Бердяев после 18 марта

 "Духи русской революции" наглядно показали сложность восприятия произошедшего в стране самим философом. И это не только экстраполяция творчества упомянутых им классиков на коренной исторический перелом. Есть нечто личностное, вызывающее у Николая Александровича неприятие взглядов. Ощущение, что он подравнивает написание своей статьи к некому субъективному рубежу уже ушедшего писателя, не видя при этом гигантской волны общих перемен.

 По мнению Бердяева русский человек склонен к трансцендентности. Фактически переживания происходят на подсознательном уровне. А что, если действительно наша связь с дохристианскими верованиями, более темными, интуитивными, не прервалась и через две тысячи лет?

 Сам Николай Александрович считает эту черту признаком недостаточной духовной возмужалости. Вроде вот, вот и огромный организм, еще внешне и внутренне изменяемый, должен достигнуть своей зрелости и начать новую, сейчас неведомую ему жизнь. Уж не октябрьские события посчитал автор этим рубежом возмужалости?

 Никогда, по мнению Бердяева в русском сознании трансцендентальность не переходила в имманентное восприятие действительности. Особенно это касается нашей интеллигенции. Революция народными массами воспринимается болезненно-катастрофическим переходом от благоговейного почитания трансцендентного к нигилистическому бунту против трансцендентного.  Эти слова философа объясняют взаимоотношение русского православия и народа после революции. И разрушение храмов, уничтожение привилегированного и почитаемого до этого момента сословия в этих условиях выглядит не вполне логично, но так характерно для трансцендентальной души россиянина.

 Ни и революция не делает её имманентной. Здесь даже мировоззрение Толстого не помогает, а лишь возвращает к изначальному рабству. "Такой бунт всегда есть рабий бунт, в нем нет свободы и богосынства".  Получается, что и сейчас, в XXI веке, не достигнув своей возмужалости народ воспринимает коренные геополитические переломы на уровне трансцендентального восприятия, весьма далекого от разумного.

 Но вернемся к Бердяеву. Он видит в революционных событиях внутреннюю болезнь русского духа, имеющую отрицательные последствия. Словно предвидел Николай Александрович духовную и физическую ломку огромного социума, случившуюся чуть позже. Но видел и положительные стороны, закрытые для западных людей, имеющих более имманентный склад ума.

 И вот на этом этапе в русских людях в большей степени проявляется предчувствие антихриста.  Но его предшествие воспринимается пассивно. Активных орудий борьбы с наступающим апокалипсисом нет. "И слишком многие, -пишет Бердяев,-не уходившие от соблазнов, поддавались этим соблазнам, смешивали, пленялись подменой.

 Получается, что русский человек в определенные периоды своего исторического развития, как социума, может воспринять антихриста за божество? И так же поклоняться ему, воспринимая пороки за святость. И лишь с естественным уходом земного воплощения антихриста русский человек, помотав головой, начинает приходить в себя. Но тут же он ищет своей неприкаянной душой новое божество, не видя в обожаемом объекте звериного оскала Вельзевула.  Это реально напоминает дохристианское восприятие непознаваемого мира, с его злыми и добрыми духами, причудливо перемешанными в незрелом сознании.

 И здесь, как и сто лет назад, мы можем столкнуться с неким обожанием революционности. И этого чувства, так неумело хулимого сейчас "киселевыми-соловьевыми", думаю, так боятся власть предержащие. Они, как и весь народ все ещё остаются в плену трансцендентального мира, невольно возносясь к его вершинам.

 Бердяев видел симптомы этой болезни сознания, которая может пройти только после страшного кризиса, когда весь организм русского народа будет близок к смерти.  Что же получилось после этих слов философа. Организм странным, нелогичным для другого мира, образом выжил и сменив парадигму развития стал развиваться по новым законам. Но для его развития требовались такие анаболики, что не имей он неведомого другим потенциала, тут же бы и загнулся. Очевидно, что именно трансцендентальная русская душа и помогла строить это экспериментальное общество. Но она же и предопределила его быстрый слом и замену неким суррогатом, так и не принятым общим сознанием. Не отсюда ли это общее стремление к возврату, так ещё недалекому от нас? При этом глубоких перемен в собственном сознании русского человека не происходит. Лишь внешнее, нелогичное для западного человека, ликование: "Крым наш!" А дальше что? "Северный Казахстан наш, Аляска наша"? И русский человек, насладившись в полной мере новыми завоеваниями, быстро отдает их на откуп более имманентным личностям, являющихся по сути своей такими же трансцендентными по духовному развитию. И они, имея несметные сокровища, ещё не до конца исчерпанные природные кладовые, не умеют ими воспользоваться, тратя накопленное на празднества и утехи, далекие от логики исторического развития страны. И все это напоминает утеху личных амбиций, некое зашкаливание рейтинга, явно напоминающего иглу наркомана.

 Вот слова Бердяева, думаю, объясняющие и нынешнее положение вещей: "Человеческая природа оставалась ветхой, она прибывала в рабстве у греха и дурных страстей и хотела достигнуть новой, высшей жизни чисто внешними, материальными средствами". Можно подивиться этому предвидению философа, наблюдая эти внешние, подстегнутые благами мирового прогресса и внутренним потенциалом родной страны, средства. И большинство нынешних, обладая этими благами, надеются предать это странное чувство российской трансцендентальности своим уже изначально гнилым душой потомкам. При этом они страшатся внешней угрозы, неких, так ещё близких по памяти предков, революционных веяний. Поэтому, заслышав барабанный бой железных бочек, включают они на полную мощность "киселевско-соловьевский" фонтан, расцвечивая его фейерверками этой странной, больше обусловленной сбежавшим лидером, виктории.

 Заканчивая статью "Духи русской революции", Бердяев надеется. "Старая Россия, в которой было много зла и уродства, но также и много добра и красоты, умирает. Новая Россия, рождающаяся в смертных муках, ещё загадочна. ... Она не будет цельной по своему духовному облику. В ней будут резко разделены и противоположены христианские и антихристианские начала. Антихристианские духи революции родят свое темное царство. Но и христианский дух России должен явить свою силу. Сила этого духа может действовать в меньшинстве, если большинство отпадет от него".

 Покинув вскоре Новую Россию на "философском пароходе", Николай Александрович ещё долгое время мог  наблюдать за великим историческим экспериментом. Сомневаюсь, что видел он на фоне рушимых предыдущих святынь и возведения новых, реально трансцендентных, эту силу. Лишь внешнее воздействие, более темное, более зловещее, вдруг вернуло христианство, парадоксальным образом соединив его с верой в земное воплощение то ли бога, то ли дьявола. А мы наблюдаем эти отзвуки поклонения, так и не трансформировавшие в имманентное восприятие реальности.

 P.S. Бердяев в своей статье мало коснулся отношения российского социума к средствам производства. А это, думаю, не менее важно, чем духовное копание в незрелой душе россиянина.  Эту сторону довольно интересно затронули в своей короткой переписке ругаемый Николаем Александровичем Толстой и Столыпин. Тема, хоть и прошло уже более ста лет, до сих пор не менее актуальна. А нынешнее возвращение Крыма даже добавляет в неё некую интригу. Но кому это важно, когда вокруг бравурные марши и фейерверки?