Царевна лягушка

              ЦАРЕВНА ЛЯГУШКА

       По мотивам русской народной сказки.

           Пересказал Виктор Мотовилов

       Нужно вернуть сказку и легенду в нашу жизнь, тряхнуть
стариной и вспомнить, что мы одновременно и древние, и очень
молодые.


             Вместо предисловия

   – Напиши сказку, – просила жена. – Я же знаю, у тебя по-
лучится.
   – Тоже мне, нашла Андерсена. Не сказочник я…
   – А ты возьми любую сказку, хотя бы и Андерсена. И пере-
скажи её по-своему. Пожалуйста, сделай это для меня, – настаи-
вала жена.

   Я перетасовал колоду карт, вынимая по одной, разложил их опрокинутым крестом, рубашками вверх. Перевернув каждую лицом к себе, удивился
полученному раскладу. Выпали все фигуры подряд – от туза до вальта - все четы вальта в перекрестье.

   Этим картам, начиная с туза, сверху вниз, я присвоил сказочные
имена.

        Получились вот такие действующие лица:

   Повелитель Вселенной,    -    Архетип Отца Небесного.
он же Пустота

   Дочь Повелителя Вселенной,  -  Архетип Небесной Матери.
она же Звезда Небесная,
она же Болотная Лягушка

   Мрак. Дух Ночи,              -   Архетип Отца Земного, Князя Тьмы
он же отец Феди

   Дарьюшка, мать Феди           -   Архетип Земной Матери.

   Федя, Фёдор Фёдорович,        -   Дети Земли.
а так же Иван. Егор. Глеб

   Столбушка Света                -  Огонь Небесный.


  В некотором царстве, в некотором государстве, не в городе
и не в деревне, а в одном селе, жил старик со своею старухой.
И было у них три сына. Старший сын был высокий, стройный,
чернобровый. Средний сын был ниже ростом, но шире в кости,
косая сажень в плечах, а лицо - что твоя кровь с молоком. Ну, а
третий сын и годами был намного их младше, и статью своею
не вышел, а умом - уж и говорить нечего. Если первые два сына
умом были, мол, и так и сяк, то младший, как говорится, и во-
все - дурак. Был он у стариков как бы случайный, последыш - вот
его и жалели больше других, работой не нагружали. Все шутили:
молодого коня не запрягают.

   В общем, жили дружно, и поначалу
у них было, как в любой порядочной крестьянской семье. Хозяй-
ство было большое и крепкое. Работы по дому их матери тоже
хватало. А как стала она с годами-то прибалевать, решил старик
женить старшого, чтобы было кому в доме матери помогать.

   Вот однажды, когда уже сжали всю рожь, свезли снопы в
амбар, обмолотили, смололи да засыпали муку в лари, говорит
старик старшему сыну:

   – Погулял ты, Иван, побаловал всласть. Пора и честь знать.
Женись! Пришло время тебе жить своим умом. Неволить тебя в
выборе невесты не буду. Какую укажешь, ту и сосватаем. Тебе
с ней жить, а не мне. Но предупреждаю: в нашем роду женятся
один раз – и потом, как говорится, до гробовой доски вместе! Так
что – смотри. Даю тебе три дня сроку.

   Сын перечить отцу не стал. Тут же умылся, переоделся по-
праздничному, взял с собой денег побольше и – айда в город! Он
еще раньше говорил всем, что женится только на барской дочери,
которая из графьёв.

   Через три дня возвращается к отцу на тройке.
Сам одет и причесан по-графски. И жену привез дворянку. Де-
вушка только-только окончила институт благородных девиц. Чем
и как он ее обворожил, никто не знает. Там же, в городе, они и
обвенчались. Крякнул с досады отец, глядя на невестку, но ничего
сыну не сказал. Мать всплакнула, перекрестила их, а сама думает:
«Ну, какая она мне помощница...» И точно, уехали жить молодые
в город.

   Через год зовет старик среднего сына, говорит ему:
   – Погулял, побаловал ты, сынок, всласть, будя, пора и честь
знать. Мать наша совсем плоха стала, помощница ей в дом нужна.
Так что пора и тебе жениться, Егор! Выбирай себе невесту сам.
Только уговор, женился – то уж до гробовой доски... У нас так.

   Егор долго думать не стал, а сразу показал пальцем на куп-
цовы хоромы. У того купца дочь была на выданье. Пышная такая,
видная из себя девка.

   Говорит Егор отцу:
   – Вот куда надо посылать сватов! Мы с Маняшей давно уже
шибко любим друг друга.

   Купец, увидев сватов, было заартачился. Я, мол, ее за благо-
родного выдам! Но Маняша твердит свое:
   – Люблю только Егорушку! Ни за кого другого замуж не пой-
ду.

    Куда деваться купцу, согласился. Три дня играли свадьбу. С
размахом. Хорошее приданое выделил купец за дочерью. Зятя в
пай взял. Маняша родителей мужа папенькой и маменькой зовет.
В гости к ним ходит. Подарки с собой приносит Но жить вместе
не соглашается.
   – Я, – говорит, – своей семьей хочу жить, и сама себе хозяй-
кою быть!»
И вся любовь, как говорится...

   Старик только покряхтывает. Не так он себе представлял
дальнейшую жизнь своих детей. Думал, сообща, как одна семья
будут жить. Но помалкивал. Может я сам в чем виноват, – думал
он.

   А мать их не выдержала. Разболелась так, что уже с постели
не поднимается, а только все молится и просит у Бога прощения.

   Когда зарядили осенние дожди, поняла старая, что скоро умрет.
Позвала к себе младшего сына и говорит ему:

   – Феденька, сыночек мой, призывает меня Господь к себе,
пришла пора нам прощаться. Смотри за отцом, стар он стал, один
останется... Женишься, не покидай его. –

   И вскоре мать умерла.

 Пока матушка была жива, да когда братья рядом были, хо-
рошо жилось младшенькому. Любил он голубей. Много их у него
было. Как подкинет вверх голубя, как засвистит ему вслед – тот
и взмоет свечой в небо и давай кувыркаться. Как завороженный
следит за ним Федя. Так бы и взлетел вслед за голубем, если бы
крылья были. Ну, почему у человека крыльев нет?

   Деревенские мальчишки любили Федю, льнули к нему. Он
им, то свистки из черемухи вырезает, то луки натягивает, чтобы
чья стрела дальше улетела.

   А как мать умерла, как раз сыну осмьнадцать годов исполни-
лось, старик и говорит:

   – Дом без женщины, что рестантская рота. Пришел твой
черед. Женись. Веди хозяйство, а я внуков буду нянчить. Так-то
жизнь обернулась... Ужо присмотрел, небось, невесту-то?

   – Нет у меня, батюшка, никого и не хочу я жениться. Мы
и вдвоем с тобой не пропадем. А то говорят: «Жениться - не на-
пасть, как бы женившись – не пропасть...»

  Сказал, а сам смеётся.

   – Так-то оно так, – вздыхает отец – да ведь известно, что
не отпадет голова – прирастет борода! Бери-ка ты в руки какой-
нибудь лук, вон их сколько наделал, закрой глаза, три раза повер-
нись и пускай стрелу. На чей двор упадет стрела - там и суженая
твоя!

   – Это же детская игрушка, – смеется сын. – Я для такого дела
настоящий сделаю. Стрелять, так стрелять!

  Делает лук, а сам думает: «Вот бы так выстрелить, чтобы
стрела долетела до облака и там осталась... Или чтобы в густом
лесу затерялась... Согну-ка я потуже лук! Стяну-ка я его звонкой
тетивой, чтоб летела моя стрела с музыкой!»

   Наложил стрелу на лук, натянул тетиву что есть силы, за-
крыл глаза, крутанулся вокруг себя, свистнул для куражу и пу-
стил стрелу.
   Полетела стрела выше дерева стоячего, ниже облака
ходячего. Загрохотал гром среди ясного неба.

   – Вон туда она полетела, – показал рукой отец. – Иди, ищи,
без стрелы не возвращайся!

   Делать нечего, пошел Федя. Три дня искал стрелу. Первый
день полем шел – нет стрелы. Второй день лесом шел – нет стре-
лы. Весь третий день по болоту брел – нет стрелы. До конца бо-
лота дошел, хотел уже возвращаться домой ни с чем. Глядь, а у самого края болота, на большой кочке сидит лягушка и в лапках его стрелу держит.
     Федя, хотел взять стрелу, да не тут-то было. Крепко держит лягушка стрелу, не выпускает из лапок.

   – Ну и дела, – смеется Федя. – Возьму-ка я стрелу вместе с
лягушкой, покажу братьям, отцу, пусть и они посмеются.
 
  Набросил на лягушку платок, да так и принес ее в дом.

   – Смотри, батюшка, кому моя стрела понравилась. Ведь не
отдает стрелу-то. Вишь, как крепко держит. Ну, отдай. В ладушки-
то с тобой все равно не сыграешь! Зачем тебе она? – Смеется
Федя.

   Подошел отец, посмотрел на лягушку и протянул руку А ля-
гушка ему стрелу в руку и положила.

   – Зря ты смеешься, сынок, – покачал головой старик. – Это
суженая твоя.
– Да вы что, батюшка? Я ее мигом оттащу туда, где взял!
– Не сметь! – По-стариковски закричал отец. В нем проснулся старый
фельдфебель.
   – Сам стрелял! Назад стрела не летает! Быть по сему! Это
Бог тебе одному за все наши грехи искупление послал. Сегодня
ты с фронту побежишь, завтра другой, послезавтра третий - что
же это будет? А? Дезертирство будет! Понял? Полный развал
фронту будет! На радость врагу! Понял?

  А потом, когда немного отмяк, подошел к сыну, положил
ему руку на плечо и говорит задушевно:

   – Ты, сынок, радуйся, что еще так хорошо обернулось. Перед
тобой сейчас лягушка сидит, а ведь могла змея быть!

   Сыграли свадьбу. Конечно, веселья на этой свадьбе не было.
Больше на похороны она походила. Однако жить Федя стал как
семейный, своим хозяйством. На другом конце села срубили ему
домишко.

   Братья над ним посмеиваются:


  – Зачем тебе хозяйство, Федя? Налил своей лягушонке во-
дички, посадил ее в коробочку и ты - свободный человек. Гоняй
себе голубей сколь хошь. От такой жизни она сама от тебя сбе-
жит.

  А Федя только отмалчивался и все старался скорее уйти в
свой дом.

  Тут вскоре старику-отцу сто лет исполнилось. Раньше люди
подолгу на земле жили и умели жизнь ценить. Решил старик свой
юбилей отметить. Что ни говори, а возраст почтенный. На такой
случай пригласил к себе в гости всех родственников, друзей и
знакомых односельчан. Велел и сыновьям прибыть с женами.

   Приехал из города в графской карете с гербами старший
сын со своей образованной женой. Оба одеты с иголочки, платья
прямо из Парижу. Высоко поднялся Иван при царском дворе. В
большой фавор вошел он у вдовствующей государыни «Свет, мой
Ванечка», – звала его матушка-царица. Ни одного Указа без его
совета не издавала. Генералы и министры перед ним крутым ко-
лесом гнули свои спины. Не радовалась этому только жена Ивана.
Все больше сохла, с лица желтела, и по причине плохого характе-
ра все скандалы мужу устраивала.

   Пришел и средний сын со своей женой. Дела у него хорошо
идут, богатым купцом стал. Растолстели оба с женой, что вдоль,
что поперек - ну, чистые кубышки с ножками и ручками.

   А младший сын позже всех пришел. Стыдно ему, что он один.
Он бы и совсем не пошел, чтобы от людей всякие обидные слова
не слушать, да не хотел отца огорчать. Любил он его очень.

   Лягушка видела, как он печалится и вдруг говорит ему чело-
веческим голосом

   – Полно тебе печалиться. Поезжай себе спокойно к отцу на
юбилей. А как услышишь гром и стук, скажи, мол, не пугайтесь,
это моя лягушонка в коробчонке к нам в гости едет. Иди, мой ми-
лый, все будет хорошо…

   Опешил от такого сюрприза Федор. А потом, чисто по-
русски, махнул рукой
   – А, будь что будет!
И пошел в гости. А там потихоньку так сел на самый край
стола, чтоб в глаза не бросаться.

   Но все равно нашлись такие, что стали подшучивать:
– Что ж ты свою лягушонку в коробочке не принес? Ха-ха-
ха. –

   Только, значит, проговорил тот охальник, как вдруг за окном,
словно гром загрохотал, словно молнии заблистали. Перепуга-
лись все. А Федя говорит:

   – Не бойтесь, люди добрые! Это моя лягушонка в коробчон-
ке к нам едет.

   Смотрят, а у дома старика золотая карета останавливается.
Запряженная цугом вороных. Выходит из кареты красавица, ка-
ких ни словом, ни пером не опишешь. В дом заходит и старику
низкий поклон творит, а потом всем гостям. Дивятся на нее люди.
Глаза у нее как звезды горят. Под косой месяц блестит. А во лбу...
Ну, что у нее там есть, с тем она и живет. Платье на ней из золотой
парчи жемчугами расшито. Люди глаз от нее не могут оторвать.
Только на нее и смотрят.

   А она опустила глазки, в конец стола прошла и молча села
около Феденьки.

   Стали гости один за другим свои подарки юбиляру подно-
сить, речи держать. А как дошла очередь до сыновей, старик-отец
и говорит:

   – Пусть мне ваши жены дарят. Пусть покажут, на что они
способны.

   Поднялась со своего места жена старшего сына, дворянская
дочь, в платье из Парижу. Платочек в руках теребит. В институте
благородных девиц она была лучшая пианистка и пела прекрас-
но.

   – Я бы вам, батюшка, с удовольствием сейчас исполнила
что-нибудь, да нет здесь фортепиано. Пардон.
 И, поклонившись, грациозно так, села на свое ме-
сто.

   Жена среднего сына, купеческая дочь, дожевала гуся, кое-
как приподнялась, а сама руку на сердце держит:

   – Я бы вам сплясала, батюшка, да где там – одышка замучи-
ла, сердцебиение, вот Егор знает, едва хожу.

   Егор в это время соседу по столу втолковывал, почему воск
и мед хорошо за границей покупают. И налегал на медовуху. Да
так увлекся, что не слышал, о чем жена говорила. Но на свое имя
откликнулся. Повернулся к ней и степенно покивал головой.

   Тогда все взоры на Федькину красавицу оборотились. Да и
он сам с нее глаз не сводит. Видят люди, что не высокая она и не
низкая, не толстая и не худая, стройная, одним словом. И все жен-
ское при ней – и бюст и талия.

   Вышла она на середину горницы. Да как правой ручкой по-
ведет вокруг – и нет никого. Только море-окиян, одна вода кру-
гом. Подняла она левую ручку. Да как взмахнет. Вылетели из ее
рукава белые птицы и поплыли по волнам. Это лебеди своими
длинными шеями кланяются гостям. Зовут их в голубой простор
моря-окиана.

   – Хороша! - Выдохнули гости. Они и про яства на столе забыли, не в си-
лах взгляд отвести от красавицы.

   И сидят гости уже не в избе, а посереди синего моря. Пле-
щут волны у их ног и плавают вокруг белые, как облака, лебеди.
Любуются такой красотой всяк на свой лад.

   Охнул старик. В одном из этих оживших облаков, плаваю-
щих вокруг, разглядел он и себя молодого, бравого фельдфебе-
ля первой роты тридцать первого пехотного полка. А рядом-то
с ним, нежным облачком, плывет его молодая жена Дарьюшка.

Какая же она милая да хорошая. У старика дыхание перехватило.
Остановись видение, не исчезай. Гости вокруг него только сопят
да покряхтывают, всяк своим переживаниям.

   Как-то не заметно для глаза старика все видение перешло
в одну-единственную фигуру – Федькину красавицу. Стоит она
одна, а вокруг нее ничего нет, как в первый день творения. Но не
из плоти и кости она, что прахом уйдет в свое время в землю, а
тонкая, звонкая и прозрачная. Глаза – озера голубые, и облака в
косу девичью вплелись. Вся насквозь светится. Нежным звоном
колокольчиков золотым сиянием окутана. Стала она кружиться
вокруг себя. Сплела пальцы рук высоко над головой - затрепетали
они языком яркого пламени. Побежал огонь по всему ее телу, до
кончиков пальцев на ногах. Светящимся столбом уходила она все
дальше и дальше, пока совсем ее стало не видно.

   Уже давно Феди не было среди гостей. Опрометью бросился
в свой дом. Понял, не простую лягушку ему стрела указала. Так
понравилась ему эта красавица, что не было сил с ней расстаться
ни на минуту...

   Так и есть. Посередь горницы лежит ее живая лягушачья кожа, смотрит на него злыми глазами: Никуда ты не денешся! Всю свою старость проживёшь со мной! - ворчала она, как девяностолетняя старуха.

   Схватил ее Федька, затопил печь и - в печку скорее - гори она яс-
ным пламенем - кинул в самый жар. Страшный треск раздался из
печи - то горела, коробясь на огне, толстая лягушкина кожа.

   А перед печкой уже стояла его красавица, тянула к ней руки
и смотрела, как догорает ее заколдованное обличье. Слезы текли
по ее лицу.

   – Что же мы натворили, Феденька!- Молвила она, оборачиваясь к нему.

   А в избе старика-отца пир продолжался. Да пуще прежнего!
Очухались гости от наваждения и потянулись к вину, чтоб залить-
загасить чувства сокровенные.

   – Вот подарочек, так подарочек! – вздыхают, трясут голова-
ми. – Всем угодила. Ай да лягушонка в коробчонке! Дай ей Бог
здоровья. –

   А жена старшего сына, интеллигентка дворянского рода из
института благородных девиц, сидит сама не своя. Тонкие губы
так и дергаются. Чего уж она там о себе такого страшного увиде-
ла? Потом взяла себя в руки, сделала сладкую улыбочку, подсела
к старому солдату-юбиляру и говорит ему на ухо:

   – Вы, батюшка, не верьте всему что видели. Нет этого ничего
на самом деле. Видимость одна. Гипноз это, Майя какая-то. Все
это проделки самого Федьки. Начитался где-то книг разных - вот
и чудит. А не стало его в избе - и ничего нет. И лягушонки его как
не бывало. Знаем мы эти штучки. – Да громко так говорит, чтобы все слышали.

   Хмурится таким ее словам отец-старик, молча слушает. Но
кое-кто поверил. Нашлись такие.

   – Пойдем, – говорят, – к Федьке в хату, проверим, там ли его
красавица!

   И повалили толпой к дому Федьки.

   А впереди всех Егор идет, руками размахивает. Орет, не пой-
ми что. Это его с медовухи на подвиги потянуло. Жбан целый
хмельной браги влил в себя купеза.

   – Идем! – Кричит, – посмотрим, все ли у Федьки дома!
И рядом с ним его благоверная ножками семенит, не остав-
ляет его одного ни на минуту. Куда иголка - туда и нитка.

   В Федькином доме трагедь разыгралась. Горит лягушачья
кожа в печи, а перед Федькой красавица плачет горькими слеза-
ми, причитает:

   – Что ж мы натворили, Феденька! Пожалела я тебя горемыч-
ного, раньше времени показалась в своем настоящем обличье – да
видно на беду нам обоим. Не ты на меня шкуру одел, не тебе сни-
мать её... Быть мне лягушкой, пока не возьмет меня в жены сын
человеческий. Ты женился на мне. Три дня оставалось быть мне
лягушкой. Теперь же каждый день в год превратился. Еще три
года жить тебе с лягушкой.

   От этих слов Федор совсем голову потерял. Мечется по гор-
нице, как сумасшедший, сам не помнит себя.

   – Я пройду державным шагом три девять царств! Я отдам
себя распять гвоздями боли на кресте гнева и скорби! Закрою в
ларец своего сердца все свои чувства, пока не придет тебе избав-
ление! Найду нашего обидчика, уничтожу его и освобожу тебя от
его проклятий!

   Он схватил дубину с оглоблю величиной, готовый бежать на
край света.

   Но голос, похожий на легкое дыхание весеннего ветерка в
цветущем саду, остановил его. Он овеял его своим ароматом.

   – Не надо никуда бежать, Феденька, не надо искать меня. Я
постоянно буду здесь с тобой. Только в сказках ходят за тридевять
земель, чтобы найти чудовище и сразится с ним. В жизни все про-
ще и сложнее:
Чудовище живет в тебе самом и сражаться придется с самим
собой. Бой будет не на живот, а на смерть. Долгими покажутся
нам с тобой эти три года.

   Вздохнула, закрыла глаза – и не стало красавицы. Перед ним
опять запрыгала болотная лягушка.

   Тут только дошло до Федора, что он натворил. Потемнело у
него в глазах, выронил дубину из рук, взвыл по-звериному и по-
валился на пол.

   А уж в сенях полно народу. Топочут перед дверью. Егора
вперед пропускают мужики. Как-никак, родной брат.

   Тот в дверь ногой - бух - и она нараспах. Он - топ - на порог
и замер от удивления. И все мужики вместе с ним на пороге за-
стыли.

   Ногами к окну, головой к двери на полу навзничь Федя
валяется. В доме печь не ко времени топится. Дух стоит нехоро-
ший. У стены скамейка перевернута. Федька жменями зажал на
голове свои пышные пшенишные, рвет их. Того и гляди, клочья-
ми волосья полетят. Дергается весь и стонет, будто родительницу
похоронил.

   В углу лягушка пучеглазая зенки выкатила, тварь бессловес-
ная. Быстро-быстро дышит, словно людям сказать что-то силит-
ся.

   – Федька, ты, брат, того, выбрось эту болотину из дому. Про-
падешь! – Бормочет Егор, и своей ножищей тянется поддеть ее.

Как вскочил Федька! Откуда у него в руках топор появился.

   – Не подходи! – Кричит не своим голосом. – Первого, кто по-
рог перешагнет - порешу!

 Да как замахнется.

   Все мужики так и шарахнулись. Кто во двор, а кто и за во-
рота. Один Егорий на своем месте остался. Стоят два брата друг
против друга. Глаза в глаза. Молчат. И уж не топор - пропасть
пролегла между ними.

   Спасла Егора его половина. Ее, мужики, было оттерли в се-
нях. А как они разбежались – она и ринулась к мужу. Ухватила
его сзади одной рукой за опоясок, а другой - за рукав. И куда вся
одышка делась – так потянула назад, что Егор вмиг попятился
через сени на крыльцо, во двор и аж до самых ворот.
– Порешит... Порешит ить, – Бормочет Маняша, и хватает ртом воздух, что твоя рыба на берегу.

   Обозлились мужики.

   – Не будет тебе, Федька, от нас ни помощи, ни сочувствия!
Пропадай! Тьфу! –

   Плюнули дружно в его двор и разошлись по домам.

   И потекла своя особая жизнь в домике на окраине.

   Говорят, новое - это хорошо забытое старое. Обновленое воз-
вращается к нам по спирали. Может, так оно и было, пока в жизнь
человека не вмешались Боги.

   – На самом деле нет никакой спирали, – сказали они. – Есть
непрерывность обновления, эффект памяти и стереотип, за кото-
рый вы цепляетесь. Все это вместе - есть ваша эволюция. Истин-
но новое не имеет ничего общего со старым, уже прожитым, и
предугадать его невозможно. –

   Но и Боги когда-то были людьми. После себя они оставили
людям сказки и научили их мечтать.

   Федька был мечтатель, да еще такой упрямый. Ему хоть кол
на голове теши, а он по-прежнему принимает желаемое за дей-
ствительность. Недаром с самого детства взгляд его так и убегал
за голубями в поднебесье.

   После свадьбы отец выделил ему землицы кусок, лошадь
одну, коровенку одну, соху одну и еще кое-какой домашний скарб.
Земля досталась непахотная, возле леса, заросшая кустарником.
Лошаденка совсем старая, коровка такая же, а соха - одно назва-
ние, что соха. В общем, какова невеста, таково и приданое. А го-
лубей - нет, не позволил отец взять. И всю свою нерастраченную
нежность потопил Федька в работе:

   Корчевал кусты, поднимал целину, зерно в подготовленную
почву бросал. С утра до вечера в поле, в работе, не разгибая спи-
ны. Навалится на ручки сохи, упрется ногами в борозду, рубаху от
пота хоть выжми - он и ратай и тягловая сила, даром что лошадь
впереди. Это если смотреть со стороны.

   На самом же деле есть у Федора помощники, которых видит
только он один. Их двое. Появились они с некоторых пор. Очень
высокие, очень сильные и веселые. С ними работать Федору легко
и радостно. Один справа жмет на соху, другой - слева и она сама
прокладывает глубокую борозду. Лошадка только ножками успе-
вает перебирать.

    Федор совсем не устает, ему так хорошо, что он
все время поет и улыбается. Идет ли к овражку водицы испить из
родничка, или к вечеру домой возвращается - лютики ему желтый
ковер под ногой выстилают, ромашки к нему личиком своим обо-
рачиваются, кланяются, иван-чай по обочинам синим пламенем
чуть не до неба полыхает, душу радует, земля ему через лапотки
его ногам свое тепло отдает. Ветер небесные песни ему навевает.

   А во дворе Федю ждет еще другая работа. Скотину покор-
мить, напоить, стайку почистить, навоз убрать, забор поправить.
И по дому работу за него никто не сделает. Печь надо протопить,
хлебы испечь, щей наварить, в горнице прибрать. Матушка род-
ная, как же ты успевала все это переделать, ведь и скотины во
много раз было больше. Никто тебе спасибо никогда не сказал.
Прости нас...

   Научился Федор женскую работу делать - и корову доить, и
тесто ставить, и белье стирать. Бурёнка, заслышав его шаги, ла-
сково тянется мордой к нему, отдает молоко до последней капли.
Хоть и мало у старой коровы было молока, но лягушке хватало.
Это для нее так старался Федя. Что бы ни делал, а лягушку, то есть
красавицу свою, душеньку ненаглядную, весь день не забывал.
Вечером рассказывал ей, какие важные грачи слетались к нему на
свежую борозду, и как сорока новости лесные передавала.

   И все бы вроде хорошо, но стал его ночами мучить один и
тот же сон. Горит отцовский дом, вот-вот займется огнем крыша,
а на чердаке его голуби заперты. Все бегают, вещи из дома вы-
носят, а до голубей никому и дела нет. Федя кричит - голоса нет.
Хочет бежать - ноги не идут. Просыпается такой усталый, словно
и не спал.

   Видно сказалось проклятие односельчан. Недаром они так
дружно плюнули в его двор.

   Стала раздражать Федора женская работа. Сковывала она
молодца по рукам и ногам, висела на нем пудовыми гирями. Пока
был в поле - он прежний беззаботный Федя. Только войдет во
двор - хорошего настроения как не бывало. А уж в горницу во-
йдет - сразу согнется, словно на плечи плиту каменную положат.
Дома в заботах о лягушке не было места в его сердце голубям. От
тоски и раздвоенности ныло оно и снились эти страшные сны.

   Дело дошло до того, что однажды он подумал:
   – Отнесу-ка я ее в погреб...
   – Правильно! – Тут же зашептал кто-то над ухом. – Самое её
место. Там ей не холодно и не жарко!

   – А может, и сам отсидишься с ней в погребе? – Вдруг спро-
сил другой голос, из самой глубины сердца идущий. – Солнце,
поле, ветра песни или плесень и затхлый воздух подполья в тем-
ноте. Так что ж ты выберешь? Решай!

    Хотел Федя представить себе свою красавицу, сидящую с
ним в погребе, и не смог вспомнить ее лица. Забыл, какие у нее
глаза, как звучит ее голос. Только помнил платье, украшение на
ней и косу длинную.
   
  Задрожал как осиновый лист. Забыл обещание свое. Предал
жену свою. Собственными руками умертвил красавицу.

   Осторожно взял лягушку в свои ладони, медленно понес по
горнице на вытянутых руках, стараясь вспомнить, где и как сто-
яла прекрасная девушка, как смотрела она на него, какие слова
говорила. На улице зима, снег сыпет большими хлопьями, а он
все ходит и ходит по горнице и просит у лягушки прощения. Все
ближе и ближе подносит лягушку к себе, чтобы вернуть то пре-
красное видение, пока не прижал ее как ребенка малого к своему
сердцу.

   Затрепетала лягушка в его ладонях и превратилась в голубку,
которую он очень любил и, уходя из отцовского дома, долго про-
щался, поднося ее клювик к своим губам.

   Голубка тут же превратилась в маленькое, очень подвижное
существо без перьев, с нежным куриным гребешком, маленькими
цепкими лапками-ручками и такими же ножками. Совсем как тот
беспомощный бельчонок, которого он в детстве как-то принес из
леса. Но у этого существа было почти человеческое лицо и огром-
ные глаза. Он неуловимо выскользнул из рук и, как по стволу де-
рева, побежал, цепляясь за рубаху. Он был такой нежный, а руки
Феди были такие грубые, что одно их прикосновение могло убить
его. Успел-таки Федя ладонями слегка прижать его к своей груди
и ощутить бесконечную нежность и теплоту существа.

   «Я убил его?» – тотчас ужаснулся Федя. Ему даже показа-
лось, что на алом гребешке выступили темные пятна крови. Но
бельчонок этот самозванный, тут же скользнул ему под рубашку
и как вода в песок прошел сквозь тело в сердце Феди и там затих.
Федя долго не решался пошевелиться, храня драгоценную ношу
в груди.
Но вот наваждение прошло. С глаз спала пелена. В руках
была прежняя лягушка. Он осторожно опустил ее на пол. Теплота
и нежность жили в каждой клетке его тела. Лягушка и он стали
одно целое.

   У хороших людей и несчастье оборачивается счастьем, а
плохие люди всегда найдут чему завидовать.
Злились мужики, что Федор обходится без их помощи. Вни-
мания на них не обращает, словно они пустое место. Встречаясь,
обязательно подденут его:
 – Ну, как живешь там со своей лягушонкой?
   – Как в сказке, – ответит Федя с улыбкой и пойдет своей до-
рогой.
    Глеб-бражник, как всегда навеселе, загородил ему дорогу.
   – Как жизнь молодая? Лягушат еще не нарожал? – Спросил, дурашливо кривя лицо.
Федя даже не рассердился. Отодвинул его своим крепким
плечом и, молча пошел дальше. Не выдержал Глеб, сдернул с лица
дурашливость, сиплым голосом пьяницы крикнул со злобой:
  -Эй, когда будешь за дойки дергать корову или тесто на пи-
роги мять, не забудь надеть бабский сарафан и платок. Это тебе
к лицу! –
Думал Глеб, что этими словами он мужское достоинство Фе-
дора унизил, а свое возвысил.

* * *

          А дело было так.

   Высоко-высоко, далеко-далеко от Земли в
золотых чертогах подрастала дочь Повелителя Вселенной. Кра-
соты она была необыкновенной. Густые волосы ее рассыпались
млечными путями. Платье ее было выткано бесчисленным коли-
чеством звезд. Когда пришло время покинуть ей отчий дом, ска-
зала Отцу-Повелителю-Вселенной:

   – О, мой Повелитель! Позволь службу тебе сослужить!

   И превратил Он дочь свою в большую яркую Звезду. Полете-
ла она по небу исполнять Его Волю.

  Подлетая к Земле, ударилась Звезда об околоземную твердь
и три маленьких искорки-звездочки упали на Землю.

  Первая звездочка упала в море и превратилась в золотую
рыбку, которая исполняет три желания.
Вторая звездочка упала в прорубь речную и превратилась в
щуку, которая по своему велению исполняла твое хотение.
А третья звездочка упала в болото и превратилась в лягуш-
ку.

   Золотую рыбку выловил старик. Но он был очень стар и
глуп, исполнял не свои, а чужие желания.

   Щуку выловил Емеля. Но он был ленив и не хотел слезать с
печи.

   А лягушка едва успела вылезти на кочку, как перед ней упала
стрела, за которой пришел добрый молодец.

   – Привет тебе от Отца-Повелителя! Он ждет тебя. – Проква-
кала она. И это было то, ради чего Отец-Повелитель превратил
свою любимую дочь в странствующую Звезду и послал в далекое
путешествие.

   Ничего этого, конечно, Федя не знал, но, повидав однажды
лягушку в человеческом обличье, потерял покой, словно весточку
получил из родного, давно им забытого, дома. Да так крепко за-
бытого, что, сколько ни старайся, как ни вспоминай - все равно не
вспомнишь ни тот дом, ни дорогу к нему. Слишком далеко этот
дом и слишком не похож на самого себя сегодняшний Федя. Это
как встреча двух братьев-близнецов, воспитанных порознь в раз-
ных семьях, к тому же изуродованных до неузнаваемости компра-
чикосами.
    Всем сердцем он любил своего земного отца, но душа
теперь тосковала по Отцу Небесному. Кто я? Где мой настоящий
дом? Как найти туда дорогу? Он заболел своей нездешностью.
 
    Но теперь он знал, что не надо никуда бежать. Все в нем самом. И что
это прямой путь к их освобождению.

   Прошла зима. В конце марта исполнилось два года, как Фе-
дор сжег лягушкину кожу. Когда сошел последний снег, с Федо-
ром стало твориться что-то непонятное. Веселье покинуло его,
ничто уже не радовало. Кое-как отсеялся и больше не выходил в
поле. Он потерял интерес к жизни. Лежит днем на солнышке или
медленно дойдет до отцовского дома и там подолгу сидит, о чем-
то с отцом разговаривает.

   Старик-отец совсем согнулся, уже не мог подняться на по-
лати и лежал на лавке у окна, ждал смерти.

    – Не идет за мной костлявая, заблудилась что ли... – жаловал-
ся он, вздыхая. – Ты же смотри, раньше меня не помри, – наказы-
вал он Федору. И то ли грозил, то ли благословлял сына скрючен-
ным пальцем, потому что уже не было сил у старика распрямить
их.

   Не улыбаясь, очень тепло и добросовестно вынимал отец из
памяти картинки далекого прошлого, не спеша рассматривал их и
передавал сыну:

   – Ты ж до семи лет сиднем сидел, а все потому что тебя ста-
рый хряк заземлил. Мать чуть было Богу душу не отдала. Ты хо-
дить стал очень рано, другие дети еще только ползали, а ты встал
на ножки и пошел, говорить еще совсем не умел, а уже ходил.
Лето было, ты целый день на дворе. А тут повадились дикие сви-
ньи в огороды ходить. Ну, все перепашут своим рылом! А то еще
маленьких детей, бывало, загрызут. Беда, да и только... Этого-то
больше всех и боялись, когда выпускали тебя во двор. И наклика-
ли беду. Мать в избе была и не видела, когда кабан из лесу к тебе
вышел. Стоит он над тобой, как гора над мышью. И мать выходит
на крыльцо. Увидела, и ноги у нее отнялись, обомлела вся. Ни
крикнуть, ни побежать. А ты ему пальчиком по пятачку водишь
и что-то свое говоришь - агу-агу. Секач здоровый, старый, стоит,
и глаза свои маленькие прикрыл, слушает, что ты ему агукаешь.
Уши у него большие, кажется, на солнце просвечиваются. Потом
повернулся и пошел назад, в лес, а мать где стояла там и грохну-
лась без памяти. Целый год потом лежала, ни ходить, ни говорить
не могла. Вот эту свою болезнь тебе и передала. Ты тогда как сел
на землю, так и не встал. Сиднем сидел чуть ли не до семи лет.
Все хныкал, мол, ножки горят. Думали, совсем обезножил. Одна-
ко, пошел. Набрался ума - и пошел. – смеялся, вспоминая, ста-
рик.
   
   – Зажился я, при мне еще здесь нетронутый лес стоял, а те-
перь вон какое селище построили... Когда первое дерево срубили,
всем миром у леса прощения просили. Мы забыли, с какой Звез-
ды пришли на Землю. И я не могу вспомнить. А надо бы, потому
что уже пора уходить мне. Один я остался. Теперь здесь я самый
старый, – тихо говорил Федькин отец заплетающимся от слабо-
сти языком.

   С наступлением лета Федор так ослаб, что перестал ходить
к отцу, а только лежал и все спал, спал. Посылал отец невестку
среднего сына узнать как там Федор.
   – Нет, еще не помер, – доложила она свекру, – маленько хо-
дит, как старый дед, с палочкой от крыльца до коровы, чтоб подо-
ить и сенца ей задать из старых запасов. Спрашивала что, мол, у
тебя болит, а он молчит и улыбается.

   А мужу своему она откровенно сказала:
   – Не жилец он.
   – Что искал, то и нашел! – Как отрезал купчина. – Не ходи
туда больше!

   Так прошла осень и половина зимы. Федор уже не мог встать,
чтобы подоить корову. У него ничего не болело, но он быстро ху-
дел, на лице остались одни глаза. В них лучше не заглядывать.
Они, как мельничье колесо, захватывали и тащили в такие глуби-
ны...

   Каких только россказней не наслушались дети про Федю
и его лягушку. Когда сошел снег, заводила Васятка-щекотун
уговорил-таки своих дружков-ребяток посмотреть на лягушку.
 
 – Мамка баит, что Федька знается с нечистой силой, – воз-
бужденно шептал ребяткам и таинственно таращил глаза. Те сна-
чала ни в какую - куда как страшно! Но любопытство пересилило.
Осторожно подкрались к домику на окраине и заглянули в окон-
це.

   Щекотиха, мать Васятки, не менее любопытная, чем сын,
узнав о его проделке, долго допытывалась, что он там увидел.

   – Сначала было темно, – наконец, сдался тот, – а потом уви-
дели лягушку. В углу. Большая-большая. Толстая-претолстая. На
задних лапах стоит. Ух, страшно! – Вот и все что услышала Ще-
катиха от своего постреленка. Но, рассказывая соседке, уже до-
бавила от себя:

   – Понимаешь, стоит высокая, под потолок, живот у нее уже
на сносях, а лицом как старуха, на голове платочек подвязан.
– А Федор-то где? – спрашивала шепотом соседка.
– А Федора нету. Сгинул. –

   Все, что говорил Васятка – была чистая правда. А все, что
говорили потом женщины – выдумки.

   Лягушка действительно росла и распрямлялась и все боль-
ше походила на очень старую, обрюзгшую женщину. Но платочек
повязать своими лапками, конечно, не могла. И Федя никуда не
сгинул. Он лежал тут же на лавке под старым зипунишком и был
почти что мертвый. Но это только снаружи, а внутри он был очень
живой. Он вспоминал себя. И все дальше и дальше уходил на Тот
Свет.
* * *

   …Взрыв – это не только вспышка и оглушающий грохот. Это
еще и толчок, полет и приземление. И на все это - только доли
мгновения. Оглушающий - только толчок. Полет и приземление
–беззвучные. Как да леко улетел? Где оказался? Неизвестно. Мо-
жет – рядом, а может... Страш но! Не могу! Сердцу страшно...
Потому что... Меняется время. Сколько его проходит – никто
не знает.

    Рождались и умирали люди, племена, народы. Меняли
свое течение реки. Рассыпались горы. Пересыхали моря. Даже
звезды успевали поменять свои места, стать другими.
Потому что... Взрывы. Один за другим. Они в глубине серд-
ца. Их невозможно остановить. Сердцу страшно!

   Не надо?
 Всё ново. И все неузнаваемо знакомо. Пора остановиться, но нет сил!
Так нельзя! - Жить... Слово найдено. Жить... Стало легче. Жить...
Слово-пьедестал... Жить! Хочу жить... Сло-во-най-де-но-и-ста-
ло-лег-че, - пье-дес-тал-возд-виг-нут-в-Веч-нооть. Чтобы с небом
породниться, надо в землю опуститься. Вот и будет вещь в себе.
Высота - она везде! Посеем - будем - жить! Кто - я? Где - я? Ищи-
свищи! Вот!

   Он прошел по таким древним местам, где еще только закла-
дывалось эхо будущих земных творений. Старательно обходил
щели-сюрпризы и отверстия-ловушки. Эти места содержали раз-
ного рода неожиданности, в корне меняющие картину жизни, но
никуда не ведущие. Из таких же соседних щелей слышались ме-
лодии восточных поэтов, бряцание мечей. Даже не за глядывая в
них, Федя знал, что это все - он.

   И все же в дыру-сюрприз он попал дважды: в одну ловуш-
ку угодил случайно, а другую, уж совсем отдаленного будущего,
осмотрел из любопытства.

          Дырка-сюрприз №1.

   …Вошел мужик в избу… А в избе лягушка сидит и на него
смотрит… Нет, он, конечно, знал сказку про царевну-лягушку…
Да мало ли что в народе бают… Не с ним же это было. За-
смеялся мужик:
– Меня что ли ждешь? Может, что сказать хочешь?
Чудак он был. Себя называл Федором.

   Разрушались горы. Исчезали моря. Реки меняли свое русло.
Появлялись новые горы и моря.

   ...Федоров жил один. Он был чудак. Он работал радиоинже-
нером. Он очень уставал. Его звали – Федор. И однажды он при-
шел с работы. В уг лусидела лягушка:
   – Откуда ты взялась? Что так смотришь? Может сказать, что
хочешь? – засмеялся Федор.
Смел веником лягушку в совок и вынес на улицу. Потом лег.
   Он лежал, лежал, и вот ему надоело лежать. Вдруг подумал:
   – А что это я лежу? –

   Долго думал и вспомнил:
   – Ах, да! Лягушка... А, кстати, где она? Она ведь что-то хоте-
ла мне сказать... Или это я хотел ей что-то сказать?

   Он еще сколько-то полежал.
   – А что у нас сегодня во дворе? Зима? Лето? Ладно, еще не-
множко полежу...

   Разрушались горы. Исчезали реки и моря. Появлялись новые
горы. Разливались новые реки и моря. Приходили новые люди...

              Дырка-сюрприз № 2.

   В реве и грохоте, все укорачивая свой огненный хвост, на
камен ное плато опустилась огромная металлическая птица. Из
нее вышли пятеро в скафандрах. Они долго оглядывали пустын-
ный каменистый ландшафт.

   – И это – легендарный заповедник? Не таким я его себе пред-
ставляла... – раздался капризный девичий голос из одного скафан-
дра.

   – На пыльных тропинках далеких планет, пели наши пред-
ки как заклинание, – ломающимся баском произнес другой ска-
фандр.

   – Бесследно исчезнут любые следы, – подхватил-пропел уже
третий скафандр, и засмеялся озорно.

   – Предупреждаю! – скрипучим голосом сказал руководитель
группы. – Это не наш профиль. У нас здесь только общее озна-
комление, поэтому время нашего пребывания ограничено. Далеко
не уходить!

   – Ой, Федор Федорович, смотрите что это? –
   – Иветта, вы все еще ребенок – это обыкновенная лягушка.
   – Я внесу ее в таблицу интернет. Она такая прелесть.
   – Не говорите глупости, а радуйтесь, что перед вами не
змея.
   – Ой, вон еще одна!.. Как их здесь много!.. Они так странно
смотрят на меня...

   – Ребята, будьте осторожны! Мы в регионе сюрпризов. Не за-
будьте включить полевую защиту! Иветта Виатет, где вы?!
***

   В одном месте он только чуть-чуть приоткрыл дверь и про-
сунул голову. Просто так, из любопытства.  То, что он увидел, заставило его тут же податься назад и благоговейно  закрыть перед собой эту дверь.

    Там, за дверью, был безбрежный хрустальный океан и хрустальные корабли. Это видение-образ очень бледный, едва различимый, необыкновенно прекрасный, мелькнул и стал удаляться. Надо догнать и рассмотреть его. Но мешала рамка.
Рамки, Рама Земли. Это был образ другого мира, иного сознания.

   Там красота и равновесие. Под иным небом, в ином море стоят
хрустальные корабли. Большие женщины хранят это хрупкое рав-
новесие. Федя был слишком груб для этого мира, поэтому сразу
закрыл туда дверь. Потом-потом, когда-нибудь он войдет в этот
мир... Дальше – мешала рама. Рамки, Рамы Земли. Что делать?
Сломать рамки или выпрыгнуть из рамы?

   Как ответ появился угол избяной горницы с низким потолком
и русской печью. В этом обрамлении, на фоне русской печи, ли-
цом к Феде предстал худенький подвижный старичок с лысиной,
обрамленной редким венчиком седых волос. На нем была теплая
красная рубаха в белый мелкий цветочек и синяя поддевка:

   – Это все нам без надобностей, – сказал он с улыбкой, ре-
шительно взмахнув рукой как отметая все лишнее. Повернулся
спиной к Феде и исчез вместе с горницей. И старичок, и горница
были свои, надежные, как синица в руках.

   Безысходность. Мрак. Одиночество.
    – Я - Федя! Это - мои балясины! Начинать все сначала?
    – УБЕРИ ЗЕРКАЛО! – Произнес ГОЛОС.

       И тогда Федя РАЗЪЯЛ Землю. – РАЗДАЙСЯ! - Громче взрыва крикнул Федя.
   Да так крикнул, что хрястнула Земля и надломилась. Лопнула в его руках, как тыква, как переспелый арбуз. Пропасть-бездна змеей поползла через горы,
реки, леса, поля, обогнула Землю и достала свой хвост.

   Внутри ее оказалась такая же Земля. Только растительность и вода были
другими: не зелёными и не мокрыми. Трещина пошла еще глубже, Федя смело вошел внутрь ее, раздвигая ее своими руками, плечами и головой, опускаясь все
ниже и ниже. Три девять земель прошел он. Сколько же их все-
го? На чем они держатся? Почему не разлетаются как взрыв?

   Он прошел всю Земную Твердь. Дальше была Пустота. К ней при-
мыкали пройденные им земли. Федя постиг великую Тайну - все
держится на Пустоте. Трещина стала медленно смыкаться. Все
земные миры плотно обступили Пустоту, внутри которой остался
Федя. Теперь в центре этой Пустоты был он Сам. Он стал Силой,
на которой держалось мироздание. Но он медленно засыпал. Он
становился Спящей Силой.

   Однако, не для этого небесная посланница - Звезда - превра-
щалась в болотную лягушку. Она все время была рядом с Федей и
в самый последний момент вернула его из недр небытия…
***

   Федя открыл глаза. В углу избы у самых дверей на задних
лапах стояла огромная лягушка и тяжело дышала. Это была мор-
щинистая большеротая старуха. Смотрела насквозь Феди всеви-
дящими, всепонимающими глазами. Боль и страдание застыли в
них. Три года назад в печи рыдал огонь на бересте, куда бросил
он лягушкину кожу и она сгорела в золоте искр. Теперь тоже тре-
щала, скрипела, лопалась  шкура на живой лягушке - как только что в его
видениях рушился каменный пояс Земли. Невидимый внутрен-
ний огонь истончал кожу прямо на лягушке. Это было подобие медленной
казни на костре.

    Видеть это было большим испытанием для Феди. Но теперь это уже был другой Федя. Из всех предыдущих жизней он вышел единым цельным Человеком. А из недр Земли он вынес Божественную Силу.

  ... Огонь вышел наружу, как Солнце после Ночи. Лягушки боль-
ше не было. На ее месте от пола до потолка горело столбом белое
пламя. В этом пламени Федя вдруг увидел... молодую, красивую
свою мать. Его глаза закрылись, он опять стал как мертвый.
***

...Совсем не легкая у нее была жизнь, хотя она все время
улыбалась, что-то рассказывала ему или пела протяжные песни.
Не ходила, почти летала по дому, во дворе, успевала делать много
дел. Часто подходила к нему, чтобы обнять его, поцеловать, по-
дать ему его «ауку», когда он начинал плакать. Гладила его ножки,
приговаривала: «Уйди, боль, в сыру землю, в белгорюч камень!»

   От ее ласковых рук ему становилось не так больно, он затихал, а
она уже бежала к печке, где закипала вода в чугунке, перелива-
ла в лохань, наводила пойло и бегом несла полную лохань коровам, впуская в
избу зимой клубы белого холодного пара. 

  Летом, если нет дождя, мама выносила его во двор: «Посмотри, какая земля теплая, какой сегодня день хороший, – приговаривала она, – подыши воз-
  духом».

   Чем выше поднималось солнце, тем короче становилась тень
от де рева, под которым он сидел. Перекладывая ручонками свои
ножки-плети, сначала левую, потом правую, он передвигал себя
вслед за убегающей тенью все ближе к стволу дерева, пока вплот-
ную не приваливался спиной к его толстой шершавой коре. Дере-
во забирало в себя его боль, и он ненадолго засыпал.

   – Там живет огонь, – показывая на ножки, говорил он маме.

   Ему все время хотелось закопать ноги в мокрый песок, положить
их под холодный камень или погрузить в студеный ручей, чтобы
прекратилось нестерпимое жжение. Траву он не любил, особенно
молодую, она горела зеленым огнем, кололась и не снимала боль.
Только старая сосна во дворе, когда удавалось прижаться к ней,
давала некоторый отдых его из мученному телу. Он часто плакал,
но не жаловался. Одна мать понимала причину его слез. «Потер-
пи, милый», – шептала ему, прижимая к груди. Он терпел, пока
под ним снова не оживали язычками огня камни, песок и трава
и боль становилась невыносимой.

   После пяти лет такой жизни ноги вдруг перестали болеть. Он научился ходить, бегать как все дети, но нет-нет да и приснится сон, будто у него опять нет ног.

   Раскинув руки, стоймя парит он над землей, а под ним костер из
травы, песка и камешков, и он медленно опускается в этот огонь.
И вот уже ноги его лижут языки красного пламени...


   Он стал внимательно смотреть в огонь. Та, которая стояла
там, не была его земной матерью. Теперь он это видел, еще он
увидел, что на руках она держала ребенка. Широко открытыми гла-
зами он смотрел на Федю.

 – Ты не узнаешь меня? – Спрашивали они. – Это же я!
И Федя узнал себя. Захотелось немедленно умереть, чтоб
вновь родиться, и сразу в дело годиться. Мамин голос, словно она
стояла сейчас за спиной, родной, нежный – его не опутаешь и не
забудешь:

  – Иди к ней!
  – Но мне так хорошо с тобой...
  – Это не я - это она. Меня уже нет. Я сделала свое дело... Иди
к ней! Сделай только один шаг!
  – Я такой сейчас сильный. Я разрушу ее...
  – Своим промедлением ты скорее убьешь меня и себя. Иди же!
Как дуновение ветерка – шлепок по затылку – нежной мами-
ной руки.
– Во Имя Твое! Иду!
 
     Пламя, окружающее Ее, расступилось...

  Это была Радость. Живой Огонь ласкал не тело, а саму душу,
по тому что его телом был уже Огонь! Сначала исчезли ноги. Как
тогда в детстве. Ногами стали языки пламени. Он даже не испу-
гался, может чуть-чуть где-то удивился. Внутри был покой. Оста-
новилось дыхание, замер пульс. Ничто земное не отягощало его.
Он стал глазами, сердцем, всем бытием.
***

   Под звездным небом и полной луной, минуя уснувшие избы,
едва касаясь земли, по поселку беззвучно пронеслась Столбушка
Света. Свет небесный стал светом земли, словно оторвавшийся
кусочек северного сияния.

   Ее, эту Столбушку, никто не видел, однако переполох в селе на ее пути получился изрядный. В тугую воронку, закрученный внутри Столбушки свет, стягивал на себя дыхание всего живого с подворий на своем пути. В этих подворьях отчаянно лаяли собаки, тревожно мычали коровы и, как ошалевшие,
кукарекали петухи – в полное затмение солнца такого переполоха
 не было.

  Глебова собачонка со свалявшейся шерстью, не доросшая
до размеров товарок своей породы от плохого кормления, не-
пременная участница всех собачьих разборок, но только об-
лаиванием с безопасного расстояния, сейчас в испуге метнулась
от забора. Вползла под крыльцо, забилась в самый дальний уго-
лок и там продолжала дико визжать, словно с нее заживо сдирали
шкуру.

   Сам Глеб спросонья соскочил со своей лавки, ухватился
за сердце, чувствуя, что вот-вот душа выпрыгнет из тела, и убе-
жит. Как озорная жена за проезжим красавцем мужиком. Ничего
не понимающими глазами шарил дверные запоры и на месте ли
топор под лавкой.

   Около избы Федькиного отца Столбушка полыхнула очерта-
ниями живого человеческого силуэта, вытянулась до проема окна
и осветив противоположную стену горницы, уже стояла перед ле-
жащим стариком. Голосом Феди Свет произнес:
– Здравствуй, отче! –

   Старик, скелет, обтянутый кожей с запавшим языком, но чер-
ными живыми глазами смотрел на него. Говорил Дух старика:

   – Я-то думал, ты похоронишь меня по-людски... А ты вон что
сотворил... Тебя уже нет... И мне здесь не за что цепляться... Зачем
дымоход, если сгорела изба. Вспомнил я свою Звезду... Сегодня
же буду там... Рано ты засветился, Федя. Люди тебе этого не про-
стят. Желая разбудить их души, в их глазах ты будешь выглядеть
самым лютым злодеем. Они не простят тебе ни одной царапины
на своем сердце. Уходи подальше, пока тебя не видели: в непри-
ступные горы, в непроходимые леса, в топкие болота, куда еще
не ступала нога человека. Бойся земных зарниц и не попадайся в
сети паука Интернет!

   Слова про зарницу и интернет произнес уже совсем другой
голос. Глаза старика были закрыты.

   Свет вспыхнул с новой силой. Качнулся к старику. Затрепетал
золотым сиянием:
– Я люблю тебя! - Раздался голос Феди. И Свет растворился за оконным проемом.
 В комнате и вокруг дома вновь сгустились первозданные мрак и тишина.

   В теле человека Душа, как в темнице. Между сердцем и Ду-
хом томится она. Редкий человек освобождает ее в своей жизни.
Но затухает сердце, умирает тело и Душа воссоединяется с Ду-
хом.

   Со вторыми петухами в ночном небе появилась и встала пря-
мо над селом Черная Звезда. Своей чернотой она прожигала небо
до самой земли. В селе стало тихо. Как в могиле. Замерли листоч-
ки на деревьях. Не гавкала ни одна собака. Не кукарекнул ни один
петух. Мертвым сном спало все живое.

   Дверь в избе старика беззвучно отворилась. На крыльцо вы-
шел и шагнул на землю Черный Человек. Ростом он был с дом.
Голова доставала до конька крыши, плечи - до матицы потолка.
Как мог он выйти из дома, не пригнувшись? Как могли пропу-
стить его прочные бревенчатые стены? Это Душа отца Феди по-
кинула свою темницу.
   Он стал Духом Ночи. Он вобрал в себя все, что обнимала Душа на земле. Его лицо - всегда меняющаяся маска: ревность, гнев, вожделение - собрали глубокие морщины, как в порывы ветра рябь на воде. Очертания головы и тела не
различимы во мраке ночи. Но глаза выделялись жгучей чернотой
таинственных глубин водоемов. Они колдовски прекрасны сво-
ей неизбежностью. Как ночь первого свидания, первого поцелуя,
первого объятия. Они будоражили, тянули к себе сладостью
сердечного плена.

   Это был Мрак. Источник боли и печали душ
людских. Тот, кто затемняет сердца человеческие земной привя-
занностью к отеческим гробам. Каким был при жизни, таким и
уходил на свою Звезду.

   Но вот уже пора третьих петухов. Это был тот час ночи, ког-
да в последней судороге любви вздрогнули и блаженно замерли,
прижавшись попарно друг к другу, рыбы в воде, звери в лесу и
люди в своих домах. Черный Человек одной рукой отстранил от
себя дом, который сохранял с ним невидимую связь, погасил в
себе речку с ее песчаными берегами, камышовыми плавнями и
тихими за тонами. Другую руку он поднял высоко над головой к
Черной Звезде и стал расти вширь и вверх, заслоняя собой небо,
звезды, луну и только Черная Звезда просвечивала сквозь него.
Человек уходил на свою Звезду.
 ***
 …В эту ночь на берегу студеного моря-океана горько плакал
одинокий старик. В развалившейся избушке только что умерла
его старуха, и он просил Большую Рыбу упокоить душу усопшей.
Но старику ни разу не пришло в голову попросить у Большой
Рыбы чего-нибудь для себя.

   …В эту ночь в царском дворце на мягких перинах проснулся
весь в холодном поту Емеля. Он забыл слова щучьего заклинания.
К утру Емеля сбежал в свою деревню.

   …В эту ночь с Черной Звезды уходил Поэт Сукин Сын. Он,
наконец, освободился от своего рокового творения на Земле…
***

   А весной на Федькином дворе случился пожар, да такой
странный. Высоким огнем занялось все подворье сразу, словно
огонь опустился с верху на землю. Было тихо и необыкновенно
красиво. Это видел один Васятка.

   – Меня так и потянуло к огню. Это совсем не страшно, – ве-
село говорил он ребяткам. – Потом огонь оторвался от земли в
небо, – закончил он свой короткий рассказ.

   Сельчане вспоминали, что за день до по жара с Федькиного
двора ушла корова. Опять же Васятка рано утром гнал двух своих
коз на луг и удивился, что корова одна вышла со двора и быстро
пошла в сторону леса, словно ее кто-то подгонял сзади. Больше
ее уже не видели.

   На месте пожара не было обугленных головешек и запаха
гари.

   – Хозяин забрал свое, – сказала Щекатиха соседке.

   Летом на этом месте выросли удивительные нездешние тра-
вы и цветы. Щекатиха первая обнаружила, что они помогают от
разных болезней.

  Шли годы. Сельчанам полюбилось отдыхать среди диковин-
ных трав и цветов. Они прозвали это место - Федькин Сад
 .
   А когда по всей Руси зазвучали колокольные перезвоны церквей,
Русь стала православной, купец первой гильдии Егоров тоже по-
жертвовал кругленькую сумму на строительство Храма в родном
селе. Хотел купчина в свою честь выстроить Храм в центре села.
Но все сельчане единодушно указали для строительства иное ме-
сто - Федькин Сад.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ.

   Жена, прочитав сказку, была явно разочарована, щадя мое
авторское самолюбие, она промолчала. Конечно, ей хотелось бы
что-нибудь более веселое. Да я и сам не ожидал, что так сухо по-
лучится на бумаге. Все осталось «за кадром». Ничего не подела-
ешь, такая карта в этот раз выпала.

                http://proza.ru/2022/03/11/728