Тепло

 Возможно, такая высокая скорость принятия мною решений и приводит к подобным исходам.
 И когда ночью я вырываюсь из своего сонного капкана, чувствую лишь опустошение и полное одиночество. Быть одиноким для меня не являлось такой уж серьёзной проблемой, я  так думал, по крайней мере. Хотя, знаете, легко говорить и размышлять об одиночестве, когда рядом есть хоть кто-то, способный одним своим присутствием, показать, что жизнь продолжается. Что все живут и ты должен следовать их примеру. Люди как стикеры на холодильнике. Это их единственная функция.
Легко рассуждать об одиночестве и тогда, когда рядом есть властная мать, распространяющая на всех и вся своё непоколебимое решение. Легко, когда есть с кем поспорить, когда есть кому улыбнуться, когда есть от кого получить ответную улыбку.
 Сидя в своём кресле, обитом бархатом, я чувствовал, что только неживые вещи смогут подарить мне то, необходимое, тепло. Огонь обнимет тело своими жаркими руками, шепча что-то невнятное своим успокаивающим треском. Чашка чая клеткой сожмёт руки и будет греть их природную холодность. И всё будет выглядеть так, как того захочу именно я, так, как всегда должно было быть. В конечном счёте, бодрствуя поздней ночью, мозг окончательно выбивается из распорядка своей привычной работы.
 В некотором роде, быть единственной живой душой в помещение  даёт волю для действия обычно закрытым закромам подсознания. Ибо, кроме как сидеть долгими вечерами, прокручивая все поступки и слова снова и снова, является одним, возможно, поистине стоящим занятием.
В такие мгновения горький бергамот в чашке из фарфора обычно обжигает пальцы до боли, до красноты кожи. Возвращение к жизни. Чувствую себя тем самым белым кроликом из Страны Чудес, который всё носится со своими часами и куда-то спешит, куда-то опаздывает. Только вместо часов у меня чашка чая- хоть какой-то намёк на индивидуальность и отсутствие плагиата с моей стороны.
И не то чтобы это одиночество окончательно мне опостылело, но в один из таких одиноких дней понял, что если это затворничество продолжится, я могу потерять остатки своего рассудка. Точнее ту малую здравую  часть меня, которая могла ещё заставить трезво оценивать ситуацию.