XVII Поток глупца 1

«Поток глупца»

 
Разумеется, все это ожерелье анекдотов про Вовочку едва раскрывает суть этого сумбурно-вдохновенного, одержимого всевозможными, иногда нелепыми, идеями, но по-своему совершенно необыкновенного
, и даже гениального,   человека. Заботясь  о семье, и честно отслеживая неполадки «Роботронах», последних ЭВМ, сработанных в странах социалистического сотружества,  хлопоча о решении партикулярных отправлений  с устройством жены на работу, а ребенка в ясли, их прописке, прохождении медицинских осмотров  и прочих  необходимых софизмах, Вовка втайне полагал идеалом  жизнь ученых обитателей летающего острова,  придуманного Джонатаном Свифтом. Однажды Владимир Петрович, попавший после очередной пьянки в кардиологию, беседуя на лестнице больницы с пришедшим  к нему с передачей Вовкой, решил испытать сына.
- Ведь, ученые физики. Эйнштейн, Курчатов, - это люди, жившие совершенно особенной жизнью, в своем мире.
- Да. да, папа! – вскрикнул  Вовка обрадовано.  Ему показалось, что отец его наконец-то его понял, и тут же, натолкнулся на презрительно- брезгливый  и, вместе с  тем, бесконечно грустный, даже скорбный,  взгляд Владимира Петровича.
 Вовка запомнил формулу Спинозы:  « Существует то, что стремится к своему существованию». А из всего сущего только интеллект не стремиться к своему существованию, – это очаровывало Вовку.
Именно поэтому его любимой книгой еще со времени его работы в «Каскаде» была «Игра в бисер» Гессе.
Еще в студенчестве он приобрел в букинистическом магазине в Харькове  тома  «Восточная поэзия» и "Восточная проза", которые внимательно читал и перечитывал. Его примеру последовал Колька.  И как-то,  еще до того как восстановиться в Вузе на филопсихейном факультете,
Колька в припадке меланхолии сообщил Вовке, что наверно  устроится на работу в биосферный   заповедник,  поселится  на далеком кордоне у ручья, который  он обязательно наречет Потоком Глупца, в  подражание  названию стихотворения поэта Лю Юй –Си  «Скорблю о Потоке глупца».
- А что?  точно уйди в горы стань,  отшельником. Отшельник Ко.               

В первый раз Николай усомнился в прочности брака Вовки и Ольги, раньше, когда летом  с женой и сыном, с  детской коляской  и фотоаппаратом молодая семья ходила к морю, на Набережную у пляжа  «Маяк» и  южный мол морского порта .  Вовка хотел фотографировать жену и сына  моря. Когда
 Николай рассматривал снимки, моря, он не увидел.  На одной фотографии  рядом с улыбающейся Ольгой,  с ребенком  на руках, по набережной шагала какая-то женщина, развернутая  задом  к  объективу, с лямочкой лифчика, пересекающей желоб хребта на жирной спине,  и широким задом в трусах купальника.   На другом, - на молу, Вовка сфотографировал супругу на фоне серой бетонной  стены парапета.
Самое интересное было то, что за парапетом открывалось  море, совсем близко,  широкое и прекрасное, и для того, что бы Ольга оказалась  на снимке над морем , ей надо было подняться на небольшое возвышение.  Но Вовка фотографировал ее на фоне стены, будучи уверен, что делает фото  жены у моря. Собственно потому и снимал, ибо знал,  что там, за шершавой бетонной серостью. – бескрайнее море в белых барашках,  при этом,  не соображал, что видит-то стену. 
Возвращая Вовке фотографии Колька напомнил ему Босё:  «…Но пусть невидима Фудзи, Как радует сердце она! Но пусть не видимо море...» . Вовка захохотал.
- Значит это - гениальные снимки!   
Ольга нашла себе новую работу в милиции, и когда ездила в краевой центр оформлять документы, как-то очень неожиданно для Вовки сделалась удивительно резкой и злой.
Перед  тем,  от  «Общества интернациональной дружбы» она вместе  с делегацией учителей иностранных языков и переводчиков побывала во Франции.
 Вовка продолжал заходить в кафе-ловушку, полукруглыми арочными окнами, форма действительно  напоминавшую скобы капкана. Меры по борьбе с алкоголизмом, все еще действовавшие в стране, выгодно оттеняли исключительное положение кабачка, предполагавшее особое  и умеренно-коньячное дозволение ста-двухсот грамм, культурно, за столиком.   
Тогда же Вовка баллотировался кандидатом в ГорСовет.
В предвыборном пакете идей, он указывал на необходимость создания в городе электронных производств.  Упомянул  о нуждающихся в сохранении «архитектурных феноменах» курорта, имея в виду двухэтажный особняк с башенкой дореволюционного  офицерского пансиона на Бастионной горке.
Одно из последних воспоминаний об  отце у Вовки было связано именно с выборами, на которых он проиграл, заняв второе место, и  уступив  первое местному дельцу, хозяину двух подпольных цехов, закамуфлированных под бараки в Долине Огненной  Воды,  Валерию Петровичу  Разлюляеву.
Перед  днем выборов он напился со своим доверенным лицом, и коллегами по работе,  с директором  Суренычем, дотошным Василием  Семеновичем, успевшим  в начале застолья охарактеризовать все степени очистки спирта для приготовления водки согласно госту,  с «другими ребятами».   Один из его коллег, молодой представительный человек, с опытом комсомольской работы, вызвался быть на выборах доверенным лицом Вовки  и сопровождал его во все избирательные учреждения и на встречи с избирателями.  При этом, повсюду комсомолец-электроник носил очень аккуратную внушающую уважение папочку, в которой кроме небольшого блокнота и шариковой ручки ничего не было. После пьянки Костя, так звали доверенное лицо с политическим опытом, - проводил Вовку домой.  Вовка проснулся утром, окинул взглядом  комнату,-  вторая половина постели и детская кроватка была пуста.  Ольга куда-то ушла.  В открытое окно,   на паркет упал утренний свет, пробившийся сквозь  крону высокого славного айлана.
 В памяти Вовки, мелькнуло что-то о «солнце Аустерлица», - жаль нет Кольки, он наверняка точно  знал эту фразу Наполеона. Вовка вздохнул  перевернулся на другой бок, и  что-то сам себе напомнил,  но не догадался – что.  (Он напомнил себе коленвал, ибо  ось  его тела была ломанной, так как голые колени Вовки были одинаково согнута. Но в желании снова уснуть Вовка этого не заметил, так же, как бетонную стену парапета, преграждавшую вид на море, когда он фотографировал жену и сына… ).  Идея коленчатого вала, смутно присутствовавшая в его сознании,   у засыпавшего Вовки вызвала благостное растворяющееся во сне суждение о том, что за техникой будущее. "Лучше на автомобиле, чем на своих двоих, пешком...".   
- Да, поймите,  пешком я  не дойду. Я инвалид. Я без ног! Я прошу вас обеспечить мое конституционное право.
Вовка снова проснулся, - из соседней комнаты доносился голос Владимира Петровича.
- Я вам повторяю, я  инвалид, я без ног!
«Наверно  «Скорую» себе вызывает... Куда же, подевалась Ольга»?
Через полчаса Вовка снова проснулся от голосов,  звучавших за дверью. Вовка встал,  надел шорты и, шаркая шлепанцами, выглянул из спальни. Прямо на него смотрела молодая незнакомая празднично одетая женщина, явно отвернувшаяся, чтобы скрыть смех от
остальных, кто присутствовал  в комнате.   Увидев Вовку, она закрыла лицо ладонью, отступила на шаг и  устремила взор в потолок.  На диване сидел Владимир Петрович в трусах. На круглом фортепьянном стуле возвышалась урна для бюллетеней. А перед  Владимиром Петровичем стоял пожилой отставник  сталинской закваски. Оба очень серьезно обсуждали одну за другой персону кандидатов в депутаты.
Вовка, тоже отвернулся, дабы скрыть хохот, поскорее прошагал в туалет.
Через полтора месяца Владимир Петрович умер от сердечной  недостаточности. Его последними словами была мольба, обращенная к Марфе Егоровне : «Только не пей».
После смерти Владимира Петровича Ольга призналась мужу, что изменила ему и встречается с другим мужчиной,  старшим офицером милиции, и что у них все серьезно.
И когда на каникулы приехал вечный студент Колька, Вовка встретив друга поддатым:
- Позвольте представиться: обманутый муж…
Колька решительно не знал, чем помочь другу, и прямо ему в том признался.
-Знаешь, что мне сказал Семеныч, Вася, про которого я тебе рассказывал. ну тот мой коллега, еврей, который так любит точность и подробности?
Он сказал: « Соберись силами, помучиться месяц полтора, и, я тебя умоляю, после того, что случилось,  не переноси на всех остальных женщин формулировку: «все бабы такие». Да, действительно, не стоит держать зла на женщин».
- Не стоит.
- Вот, ты не держишь зла на Наташу?
-Руденко?
-Ну, а какую еще!
-Я уж, честно говоря, забыл… Впрочем, с чего мне быть на нее злым,  мы с нею вкусили утех… Разумеется это примитив. « Из десяти тысяч скверен разврат – страшнейшая».  Кстати, что месяц уже прошел? Ей Богу  не заметно, что ты страдаешь.
- Да, мы оба страдаем.
- И она?
-Да,  и она. Она же разревелась. Когда из детского садика пришли, села на диван и заревела. «Что теперь будет с нашим папой»?  В смысле, со мной.
- И что? Мосты сожжены?
- Да. То есть она требует, что бы я закодировался от пьянки, и тогда, говорит, можно будет попробовать жить по-прежнему.
- А ты?
- А я не хочу…
-Ну, что я тогда могу, Володя!
- Да, понятно,  ты ничего не можешь!
- Кстати, Вовочка!  Дима-то Павлинов сейчас в сумасшедшем доме! Шлет тебе оттуда горячий привет .
- Да, ты что!
- Он мне сам написал. В очередной раз пережил неудачную любовь, точнее, ступор в который он всякий раз впадал, в общении с девушками и женщинами, особенно с теми, которые вызывали у него симпатии и влечение.
- Ну, идиот…  хотя, с другой стороны, - несчастный человек Дима…
- Другая причина трагедии, в том , что он со своим распределением на Кировский или какой-то еще танкостроительный завод был поселен в общагу в двухместный нумер. И, как я понимаю, имея зарплату, работу и тд.,  был настолько ориентирован на исполнение государственных предписаний, что снять скромное, но изолированное частное жилье, как это сделал, кстати, его сосед по общаге, ему не пришло в голову. 
- Ну это же, военно-морское воспитание его папаши! «Линкор Марат»…
- Санаторий имени «линкора Марат». – поправил Колька.
- Мне кажется,  во вспомогательных по отношении к армии и флоту организациях и… структурах, таких,  как этот «Марат»,  солдафонщины больше,  чем собственно в настоящей армии и на флоте.
- Самое главное это, -конверсия, она и  есть основная причина помешательства Димы. Он же, мечтал конструировать танки, и только-только  закончив с красным дипломом «Бауманское», он прибыл на танкостроительный завод , - танки там выпускать перестали. Ему предложили рассчитывать гайки для камнедробилки, или бетономешалки, - не помню.
- Кошмар! – захохотал Вовка.
- Пишет, что наглотался димедрола…, и  очнулся уже в дурдоме. Откачали.
 Кстати и там Дима  не утратил чувства юмора. В психиатрии, сообщает, «познакомился с интересными людьми», - один наркоман, слагает тексты песен для рок-групп. Другой  - разводит тараканов,  редкие виды…
- Блин, - хохотнул Вовка, - бедный Дима…  Слушай ведь наше поколение в сущности глубоко несчастно.
- Мне думается, что наше несчастье заключается не в трагедии, как у других поколений, то есть не в войнах или государственно-идеологическом терроре, даже не в информационном удушье, как при  раннем Леониде Ильиче, в начале его царства,   а в трагикомедии. Смотри:  Горбачев,  с его самоуверенным,  лишенным смысла бредом. Его предшественник – Леня, с каждым годом становившийся  чем старее, тем смешнее.   
- Вообще-то,  действительно…

  - Вовка, задумчиво  улыбаясь, будто  он пытался  что-то подсчитать в уме, задумался. -  Эти мои  пьянки, эти скандалы с папашей...  Да, и  Дима с его папашей.
- Я же, писал дипломный труд по Шаламову, Понимаешь,  если отбросить эти колымские ужасы, в его рассказах прочитывается, технология выживания спасения из этого лагерного  ада. Там  герой его рассказов, как правило, зек-доходяга, либо погибает, убитый охранниками, уголовниками, голодом,  истощением,  морозом,  либо ему удается уцелеть. И есть определенные условия в каждом, случае, (в каждом рассказе, - свои), соблюдая которые, этот несчастный доходяга обретает шансы на спасение. Понятно эти условия соотносятся с мировоззренческими, этическими вещами и порой заключены в о изящные метафоры .  Но я  о другом,  о спасительном алгоритме,  шифре, каковой мы находим в сказках ,  о какой-то игре…
Но, что интересно, в отрочестве Шаламов играл в какую-то им самим придуманную литературную  игру.
 Игры имеют сакральное содержание Олимпийские, Дельфийские игры…  Опять же, игры Кришны, Да и твоя математика реализуется как дисциплина,  только после того,   как игриво примет дозу свободы допущений  … 
- Вообще-то верно! Мы переживаем об исполнении долга, о соблюдении норм и  заповедей , а Богу этого нафиг  не надо. Господь говорит: «Играйте, ребята…».         
 - Так ты не будешь кодироваться?
- Нет.
- Ты видишь, я, как опытный комиссар,  замполит, прозорливый следователь… Поговорил о сумасшедшем Диме,  о дурдоме, о Шаламове, теории игр, Божественном промысле.
Вовка снова  засмеялся.
- Все равно, кодироваться не буду.