ее на пол и потащил на животе волоком.
- Нельзя!
- А колодец? Ты обещал!
  Он пытался поднять ногу и взобраться на доску, но она крепко
держалась за нее, вытянувшись на полу. Он остановился.
- Нет никакого колодца!
  Внезапно он почувствовал ногу свободной. Ее глаза, слившись с
бетоном, из глубины остекленело смотрели на него.
- Как нет?
- Нет. Я все выдумал, ничего нет. Мне нужно было просто тебя
убить, я и выдумал, чтобы было легче.
- Зачем убить?
- Я сокращенный, знаешь, что это такое?
- Нет.
- Это те, кто выпал из очереди. От них избавляются. Я не отметился,
и они запретили мне жить.
- Разве можно запретить?
- Можно.
- И очередь нельзя восстановить?
- Только за счет кого-то другого.
- За счет меня?
- Да.
- А почему не убил?
- Не знаю. Не смог. Мне надо идти.
  Он полез на перегородку. Она приподнялась на руках и закричала
ему вслед.
- Но ведь он есть, колодец, я видела его, я слышала голоса!
  Он уцепился за шершавый край перегородки и подтянулся.
- Это только дыра, дыра и все! Забудь!
  Когда он спрыгнул вниз с другой стороны, ее широко раскрытые
глаза метались по щели. Он шагнул к доскам. Глаза замерли
напротив. Сквозь перегородку он чувствовал тепло ее тела и трепет
дыхания. Доски слегка подрагивали. Зеленые лепестки глаз 
подернулись росой. "Я не верю тебе, - вдруг твердо прошептала она, -он есть, я все равно хочу туда, - она замерла, - с тобой."
  Он стал медленно отходить, не сводя глаз со щели, словно
растягивая тонкую несуществующую нить. Но нить тянулась и
тянулась, не желая рваться, пока стена не толкнула его в спину. Он
повернул голову, но взгляд остался на месте, не повредив нить. Тогда
он всем телом резко отвернулся к стене. Нить лопнула. Вспышка огня
опалила ему глаза.
  Сквозь густой белый туман струились сверкающие ручейки света.
Блестящие извивающиеся тела искрящиеся пиками лучей пытались
пробиться к нему сквозь туман и замирали совсем рядом. Навстречу
полетели световые копья, с хрустящим звуком раздирая мутное
пространство. Казалось, яркие наконечники проткнут насквозь, но
они пролетели мимо, оставив взъерошенные клочки тумана, с
хрустом трущиеся друг о друга. Он вдруг понял, что это не туман.
Седая борода и усы. Они ритмично, с хрустом, шевелились. Они
жевали! К бороде потянулась огромная ладонь с незажившей
кровоточащей раной. Старик!? От шевелящихся седых волос резко
пахло луком. Его несло прямо в прореху в бороде, обрамленную
стекающими капельками крови. Он сжался в комок, чтобы не
измазаться. Хруст, прогремев в ушах, начал спадать. Туман стал
редеть, между плывущими хлопьями начал просачиваться
привычный тусклый свет. Наконец завеса приподнялась, и он увидел
внизу, под собой распростертое тело и рыжий сноп возле него. Он по
спирали спускался прямо туда. Перед глазами мелькнул
разорванный рукав рубашки...
  На лоб легла чья-то ладонь. Он открыл глаза, и из тумана выплыл рыжий
локон. "Не уходи, не уходи," - шептала она, наклоняясь к его лицу.
Между лопатками горел огонь, облизывая жаркими языками сердце.
Она помогла ему сесть и прислониться к стене. Старая рана у него на 
запястье снова открылась, и капельки крови, оставляя темный след,
сбегали на пол. Каждое движение рождало вспышку внутри.
- Иди, иди отсюда, - сказал он ей, - тебе нельзя со мной.
- Нет, - она держала его за руки, - я хочу с тобой. - На правой ее
кисти, как след от царапины, алела полоска крови.
- Поцарапалась? - спросил он, повернув ее руку к свету.
- А, давно. Уже зажила. только сейчас снова... Может когда
перелазила.
  Он взял другую ее руку и медленно оттянул вверх рукав кофточки.
Около локтя темнела еще одна открывшаяся ранка. Она удивленно
смотрела на него, а он старался сделать вид, что ничего не
произошло. Она что-то спрашивала, но он видел только ее
шевелящиеся губы и не слышал голоса. Ему стало страшно. Ей-то за
что? Это было его наказание. За все. Он пытался улыбнуться, пока она
ничего не заподозрила. Это была болезнь незаживающих ран!
Считалось, что ее уже не осталось, что ее всю извели, умертвив всех
носителей и их потомство. Но иногда то тут, то там, очень редко, но
она все же возникала. Настолько редко, что многие даже не
подозревали о ее существовании. Ему рассказывала мать - что-то у
нее было в прошлом. Ужас заключался в том, что переставали
заживать раны, и носитель начинал вести себя странным образом,
способствуя своей смерти от них. А может быть сначала он начинал
вести себя странным образом и от этого у него переставали заживать
раны. Этого никто не знал. Каждая рана становилась смертельной.
Носитель не мог больше управлять собой, не мог заставить себя
наносить раны другим, что тоже было равносильно смерти.
- Что с тобой? - тормошила она его. - Я видела, как ты упал. Ты
лежал, как мертвый с закрытыми глазами. Ты хотел умереть?
- Не знаю.
- Я почему-то так испугалась за тебя.
Почему-то... Это болезнь. Он тоже боялся за нее. Болезнь
соединила их или они, соединившись, вызвали болезнь. Девочка ни о
чем не подозревает. Думает, что все так и должно быть. Может и не
стоит рассказывать ей. Так легче - не знать.
- Я принесла твой пиджак.
  Он набросил пиджак на плечи и еще раз взглянул на разорванный
рукав рубашки, прикрывавший край кровоточащей ссадины у него на
запястье. Где-то он уже видел похожую руку с незаживающей раной.
Где? Это определенно была не его рука. Он судорожно перебирал в
уме прошедшие события. Откинувшись к стене, он закрыл глаза. В
блеклом свете ламп, проникавшем через сомкнутые ресницы, ему
вдруг почудилось какое-то мутное шевеление. Может только
почудилось, но он сразу вспомнил. Жующий старик! Это была его
рука! У старика не заживали раны. Он тоже был болен! Он
почувствовал жесткую бороду у себя в кулаке. Он сам построил эти
окровавленные ворота, сам в них вошел. Что-то он говорил, старик...
Он знает, как вернуть все назад, к началу.
- Ты опять, ты опять?! - она трясла его, пока он вздрогнул и не
открыл глаза. - Не умирай!
  Он погладил ее по голове и оторвался от стены.
- Мне надо идти.
- Куда?
- Я должен найти одного старика. Я сделал ему больно, дерганул за
бороду. У меня даже клок волос в руке остался. Я найду его и... Я не
знаю, как это сказать. Попрошу вернуть мне его боль. Может ему 
станет легче. - Он смотрел ей в глаза в надежде, что она не поймет, не
почувствует его, и тогда для нее еще не все потеряно. Но она только
прижалась к нему и прошептала:
- Я с тобой.
- Нет, ты останешься там, - он кивнул на огороженную нишу.
- Я не хочу туда, я хочу с тобой!
- Со мной нельзя.
- Можно. Хочу и пойду.
- А как же мама? Она тебя искать будет.
  При упоминании о матери она вся сжалась.
- Не хочу.
- Я скоро вернусь.
- Все равно.
- Но я не хочу брать тебя с собой и не возьму.
- А я все равно пойду.
- Тебе здесь будет лучше, тебя никто не тронет.
- А кто меня может тронуть?
- Ну, мало ли, - замялся он, поняв что проговорился.
- Кто меня может тронуть?
- Хорошо, сделаем вот что.., - медленно произнес он и отстранил ее
от себя, чтобы видеть ее глаза, - сделаем так. В этом ничего
особенного нет. Это не трудно. Если ты сделаешь...
- Говори быстрей.
- Если ты сделаешь это, то я возьму тебя с собой. А если нет.., нет.
Согласна?
- Что сделать?
- Я подставлю руку.., ну, как обычно, а ты ударишь, как обычно.
Только по-настоящему. Согласна?
- Но ведь я тебе ничего не даю, как я могу?
- Дай мне что-нибудь.
- У меня есть только конфета, но ты ведь сказал, что от них понос.
- Дай мне конфету. - Она покопалась в кармане, вытащила
слипшуюся конфету и протянула ему. - Теперь согласна?
Она удивленно смотрела на него.
- Согласна, что тут такого.
- Подумай, может сразу откажешься?
- Вот еще!
- Останешься?
- Нет.
- Тогда давай, - он выставил вперед руку.
- Честно возьмешь?
- Возьму.
  Она отодвинулась от него, встала на колени и замахнулась. Сделав
притворно напряженное лицо, она ударила. Ее рука, мелькнув в
воздухе, остановилась над его пальцами и мягко опустилась на них.
- Договаривались по-настоящему, - сказал он.
- Это я так, попробовала, прицелилась, - засмеялась она, а в глазах
забегали тревожные искорки. Ее рука медленно поднялась и
замерла. Лицо заострилось, губы сжались. Через мгновение он снова
почувствовал мягкое прикосновение ее теплой ладони. Она вдруг
бросилась к нему. - Что это? Что со мной? - глаза ее были полны
ужаса. Она вцепилась ему в плечи и пыталась спрятаться у него на
груди. - Что-то держит меня. Я боюсь! Мне страшно! Не оставляй
меня здесь одну. Я не знаю, что со мной... - Она вся тряслась. Он
обнял ее и, стараясь скрыть свои мысли, свой страх, свою дрожь,
пытался успокоить.
- Это бывает... Ничего страшного. Ничего на произошло, это
пройдет...
  Но слова не действовали, она продолжала судорожно трястись у
него на груди. Он уже жалел, что затеял эту игру.
- Ты не оставишь меня?
- Мы же договорились, - как можно спокойнее произнес он, - я
скоро вернусь. Принесу тебе поесть. Мне надо спешить, пошли. - Он
помог ей подняться.
- Надень пиджак, - сказала она и медленно пошла впереди него.
У перегородки она остановилась и ждала его. "Подними меня." Он
присел и показал ей на свою шею. Она села верхом ему на плечи.
Впитывая ее тепло, поглотившее шею, он с трудом поднялся,
ухватившись за перегородку. Она перелезла на доски, взъерошив 
краем юбки его волосы. Он развернулся и, не оглядываясь, зашагал к
тоннелю.
  Он добрел до площади и остановился. Едкая сухость жгла рот,
тяжелые тиски сжимали сердце. Дальше идти он не мог - все тело
выламывало, ноги тряслись и подкашивались, хотелось упасть на
грязный пол и больше не подниматься. Осторожно, чтобы никто не
увидел, он проскользнул на пустынную площадь. Прокравшись,
опираясь о стену, до нужного тоннеля, он свернул и медленно
поплелся дальше. Режущий огонь не давал дышать. Душная тяжесть
вязала ноги. Он ступал все медленнее, пока не остановился совсем и
не приткнулся к спасительной влажной стене. Садиться было нельзя,
он больше не встанет. До конца тоннеля оставалось совсем немного.
Квадратное отверстие выхода прыгало перед глазами,
подбрасываемое его бьющимся дыханием. Вдруг сзади, в затылок,
ударил гулкий звук шагов. Сердце провалилось, замерло и
задергалось снова. Вжавшись лицом в шершавую стену, он
отсчитывал хлеставшие по спине удары приближающихся шагов. Они
звучали все громче, били сильнее. Сейчас остановятся около него.
Шаги пробухали мимо к выходу. Он заставил себя повернуть голову и
увидел в тусклом свете ламп темный силуэт идущего впереди.
Медленно пошел следом, стараясь попасть в ритм его шагов. В
просвет выхода, покачиваясь, выплыли штабеля ржавых панцерных
кроватных сеток, выпорхнуло висевшее между ними на веревках
белье. Над этим занавесом двигалась голова, поглощая белье и
оставляя за собой дыру в пространстве. Шедший впереди подошел к
ней и что-то спросил. Голова обернулась, и он вдруг отпрянул в
сторону и исчез за сетками.Он подошел ближе. Голова исчезла за бельем, и он увидел обрезанную нижнем краем юбку и резиновые сапоги с торчащими из
дыр голыми пальцами ног. Прохода под веревками было не 
миновать, и он старался ступать совсем тихо. Из лохани, стоявшей
возле сапог, взлетали полинялые рубахи и устраивались на веревке.
Прокравшись под бельем, он заставил себя не поворачивать голову и
не смотреть в ту сторону. Конец железного штабеля был уже был уже
близок и вдруг нога зацепила какую-то стекляшку. Стекляшка
зазвенела... Он обернулся. Это была женщина. У нее не было волос!
Жуткое безбровое лицо! И капельки влаги, стекающие по щекам.
Он опомнился только на берегу большой лужи. Мутная,
расползающаяся радужными пятнами вода вытягивала из памяти
плывущую деревяшку с куском бумаги на воткнутом в нее гвозде.
Падающий камень срывает бумагу, деревяшка переворачивается и
тонет. Видение повторялось снова и снова. Не успевала деревяшка
затонуть, как он видел ее опять на воде. Он уже ждал удара камня,
но всякий раз вздрагивал, воспринимая его заново. Наконец, с
усилием оторвав взгляд от воды, он вдруг почувствовал, что ждет
удара на самом деле. Остановившись, он беспокойно оглянулся.
Вокруг никого не было. Он понял теперь, почему по дороге не хотел
никого встретить, не хотел, чтобы его видели - он стал бояться других.
Он не помнил точного места, где встретил тогда старика, помнил,
что спал возле стены. Нужно было дойти до стены и искать возле нее.
Всплески голосов заставляли его затравленно озираться.
Подозрительные взгляды сидящих и лежащих вокруг сбивали его с
ног. Даже дети, прыгающие и кричащие, казалось, следили за ним,
выбирая момент для нападения. Их пронзительные голоса эхом
прыгали под потолком и били в уши.
  Вдоль стены, вперемешку с телами, ногами и руками, лежали
разные тряпки, протертые рваные одеяла, башмаки, охранявшие
занятые места в отсутствии хозяев. Он вглядывался в даль в надежде
увидеть седую голову старика. Но голов было много, и они 
загораживали друг друга. Он прошел вдоль всей стены, но старика не
увидел. Надо было спросить, но он боялся. У него и так болела рука.
Можно было спросить детей, они не умеют еще оставлять раны от
ударов. Но что они могут рассказать? Какое им дело до какого-то
больного старика. Хотя старик наверняка скрывал свою болезнь, как
сейчас скрывает он сам. Иначе ему было не выжить. Он вспомнил,
как дернул за седую бороду, и по спине прокатилась горячая волна.
Он должен вернуть все обратно, должен его найти! У кого спросить? У
кого? Он сел на влажный пол и прислонился к стене. Крошки
штукатурки сразу же полезли за воротник и закололи под рубашкой.
Может быть у этой женщины? Но женщины бывают злее мужчин, это
он знал. К тому же рядом с ней лежала деревянная спица, которая
очень легко проходит под кожу. Рядом лежал парень, почти голый,
накрытый засаленным куском холста. Длинные слипшиеся волосы
разбросаны по бетону, узкое щетинистое лицо обращено к потолку,
печальные глаза тупо смотрят вверх. Этот парень ничего не видел,
кроме потолка. Он понял, что просто убеждает себя, что страх сильней
его и он не сможет спросить. Он знал, что жалость самое презренное
чувство, но ему сейчас захотелось именно жалости, большой,
всеобъемлющей жалости.
  Он поднимается по ступеням. Квадратный проем подсвечен
подсвечен тусклым сиянием. Легкие вздрагивающие стоны, как
иголки, пронзают пространство. В белой глубине растопыренных в
стороны ног копошится черная копна волос, надетая на обрубленные
простыней плечи. Ее пальцы белыми червяками шевелятся в этой
черной голове. С закрытыми глазами она стонет: "Милый..." Мокрый
холод пронизывает спину.
  Рубашка промокла и прилипла к коже. Надо были идти. Она
ждала его. Невдалеке валялся сломанный ящик. Ящик был раздавлен
надвое, будто по нему проехали чем-то тяжелым. Это был тот самый
ящик с торчащими загнутыми кверху гвоздями, на котором сидел
старик. Клочки от ватника еще трепыхались на гвоздях. От ящика
убегал едва заметный на бетонном полу след от мокрого колеса.
След вел в соседний тоннель, круто уходящий вниз. Ничего не
оставалось, как идти вслед за ним.
  В тоннеле, далеко внизу, слышался приглушенный грохот. Вдохнув
побольше воздуха, он просился туда. Лампы замелькали над ним.
Шум внизу становился все отчетливее, а лампы двигались все
медленнее. Каждый глоток воздуха прокалывал грудь насквозь.
Лампы остановились и замерли. Сердце билось и трепыхалось,
словно он продолжал бежать. Грохот снова начал удаляться и
затихать. Сделанный шаг качнул лампы в сторону, следующий
заставил их вздрогнуть, но оставил на месте. Он медленно побрел,
заглушая дыханием несущиеся из тоннеля звуки.Свернув за угол, он увидел впереди себя фигуру в запятнанной белой рубахе и широких штанах непонятного цвета, складки которых поблескивали при ходьбе. Незнакомец толкал деревянную тележку
на двух окантованных железом колесах, которые душераздирающе
скрежетали и громыхали, подпрыгивая по неровному бетону. Рядом,
ухватившись рукой за край тележки, семенила женщина, путаясь в
длинных полах какого-то пальто. Она то и дело тянула мужчину за
рукав, но тот отмахивался и катил тележку дальше.
  Он вдруг почувствовал, что упадет, не догнав их. Но грохот вдруг
стих, колеса тележки остановились перед затопленным рукавом
тоннеля. Пока они раздумывали, как быть дальше, он приблизился.
Услышав шаги, они обернулись. Это была она! Издали он принял ее
за женщину. Это была та самая старуха в потасканной перешитой   
шинели. У видев его, она съежилась и прижалась к мужчине. Он
хотел спросить, но тележка снова загромыхала колесами, и они
зашли в воду. Он пошел следом. Холодная вода схватила за ноги, и
он с трудом отталкивал ее, чтобы пройти. Через плечо мужчины он
заглянул в тележку. Под почерневшей от пыли и грязи тюлевой
занавеской тряслось что-то бесформенное. Колеса подпрыгнули на
бугре, занавеска слегка съехала, приоткрыв в углу прядь седых волос,
ухо, закрытый глаз. Только теперь, в потряхивании бесформенного
вещества, он различил контуры свернувшегося калачиком тела. Это
был старик. Вероятно ему не хватало места и он устроился таким
образом. Вода уже доходила до колен, очередной скачок открыл
голову, уткнувшуюся в угол. Старик был мертв. Опоздал. Он
машинально продолжал переставлять по дну онемевшие ноги.
Выбравшись на сушу, незнакомец остановил тележку у ниши в
стене, обернулся, и он увидел рябое лицо молодого парня.
- Твой счет? - спросил он для чего-то.
- Наш, - парень кивнул на старуху, аккуратно складывая занавеску,
- мы с ним договорились, - произнес он писклявым голосом, - он
даже самому себе уже не нужен был.
"Он нужен был мне!" - чуть не вырвалось у него.
  Старушка, семеня ногами, подбежала к нему и схватила за руку.
Помнила ли она его? Наверное, нет. Дрожь ее тела передавалась в
его руку. Что-то происходило с ней. "Мы хотели вместе", - сказала
она. Он высвободил руку: "А теперь?" Она опустила глаза: "Я помогла
ему".
  Парень, наклонив тележку, вывалил тело старика на пол и поволок
его к нише в стене. Рядом с бородой на грудь упала рука с еще
кровоточащей раной. Камни грудами были навалены вдоль всей 
стены. Все было готово. В некоторых местах на стене виднелись пятна
свежего, еще не высохшего цемента. Замуровывали для того, чтобы
внутреннее существо, покидающее тело, не могло вырваться наружу
и мешать жизни остальных. Поэтому считалось, что лучше
замуровывать еще живыми. Он представил себе в этой стене
множество узких и темных склепов, где в отчаянье бились о стены
миллионы одиноких бесплотных существ.
  Пока парень разводил цемент, он пригнулся и вошел в нишу.
Старик лежал так, как его бросили. Раненная рука прикрывала
бороду. Сбоку подбородка, ближе к щеке, в бороде была маленькая
прореха - след вырванных волос. он потрогал ее рукой. Старик знал,
как вернуть все обратно. Он не успел спросить. Теперь надо искать
самому. Он встал на четвереньки и прикоснулся губами к холодным
губам старика. До него донесся слабый запах лука. Губы старика на
мгновение потеплели. Показалось? Или это он согрел их? Так на
четвереньках он и выполз из ниши. Парень принялся за дело. Старуха
стояла и молча смотрела, как тот работает. Он подошел к ней.
- Покажите руки.
  Старушка испуганно протянула ему обе руки ладонями вниз. На
правой темнела уже зажившая рана.
- Давно затянулась? - спросил он.
- Когда он... Когда мы его убили, - она кивнула в сторону ниши. - Он
сам сказал, что так надо, он просил меня! - Он повернулся и пошел
обратно. - Я хотела вместе с ним! - догнал его голос старухи.
  Он брел по колено в воде, еле передвигая ноги. Вот и нашлось
лекарство. Получалось, что другого средства на было. А она мучается
там за перегородкой и не понимает, что с ней, почему так больно.
Она ждет его, он обещал принести ей что-нибудь поесть. Она ничего 
не знает. Ей, наверное, очень страшно. Она сидит около перегородки
и ее глаза блуждают по щели между досками. А может спит,
разметав рыжие волосы по грязному бетону. Если можно спать в
таком состоянии. Он не оставил ей даже пиджака. Ей холодно на
полу. Он придет, прижмет ее к себе и будет медленно согревать. Она
согреется и тогда уснет. И нельзя будет пошевелиться, чтобы не
разбудить ее. Он будет сидеть тихо и смотреть на нее. Если кто-то и
должен жить, так это она. Боль в руке и спине усилилась. Он
остановился, ноги не двигались. Он понял, что сейчас лучше не
думать о девочке. Он стал думать о другом, и боль слегка утихла,
можно было двигаться. Это плохо получалось, он снова и снова
мыслями возвращался к ней, и режущие всплески огня продолжали
разрывать на части. Еды он мог добыть только в одном месте и,
преодолевая боль, он направился туда.
  Ладони коснулись гладкой поверхности фанерного щита со
следами каких-то каракулей. Вот и он, как эти затертые буквы. Кто
может теперь сказать, что было здесь написано? И было ли написано
вообще.
  Он осторожно заглянул за щит. Матрац отца был пуст. В гамаке,
свернувшись в комок, спала мать, положив под щеку сложенные
лодочкой ладони. Она видела свой сон. Черные волосы, выбившиеся
из-под ослабшей тесьмы, просыпались в ячейки гамака и, не
достигнув пола, застыли в пространстве. Гамак чуть покачивался от ее
дыхания и вместе с ним, словно от легкого дуновения сквозняка,
плавно шевелились волосы. Под ногами на полу шелестел все тот же
мусор, прилипающий к подошвам. В чане блестела на свету гладкая
поверхность воды. Мокрая деревянная палка, которой мать обычно
мешала воду, лежала поперек чана, и крупные прозрачные капли со
стуком падали на пол. Там уже образовалась обычная лужица.
Взбуробив зеркальную гладь, он зачерпнул ладонью прохладной,
очищенной от грязи влаги и выпил. Хлеб как всегда лежал в ящике
под чаном. Он отломил половину и сунул за пазуху. Пора было
уходить, пока мать не проснулась, но он медлил. Что сказала бы она,
если бы проснулась и увидела его? Она пошевелилась, гамак
пронзительно скрипнул, и он рванулся к выходу.
  Загороженная досками ниша маячила перед ним, как в тумане,
раскачиваясь при каждом шаге. Ноги не чувствовали опоры и
передвигались сами по себе. Огонь в спине расползался по всему телу
и, казалось, выжег все внутренности. Доски вдруг выскочили из
тумана совсем рядом, шарахнулись вверх, и он почувствовал руками
пол.
  Больная рука долго не давала подняться. Наконец ему удалось
встать на четвереньки. Подняв голову, он увидел глаза. Ее глаза в
щели.
- Ты пришел? - прошептала она.
- Да.
- Мне было плохо без тебя.
- Я принес тебе поесть.
- Иди скорей.
- Иду.
  Он вцепился в доску и встал. Руки онемели и не чувствовали
колкой поверхности. Поставив ногу на первую доску, он подтянулся и
полез. Темная пелена напрыгивала на глаза, он двигался ощупью
бесчувственных пальцев. Ноги пронзала судорога, они срывались с
досок, и он беспомощно повисал на окостеневших руках. Подъем
был бесконечным. Добравшись до вершины, он уже не соображал, 
где он. Казалось, он все еще ползет вверх, перед глазами плыли
нескончаемые доски, и вдруг возникло ее испуганное лицо.
- Что с тобой?
- Ничего. Я принес тебе поесть, - дрожащей рукой он протянул ей
хлеб.
- А ты?
- Я уже, - соврал он.
  Она взяла хлеб и начала медленно пережевывать его. Он украдкой
смотрел на ее руки. Рукава кофточки были в черных разводах. На
полу, возле места, где она сидела, темнели пятнышки крови. Лицо ее
стало бледным, веснушки исчезли. Интересно, как сейчас выглядит
его лицо? Она доела хлеб и прижалась к нему.
- Мне страшно, я не знаю, что со мной, мне больно везде. И
потолок все кружится и кружится.
- Ничего, ничего, - попытался успокоить он ее - поспи.
- Иногда мне кажется, вот я есть, а иногда, будто и нет.
  Он гладил ее по голове, разбирая слипшиеся волосы. Она
согрелась и уснула. Ее дыхание билось ему в грудь и сбивало пламя,
бушевавшее там. Он закрыл глаза. Может и не нужно будет их
открывать.
  Но они все-таки открылись. Он хотел оторвать голову от стены и не
смог, стена не пускала. Тело, словно бетонная глыба, вросло в пол и
не в состоянии было пошевелиться. И только глаза, через отверстия
которых, обжигая, выплескивался обгладывающий внутренности
огонь, могли двигаться и воспринимать окружающее. Девочка
проснулась, и по ее лицу он понял, что с ней происходит нечто
похожее.
- Мне больно, прошептала она. Он пошевелился, бетонная глыба
треснула и из разрывов стали выплескиваться струйки раскаленного
вещества.
- Что с тобой? - испугалась она, увидев его исказившееся лицо.
  Он, раздирая тело новыми трещинами, поднял тяжелую каменную
руку и положил ей на голову.
- Я не хотел тебе говорить.., - начал он едва двигающимися
чугунными губами, - мы больны... Это болезнь незаживающих ран.
- Они совсем не заживают?
- Я же сказал, это болезнь.
- И никогда не заживут?
- Да.
- Значит мы умрем?
- Я ходил искать старика, он тоже был болен этой болезнью. Его
старуха убила его, чтобы вылечиться. Его уже замуровали.
- Значит нас тоже замуруют?
- Не знаю. Мы умрем здесь.
- Я пойду к колодцу. - Она попыталась встать, но ноги подкосились,
и она снова повалилась на пол.
- Нет никакого колодца. А если бы и был, нам не добраться до
него.
- Помоги мне, я не могу сама. - Он помог ей встал на ноги. Лицо ее
судорогой сводило от боли, но она продолжала стоять. Подняв ногу,
она сделала шаг к перегородке и рухнула рядом с ним. Он, с трудом
передвигая разваливающееся на обломки тело, обнял ее. - Мне
больно, я не хочу в стену. Почему ты не убил меня раньше.
- Теперь твоя очередь убивать. Если хочешь жить.
Девочка перестала размазывать слезы.
- Я не смогу без тебя.
- Дурочка. Это не имеет теперь значения.
- Имеет. А может быть все-таки попробуешь еще раз?
- А говоришь, не можешь без меня.
- Ты бы отнес меня в колодец. Ты сильный. Помнишь, как ты меня
поднимал? Ты будешь приходить к колодцу, и мы будем
разговаривать.
- Я не могу. И нет никакого колодца.
- Я помогу, все получится, ты выздоровеешь.., Пожалуйста. Как ты
говорил, надо только отдать весь свой счет. А колодец это
единственное, что нам осталось.
  Они коснулись друг друга ладонями и вместе произнесли: "Я
отдаю тебе весь свой счет!"
  У него перед глазами вдруг поплыл туман, ноги отломились от
туловища, шея превратилась в тонкую жилку, готовую лопнуть. Огонь
бегал по ней, делая ее все тоньше и тоньше. Туман стал непробиваем
и занавесил от него мир. "Не умирай, - прошептала она - пожалуйста,
не умирай, я сейчас..." Девочка куда-то пропала. Он хотел позвать ее
и ощутил на губах ее соленые губы. Они неумело ласкали его и что-то 
шептали. Потом губы исчезли, а ему в руки попало что-то круглое и
теплое. В голову начал медленно проникать раскаленный стержень,
словно ее посадили на кол. Сквозь шипение вскипающего мозга, он
почувствовал, как круглый предмет исчез вместе с оторвавшимися от
тела руками.
  Он бегом взбирается по визжащим деревянным ступеням.
Лестница, винтом уходящая вверх, подпрыгивает в такт шагам и
раскачивается в разные стороны. Шаткие перила поднимаются
спиралью вдоль стен четырехугольного колодца. Он бежит, цепляясь
за перила и раскачиваясь вместе со скрипучей лестницей, грозящей
сбросить его внутрь колодца, бежит, глядя вверх. Там, высоко,
темный ствол заканчивается озаренным мерцающим сиянием
куполом. Свет манит и притягивает и не дает остановиться. Ноги
становятся тяжелыми, словно наполняются водой. Он уже с трудом
поднимает их на ступени, но продолжает бежать. Вместе с куполом
приближается что-то радостное, неожиданное и волнующее. Сейчас
можно будет окунуться в его таинственный свет и это радостное и
волнующее сбудется. Но купол поднимается выше, свет его
вспыхивает ярче, пронзая тьму колодца, и снова манит издалека.
Ноги наполняются тяжестью до отказа, он больше не может двигаться
и падает. Перед глазами торчит согнутый гвоздь, вбитый в истертую
ступеньку. Лестница продолжает скрипеть и раскачиваться. Он
слышит свои шаги, поднимающиеся вверх без него. Из купола
доносится мелодичное пение.. Он приподнимается на руках и ползет
за своими шагами к этим чарующим звукам. Острые ребра ступеней
вонзаются в живот, лестница бросается из стороны в сторону, и он
едва держится на ней. Вдруг шаги останавливаются и затихают,
замолкает и пение. Неужели они достигли купола? Лестница трясется
мелкой дрожью и начинает разваливаться. Он судорожно хватается
за обломок перил, ступени исчезают и ноги, болтаясь, повисают в
пропасти. Доска с треском ломается, и он падает.
  Очнулся он от холода, пробравшегося под одежду. Внутри у него
все было выжжено, опустошено и гулко, как на пепелище. Перед
глазами был бетонный пол, и он видел каждый камешек, каждый
комочек грязи. Едва заметные ручейки воды прокладывали свой путь
в трещинках пола. Они несли темные песчинки, собранные с бетона.
Кончик рыжего волоса, изогнувшись, попал в ручей и шевелился в его
течении. Он прополз взглядом по волосу и поднял голову. Она
лежала рядом, лицом вниз. Волосы рыжими лучами рассыпались по
серому бетону. Он перевернул на спину ее непослушное тело. С лица
стекали грязные потоки. Стянув с себя пиджак, он обтер ее волосы. С
одной стороны они были слегка запачканы кровью. Он откинул их - в
маленьком ухе торчала шляпка от гвоздя. Выходит, круглый предмет,
который он держал в руках, была ее голова? Она все-таки сделала
это. Он посмотрел на свою руку - рана уже затянулась и не болела.
Нет, это сделал он.
  Это было глупо, но он нес ее, перекинув через плечо, держа за
ноги. Она просила отнести ее в колодец, остальное не имело
значения. Ее холодное бедро прижималось к его щеке. Чувствовал он
себя хорошо и свободно, силы возвращались к нему. И только запах
ее тела еще будоражил ноздри и возвращал к прошедшей боли. Он
больше не был сокращенным, ему ничего не грозило, и лампы
весело светились над ним. Он может вернуться на место, к матери.
Голова девочки болталась сзади, слегка постукивая его по спине, в
такт шагам. Проходя мимо большой лужи, он посмотрел на свое
отражение в воде. Оно двигалось вместе с ним, пока лужа не
кончилась.
  Он положил ее на край колодца и сел рядом. Лицо ее было
спокойно. Сейчас эта дыра поглотит ее. Наклонившись, он поцеловал
ее в губы, еще хранившие горьковато-соленый вкус слез и, поддев
руками, опрокинул в темную глубину. Можно было возвращаться. 
  Вдруг ему показалось, что снизу стали доноситься какие-то голоса. Он
повернулся уйти, но голоса добрались до ушей и завораживали.,
звали к себе вниз, в темную манящую бездну. Он уже наклонился
вперед, к ним, но, потеряв равновесие, вскрикнул и замахал руками.
Отпрянув от края, он бросился прочь.
  Он не заметил, как оказался на берегу лужи, недалеко от штабелей
кроватных сеток. Здоровый разум говорил ему, что все правильно,
что все так и должно быть, она должна была умереть, она была
обречена. Здоровый разум не жалел ее, он вообще не способен был
жалеть. Жалость - самое гнусное чувство. Он обвинял ее в том, что
она чуть не убила его самого, ведь это она заразила его. И только где-то в самой глубине сердца затерялся маленький участок, еще не
совсем оправившийся от болезни. Этот кусочек еще сохранил
состояние жалости, боли и близости к рыжей девочке. И голоса из
колодца еще сильнее соединяли их в стремлении к чему-то одному,
общему. Он опустил глаза и увидел крошки хлеба на полу. Эти
крошки могли выпасть из ее пальцев. Он начал раздваиваться. Ему
хотелось жить маленьким, словно иголка тлеющем в сердце
угольком, но выздоровевший и окрепший разум нависал над ним
громоздкой глыбой, распространяя здоровые инстинкты и
впрыскивая правильные гормоны.
  Подняв голову, он увидел в воде отражение ее лица. Оно слегка
покачивалось в волнах. Он встал и вошел в лужу. По колени в воде он
брел за ее лицом, как тот мальчик за своей деревяшкой, пока не
настиг его. Отражение лежало перед ним, вздрагивая от капель,
падающих с потолка, как слезы. Глаза ее были открыты, они видели
его. Наклонившись, он вдруг прижался к ней лицом. Но это была
только вода. Он медленно поднял лицо из воды и увидел, как
падающие с него капли разрушают остатки ее отражения. "Эй,
подними меня!" - послышалось ему. Он развернулся и уверенно 
побрел к берегу. Надо было спешить, пока маленький больной в
сердце не успел выздороветь.
  Истертые ступени помоста скрипели под ногами. Согнутые гвозди,
торчали из дерева. Лестница раскачивалась из стороны в сторону.
Цепляясь за хлипкие перила, он поднялся на помост и сел у
противоположного края. К нему спиной стояла темная  фигура в
длинном балахоне и что-то говорила. Он не слушал, мысли его были
далеко. Вдруг раздался страшный рев, перед помостом взметнулись
тысячи жаждущих рук, обрезанных краем помоста. Он подошел к
краю. На него устремились горящие глаза и страшные перекошенные
лица. Толпа продиралась к помосту. Они все были слишком здоровы.
Где-то рядом треснули перила. Темная рука отметила крестиком
место у него на груди. Блеснул нож, помост качнулся и провалился в
темноту.
  Сквозь муть и туман он понимал, что его несут. Он был жив. Или
это снова был сон. Он не чувствовал ни рук , ни ног, он был словно
окутан чем-то мягких, отделявшим его от него самого. Туман
прояснился, и он увидел бегущий пол и ноги несущего, но не
чувствовал ни его плеча, ни боли, хотя кровь сочилась из раны и
капала на бетон. Вдруг на него надвинулась черная четырехугольная
пропасть - колодец. Темнота подхватила его и понесла.

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                ПОДКИДЫШ

  Кровать возвышалась надо мной, как оформившееся
проклятье. В таком состоянии лучше было не ложиться, все равно
не заснешь. Но я уже не спал вчера. Нельзя же ложиться каждую
ночь. Я пытался вспомнить и проанализировать момент, когда
началось все то, что сегодня выросло до таких пугающих
размеров. Может оно, не показываясь, сидело глубоко во мне, а
теперь, как поплавок из воды, вынырнуло на поверхность и не
давало опомниться. Два дня назад я ходил устраиваться на
работу в ресторан. Как, прошло всего два дня? Это было вечером.
Играла музыка. Я прошел через площадку, проскользнув между
танцующими парами, и свернул в подсобку, где договорился о
работе. Потом той же дорогой вернулся домой. Все. Оно
подкралось ночью. Бесконечная череда эротических видений. Я
не мог заснуть. Два дня не мог выйти на улицу. Каждое существо
женского пола, проходившее мимо меня, вызывало такую бурю
совершенно определенных эмоций, что я не знал, куда себя деть.
Тело мое начинало трепетать и всхлипывать. Сегодня я предпочел
сидеть дома. Откровенно говоря, я считал что у меня просто
давно не было женщины. Так или иначе с переменным успехом я
промаялся почти всю ночь, так и не справившись с теснившими
меня фантазиями. Совсем измученный я все-таки решил
попытаться уснуть, надеясь, что первые всплески рассвета снимут
томительное напряжение с моего тела. Я подступил к кровати.
Она как никогда была жесткой и ребристой. Сегодня ей особенно
не хотелось принимать меня на свое провислое ложе. Когда же я
все-таки осмелился лечь, она со скрипом огрызнулась на такое
нахальство. Я закрыл глаза, пытаясь убаюкать себя отрывистыми 
звуками города, доносившимися из окна. Город жил своей
непонятной далекой жизнью и ему было глубоко плевать на меня
и на мое старание уснуть. Звуки, просачивающиеся из его
лабиринтов, засасывали меня в свои каменные дебри, как в
воронку. Кровать медленно закружилась, унося меня в темную
глубину невычерпанных остатков ночи. Вдруг, где-то далеко
внизу, подо мной, хлопнула дверь, и по лестнице гулко зацокали
каблуки. Кровать села на мель и замерла. В темной пропасти
комнаты острые каблучки вонзались в мозг, заставляя тело
трепетно вздрагивать. Чулки играли в тусклом свете на изящных
изгибах ног. Каблуки туфелек, лодочкой обрамлявших высокий
подъем ступни, звонко отсчитывали ступеньки. Ближе, ближе...
Сердце не выдержало, рванулось навстречу и поскакало по лестнице. Нога в ажурном чулке прижалaсь к моей кровати и подталкивала ее в такт ударам в висках. Кровать
вздрагивала и стучала ножками об пол. Пересиливая пульсирующее напряжение, я протянул руку и коснулся этого призрака. под ладонью всколыхнулось что-то трепетное и живое. Нога робко замерла и мягкое тепло разлилось по комнате. Мое
тело умерло, перестало существовать, я превратился в крохотный
участок ладони, касавшейся неведомого существа. Медленно,
словно взбираясь по канату, я повел ладонь вверх. Острая
коленка одобрительно дрогнула сквозь ткань чулка, ласково
погладив руку подолом юбки. Внезапно я почувствовал край,
чулок кончился, и я провалился во власть неприкрытой,
обжигающей плоти. Тело мое забилось в истерике, силясь
выплеснуть судорожное наружу, но одеяло соскользнуло с 
кровати, и я открыл глаза. Первые признаки рассвета проникали в
окно. Постель была взъерошена, одеяло валялось на полу.
Невырвавшаяся страсть клокотала и булькала. Чтобы как-то
усмирить ее , я встал и принялся вышагивать по комнате, стараясь
думать о чем-то другом. Проходя мимо одеяла, я зацепился за
край, и оно, словно тисками, вцепилось мне в ногу, повалив на
пол. Я потянулся за одеялом, но оно своевольно выскользнуло из
рук. Плохо соображая, что происходит, я схватил его в охапку и с
трудом затащил на кровать. Вдруг моего уха коснулось
горячее, легкое, как дыхание, дуновение. Я замер и, медленно
повернув голову, осмотрел комнату. Никого. Может из окна? Нет,
окно закрыто. Но я ведь ясно чувствовал... Пронзительный скрип
половицы, как удар тока, заставил меня задрожать. В комнате
кто-то был, теперь я отчетливо, до колющих мурашек, быстро
пробежавших по спине, ощутил это. Но комната была пуста! Я
осторожно приблизился к тому месту, откуда послышался звук и
нажал на половицу ногой. Ничего. Я стал придавливать половицы
вокруг - тот же результат. Пол был крепкий и не желал
откликаться на мои призывы. Я обошел комнату и, не обнаружив
ничего нового, поплелся к кровати. на этот раз она соблаговолила
принять меня как положено. Только теперь я почувствовал, как
устал. Даже не было сил анализировать весь этот странный бред,
похожий на легкое помешательство. Так, наверное, и сходят с ума.
Сначала что-то мерещится, потом начинает казаться правдой и в
конце концов ею и становится. Я натянул одеяло до носа и стал
погружаться в блаженную истому долгожданного сна.
  Когда я открыл глаза, в комнате косыми желтыми столбами
стояло солнце. Похоже дело шло к полудню. Я с трудом оторвал
тяжелую, словно набитую свинцом, голову от подушки и сел.
Комната всеми четырьмя стенами выжидающе уставилась на
меня. Я сделал вид, что не заметил этого, встал и бодро прошелся
вокруг. Какой черт дернул меня наклеить полосатые обои, вся
комната, как один большой матрац. Приблизившись к окну, я
выглянул на улицу и с тревогой ждал появления вчерашнего
состояния. Кажется все было спокойно и можно было выбираться
из берлоги. Натянув старенькие джинсы и рубашку, я умылся и
вернулся в комнату. Можно было уходить, но я медлил, комната
не отпускала. Я проверил карманы, деньги, ключи, все на месте,
мне больше ничего не надо. Я решительно двинулся к выходу.
Уже в коридоре меня поймал голос соседки.
- Эдик, у тебя ночью был какой-то шум. К тебе кто-то
приходил?
- Нет, никого не было, - неуверенно ответил я и понял, что она
сразу же уяснила себе обратное.
- Тебе нужна еще моя кофемолка?
- Нет, спасибо.
  Пришлось вернуться в комнату. Она словно только этого и
ждала и снова вытаращилась на меня изо всех углов. Я взял со
стола кофемолку, обмотал шнур вокруг круглого корпуса и пошел
к двери. Когда я достиг середины комнаты, под ногой скрипнула
половица. Кофемолка выскользнула из рук, грохнулась на пол и, 
постукивая, покатилась к стене. Я догнал ее, снова опутал
проводом и вернулся на место, откуда раздался писк. Это было то
же самое место, что и ночью! Неужели весь этот ночной бред был
не во сне? Я тыкал носком ботинка в онемевшие половицы, но
так и не смог ничего добиться. Может перепутал место? Все это
ерунда!
  Соседка, взяв кофемолку, укоризненно посмотрела на меня.
- Уронил?
- Уронил, - пришлось сознаться мне.
- Что с тобой сегодня? У тебя какой-то странный вид.
- Не выспался наверное, - ответил я и поспешил к выходу.
  Спускаясь по лестнице, я поймал себя на том, что внимательно
рассматриваю плывущие под ноги ступени. Лестница
четырехугольником опоясывала колодец подъезда. В середине
должен был находиться лифт, но его видимо, забыли
смонтировать при строительстве, и теперь подъезд представлял
собой освещенную тусклыми лампами шахту и, если посмотреть
через перила вниз, можно видеть площадку первого этажа. Я
искал на поверхности ступеней каких-то следов или знаков,
объяснивших бы мне ночное происшествие. Но все было как
обычно, и я убеждал себя, что просто глупо придавать значение
таким вещам. Когда я вышел на оживленную улицу, захотелось
вернуться и проследовать путем, которым ночью бежало сердце.
А вдруг она действительно существует эта женщина! Резко
одернув себя, я двинулся по улице.
  Улица пропиталась запахом разогретого солнцем асфальта,
перемешанного с парами бензина и выхлопными газами
фыркающих у перекрестка автомобилей. Стараясь не думать ни о
чем, я пошел вдоль больших старых домов со статуями на
фасадах, надменно взирающих с высоты последних этажей на
сутолоку внизу. Как бы я хотел сейчас иметь такие же каменные
слепые глаза. Свои приходилось опускать к выщербленному
асфальту, чтобы не видеть встречных и не разжечь в себе
вчерашние неуправляемые желания. Улица грохотала и шумела
вокруг меня, подталкивала плечами прохожих, словно вызывая
на разговор, вытягивая из меня какое-то откровение. Я не
поддавался и ускорил шаги. От бегущего под ноги асфальта уже
рябило в глазах, когда я увидел знакомые ступени. Наконец-то
можно расслабиться. Узкие ступеньки спускались в маленькое
сводчатое кафе без окон. Но обеденное время и сюда нагнало
людей, образовавших кривую очередь, змеей подползавшую к
стойке. Сильвия стояла около машины, заваривающей кофе. К
волосам у нее была приколота белая остроугольная пилотка с
названием кафе - "Осень". машина злобно шипела на нее,
выпуская пар. Сильвия хмурилась и посматривала на напарницу,
полную женщину, обслуживающую посетителей. Минуя очередь,
я подошел прямо к машине.
- Привет!
  Сильвия подняла глаза и улыбнулась.
- Здравствуй.
- Спрячь меня куда-нибудь.
  Сильвия вскинула брови, снова улыбнулась и подвинула мне
чашечку кофе.
- Иди туда, - кивнула она на дверь в подсобку позади себя, - я
пока не могу, видишь сколько народу, - и она снова включила
машину.
  Я взял кофе и нырнул в дверь. Там, справа, стоял маленький
столик и два стула. За него я и уселся. Наконец, вокруг никого не
было, только позванивала посуда в моечной. Я отхлебнул
пахучий кофе. Пол года назад я впервые укрылся в этом
подвальчике от хлеставшего на улице дождя. На душе было так
гадко, что я готов был убить кого-нибудь. Я, наверное, был не
один такой, но тогда мне было на это наплевать и я втиснулся в
середину очереди. Поднялся шум, гам, крики. Меня вытолкнули
силой, указав на место в хвосте. Весь мокрый я прислонился к
стене, выбирая на кого броситься. Я не знаю, почему она подошла
ко мне, сделав знак следовать за ней, и усадила за этот столик.
Так мы познакомились. Я потом неделю ходил вокруг нее, как
завороженный, плененный огромной грудью и томными
многообещающими глазами. Если бы к концу недели она не
помогла мне пересилить нерешительность, заговорив о чем-то не
имеющем отношения к кофе с булочкой, я бы, наверное, так бы и
ушел, чтобы больше не появляться. Я остро переживаю удары
собственной нерешительности. Но она с улыбкой спросила что-то 
вроде: "Почему ты такой грустный сегодня?" И это решила все. Я
собрал в пучок все оставшиеся обрывки раскаленных нервов и
вступил в разговор. В результате мы провели бурную ночь на
моей своенравной кровати. Я редко могу провести с женщиной
больше одной ночи. На утро мне кажется, что я совершил что-то
грязное и теперь не смогу отмыться. Представив ее снова
обнаженной у себя в объятиях, я содрогаюсь от чувства
гадливости и ненужности всего этого. Каждая женщина отрывает
от меня кусочек меня самого, и я не могу простить ей этого.
Как ни странно, но Сильвия тоже не делала попыток
возобновить нашу близость. Может почувствовала мое состояние.
Не смотря на это, вот уже пол года я имею возможность получить
утром чашечку хорошего кофе и взгляд больших карих глаз.
Я допил ароматный напиток и перевернул чашку вверх дном -посмотреть, что уготовила мне кофейная судьба.
  В дверях показалась Сильвия: "Хочешь пирожное?" "Нет,"-ответил я, стараясь не отрывать взгляд от кружки. Она подсела рядом, и я почувствовал кисловатый аромат ее духов. "Гадаешь?" Я ничего не ответил, продолжая гипнотизировать чашку, в
надежде обрести поддержку в предсказаниях всезнающей
темной массы.  "А можно я?" - она протянула руку к чашке. Я
застыл в ожидании. Она долго, с многозначительным видом,
рассматривала содержимое, удивлялась, цокала языком, а
потом, когда мои нервы натянулись, как струны, я увидел ее
смеющиеся глаза.
- Нет, это надо смыть, - вдруг сказала она и сделала движение,
чтобы встать.
- Как смыть? - искренне ужаснулся я и метнулся к чашке. Что
она там увидела?
- А тебе нельзя на это смотреть, - засмеялась она, отодвигая
мою руку.
- Дай, пожалуйста, - как можно серьезнее попросил я.
  Продолжая смеяться, она подала мне чашку. Сначала я ничего
не понял. Что-то продолговатое с острым концом... Гуща
длинным узким потоком стекла к краю, нарисовав... Это была
нога! Женская нога. А острый конец - каблук! Пальцы выронили
чашку и она, стуча ручкой, покатилась по столу. Сильвия
перестала смеяться. "Ты что? - удивилась она - что с тобой?"
Чашка болталась из стороны в сторону, как маятник, и мне
казалось, что она никогда не остановится. Темная нога
покачивалась и постукивала по столу. Теплые пальцы легли на
мою руку. "Ты какой-то странный сегодня, - сказала она и
перевернула чашку вверх дном на блюдце, - ты что, веришь во
все эти штуки?" Ее пальцы нежно поглаживали мою руку, и мне
показалась, что скажи я нужное слово, и нас все повторилось бы
сначала. Может быть она ждала этого слова. Женщина в редких
случаях  сама произносит его. Но то ли барьер, крепко вставший
между нами, то ли лежавшая вверх дном чашка, от которой я не
мог оторвать взгляда, не давали мне произнести этого слова.
Сильвия поднялась из-за стола. "Мне пора," - сказала она и пошла 
к выходу. Как только она вышла, я быстро придвинул к себе
чашку и перевернул ее. Черная масса расплылась, оставив
непонятные следы, словно и не было ничего. Я отнес чашку с
блюдцем в моечную и вышел в кафе. Народ все еще толпился у
стойки в ожидании кофе с булочкой. Я махнул Сильвии и, получив
на прощание кивок поверх шипящей машины, выбрался из
подвальчика на улицу. Она уже не пугала меня, и я даже был рад
сверкающему солнцу, вонючему разогретому асфальту и лицам
встречных. Вчерашнее исступление застряло где-то внутри и
сегодня ему, похоже было уже не вырваться. Начало волновать
другое. Может Сильвия права и не стоит придавать этому такое
значение. Нужно идти к Вероне, она смыслит в такого рода делах
и расставит все по местам.
  Я свернул в неухоженный грязный подъезд большого старого
дома, сумрачно глядевшего облупившимся фасадом на пыльную
улицу. Поднявшись на первый этаж, я оказался у знакомой двери.
О коврик возле нее я много лет вытирал подошвы своих ботинок.
Нога моя росла, ботинки увеличивались, а коврик старел,
стирался и стал совсем лысым, но, как всегда, встретил меня, как
доброго старого приятеля. Верона моя приемная мать. Своей
настоящей матери я не знал. Маленьким дрожащим комочком,
завернутым в кусок простыни, меня принесли сюда одним
осенним вечером, положили на этот коврик и позвонили в дверь.
На улице шел дождь, простыня промокла, и Верона всегда
говорила, что у меня подмоченная репутация. Так я попал за эту
обшарпанную дверь со странным звонком трещеткой. Я крутнул 
трещетку, которой когда-то касалась рука моей настоящей
матери. За дверью послышались знакомые шаркающие шаги.
  Когда я подрос достаточно, чтобы соображать здраво, Верона
рассказала мне все.
  Щелкнул замок, дверь открылась и, в образовавшейся темной
щели , показалось бледное лицо и седая прядь, свисающая на
глаза. "Ну, здравствуй, с чем пожаловал?" - спросила она,
пропуская меня в темный захламленный коридор. Это был ее
обычный, при встрече со мной, вопрос, словно она все время
ждала от меня чего-то особенного, важного свершившегося в
жизни. Но жизнь текла и ничего особенно значимого со мной не
происходило. Я приходил вечно с какими-то пустяками и,
наверное, еще долго суждено было мне слышать этот вопрос в
дверях. Я многое скрывал от нее. Скрывал и то, что в последнее
время навалилось на меня. Может это был просто стыд. Хотя я
никогда не мог понять, чего она ждет от меня. Но сегодня мне
нужна ее помощь, ее совет.
  Я прошел вслед за ней в комнату, освещенную скрюченной
лампой, висевшей над старым диваном. Маленькое окно,
выходившее на улицу, было наполовину занавешено одеялом,
под которым я спал когда-то, и поэтому в комнате всегда царил
полумрак. Лампа едва освещала только край дивана. Верона не
любила много света, и лампа нужна была ей только для чтения.
Читала она много и на нескольких языках. Новых книг не любила,
а бесконечно перечитывала свои любимые, круг которых с 
возрастом сужался, и должно было прийти время, когда она
будет перечитывать только одну книгу.
  Верона присела на диван под лампой, и ее седые волосы
ореолом засверкали в свете над погруженным во мрак лицом. Я
устроился на стуле напротив. Некоторое время мы молчали. Я
собирался с духом, а она вопросительно смотрела на меня. Я
плохо видел ее глаза, но чувствовал взгляд, как прикосновение.
- Рассказывай, что у тебя произошло? - вдруг взволнованно
спросила она.
  Я вздрогнул. Как она догадалась? Она наверняка плохо видела
меня, свет лампы не достигал стула.
- Почему ты думаешь, что у меня что-то произошло? -улыбнулся я.
- В глазах у тебя сегодня что-то странное.
- Не выспался наверное, - попытался отшутиться я.
- Или совсем не спал.
- Не спал, - пришлось согласиться мне.
- У тебя кто-то был?
- И да и нет.
- Объясни.
- Понимаешь, я не мог заснуть. Я уже несколько ночей не могу заснуть. Вдруг... Сначала я услышал шаги. В комнате кто-то был. Она была пуста, но там кто-то был! Даже половица скрипнула, когда она уходила.
- Она?!
- Мне показалось, что я видел ее ногу, - выкрутился я. - А может
приснилось...
- И что дальше? - насторожилась Верона.
- Ничего.
- То есть как, ничего? Сегодня-то, что было? Сегодня все в
порядке?
- Все, - неуверенно ответил я, пряча глаза.
  Она внимательно посмотрела на меня.
- Тогда, я думаю, ты просто переутомился.
- Да?
- Да. Переутомился от безделья. Ты устроился на работу?
- Устроился. Буду играть пока два раза в неделю, потом может
больше.
- Где?
- В ресторане.
- И они тебя взяли?
- Я, по-моему, неплохо играю.
- А по-моему, совсем не умеешь.
  Настроение у нее почему-то было воинственное.
- Так что ты посоветуешь?
  На ее темном лице вдруг вспыхнули белки глаз, но она быстро
справилась с волнением, поднялась с дивана, достала откуда-то
коробочку и подала мне.
- Это чтобы хорошо спалось.
- И это все, что ты можешь сказать?
- Все.
  Нет, что-то было не так, я знаю Верону, такие вещи ее очень
интересуют. Я даже в темноте ощутил, как она разволновалась, хотя
и старалась не подавать виду. Может поняла, что я не все сказал. Я
взял таблетки и сунул в карман.
- Хорошо, я попробую.
- Только не переборщи, они довольно сильные. И если это
повторится, приходи, подумаем, может нужно будет к врачу. Есть у
меня один знакомый. Но я думаю, все пройдет. - Она странно
взглянула на меня, словно проверяя, верю ли я ее словам. Я понял,
что большего сегодня не дождусь, и встал.
- Тебе нужно что-нибудь?
- Нет, спасибо, - улыбнулась она, - я пока сама справляюсь. Иначе
бы и повода выйти на улицу не было, совсем разленилась.
- Я зайду завтра, - сказал я и пошел к выходу.
  Она прошлепала за мной по коридору и, выпустив меня в
подъезд, замерла в той же позе, что и встречала.
- Счастливо, - попрощался я.
- Ты только не пугайся, - вдруг тихо произнесла она, и дверь
закрылась.
  Я было хотел снова позвонить, но потом медленно опустил уже
потянувшуюся к трещетке руку. За дверью было тихо, но я
чувствовал, что она стоит рядом и так же вслушивается в тишину.
Потом в коридоре прозвучал громкий вздох, и шаркающие шаги
зашелестели в комнату. Я, постояв еще немного, вышел на улицу.
Почему я не рассказал ей про кофе? В детстве мне все время снились
разные сны. Я пересказывал их ей и всегда получал объяснение,
соединявшее ночные фантазии с реальной жизнью. Это было, как
игра, как проникновение в другой, сказочный мир, и я с
нетерпением ждал каждой ночи. Потом сны пропали и вместо них
пришли глухие черные провалы, уносившие меня в страшную
засасывающую бездну. Я всю ночь падал медленно и
безостановочно. А недавно из этой тьмы начали появляться какие-то
тени, принимавшие очертания ног, рук, голов. Они оформлялись,
выходили на свет, и в последнее время я не могу отделаться от
навалившихся на меня однообразных и изматывающих 
возбуждением эротических актов. А теперь вот еще вчерашнее
ночное посещение.
  Я свернул в старый город купить струны, прежние я, кажется,
выбросил со злости. Ступни начала выламывать выложенная
горбатым булыжником мостовая, сбоку проплыл влажный ореол
фонтана. Я теребил в кармане коробочку с таблетками. Может
сегодня я буду спать спокойно.
  Стекла прилавков строго поблескивали на солнце. На полках
сгрудились представители музыкального братства. Духовые обычно
забирались на самый верх, где их теснили аккордеоны. Ниже, как
паруса на мачтах, надулись струнные, а на полу примостились
ударные и сверкала белыми клыками клавишная электроника.
Отыскивая под стеклом нужный комплект, я услышал шаги и
невольно повернул голову. Под короткой юбкой двигались две
стройные ноги в отсвечивающих на солнце ажурных чулках и
туфельках лодочкой. Они двинулись к выходу. "Что вам?"- прозвучал
над ухом голос продавщицы. Не в силах вымолвить ни слова, я ткнул
пальцем в стекло прилавка, схватил, словно с неба свалившийся
пакет, сгреб сдачу и бросился к двери. Ноги в темных лодочках
успели скрыться. В страшном волнении я обегал весь квартал,
сердце колотилось, не давая вдохнуть раскалившийся воздух. Дома
и поперечные улицы кружились и мелькали, как на карусели,
вызывая тошноту, пока, наконец, сила инерции не выбросила меня
на залитую солнцем площадь. Все было бесполезно. У меня больше
не было сил продолжать эту гонку. Я направился перевести дух к
длинной череде скамеек, протянувшейся под деревьями, и замер.
На скамейке, обвившись одна об другую сидели они! Вокруг них, как
таинственный неземной туман, струился легкий дымок. Словно на
четвереньках, обдирая коленки об асфальт, я дополз до скамейки и
сел с краю. Верхняя нога слегка покачивалась в воздухе, исполняя
неуловимый танец. Не спуская с нее гипнотического взгляда, я
сдвинул глыбу своего тела в сторону, и скамейка оглушительно
затрещала под моей тяжестью. Сердце вернулось ко мне, но никак
не могло попасть на свое место. Оно прыгало то в животе, то в руках,
то где-то в пояснице. В чулках, продолжавших свой упоительный
танец, сверкнула блестящая серебряная жилка. Я оторопел, этого
ночью не было. Присмотревшись, я заметил, что и туфли были
другие. С беспокойством я перевел взгляд выше. На скамейке,
закинув ногу на ногу, курила какая-то разукрашенная девица. Я
посмотрел вдоль ряда скамеек и увидел еще одну похожую ногу в
чулке и туфле лодочкой, а дальше еще... Черт возьми, весь город
ходил в одинаковых туфлях! Я поднялся со скамейки и
изможденный поплелся домой.
  Гитара стояла в углу, прижатая к стене и заваленная всяким
хламом. Глаза пустых колков уже давно умоляюще смотрели на
меня. А я вспомнил о ней только когда она стала мне нужна.
Освободив ее, я провел ладонью по голым ребрам ладов.
Почувствовав ласку, она нежно льнула к рукам. Я стер пыль и начал
накручивать на колки стальные нервы. Они скрипели о лады,
извивались и с вибрирующим звоном растягивались вдоль грифа.
Настраивая гитару, я отрешился от мира, от улицы, громыхающей
под окном, от стен комнаты. Я весь превратился в слух, внимая
переливам металлических голосов. Знакомые звуки окружили меня, 
закрыв от колыхающих жизнь ветров, и в этом мелодичном затишье
пришло наконец долгожданное спокойствие. Глаза начали
закрываться, и я понял, что сейчас усну. До работы оставалось еще
пару часов и я решил, опробовав гитару, прилечь. Пальцы,
вспоминая забытые движения, без моего ведома побежали по
ладам, и лишенные электрической силы струны слабо ответили на их
прикосновения. Я начал наигрывать какую-то мелодию, но где-то в
середине случился провал и пришлось начинать сначала. Уже
внимательнее следил я за пальцами, но они все время чувствовали
струны и не останавливались. И все равно мелодия куда-то
проваливалась. И хотя она мгновенно возникала снова, появившаяся
мертвая точка губила ее. Не то чтобы струны издавали фальшивый
звук, вообще никакого звука не было, они шлепали по ладам, как
мокрое белье на ветру. Чувствуя приближение чего-то непонятного,
я снова начал нервничать. Заставив себя не повторять эксперимент, я
плюхнулся в удивленную постель.
  Мне показалось, что спал я совсем немного, на короткое время
черный провал увлек меня к себе. С трудом выплыв, я раздвинул
веки, покосился на часы и вскочил - пора было уходить. Взяв гитару
под мышку, я вышел.
  В ресторане вечер уже начался, но зал был полупустой, и
музыканты еще не появлялись. Пройдя сбоку, между столиками, я
нырнул в подсобку. Все четверо уже были там и ждали меня.
Табачный дым застилал комнатушку седым туманом. На столе
стояла начатая бутылка вина.
- Привет! - поздоровался я.
- Привет! - откликнулся Вадик и протянул руку.
Остальные только тряхнули длинными волосами в знак
приветствия.
- Выпьешь? - спросил Вадик.
- Потом, - я стал настраивать гитару, вспомнив о мертвой точке.
  Вадик посмотрел на меня удивленными глазами.
- Зачем ты ее притащил? - кивнул он на мою старушку. - Все давно
настроено, мы же договорились.
  Я вспомнил, что, действительно, договорились на репетиции и
прислонил свою красавицу к стене.
- Ну что мальчики, - Илона поправила длинные обесцвеченные
волосы - пора.
  Игорь с Робиком опорожнили свои стаканы - двинулись за ней к
двери. Мы с Вадиком вышли следом.
  Робик отсчитал четыре удара палочками, и первые звуки мелодии
упали в зал. Как только я взял первый аккорд, на меня накатилась
волна неизъяснимого блаженства. Мы играли старые знакомые
песни. Пусть голос Илоны был хрипловат и прокурен,
незамысловатые слова прокрадывались куда-то внутрь, комом
застревали в горле, разъедали и щипали глаза. Ничего не замечая
вокруг себя, я сжимал тело гитары, как забытое тело женщины и
хотелось сжимать все сильней и сильней до ломоты. Я мучил и
терзал пальцы острой болью наносимой струнами и готов был 
изорвать их в кровь. Гитара извивалась и визжала, как насилуемая
женщина, и отклики ее криков и нашей боли летели через динамики
в крутящийся перед глазами зал с мелькающими в свете софитов
лицами, галстуками, взмахами рук и взрывами волос. Я доводил ее
и себя до экстаза, до исступления. В безумном соитии мы истязали
друг друга снова и снова, наслаждались сладостной возбуждающей
болью, пока вдруг не смолк пульсирующий ритм, бросив нас
опустошенными и измученными перед веселящейся толпой. На
плечо мне легла рука Вадика: "Все на сегодня,"- сказал он. "Ну как?"-растеряно спросил я. "Порядок", - ответил он и пошел в подсобку.
  Я снял с мокрого плеча свою партнершу и напоследок нежно
провел руками по струнам. Она утомленно ответила мне ласковым
шелестящим звуком.
  Только в подсобке я почувствовал, как устал. Пальцы распухли и
горели, ноги подкашивались. Дрожащей рукой я взял
предложенный стакан вина и, не отрываясь, выпил, ощутив
успокаивающее блаженное тепло растекающееся по телу. Поместив
под мышку мою старушку, я вышел на улицу с надеждой, что
сегодня буду спать, как убитый.
  Умиротворенный и расслабленных вином, я шел по ночной
мостовой. Я был легкий, как ночной мотылек, и порхал, не задевая
подошвами асфальта. Любопытные темные дома сгрудились вокруг
меня и тоже подпрыгивали в такт мелодии, звучавшей у меня в
внутри.Я мог бы лететь так всю ночь, забыв о желании уснуть, но
возникшая в темноте высокая двустворчатая дверь подъезда
преградила мне путь и пришлось приземляться. Я открыл дверь и
замер. Каблуки. Ночью они поднимались ко мне этим путем.
Идиотская мысль представить себя на их месте заползла мне в
голову. Я с силой отбросил дверь назад и зашел в подъезд. За моей
спиной раздался противный скрежет, но ночного звука
захлопнувшейся двери не было. Я обернулся - дверь была закрыта.
Медленно вернувшись, я увидел что между дверью и косяком оставалась
небольшая щель. Старое дерево распухло, покорежилось и не
пускало дверь. Я открыл ее еще раз, и она с таким же зловещим
скрежетом медленно закрылась. Лишнее доказательство, что все это
мне приснилось. Посмеиваясь над собой, отстукивая ступеньки, я
поднялся по лестнице и зашел в квартиру. Стены откликнулись на
свет  радостным полосатым всплеском. Все было спокойно,
предметы стояли на своих местах, кровать ждала меня. Я поставил
гитару на место, разделся и залез под одеяло. Комната потонула во
мраке и отделившись от дома, словно корабль, поплыла. Перед
глазами замелькали огни софитов, двигающиеся головы, плечи,
руки, блестящие одежды. Все это кружилось, вертелось и сверкало,
подгоняемое быстрым звенящим ритмом. Женские ноги в чулках
разного цвета обступили меня со всех сторон. Белые, черные,
ажурные, они двигались в темпе, бесстыдно задирая коротенькие
юбочки и показывая кружевные трусики. Среди них я вдруг заметил
вчерашние, в туфлях лодочкой. Они прятались за остальными,
иногда выставляя то краешек туфля, то острую коленку. Я потянулся
к ним, и они откликнулись. Остальные куда-то исчезли, 
отодвинулись. Юбка медленно начала приподниматься, открывая
ноги все выше. Я увидел края чулок и блеснувшую белую кожу.
Юбка продолжала ползти вверх, бросая меня в мелкую дрожь.
Трусиков не было! Только ладонь с колечком на мизинце
прикрывала пробивавшиеся между пальцами волосики. Вдруг юбка
упала, как занавес, захлопнув вожделенное видение. И тут же я
услышал стук каблуков на улице. Они словно ступали по моему телу,
принося блаженную боль. Они направлялись ко мне. Когда раздался
скрип двери, я провалился в душную яму. Скрип повторился рядом,
это скрипела моя кровать. Я замер. Она сидела на кровати, рядом со
мной. Лица ее не было видно в полумраке, только какие-то
неуловимые черты витали над одетыми в красное плечами.
Превозмогая оцепенение, я поднялся и протянул дрожащую руку к
верхней пуговице на тонкой блузке. Пуговица мягко прошла в петлю,
и пальцы ощутили тепло тела. Чувствуя, как дергается пульс, я
спустился ниже и наткнулся на второе препятствие. Судорожное
движение, ткань вздрогнула и расступилась, открыв вздернутую
грудь с раскаленным наконечником. Рядом с ним темнела
маленькая родинка. Пересохшими от томления губами я коснулся
острого горячего соска и обожженный упал, ударившись о что-то
твердое. Очнувшись, я обнаружил, что лежу на полу. Стены и
потолок колыхались где-то высоко надо мной. Последствия
безрезультатного возбуждения блуждали во мне в поисках выхода.
Это опять был только сон. Почему я не послушал Верону? Надо было
выпить таблетку. Вдруг легкое дуновение всколыхнуло меня
взбередившим душу запахом. Сквозь потемневшие обои на стенах
стала сочиться влага и каплями стекать на пол. Запах блуждал 
рядом, подлетал и отскакивал, словно что-то мешало ему. Он
проникал внутрь, принося блаженную истому очнувшегося из
небытия, и снова ускользал, оставляя меня наедине со
вздыбленными эмоциями. Он забирал с собой часть меня, позволяя
лишь на мгновение вдохнуть своего крепкого дурмана. Я искал его,
гонялся за ним, желал его всем существом, ничего не видел и не
слышал, я хотел соединиться с ним. Наконец, я уловил тоненький
след и пошел по нему. Запах усилился, проник в меня до кончиков
волос, окунув в жаркий поток, подхвативший меня. Стены и потолок
вытянулись в длинный тоннель, и я растворился в его пространстве.
И вдруг скрипнула половица! Рядом со мной кто-то был! Я дернулся
и стукнулся затылком. В комнате было тихо. Воздух между потолком
и полом замер и не шевелился. Я осознал, что сижу голый на полу,
прислонившись спиной к стене, и тело мое пробирает холодная
дрожь. Перевернутые стулья были разбросаны по комнате, как
после погрома. Крадучись на цыпочках, я подобрался к ближнему,
осторожно перевернул его и без стука поставил на место. Проделав
тоже самое еще с двумя, я начал понемногу приходить в себя и
чувствовать, что мне холодно, что ноги подкашиваются от усталости,
а веки стали свинцовыми. Последний, четвертый стул, лежал вверх
ножками, как олень, посредине комнаты. Пугая себя громким
шлепаньем босых ступней, я подошел к нему, стиснул обеими
руками так, что деревянные углы врезались мне в пальцы, и понес к
столу.  Но, не смотря на мою хватку, в середине пути стул вдруг
выскользнул из рук и грохнулся об пол. Я отпрыгнул от него, как
ошпаренный, сердце снова заколотилось, обо сне не могло быть и
речи. Тогда я достал таблетки Вероны и, засунув в рот сразу две, 
начал яростно пережевывать горькое вещество. Эта гадость
цеплялась за зубы, прилипала к языку и не хотела проходить в
пересохшее горло. С усилием я сделал несколько судорожных
глотательных движений и протиснул скребущую горечь внутрь себя.
Теперь оставалось ждать. Стараясь не думать ни о чем, я открыл
окно, чтобы как-то разрушить зловещую тишину комнаты, и из
города стали доноситься далекие шумы. Глядя на валявшийся стул, я
прилег на кровать, и она ласково обняла меня и окутала теплом. Стул
начал медленно расплываться и исчез.
  Открыв глаза, я увидел перед собой кусок потертого сероватого
обоя, освещенного тусклым светом из окна. С трудом оторвав
чугунную голову от подушки, я перевернулся на другой бок. Тусклый
свет и шлепанье капель о подоконник убаюкивали и уносили из
комнаты. Налитая тяжестью голова снова склонилась к подушке, и
глаза медленно закрылись. Верона права, надо пить таблетки, иначе
можно рехнуться от этих видений. Я приоткрыл глаза, посмотрел на
перевернутый стул и долго не мог оторвать от него взгляда. он
словно был окружен какой-то аурой, подтверждающей реальность
ночных событий. Решительно сбросив одеяло, я подошел к стулу и
поставил его на место. Стул, в знак подчинения, нехотя шаркнул
ножками по полу. Восстановив порядок и спокойствие, я вернулся к
кровати. Пора было прекращать лежбище, иначе этой ночью мне
точно не заснуть. И вместо того, чтобы лечь, я прикрыл уставшую
постель одеялом. Одеяло вздохнув потоком воздуха, уютно
распласталось на кровати, открыв мне свою спину. Из щели между
двумя складочками, извиваясь, выползла красная ниточка, заставив 
все мое существо встрепенуться. Это была нитка из ее блузки! Я стал
лихорадочно перебирать свою одежду в поисках красной материи.
Нет, и намека на красное не было. Да и не носил я красное, не
люблю я этот цвет. Выходит, она действительно была здесь. Не
могло же мое воображение материализоваться и оставить после
себя это подтверждение ее существования. Я намотал нитку на
палец, натянул штаны и стал ходить взад вперед по комнате.
Полосатые стены удивленно наблюдали за моими перемещениями.
Мысль о том, что какая-то таинственная женщина приходит ко мне
ночью, бросала то в жар, то в холод и я ускорял шаги, быстро
пробегая от угла до угла. Монотонное движение успокаивало и я,
понемногу приобретая чувство реальности, начал соображать.
Мысль моя, со скрипом преодолевая ночные заслоны, получила
способность анализировать. Я наконец избавился от гипнотического
груза таблеток и последствия сновидений понемногу стирались,
теряя свои расплывчатые очертания. Глупость какую-то выдумал!
Просто всю жизнь мечтал об этом, маньяк несчастный. Но красная
нитка все еще болталась на пальце, и я продолжал выхаживать. Нитка как
нитка, ничего особенного. Проходя мимо прислонившейся к шкафу
гитары, я нечаянно бросил на нее взгляд и замер. Всплески огней,
мечущиеся по залу, словно тени, извивающиеся в танце фигуры -ресторан. Во сне тоже был ресторан. Она пришла оттуда! Я лихорадочно натянул рубашку и бросился к двери. Перед глазами замелькали темные ступени подъезда, вспыхнула щель
открываемой двери и под ноги бросилась конопатая лента асфальта.
Покачиваясь, как на волнах, надвигались и проплывали мимо дома,
не касаясь меня своими выпуклыми неровными боками. Перебежав 
улицу перед носом у злобно рычащих механизмов, я оказался у
стеклянных дверей ресторана, отражающих мелькающее движение
на улице. На миг в стекле появилось чье-то испуганное лицо и только
на лестнице я понял, что оно принадлежит мне.
  Я даже знал, где увижу ее. Она сидит за дальним столиком у окна,
занавешенного плотной коричневой шторой. Ее красная блузка
отражается на белоснежной скатерти. Она сидит, закинув ногу на
ногу, задумчиво поправляет волосы и ждет. А рядом с ней, как
черная дыра, зияет пустой стул. Это мой стул!
  Я влетел в зал. Он обдал меня холодом белых скатертей и
салфеток. Белые глазищи тарелок изумленно уставились на меня.
Зал был пуст. Пустой и ровный, как снежная пустыня. На ее
поверхности не было не одного следа оставленного человеком.
Ледяной ветер всколыхнул огонек красной блузки, и он погас, словно
его и не было.Я оказался стоящим посреди пустого зала и не знал, что делать
дальше. Я понял, что еще рано, ресторан закрыт на перерыв, я
видимо, не заметил табличку на дверях.
- Ты чего пришел? - окликнул меня голос Вадика, выходящего из
подсобки, - сегодня же не твой день.
"Сегодня, действительно, не мой день," - подумал я.
- А, делать нечего, - как можно беспечнее ответил я, - у тебя есть
что-нибудь пожевать?
- Там, на столе, колбаса и хлеб, - кивнул он на дверь и пошел на
сцену.
  Я двинулся в подсобку, стараясь понять, зачем я сюда пришел.
Устроившись в углу, около стены, я жевал безвкусную, словно
бумажную, колбасу, рассматривал инструменты, расставленные в
подсобке и понемногу приходил в себя. На указательном пальце все
еще болталась красная нитка. Она явно выдернулась из ремня моей
гитары, только сейчас сообразил я. Значит остальное существовало 
только в моем воображении, а может в каком-то другом мире. Так
что сидеть здесь, жевать эту противную колбасу и чего-то ждать
было совершенно бессмысленно. Но домой не хотелось, и я
продолжал жевать. Судя по шуму в зале, перерыв закончился,
шаркали отодвигаемые стулья, звучали голоса, звякала посуда -посетители занимали места.
  Илона опустилась на стул напротив меня, пристроив ногу на
стоящий на полу динамик. Кожаная юбка приподнялась, оголив ногу
до черных кружевных трусиков. "Ты зачем пришел?" - спросила она.
У меня аж голова закружилась от такого откровения и а не нашелся,
что ответить. "Скучаю", - вдруг неожиданно для себя, сказал я, не спуская глаз
с ее красного рта.
  Она медленно опустила палец в рот, обхватив его губами. У меня
вспотела поясница. Она смотрела на меня с пальцем во рту, потом
медленно вытянула его и произнесла: "И мне скучно. Пора идти
работать. - Она опустила ногу и вдруг наклонилась ко мне и
прошептала, - подождешь меня?" Я смог только кивнуть. Она 
взъерошила мне волосы и пошла к выходу, извиваясь и оттягивая на
ходу короткую юбку.
  Я буду ждать. Конечно я буду ждать! Я налил остатки вина и
выпил. Она придет и унесет с собой мои ночные кошмары. Пусть она
не очень симпатична и потаскана. Нимб страсти превратил ее в
таинственную фею, фею неизведанную и желанную, обещавшую
минуты исступленного освобождения. Она, конечно, груба,
наверняка спит со всеми подряд и бросилась на меня только потому,
что хочется разнообразия, чего-нибудь новенького, все эти Робики ей
уже надоели. Это только усиливало томительное притяжение. Она
доступна и податлива, как воск. Я уже мял ее в своих руках, мял до
боли, усмиряя бурю, бушующую внутри.
  Музыка в зале гремела во всю. Я слышал ее хрипловатый голос и
представлял трепещущий влажный язычок, жадно облизывающий
губы. Я не выдержал - мне надо было ее видеть! Видеть всю, от
носков туфель до кончиков волос. Уже недостаточно было
чувствовать ее по частям, держать в руках ее тело. Мучительно
ворвалось желание владеть ею полностью, без остатка, заставить в
немысленном загибе стать частью меня. Я встал и пошел в зал.
  Безликая снежная пустыня превратилась в яркий сверкающий оазис. Гомон и звяканье посуды тонули в звуках музыки, несущихся с эстрады. А на эстраде, в бликах ядовитых огней, шаманствовала она. Я остановился, как вкопанный, и уставился на нее. Я пил каждое ее движение, каждый изгиб тела, каждый вдох,
колыхавший выпиравшую из блузки грудь. Музыка смолкла. В томлении ожидая следующей песни, я мельком взглянул в сторону, 
и зал вдруг вздрогнул, качнулся и повалился набок. За столиком
около зашторенного окна вспыхнуло красное пятно. Пятно поймало
мой взгляд и не отпускало, не позволяло даже повернуть голову. Она
сидела за тем самым столом и весело болтала с подругой, казалось
не замечая ничего вокруг. Мой неосторожно брошенный взгляд
остался там, возле нее, обвился вокруг ее шеи, плеч, запутался в
темных волосах. Все, что было направлено на эстраду перекинулось
на столик у окна. Я даже не заметил, как это произошло, словно это
было всегда. Уже давно снова гремела музыка, но эстрада перестала
существовать. Я видел только столик, белая скатерть которого
отражала отблески красной блузки. Столик оторвался от зала и
поплыл в свете огней, отгораживаясь от меня черной пропастью
мертвого пространства.
  Я жадно ловил ее взгляд, когда она поднимала глаза в зал. Но она
почему-то не видела меня. Ее взгляд скользил поверх голов, и она
продолжала разговаривать с подругой. Она не знала, что я здесь! А
этот пустой стул напротив нее, это же мой стул! Вдруг какой-то
мужик подошел к столику, сейчас сядет на мой стул. Я рванулся
вперед. Добежав, я схватил мужика за локоть и только тогда увидел,
что подружка встает - он пригласил ее танцевать. Мужик обернулся:
"В чем дело, парень?" "Ничего, извините, - пробормотал я -обознался".
Он увел подружку, а я остался стоять перед столиком, пожирая ее
глазами.
- Ты что хотел? - спросила она.
  Я быстро сел на свой стул и, потянувшись к ней, постарался
восстановить прерванную ночную близость.
- Почему ты ушла так быстро?
- Куда ушла?
- От меня сегодня, - сказал я ей таким тоном, чтобы она не
стеснялась.
- Ты что псих? Сумасшедший какой-то... - В ее глазах мелькнул
испуг, но она быстро справилась с собой и бросила мне - Я тебя не
знаю, понял! И катись отсюда!
  Вдруг я понял, что она действительно не узнает меня. Темные
глаза были пропитаны отчуждением и страхом.
- Ты что, действительно, меня не узнаешь?
- Нет, - уже издеваясь, произнесла она - лечиться надо.
  Пробурчав что-то невнятное, я встал и отошел. Она меня не
вспомнила. Вскоре вернулось подружка, и они продолжили болтать.
Она даже не смотрела в мою сторону. Красное пятно погасло, и я
снова начал различать звуки и предметы вокруг себя. Музыка не
играла, эстрада была пуста. Видимо ребята ушли на перерыв, а
может и совсем закончили, я плохо ориентировался во времени. В
зале горел все тот же свет, стоял тот же гомон голосов, словно ничего
не изменилось в этом мире, словно ничего не произошло. Не узнали
мы друг друга, не вспомнили. Верно я-то ее узнал, но от этого не
легче. А может просто совпадение, а остальное я выдумал? Правильно сказала Верона - надо идти к врачу. Что-то не в порядке. Я вспомнил про Илону. Она наверное ждет меня. Первым порывом было проскользнуть во входные двери и уйти. Но я все-таки пошел в подсобку.
  Открыв дверь, я увидел Робика и Илону пристроившихся в кресле,
около ящика со шнурами. Она сидела у него на коленях,
освобожденно раскинув ноги. Чулки сползли до колен, юбка
задралась, в приспущенных трусиках развлекались пальцы Робика.
Вторая рука тискала грудь. Ее густо накрашенные веки были
прикрыты. услышав мои шаги, Илона приоткрыла глаза и, махнув
рукой, чтобы не мешал, снова погрузилась в транс. Мне показалось,
что комнатушка пропиталась запахом вспотевших от возбуждения
тел и выделений. Показалось, что трусы у нее грязные и вонючие. В
голове у меня вдруг закружилось, зашумело, словно шум волны,
набегающей на песок, в глазах заребило, на стены упали широкие
полосы, из окна мелькнул тусклый свет луны. Потом все потемнело и
я обнаружил себя на улице. Одинокие горбатые фонари едва
расстелали на асфальте желтые коврики света. Я в нерешительности
стоял на одном из них и не знал, что делать дальше. "Не надо было
пить, - подумал я, хотя совсем не ощущал себя пьяным. - А то уже
наяву начал грезить."
  Сзади послышались шаги, из дверей ресторана вышла парочка и
медленно поплелась по темной улице. Я проводил их глазами, пока
они не скрылись. А что если подождать ее здесь? Попросить
проводить ее до дома. Напомнить, как все было. Она же не может
не узнать меня! Я переступил через край света и вошел в темноту, 
продырявленную лучами фонарей и окон. Я с детства не люблю
темноты. Сердце начинает подпрыгивать, слышатся какие-то
странные звуки и кажется, что рядом кто-то ходит и чмокает. Я
прислонился к стене и стал ждать, преодолевая свои страхи и не
выпуская из виду освещенных дверей. Я так быстро убежал из дома,
что забыл часы и не ориентировался во времени. Оно проносилось
мимо меня рывками, то замедляясь, погружая меня в котел мыслей
и видений и заставляя весь мир жить отдельно от меня, то ускоряясь,
подталкивая в затылок так, что я спотыкался о куски окружающей
жизни. А иногда оно просто игнорировало меня, оставляя в памяти
черные провалы, знакомые еще из детских снов.
  По выбежавшим на небо звездам я пытался угадать, скоро ли
закроют ресторан. Как будто между звездами и рестораном была
какая-то связь. Но между звездами и красной блузой определенно
была и поэтому я не переставал глазеть на небо.
  Стукнула дверь, и в свете показались Робик с Илоной. Они были
хорошо выпивши. Илона повисла у него на плече и с трудом передвигала
заплетающимися ногами. Он еле тащил ее. Илона - как давно это
было. Словно целая жизнь прошла. Вслед за ними потащился еще
народ, вечер шел к концу. Я напрягся и ждал. Вдруг за дверьми я
услышал смех, ее смех! Я рванулся вперед, но тут же отступил в
темноту - она была не одна. Какой-то парень обнимал ее за плечо.
Они остановились напротив меня и чего-то ждали. В меня вселилось
странное ощущение, странная уверенность - я должен был его убить.
Это чувство захватило меня всего, это казалось так легко - убить. Это
сулило какое-то неизъяснимое удовлетворение. Я уже видел его 
лежащим на асфальте в луже крови, с разможженным черепом. Его
лицо и волосы были измазаны кровью. Повинуясь этому желанию, я
осторожно присел и стал шарить в поисках камня. Наконец рука
наткнулась на что-то железное, какая-то металлическая палка. Я
поднял ее и уже сделал шаг, как двери ресторана распахнулись, и на улицу, громко цокая каблуками, выбежала подружка. Следом за ней, переваливаясь с ноги на ногу, тащился какой-то мужик.
"А вот и мы!" - радостно затрещала подруга.
"Садимся," - сказал внезапно восставший из мертвых парень,
подошел к припаркованному носом к тротуару автомобилю и залез
внутрь. Вся компания забралась вслед за ним. Машина заурчала и
вдруг ударила фарами мне в лицо. Во вспышке, вырвавшей мне
глаза, я услышал вскрик. Это кричала она. Машина вывернула на
дорогу, и в боковом стекле я встретился с широко распахнутыми
глазами. Глаза умчались, оставив дымный след, подсвеченный
красными стопсигналами.
  Я уже подходил к дому, когда заметил, что все еще сжимаю в руке
железную палку. Размахнувшись, я бросил ее в сторону, и она
зазвенела где-то в кустах.
  Лампы подъезда медленно проплывали над головой. Казалось,
они плывут сами по себе, а я иду сам по себе. Мне нравится подъезд
ночью, когда зажигаются лампы и их свет поблескивает на
обшарпанных облезлых стенах и матовых ступенях лестницы. Я
чувствую какое-то умиротворение и могу часами сидеть около
перил.
  Я достал коробочку со снотворным, приготовил две таблетки и
пошел со стаканом за водой. Черта с два я сегодня буду видеть
какие-нибудь сны! Хватит с меня. Положив таблетку на язык, я
поднес стакан к губам. А вдруг она опять придет? Вдруг ее каблуки
уже стучат на улице по направлению к моему подъезду? Должен же
я доказать, что все это правда. Я выплюнул таблетку и прополоскал
рот от горького привкуса. Но как? Я бросился к столу, оторвал от
листа клочок бумаги и написал: "Привет от сумасшедшего." Она
унесет это с собой. Я улегся на кровать с запиской в руке и задумался.
Потолок медленно покачивался надо мной, стены подернулись
волнами, словно тронутая слабым сквозняком материя. Я
погружался в дремоту. Из легкого дурмана стали оформляться и
выплывать какие-то непонятные образования. Они обступили меня
со всех сторон и пытались собраться вместе, слиться в единое целое.
Все мои чувства сосредоточились в кулаке, сжимавшем послание.
Кровь хлынула к этому месту, нагревая ладонь так, что клочок
бумаги раскалился и готов был вспыхнуть. Вдруг туман начал
рассеиваться, заканчивая лепить свои фантазии, и я увидел
обнаженные женские ноги, сидевшие на кровати, свободно
раскинутые в стороны. Они сверкнули на миг белизной, затем ступни
обняли туфли лодочки, и черная сетка чулок побежала вверх.
Вожделенный оазис, на мгновение сверкнув во всем великолепии,
захлопнулся занавесом опустившейся юбки. Блузка красной волной
накатила на грудь и темные кружки сосков потухли под ней.
Она сидела рядом со мной. Ее дыхание заставляло меня
вздрагивать и трепетать. Я пытался успокоиться, но эмоции взвились
на дыбы и не подчинялись. С большим усилием мне удалось
остановить уже скользнувшую к блузке руку и вернуть ее под
одеяло. Девушка могла исчезнуть от любого неосторожного
движения. Преодолевая толчки и взбрыкивание неоседланных
эмоций, я осторожно повел руку, сжимавшую записку, под юбку,
нащупал край чулка и протолкнул за него бумажку. Освободившись
от своего груза, ладонь крепко сжала горячее упругое бедро.
Девушка вздрогнула и пошевелила ногой. От частого дыхания
ноздри ее трепетали. Оставив руку наслаждаться обжигающей
плотью над краем чулка, я взглянул ей в глаза. Они были прикрыты
слегка подрагивающими веками. Не выдержав, я шепотом спросил:
"Кто ты?" Ресницы вспорхнули, глаза широко раскрылись, метнулись
в сторону и исчезли, оставив размазанный след. Я бросился за ними,
но завяз в киселе одеяла. Рук не было, они не слушались меня! Я
содрогался от бессилия. Она опять ушла, оставив меня наедине с
требовавшим выхода желанием. Рядом, на одеяле лежала рука,
сильно сжатая в кулак. По легкому покалыванию я понял, что это
моя рука, она просто онемела. К моему удивлению пальцы, как
бутон раскрылись и в глубине мелькнуло что-то белое. Записка! Не
может быть! Она же унесла ее! Но рука ожила, и вскоре я смог
собственными глазами убедиться, что это была именно та записка на
клочке бумаги, где моим почерком было написано: "Привет от
сумасшедшего." Будто это я сам себе написал. А может я
действительно..? За окном еще было темно, но по полосатым обоям
разгуливали едва заметные блики, словно где-то поблизости 
отражала солнце играющая вода. Не хватало только шума прибоя,
мне даже показалось, что я слышу его. Я сел и постарался
успокоиться. Но грызущие меня эмоции распоясались с новой силой.
Я стал искать на одеяле какие-нибудь следы ее присутствия. Хоть
нитку с юбки, хоть волос. Мерцающие блики подсвечивали мне. Я
перебуробил всю постель. Тщетно, ничего не было. Странно, но я не
мог вспомнить ее лицо. Тогда я подошел к тому месту, куда исчезли
ее глаза и припал к стене. Шум прибоя усилился. Проведя ладонями
по шершавой поверхности, я вдруг почувствовал, как она
всколыхнулась и вздрогнула, как живая. Легкое дыхание
дотронулось до моей щеки, и я провалился в стену. что-то гладило и
трепало мои волосы. Я жадно впитывал эти прикосновения, словно
похороненные воспоминания, вернувшиеся, чтобы соединить меня с
обрывками забытой жизни. Я принадлежал им, вдыхал их, входил в
них, и они оживали во мне. Я снова падал в темноту, как во сне. Я
чувствовал странный запах. Мне казалось, что я знаю его с детства,
родился с ним, потом потерял и вот, наконец, снова обрел. Губы мои
прошептали что-то, и передо мной снова возникли тронутые
волнами воздуха, колеблющиеся в бликах контуры комнаты.
Проясняясь, они заставляли предметы причудливо извиваться и
менять форму. Спинки кровати изогнулись, постель исчезла,
обнажив провисшую ребристую панцерную сетку. Железные прутья
веером вылетели из спинок и со звоном посыпались на пол.
Постепенно волны улеглись, блики потухли и комната медленно
втиснулась в положенные строгие рамки стен.
  Я лежал ничком на полу у стены. Рассвет подкрался к окну и
разбавил густоту ночи. Комната продолжала покачиваться, словно 
подвешенная в пространстве. Как только я встал, она замерла,
сделав вид, как будто ничего не произошло. А может весь этот мир,
куда меня волоком тащили эмоции, был во мне, внутри меня, а не
снаружи? Я подобрал с пола записку. "Привет от сумасшедшего."
"Привет!" - сказал я себе уже серьезно. Верона была права, надо
идти к врачу, иначе все это плохо кончится. Меня потянуло в сон.
Кровать, раболепно прогнувшись в спине, с нетерпением ждала
меня. "Приступ прошел," - подумал я, укладываясь. Небытие
накатило на меня, как бульдозер, и сгребло в свои темные объятия.
  Когда я проснулся, за окном уже был день. Открыв глаза, я
обежал взглядом купающуюся в солнце комнату и, убедившись, что
ничего не изменилось, вздохнул спокойно. Я отбросил одеяло,
спустил ноги с кровати, встал и подошел к окну. Там тоже ничего не
изменилось. Под полуденными лучами солнца шли люди и им было
невдомек, что рядом с ними за стеной кто-то есть. Фыркали на
перекрестке автомобили, источая в воздух свои миазмы. Привычная
картина. Однако чего-то не хватало. Я долго всматривался, но не мог
определить чего. А может чего-то не хватало во мне. Странно, но я
чувствовал полное спокойствие и умиротворение, чего давно не
было. Даже мысль о возможном сумасшествии как-то стушевалась и
не колола. Однако, чем больше я смотрел вниз на улицу, мне все
больше казалось, что умиротворение это какое-то  ненастоящее. Оно
тонкой пленкой скрывало навязчивое ощущение нехватки чего-то
необходимого. Казалось, еще недавно я был полноценен и имел все
что нужно, а теперь внутри образовалась прореха, словно вырвали
клок мяса и принесли его в жертву спокойствию. И сквозь эту тонкую
пленку я начал чувствовать далекую боль.
  Привычным движением я заправил кровать и, стараясь ни о чем
не думать, оделся и вышел в коридор. Уже открыв дверь на
лестницу, я обнаружил, что забыл часы. Комната словно ждала
моего возвращения. Предметы придвинулись к середине и застыли с
испуганным выражением, будто хотели что-то сообщить. Я взял часы
и, застегивая ремешок, пошел к дверям. На середине комнаты под
подошвой вдруг резко пискнула половица. Я вздрогнул, часы
соскользнули с руки. Предметы быстренько ретировались на свои
места. Даже слышно было шарканье ножек по полу. Я выскочил на
лестницу под защиту прохладных стен подъезда, которые как всегда,
успокоили меня и вернули способность соображать. Под их защитой
я медленно спускался по ступенькам. "Я болен, - снова сказал я себе
- это все мне кажется." Я вдруг вспомнил, что все это уже было со
мной пару дней назад. Я проснулся около полудня, так же стоял у
окна, потом вернулся, потому что соседка попросила кофемолку, в
которой я варил кофе, чтобы не уснуть. Так же скрипнула половица,
и кофемолка полетела на пол... В ту ночь все и началось.
  Выйдя из подъезда, я замешкался, остановленный блеском и
шумом улицы. Захотелось вернуться обратно под успокаивающую
опеку обшарпанных стен, но меня словно подтолкнули вперед, и я
быстро зашагал пропахшему бензином разогретому асфальту. Через
некоторое время я обнаружил, что направляюсь в сторону
полуподвальчика с надписью "Осень". Все опять повторялось. Я шел
к Сильвии. Можно было объяснить это привычкой. Последнее время
я почти каждый день начинал в этом маленьком убежище, насквозь
пропитанном щекочущим запахом кофе. Но сейчас я делал это
против воли. Какая-то сила влекла меня туда и не давала свернуть с 
намеченного пути. Испугавшись, я решил перейти на другую сторону,
но внутри меня возникли стены. Они отгородили меня от всего
остального мира, я не мог проникнуть сквозь них, как не мог пройти
сквозь стену дома, и оставалось только следовать по
предоставленному тоннелю. А тоннель вел к Сильвии. Спускаясь по
ступенькам, я уже знал, где увижу ее, видел выражение ее лица и
томные бархатные глаза. Да, она стояла именно там, за шипящей
машиной, как будто ничего не изменилось, будто прошло всего
мгновение после того, как мы расстались. И народ в кафе так же
образовывал изогнутую очередь, терпеливо ожидавшую
обслуживания. Я направился прямо к Сильвии - тоннель вел к ней. Со
страхом я ожидал, что буду говорить. Неужели и слова будут те же!
- Привет! - поздоровался я , осторожно приблизившись к стойке.
  Она подняла глаза и улыбнулась.
- Привет! Хочешь кофе?
  Я бросил взгляд на дверь за ее спиной и решительно уселся на
высокий табурет около стойки.
- Как твои дела?
- Как всегда.., - пожала она плечами, не переставая управлять
бушующей машиной.
- Что делала вчера?
 Она удивленно посмотрела на меня сквозь клубы горячего пара.
- Зачем тебе?
- Просто так, - стушевался я, чувствуя себя полным идиотом. Но
надо было продолжать разговор, казаться беспечным и
раскованным. - Так что ты все-таки делала вчера?
  Она или делала вид, что не расслышала или вспоминала, а я
замер в ожидании. Удастся ли выбраться из тоннеля?
- В кино ходила, - послышалось из-за машины - и между прочим
не одна.
- Молодец! - вырвалось у меня, и только когда она громко
звякнула кружкой о блюдце, понял что сморозил глупость и уткнул
нос в кофе. - Хороший фильм?
  Она молча шипела паром и громыхала посудой. Я допил кофе и
не удержался, чтобы не перевернуть кружку вверх дном. Я смотрел
на белый фарфор и мне казалось, что я вижу, как всемогущая черная
масса принимает причудливые формы. Вот она длинным узким
потоком поползла вниз и... У меня не хватило духу посмотреть.
- Сильвия, посмотри, пожалуйста, что там, - я подал ей кружку на
блюдце.
- Отнеси в мойку, - не поднимая глаз от машины, сказала она.
  Пришлось зайти в дверь позади стойки. А вот и столик, за которым
мы сидели. Я все-таки попал сюда снова. Блюдце звякнуло о железо
моечного стола. Я не смог свернуть из тоннеля, пальцы потянулись к
кружке, перевернуть ее, но я отдернул руку, и она сильно ударилась
о мокрую поверхность стола, заставив зазвенеть стоящую на нем
посуду. Обтерев влагу о брюки, я быстро вернулся в кафе.
  Сильвия выключила машину и стояла, облокотившись о стойку,
устремив взгляд на дверь, словно ждала кого-то. Когда я
приблизился, она так же посмотрела на меня. Между нами снова
повисло тяжелое непроницаемое слово.
- Что делаешь вечером? - неожиданно спросил я, словно из меня
выдавили эту дурацкую фразу.
- Вроде ничего, - замялась она, по-видимому, как и я не
ожидавшая ничего подобного.
- А ночью?
-... Тоже...
- Так может..? - я уже плохо понимал, что говорю и зачем, но
слово было произнесено и упало на нас, словно сеть, закрыв путь к
отступлению.
- Приходи, - тихо сказала она.
- Я позвоню, - пытался еще бороться я.
- Хорошо.
  Машина снова зашипела и я, воспользовавшись паровой завесой,
рванулся и как ошпаренный выскочил на улицу. Мимо скользили
серые стены домов, проскакивали черные дыры подъездов и арок,
мелькали машины и прохожие. Все это слилось в темный
непроницаемый поток. Жизнь летела своими путями не касаясь
меня. Я мог только наблюдать ее, не в состоянии дотронуться. Ноги
несли меня, как по рельсам, к следующей станции однажды 
пройденного пути. И я уже видел в конце темного тоннеля
мерцающий свет лампы под желтым абажуром. Хотелось сорваться
с рельс, броситься на разогретый асфальт и забыть о своем
существовании. Но ноги шли быстрее, абажур приближался, и на
сопротивление уже не было сил. Скрипнула тяжелая дверь, я влетел
в подъезд и в изнеможении опустился на знакомый истертый
коврик. И вдруг все сразу остановилось, застыло - гонка закончилась.
Внезапно внутренние стены, сжимавшие меня, слились со стенами
подъезда, и я вырвался из тисков. Освобожденный, я устало
прислонился спиной к двери. Словно пробежав круг, я вернулся на
место, где маленьким кричащим комочком последний раз коснулся
рук матери. Вверх, к невидимому потолку, уходил темный
четырехугольный колодец подъезда. Он начинался здесь, на
обшарпанном коврике, и пробивал квадратную дыру в бездны
бесконечного пространства. Я сорвался в манящую глубину и, как во
сне, падал в перевернутый провал космоса.
Когда тьма рассеялась, в зыбком мерцающем свете появилось
женское лицо. Губы трепетали. Что-то знакомое встрепенулось во
мне, я пытался позвать, но язык не слушался. Лицо приблизилось и вдруг на него набросили сетку морщин, и я увидел старуху. Свет вспыхнул ярче, и на меня взглянули озабоченные глаза Вероны. Я лежал на спине. Голова и плечи
оказались в коридоре Вероны, а ноги все еще располагались по
другую сторону порога, в подъезде.
- Что случилось? - испуганно спросила она. - Тебе плохо?
- Нет, - ответил я и поднялся на ноги - просто решил присесть.
- Надо же было мне открыть, я как почувствовала, просто взяла и
открыла. Ну, проходи.
  Мы прошли в ее комнату. Там все было по-прежнему, и
занавешенное окно, и зажженная днем лампа и раскрытая книга на
диване.
- У тебя никого не было? - спросил я, не дав ей задать свой
обычный вопрос.
- Нет. Что с тобой? Ты плохо выглядишь. Ты принимаешь
таблетки?
- Как ты думаешь, как выглядела моя мать?
- Не знаю, я не видела ее.
- А все-таки?
-Зачем тебе это?
- Я заснул сейчас около двери. Я, кажется, видел ее.
- Где?
- Во сне. Это было здесь, она пришла ко мне.
- Странно, - Верона пристально посмотрела на меня.
- Почему?
- Потому что я ее здесь не видела.
- Ты и не могла ее видеть. Почему ты должна была ее видеть?
  Верона продолжала изучать меня, словно видела в первый раз.
- Хорошо, как она выглядит?
- Ты мне не веришь?
- Не знаю, может быть верю, только...
- Я видел только лицо... Она что-то говорила. Я не слышал.
- Странно, - снова задумчиво повторила Верона - она еще и
говорила. Ну-ну, дальше.
- А что дальше, дальше ничего, она исчезла.
- Ты запомнил ее?
- Да, - я напрягал память, вызывая недавнее видение из
сумрачных закоулков мозга. Оно ускользало и не давалось. - Темные
глаза... Нос такой, губы... Обыкновенные губы. Красивая. Ты знаешь,-вдруг осенило меня, - похожа на тебя.
- Спасибо. сколько ей лет?
- Трудно сказать.
- Она улыбалась?
- Мне показалось, что она чем-то испугана.
- Значит ты предполагаешь, что тебе приснилась твоя мать? Как ты
говоришь, пришла к тебе.
- Верона придвинулась к лампе так, что свет от абажура падал на
ее плечи, оставляя лицо в тени, и так и сидела с обрубленной светом
головой. Меня это несколько смутило, Верона ничего не делала
просто так. Может ей хотелось лучше видеть меня, а может не
хотелось показывать выражение своего лица.
- Ты думаешь, этого не могло быть?
- Раньше почему-то она тебе не снилась.
- А теперь приснилась, может время пришло.
- И она была здесь, в подъезде?
- Кажется, да.
- И она что-то говорила?
- Да.
- Этого не может быть.
- Почему?
- Потому что не может быть.
- Но кто-то же принес меня к твоей двери.
  Верона вдруг замолчала, затаилась. Я не видел ее лица, слишком
сильным был контраст со светом, падающем на ее плечи и грудь. Я
не понимал, почему она не хочет признать очевидных вещей, какое
это для нее значение. Приписав все это какой-то странной ревности к
моей настоящей матери, я стал обдумывать, как рассказать ей о
главном вопросе, без ответа на который, я не мог понять, как попал 
сюда сегодня. Но стены, гнавшие меня по своим коридорам и
тоннелям, разбились о ступени подъезда и рассыпались. Вместе с
ними разлетелись и ощущения сопровождавшие это гипнотическое
состояние. Чтобы почувствовать и осмыслить мне пришлось теперь
самому эти стены восстанавливать. Они уже начали подниматься,
придавая расплывчатым стремлениям моей души форму
стремительно убегающего в даль тоннеля.
- Ты никогда не задумывался, почему я рассказала тебе, что я не
твоя мать? - вдруг промолвила Верона каким-то тихим странным
голосом.
  Только что выстроенный внутри меня ровный, гладкий тоннель
рухнул, и я метался среди этих развалин, не зная, что ответить. Меня
поразил не столько сам вопрос, сколько голос, которым он был
произнесен.
- Нет, - только оставалось ответить мне, я до сих пор не мог понять
этого ее поступка.
- Может мне не следовало бы это тебе рассказывать, может это
все мои фантазии, но раз это тебе так важно, я расскажу. - Она
сделала паузу, собираясь с мыслями. - Я была поздним ребенком,
слишком поздним. Так сказать последней шалостью моей матери,
которая стоила ей жизни. Она умерла при родах. Отца своего я не
знала, так же как и сестру, которая была убита незадолго до моего
рождения. Сохранились только ее письма к матери. Роды были
преждевременными и внезапными. Повивальная бабка
подвернувшаяся по случаю, после смерти забрала меня к себе. Она 
научила меня разгадывать сны, грезить наяву и еще многим вещам.
Она мечтала передать мне свое ремесло, но к тринадцати годам
выяснилось, что я не смогу иметь детей. Сказав, что это слишком
большая мука принимать роды, не имея возможности рожать
самой, она поставила на мне крест. В моих грезах я часто видела
себя с ребенком на руках, моим ребенком. Ты извини, может все это
не имеет отношения к твоему вопросу, я просто хочу, чтобы ты
понял. Ты ведь тоже умеешь грезить наяву.
  Я не понимал к чему она клонит.
- Дождя в тот день не было, - продолжала Верона - я шла из
магазина с полной сумкой каких-то продуктов, сейчас не вспомню
каких. В подъезде было темно, ты знаешь, у нас часто бьют лампы,
но контуры стен можно было различить. И увидела я тебя не сразу,
а... Я подошла к двери и поставила сумку на пол, чтобы достать
ключи. Около двери никого не было. Было темно, но глаза быстро
привыкли, и я довольно хорошо видела. Я вытащила ключи и
шагнула к соседней стене, достать из ящика почту, а когда
повернулась... Ты лежал на коврике, прямо у моей сумки. Я не могла
не заметить тебя раньше! В подъезде было тихо, ни шороха, ни стука
шагов, да и отвернулась я буквально на секунду. Я даже сначала не
поняла, что это. И только, когда взяла в руки... Ты был мертвый, не
шевелился, не двигался. Тряпка, в которую ты был завернут, была
сырая и вонючая. Я испугалась и долго стояла, держа тебя на руках в
ожидании, что кто-нибудь придет, объяснит и заберет тебя. Но все
было тихо. Тогда я еще больше испугалась, подумав, что ты
мертвый, что мне подкинули мертвого ребенка. Я решила тут же 
звонить куда-нибудь, открыла дверь и вошла. Но как только я
включила свет и наклонилась рассмотреть тебя, ты закричал, ты был
живой. Это тебя я видела в своих грезах у себя на руках! Судьба
послала тебя мне, и я не стала никуда звонить. Мокрую, грязную
тряпку, пропитавшуюся запахом замшелой сырости, я выбросила.
Так ты стал жить здесь. Ты рос, а я не прекращала повторять в уме
тот далекий день. Я снова и снова прислушивалась к шорохам в
подъезде, ставила на пустой коврик, я оборачивалась, взяв почту из
ящика. Я проживала это во сне и наяву с такой отчетливостью, что
ощущала каждый вздох, каждое движение пальцев, каждое
прикосновение. Понимаешь.., там на лестнице.., там ведь никого не
было. Если бы там кто-то был, я бы почувствовала. И судьба ясно
давала мне это понять. А перед судьбой надо быть откровенной.
Ничего не происходит просто так, жизнь это только кажущаяся
бессмыслица. Теперь ты сам это почувствовал, иначе не пришел бы
со своими вопросами. Поэтому еще в детстве я рассказала тебе, что я
не твоя мать. Поэтому рассказала тебе сейчас, как это было на самом
деле. - Верона замолчала и устало откинулась на спинку.
  Я всматривался в ее прикрытое тенью лицо, надеясь в выражении
глаз найти подтверждение тому, что она говорила. Может она просто
обиделась, что я ушел от нее? Но она меня и не держала, скорее
наоборот. Она часто принимала фантазии за действительность. Но
нафантазировать всю мою жизнь с начала ее появления! А может это
и была ее реальность?
- Ты что же считаешь, что меня никто не подкладывал под твою
дверь?
- Да.
- Как же я там оказался, сам пришел?
- Не знаю, но там никого не было.
- Интересно, как это может быть?
- Не знаю.
- Верона, это же глупо, как ты могла выдумать такое?
- Там никого не было, - упрямо повторила она.
- Но я же видел ее только что во сне, там, возле твоей двери! Это
было то самое место, я помню!
- Даже если бы она там была, ты не мог видеть ее в темноте.
- А может это был момент, когда я родился? Говорят это
откладывается в памяти.
- Она что рожала тебя здесь, в подъезде?
- Скажи еще, что у меня не было матери! - язвительно произнес я,
решив пресечь бесполезный спор.
- Не знаю, - тихо произнесла она.
- Верона, это уже слишком.
  Верона молчала, молчал и я. В темной комнате с занавешенным
окном стало тихо. Мне не хотелось нарушать эту тишину и
рассказывать о том, что происходит со мной. Я вдруг почувствовал,
что это только мое и никого не следует тащить в этот бред. Никто не 
сможет понять его. Верона укоризненно и выжидающе смотрела на
меня сквозь полумрак, стоявший между нами. Она чувствовала мое
состояние и ждала, когда скажу, зачем пришел. Теперь я понял,
почему она всегда ждала от меня чего-то особенного. Мы вдруг
стали далеки друг от друга. Она со своими фантазиями, я со своими
проблемами, и никакое слово не могло рассеять сумрак,
разделивший нас. Я продолжал молчать. Что она может мне сказать?
Обратиться к врачу. Это я и сам знаю. "Мне пора на работу," - сказал
я и встал. Верона медленно поднялась и пошла проводить меня до
дверей. Там она с надеждой посмотрела мне в глаза и произнесла:
"Не обижайся, приходи, поговорим". Я поцеловал ее в щеку и, не
дожидаясь хлопка двери, пошел к выходу из подъезда.
  На улицу уже заползли сумерки, окутывая верхушки деревьев и
крыши домов. По дороге к ресторану на меня снова накатило
щемящее чувство ущербности и потребности заполнить
образовавшуюся дыру. Воспоминания о ночных видениях бросали
меня в дрожь. Я был не в силах держать себя в руках. "Это все на
сексуальной почве. У меня просто давно не было женщины." -твердил я себе, хотя это нисколько не успокаивало. Одна только мысль о женщине кружила голову и липким горячим сиропом стекала вниз. Я пытался сосредоточиться на улице, мелькавших
машинах, стенах домов, но тщетно. Я едва сообразил, что свернул с
правильного пути только потому, что впереди двигалось неземное
существо в плотно обтягивающих брючках. Она небрежно шагала,
слегка покачивая бедрами, и две полусферы, туго обтянутые тонкой
тканью, переваливались и подталкивали одна другую. Я следил за
этой игрой, не отрывая глаз, ткань становилась прозрачной и не 
скрывала уже ничего. Она свернула в какой-то подъезд, а я остался
стоять посреди улицы, не понимая, какое право она имела уйти. Тут
я вспомнил про Сильвию. Я же иду сегодня к ней! Слегка
успокоившись, я обрел способность соображать. Ресторан находился
на другой улице, и пришлось поворачивать обратно. Теперь не
нужно было тыкаться носом в стены домов, асфальт и
припаркованные автомобили, чтобы отвлечься от навязчивых
образов. Я перепрыгнул в другое время - на несколько часов вперед,
когда наконец придет освобождение от мучений. Способы
освобождения отчетливо рисовались перед моими глазами, принося
несказанное облегчение. Стеклянные двери ресторана отбросили
время обратно, оставив маленькую щель в будущее, куда я
ухитрялся иногда бросать быстрый взгляд.
  Ресторан был почти полон. Музыки еще не было, хотя Вадик уже
возился на сцене, подстраивая аппаратуру. Он махнул мне рукой и
сделал знак поторопиться. Робик и Илона уже выходили из
подсобки. Илона, как ни в чем не бывало, улыбнулась мне и бросила
на ходу: "Давай быстрей!" Я зашел за гитарой и через несколько
минут в самом радужном настроении был на сцене.
  Коварство первых аккордов заставило сосредоточиться на
инструменте и на себе, словно пальцы прижимали не струны, а
нервы, не желавшие подчиняться. Но следующая мелодия сняла
напряжение и сама потащила за собой, увлекая в пропасти и вознося
на вершины. Как обычно, после начала музыки, площадка перед
эстрадой некоторое время оставалась пустой. Только официанты,
семенящие по скользкому паркету, как тараканы, осмеивались 
суетливо пересекать ее в разных направлениях. С того момента, как
музыка начала управлять мной, а не я ей, время стало существовать
только в ее измерении. Медленная протяжная мелодия надрывно
выводимая саксофоном, остановила вращение земли, сгустила
воздух, упругими нитями сползающий в легкие, и пресекла дыхание.
Выражение лиц замерли, и зал, покачиваясь в свете ламп,
растянулся в стороны, как резиновый. Замер на высокой ноте
саксофон и вдруг сверху упал, словно сорвавшийся с крючка, аккорд
разбился вдребезги на пронзительные осколки звуков,  градом разорвавшие пространство. Они комкали зал, переворачивали его вверх дном, отскакивали от стен, потолка, столов, людей и неслись дальше, подчиняя своему бешеному ритму удары сердца. И когда последние капли мелодии обессилено шлепнулись на паркет,
показалось, что жизнь уже прожита и истрачена. Но пальцы брали
свежий аккорд, и время начинало новый виток вокруг зала.
  Площадка перед сценой стала наполняться танцующими. Мои
пальцы управляли ими словно марионетками, заставляя то бешено
дрыгать конечностями, то замирать в медленном кружении, тесно
прижавшись друг к другу.
  Свет из недалекого будущего светил мне, как луч из приоткрытой
двери в темную комнату. Я спокойно смотрел на едва прикрытые
короткими юбками стройные ноги, пикантно татуированные сеткой
чулок, мягкие соблазнительные линии обнаженных плеч,
заглядывал в манящие глубины декольте. Музыка умерла и я стал
ждать нового витка. Но Вадик объявил перерыв, танцующие
разошлись и пришлось снять гитару и тащиться в подсобку. Там я 
опустился на пол и прислонился спиной к стене, приласкавшей меня
своей успокоительной прохладой.
  Илона сидела прямо передо мной, перекинув ногу на ногу.
Коленка в черном чулке касалась моей ноги. Поглядывая на меня,
она аккуратно, чтобы не слизать помаду, откусывала колбасу,
брезгливо сжимая кусочек двумя пальцами. Старательно оттопырив
полные губы и показывая розовые десны, она прокалывала зубами
колбасу. Очень чувственный рот. Губы, наверное, мягкие. Она
переложила ноги и снова коснулась моего колена. И ноги у нее
аппетитные. А больше ничего, все остальное так себе. Если закрыть
глаза и представить Илону, то в первую очередь увидишь ее рот и
ноги, а увидишь ли остальное неизвестно. На меня вдруг нахлынуло
виденное в зале изобилие плеч, глаз, холмиков и бугорков,
протыкающих и оттопыривающих прозрачные блузы, волос,
спадающих на обнаженные спины, ног, приподнятых на каблуках,
скрытых под брюками и рельефно выставленных напоказ из-под
юбок. Я поймал себя на мысли, что не помню ни одной женщины из
танцевавших у меня перед глазами. Я помнил их некоторые
привлекательные части, которые нахлынули на меня сейчас, но
целиком... Я закрыл глаза и постарался сосредоточиться - опять
калейдоскоп сменяющих друг друга прелестей! Я осознал, что ни
одна женщина не нравилась мне полностью. Каждую я воспринимал
как соединение отдельных частей, одни из которых нравились мне, а
другие нет. Женщина для меня являлась только таинственной
обладательницей желанных талисманов, спрятанных под под слоем
разного хлама, не имевшего никакого значения. Из всплывавших в
воображении заветных уголков, стыдливо прикрытых от глаз тонкой 
тканью одежды, я улавливал самые трепетные, самые упругие,
самые вожделенные. Я пытался соединить их вместе и ощутить
созданную гармонию. Но они отторгали друг друга, словно были из
разных миров, и вновь возникали порознь, претендуя на
исключительность и разрывая меня на части. "Эти блестящие
осколки никогда не насытят меня!" - мелькнуло в голове, и я снова
рванулся к спасительной двери из-за которой смотрели бархатные
глаза Сильвии. "Вот что мне нужно,"- убеждал я себя.
  Илона подвела губы помадой ядовито- фиолетового цвета,
подправила ее пальцем и встала одернув юбку. Перерыв
закончился. Стараясь не потерять равновесие, обретенное под
взглядом Сильвии, я пошел в зал. Теперь я уже думал только о ней.
Она будет сидеть за столом, покрытым яркой белой скатертью, и
ждать. На ней будет нарядное платье. Закрытое, обязательно
закрытое платье. Мы сядем друг против друга и поднимем бокалы.
Нет, сначала зажжем свечи, у нее же должны быть свечи. Мы
зажжем свечи, и во влажном сумраке бокалов будет отражаться
трепещущий живой огонь. И все вокруг замрет, застынет, и тишина и
спокойствие окутают мир. Мы пригубим вино и будем о чем-нибудь
разговаривать. А еще лучше просто будем смотреть друг другу в
глаза и молчать. Молчать, понимая без слов. А потом красивым
жестом я подам ей руку и поведу в соседнюю комнату, и ее ладонь
будет трепетно вздрагивать в моей.
  Эстрада слегка вздрагивала от ударов большого барабана, мои
пальцы сами по себе бегали по струнам, не спотыкаясь, а музыка
гуляла в стороне, словно далекий звон колоколов. И вдруг посреди   
этого теплого ароматного покоя, туманом окутавшего меня, я увидел
другие глаза. Далекие колокола сорвались и ударились о землю,
металлический взвизг струн резанул по ушам.
  Она танцевала с каким-то парнем, прижавшись подбородком к
его плечу, из-за которого были видны только глаза и спадающая на
лоб редкими сосульками челка. Наши глаза встретились на миг, и я
увидел, как она вздрогнула. К счастью танец продолжался, и партнер
повернул ее спиной ко мне. Нельзя было смотреть на нее, иначе все
могло повториться. Все эти ночные фантазии ничего не значат.
Приступ прошел и я свободен. Я не забыл, как она посмеялась надо
мной. Я не стал больше смотреть на нее, отворачивался и смотрел на
поющую Илону.
  Музыка кончилась, и пары расходились между столиками. Он вел ее, слегка поддерживая за талию. Когда рука скользнула на туго обтянутые юбкой ноги, меня как током ударило. Подоспевшая музыка выручила меня. Но, как я не старался, мой
взгляд не задерживался ни на чем, его, как магнитом, притягивал
столик у окна. И в конце концов я сдался. Она тянула своего парня
танцевать, он обнимал ее за талию, пытался целовать и пьяными
движениями лез под юбку. "Обыкновенная шлюшка, - подумал я -ничего в ней нет." Но следы ночных видений снова высыпали передо мной, и я, сам того не замечая, уже шел по ним.
  Она все-таки вытащила своего пьяного ублюдка к эстраде, и он ,
покачиваясь, начал изображать танцевальные движения, стараясь
обнять ее и танцевать в обнимку. Она шаловливо отталкивала его.
Как я не пытался не смотреть в ее сторону, глаза наши встретились.
Она улыбнулась и игриво махнула мне рукой. Она издевалась надо 
мной! Я повернулся к ней спиной и стоял так, пока не стихла
мелодия. Обернувшись, я увидел ее уже за столиком. Вадик
положил руку мне на плечо. Я с облегчением вздохнул и пошел в
подсобку. Быстро сложив инструмент, я махнул ребятам рукой и
направился к выходу - меня ждала Сильвия.
  Выйдя в ярко освещенный холл, я замер и остановился. Рядом с
дверьми, прислонившись к стене, стояла она. Теперь я заметил, что
она невысокого роста с тоненькой фигурой девочки. Во рту у нее
дымилась сигарета. Увидев меня, она затушила ее, нервно
поправила юбку и улыбкой преградила мне путь к выходу. Ее взгляд
снова поднял во мне всю полуночную муть, осевшую было на дно. Чтобы перебороть это, я смело пошел навстречу, словно намеревался выйти на улицу.
- Привет! - шагнув вперед, она бросила мне под ноги первое
препятствие.
- Привет, - недоуменно произнес я, пытаясь преодолеть эту гору и
не остановиться. - Я тебя не знаю.
- Врешь, - снова улыбнулась она, - я тебя хорошо запомнила. Это
ты вчера подходил к нам, я с подружкой сидела, сказал, что я
приходила к тебе ночью. Я не знала, что ты тут играешь. Хотел
познакомиться, да? - Она сделала непонятный жест рукой, вероятно
обозначающий, что она все понимает.
- Ты что пьяная?
- Так чуть-чуть, - словно это было достижение, произнесла она.
  Я сделал движение к выходу.
- Погоди, не уходи, - она вдруг как-то странно посмотрела на меня,
и я почувствовал ногти впивающиеся мне в кожу на руке.
- Мне пора, - сказал я освобождаясь.
- Ну и катись! - прошипела она и отошла в сторону.
  Я был свободен. Подойдя к двери, я оглянулся. Она сидела на
диванчике и, поджав губу, смотрела в пол.
  На улице было темно, и ветер гнал по лужам ершистую рябь.
Меня ждала Сильвия. Пора заканчивать с кошмарами, нужно что-то
настоящее, на что можно опереться. А настоящее было впереди, в
нескольких шагах. А может это было будущее. Страшно только, что
все так обыденно, обыкновенно. Чего-то не хватало, какой-то
значительности, какого-то намека. Хорошо бы что-нибудь... Цветы!
Как можно было забыть про цветы? Темная улица была пуста.
Только поскрипывали подвешенные между домами на длинных
тросах одинокие фонари. Днем здесь на каждом шагу продавали
цветы. От влажного ветра, скрипа и темноты стало не по себе и я
пошел быстрее. Начал сыпать противный мелкий дождик. За
каждым поворотом воображение рисовало лоток с цветами в
высоких металлических подставках. Но все было пусто и пустынно в
этой влажной темноте. Прохожих тоже не было, все попрятались от
дождя. Я болтался по улицам, пока не вымок и не выдохся
окончательно. Цветов не было нигде, словно их прекратили
выращивать или запретили продавать. Даже признаков присутствия
цветов в этом городе не осталось. Исчезли бумажные цветы из 
витрин магазинов, рисунки цветов с реклам и даже многочисленные
клумбы, проплывающие мимо меня, лишь матово отсвечивали
черной травой. Казалось, появись сейчас хоть один бутон, город
рухнет и перестанет существовать. Но бутон не появился и я,
отчаявшись, забился в автобус.
  Сильвия жила в новом районе, довольно далеко от центра. Выйдя
из автобуса, я попал в совершенно другую цивилизацию. Старый
город, к которому я привык, казалось вырос из земли сам, словно
диковинное растение, без помощи человека. Он жил своей
особенной внутренней жизнью, и дыхание его мог почувствовать
только вышедший из недр его. Здесь же на ровном пространстве
были расставлены одинаковые ровные дома, светившиеся
одинаковыми квадратными окнами. Я набрал воздуха и нырнул в
этот лабиринт.
  Наконец рука моя потянулась к звонку около обитой кожей двери.
Щелкнул замок, и из двери выплыла Сильвия, одетая в зеленое
вечернее платье.
- Здравствуй, - улыбнулась она.
  Я спрятал за спину пустые руки.
- Привет, ты извини, было поздно, нигде не мог найти цветов.
- Проходи, - пропустила она меня вперед.
  В комнате был накрыт стол и горели свечи. Все как я представлял,
даже странно. Может я все это выдумал? И два стула по разным 
сторонам стола, и бокалы, и шампанское! Не хватало только цветов,
которых я не смог купить.
- Ты извини, что я в таком виде, - сказал я - на улице дождь, а я без
зонта.
- Давай пиджак, я повешу сушиться.
  Я снял пиджак, отдал ей и сел к столу.
- Я не мог позвонить, - продолжал оправдываться я - не было
времени.
- Пустяки, - сказала она, возвращаясь из соседней комнаты. - Я
знала, что ты придешь.
- Как?
- А как я знаю, когда ты придешь в кафе?
- Не знаю.
- И я не знаю, просто чувствую.
  Я, с грехом пополам, откупорил шампанское и разлил в бокалы.
- За чувства! - напыщенно провозгласил я и поднял свой.
- За нас, - тихо произнесла она и звякнула стеклом.
  Время остановилось, и мы пили его вместе с глотками шампанского.
Смотрели друг на друга, молчали и казалось понимали, словно были
знакомы много лет. Хорошо бы сидеть так каждый вечер,
окунувшись в теплый покой и забыв о всех наваждениях. Пламя 
свечей слегка колыхалось и бросало дрожащие отсветы на стены
комнаты. Я коснулся ее руки, и тени предметов раздвоились в
зыбком свете.
- Ты дрожишь, - сказала она - выпей еще шампанского.
  Я отхлебнул из бокала, и горячие колючие шарики запрыгали у
меня в животе.
- Ты какой-то нервный последнее время. Что с тобой?
- Я не могу спать, - сказал я.
- Тебе помочь?
  Увидев в моих глазах ответ, она повела меня в спальню.
Зеленое платье было повержено на пол и мы, приникнув друг к
другу, опустились на кровать. Ладонь моя скользнула под остатки ее
одежды, в теплую влажную глубину. Она раскрылась, как цветок, и
пропустила меня. Губы натыкались на проросшие сквозь тонкую
ткань острые вершины сосков. Вдруг перекрытия из одежды
исчезли, бросив меня на раскаленную жаровню обнаженного тела.
От обоюдного ожога оно взвилось подо мной, и я увидел перед
глазами раскачивающиеся колокола. Стержень моих желаний был
зажат двумя пылающими жаром валами, медленно
раздвигающимися и проталкивающими его во влажную пропасть
между ними. Я уже срывался туда всплеском безумного напряжения
и вдруг застыл на краю - внизу, в подъезде, застучали каблуки. Они
поднимались по ступенькам выше и выше. Тело, сидящее сверху,
вдруг пронзило меня жутким склизким холодом, мертвые глаза 
закатились, голова качнулась и упала ко мне на грудь, окатив
ручейками мерзлящей слюны. Я закричал и сбросил с себя эту
гадость. Стук каблуков смолк, и я увидел сидящую на кровати
женщину. На этот раз она была без блузки, и вздернутые полушария
горделиво мерцали в тусклом свете. Я протянул руку и сильно сжал
упругую плоть. Тело вздрогнуло и исчезло. Я открыл глаза. Надо
мной склонилась Сильвия и трясла меня за плечи. "Ты что, ты что? Я
сделала тебе больно? Прости меня, прости!" Она нежно гладила
меня по груди, и я начал приходить в себя. Видимо в припадке я
сбросил ее с себя, и она подумала, что причинила мне боль. Я не стал
ее переубеждать, молча привлек к себе и, чувствуя  ее дыхание на
груди, уснул.
  Я лежал, уткнувшись носом в подушку, пахнувшую ее волосами.
Наверное было утро. Я боялся открыть глаза, не зная, кого увижу
рядом с собой. Протянутая в сторону рука, встретила холодную
простыню - никого не было. Увидев перед собой на кровати клочок
бумаги, я вздрогнул, ночное происшествие  снова напрыгнуло на
меня. Медленно я развернул записку, опасаясь увидеть там свой
почерк. "Ушла на работу. Дверь захлопнешь. Звони. Пока." Я даже не
слышал, как она встала. Мне стало не по себе. Как, после всего, что
произошло ночью, я осмелюсь набрать ее номер? Что я ей скажу?
Что женщина, преследовавшая меня по ночам, не была больше
моим воображением, она существовала и тянула меня к себе в
какой-то другой мир? Похоже я сам превращался в фантазию. Вдруг
странная догадка вонзилась мне в сердце - у меня теперь вообще не
может быть женщины., кроме нее. Я закрыл глаза. Надо было что-то
делать, как-то бороться. Но я не знал как и с кем. Медленно 
поднявшись с кровати, я натянул одежду и заходил по комнате.
Ровные, гладко выбеленные стены, ровные квадратные окна,
выходящие на улицу с такими же с такими же ровными
квадратными домами и окнами, создавали впечатление множества
каменных ячеек с замурованными в них жизнями. Я вдруг
почувствовал себя запертым, сжатым, скомканным этим маленьким
пространством, из которого, казалось, не было выхода. Надо было
бежать отсюда, но как только я приближался к двери, что-то не
позволяло мне уйти. Словно какой-то взгляд из вне перегораживал
дорогу. Я осмотрел комнату - не застеленная кровать, тумбочка с
настольной лампой, большое зеркало с моей растерянной
взъерошенной физиономией, плавающая в отражении фотография
на стене над моей головой. Я сделал шаг в сторону - мое отражение
и фотография исчезли. Фотография, видимо, висела в коридоре, и из
комнаты ее можно было видеть только в зеркале, с определенной
точки - от двери. Это была старая фотография. Старик и юноша в
старомодных костюмах и галстуках на фоне стоявшего на перроне
поезда. Старик сидел на чемодане, сложив руки на коленях. Юноша
стоял сзади, опустив руки на грудь старика. Седая борода спадала на
его ладони. Юноша смотрел на старика, а старик из-под белых
бровей смотрел прямо на меня. Что-то неопределенное вдруг
всплыло во мне, на миг оживив картинку. "Где я мог видеть это
лицо?" - мелькнула глупая мысль. Фотография была явно столетней
давности. Взгляд проводил меня до дверей. Я вышел на улицу с
ощущением его реальности на себе. Он отодвинул в сторону суету
спешившего в своем лабиринте утреннего города, превратив его в
игрушечный макет действительности. Я поспешил выкарабкаться из 
нагромождения каменных коробок, сдавливавших меня своими
острыми углами, и втиснулся в автобус. Необходимо было вдохнуть
воздух старого города, и я вышел на набережной реки. После
ночного дождя солнце блестело на влажных камнях. Радужные
кружева бензина покачивались на темной воде. То тут, то там со дна
выбегали суетливые пузырьки воздуха и лопались на поверхности.
Что-то потянуло меня подойти ближе. Легкая волна лизала края
моих ботинок. Как прикованный смотрел я на воду и чего-то ждал.
Холодная влага начала просачиваться сквозь подошву. Кажется
вечность прошла, пока ботинки наполнились до краев, а я все стоял,
впитывая странное ощущение приносимое сыростью и дрожью.
Какой-то всплеск вывел меня из оцепенения и я наконец заметил,
что совсем промок. Как во сне пошлепал я вдоль воды. За
поворотом, под облупившейся стеной замка, расположились
несколько мольбертов, из-за которых торчали обрезанные головы
художников. Я сел, прислонившись спиной к хрустящей стене, и стал
наблюдать за отражением действительности на ближайшем холсте.
Но действительность эта существовала, похоже, только в голове
художника, поскольку изображение было абсолютно не похоже на
вид открывающийся перед мольбертом. Какое-то жаркое марево
пятнами плавало по холсту. Откуда-то взялись мачты со свисавшими
с них веревками, песчаный берег, деревянный пирс, выдающийся в
море, зеленоватая вода.
  Кисть двинулась к краю пирса. Мне даже показалось, что я вижу,
стоявшую там женскую фигурку в длинном белом платье. Художник
сделал мазок, отошел на шаг, взглянул на картину и вдруг снял ее с
мольберта и отставил в сторону. Вместо только что рожденной 
жизни, передо мной предстал пустой подрамник. Женщина была
забыта, но она должна была быть там, она была там, и я подошел к
художнику.
- Простите, можно еще раз взглянуть на эту картину? - спросил я
его.
  Он, похоже, был польщен и, улыбнувшись, вернул картину на
мольберт.
- Вот, пожалуйста.
  Заметив мой взгляд поверх картины на ландшафт, он пояснил.
- Я не рисовал то, что вы видите. Вид дал мне только ощущение,
ассоциацию. Это место, - он показал на картину - где я был когда-то.
Это Крым. Очень красивые там места.
- А вы бы не могли бы нарисовать здесь женщину в белом платье,
таком, знаете, длинном, какие раньше носили, я бы купил ее у вас, -попросил я.
- Но она не закончена, я не могу брать денег за незаконченную
картину.
- Не имеет значения, - сказал я - только нарисуйте.
- Ну, если это так важно, - пожал плечами художник.
- Важно,- ответил я.
  Я совершенно не понимал, зачем мне эта картина, что я с ней буду
делать и хватит ли у меня денег, купить ее. Но я знал, что эта 
женщина должна быть там, иначе, что-то не совпадет, не
состыкуется, потеряется, умрет.
  Художник обмакнул кисть в белую краску. Я отвернулся.
- Готово, - через две минуты услышал я и обернулся. Она была
там. - Хотите шляпку наденем на нее? - улыбнулся художник.
- Нет, - с уверенностью сказал я - сколько я вам должен за нее?
- А сколько не жалко.
  Я отдал ему все оставшиеся деньги и, обнимая картину, пошел
домой сушиться.
  Натянув случайно оказавшийся под рукой шпагат между спинкой
кровати и батареей, я повесил на него мокрые носки и брюки. Влага
начала медленно скапливаться внизу и редкими каплями шлепаться
на пол. Я хотел было подстелить тряпку, но звук падающих капель
оживил комнату, и я взялся пристраивать картину. По цвету и
настроению картина неплохо подходила к моим полосатым обоям,
только я не мог никак подобрать нужное место. Она словно
отторгала мои стены. В трусах и босяком я слонялся по комнате и
примеривал кусочек другой жизни к своей. В одном месте, в углу,
где обои дали широкую трещину, картина вдруг нашла свое место.
Но, только я прислонил ее к стене, за моей спиной раздался шлепок -один из носков упал на пол. Оставив картину, я завязал носки узлами
и вернулся. Но место было потеряно. Как я не пытался, ничего не
получалось. Женщина в белом не желала жить в этой комнате и
делить ее со мной. Отнесу ее Вероне, она любит неподдельные 
вещи. К тому же надо помириться, кажется наговорил ей глупостей в
прошлый раз. Она наверное переживает. Я оделся, окинул взглядом
комнату, украшенную висящими на веревке узлами носков, взял
картину под мышку и выключил свет. Когда я закрывал дверь, обои
в углу, освещенные тусклым светом из коридора, шевельнулись,
словно от ветра. Или мне показалось.
  Я вертел трещетку на двери уже третий раз, а ответа все не было.
Верона, наверное, куда-то вышла. Я уже собрался уходить, как за
дверью послышались шаркающие шаги и щелкнул ключ. Волосы ее
были растрепаны, глаза озабоченно смотрели на меня. Из глубины
коридора выплыли острые запахи свежеиспеченного хлеба. Поверх
кофты на ней был старый залатанный фартук.
- Здравствуй, давно ждешь?
- Минут пять, я уж думал тебя дома нет.
- Извини завозилась на кухне. Там ничего не слышно. Заходи.
  Я шагнул в глубь полутемного коридора.
- Проходи, садись, я сейчас, уже заканчиваю.
  В комнате все было по-прежнему, словно заморожено, на своих
местах. Я стал прикидывать, куда можно будет повесить картину. В
комнате определенно не хватало места. Я поставил картину перед
собой. Краски на холсте сгустились, небо потеряло яркость, начало
темнеть, словно набежала туча и вот-вот посыплет дождь. А может
уже шел в темноте, изрыгая потоки воды на доски пирса. Волна 
между сваями шипела и клокотала. Женщина на краю так и стояла
под этими струями. Почему я не надел на нее шляпку?
  "А вот и я, хочешь попробовать?" - голос Вероны вывел меня из
оцепенения. Она протягивала мне ломоть свежего хлеба. Он пышно
дышал на сломе. С детства я помнил этот запах, казалось он родился
вместе со мной. Верона не любила резать хлеб. Она говорила, что
хлеб любит руки, а не нож. От нее я тоже приобрел привычку
отламывать куски. Я положил один в рот. Вкус был живителен, как
всегда. Мы посмотрели друг на друга.
- Я был неправ в прошлый раз, извини, - сказал я.
- Оставь, я не обиделась. Вероятно существуют вещи, которые ни
ты, ни я не можем знать до конца.
- Что ты имеешь ввиду?
- Не знаю, - пожала она плечами и показала на картину. - Откуда
это?
- Купил, - ответил я, - он рисовал ее при мне. Красиво, правда?
- Да, - отозвалась Верона, задумчиво разглядывая картину, - где-то
я уже видела нечто подобное.
- Тебе нравится?
- Нравится.
- Я принес ее тебе. Ты любишь такие вещи.
- Откуда ты знаешь? У меня никогда не было картин.
- Просто хотелось сделать тебе приятное, чтоб не сердилась.
- Ах ты, подхалим несчастный, - улыбнулась Верона - все ты врешь.
  Ты же знаешь, что я не могу на тебя обижаться.
- Короче найди ей место, а мне пора на работу, хорошо?
  Верона взяла картину в руки и снова пристально вгляделась в нее.
- Ладно, уговорил. Она мне что-то напоминает. Я определю ее
куда-нибудь. Надо только рамку хорошую сделать.
  На улице я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
Ощущение было пронзительно знакомым. Словно бег времени
прервался на мгновение, и меня захлестнул совершенно другой
поток. Я покрутил головой. Вечерело. Масса народу семенила
домой, обтекая меня со всех сторон. В бурном водовороте лиц
невозможно было выделить пару глаз, смотревших на меня.
  Весь день я выбрасывал из головы мысль о предстоящей встрече.
Теперь отступать было некогда - я приближался к ресторану. Как
подойти к ней, после вчерашнего? Она, видимо, что-то
почувствовала, раз начала сама. Я вспомнил ее сидящую на диване в
холле, уткнувшуюся взглядом в пол. А как она подошла ко мне!
Обыкновенная шлюшка. Но красная нитка от ее блузки до сих пор
завязана на моем пальце. Я толкнул стеклянную дверь и вошел в
пустой холл. Наши шестиструнные красавицы уже примостились на
сцене. Хорошо бы начать прямо сейчас, слиться с музыкой и забыть,
что существуешь.
  Компания лениво перебрасывалась словами в подсобке. Робик
массировал плечи закатившей к потолку глаза Илоне. Вадик в углу
возился со шнурами, бурча что-то себе под нос. На столе стояла
бутылка коньяка, коробка конфет и три кровавые розы. "С тебя
червонец, - пробурчал Вадик, не отрываясь от шнуров, - у Илоны
день рождения."
  Денег у меня не было, я все отдал за картину, но машинально
сунул руку в карман и вытащил какую-то бумажку. "Ушла на работу.
Дверь захлопнешь. Звони. Пока." Что-то словно толкнуло меня в
грудь. Теперь я точно знал, чьи глаза смотрели на меня сейчас на
улице. Старик с фотографии! Это был его взгляд из-под седых
бровей. А может я совсем спятил? " У меня сейчас нет денег, -пробормотал я - отдам с чаевых. Есть здесь где-нибудь телефон?"
  "Зайди в администраторскую,"- пробурчало из угла.
  Я набрал номер Сильвии. Нудные, как зубная боль, длинные
гудки, утекающие в пространство.
  В подсобке бутылка уже была открыта и золотистая жидкость
перекочевала в стаканы. По-видимому, ждали меня. "Выпьем за
нашу даму!"- провозгласил Робик. Дама похоже была уже
достаточно пьяна и смотрела на меня блестящими игривыми
глазами. Я выпил и поставил стакан на стол.
- Налей ему еще, Роб, - жалостливым голосом промяукала Илона,
продолжая смотреть на меня - у него травма, он не дозвонился до
нее.
  Я вздрогнул.
- Откуда ты знаешь?
  Она захохотала клокочущим басом.
- Звони в психушку! Роб, ты видел, что вчера с ней было? Она на
него весь вечер глазищи пялила, как рыба. То ручкой помашет, то
юбочку приподнимет - бери не хочу. А он ее отшил. Робик ты видел,
что с ней было? Психопатка. Еле угомонили.
  Сквозь туман я наконец сообразил, о чем речь.
- Где она?
- О! О! О! - защелкала языком Илона. - Я же говорю, звони в
психушку, не ошибешься!
  Я повернулся к выходу, но Вадик остановил меня. "Потом, - сказал
он и махнул Илоне - Вперед именинница!" Илона нехотя поднялась,
поправила волосы и пошла в зал. Я потащился вслед за ней на сцену.
Пальцы не слушались, и я сорвал первое вступление. Вадик
укоризненно посмотрел на меня, но ничего не сказал и начал
отсчитывать снова. Я чувствовал себя, как импотент рядом с
обнаженной женщиной. Я теребил струны, гладил их, тискал, но
проникнуть внутрь музыки, слиться с ней был не в силах. Столик у
окна белым пятном плавал перед глазами, пока какая-то компания
не запачкала его большими бирками на лацканах пиджаков. Она не
пришла. А я ведь боялся именно того, что она придет и будет весь
вечер обжигать меня своим взглядом. Но ее не было, и внутри
образовалась пропасть, вокруг которой можно было топтаться, 
заглядывать в манящую глубину, но провалиться навстречу себе не
дано.
  Я добренчал до конца, отставил в сторону раздраженную моим
пренебрежением гитару и опустился на ступеньки сцены.
Передо мной всплыли глаза Илоны. Она обхватила мое лицо
ладонями и прошептала: " Не расстраивайся, есть другие, - и ее
влажные губы прижались к моим, оставив легкий запах коньяка. - Не
удирай, я только сумку возьму."- сказала она, проведя коготками по
моей щеке, и пошла в подсобку. На ногах у нее были туфли лодочки.
Зал слегка поплыл у меня перед глазами. Она появилась, словно
никуда и не уходила, взяла меня за руку и вывела на улицу. У дверей
уже ждало такси. Куда мы ехали тяжело было разобрать в темноте, к
тому же она все время прижималась ко мне и ее горячие руки
шарили у меня под рубашкой. Только по звуку колес по булыжнику
было понятно, что мы в недрах старого города. Моя рука проникла
ей под юбку и в горячем угаре наткнулась на ребристый край
трусиков. Машина остановилась.
  Большая подъездная дверь пропустила нас внутрь. Свет фонарей с
улицы выхватил край плиточного пола с узором. Слегка скрипнув,
дверь гулко закрылась, прихлопнув остаток света. Илона щелкнула
выключателем, где-то наверху вспыхнул свет и тут же погас, похоже
лампы были разбиты. Только кнопка лифта цветилась воспаленным
глазом. Илона почему-то повела меня по лестнице, где мы
окунулись в холодную темноту. Ее горячая ладонь тянула меня
наверх, вслед за стуком каблуков. Я ощупывал ногами ступени, 
чтобы не упасть. Когда мы остановились перед дверью, эхо наших
шагов еще гулко витало между стен.В квадратный проем окна комнаты сыпался тусклый свет луны. Илона отсекла его шторой и зажгла мерцающий желтоватый абажур.
Она усадила меня в кресло рядом с большой кроватью, всунула мне
в руку бокал и уселась на длинный подлокотник. Мы молча
чокнулись. Это был коньяк. Желтоватое марево поплыло у меня
перед глазами, в нос пахнуло запахом копоти. В страшном ознобе я
почувствовал пальцы, теребящие застежку моих брюк. Возбуждение
вспыхнуло навстречу им, прорываясь через ткань. Пуговицы
расступились, и юркая рука жадно сжала мое взвившееся начало. Ее
голова возникла между моих ног, и я сжал ее руками. Влажное и
теплое окунуло меня в себя, вытягивая напряжение наружу. Оно
вдруг с криком вырвалось и холодной волной окатило мне колени.
Мои окоченевшие пальцы хлюпали по застывшей склизкой голове,
на в силах удержать ее. Она медленно сползла и стукнулась об пол.
Свет погас.
  Я очнулся от холода и тусклого желтого света, проникающего
между ресниц. Я снова закрыл глаза и старался припомнить, что
произошло. Опять какой-то сон! Где-то далеко, словно из-за стены
раздавалось бубнение голосов. Я прислушался. "Ну что ты сидишь? -говорила женщина - скажи ему. Он же не обращает на нас
внимания!" Я открыл слипшиеся глаза и проснулся окончательно.
Кресло, в котором я сидел, стояло в незнакомой комнате, штаны мои
были спущены до колен. Где-то за стеной продолжало бубнить
радио. Илона лежала на спине, раскинув руки по полу. Рядом 
валялся пустой бокал. Она явно что-то подмешала в коньяк. Я
натянул брюки и склонился над ней. На щеках у нее остались
засозшие белесые следы размазанной жидкости. Я расстегнул
пуговички блузки, и освобожденные полушария расплылись по
сторонам. Я положил на них дрожащие ладони и приблизил мягкие
зыбкие бугорки один к другому. Родинки рядом с соском не было.
Это была не она. Не она приходила ко мне по ночам. Я прикрыл
обнаженное тело накидкой с кресла и выбрался из квартиры.
Светало. Голова была раздроблена на сотни маленьких осколков,
каждый из которых пытался соображать самостоятельно. Старый
город вздыхал, потягивался и, похрустывая суставами, просыпался.
Первые всполохи утра высвечивали его морщины. По влажным
ущельям улиц я добрел до своего дома и опустился на ступени
подъезда, прижавшись спиной к спасительной стене. Предстоял еще
путь наверх. Там, в двери, меня ждала записка в конверте. Включив
свет, я плюхнулся на кровать и открыл письмо.
"Привет Эдик! Это Верона. Я ждала тебя и не дождалась. Я
вспомнила, где видела картину. которую ты принес. Она очень
похожа на фотографию, которую я тебе оставляю. Интересно было
бы поговорить с художником. Может существует еще одна такая
фотография. Зайди ко мне, пожалуйста, я хочу расспросить тебя о
нем . Как ты себя чувствуешь? Будь здоров. До встречи. Верона."
  Я достал из конверта старую черно-белую фотографию. То же
море, пирс и женщина в длинном белом платье на нем. Внизу
подпись. Крым 1915 -1917 год.
  Голова трещала, и я уже плохо соображал, что было вначале то ли
видение, по которому художник дорисовал женскую фигурку на
пирсе, то ли картина, то ли фотография. Я отбросил письмо и
фотографию на стол и провалился в черную яму сна.
  Она шла передо мной, держась за перила пирса. Взбешенная вода
клокотала под ногами. Дождь струями пробивал темноту ночи и
барабанной дробью падал на дерево настила. Я сжимал в руке что-то
длинное холодное и скользкое. Я видел только ее затылок
маячивший передо мной в сетке дождя. Я поднял руку и ударил. Она
вскрикнула и упала мне под ноги.
  Я открыл глаза. Видимо уже перевалило за полдень, и солнце
собиралось покидать комнату. Что-то я должен был сделать вчера.
Но остатки сна еще не рассеялись и витали надо мной , как призраки,
мешая сосредоточится. Медленно приподнявшись, я сел на кровати
и увидел фотографию на столе. Шум моря и запах мокрых досок
снова обрушились на меня, словно я стоял там, рядом с ней. Мой
палец нерешительно пополз по бумаге и коснулся ее. Лица
женщины почти не было видно, но мне казалось, что я и так знаю
его. Отложив фотографию, я снова перечитал письмо Вероны,
пододвинул конверт, посмотреть, нет ли чего-нибудь еще внутри. Из-под конверта выглянул отрывок бумаги. Я потянул за него. "Привет
от сумасшедшего." Он еще здесь? Почему я его не выбросил?
Господи, она же в психушке! Вот что я должен был сделать вчера! Я
схватил кусок хлеба и вытолкнул себя в колодец подъезда.
  Сочные зеленые листья, прожилками светившиеся в свете
заходящего солнца, покачиваясь на ветру, прикрывали 
покосившуюся табличку с надписью "Психиатрическая лечебница."
Узкое крыльцо с выщербленными каменными ступеньками
заканчивалось двустворчатой дверью, когда-то окрашенной в
непонятный теперь полу-коричневый цвет. "Что дальше? - подумал я
- я даже не знаю, как ее зовут." Я потянул за ручку - дверь
сопротивлялась и не хотела меня пускать. Тогда я толкнул ее - она
открылась во внутрь, выпустив наружу темноту коридора. Свет
захлопнулся за спиной, и темнота набросила на меня свои грязные
сети. Я прижался к шершавой стене и медленно, перебирая руками,
двинулся вперед. Жалко, что не было с собой спичек, хоть одной
спички. Где-то впереди, в конце темного тоннеля, маячил свет,
шелестели какие-то бумажки, и их шелест витал под потолком.
Темнота набросилась сзади и мяла, комкала, тянула обратно на свет.
Я сжался, закрыл глаза, но продолжал ползти, припадая к стене, пока
руки не уперлись в угол - поворот. Открыв глаза, я увидел перед
собой столик, освещенный маленькой скрюченной лампой, за
которым сидела темноволосая женщина в белом халате. Она
просматривала какие-то бумаги, что-то вычеркивала и складывала
их в стопку. Увидев меня, она отложила ручку. Я попытался
справиться с собой, но вид у меня, наверное, был настолько
странный, что когда я приблизился, она сразу спросила.
- У вас что-то случилось? Нужна помощь? Сейчас позову доктора.
- Нет, нет, - успокоил я ее, - просто там было темно, и я не мог.., не
смог, было плохо видно.
- Там есть выключатель на стене, - ответила она, продолжая
разглядывать меня. - У вас есть направление?
   Она явно не верила мне. Не хватало сейчас еще залететь в
психушку. А может мне здесь и место.
- Нет у меня никакого направления. Я пришел проведать одного
человека.
- Кого?
- Я не знаю, как ее зовут. Ее привезли вчера, нет, позавчера. Там
что-то случилось, в ресторане. Мне сказали, что ее отправили сюда. Я
просто не помню, как ее зовут, я был пьян.Она продолжала пялиться на меня, не предпринимая ничего. Еще немного и я стукну ее по голове и заткну рот этими бумагами.
- Пожалуйста, - пересилил я себя, - мне очень нужно ее видеть!
- Вы плохо выглядите, - наконец произнесла она - вам нужно
подлечиться.
- Спасибо, я знаю, - сказал я.
- У вас есть документы?
  Я протянул ей паспорт.
- Хорошо, я узнаю, можно ли ее увидеть, - сказала она и взялась за
телефон. - Алло, мне нужно третье отделение, да. Есть кто-нибудь из
докторов? Да, привет, это из приемного. У меня тут посетитель, хочет
видеть девушку, что привезли позавчера, помнишь после бардака в
ресторане. Как ее зовут? Да, правильно, Вика. Что? В самом деле?
Хорошо, я передам. 
  "Значит, Вика, - подумал я - теперь я знаю твое имя. "
- С ней нельзя сейчас встретиться, - сказала женщина, положив
трубку, - была попытка самоубийства. Она в невменяемом
состоянии.
- А можно посмотреть на нее?
  Черные глаза удивленно посмотрели на меня.
- Я же вам объясняю, она проходит курс лечения.
- Я только посмотрю и все. Мне очень надо. - Казалось было не пробиться
через эту стену, вдруг перегородившую течение времени. - Я люблю
ее.
- Что вы мне голову морочите! - взорвалась женщина, хлопнув
ладонями по столу. - Вы даже имя ее не знаете!
- Теперь знаю, - пробормотал я и инстинктивно почему-то
протянул к ней дрожащую руку ладонью вниз, словно для удара.
Ее лицо дрогнуло. Наверное я выглядел совсем невменяемым.
- Хорошо. Только посмотреть. Это в другом здании. Пройдете
здесь по коридору, там будет проход. Третье отделение. Я позвоню,
чтобы вам разрешили.
- Спасибо, - поблагодарил я.
  Лампы коридора проплывали у меня над головой. Лента
истертого линолеума, бежавшая под ноги, довела меня до
стеклянной двери, из-за которой слышался шум и гомон голосов. 
Вокруг засновали люди, обутые в тапочки, ботинки, кеды, туфли.
Подойдя к какому-то человеку в белом халате, я спросил, как пройти
в третье отделение. Там белокурая девушка сказала, что ей звонили
и подвела меня к двери, закрытой поперечными жалюзями.
Девушка потянула за шнурок, жалюзи слегка раздвинулись, и за
прозрачным пластмассовым окном, предстала пустая комната,
освещенная флюрисцентной лампой. Сквозь узкую щель я увидел
ее. Она стояла в углу, прижавшись лицом к стене. Блеклая рубашка с
длинными рукавами открывала ее худые ноги. Она не шевелилась.
- Так и стоит часами, - прошептала стоявшая рядом со мной
девушка. - А вы - родственник?
- Да, - ответил я - родственник. А можно ее позвать?
- Бесполезно. Пробовали уже. Да и стекло не пропускает звук.
- А войти?
- Пока запрещено. Только врач может.
  Я просунул руку в щель между жалюзями и постучал по стеклу. Она не
шевелилась. Я засунул руку в карман в поисках чего-нибудь твердого
- карманы были пусты.
- Есть у вас что-нибудь твердое? - спросил я у девушки.
- Что вы собираетесь делать? - испуганно спросила она , странно
стрельнув на меня глазами. Еще одна приняла меня за психа.
- Я только хочу постучать, - успокоил я ее.
- Да нету у меня ничего, - она продолжала подозрительно
разглядывать меня, утопив руки в карманы халата. Я стал
осматривать помещение в надежде натолкнуться на что-нибудь
подходящее. Она не знала, что делать, топталась на месте и не
спускала с меня глаз. Я чувствовал ее взгляд на затылке. "Сейчас
позовет санитаров," - мелькнуло у меня в голове. "Знаете что,
возьмите вот это," - произнесла она, заставив меня обернуться. Она
держала в пальцах монету. "Подойдет?" Я взял у нее металлический
круглешок и хотел постучать, но почему-то провел им по шершавому
стеклу вдоль щели в жалюзях. Раздался странный скребущий звук
железа по поверхности и вдруг я увидел перед собой в щели широко
раскрытые темные глаза. Увидев меня она, похоже вскрикнула,
отпрянула назад и забилась в угол на полу, поджав острые коленки к
груди. Ее глаза стреляли в мою сторону, а губы что-то трепетали
шепотом. Вдруг перед глазами упал мрак, и комната с
взъерошенной фигуркой в углу исчезла. Жалюзи закрылись. Я
просунул руку, пытаясь раздвинуть их снова, но девушка в халате
резко остановила меня. "Все, хватит! Вы и так ее напугали!" Я не
собирался уходить и продолжал просовывать пальцы в жалюзи. Мне
нужно было видеть ее! Пальцы в волнении не слушались, и я
порезался в кровь. Не обращая внимания, я продолжал курочить
жалюзи. Она сидела там в углу, такая маленькая, хрупкая и
несчастная. Только я мог помочь ей, только я мог понять. Только она
могла помочь мне. Девушка в халате, увидев кровь, чокнулась
окончательно и закричала: "Уходите сейчас же, слышите, или я
позову санитаров! Вы больной!"- Она бросилась к своему столу. Где-то в дальнем закаулке мозга сработал тормоз, и я отошел к двери. 
"Сама ты больная!" - бросил я ей и пошел к выходу. "И не приходите
больше!" - услышал я в спину. Мимо меня сновали какие-то люди в
потертых фланелевых халатах, каких-то штопанных штанах и
полосатых рубахах. Я нес взгляд темных глаз, прорываясь через
толпу. Гомон голосов, шарканье обуви по бетонному полу
истачивали, вытягивали из меня крупинки видения. Защищая его, я
выбрался наружу.
  "Как хорошо, что ты пришел!" - встретила меня Верона без своего
обычного вопроса и засеменила по коридору. Она явно была
взволнована. Интересно, куда она повесила картину. В комнате было
непривычно светло. Одеяло, закрывавшее окно было повержено, и
оттуда лился солнечный след. Предметы, словно хамелионы
поменяли окраску, подстраиваясь к новым условиям жизни. Картина
стояла на стуле, где я обычно сидел и была слегка повернута к окну,
чтобы рассматривать ее с дивана. Теперь я понял причину рассеяния
мрака. "Садись, садись," - усадила она меня на диван и пристроилась
рядом. От нее пахло свежим хлебом.
-Ты только посмотри, - указала она на картину, - точная копия
фотографии. Ты принес ее?
- Нет, осталась дома.
- Неважно. Я уверена, что тот, кто рисовал картину, видел
фотографию. Я всегда думала, что существует только один
экземпляр. Если была еще копия, то она могла принадлежать только
одному человеку, или его потомкам. Но этот человек не мог... у него
не могло быть потомков. Неужели.., о, Господи! - ее взволнованное 
лицо все время было обращено к картине, и я видел строгий строгий
профиль на фоне окна. Когда я вслед за ней обратился к картине, в
душе начали шевелиться какие-то тени, словно краски оживали и
превращались в едва уловимые звуки плещущихся волн и витающие
запахи влаги и ветра.
- Ты слышишь? - толкнула меня Верона в бок - О чем ты думаешь?
Я говорю, что хочу поговорить с этим художником. Где ты его видел?
- На реке, возле крепости. Зачем тебе?
- Как это зачем? Собирайся, пошли. Может быть сегодня он тоже
там. - она начала метаться по комнате в поисках одежды. - Как там
на улице? Ничего, если я надену кофточку? Он должен знать, он
должен знать! -  в волнении бормотала она.
  Я вернулся к картине. Белое платье, всколыхнутое ветром, играло
в солнечных лучах из окна. Я видел ее глаза, слегка прищуренные от
солнца и зовущие. Я...
- Ты идешь или нет! - Верона стояла у дверей, одетая в зеленую
кофточку с большими перламутровыми пуговицами, готовая к
выходу.
- Нет, - ответил я, не отрываясь от картины.
- Но.., - опешила она - я же не найду его без тебя.
- Он ничего не знает.
- То есть как, ведь он...
- Это я привел сюда эту женщину.
- Ты? Ничего не понимаю. Ты рисовал эту картину?
- Нет, рисовал он. Но там был только пейзаж, море, пирс, жара. Я
сказал, что если он нарисует на этом месте женщину в белом платье,
я куплю у него картину. Мне вдруг показалось, что она должна там
быть. Он еще спросил не надеть ли на нее шляпку. Она была бы ей
очень к лицу, но, по-моему, она забыла ее дома. - Я говорил все это
продолжая смотреть на картину, и вдруг услышал: "О, Господи!" И
обернувшись, увидел, как Верона мягко оседает на пол. Я бросился к
ней, поднял и посадил на диван. По щекам ее катились слезы, она
всхлипывала и продолжала выдыхать свое "О, Господи!" Я никогда
не видел ее такой. Не зная, что делать, я гладил ее по седой голове,
пытаясь успокоить. "Что с тобой?" Она вздрагивала от моих
прикосновений. "Все будет хорошо, успокойся". Мои слова звучали
настолько коряво, что царапали мне рот, но ничего другого я сделать
не мог. Она постепенно пришла в себя и вытерла слезы. "Что
случились?" - еще раз глухо спросил я. Она молча встала, опершись
руками о диван, прошла к полке с книгами и вытащила оттуда какой-то листок. "На, читай!"
  Это был пожелтевший листок бумаги, видимо
письмо или часть письма. Ровный полукруглый почерк со старыми
буквами писал:
  "Первым делом по приезду мы спустились к морю. Здесь стоит
ужасная жара. Однако природа настолько замечательная, что
забываешь обо всем. Около моря, на пирсе, мы увидели фотографа с
треногой в большой соломенной шляпе. Он был очень смешной и
сказал, что я ему очень нравлюсь, сыпал комплементами и все
приглашал сделать снимок. Спутник мой отказался и я позировала 
одна. Фотограф поставил меня лицом к солнцу, и мне все время
приходилось щурить глаза. Я пожалела, что забыла свою шляпку в
гостинице. В конце концов карточка получилась неплохая. Посылаю
ее тебе. Как там моя девочка? Поцелуй ее за меня. Твоя непутевая
сестра. Май 1917 года."
  В голове кружилось и вертелось, строчки письма подпрыгивали
перед глазами, сменяясь картинками суетившегося на пирсе
человека с треногой. Стало жарко, невыносимо жарко. Видения
засасывали меня в пронизывающее марево. Действительность
расплывалась, раздваивалась, и я цеплялся за нее всеми силами,
призвав на помощь знакомую комнату, предметы, Верону,
сидевшую рядом и родной запах свежего хлеба, окутавший ее.
- Я не мог видеть эту фотографию раньше? - вдруг осенило меня -Ведь она все время была здесь, дома. Верона вздрогнула на мой голос, по-моему она тоже была в
трансе, и только отрицательно покачала головой.
- Это было в бумагах сестры моей матери, я сама-то видела
их только один раз, после ее смерти. Просто было тяжело
раскрывать их. Там есть еще письма, я только не знаю от кого.
Просто в это была вложена фотография.
- Нет, - остановил я ее - не надо.., не сейчас, когда я уйду.
Полные слез глаза обратились ко мне. Она понимала что-то, чего я
не понимал, и не договаривала, а у меня не было сил спросить.
После долгого молчания она погладила меня по плечу. "Ладно иди,
мне нужно побыть одной. Иди, иди, не бойся за меня", - она вытерла
слезы. Я вышел. Надо было успокоиться. Случилось что-то
особенное, иначе Верона не реагировала бы так странно. Я-то думал,
что все кончилось. Нет, кончится все, похоже, комнатой за толстым
стеклом с жалюзями. Туда я больше не пойду, они и так
подозревают, что я не в себе. Правильно подозревают. Куда бежать
от всего этого? Не помня себя, я залез в автобус. Туда, где все
одинаково, в мир квадратов и прямых углов.
  Я стоял перед дверью Сильвии в надежде спрятаться за ней от
всех моих наваждений. Палец уже надавил на звонок, по полу
зазвучали ее шаги и вдруг я снова, как тогда на улице, почувствовал
на себе пристальный взгляд из-под седых бровей. Опять началось...
Захотелось броситься назад, бежать сквозь город, плюхнуться
ничком на истертый коврик, в колодце у дверей Вероны и забыть,
забыть обо всем. Щелкнул замок и Сильвия раскрыла мне свои
объятия. "Почему тебя так долго не было? Я ждала. Ты не звонил!"
Обнимая ее и целуя мягкую щеку, я поднял глаза. Он смотрел на
меня со стены и брови его вздрагивали. Я зарылся лицом в
пахнущую свежестью шею и зашептал: " Спаси меня, мне плохо, я
устал." Она отстранилась. Вид у меня был наверное
соответствующий, потому что она поверила. А, поверив, засуетилась.
Посадила меня за стол и зазвенела сервантом.
- На, выпей.
- Что это?
- Коньяк.
- Нет, только не это! - я вытащил из кармана таблетки Вероны.
- Что это?
- Снотворное. Мне нужно поспать. Дай мне воды, пожалуйста.
- Что-нибудь случилось? Скажи мне.
- Нет, нет, ничего, просто долго не спал. Ничего не поможет.
Принеси воды, пожалуйста.   
  Она опять убежала. Я украдкой посмотрел не видно ли отсюда
висевшей в прихожей фотографии.
- Пей, пожалуйста.
- Можно я посплю у тебя?
- Конечно, какой разговор. Пошли в спальню.
  Я залез под одеяло ее широкой кровати, как в берлогу. Она
поцеловала меня и собралась уходить.
- Посиди со мной, пожалуйста. Хотя бы пока не усну. - Она села
рядом. Рука моя скользнула под юбку и сжала дрогнувшее бедро. -Если кто-нибудь придет, я сплю, - пробормотал я.
- Кто придет? - услышал я издалека.
- Дед Пихто, - попытался улыбнуться я и поплыл, цепляясь за ее
горячую плоть, как за якорь.
  Когда я открыл глаза, в комнате замер полумрак. Легкое дыхание
Сильвии касалось моего плеча. Странно, мне казалось, что я все еще
держусь за ее ногу. Осторожно я отодвинул одеяло и встал. Серая
тишина, как пыль, осела на комнату, скрадывая реальность и 
оставляя тяжелую вязкую пустоту, липким холодным сгустком
засевшую у меня в груди. Она не пришла. Я раздвинул шторы.
Светало. Каменные коробки начинали просыпаться. Из
полуобморочного состояния рождались первые звуки. Я смотрел,
как мир, отбросив все ненужное, начинается заново. И только мы
тащим за собой веревки со старым бельем, которые играют нами
потом, как марионетками. Что-то оборвалось, и она не пришла. Я
был свободен. Свободен и опустошен, как пепелище.
  Старик с фотографии смотрел на меня, словно желая что-то
сказать. Даже в полумраке я видел его глаза под нависшими
бровями. Поезд уже подали, а он все сидит и чего-то ждет.
Прощальная фотография. " Не мог уехать, не оставив мне своего
изображения," - с улыбкой подумал я и вздрогнул от внезапного
прикосновения. Она прижалась ко мне сзади ласковым теплым
телом и обняла за шею. "Почему ты встал? Еще так рано. Пошли
досыпать,"- она взяла меня за руку и, шлепая босыми ногами,
потянула за собой в спальню.
  Я проснулся от теребившего нос запаха свежего кофе. Шторы
были раскрыты, и комната наполнена светом. Я оделся и зашел на
кухню. Сильвия сидела за маленьким столиком у окна с чашечкой в
руках. "Я не хотела тебя будить, - улыбнулась она - ты так сладко
спал. Хочешь кофе?" Я кивнул. "Иди умойся, там есть новая зубная
щетка."
  Играющий бликами, черный пахучий напиток ждал моего
прихода.
- Скажи, - начал я неуверенно, - кто это там на фотографии?
- На той, что ты пялился ночью? Это мой прадед. Матвей. Я тебе не
рассказывала?
- Нет.
- Это семейная история.
- Я где-то видел это лицо.
- Он здесь давно висит.
- Нет, не у тебя.
- Как ты мог видеть? - засмеялась она. - Он умер чуть не сто лет
назад. А может чуть меньше, я, правда не помню точно когда.
- Не знаю, может есть еще фотографии.
- Это единственное, что от него осталось, остальное только
рассказы. Кстати из-за этой фотографии он чуть не опоздал на поезд.
Чашка дрогнула в моей руке и звякнула о блюдце.
- Хочешь еще?
  Я пробормотал что-то невнятное, обозначающее согласие. Она
забрала чашку, повернулась ко мне спиной и продолжала болтать.
- Он обязательно хотел сфотографироваться перед отъездом.
Поезд должен был уже отходить, послали за фотографом, фотографа
не было. Все суетились, просили начальника задержать поезд. Дед
Матвей отказывался ехать не сфотографировавшись. Начальник 
отказывался задерживать поезд. Наконец, насколько я знаю, он
успел чуть ли не на ходу залезть в вагон. В семье рассказывали, что
он всегда был слегка странный. - Она поставила кофе на стол и села
напротив. - Вдруг приспичило ему ехать в Палестину. Он был
верующим. Потом что-то произошло, я не знаю что, он разуверился
или считал, что разуверился или усомнился. Мне мама рассказывала
каждый раз по-разному. Короче, он решил ехать в Иерусалим
восстанавливать свою веру. На фотографии как раз его отъезд.
Ничего не осталось, ни писем, ни конвертов, только эта карточка. Она
несколько раз терялась, пропадала, потом откуда-то появлялась
снова. Она перешла мне от родителей вместе с историей, которую я
слышала с детства. Я ее увеличила и повесила на стену. Ты почему не
пьешь? Остыл уже.
  Я поднял чашку и выпил одним глотком.
- Мне пора на работу, - сказала она, вставая. - Выйдешь со мной?
- Да.
- Проходя мимо фотографии, мы оба инстинктивно
приостановились.
- Пошли, - дернула она меня, - а то мне начинает казаться, что он
интересует тебя здесь больше, чем я.
- Я бы хотел спросить его.
- Ты, по-моему, уже пытался ночью, - засмеялась она и толкнула
меня к двери. У нее было хорошее настроение. - Так что же ты хотел 
от него? - спросила она, когда мы вышли. - Может я могу помочь? Я
все-таки родственница.
  Я промолчал. Что я хотел спросить у него? Вопрос крутился вокруг
меня и не давался, а может я просто боялся его и не подпускал. За
окном автобуса проплывали высокие разлинованные, как по
линейке, дома, мелькала зелень. "Почему она не пришла ночью?"-крутилось у меня в голове.  Сильвия сидела, склонив голову мне на
плечо. "Мне выходить", - прошептал я, встал и направился к двери.
"Позвони", - сделала она мне знак. Я кивнул и выскочил через
шипящие гармошки.
  В дверь под покосившейся вывеской "Психиатрическая
лечебница" больше заходить не хотелось, и я двинулся вдоль
досчатого забора, искать обходной путь. Ботинки чавкали по жиже,
скопившейся в канавках, и скоро ноги почувствовали проникающий
холод. Я трогал шершавые необработанные доски в надежде
обнаружить проход. В щели были видны какие-то фигуры, гуляющие
по вытоптанной траве. Полянка была похожа на заброшенный
стадион. На другом конце поля я заметил маленькую фигурку,
сидевшую на земле спиной к забору. Ее выпустили на улицу?
Мои хлюпающие шаги побежали впереди меня. Я следил за ней сквозь
мелькающие просветы между досками, зарябившими пространство.
Только бы она не ушла. Наконец забор перестал кружиться вокруг
меня и замер, переводя дыхание. Она сидела спиной ко мне, уткнув
голову в колени и не двигаясь. "Вика," - тихо позвал я. Она подняла
голову. "Вика, я здесь!" Она повернулась, всматриваясь в
пространство. "Я около забора".
- Кто ты?
- Ты меня знаешь, мы встречались, подойди, я хочу тебе что-то
сказать.
  Она медленно поднялась и осторожно приблизилась. В щели
передо мной возник ее глаз и часть лица.
- Узнаешь меня?
- Да, - тихо выдохнула она - ты пришел меня убить.
- Вика, подожди, я найду проход, я пролезу к тебе!
  Она в ужасе смотрела на меня.
- Ты пришел меня убить, - снова прошептала она, попятилась от
забора и опустилась на землю, обхватив голову руками.
- Да нет же, совсем нет! - закричал я, дергая проклятые доски, -Подожди, я найду проход и приду к тебе! Только не уходи!
  Она сидела и не двигалась. Я снова побежал вдоль забора.
Наконец одна из досок поддалась и, скрипнув на гвоздях,
отодвинулась в сторону. Я пролез в узкое отверстие. Здесь все
заросло бурьяном. Ржавые железные сетки от старых кроватей,
наваленные в кучу, преграждали дорогу. Они стучали, скрипели и
гремели пока я, царапая пальцы, пробирался через них.
Она сидела в той же позе. Я положил ей руку на плечо. Она
вздрогнула, но не пошевелилась.
- Я готова, ты можешь начинать. Только помогать я тебе не буду. Я
пыталась сама, не получилась. Я сел рядом.
- Почему ты думаешь..?
- Меня все убивают. В детдоме, куда моя добрая мама меня
подкинула, меня убивали каждую ночь. Я не спала месяцами. Я
устала, давай быстрей, пока никого нет. Найди какую-нибудь
железяку, вон их сколько - она кивнула на свалку кроватей.
  Я не знал, что говорить, как объяснить, она явно была не в себе.
- Ты помнишь свою мать?
- Нет, - покачала она головой - я, наверное, была совсем
маленькая. Помню только странный запах. Я от него блюю. Может
это ее запах. А так, сплошные воспитательницы, воспитатели,
грязными руками под юбку. Хорошо, что ты пришел, - она вдруг
положила голову мне на плечо. - Я ждала тебя. Я давно хочу
умереть. Никогда не видела этот сон до конца. Как только умрешь,
просыпаешься, и вся эта гадость начинается сначала.
- Я не собираюсь тебя убивать! Я давно ищу тебя, ты мне снишься.
Она повернулась, подняла на меня глаза и улыбнулась странной
улыбкой.
- Не заговаривай мне зубы.
- Да нет же, неужели ты меня не помнишь? Ты подходила ко мне в
ресторане.
- В ресторане..? - повторила она, похоже возвращаясь к
действительности. Черные глаза загорелись в возбуждении. - Ты
принес мне травку?
- Нет, - опешил я. - Я же объясняю, ты мне снишься!
  Она вдруг захохотала не своим голосом.
- Ты что думаешь, если я со всеми сплю, так и тебе обломится? Так
и скажи, трахнуть хотел на природе. Нет..? Вот принесешь травки,
тогда поговорим. А теперь катись отсюда!
- Но.., - еще пытался что-то промямлить я.
- Катись, я сказала, а то санитаров позову, они тебе быстро яйца
оторвут.
  Во мне все кипело. Я пробирался сквозь нагромождение железа, а
глаза мои искали что-нибудь потяжелее, стукнуть ее по голове.
Неужели я опять ошибся? А может стоит войти в двери с табличкой, и
пусть они проверят, что со мной. Внутри меня все перекосилось и
рухнуло, загородив обломками дорогу к показавшемуся уже выходу.
Уже не было сил искать новый и я побрел по знакомому тоннелю,
заранее зная, что буду ходить по кругу.
  Не включая свет, я опустился на один из стульев. Комната
выжидала, обступив меня полосатыми стенами. Кто-то шаркая, шел
по коридору. На миг шаги стихли, и раздался стук в дверь.
- Открыто! - сказал я и увидел силуэт, стоявший в проеме.
- Почему сидишь без света? - спросил он голосом Вероны.
- А какая разница? - ответил я.
  Щелкнул выключатель, и стены отпрыгнули от меня. Верона
подошла и села на стул рядом. Похоже чувствовала она себя не
лучше моего. Лестница далась ей нелегко.
- Знаешь, - начала она отдышавшись - после твоего ухода я все
время плачу. Пыталась печь хлеб - ничего не получается. Вся эта
история меня так всколыхнула. А сегодня я ездила на старую теткину
дачу и нашла вот это - она протянула мне шкатулку с какими-то
листками.
- Это касается ее? - кивнул я на фотографию женщины в белом на
столе.
- Да.
Я взял первый листочек, написанный тем же, уже знакомым
почерком.
  " Дорогая сестра! Дни здесь стоят изумительные. Мы сняли
маленький домик в одну комнатку прямо на берегу моря. Очень
уютная комната с голубыми полосатыми обоями и большим окном в
сад. Ночью свет луны падает прямо в окно.
  Вот только Володя после свадьбы стал очень ревнив. А я не
люблю, когда за мной следят. Я уже начинаю думать, правильно ли я
вышла за него. Он не дает мне даже приближаться к мужчинам.
Иногда мне хочется сделать ему на зло. Как там моя маленькая 
дочурка? Хватает ли у кормилицы молока? Поцелуй ее за меня. Я
думаю, если все так пойдет, я здесь долго не выдержу и вернусь. До
свидания. Твоя сестра. Июнь 1917."
  Я оторвался от письма. Верона выжидающе смотрела на меня.
- Ну? - спросила она.
- Что? - не понял я.
- Ничего, - словно огорчившись, пробормотала она - читай дальше.
  Второй лист был весь в складках и изломах, словно его мяли, а
потом разглаживали. Верхняя часть была оборвана, поэтому, начиналось письмо с полуслова, другим размащистым мелким почерком.

  "... общаем Вам, что Ваша сестра Екатерина была убита вчера
ночью своим мужем Владимиром на пирсе, недалеко от их дома. По
показаниям экспертизы удар был нанесен тяжелым металлическим
предметом в голову сзади. Виновный задержан и сознался. По его
словам, он застал ее с другим мужчиной, что следствием пока не
доказано. Дело передано в суд . Подпись ( неразборчиво). 3 июля
1917 года."
  В глазах Вероны стояли слезы. Какая-то смута металась у меня
внутри, не находя ни выхода, ни оправдания.
- Кто это? - спросил я.
- Моя мать, - выдохнула она и закрыла лицо руками.
  Я обнял ее и прижал к себе, чего не делал уже очень давно. Она
всхлипывала у меня на груди и понемногу успокаивалась.
- А этот Володя, твой отец?
- Нет, мама вышла за него после моего рождения, - Верона
внимательно посмотрела на меня. - Я думаю, что ты...
- Что?
- Что для тебя это тоже будет важно.
- Конечно, - подтвердил я - смотри, там еще что-то есть.
Я потянулся к коробочке и достал фотографию, лежавшую лицом
вниз. Перевернув ее, я окаменел. Мне захотелось закричать, но
горло схватил спазм. С мутной фотографии на меня смотрела
молодая женщина.
- Это же.., - пробормотал я, с трудом выдавливая слова - ее я
видел в подъезде около твоей двери... Это же моя.., моя мама.
Верона крепко прижалась ко мне и прошептала.
- Эта моя мама.
- Как же..?
- Не знаю.
  Перед глазами завертелись полосатые обои, женщина в белом
платье, лицо в подъезде, лицо в щели забора. Я понял, что если не
сдвинусь с места, то свихнусь умом.
- Пойдем, - сказал я ей - тебе надо отдохнуть, я тебя провожу. А
хочешь, оставайся у меня.
- Нет, нет, - засуетилась она - домой.
  Она начала собирать листочки в шкатулку и потянулась за
фотографией на столе.
- Оставь ее мне, - вдруг неожиданно для себя попросил я - у тебя
есть картина. Ну, хотя бы на время.
  Она прижала женщину в белом платье к груди, потом медленно
опустила на стол и побрела к двери. Я поспешил под успокаивающую
сень подъезда.
  Я сидел, забившись в угол подсобки, на ящике со шнурами. После
того, как Илона, взбивая прическу, перед зеркалом, бросила
невзначай в мою сторону: "Шлюшка твоя притащилась, наверное
сбежала из психушки." - мир перевернулся. Я не мог сдержать
прорывающуюся через изнутри дрожь. Перерыв заканчивался, и
нужно было вылезать из этой берлоги. Темный тоннель, ведущий в
зал, завершался возвышавшимся эшафотом сцены. Я провел рукой
по шершавой стене и поднялся по ступенькам. Зал был полон. Они
все что-то хотели от меня. Кричали, махали руками, давили друг
друга, прорываясь ко мне. Глаза вылезали из орбит от бешенства.
Один из них взобрался на сцену и направился ко мне. Я закрыл лицо 
руками. Зал замер. Я почувствовал легкий толчок в бок, попятился,
чтобы не упасть и открыл глаза. Он стоял спиной ко мне и что-то
говорил в микрофон. Меня пробирал холодный пот, рубашка
взмокла и противно прилипла к спине.
  Она стояла позади толпы и , вытягивая шею, смотрела на сцену,
временами приподнимаясь на носочки, что бы лучше видеть. Мужик
на сцене кончил говорить, зал закричал, захлопал в ладоши. Откуда-то появился Вадик, пожал мужику руку и вручил ему какую-то
игрушку. "Так вот почему его не было на перерыве, - вспомнил я -конкурс." Однако всплывший из глубины мутный холодный страх все
еще держал меня за горло, не отпуская и засасывая в свои черные
водовороты. Мужик спустился со сцены и, помахивая игрушкой,
пошел через зал. Ладонь Вадика исцеляющим прикосновением
легла мне на плечо. "Начинаем". Я наклонился за гитарой и влез в ее
ремень, как в спасательный круг. Первый аккорд, как глоток
воздуха, вернул меня к жизни и покачивая на волнах легатто, повлек
к спасительному берегу. Почувствовав под ногами твердую почву, я
взглянул в зал. Площадка перед сценой была пуста. Все разбрелись
по своим местам. Она сидела за столиком в углу. Рядом с ней лежала
игрушка, полученная в приз. Она улыбалась своему спутнику,
строила ему глазки, а он просто пожирал ее взглядом. Они,
пошатываясь, выползли танцевать и прилипли друг к другу. Он мял
пальцами ее ягодицы и целовал в губы. Они топтались на месте, не
слыша музыки. В промежутках между поцелуями она увидела меня,
махнула рукой и снова присосалась к нему. Если бы было поменьше
народу, они улеглись бы прямо на полу перед сценой. Страшная
обида раскаленным стержнем вонзилась мне в спину. Обида за 
бессонные ночи, идиотские фантазии, придурочные поиски. Огонь
разгорался, опаляя сквозь пальцы дымящиеся фитили струн. По
стенам мелькали извивающиеся тени дергающихся частей тел,
заслонявших пространство. Надрывным воем взвыл последний
аккорд погребенный взрывом ударника. Все было кончено. От нее
осталась только игрушка , уткнувшаяся носом в покореженный моей
ненавистью стол. Я оставил гитару, бросился к нему, сжал мягкое
существо в руке и рванулся к выходу.
  Темнота, разжиженная тусклым светом фонарей, сомкнула
влажные объятия. Я пошел вдоль машин, приткнувшихся к обочине,
заглядывая в темные глазницы стекол. Череда уснувших
полированных чудовищ привела меня к зеленой стене парка. Ветер
слегка шелестел листьями. Сквозь этот шорох из глубины
пробивались какие-то звуки. Между ветвей аккуратно
подстриженных молодых деревьев я увидел две распластанные на
траве фигуры. Оттуда доносились едва различимые звуки. В глубине
белевших в темноте, разбросанных в стороны ног, под вздернутой
юбкой копошилась копна волос. Ее руки прижимали эту голову к
себе, словно старались протолкнуть ее внутрь. Он перевернул ее на
четвереньки, отбросил подол на спину, оголив два белых полушария
и , спустив штаны, встал на колени позади нее. Она слегка охнула и
завздыхала в такт толчкам. Руки не держали, подламывались, она
падала и терлась лицом о траву. Ее дыхание гремело у меня в ушах,
рука судорожно шарила в темноте под деревом  в поисках чего-нибудь тяжелого, а вторая до боли сжимала мягкое призовое существо.
  Он вдруг отодвинулся, она повернулась и уткнулась лицом ему
между ног. Вместе с шелестом травы ветер донес чавкающие звуки.
Склизкая вонючая жидкость заструилась у меня по спине. Рука
нащупала длинный железный предмет. Парень застонал, обмяк и
откинулся на траву. Она отсела и, вытерев рот ладонью, стала
проталкивать непослушные ноги в трусы. Натянув штаны, он
потрепал ее по голове и наклонился поцеловать. Она что-то сказала
ему на ухо. "Сумасшедшая!" - бросил он ей, оттолкнул на траву и
пошел в сторону вереницы машин. Она медленно перевернулась на
четвереньки и пошатываясь подошла к ближайшему дереву. Духота
душила меня, ладони противно липли, я вытер их о штаны, вышел
из-за кустов и приблизился. Она стояла спиной ко мне, опершись
рукой о ствол дерева. Далекий фонарь, словно луна, осенял ее
бледным мерцающим светом. Ветер слегка шевелил волосы на
затылке. На меня вдруг налетел шум ветра, грохот налетавшей
волны, скрип стонущего дерева. Железо жгло руку. "Удар был
нанесен тяжелым железным предметом", - мелькнуло у меня в
голове, и я вдруг вспомнил наш разговор за забором психушки. Я
глубоко вздохнул, перебарывая желание вложить всю свою горечь и
обиду в хлесткий удар, и громко, сдерживая дрожь, произнес,
показавшимся мне чужим голосом.
-Ты забыла свой приз!
  Она резко повернулась. Испуганные, ничего не соображающие
глаза с ужасом смотрели на меня. Я бросил ей игрушку и поднял
железную палку. Она схватила игрушку и детским жестом прижала
ее к груди.
- Ты пришел меня убить?
- Ты готова?
  Она дрожащей рукой одернула юбку и, прижавшись к дереву
лицом, подставила мне затылок. Надо было спешить, ее парень
каждую секунду мог вернуться.
- Не здесь, - сказал я. - Иди.
  Она, покачиваясь, медленно побрела впереди меня. Затылок ее,
подсвеченный фонарями, маячил передо мной.
- Куда мы идем? - слабым голосом спросила она.
- На место, - ответил я, стараясь не выдать себя.
  Ночные улицы, распрямлялись перед нами, нависая карнизами
домов. Темным проломом в тоннеле предстала подъездная дверь.
"Сюда", - сказал я. Она с трудом пихнула дверь, вошла и,
пробормотав: "я больше не могу," повалилась на пол. Я тряс ее за
плечи - бесполезно, она была невменяема. Я взвалил ее на плечо и
стал подниматься по ступенькам. Ее голова болталась у меня за
спиной. Тяжело дыша, я добрался до комнаты, положил ее на кровать и
включил свет. Она вдруг зашевелилась и открыла глаза. "Где я? -произнесла она, озираясь невидящим взглядом. - Мне плохо. Опять
этот запах." Она вдруг наклонилась, и поток едкой рвоты
выплеснулся из нее на пол. Я едва успел отскочить и схватить ее за
плечи, чтобы не упала. "Подожди, потерпи, я сейчас принесу что-нибудь," - успокоил я ее. "Я больше не могу," - пролепетала она. Я
понесся в ванную и схватил первый попавшийся тазик. Она сидела 
скрючившись пополам. Приподняв ее голову, я подставил тазик.
"Теперь давай." Ее всю скрутило и вонючая жидкость шлепнулась на
донышко. Я держал ее голову над наполнявшимся жидкостью
тазом, пока из ее нутра не перестали доноситься рыкающие звуки,
уже не приносившие с собой ничего. Она тупо смотрела перед собой
и пыталась сплюнуть то, что осталось во рту, размазывая эту гадость
по лицу. Я опустил ее на кровать и, скользя по вонючему полу, пошел
выносить тазик в туалет. Там меня самого чуть не стошнило.
Я вытер пол, намочил чистое полотенце и вытер ей лицо. На
кровать с одежды посыпались обрывки травы. Она спала, слегка
всхлипывая носом.. Медленно, чтобы ее не разбудить, я стал
расстегивать пуговицы блузки. Тело мое всколыхнулось. Словно в
продолжение ночных кошмаров, дрожащей рукой, я раздвинул
ткань. Рядом с припухшим выпуклым соском темнела маленькая
родинка. Я стянул юбку, оставив ее в одних трусиках и лег рядом,
обжигаясь о ее тело. Ее запах закружил мне голову, и кровать начала
медленно погружаться в темную пучину.
  Я проснулся от холода и звуков капающей воды за окном.
Приподнявшись, я увидел ее стоящей перед столом, с фотографией
женщины в белом платье в руках. Я тихо встал и шагнул к ней.
Только бы она не исчезла, не испарилась, как во сне. Протянув руки,
я коснулся пальцами ее плеч. Жаркий вихрь закружился вокруг нас,
закручивая в спираль обжигающее марево. Она вздрогнула,
повернулась, и испепеляющий ураган принес ко мне ее глаза.
Жаждущими пересохшими губами я приник к ее губам. Стены
задрожали и начали рушиться, разрывая в клочья полосатые обои. 
Комната перекосилась, и мы покатились по полу, прижимаясь друг к
другу. Под градом бушевавших глыб я почувствовал, как тело
проникает в тело, соединяясь в одно целое, обращающееся в запах,
ветер, шипящую волну, выплескивающуюся на окровавленные
доски и соленым потоком падающую в мучительную расщелину
бесконечности.Неуловимый дурманящий запах проник в меня изнутри, словно
воспоминание. Пространство заполнили звуки капающей воды. Я
лежал на полу, уткнувшись лицом в ее ноги.
- Ты проснулся? - услышал я, прижавшись к ним, снова и снова
вдыхая круживший голову аромат. - Ты мне ноги сломаешь, -засмеялась она.
Я разжал объятия, и ноги исчезли. Мы сидели на полу и смотрели
друг на друга. Я поднял руку и показал ей палец с завязанной на нем
ниткой.
- Что это?
- Нитка с твоей блузки.
- Сумасшедший.
- От сумасшедшей слышу.
- Мне пора идти.
- Куда?
- В больницу. Я сбежала через твою дыру. Они будут искать.- Она
застегнула блузку, скрыв под тканью кошмары моих ночей.
- Мне очень много нужно тебе сказать.
- Мне тоже.
  Она стояла в дверях и обводила взглядом комнату с полосатыми
обоями.
- Теперь-то ты веришь? - спросил я.
- Не знаю, - улыбнулась она. - мне надо идти.
  Я прижал к себе выплывшее из снов наваждение.
- Ты вернешься, - прошептал я ей на ухо.
- Почему?
- Потому что у тебя другого пути нет.