Невозможность изменений и опасности мобилизации

Воспоминания о несостоявшейся «модернизации»
 

Некоторое время назад, в годы временно сохранявшего президентское кресло Д.Медведева, стал весьма популярен концепт «модернизации» и – даже применительно к политической сфере. Отечественные обществоведы, по старой советской привычке с энтузиазмом бросились трактовать начальственное слово и «развивать» очередную перспективную (в плане публикаций и диссертаций) теорию.
Потом, также быстро про российскую «модернизацию» стали забывать, особенно в связи с украинскими событиями, которые на несколько месяцев затмили собой всё остальное. Есть много оснований полагать, что слова о «модернизации» были очередным «пи-ар ходом», за которым не скрывалось каких-либо действительно серьезных намерений, что-то вроде риторического «свобода лучше, чем несвобода». Но можно и отвлечься от конкретных обстоятельств появления слов о модернизации и рассмотреть модернизационную проблематику не как лозунг, а как действительно важную проблему, которая имеет давнюю теоретическую историю, и которая, несмотря на порой пренебрежительную критику  до сих пор сохраняет с вою актуальность .
В ставших уже классическими западных разработках модернизация не сводится только к совершенствованию техники, но включает в себя совершенствование всех сторон жизни, в том числе и политику. В свою очередь политическое развитие понимается как демократизация. В качестве предпосылок и условий модернизации называются урбанизация, повышение уровня образования, распространение универсальных и рациональных ценностей и т.д. в различных вариациях. Но помимо этого Карл Дойч связывал модернизацию с тем, что он называл «мобилизацией». «Социальная мобилизация – это то, что происходит с большим количеством людей в ареалах, переживающих модернизацию, т.е. там, где вводятся и в значительных масштабах принимаются развитые, нетрадиционные практики в сферах культуры, технологии и экономической жизни. Следовательно, она не тождественна процессу модернизации в целом, но охватывает один из его основных аспектов, или, лучше сказать, повторяющийся кластер его последствий» [1, с. 116].
Конечно, было бы наивным сегодня применять эти давние разработки один к одному, но ход мысли одного из ведущих политологов прошлого столетия выглядит очень интересным. В наших условиях, несмотря на массу факторов, которые, по случаю, уместно называть демодернизационными (как известные шаги российского правительства в области науки и образования и т.п.) предпосылки для политической модернизации в РФ остаются  актуальными. По уровню культурного развития Россия вполне (была) способна на модернизацию – это не бывшая африканская колония. Но препятствия для модернизации носят субъективный, политических характер, имеющий корни в экономической заинтересованности господствующих групп в сохранении нынешнего положения, которое можно назвать «неозастоем». Властвующая элита современной РФ всеми силами стремится не допустить массовой мобилизации населения, особенно, его, наиболее «креативных» слоев, с целью недопущения изменения статус-кво. Верно и обратное: сами по себе предпосылки модернизации не реализуются без активности социальных и политических акторов, без массового изменения отношений в разнообразных кластерах – от политики до культуры.
Мы говорим здесь о региональных аспектах российской модернизации, но сейчас надо понимать, что сами по себе они не могут проявиться без изменения ситуации на общероссийском уровне. С начала нулевых годов региональные политики не способны на активные самостоятельные действия, по крайней мере, в существующем правовом поле. Поэтому, когда мы видим, как на улице провинциального города толпа полицейских охраняет одиночного пикетчика, а попытка устроить митинг воспринимается наподобие землетрясения, то, разумеется, это является отражением нынешней московской ситуации. То есть на федеральном уровне политические институты упростились до того, что не могут длительное время выдерживать ситуации политической конкуренции и т.п. (Такое уже было в нашей стране в период тоталитарной диктатуры и застоя, который при попытке реформ обернулся «геополитической катастрофой»). Естественным следствием подобного положения сейчас является стремление властей атомизировать общество, снизить уровень его мобилизации. Это не только и столько политика «суверенной демократии», «борьбы с экстремизмом» и переключение внимание россиян с нечестных выборов и проделок «жуликов и воров» на «геополитику» и «происки американского империализма». Такая политика имеет естественное экономическое основание, когда самостоятельный бизнес вести очень трудно, а получать большую прибыль возможно лишь в связи с государственно-коррупционной «вертикалью». Не может в таких условиях формироваться и устойчивый и независимый средний класс – помимо отсутствия институциональных условий для более-менее честной конкуренции и единых правовых стандартов. На такое положение работает создание помех развитию науки и образованию, когда сверхбюрократизация этих сфер, постоянно ужесточающиеся, да к тому же, постоянно меняющиеся правила гиперрегулирования , ведут к подрыву основ существования данных институтов. К слову сказать, наиболее болезненные и разрушительные последствия таких подходов относятся именно к региональным учреждениям науки и образования, которые с трудом приходят в себя, и порой и не могут восстановиться после очередного приступа «реформ».
Но своя логика в проводимом курсе присутствует. Состояние социальных институтов надо привести к проводимому политическому курсу. А институциональная деградация уже, в свою очередь, заставляет предотвращать малейшие проявления недовольства и реального массового объедения, и делать это все более жестко. С.Хантингтон еще более полувека назад предупреждал: «Если мыслить политическое развитие как заключающее в себе мобилизацию людей в политику, то нужно также принять во внимании, возможность того, что может произойти откат развития вспять (…) и люди будут из политики демобилизованы. Может произойти структурная дифференциация, но возможна и структурная гомогенизация. Национальный распад – не менее возможный феномен, чем национальная интеграция»  [2, с. 152].  Операцию политической демобилизация осуществить гораздо легче, чем снизить, скажем, уровень культуры. Понижение интеллектуального уровня телепередач или ЕГЭизация дадут результаты не сразу, а вот последствия отмены избрания губернаторов и  выхолащивание института выборов вообще сказываются очень быстро. Таким образом, укрепляется существующий политический порядок и достигается чаемая многими Стабильность. Но остается вопрос о перспективах этой ситуации. Но остается вопрос о перспективах  ситуации, в которой перемешиваются институциональная деградация и культурное одичание. Что это будет за «политическая культура»?
Здесь уместно заметить, что можно трактовать перипетии российской федеральной и региональной политики последних десятилетий в других терминах и с другой  оценкой. Хочется лишь обратить внимание, что если начинают говорить о модернизационной парадигме, то уместно помнить, что в ней «сложность рождает стабильность». И – наоборот. Критиковать старую теорию легко и некоторым авторам (особенно демонстрирующим приверженность ценностям «традиционного общества»), несомненно, приятно. Но если стать на точку зрения сторонников теории модернизации, то нельзя не видеть опасности для таких ценностей, как Порядок и Стабильность на всех уровнях,  в том, что,  в упростившейся системе политически они сосредоточены в фигуре национального лидера, в экономической сфере – в ценах на углеводороды, а в культурной – в интенсивности телепропаганды.
Противоречивые следствия из такого положения также понятны. Ослабевшие институты не выдержат реальных противоречий, если они вырвутся наружу; следовательно, этот момент надо оттягивать всеми доступными способами. С другой стороны и сторонники демократии должны ясно отдавать себе отчет в том, что в таких условиях демократизация приведет не к немедленному торжеству либеральных свобод и демократических принципов, а к новому варианту «катастройки» – интенсивной, длительной, с непредсказуемыми последствиями. Так что, как говорится,  «и хочется, и колется».
Здравый смысл обывателя также открывает ему подобную перспективу. Так что, несмотря на широко распространенное недовольство существующим положение, россияне не спешат «модернизироваться» (что невозможно без массовой мобилизации). Любопытно сравнить нынешнее положение с ситуацией уже упоминавшейся перестройки. Ведь тогда миллионы советских людей резко изменили и свой образ мысли, и свой образ действий. Но четверть века назад, помимо резкого ухудшения материального уровня и уровня безопасности, сыграл свою роль и идеологический шок, т.н. «гласность». Сейчас последний фактор может иметь лишь локальное воздействие. И нельзя все списывать на «телевизор». Информация в интернете вполне доступна, но разоблачения и критика не вызывают широкого отклика, не приводят к значительному подъему протестных действий. Протест по политическим мотивам в современной России обречен  на неудачу, что и показал крах выступлений «болотных хипстеров» в 2011 – 2012 гг. Массовая протестная мобилизация возможна лишь как реакция на резкое ухудшение материального положения или какой-нибудь другой сверхординарный внешний вызов (сейчас заговорили о влиянии украинского кризиса, но может быть и что-то иное). В случае подобного сценария деградирующие российские институты адекватно не смогут среагировать в режиме «вызов-и-ответ».
Актуальным сегодня является вопрос о том, а можно ли «спустить ситуацию» на тормозах, подготовиться к возможному кризису и т.д. В политической плоскости стремление «подстелить соломки» кажется нереальным. В этой связи уместно посмотреть на предпринимаемые в последнее время меры. Так «возвращение» губернаторских выборов не означает возврата к политической конкуренции и, следовательно, поиску вариантов ответа на проблемы того или иного субъекта федерации. Аналогичным образом «возвращение» к выборам по одномандатным округам на выборах в Думу, казалось бы, даёт возможность населению регионов выбрать своего депутата для продвижения региональных интересов. Но при существующей практике, это, скорее всего, будет решаться не населением, а опять-таки администрациями или, в лучшем случае, позволит разыграть предвыборный спектакль со скандалами, с политтехнологами и т.д., но  без реальных политических возможностей. Последние реально и существенно сокращаются на муниципальном уровне, а ведь выборы мэров были одними из немногих островков плюрализма в последнее время. Но сейчас, скорее всего, не будет и их.
В то же время, отказ от реального, хотя и очень болезненного выстраивания политических институтов, в том числе на уровне регионов, привел к существенному сокращению экономических, политических и иных возможностей губернаторского корпуса (а также его отбора) для реагирование на ситуацию в условиях вероятного обострения кризиса или гипотетического ослабления центральной власти.  Те, кто контролирует сейчас российскую политическую систему, просто не могут (в силу императива собственного сохранения, комфорта власти и доступа к сверхдоходам) пойти на усложнение системы. Без структурной же дифференциации возможности системной адаптации будут только понижаться. В этой связи не кажется невероятным и сценарий распада страны, кошмар которого вроде бы отступил после преодоления наиболее вопиющих явлений, характерных для отношений Центр – регионы в «лихие девяностые». Не будем опять ничего выдумывать, а воспользуемся темами, которые стали весьма популярны в последние годы – об «агентах влияния», «пятой колонне» и т.п. Разумеется, в мире есть силы, которые желали бы ослабления России и в перспективе её распада. На кого они, при случае,  могут опереться внутри страны? Для теоретика модернизации ответ на такой вопрос не представляет особых сложностей: «В высокоразвитой политической системе политические организации обладают самостоятельностью, которой в менее развитых системах у них нет. В какой-то мере они изолируются от влияния неполитических групп и процедур. В менее развитых политических системах они в высокой степени уязвимы перед внешними влияниями… Политические организации и процедуры, которые уязвимы для идущих изнутри общества неполитических влияний, также обычно уязвимы и перед влияниями, идущими извне общества. В них легко просачиваются агенты, группы и идеи из других политических систем» [2, с. 160-161]. Нынешние квазиполитические акторы, привыкшие к командам сверху и разнообразным спонсорам, во многом автономным от населения, лишенного реальной возможности выбора, они -  в силу своей природы просто неспособны в критической ситуации осознать, выразить и защитить общий интерес, как общегосударственный, так и общенациональный. (Не говоря уже о том, что   коррумпированный чиновник или политик  является идеальным объектом для вербовки неприятелем). Наиболее вероятная линия поведения для них в сложной ситуации – это спасаться самим и искать частную выгоду. Поэтому, для нынешних региональных квазиэлит в случае ослабления собственного государства будут весьма привлекательными другие полюса притяжения: исламский, китайский, финно-угорский, натовский – какой угодно! Это уже имело место в ельцинский период, подспудно существует сейчас (особенно в мусульманских регионах) и вполне может повториться вновь с более разрушительными последствиями для государства российского. Ведь осознание общего интереса не выстраивается само по себе, только как результат пропаганды и президентских указов. «Способность к сознанию политических институтов – это способность к созданию общественных интересов»  [2, с. 172]. Столь же верно и обратное.




Список использованной литературы

1. Дойч К.В. Социальная мобилизация и политическое развитие // Концепция модернизации в зарубежной социально-политической теории 1950-1960 гг. М.: ИНИОН РАН. 2012.
2. Хантингтон С.Ф.  Политическое развитие и политический упадок // Концепция модернизации в зарубежной социально-политической теории 1950-1960 гг. М.: ИНИОН РАН. 2012.