Пока молола мельница

          Щекастые облака отражались в реке, лениво сплавляясь по течению. Сытой анакондой река извивалась по дну густого леса. На плавном изгибе затаился пляжик - с омутом, бродом, голосистыми лягушками. Заповедное местечко. О нём знали, но не многие.

Грунтовая дорога через посёлок ползла к обрыву. Спрессованная и отполированная колёсами пыль не клубилась, а матово отсвечивала на солнце. Июль, сушь. С обрыва дорога резко ныряла вниз, а там, через старицу, где осока и камыш под два метра, и заливной лес бежала к речке. В низине, в оцеплении крапивы и лопухов, пряталась старая водяная мельница. Добротный, тёмный сруб с трёхэтажный дом.

Некогда всё крутилось вокруг мельничного колеса. Лошади спускали и поднимали подводы с мешками и, дёргая атласной шкурой - в низине тучи слепней - ждали в очереди на помол. Давно ещё через реку имелся мост, и обозы тянулись с обоих берегов. Смех, ругань, кони, колёса, утробный гул мельничных жерновов - целый день, пока солнце, уработавшись, не падало за край обрыва. Тогда всё накрывала тишина, зелёная, сырая. В ней тонула даже гнусавая, трескучая мошкара.

Река в разлив половодила на километры, а, возвращаясь в берега, оставляла поймы и озёра. Мы собирали калину в одной из пойм. В урожайный год приносили каждый по ведру - хватало печь пироги на пару лет. Царский вкус у пирогов с калиной - мамино тонкое тесто, слегка вяжущая, хмельная начинка.

Давно уже смыла река и мост, и плотину, и сменила русло. Мельницу забросили. Но река её не рушила. Я не часто отваживалась ходить мимо мельницы в одиночку, а когда случалось, по-быстрому шагала. И всякий раз, отбиваясь от комаров лопухом, я слышала гул жерновов. Замедляла шаг: не мерещится? Вмиг тучи гнуса впивались, как иглы, и я удирала. Заброшенная мельница не простаивала, хотя никакой жизни вокруг не наблюдалось, на двери висел замок.

И теперь без усилий вспоминаю ту старую мельницу, с гудящими жерновами, с маленьким, будто игрушечным, балкончиком и безжизненно свисающей с него пожарной лесенкой. Пришелица из другой галактики, инопланетный корабль - не пускает внутрь и не улетает.
         
Я всегда ждала лета, как раб свободы, а за городом пулей мчалась на реку. Чтобы весь день жариться на песчаной сковородке - до черноты в глазах. Не думать, ничего не хотеть. Потом бултыхаться в мякоть воды и отмокать до синеты губ, окончательно забывая обо всём.   
         
На неделе нам, бывало, с сестрой везло, и мы правили одни целым пляжем. Жуть до чего, благостно! Oтгороженные высоким забором леса, одни в своём заповедном мирке, который сама мельница стерегла. Хотя лес скорее пугал. В нём шумело, вскрикивало, похрустывало. А вот речка – заступница. Чуть что, мы прыгали в воду и сидели там, пока страх не испарялся. Как-то нас загнало в воду совхозное стадо. Коровы шагали бойко, на дойку торопились. Сухой, как горбыль, пастух щёлкал кнутом. Он дал коровкам напиться и погнал дальше. Но они успели-таки порыться в наших сумках и сожрали всё, что нашли съедобным. С реки мы ползли на четвереньках, голодные, спёкшиеся, но всё равно - не раньше заката.
         
          Тучи скопились за минуты, и небо стало фиолетовым. Волосы трепало, река морщинилась, листья отрывало и несло в никуда. Похватав вещички, мы побежали через лес. Дождь стегал по голому телу. Громыхнуло раз, другой, и хлынул потоп. Лесную дорогу мгновенно расквасило. Мы застряли в ожившем болоте. Вокруг - непроходимые заливные джунгли. Навстречу - с горы катился поток воды и грязи. А сзади... Мы остолбенели. Из лесных дебрей выламывалось стадо. Увидев нас, коровы замычали и ринулись к нам.

Не знаю, как пришло такое в голову, но обе рванули к мельнице. Сестра поскользнулась и вцепилась мне в руку. Но я вырвалась, первой добежала и врезалась в дубовую дверь. Она поддалась. А мы всегда думали, что заперта! Или я сломала доисторический замок? Мы втроглись в седое нутро мельницы.

- Запирай! - обе орали, как оглашенные. - Держи дверь!
- Как держать? Ручки нет! Они ворвутся!
- Палки ищи! Будем бить!
За дверью хлестала вода, но мы расслышали – совсем близко - шаги, брань.
- Мамочки... - сестра опустилась на пол.
- Чего расселась? Быстрей! - теперь я схватила её за руку и поволокла на лестницу.
- А сумки! Увидят...
Наши сумки остались у входа, а мы, едва касаясь ступенек, влетели вроде как на второй этаж.   

Дверь скрипнула. Топая, как слон, вошёл кто-то. Мы присели за открытый сундук - только-что не прыгнули в него. Бухающие шаги, бормотанье. Что-то пиннули, уронили. Затихли. Воздух наполнился тошнотворным дымом - закурили. Меня затошнило. А дикая паника, наоборот, стала утихать.

Мы попали-таки вовнутрь инопланетного корабля. Здесь было сухо и тепло. Квадратики мутного стекла фильтровали свет. Диковинное оборудование выглядело седым, как присыпанное мукой. Мощное водяное колесо крепилось на валу из цельного бревна, между двумя ободами сохранились дощатые лопасти. Нигде ни одного гвоздя, всё на деревянных штифтах. Стопка жерновов. Просто сработанный, но уютный ларь, видимо, для хранения муки или зерна. 

Ядовитый дым валил, как из вулкана. А ливень снаружи хлестал уже не так яростно, затихая, и скоро кончился. Тишина придавила, как мешком с мукой. И тут взрыв! Разбилась бутылка обо что-то железное. Мы вжались в ларь. Сердце затрепыхалось, как заяц в силках. Опять - бух! Хлопнула дверь.

Мы, кажется, остались одни. Совсем одни. На старой, заброшенной мельнице. Ужас заворочался в желудке. На нас отовсюду полезли тени. Ожила мохнатая паутина. Ледяные пальцы сомкнулись на щиколотке…

Вдруг через разбитое окно в душные потёмки вонзились солнечные лучи. Мгновенно в них заплясала, закрутилась пыль. А над головами… Метались, кружили, хлопали чёрные крылья. Мы завизжали. Конкретно, во всю силу. Сорвались и бросились к выходу.

Как нам удалось не сломить ни шеи, ни ног на полусгнившей лестнице? Мы жадно глотали парной воздух. Подтягивая себя за лопухи, карабкались наверх по тому, что осталось от дороги. Маму увидели сразу. Она пробиралась к обрыву. Мы с сестрой заревели и почти одновременно захохотали.

          Река оберегала свой маленький, секретный пляжик. Добирались до него только к концу июня, когда пойма подсыхала. Тогда по выходным колёса утюжили лесную землю, отбирая колею у ивняка и подорожника. На другой год, спускаясь в пойму и привычно готовясь напугаться, не обнаружила я мельничного сруба. Только крапива да фиолетовые цветы плакун-травы. Рухнула мельница. Отвалилось колесо. Я не двигалась – пир комарам и слепням – и не верила глазам своим. Разочарование, горечь не сглатывались. Лишилась старица царицы-мельницы, а лес и речка – прадедовского, магического шарма. Как и чем заполнить эту пустоту?
         
          А может, перемолола мельница одну эпоху, и подружка её река расчистила место для новой.




***
фото автора