Так говорил

           Прежде чем души получают новые тела, они некоторое время болтаются на переоформлении. В промежуточном, подвешенном состоянии. В месте, название коего неподвластно людскому словарю. В форме то ли животных, то ли людей, то ли сути. Больше всего они похожи на кошкообразных полуразумных существ. Длинные, вытянутые вдоль, прыгучие, при тамошней частичной гравитации – подлетающие достаточно высоко, струящиеся вперед, преодолевающие изрядные расстояния. Но без хвостов. Без когтей. И почти без меха. Их там много, они хаотично (якобы) двигаются с одной им понятной целью. Толчок – полет – приземление – толчок – полет – приземление. Потом их забирают и вселяют в подобранные тела. Сам процесс вселения занимает настолько краткое мгновение, что весь страх смерти, сиречь расставания души с телом, кажется смешным. Боишься дольше, чем страдаешь. Хотя это норма – долго боятся и мало мучиться.
           Это место не Земля, но и не иная планета, это место некое образование, сравнимое с вещественностью сна. Насколько предметы во сне настоящие – настолько реально это место. Но все это можно видеть и запомнить. Будучи одной из этих промежуточных форм, субстанцией, ждущей воплощения и пока заполняемой веществом совести. Это вещество, коему в свою очередь тоже нет четкого определения – основное строительное сырье души. Совесть – мир. Жизнь – совесть. Пока ты пасешься в том месте, название которого неподвластно людскому языку, ты приобретаешь свойства человека. Основными из которых являются: милосердие, сопереживание и, звенящее жилой, чувство справедливости. Поэтому отказ от них и разрушает душу. Поэтому попрание любой из этих основ, превращает твою душу сначала в серый пар, а потом (иногда даже раньше, наступления смерти) в кошкообразное существо, подпрыгивающее и ждущее переоформления.
           И ночью, когда к сердцу подкатывает мягкой волной удушье, ты вспоминаешь этот момент. А самые чуткие – одну, две, три предыдущих жизни, предыдущих тела. И если в одном из них ты был убийцей или его жертвой, то память будет сжимать твое сердце, потому что в первом случае ты убивал совесть, а во втором ее убивали в тебе. И ты будешь просыпаться в поту и сознании того, что цепь бесконечна, однажды начавшись, она не кончится никогда. И только тому, кто еще не понял, будет гладко и сладостно. И только тому, кто еще не раздробил в себе целое, будет спокойно и радостно. Я тоже помню это, поэтому и говорю здесь. Я тоже ждал и боялся. Я тоже рассыпался.
           И вот когда я вселился в свое нынешнее тело – я все это вспомнил, при первом же оскорблении, нанесенном замыслу. Мной ли, другим ли человеком, неважно, едва будет нарушено одно из основных свойств, как душа встрепенется и заплачет и только недовоплощенный в человека станет делать вид, что не понимает о чем речь. И только избывший милосердие не испугается. И тогда ему останется ждать момента, когда его душу пошлют в то место, которому нет названия на человеческом языке, чтобы она ждала своего часа. И впитывала. И подпрыгивала, вытягиваясь вдоль. И может быть на этот раз, все получится так, как надо. Хотя он об этом и не знает. Хотя она об этом и не знает. Хотя об этом не знает никто.