Останься в памяти моей

       Красная коленкоровая тетрадь, слегка затёртая по краям,  многое может рассказать. Открываю её…
За ней  человеческие судьбы … таинственная связь душ мёртвых  и живых. Молодой, застенчивый  Юрий Самарин рассказывает в письмах о событиях студенческой   жизни…

Декабрь 1839 года
Москва. Воскресенье накануне Рождества.
          Вчера  случайно встретился с Варенькой Оболенской, какая прекрасная особа! Вспоминали, как в прошлом году у них на Солянке  спорили о жизни. «Да здравствует настоящая жизнь! Вот что отделяет нас от царства мёртвых. Свобода!», – восторженно восклицал Мишель, и огоньки его глаз озорно  вспыхивали.  Можно подумать рецепт  жизни готов. Интересный…  человек этот Лермонтов. А  строки: «На жизнь надеяться, страшась, Живу, как камень, меж камней…»  Это о царстве мёртвых что ли?  Но ведь и у живых одно и то же. 
Настоящая жизнь, как мне представляется, – нечто спаянное из единства внутреннего и внешнего, единства по благодати господней. А Варенька не понимает этого.
Жизнь…Многое тогда и мне было непонятно.  Спорили об отрыве от народа, о причинах роковых событий для страны. «Представьте,  человек и действительность,- говорил профессор Каченовский.– Человек создан для действительности. Лучше или хуже будет она – это дело рук  и ума человека». «Да-да.  Варвара Сергеевна Оболенская, лучшая книга для ума  Гегеля. Читайте Гегеля!» … Что это я? Барышням не нужны такие книги.
Маленькая комнатка с голубыми обоями, наполненная таинственной тишиной, озарилась неяркими лучами зимнего солнца. «Тысячу раз прав Аксаков,  показатель  развития общества у Шеллинга – жизнь нации, народа.  Среди бумаг лежал свежий номер  «Отечественных записок», издаваемых   Краевским (московская молодёжь просто зачитывается им),    письмо от   Константина  Аксакова. Что-то родственное находил он  в общении с Аксаковым, вместе решили готовиться к магистерскому экзамену по русской словесности, должны одолеть   труды Озерова и  Княжнина, увлеклись философией Гегеля.
    Студенческая жизнь была наполнена своими прелестями: известные умы профессорской элиты - Михаил Каченовский, некогда бывший ректором Московского университета, Dr. D.Pellegrino(так именовал себя профессор римской словесности и древности Дмитрий Крюков) и любимый на первом курсе  Степан Петрович Шевырёв, литературные салоны, барышни, книги, что ещё нужно подающему надежды студенту. Однако,  нужно непременно написать Аксакову.

Январь 1840 года
« Любезнейший Константин Сергеевич, я был вчера вечером у Павлова…»
     Следует немного рассказать о высоких материях, которыми были заняты умы просвещённых москвичей. Николай Филиппович Павлов и его жена Каролина Карловна были известны в литературной среде, некогда сын крепостного, достигший головокружительных высот и в литературе   и в светской жизни, он сумел без труда войти в круг московского общества.  Приемы, обеды, литературные чтения, а чаще всего все были без ума от лёгкого романтизма  супруги его Каролины Яниш, одной из богатейших дам России. Известны они по большей части литературными талантами: Николай Филиппович своими повестями, жена его – переводами с немецкого и французского. Сколько незабываемых мгновений принесли эти вечера молодому Самарину. Но в этот раз важнее всего было встретиться там с профессором  Крюковым, накануне в разговоре о предстоящем магистерском экзамене  профессор был неумолим, не хочет спрашивать из Гегеля….
 Да, ещё Гоголь. Впрочем, все мы тогда увлекались Гоголем. Приехаваший недавно из Рима, он восторженно рассказывал о своих прогулках к палаццо Поли, там  он читал «Мертвые души» Зинаиде Волконской и ее гостям. Любимые пейзажи. «В Италии небо удивительного лазурного оттенка!  Солнце какое-то особенное. Величественные аллеи,   соединяющие  Альбано и Кастель-Гондольеро, Испанская лестница, незабываемые базилики и ужины в  Лепре».  Аксаков много рассказывал о Гоголе. Что за талант! Нужно обязательно с ним  познакомиться поближе. Грустно, однако, бывает, когда размышляешь о жизни и смерти. В молодые годы следует ли об этом думать!?
  Но  эти мысли, по мнению Аксакова, тревожили и Гоголя: смерть  молодого графа Вильегорского, умершего в Риме двадцати трех лет  на его руках. Знакомство с художником  А. А. Ивановым, автором знаменитой картины «Явление Христа народу». Древние развалины Рима. Всё навеяно Смертью. Грустно…
 
Апрель 1840 года
Москва. Суббота накануне  Светлого Христова Воскресенья
«Любезнейший Аксаков, я готов нынче ночью идти под вашим покровительством в соборы и на площадь, куда вам рассудиться вести меня…»
     Вчера опять спорили с Аксаковом о Гегеле.  Как это у него: «Если ты можешь пожелать, чтобы какой-либо закон стал всеобщим законом среди людей, и если ты считаешь его законом для самого себя – согласно такой максиме ты и должен поступать». Замечательно сказано, но папенька почему-то не разделяет этого утверждения.  Советовал ему почитать! Ну что вы думаете: возмущения не было предела. А как вам эта мысль:  «Бог является бесконечным только потому, что он установил для себя ограничение – конечность – и преодолел его». Нечто подобное мне встречалось в Библии.  Да, да,  грехопадение  необходимо на пути к истинной благодати. 
       Но хватит предаваться философствованию. Праздник Светлого Воскресенья Христова завтра. Куда интересно поведёт меня Аксаков?
В Кремль, конечно. Успенский собор,   вечерняя служба, переполненный  народом храм.  Крестный ход…  Чудное, величественное зрелище!

Май-июнь1840 года
Москва. Раздумья о диссертации
«Любезнейший К.А! Вчера просидел битых два часа вдвоём с Каролиной Карловной… »
     Каролина Карловна встретила меня комплиментами  о моей бурной деятельности. Но что  такого я сделал?  С удовольствие прочитал «Арабески» Гоголя. Как тебе это? «Что за сюртук у Константина Сергеевича!   Славный полотняный сюртук,  словно нарочно сшитый для лежания на спине». Гоголь просто чудо! 
Надо заметить, что  фразы из Гоголя беспрестанно встречались в речи молодых людей.   Дочитал «Камень веры». Пять томов богословских сочинений Феофановых. Скажу тебе серьёзно,  воскресает во мне живая, нетерпеливая мысль, когда-то давно почившая.
 Смешно? Страшно — не предвижу   конца моему коснению. Отказаться от  света и баллов и,  помолясь Богу, засесть! «А завтра у Мещёрских бал, завтра черные глаза К—ой.  Ничего, ничего! Молчанье»...
         А теперь о другом. В 20  верстах от Москвы по Можайской дороге есть другой мир. Скорее  всего, образ жизни. Встаёшь поздно, одеваешься лениво. Выходишь без галстука в поле и лежишь на спине до обеда. Признаюсь, я  всегда очень доволен занятием встречать и провожать  тучи. Нет лучшего средства забыть и место, и время, и все заботы, которые так скучны.
«Любезнейший Константин Сергеевич! Поезжайте в деревню, повезите с собою побольше книг, но ради Бога, не трогайте их! Лежите на спине».

 9,  май 1840 года
  На именинном обеде у Гоголя.
***
Девичье поле у М.П. Погодина.
В  день именин Гоголь  захотел угостить обедом всех своих приятелей и знакомых.  Было прохладно, но никто и не замечал этого. На обеде был весь цвет просвещённой молодёжи: А. И. Тургенев, князь П. А. Вяземский, М. Ф. Орлов, М. А. Дмитриев, Загоскин и  конечно, Лермонтов.
Обед был веселый и шумный, но Гоголь хотя был также весел, но как-то озабочен. После обеда все разбрелись по саду маленькими кружками.  Лермонтов восторженно читал наизусть «Мцыри».
 «Старик, я слышал много раз, что ты меня от смерти спас. Зачем? Угрюм и одинок грозой оторванный листок…». Глаза его блестели, он торжествовал. Это было прекрасно!
Потом все собрались в беседку, где Гоголь собственноручно, с особенным старанием приготовлял жженку. Он любил брать на себя приготовление этого напитка, причем говаривал много очень забавных шуток. Вечером приехали к имениннику пить чай несколько дам: А. П. Елагина, К. А. Свербеева, К.М. Хомякова и Черткова.
***
Из дневника. События 1840 года (запись 1841).
 «Это было после году дуэли его   с Барантом.  Лермонтов был очень весел.
Он узнал меня, обрадовался; мы разговорились про Гагарина; тут он читал свои стихи -Бой мальчика с барсом (Мцыри).  Ему понравился Хомяков.  Помню его суждения о Петербургу и петербургских женщинах. Лермонтов сделал на всех самое  приятное впечатление. Ко мне он охотно обращался в своих  разговорах и звал  к себе. Два или три вчера мы провели у Павловых и у Свербеевых. Лермонтов угадал меня. Я не скрывался. Помню последний вечер у Павловых. К нему приставала К.К.П.(Каролина Карловна Павлова). Он уехал грустный. Ночь была сырая. Мы простились на крыльце».

19,  Июль 1840 года
Подмосковное имение Ясенево
    К князю    Ивану Сергеевичу Гагарину.
«C'est aujourd'hui le 1 9 juillet, mon cher ami, j'irai passer la journee de demain a lassenewo…»
 Опять  о Лермонтове.  «Я часто видел Лермонтова за все время его пребывания в Москве». Таким удручённым  его ещё никто не видел. Что ж, возможно, недавняя дуэль с Барантом и вся это  ненужная волокита последних месяцев в Петербурге наложили свой отпечаток на его чело.  Однако  вскоре всё образовалась: и вновь  рассказывали друг другу о событиях дня, болтали обо всем и все обсуждали с полнейшей непринужденностью и свободой. «Через Москву потянулась вся плеяда 16-ти, направляющаяся на юг».
Немного о Гагариных.   Вспоминается  один маленький  эпизод из жизни.
1837 год.  Париж.  Туда приехали  родные - князья Гагарины.  Это было весёлое время: дети проводили вместе все праздники, посещали театры. Отношения были очень тёплыми и задушевными.   Маменька часто рассказывала об этом.
И вновь Лермонтов.
Знаешь, «первые минуты присутствие этого человека (Лермонтова)  было мне неприятно; я чувствовал, что он очень проницателен и читает в моем уме, но в то же время я понимал, что сила эта имела причиною одно лишь простое любопытство». 
 Представь себе, всегда невозмутим и наблюдателен, как артистично он произнёс:
Мое свершится разрушенье
В чужой, неведомой стране…
Какие мрачные предчувствия его тревожили в тот момент? Всё это осталось для меня тайной…. Он говорил мне о своей будущности, о своих литературных проектах, и среди всего этого он проронил о своей скорой кончине несколько слов, которые я принял за обычную шутку с его стороны.
    «Мне очень жаль, что знакомство наше не продолжалось дольше. Я думаю, что между им и мною могли бы установиться отношения, которые помогли бы мне постичь многое».

Ноябрь 1840 года
Москва. Салон Свербеевых
«Любезный Аксаков,  вчера у Свербеевых дело зашло о Шиллере…»
     Главное дело, которое занимало студенческую молодёжь, - споры… словесные баталии.
У Дмитрия Николаевича и Екатерины Александровны Свербеевых на оживлённые беседы собирались и западники, и славянофилы. Было много споров.  Как жаль, что тебя не было там….
    Одно скажу, зашёл спор: можно ли молиться богу  Гегеля. Профессор Крюков  сразил Шевырёва.   Дмитриев  вздумал в споре философские  приводить тексты. В общем, дошёл до личностей. Мне предстояло сразиться с Орловым. 
   Так вот, кто же такой  Орлов: Михаил Федорович  Орлов, флигель-адъютант, генерал-майор, один из славных деятелей 1812 года, подписавшийся в 1814 году под  капитуляцию Парижа,  находился в опале за связь с декабристами.
Так вот, Орлов излагал  свою странную систему. Мы не понимали его.Я проиграл.

3, август  1841 года
Москва.
К князю    Ивану Сергеевичу Гагарину.
«Je vous ecris,cher ami, sous I'impression douloureuse de la nouvelle …»
      «Пишу вам, мой друг, под тяжким впечатлением только что полученного мною известия. Лермонтов убит Мартыновым на дуэли на Кавказе. Подробности ужасны. Он выстрелил в воздух, а противник убил его, стрелял почти в упор. Эта смерть после смерти Пушкина, Грибоедова и других наводит на очень грустные размышления. Смерть Пушкина вызвала Лермонтова из неизвестности, и Лермонтов, в большинстве своих произведений, был отголоском Пушкина, но уже среди нового, лучшего поколения.
       Он унес с собою более чем надежды. После своего романа «Герой нашего времени» он очутился в долгу пред современниками, и этот нравственный долг никто теперь не может за него уплатить. Только ему самому возможно было бы в этом оправдаться. А теперь у очень многих он оставляет за собою тяжелое и неутешительное впечатление, тогда как творчество его еще далеко не вполне расцвело. Очень мало людей поняли, что его роман указывал на переходную эпоху в его творчестве, и для этих людей дальнейшее направление этого творчества представляло вопрос высшего интереса.
      Я лично тотчас же почувствовал большую пустоту. Я мало знал Лермонтова, но он, казалось, чувствовал ко мне дружбу. Это был один из тех людей, с которыми я любил встречаться, окидывая взором окружающих меня. Он «присутствовал» в моих мыслях, в моих трудах; его одобрение радовало меня. Он представлял для меня лишний интерес в жизни. Во время его последнего проезда через Москву мы очень часто встречались. Я никогда не забуду нашего последнего свидания, за полчаса до его отъезда. Прощаясь со мной, он оставил мне стихи, его последнее творение. Все это восстает у меня в памяти с поразительною ясностью. Он сидел на том самом месте, на котором я вам теперь пишу.
      Я был последний, который пожал ему руку в Москве.
      Собираются печатать его посмертные произведения. Мы снова увидим его имя там, где любили его отыскивать, снова прочтем еще несколько новых вдохновенных творений, всегда искренних, но, как все последние его поэтические вещи, конечно, грустных и вызывающих особенно скорбное чувство при воспоминании, что родник иссяк».

Послесловие
 Старая  коленкоровая тетрадь – последний вестник событий. За её страницами минуты жизни целого поколения молодых людей, самых известных в России, нетленная память о них живых, откровения, пришедшие к нам из небытия…
Не  пытайтесь  найти в жизни тот смысл, который бы не уничтожался неизбежно предстоящей каждому человеку смертью. Мы не сможем умереть, если мы не живем, и жизнь не будет жизнью, если в ней нет смерти…