Уборка дома

Шла она туда, как будто на дело. Да это и было дело, грандиозное, давно откладываемое, а сейчас уже назревшее, срочное. Просто нужно было убраться, навести уют и красоту устроить, а тут как раз такое творческое настроение. С самого утра ее как подбросило. Сначала съездила потанцевать, зарядилась настроением, движениями и мистикой немножко, а теперь шла по дорожке, прикрываясь капюшоном от весеннего солнышка посреди морозной еще мартовской прозрачности. Ноги несли ее, легкую, и не скажешь ведь, что уже тридцать лет, казалось, совсем еще девчонка с наивным выражением лица и парой прыщиков на лбу. Очень натуральная, очень естественная, утонувшая в эклектичной роскоши мехов, которые он подарил. Как же похолодало то! Обманутые, повылезли на газонах первые цветы, - мать-и-мачеха и еще какие-то синие. Они очень ей понравились, жаль померзнут скоро. Хотела сфотографировать, да почему-то застеснялась, что бабки смотрят, сидящие на лавочке во дворе. А комфортно на улице, несмотря на минус, - выходной, народу мало. То ли разъехались, то ли дома сидят, то ли не все еще проснулись. Она соскучилась по городским выходным, слишком долго где-то вместе с ним пропадала, а теперь и стыдно было, что поленилась с ним поехать и весело – как будто возвращение в юность, когда утром были тренировки, а потом целый день безделья, которым как угодно можно крутить-вертеть. Пойти куда-то или не пойти, и никакого тебе расписания, никакого подразумевания, только лишь свобода выбора. Да, она с ним счастлива, да снова станет с ним ездить недели через три, но как же здорово, что сегодня можно побыть дома. Она улыбалась, еще и потому что решила преобразить жилище, как следует прибраться, чтобы в будни поздними вечерами приятно было домой приходить, и ему чтобы приятно было, радостно, хорошо. Поднялась на шестнадцатый этаж, открыла дверь, внутрь прямо втекла, бесшумно, а пусть бы соседи не услышали. Так спокойно побыть одной, и чтобы никто не знал, что ты тут. Разделась до трусов, удивилась сама себе в зеркале. Редко на себя саму можно вдоволь в большое зеркало посмотреть, а ведь какая все-таки ладная, красивая. Своеобразная в чем-то, но прекрасная, правда, прекрасная. Ежевика дикая. Решила, что сегодня не будет называться своим именем, а будет Ежевикою, как в юности. Вика, Ежевика, какая разница. Потянулась сладко, потом поежилась, прошлась по комнате, шторы пошире раздвинула, - солнце так солнце, весна, так полная квартира весны. Ежевика прыгнула на кровать, нужна была пара минут успокоиться, определить фронт работ, сконцентрироваться. Запустили они все конечно, да, беда, но небольшая. Два дня впереди, уж сколько всего за это время можно переделать. Все-таки хорошо, что он поехал, а она нет. В этой квартире она больше всего любила пить зеленый чай, специальный такой, привезенный из Китая, в железной коробке с написанными от руки иероглифами. В чае она не разбиралась, но кодовые названия у них были между собой: «который мягко пьется» или «красный, который от сухости». Организовала чайник, заварила в своем любимом стакане, вернулась на кровать. Вид из окна открывался обалденный и банальный одновременно, ей так мечталось погулять по крышам, поплясать на какой-нибудь из них в красивом платье и непременно, чтобы он видел, восхищался. Но тут пыль и грязь, и тряпки, и мусорные мешки глядят с укоризной. Накинула Ежевика домашнее платьишко и принялась за дело. Вот странно, - какую его вещь в руки не возьмет, как будто чувствует. Все чувствует – и кем подарена, и давно ли, девушка ли подарила или парень, друг ли, коллега или одна из бывших возлюбленных, родственник или рекламная акция, или он сам купил. Ежевика стирает пыль со стола, а сама украдкой смотрит, до чего дотронется, то ей истории про него рассказывает. Успевай только записывать. Ежевика и записывает в голове, в сердце, но хранит спокойствие и его любит. Вот, например, статуэтка на самом виду стоит. Это из родительского дома переехала. Собака ризеншнауцер. Ему всегда, с самого детства хотелось собаку, но никогда собаки не было. У фарфорового ризеншнауцера добрая, положительная история, статуэтка ее, Ежевику, любит, а вот чуть поглубже часы лежат. Не трогая даже, можно сказать, что подарил кто-то из девиц. Интересно, кто. Если в руки взять и подержать подольше, можно определить. Ежевика дикая, теперь ручная, все почти знает про его девиц. Вообще она иногда слишком много знает или, по крайней мере, больше, чем нужно для собственного спокойствия. Родные то и дело намекают, что надо было следователем или юристом работать. В шутку, конечно, намекают. Кто нормальный захочет, чтоб их дочь была следователем? Но есть и доля истины. Если Ежевике что интересно, она годами может кропотливо «паззл» складывать и всевозможные мелочи для картинки подмечать, как будто в голове ее какие коробочки и сундучки стоят, куда аккуратно все распихано-разложено и можно достать в случае чего. Ох и немало страданий это раньше приносило, покуда он не разучился ей врать… ну или не научился не говорить неправду. Старый свитер, весь в дырах, валяется между тумбочкой и стеной, пыль собирает. Ну, понятно, кто вязал. Красивая была, выразительная, глаза ребенка, душа дьявола. Ежевика бы сама в нее влюбилась, да все уже так хорошо теперь, глупо к прошлому ревновать, а вот шарф в коридоре висит древний – так он безобидный, тот и правда бабушка вязала, нет сомнений. На всякий случай Ежевика все обидное подальше в шкафы складывает, а все безобидное на передний план выдвигает, ей так легче и спокойнее. Отхлебнула глоточек чаю, поморщилась – передержала, горький. На солнце кошачьими глазами пощурилась. Он ей говорил, что у нее красивый разрез глаз. Сколько же лет назад это было? Шесть, семь? Ежевика этот комплимент до сих пор помнит, и как мурашки побежали по всему телу, и как светили апельсиновые фонари, а ветер стал уж совсем холодным,  и негде было укрыться и совсем негде быть в близости. Интересно, что он тем, другим говорил. Хотя разница то какая. Выбрал же ее. С ней живет, ее защищает, о ней заботится, удивляет и покоряет ее какой-то неоспоримой, иногда неразговорчивой преданностью. Встречает, на все занятия за ней приходит. А она и рада, играет в игру, как будто ей двадцать, и морщинки как будто этой  - носогубной складки – нет.  Стирает Ежевика пыль, стирает с тумбочки, с картины стирает, со шкафов, со стола, с полок, сама все трогает, и каждая вещь ей истории про него или про нее рассказывает. Многие вещицы и совместные их истории рассказывают, тогда Ежевика вздыхает и застывает на пару секунд. Это ж не уборка! Это какое-то путешествие, приключение.

***

Однажды он не приехал. Договорились встретиться на вокзале, а он не приехал.  В семь его не было, и сначала Ежевика даже радовалась, что опоздали на электричку и можно будет до следующей посидеть, поболтать, кофе попить. Вот-вот появится он сейчас мокрый, виновато-торопящийся. Но его и в восемь не было. И телефона у него в тот день с собой не было, так как водилась за ним такая особенность телефоны постоянно ломать или терять. И на работе не ответил никто. И друг не знал. Конечно, он мог попасть в милицию, за распитие, например, или за какую-нибудь дерзость, но так уже в начале лета произошло, и сейчас было бы слишком. Она беспокоилась очень первый час. К исходу второго часа почти сходила с ума, в десять отказывалась верить, что он мог умереть, не предупредив, и только в одиннадцать вечера он позвонил, сказал, что попал в больницу с обмороком, но что уже его отпустили. На вокзале он ее не нашел, а теперь прямо к ней едет. Так она узнала, что и у мужчин, после болезней особенно, бывают обмороки. Потом они долго разговаривали, а дома плели узоры друг по другу пальцами, и никого на свете ближе не было, никого не было дороже. А ночью он принес ей с кухни вкусный самодельный коктейль. И она спросила, добавил ли он туда апельсиновых фонарей, которые она так любила. А он только улыбнулся, открыл окно, забрался на подоконник и попросил скорее допивать, так как пора лететь. Куда, куда? Смотреть ночную Москву.

- Но откуда ты знаешь, что у меня была такая мечта?

- Знаю. Я же тебя знаю, немного изучил за это время.

- Крылатый Двукрылый. Завтра у тебя и правда будет два крыла, когда поедем на аэродром, а теперь не прикидывайся, слезай.

Но он не слез, подхватил ее, двумя ремнями  брючными к себе привязал и сказал, чтобы держалась покрепче. Так и полетели. Такое нельзя повторять часто, долго, но иногда можно. Только в очень летный день или очень летную ночь,  предельно  осторожно и с тем,  кто тебе доверяет.  Кроме того, лишь до тех пор, пока действительно носишь свои настоящие крылья. Сначала двинулись на Новослободскую, на крышу дома его отца. Было тяжело  Двукрылому крыльями махать, но ничего, справились. Холодно, конечно, все волоски на обнаженных частях тела вон дыбом стали, зубы друг о друга стучат, но это уже больше от адреналина. Пару раз по высоте так просаживали, что чуть в провода не угодили. Вика то этого не видела, она же на него смотрела, на его крылья черные, на лицо напряженное. А он видел, но ничего ей не сказал. На крыше он ее отстегнул, спрыгнул на балкон, заглянул в окошко к отцу. Никого, впрочем, не увидел, кроме кота. Наверное, отец спал в дальней комнате.

- В гости в другой раз, ногами зайдем, - сказал. – А обратно давай на метро лучше поедем, устал я что-то.

- Не мудрено, после болезни то, Двукрылый. Только вот я тапочки по дороге потеряла. Да и метро закроется скоро.

Проблематично было попасть в дом с крыши, но они все-таки что надо открыли и что надо нашли. Накатила усталость. Решили сходить в папину квартиру за одеялами, благо у Двукрылого оказались ключи, и прямо на крыше заночевать. Перемигивалась фонарями ночь, и очень крепко той ночью они уснули.

Да, нечасто такое возможно. Только в очень  летный день или очень летную ночь, только с крыльями, возможно, после обморока. Прежде чем совсем провалиться в сон, Вика успела погладить его спину. Крыльев там уже не было, только какие-то бугорки.

- А куда они потом пропадают?

- Сбрасываются. Устал. В следующем году еще полетаем, спи давай. Утром их дворник оттащит на помойку. Я бы и сам. Но я, правда. Очень устал.

***

Интересно, а у них тут где выход на крышу, и можно ли его открыть, и можно ли будет пить чай предстоящими теплыми вечерами?  Хотя тут вряд ли. На Новослободской то крыша плоская, а здесь – покатая. Надо выставить столик на балконе, думала она, засадить все цветами, каким-нибудь непритязательным мышиным горошком, пить чай, просто пить чай. Телефон зазвонил:

- Тинь-тинь, дилибом, кто скребет весь мужнин дом, тинь-тинь, дилибом, кто отмоет женин дом?

Какой странный звонок, подумала, Вика и на всякий случай трубку не сняла. Вместо этого она открыла книжку, которую тоже только что протерла от пыли и подставила ей лицо. Книга Ежевику любила, так как была подарена родственниками и быстро-быстро перелистала все странички, сработав как веер, освежив девушку.

- Спасибо! Очень приятно, - сказала Ежевика, - погладила переплет и поставила на полочку. Это были Ирландские Сказки. Их она читала летом в электричке, когда ездили на дачу. А вот каталог компании, в которой она работает. Ага, молчит, правильно, знает, что в выходные ей не надо напоминать про работу. Но все равно хозяйка и с него смахнула пыль, и его отправила на полочку. А в эту рамку надо что-то поставить. Не должна вещь, требующая заполнения так долго пустовать, и она принялась искать, что бы такого приятного глазу поставить в рамку. Нашла открытку с двумя милыми детьми и кучей воздушных шаров. Тем временем, телефон снова прозвонил.

- Тинь-тинь, дилибом, что скрывает мужнин дум, тинь-тинь, дилибом, что скрывает женин дом?

- Да, давай потом, а? – попыталась подкупить его Ежевика и отхлебнула еще загорчившего чаю. Надо было настроиться, помыть полы, помыть туалет, а она не могла решить, в какой последовательности все это делать, чтобы погигиеничней и побыстрее. Ведерко старое, куда набирала воду, прохудилось и спустило целую струю мусорной воды прямо ей на ноги. Телефон снова издевался:

- Тинь-тинь, дилибом, кто укрылся в мужнин дом, тинь-тинь, дилибом, кто ведерко носит в нем?

- Чтоб тебя! – не сдержалась Ежевика, и, хлюпая грязными ногами по полу, наконец, подошла.

- Добрый день, крррасавица!

- Добрый день, вы ошиблись номером.

- Не хорошо, крррасавица, ой не хорррошо. Не верррить в себя, крррасавица. Да не пугайся, Ежжжевика. Я – человек-ворррона. Пррросто хотел пррредупредить, что… ты же знаешь, я посиживаю тут порррою, на окрррестных балконах, на деррревьях, много знаю, много слышу, так вот будешь выкидывать мусоррр большими мешками, будь, крррасавица, осторррожней. Вррремя неспокойное. Подумают, что таскаешь трррупы. Тут много свидетелей, много свидетелей, любителей посудачить. Ну, прррости, крррасавица, прррости, что отвлекаю. Дальше – сама. Не смел залетать, рррешил позвонить.

И трубка отбилась: ми-ми-ми-ми-ми-ми-ми…

Ежевика порадовалась, что надела платье, и что возможно странный ворона не успел увидеть ее прелести, но и запереживала конечно. А кто бы не запереживал, оказавшись дома в одиночестве и получив такой странный звонок? Вот еще. Да не будет она таскать мусор большими мешками, будет маленькими таскать, хоть бы и пришлось десять раз спуститься-подняться на лифте или пешком. В мусоропровод, понятно, все это добро не влезет, а если и влезет, то долго пропихивать. Сколько же здесь всего!  И бумажки от колготок, и бумажки от косметики, бесконечные чеки, карточки, рекламки, старые визитки, новые визитки, нужные, ненужные, одинокие носочки, горы газет и пакетов - все разобрать, все рассортировать, все разложить. А ноги все хлюпали и оставляли на полу грязные следы. Но все-таки кое-что уже расчистилось. И Ежевике стало приятно, она думала о том, как приятно было Богу создавать вселенную. А вот и рюкзачок…

***

Как-то Ежевика и Двукрылый отправились на фестиваль.  Он то на этом фестивале бывал и раньше, а она впервые оказалась. В пяти километрах от стоянок имелся магазин, и так как из города ничего с собой не взяли, а утром очень рано сошли с поезда, - все еще было закрыто, - решили оставить палатку, котелки и отправиться в магазин, запастись на предстоящие дни чем-нибудь съестным. Дорога туда сельская, чудесная вела, - по лесам, да по полям, среди цветов и беснующихся насекомых, с мелкими камешками, попадавшими в сланцах под пальцы и натиравшими мозоли, если вовремя не вытряхнуть. По пути встречались жизнерадостные обитатели фестиваля, считавшие себя не в меру просветленными и оттого вдвойне забавные. Они все улыбались, все что-нибудь спрашивали или говорили, хотя Ежевика была уверена, что большинство из них только на фестивале такие, потому что здесь так принято, а в городе – обычные, может быть, даже часто смурные люди. Но, как бы там ни  было, на душе в этот день было очень хорошо.  Вот и Ежевика с Двукрылым всем в ответ улыбались и тоже со всеми разговаривали. Для продуктов взяли рюкзак, большой, вместительный, давно его Двукрылый где-то раздобыл. Прошли пять живописных километров и оказались в деревне с овощным названием Репка.  Двукрылый из колонки попил, - не боится никогда кишечной палочки и прочей холеры, - умылся, на Ежевику водой холодной побрызгал и в магазине скрылся.

- Выбирай, что будем готовить.

В магазине полки так и ломились, знали хозяева про предстоящий фестиваль, вот и подготовились, такая уникальная возможность побольше продать. Двукрылый все с полок скупает и знай себе, в бездонный рюкзак запихивает. А маленькая Астра с мамой в очереди стоят и на него смотрят.

- Макароны? Давайте макароны! Пачки две можно, или даже три лучше! Нас много будет, вдруг кто зайдет, тогда гостей надо будет кормить, надо будет делиться. Еще что есть? Гречка? Очень хорошо, давайте гречки, да, да, пачки две, конечно. И вот тех сухариков, и рис, пожалуйста. Мы же не знаем, да, Вик, чего сегодня захочется. Я, между прочим, потрясающе готовлю на костре. А сахар есть у вас? Песок или кусковой? Да, дайте пачку, пожалуйста. И масло.

Астра от удивления, сколько всего с полок в рюкзаке пропадает, даже пальчик в рот ненароком засунула. Но потом вытащила, взрослая уже все-таки, большая. В рюкзак отправились еще и печенье курабье, и сухие суповые наборы, и колбаска, и сырок, и пряники мятные, и баранки, кукуруза, горошек, лечо, спички. Поняла Вика, что это надолго, маленькой  Астре  подмигнула и пошла на улицу, там любимого ждать будет, пока рюкзак не насытится. В общем, обратно они очень долго шли, и пару раз чуть не провалились в землю от тяжести. Сели передохнуть. Потом опять очень долго шли и снова пару раз чуть не вошли в землю. А когда, наконец, дошли, сил продукты разбирать, попросту не осталось. Да и усталость после поезда сказалась наконец-то, заползли в палатку и заснули.

Проснулась Ежевика, ног не чувствует, страшно ей на секунду стало, но потом разобралась, что во-первых, отлежала – на каком-то корне заснула, а во-вторых, колючки ей впились в пальцы, нечего было босиком по колючему участку поля ходить. Села, стала ноги растирать. Тут их как закололо, -это все знают, как покалывает неприятно и какая слабость неприятная, когда затекшая нога или рука отходит. Вдруг видит, вокруг стоянок какое-то неуемное движение, Астрина мама бегает, руками размахивает и верещит: «Астра! Астра!». Подбежала:

- Вы Астру мою не видели?

- Нет, не видели. Так в магазине же вместе в очереди стояли.

- В магазине то она была, а дальше вот где-то потерялась. Она у меня девочка спокойная, тихая, я и не поняла, где ее ручонка из моей выскользнула, не заметила. Такая она у меня крошка тихая.

Подняли весь люд людской на уши. Неудобно на ушах ходить,  но что делать, надо ребенка искать. И как это можно было потерять ее по дороге?  Ходят по стоянкам, девочку ищут. Главное, в колючки не забредать далеко, - а то лишний пирсинг в ухе получится.

Собрали несколько групп, разделились, двинулись в путь, поля прочесывать, три часа прочесывали, пока не стемнело и пока все расчески не сломали, от того, что застревала трава с жуками между зубьев. Уже и спасательную службу вызвали, чего делать то.  Но тут Ежевика с Двукрылым зачем-то забытым к своей палатке вернулись, смотрят, а из рюкзака их бездонного ножки детские торчат в сандалиях и хруст раздается. Двукрылый подскочил и давай за ножки дергать, выдернул довольную девочку, с полным ртом сахара! Стали в поле кричать, чтоб ее маме сообщили. А ребенок, спокойно отряхивается от прилипших крошек, берет еще сахара, печенья  и залезает в котелок, что висит над кострищем.

- Эй, ты чего? – Двукрылый спрашивает. – Зачем туда полезла. И как ты вообще в рюкзаке оказалась, Астра?

- Сказку почитай, - отвечает девочка. Пришлось читать, на ходу придумывать, пока мама нерадивая не пришла, не схватила в охапку, не поцеловала и не стала по попе шлепать и ругать. Так Астра узнала, что она дрянь, непослушная девица и сегодня наказана.

Двукрылый к Ежевике подошел, говорит:

- Ну не получилось сегодня с ребенком,  придется все-таки свою сделать.

Когда-нибудь получит от кого-нибудь как следует за свои шуточки, - подумала Ежевика, - но сама посмотрела  с нежностью и поцеловала.  Хочет, чтоб у них ребенок родился, - это хорошо.


Астра же приходила к ним потом на стоянку каждый день, раскачивалась в котелке и требовала читать сказки. Они по очереди придумывали всякие небылицы, и к счастью для всех, ни разу так ее и не съели случайно, а то бы не было Астры, симпатичной девчушки-обжорки.

***

Вспомнила все это Ежевика, а сама куртку с мехом накинула и на балкон вышла, - посмотреть на всякий случай, где примостился человек-ворона. Только вот как его от других ворон отличить? Вроде на тополе, что у помоек, сидит один, особенно жирный, но кто знает, жирный человек-ворона или нет. Показалось Ежевике, что вроде как, он  на нее взглянул тоже, блеснул на секунду своим черным клювом, но вернулся в невозмутимую позу, он это или не он? Интересно, откуда у него телефон и откуда он все про нее знает. На балконе голуби гнездо затеяли, они то хоть не разговаривают, телефонами не пользуются? Ежевикина прабабушка голубей с балкона гоняла, и у Двукрылого бабушка с дедом гоняли всегда, а Ежевика все время опаздывала, пропускала момент, поздно становилось – уже либо гнездо, либо тонюсенько пищащие птенцы.  Вроде бы сейчас прогнать можно, а рука как-то так и не поднялась. Вернулась в комнату полы домывать. Ведро сменила, - придется мусорным для этих целей воспользоваться, благо они с Двукрылым всегда вставляют в него мешки, так что само ведро новое, чистое. Щетка тоже, конечно, сломалась. Все потому, что когда летом закупались для дома, много экономили, - денег то мало зарабатывают.  Ничего, и половинчатой  щеткой прекрасно пол помыть можно. А ноги, ноги и потом можно отмыть да вытереть. Вот коробки под кроватью подвигать надо бы. Подвигала. Такой фонтан историй в голове получила, что даже присесть на время пришлось, - голова закружилась. Тут и Дина, тут и Уля в этих коробках. Он их когда-то обнимал, он их когда-то целовал! Тут компания давнишняя, - фотографии внутри наверное, или может быть открытки какие-то, письма, диски музыкальные, а то еще чего доброго даже кассеты, времена то древние. Ничего, справилась Ежевика со своим волнением, все приподняла, всю пыль-шерсть выскребла, все помыла, теперь и под кроватью будет чисто. Балкон-то не закрыла, вон дует как. Вдруг хлопанье крыльев как будто послышалось, и не голубиных, конечно же, нет. Вот он уже тут как тут собственной персоной человек-ворона.

- Ррразррреши, крррасавица, войти?

Ежевика струхнула, но сделала пригласительный жест, как будто человек-ворона ее чем-то гипнотизировал, или как будто не считала, что говорящая птица, умеющая пользоваться телефоном, может представлять серьезную опасность. Да, это она его видела на тополе, только в комнате он уже не казался таким жирным. Крупная птица, в половину человеческого роста, но не жирная, а очень даже подтянутая и пропорциональная.

- Сидишь! Грррустишь! Скучаешь!

- Не сижу, и не скучаю. Видишь дел сколько, - некогда скучать.

- Нет, крррасавица! Грррустишь, скучаешь, ррревнуешь! Человек-ворррона тут и там, много видит, много знает. Вот и пррро тебя, крррасавица, много знает. И пррро  Двукрррылого твоего много знает. Человек-ворррона обычно не вмешивается, но вы, забавные ррребята. И настррроение сегодня, знаешь, творррческое такое. У тебя, крррасавица, тоже такие бывают.

- Да, да, у меня тоже творческое, - перебила Ежевика с острой ноткой недовольства в голосе.

- Да не бесись, крррасавица. Извини, что вторрргаюсь, не могу в такой погожий день на тебя грррустную смотррреть, как ты тут с вещами ррразговаррриваешь.

- Я не грустная! У меня наоборот сегодня на редкость спокойное настроение!

- Опррравдываешься уже, крррасавица. Ладно тебе. Помочь хочу. Назови мне тррри своих заветных желания.

- Разговаривать по-испански, танцевать, путешествовать, - выпалила Ежевика и сама себе чуть по губам не надавала, - зачем она вообще с ним разговаривает.

- Хррра-хррра-хррра, - рассмеялся Ворона. – Это отмазки твои, а не заветные желания. Заветные твои желания – Двукрррылый, дети и еще кое-что. Я то знаю, но пррроизнести не могу, потому что сама ты ни ррразу не пррроизносила, а это было бы уже нечестно. Даже по моему, воррроньему кодексу. Ворррона посиживает тут и там, много знает, много видит. Но ррраз сказала испанский, вперрред, помогу тебе с испанским и совет дам, если захочешь. Только очень пррредупреждаю, когда твоя эта уборррка таррраканья закончится, мусоррр в больших мешках на помойку не выноси. Люди судачат. Я то все знаю, все вижу. А люди они… судачат. В нашем дворрре свидетелей много.

Опять он со своими мешками, подумала Ежевика, но присела в кресло, потому что Ворона уже раскладывал по комнате красочные картинки.

- Люблю испанский! Он мне в клюв хорррошо ложится. Начнем с твоих желаний. Как муж будет, знаешь? Marrrido! А жена? Mujerrr! Как сказать мы? Nosotrrros! А если ты пррро себя с подррругой говоррришь? Nosotrrras. Итак, повторим глаголы, чтобы что-то связное сказать. Глаголы то знаешь какие-нибудь?

Ежевика повторяла. Поначалу язык не слушался, но в целом произношение давалось легче, чем в английском. Ворона так уверенно говорил, расставляя все по полочкам, иногда размахивал своими перьями, немного пуху летало теперь по комнате. Болеет, - подумала Ежевика. Клюв у него был черный-черный, две огромные ноздри на носу, глаза острые, насквозь видящие, одну лапу подогнул как-то не по-птичьи, в другой держал тупой карандаш, найденный на подоконнике. Иногда он принимался неприятно им скрипеть по каким-то старым тетрадным листам, и Ежевику передергивало от противных мурашек. Странные у него были когти, как будто ухоженные, уж не делает ли какой специальный птичий маникюр. А на шее гуляло оперение, в зависимости от того, как Ворона поворачивал голову. Когда на старых тетрадных листах свободное место закончилось, Ворона взял карандаш в клюв и принялся его мусолить. Люди выглядят похоже, когда напряженно о чем-нибудь думают, кусая губы.

За пару часов они выучили штук шестьдесят слов, десяток правил, несколько спряжений глаголов и даже поговорили по душам, только Ежевика не смогла бы вспомнишь о чем. Он много спрашивал, она много отвечала,  он только исправлял ошибки. В конце концов, за окном стемнело, и Ворона, бросив все на столе, сказал.

- Ты, Ежевика, толковая. И заговоррришь скоррро. Только сути не ухватываешь. На меня посмотррри. Видишь, два? Старые, иногда грррязные, но крррылья. Мои крррылья. И они со мной всегда. А не как у вас, на аэррродроме да ррраз в год июньской ночью. Мои крррылья со мной всегда. Потому то я все могу, и испанский, и шведский, и китайский, и на барррабанах.  А ты грррустишь! Ррревнуешь! Лучше стать пытаешься. До скорррого! Мне поррра! Человеку-воррроне нужно много знать, много видеть, много слышать. Захочешь танцевать, пррриходи к тополю. Или позвони. А мне поррра.

И прежде чем Вика успела опомниться, Ворона был таков. Задергивая за ним шторы и закрывая балкон, она посмотрела на тополь, но увидела там только несколько обычных птиц, а особо крупную – нет. Потом Ежевика прошлась до выключателя и зажгла свет. Снимать платьице, как ей нравилось, она уже не решилась. К тому же, все это время они, оказывается, сидели с открытым балконом, и в квартире стало нестерпимо холодно. Она сделала то, что всегда делал Двукрылый на кухне, когда мерз  – включила газ. Заодно вскипятила чайник и несколько раз устало вздохнула. Уборка как-то не особенно продвинулась.

А может он прав, Ворона? Почему она так много значения придает вещам, почему с ними разговаривает? Это не язычество, нет, это страх какой-то, неуверенность. Разве не она у Двукрылого теперь самая важная, единственно любимая, хорошая, разве не к ней он спешит изо всех своих поездок-походов, не ее с собой всегда берет, зовет? Нет, нет, не зовет. Иногда зовет, а вроде как и не зовет, как будто для приличия или чтоб не обидеть, скандала семейного избежать. А иногда будто и обратно без нее не спешит. Или это только кажется так? Двукрылый всегда говорит: «Вика, у тебя здесь ключевая фраза – мне кажется». Только ведь мужчины есть мужчины, все равно они другие, все равно тянут за собой свое прошлое, как улитки что ли или слизни, ползут и тянут склизкий след. Не хотелось Ежевике, чтоб Двукрылый был улиткой. Двукрылый, он же другой совсем, нет ему ничто не чуждо, но все-таки, он не такой, как все, остальные. Он – прекрасный.

***

А когда это вообще у них все началось? Когда она впервые почувствовала недоверие. И когда начались эти сны, верно предвещающие ссоры? Ежевика часто знала заранее, что они поссорятся. Накануне ей обычно снился этот сон. Обстоятельства и место действия могли быть разными, но суть всегда одна – Двукрылый уходит спать в другое место.  В первый раз это случилось буквально через четыре месяца после их близкого знакомства. Они были счастливы, как дети, как в сказках только наверное бывает, но вот ей почему-то приснилась Клофра. Во сне Двукрылый с Клофрой не встречался, но совершенно точно ее знал, и почему-то в этой связи уехал спать в другой дом, к друзьям на дачу. Клофра, наоборот, осталась поблизости, да только во сне Ежевика твердо знала, что отсутствие Двукрылого связано с присутствием Клофры. А на следующий день они впервые поссорились.

И так каждый раз. Не обязательно во сне появлялись третьи лица, но ночь перед ссорой все равно почти всегда была омрачена подобным сном. Он мог уйти спать в другую землянку, в другой конец вселенной, в противоположный угол дома или квартиры, мог уйти спать в ванну или в гостиницу, но неизменно лечь где-нибудь в одиночестве, без нее. В реальности такого не происходило, но когда уже разыгрывалась предсказанная ссора, казалось, что вот-вот произойдет. От этого Ежевике становилось не по себе и во время ссоры, кроме оправданных обид, она еще и поэтому часто плакала. Он ненавидел ссориться, как и ненавидел, когда она плакала. И хотя оба ненавидели, все равно ссорились, то чаще, то реже.

Однажды Двукрылый с Ежевикой особенно сильно поссорились. Размахивали руками и кричали друг на друга. В результате было сказано такое, что никогда ни при каких обстоятельствах нельзя произносить. В то время они еще толком не жили вместе, так что он ушел к себе под крышу, а она к себе под крышу не вернулась, а всю ночь бродила по сонным заснеженным улицам. Она нарезала несколько десятков кругов по микрорайону, потому что все никак не могла решить, что ей теперь делать. Напоминание о том, когда приходить в ЗАГС пришлось порвать и выкинуть в помойку, туда же капнули последние слезы и сердчишко. Сухими глазами многое повидала Ежевика в ту уличную ночь. Только без сердчишка страдания чужие никак ее не трогали. Во-первых, ночь оказалась не такой уж и безлюдной. Несчастная женщина бомж примостилась поесть у входа в запертый магазин. Было на ней зеленое пальто и перемотанные валенки, суетливый дядька бродил похожим с Ежевикой маршрутом, только во встречном направлении, и каждый раз пытался спасти, подсказать дорогу. В одном из спящих дворов Ежевика наткнулась на патруль, пришлось на всякий случай сделать вид, что спешит домой из гостей, а то мало ли что. Время неспокойное. Прошла подальше и мимо с уверенным видом, ничего, вроде уехали. А под утро по ледяному тротуару простучала копытами лошадь из парка, унеся последнюю связь с реальностью. В пять утра закопошились дворники, а Ежевика вроде бы и рада была бы сердчишко вернуть, да вот беда, совсем заблудилась в малознакомом районе и знала теперь только как до метро добраться, а как вернуться к урне, не помнила. Села в метро, поехала к себе под крышу, спать. Хорошо, что весь гнев выходила, теперь пустая абсолютна, без слез, без гнева, без сердца и без Двукрылого. Поняла, что поспать немного надо, а потом уж придумывать, как дальше без всего этого жить. Поспала, поела, думала опять поспать, но как бывает после ссор, заснуть получается только один раз, дальше, если глаза распахнулись, безысходная реальность таким потоком ударяет в лицо, что несколько суток еще вряд ли получится нормально спать, если не изменится ничего. Позвонила Клесика, пригласила в гости на вечер. Ежевике пусто и больно, и не хочется, но решила дальше без Двукрылого жить, собрала себя в кулак, поехала к Клесике в гости, ему никогда больше не будет не писать, не звонить. Несколько распухших  часов продолжалась ее новая жизнь. Вдруг позвонил, приехал он, убитый, измученный, с запахом перегара и с сердчишком в кармане кожаной куртки.

- Ты зачем такими вещами разбрасываешься, а, Ежевичка? А если б я на работу мимо не проходил, а если б, а если б…



Она за него перепугалась страшно. Он ведь от бешенства прививался недавно, после того как пообщался в полях с собакой подозрительной, а пива выпил… и сколько выпил. Одна теперь только надежда, что собака все-таки не бешеная была. Кинулась к нему Ежевика, прижалась, ругать и обнимать стала, а сердце свое у него не забирает. Он тогда взял и ей свое, большое сердце отдал, оно в груди еле поместилось, а потом со всеми, кто у Клесики в гостях был, поздоровался и заснул. С тех пор они больше так сильно не ссорились. Но сны все равно продолжали сниться. Возьмет во сне, да и уйдет Двукрылый от Ежевики в другую землянку. И ничего с этими снами она не могла поделать.

***

Потянулись непонятные пестрые дни. Вика забыла, сколько дней прошло, потеряла счет времени, уборка вроде бы была закончена, но остановиться не получалось. Позвонила на работу, взяла отпуск. Сказала, надо в Казань. А сама все драила и драила целыми днями, даже на танцы перестала ходить. Да и зачем ей на них ходить теперь, к ней теперь приходит человек-ворона. Она на следующий же день после их первой встречи ему перезвонила. Так просто трубку городского телефона сняла и попросила:

- Трубка, соедините, пожалуйста, с человеком-вороной.

- Тили-бом, - сказал телефон. И вскоре послышалось знакомое раскатистое ррр.

Да! Она решила стать лучше. Она решила вывести все свои умения из состояния плато, в котором они застряли и сделаться лучше к приезду Двукрылого. Оставалось совсем немного дней, и она понимала, что и так уже неплохо продвинулась. Когда первый раз танцевала с Вороной, было неудобно. Во-первых, никогда раньше не танцевала парные танцы, во-вторых, все-таки с него летел пух. Но танцор он был необыкновенный, бережный и с исключительным уважением к партнерше. Все его движения были выверены, красивы, и главное, он умел как-то объяснить и показать, что сразу все получалось. Танцевали не только парные танцы, но и клубные, и джаз-модерн танцевали. Ежевике хотелось еще и восток, но восток Ворона по понятным причинам не соглашался, поэтому восток она репетировала одна, в перерывах между приступами наведения красоты. Испанский тоже продолжался, иногда они целый вечер могли только на нем и разговаривать.

Мебель в квартире блестела вся. Кое-что было теперь и заменено, а кое-что украшено или преображено. Однажды, особенно исхитрившись, Ежевика сколотила даже небольшой комод. Конечно, Ворона помог немного, но самую малость. Один ящик Ежевика отвела под новые украшения, которые сама же и плела, если совсем уставала плясать, драить и заниматься языками. Кроме того, наконец-то вышила красивейшее панно, о котором давно мечтала и за которое все никак не могла взяться. Руки у нее начали покрываться позолотой, как такое возможно за столь короткий срок? Она бегала их мыть почаще, но они все равно покрывались. Помимо всего прочего, в среду, или может быть, это было в четверг, она уже не помнила, Ежевика сходила в салон красоты,  и теперь ее пусть и не слишком длинным локонам можно было только позавидовать.

- Ну, никак не тридцать лет! Ну, никак не тридцать лет! – говорила она каждый раз, как проходила мимо зеркала.

Конечно, оставалось еще так много незнакомых, непокрытых занятий. Ежевика хотела бы всем подряд заниматься, может быть, даже научиться петь и развить стопроцентный музыкальный слух, сшить  три-четыре платья и довязать тунику, сочинить десяток поэм, слетать на Луну.

Ворона теперь стал залетать еще и поужинать. На кухню он не заходил, говорил  - люди судачат, занятия – одно, ужин – другое, но благодарно принимал пищу на балконе, угощал голубиную чету. Почему-то Ежевика думала, что Ворона должен к голубям относиться с презрением, но в его поведении не угадывалось ни малейшего презрения. Иногда он продолжал донимать советами или вздыхать:

- Грррустишь! Ррревнуешь!

Но теперь гораздо чаще рассказывал про себя, хоть и такими категориями, что понять все равно ничего не было возможно. Ежевике удалось узнать, что когда-то у Вороны была семья, и где-то, возможно, до сих пор есть много детей, но жена умерла от неведомой болезни несколько лет назад, а самого Ворону задело при сносе старой пятиэтажки, и какой-то период жизни выпал из его памяти напрочь. Вроде бы, люди подобрали его на улице с перебитыми крыльями и всякими паразитами, выхаживали, унизительно называли вороненком, хотя он давно уже был гораздо крупнее обычных птиц. В их домашней библиотеке было много книг, и почему-то однажды Ворона понял, что умеет читать не хуже школьников-детей. Тогда он стал притворяться больным и хромым, чтобы подольше пожить у этих людей и почитать. Иногда у него случались приступы, и он по часу мог биться на полу в судорогах, чем пугал младших человеческий отпрысков. Пару раз люди заключали, что жить ему осталось не долго, но оба раза обманулись. Когда все уходили из дома, он читал, когда возвращались, притворялся несчастной птицей и получал порцию корма в клюв. Так продолжалось несколько лет. Однажды Ворона разволновался и заговорил на кухне человеческим голосом, за что был признан бесовщиной и на всякий случай выгнан из дому.

Однажды, заседая на балконе, Ворона сказал:

- Не помню я и того, как стал жить в вашем районе. Помню, что однажды, хромая за помойками, увидел вас с Двукрылым, и решил еще немного пожить. Это никак  не связано с вами, просто совпало. Моя жена, Кларрра, она была очень крррасивой, чудесной воррроной, очень чуткой и нежной девушкой.  Вот так, Ежевика. Голос, книжки, испанский – это потому что есть крылья. А крылья растут только потому, что была она. – И в тот вечер Ворона замолчал. На этот раз навсегда. Как не пыталась Ежевика растормошить  его или разговорить, что не подносила к умному клюву, Ворона только поворачивался правым глазом и смотрел, не мигая несколько секунд. А через некоторое время скакнул на перила и улетел насиживать тополь. Как бы это грустно не звучало, последняя его миссия была закончена.

В тот же вечер Ежевика разобрала мусор на маленькие мешки и сделала те самые десять ходок до помойки и обратно. В десятый раз проходя мимо тополя, она заметила, как Ворона еле заметно, но одобрительно кивнул.

- Ну вот, Ворона! – думала Ежевика, - Теперь не станут судачить люди! И никто не подумает, что я выносила трупы, хотя я так и не поняла, от чего ты предостерегал.

***

На следующий день в микрорайоне А***но произошло два странных событиях. Во-первых, какие-то ведомства вскрыли квартиру бесследно пропавшего Романа Воронина  – одинокого  добряка-коротышки из двадцать первого  дома, проживавшего там последние несколько лет без паспорта, а во вторых, часа в четыре над соседней шестнадцатиэтажкой летала белокрылая девушка в голубом домашнем платье и кричала:

- Двукрыл, наконец-то ты приехал, а когда поедем прыгать, я больше не буду платить на манифесте за подъемы!

Двукрылый глядел в небо, сидя на детской площадке и улыбался так, как давно не улыбался. За подъемы платить они, конечно, будут. Человеческие крылья быстро отваливаются. Но ощущение остается. И она, его жена, она наконец-то счастлива.

Сверху Ежевике было видно множество уютных крыш. Большинство пустовало, все почти были неопрятными. Она мечтала, как бы на них, на всех устроить кафешки, засадить пресловутым мышиным горошком и настурцией. Приближалось лето, вот уже и в воздухе потеплело, облака изменили форму, набухли ватными подушками. На одном из них катался ребенок. Почему-то на санках. Ежевика хотела, было, ему крикнуть, что нельзя по облаку на санках разъезжать, но передумала. Это ведь взрослых облака не выдерживают, а ребенку можно, потому что он еще не знает, что это нереально. А потом Ежевика еще немного присмотрелась и поняла, что это их с Двукрылым ребенок, и что он очень-очень ждет. Малыш остановился и ей помахал. Тогда и она ему помахала. И Двукрылый им обоим помахал с детской площадки. А случайные прохожие все так и стояли, рты разинув, как будто никогда ничего подобного в жизни не видели.