Чувства на откуп sms-повесть о любви

   Дождь. И мир проявлялся сквозь пелену. Когда-то из дождя  родились чувства, ощущения, реальность.  Они распространились по воздуху, рассыпались, словно из ящика Пандоры, опутав окружающие предметы отраженным светом. И   теперь надо как-то смириться с их существованием, поймать  микрогранулы ощущений в  сачок сознания и попытаться построить воздушный замок, выдав плод своего воспаленного воображения  за долгожданную устойчивость и миропорядок. То, чему не могу придумать объяснения, эти чувства-ощущения, которые правят мир, становятся первичным и необходимым звеном цепочки жизни и, со временем, начинают устанавливать собственные законы. И шаг за шагом неустойчивое и краткое пытается зафиксировать свою реальность и тем продлить существование. А я живу по их эфемерным законам: надуманным, бесполезным и забытым.

– Я ее убил.

– Кого?! Подругу? Змею?

  Нет, оказалось, – картинку… Просто удалил с сервера. Убил – удалил из памяти… Значит, убил… 

  Виртуальный мир тем и хорош, что позволяет убивать , то есть удалять неугодные изображения… и людей. Вычеркивать их из памяти и жизни.
Но воспоминание рождает огромный торжественный зал. Золотые стены с резным орнаментом в стиле неорококо, плафон середины 19 века, вино на длинных столах, стройные речи, пронзительный свет, блестящие аплодисменты... Надо вознести и высоко прозвенеть наполненным стеклом. Он протягивает ко мне бокал для звонкого поцелуя, но в последний момент его рука меняет траекторию, и он над моей головой приветствует кого-то, кто стоит у дальнего окна за моей спиной. Улыбается… Я оборачиваюсь, пытаясь определить, кого он предпочел мне... Нет правил приличия, нет любви, нет привязанности… Но почему это отсутствие любви так меня изменило?

  Однажды в разговоре он пересказал Экзюпери про ответственность за прирученных. Не поняла, к чему и зачем это было сказано, как и вообще мало понимала, о чем он обычно говорил или почему не говорил, но приятно было слышать тембр голоса и лелеять сладкие воздушные замки. Рядом с ним они обретали силу и казались надежным убежищем. Механически стряхнуть подобное бессилие было невозможно. Я сказала, что люблю его, но он назвал это  «добрым отношением», потому что боялся сковывать вещи метрикой имен,то бишь, "...give to airy nothing a local habitation and a name".Потом сказал, что он в этом не виноват и предложил оставить все как есть. Да,  действительно, его вины в этом не было. За доброе отношение полагается благодарить, он и поблагодарил. Но мне было грустно и пусто принимать эту благодарность.

  Под лестницей, как Ромео под балконом Джульетты, порывисто стянувший зимнюю шапку, он стоял, ошарашенный вопросом о серьезных отношениях.

– Нет, конечно, – это первое «не», потом будут сотни.

– Это игра?.. – Нет, это не игра, это ответ на настойчивый вопрос.
 
  Как-то раз, при обсуждении знакомой арт-серии он посоветовал не увлекаться игрой, так как видел опасность повторять как мантру слова"театр", "маска", "игра" и не приблизиться к смыслу произведения. Он сказал, что  игра не добавляет смысла, а препятствует его извлечению. А я-то думала, что через игру можно выразить любой смысл, который недоступен рассудочному объяснению. Игра – это как серьезное через несерьезное. Он не видел смысла в игре, хотя сам все время играл чью-то роль. Может, роль самодостаточного человека. Он играл роль, обижался, нервничал, переживал, как если бы его что-то полностью захватило. Думаю, он слился со своей ролью и не замечал подделки.   Это стало его жизнью. Игра заменила истину и вытеснила желание принимать решение. Его ответ на нестойкие отношения – запер – тоже родом из виртуальной реальности, из той же игры. Но теперь моя  непослушная рука не сможет тянуться к водовороту обманчивого торжества. Может, он этого и хотел, потому что ни помочь, ни помешать был не в силах.

– Спасибо, что ответил… Мне  правда   иногда нужно ни к чему не обязывающее внимание.
 
  Но внимание не бывает  ни к чему не обязывающее. Оно всегда ко многому обязывает. Но иногда музыка  – просто музыка… и отношения тоже иногда – просто отношения. Наверное, и глупость иногда – просто глупость.«Затишье в разуме».

  В стенах этого дома с залом и лестницей происходили необыкновенные вещи. Прежде всего, он был порождением века романтизма. Сохранились интерьеры, лепнина, старинные массивные двери и полукруглые ломбардские  окна, выходящие либо во внутренний двор, либо на пыльную улочку с полуоблупившимися постройками того же 19 века. Этот дом-дворец, своей особенной отделкой выгодно отличался от соседних зданий. Легенда о княгине-призраке, которая  захаживала сюда, якобы, чтобы рассчитаться за гибель своего возлюбленного, добавляла таинственности и странности. Но образы минувших веков, как бы ни хотели, не смогли бы заслонить события современной жизни, облагороженные этим зданием и ничуть не менее захватывающие.
 
  Хочу вспомнить, с чего все началось. Я думаю, что мы познакомились именно там, в этом университете жизни. Он собирался учить, а я учиться. Первый раз я его встретила летом на вступительном собеседовании, потом в начале учебного года, когда он проводил ознакомительную экскурсию по зданию для вновь поступивших. Меня не оповестили о времени начала нашего организационного собрания, и я опоздала, успев к концу прохода. В библиотеке он как раз давал беглую характеристику нужных изданий, которыми мы могли в дальнейшем пользоваться. Я тогда впервые рассмотрела его. Он был высок, худощав, небрежно одет, импульсивен. Верхнюю губу полукругом охватывали тонко вычерченные усики, глаза смотрели выжидательно и  насмешливо, создавалось впечатление, что он вечно чем-то недоволен и  пуглив как мальчишка.

  Потом я познакомилась с огромным овальным столом-трансформером, который размещался  посередине небольшой комнаты.  Несоответствие размеров стола и окружающего пространства  становилось модулем – мерой деятельности всего остального. Здесь все не соответствовало ничему, все противопоставлялось другому, но это был принцип выживания. Стол-трансформер  менял свое назначение в зависимости от прагматических задач: от дискуссионной площадки и профессорской кафедры до бара со смешанным ассортиментом. Не знаю, использовали ли его еще для каких-либо целей в свободное от занятий время… Как-то с одним знакомым мы решили, что он отлично подошел бы  для оформления интерьера фильма Тинто Брасса. На этот стол последовательно перемещались книги, тетради, сочинения, рецензии, научные бестселлеры, партитуры, ноутбуки или же в особенные дни вина, конфеты с наспех сделанными бутербродиками, домашние пироги и дольки нарезанных колбас или фруктов в белых пластиковых тарелочках. Живописный натюрморт, символически  отсылающий к накрытому обеденному столу, сулящему скорое утоление голода и инстинктивно возбуждающему кипение желудочного сока. Однако это было обманчивое впечатление: стол накрывался с целью покрыть дефицит объединяющего начала и утвердить временные рамки через визуальное наличие. Чуть-чуть недосказанное или недопонятое превращалось в чуть-чуть неутоленное и располагало к живой доверительной беседе.

  Этот стол был свидетелем переворотов всех рангов, экзаменов, обсуждений предстоящих и состоявшихся эссе и диссертаций, успехов  и провалов,  хвалебных речей или же  критики и  грозных обвинений, с которыми мне тоже пришлось столкнуться. За столько лет стояния здесь, он перезнакомил множество людей из разных городов и стран.  Стол, по-видимому,  научился распознавать высотность тембров, разнообразие произношений, интонаций и дикций, а, главное, получил разъяснения по самым разным вопросам научного и квазинаучного характера. Можно сказать, что этот стол был необходимым компонентом, одной из местных достопримечательностей и почетным членом сообщества. На этом столе во время лекций неизменно стояла преподавательская кружка.  Как я узнала позже, иметь перед собой  чай или кофе было  профессорской прерогативой, которой часто не без гордости пользовались. Наверное, чашка на столе добавляла непринужденности в научную дискуссию и аккумулировала внимание слушателей как медальон гипнотизера. Один профессор как-то во время лекции чередовал свои реплики с процессом звучного сплевывания в чашку с чаем застрявших во рту чаинок. Но это было, скорее, исключением, чем правилом.

  Коллектив, в который я попала, с самого начала для меня представлялся в какой-то мистической ауре. Индивидуальный «логин – пароль» вписывали меня навечно в ряды страстных приверженцев академического знания. Я просто горела желанием постигать новое, писать, общаться, слушать. А, со временем, к этой страсти присоединилась еще одна, которая мне несказанно помогала, но и стала одной из причин моего бегства оттуда.
 
  Здесь главным героем был он. Главным распорядителем. Он правил, или казалось, что правил, но  и им, безусловно,  управляли.  Он называл это место «семьей-не-семьей». Это и была семья-не-семья, этот коллектив, который пытался создать иллюзию того, чем на самом деле не являлся.  Здесь хотели искусственно породить дружественную среду, выставляя напоказ заведомо беспроигрышные козыри, но естественные звериные чувства брали свое, и ничего, кроме духоты и озабоченности, не рождалось. Занятия наукой успешно сочетались здесь с занятием любовью. В его споре с коллегой, кто был женат большее количество раз, выиграл коллега, и никого не остановило и не смутило то обстоятельство, что жена "победителя"  сидела рядом. "Публика" в большинстве своем была настроена доброжелательно.
 
  В тот первый день он скороговоркой обрисовывал свою биографию. Думаю, что подобная "инициация" откровенностью была в рамках традиции.  Говорил, что сейчас, когда его жена  живет в другой стране, он вынужден ползарплаты тратить на билеты, чтобы встретиться с ней.  Это было романтично и удивительно: лететь за тридевять земель, чтобы встретиться с любимой женщиной. Он, может, даже гордился статусом женатого холостяка. Но это была и его трагедия, которую он переживал в себе и  был не в состоянии разрешить, а, может, не нуждался в разрешении. Подобный момент Zugzwang вкупе со щемящей тоской нападал на меня в детстве, когда  я неожиданно получила письмо от школьной подруги  с ее фотографией и подписью: «Неужели ты меня забыла?». Это был крик души и последняя  попытка восстановить угаснувшую дружбу, попытка,  которая так и осталась в белом конверте. Или когда бывший муж, от которого я ушла с только что родившейся дочкой, кричал под моим балконом: «Я не могу жить один, понимаешь?» Но все оставалось как прежде, оставалось как было заведено, потому что я не чувствовала, что могу  что-то изменить, да и не было желания что-то менять. Zugzwang.

  Будучи  посвященной, я могла беспрепятственно разгуливать  по пустым коридорам, представляя себя покинутой княгиней, заходить  в блестящие старинные залы, которые редко запирались даже по вечерам, раскрывать тайны запутанных лестниц с резными перилами. Это была красивая сказка, которая не могла состояться без романтического героя. Наука постепенно уходила  на второй план, а , главное, вперед выступала неразбериха и путаница, в которой одни и те же люди пытались совместить в себе роль беспощадного судии и закадычного панибрата, две крайности, что для меня было очень сложно совмещаемо и осознаваемо. Наука, тем не менее, здесь обитала. Каждую осень прибывали свежие силы и поставляли идеи и людей, не давая затухнуть стоячей воде. Это было волшебное  царство без-закония, частное хозяйское владение, прекрасный фасад цивилизации, оазис, на котором, прикрываясь европейскими стандартами,  не задумывались над  частностями на пути  к великой цели. Одним из важных  аттестационных моментов  было умение открыто и убедительно выражать и отстаивать свою точку зрения. Говорили по очереди, по старшинству. От младших к старшим. Полагалось слушать говорившего и обдумывать обязательные ответные реплики.При всей его бесспорной открытости, в коллективе, в котором я оказалась, была полная незаинтересованность друг в друге, в работе  друг с другом, в успехах друг друга, в совместных перспективах. Процветало нестремление понять деятельность и желания другого. Была фальшь в каждом монологе, недовольство, страх,  злоба. Я не знаю, была ли там зависть, но лицемерие точно.  Как там было душно! От неискренности, от погони за бесполезностью...

  И среди этого шума я нашла для себя пристанище в его лице. Я писала ему смс-ки, провоцируя на разговор и понимая всю бессмыслицу своих действий. Мне искренне хотелось только общаться, говорить по любому поводу, цепляться  каждую минуту как бы проверяя свою собственную идентичность. Это было соединение несоединимого и  совмещение несовместимого. Не было в мире человека, который бы так сильно его ждал и одновременно не было в мире человека, который пытался бы так сильно это скрывать... Но он совершенно этого не понимал. От него исходила постепенно закипавшая неприязнь и все то же – равнодушие. Поэтому всё, чего я добилась, заключалось в недовольстве, какое у меня  вообще есть право выяснять праведник он или нет, грубом «Вас это не касается» и неожиданном «…я не выстраиваю образ, я живу так, как живу». Но это было совсем не то, что я хотела услышать, и никак не вписывалось в мою фантазию. Еще более обидным было заявление о публичном флирте. После этого хотелось только плакать. С одной стороны я боялась его, с другой – себя. Мне хотелось всего и хотелось, чтобы не было ничего. И мне было не остановиться, потому что и я не понимала, что делать.
 
  Я была прилежной ученицей, старалась схватывать на лету. При всей моей отрешенности и неуверенности в себе я обладала очень большой трудоспособностью и неплохой профессиональной подготовкой.  Я не умела ничего скрывать и хотела правды от других или хотя бы правды по отношению к себе. Но в этом "театре" это выглядело глупо. Здесь нужно было играть роль и выслуживать передовые партии .

  Ну вот, после совместного мероприятия, я осторожно высказала ему свою точку зрения на современное искусство, которое представлял знакомый нам художник. Начала осторожно:

– Очень боюсь оскорбить Ваши "чувства симпатии" к нему, если таковые у Вас есть, но во мне творчество подобного рода почему-то вызывает недоумение. У него два периода творчества: сначала глумился над человеческим "телом", его, по всей видимости, обвинили в бездуховности, поэтому он решил взяться за "духовность", начал глумиться над верой, религией и чем там еще, и проповедует теперь святость. Может, я, конечно, не так все понимаю. Интересно, за что он еще примется далее, имя сделал...

  На что он ответил:

– Вы сказали так хорошо, как у меня бы и не вышло. Можно, я буду Вас цитировать?

– Ну, не смейтесь надо мной!

– Так я не смеюсь. Вы ухватили самую суть. Причем сказали красиво. Я все там сидел, ерзал, и думал, ну как же назвать то, чем он сейчас занимается? Ведь ситуация была: он что-то говорит, а публика не верит ни на грош, а он говорит... Как название фильма: "Я знаю, что ты знаешь, что я знаю". Правда, спасибо за формулировку!

  А потом  было что-то непонятное. Диагноз был поставлен… всерьез и навечно. Поставлен в форме  обвинения в покупке аттестационной работы и последующего за этим вопроса «какого цвета обложка прочитанной книги?» Обложка?! Я никогда не задумывалась о цвете обложек и не старалась удержать их цвет в памяти. Я понятия не имела, какого цвета обложка, потому что печатные статьи читала в распечатках и копиях, а в книгах, не задерживаясь на обложках, ныряла в суть. Но эти люди   всерьез полагали, что работа была написана «с посторонней помощью»,  а я даже не в состоянии вспомнить цвета обложки книги, на которую ссылалась. Я не производила впечатление способной что-либо писать!  Этот диагноз  я выслушала сидя перед ним и перед тем овальным столом, совершенно растерянная, не готовая к такому повороту. Слова « Вы не могли так написать!» не подлежали пересмотру, они засели глубоко. Статья несколько месяцев назад была закончена, обдумана и отправлена на зачет, но вызвала непонятную реакцию и обвинение в нечестности и плагиате. Я сказала ему, что такими темпами можно дойти до маразма, и мне кажется, что нельзя так выворачивать людей наизнанку, что меня всю трясет до сих пор, что работа эта дурацкая и вся  ситуация дурацкая, а самое главное, что я не понимаю, что мне делать, в чем я провинилась, что естественно, никто мне не помогал, об этом не могло быть и речи, что пользовалась только интернетом для сбора материала, и зачем ему  было меня так мучить… Заранее план работы послала за полгода, просила посоветовать, куда идти дальше, но ответа не дождалась, а когда уже ничего нельзя было исправить, мне прислали незачет, который меня автоматически вносил в список отстающих. Было стыдно и больно. Зачем и кому это нужно?

 Он ответил:

 – Я заметил, что Вы иногда произносите и пишите то, что сами не до конца разумеете… Человек, написавший сложный текст, в общем, должен быть способен его изложить. Вы выглядели не очень убедительно. Ну где Вы, черт возьми, взяли ссылку на немецком? Ну и многое другое…

 Потом была пересдача. Я получила экзаменационные билеты,пришла отвечать, но оказалось, что назначили не тот предмет, а билеты выдали по ошибке, через неделю должна сдать уже следующий, а все что готовилось для этой аттестации, якобы было просто полезно мне для самообразования. Это было смешно. И я плакала и  просила у него защиты и помощи. Реальной помощи, но что-то сломалось.  Я писала ему, что чувствую, что во мне и вокруг меня что-то творится, но понятия не имею, что, но это жутко мешает жить, издерганность какая-то, двойное дно и неопределенность, нестабильность:

 – Может, для Вас это в порядке вещей, так и всегда, но я чувствую слишком остро, и сейчас по-другому не получается, на меня как-то все навалилось сразу.  Почему я должна себя заставлять делать то, что во мне вызывает протест? Главное, ради чего? – Я писала, что не буду находиться в одном помещении с человеком, который надо мной так безнаказанно издевается, не буду сидеть с ним за одним столом, не хочу ничего больше писать. – Вы это понять можете?

  Это не было шуткой или игрой. Ответ был…

– Завтра, ладно? – И далее, – Я не представляю, простите, как Вы будете сидеть за одним столом. Это Вы должны представлять. Существует конфликт, который не завершился пока, но на котором не заканчивается жизнь. На данном этапе могу сказать: если хотите сделать работу, то есть то, что является одним из смыслов Вашего тут пребывания, придется сидеть за одним столом. Еще и не такое приходится делать.

  Таким образом, мне предлагалось  выбрать: либо остаться и принять все как есть, согласиться с утвержденным порядком, против которого восставало все мое существо, либо уйти и изменить все в своей жизни, если изменить в окружающей я не в состоянии.  Zugzwang, но я выбрала  второй вариант и сбежала, отдав свои чувства на откуп.

  Совершенно не было  желания никому ничего доказывать, тем более убедительно у меня вряд ли бы получилось.  Хотелось получать информацию, которая была мне интересна, использовать ее по возможности, затачивая умение думать, писать, читать, говорить....Мог ли он понять, что мне было интересно именно то, что до конца было не понятно, как я никогда не смогла понять его,  и поэтому он был мне все-таки интересен? Если все слишком примитивно, предельно ясно - это беда и скука. Он не был бедой и не был скукой. Только я чувствовала  себя неуютно и растерянно. Даже если бы все как-то разрешилось, то осадок остался бы, а это самое страшное, когда полностью не можешь доверять людям, с которыми приходится работать,общаться, от которых ждешь совета и поддержки. Это я ему написала, он ответил, что время сбежать еще будет.
 
– Очень грустно. Я не знаю, что Вам посоветовать, кроме того, что уже сказал. И знали бы Вы, каких только осадков не остается... И ничего. Живешь.
 
 Случай был необычный и трудноразрешимый и, как в медицине, требовался консилиум. Он ответил:
 
–Доучитесь хотя бы до первого диплома. Я порву Ваше заявление. Могли бы сперва со мной поговорить. А то ведь не всякий будет вникать, что Вы устали и пр. А я полагаю, что, если Вы пришли и прижились, то Вы уже часть нашей – ну, семьи – не семьи, но свой человек. Так что давайте… В следующий раз, как захотите сделать резкое движение, сперва ко мне загляните. А я рад, что увижу Вас на будущий год. Отдыхайте!

  Но я больше не заглянула к нему. Я  ушла, смешав себя с дождем. Отдыхать….
 
22.06.2010


(все персонажи условны, любое совпадение случайно)